Мифы воспитания. Наука против интуиции Мерримен Эшли

Глава шестая. Эффект братьев и сестер

Фрейд ошибался. Шекспир был прав. Правда о том, почему братья и сестры враждуют

Недавно бразильские ученые исследовали данные травмпунктов, а именно случаи, когда скорая помощь доставила туда детей, проглотивших монеты. Ученые задались вопросом: чаще ли глотают монеты дети, у которых нет братьев и сестер? В конце концов ученые решили, что у них недостаточно информации для квалифицированной оценки, и прекратили свое исследование.

Это далеко не первый случай, когда ученые пытались найти побочные эффекты отсутствия у ребенка братьев и сестер. В Италии пытались выяснить, существуют ли у девочек-подростков, растущих без братьев и сестер, какие-либо расстройства питания (таковых не оказалось). В Израиле один ученый заметил, что единственные дети чаще болеют астмой. Это действительно так, если сравнивать их с теми, у кого 15–20 братьев и сестер. Однако по сравнению с детьми из семей среднего размера разницы в частоте заболеваний не наблюдалось. Так что если у вас один ребенок, беспокоиться на эту тему не стоит.

В Англии ученые задались вопросом, меньше ли у единственных детей бородавок. Думаю, что ответ вряд ли изменит вашу жизнь, но если угодно, вот он — в 11 лет немного меньше. Впрочем, не расслабляйтесь слишком рано — шотландские ученые утверждают, что дети, растущие без братьев и сестер, чаще страдают от экземы.

Кажется, что исследователи сошли с ума. За последние два десятилетия количество американок, родивших только одного ребенка, увеличилось в два раза, и сейчас однодетных семей насчитывается больше, чем семей с двумя детьми. Никто толком не понимает, что это значит для самих детей, но можно предположить, что это должно что-то значить. Раньше семьи с одним ребенком были исключением из общего правила. Один из родоначальников детской психологии Стэнли Холл писал в 1898 году, что «быть одним ребенком в семье — само по себе диагноз». Хотя в наши дни ученые не часто комментируют это высказывание, исследования бородавок и проглоченных монеток свидетельствуют: ученые все еще находятся под влиянием идей Холла.

Они действительно обнаружили некоторые незначительные особенности у детей, растущих без братьев и сестер. Впрочем, в этих открытиях нет ничего удивительного. Мы знаем, что такие дети учатся в школе чуть лучше. Возможно, это объясняется теми же причинами, по которым старший ребенок обычно учится чуть лучше младшего. Из результатов одного австралийского исследования мы знаем, что девочки, не имеющие братьев или сестер, в среднем на пятнадцать минут в день меньше уделяют физической активности, что, вероятно, объясняет результаты немецкого исследования, согласно которым единственные дети до четырех лет чуть менее подвижны.

Однако нас главным образом интересует вопрос: «Как единственные дети ладят с другими?» Наиболее актуален этот вопрос для Китая, где начиная с 1979 года государство ограничивает количество детей в городских семьях. (Несмотря на это, 42,7 % китайских семей имеют двух и более детей.) После введения этой политики критики предупреждали, что дети, растущие в одиночестве, изменят весь облик нации. Несмотря на то что этот вопрос изучается в Китае на протяжении тридцати лет, результаты остаются неоднозначными. В одном исследовании пишут, что единственные дети в средней школе ведут себя спокойнее и лучше общаются с окружающими. Согласно результатам другого исследования, все ровно наоборот. Так почему же нет определенных результатов? Это может показаться странным, потому что теоретически навыки общения у ребенка, выросшего без братьев и сестер, развиты не слишком хорошо. Логично, не так ли? Единственный ребенок накапливает огромный опыт общения, который помогает ему находить общий язык с людьми. Соответственно, дети из многодетных семей должны уметь общаться намного лучше единственных отпрысков. Однако на самом деле это не так.

Может быть, ошибка этого предположения в том, что сотни тысяч контактов, которые происходят между братьями и сестрами, не несут никакого положительного опыта? Может быть, опыт общения с братьями и сестрами негативно влияет на навыки общения?

Лори Крамер из Иллинойского университета хочет достичь невозможного — помочь братьям и сестрам лучше относиться друг к другу.

Проблемы общения детей в семье стали очевидны для нас после пятиминутного общения с родителями, которые записали своих детей в шестинедельную программу Крамер «Больше радости вместе с братьями и сестрами». Дети играли с помощниками Крамер в комнате, оборудованной скрытыми камерами, а мы в соседней комнате наблюдали на ними на экране.

«Когда они начинают ссориться, это как паровоз — не остановишь», — говорит одна из матерей о столкновениях пятилетней дочери и шестилетнего сына. Эта женщина — профессиональный психиатр, работает с ветеранами боевых действий. На битвы собственных детей ей «больно смотреть».

Другая мамочка расстроенно вздыхает. Мы наблюдаем, как ее семилетний сын постоянно дразнит свою четырехлетнюю сестру. «Он знает ее слабые места, и нельзя сказать, что он хорошо к ней относится». Девочка явно сдерживается, чтобы не заплакать.

Мать двух пятилетних близняшек говорит, что обычно ее дочери прекрасно ладят, но по каким-то необъяснимым причинам всегда ругаются, помогая ей готовить ужин. Семьи, участвующие в программе Крамер, вполне обеспечены и благополучны. Многие родители работают в университете, а их дети ходят в лучшие местные частные школы. Родители сделали все возможное, чтобы их детям было хорошо. Однако они не в состоянии контролировать один аспект жизни, который влияет на все остальные, а именно отношения между братьями и сестрами.

Мэри Флетчер — координатор программы Крамер. Именно ей звонят родители, желая записать детей на программу. «По тону голоса я чувствую, что их просто трясет. Я им искренне сочувствую, — делится Флетчер. — Они испытывают большой стресс или ощущают бессилие. Каждый день дети заставляют их с чем-то разбираться. Одна мама позвонила мне, когда везла детей из школы: „Послушайте“. И приблизила телефон к заднему сиденью, чтобы я могла услышать ор, который там стоял».

Вы можете предположить, что речь идет о проблемных детях. Однако мы с Эшли просмотрели видеозаписи, сделанные за месяц до этого у них дома. Дети вместе играли без присмотра родителей. Мы заметили определенное напряжение между ними, тем не менее все выглядело не так уж плохо.

Согласно проведенным наблюдениям, дети в возрасте с трех до семи лет ругаются в среднем 3,5 раза в час. Некоторые столкновения очень коротки, некоторые длиннее, но в конечном счете десять минут из каждого часа дети проводят в спорах. Согласно исследованиям Хильди Росс из университета Ватерлоо, лишь одна стычка из восьми заканчивается компромиссом или примирением — в семи случаях из десяти дети или просто расходятся, или старший ребенок запугивает младшего, или силой добивается своего. Гани де Харт из университета штата Нью-Йорк в Генесео сравнила, как четырехлетние дети относятся к своим младшим братьям или сестрам по сравнению с лучшими друзьями. Выяснилось, что дети позволяли себе в семь раз больше негативных комментариев или манипулирования своими младшими братьями и сестрами по сравнению с поведением в отношении друзей.

Шотландская исследовательница Саманта Панч пришла точно к таким же результатам, опросив девяносто детей. Панч пишет, что у детей отсутствует стимул для хорошего поведения по отношению к своим братьям и сестрам, потому что в отличие от друзей они никуда не денутся и всегда будут с ними рядом, что бы ни произошло. «В отношениях между братьями и сестрами границы социального общения теряют смысл. А значит, что гнев и раздражение можно не сдерживать, а вежливость и толерантность — непринужденно игнорировать», — заключает она.

Может быть, дети, имея огромный багаж совместного общения, со временем перерастают подобное отношение? По мнению Крамер, это не всегда так. В 1990-х она вместе со своим учителем и наставником Джоном Готтманом подобрала для исследования тридцать семей, которые имели ребенка трех-четырех лет и ждали второго. С момента его рождения и до полугода два раза в неделю Крамер приходила в их дома и наблюдала, как дети играли. Когда младшему исполнялось четырнадцать месяцев, она возобновляла наблюдения. Третья серия наблюдений начиналась, когда младшему исполнялось четыре года. Все это время Крамер оценивала качество отношений между детьми, записывая, как часто они вели себя хорошо и плохо по отношению друг к другу. Через девять лет она снова увиделась с этими семьями. К тому времени старшие дети должны были поступать в колледж. Снова проводились видеосъемки общения детей. Чтобы побудить их к взаимодействию, Крамер давала им совместные задания. Надо было решить головоломку или распланировать воображаемый отдых для всей семьи при бюджете в 10 000 долларов.

Крамер пришла к выводу, что на протяжении многих лет отношения между этими детьми характеризуются высокой степенью стабильности. Если не происходит ничего чрезвычайного — болезни, смерти или развода родителей, — отношения не меняются до тех пор, пока старший ребенок не покидает родительский дом. Каким бы ни был тон, заданный много лет назад, — участливым и теплым или властным и командным, — с течением времени он не изменялся.

«Почти половина тех семей все еще живет в нашем городе, — рассказывает Крамер. — Сейчас детям уже за двадцать. Я иногда вижу в газетах объявления о том, что они окончили колледж или вышли замуж, и встречаю их родителей в супермаркете. Я интересуюсь, как у них идут дела. И выясняется, что все по-прежнему».

Крамер постоянно приходится слышать: «Но я ведь дрался с братьями и сестрами, и все в конечном счете устаканилось». Она не спорит. По ее мнению, между братьями и сестрами часто могут происходить стычки, однако время, проведенное в совместной игре, и радость общения перевешивают весь негатив. Именно этот позитив и становится основой отношений между братьями и сестрами на всю жизнь. Для сравнения — братья и сестры, которые не дрались, а игнорировали друг друга, став взрослыми, относятся друг к другу довольно холодно.

До начала программы «Больше радости вместе с братьями и сестрами» Крамер просит родителей ответить на вопросы о том, как они видят отношения между своими детьми. Как выясняется, родители с пониманием относятся к конфликтам между детьми, и больше всего их волнует, если они просто игнорируют друг друга. Родителям не нравится, когда от детей веет пресыщенностью и раздражением.

Программа Крамер в каком-то смысле уникальна, поскольку в ее цели не входит научить детей по-доброму разрешать конфликтные ситуации. Даже взрослым непросто научиться внимательно слушать, разрядить конфликт, избегать негативных обобщений и говорить комплименты. Вместо этого Крамер концентрируется на том, что заявлено в названии программы, — на создании ситуации, в которой детям нравится играть вместе. Каждая встреча в ее центре длится шесть часов, и дети должны провести их с удовольствием. Обычно большинство детских мероприятий привязано к возрасту, поэтому детям нравится играть со сверстниками. Однако на программе Крамер братья и сестры держатся вместе.

На первом занятии дети смотрят кукольное представление. Куклы представляются инопланетянами с планеты Ксандия. Там, как только братья и сестры начинают ругаться, небо затягивает тучами и начинается ливень, поэтому Ксандию уже практически затопило. Инопланетяне прилетели на Землю, чтобы познакомиться с детьми и научиться тому, как братья и сестры могут вместе веселиться. На протяжении последующих шести занятий дети играют в настольные и ролевые игры, занимаются арт-проектом и танцуют под рэп (слова написаны специально для этих занятий). Детям дарят книжки и настольную игру про Ксандию. Они учатся начинать совместную игру, придумывать игры, которые нравятся обоим, и вежливо отказываться от игры, если она им не интересна. Проходит ролевая игра, во время которой дети последовательно репетируют эти действия. Самое важное — понять, как можно преодолеть возрастной барьер и прийти к ситуации, когда старший ребенок не отдает команды младшему. Во время этой игры детей посещает надоедливый персонаж в длинном плаще по имени Мисс Командирша — карикатура на придирчивого босса. Дети учат Мисс Командиршу поменьше командовать.

Многие из игр и арт-проектов учат детей считывать чувства братьев и сестер по выражению лица. Ключевая фраза — «Посмотри на это моими глазами, и я посмотрю твоими». Дети рисуют разные выражения лиц на специальных бумажных масках, а потом слушают истории. Задача — в нужный момент поднять маску, выражающую чувства героя.

Крамер шлифовала сценарий программы много лет, но не проработка деталей делает ее инновационной. Уникальность ее подхода в том, что она сделала всю программу для детей. Многие ученые считают четырехлеток слишком маленькими для каких-либо занятий. Поэтому в своих программах они делают акцент на том, чтобы обучить родителей правильно реагировать на ссоры детей. После программы дети начинают меньше ссориться, потому что теперь умеют начинать игру на условиях, которые устраивают обоих. Крамер занимается предотвращением конфликтов, а не их решением. Родителям отведена роль посредников — дома они должны напоминать детям о необходимости правильно и последовательно решать спорные вопросы, не прибегая к помощи взрослых.

Программа Крамер имеет высокую эффективность по всем показателям. Видеоматериалы, снятые до и после программы, показывают, что дома дети становятся более позитивными и принимают больше участия в жизни друг друга, а опросники родителей демонстрируют, что те тратят меньше времени на разнимание спорящих детей. Детям нравится то, что они делают во время занятий, хотя не проходит и часа без хотя бы одного классического проявления напряженности, когда старший ребенок начинает командовать младшим, а младший его провоцирует. Более того, изначально под главной идеей программы — братья и сестры могут веселиться вместе — готовы «подписаться» далеко не все ее участники.

«Я очень хорошо умею делать две вещи, — рассказывает семилетний Итан инструкторам и „коллегам“. — Я отлично играю в футбол с папой. И я умею бить людей. После того как я побью свою сестру, я себя отлично чувствую».

Его четырехлетняя сестра София сидит в метре от брата и никак не реагирует на это шокирующее сообщение.

На самом деле Итан ни разу не ударил сестру, которая в два раза меньше его самого. Более того, он часто волновался, что может ненароком сделать ей больно. Однако в тот момент Итан, кажется, получал удовольствие от того, что в разговоре плохо отзывается о Софии. Он смеялся над ней и громко протестовал против того, что ведущий помогал ей читать вслух. Он заявил, что вообще не хотел иметь младшую сестру: «Она хочет играть в принцессу и хочет, чтобы я был принцем, а я хочу играть в ниндзя. Она мне надоедает, и играть с ней неинтересно».

После окончания занятия мама Итана потребовала у сына объяснений. Итан ответил очень мудро: «Мам, но ведь иметь сестру совсем не круто». Мальчик был убежден в том, что должен был вести себя именно так. Он же не мог дать другим детям понять, что любит сестру. Поэтому и стал хвастаться тем, что лупит ее.

Нам стало интересно, как же на самом деле Итан относится к своей сестренке. Вместе с Крамер мы сели посмотреть видеоматериал, снятый дома у Итана и Софии. На протяжении получаса дети строили замок из диванных подушек. Атмосфера была напряженной, казалось, что мы смотрим жестокий психологический детектив, в котором любая мелочь в любой момент способна превратить повествование в трагедию.

Итан исполнял роль злого прораба на стройке. Он постоянно командовал четырехлетней сестрой, укорял и кричал на нее, когда та не могла ровно положить подушку. Когда та решила пойти перекусить, он начал угрожать: «Если еще раз себе это позволишь, я тебя уволю, и ты потеряешь работу!» Когда София чего-то недопоняла, семилетний мальчик рявкнул: «Не оправдывайся! Ты можешь рассчитывать на работу, только если никогда больше не будешь придумывать себе оправданий! И не говори с набитым ртом».

Однако Крамер не сочла этот случай безнадежным. Без сомнения, Итан унижал сестру, однако оба ребенка сами решили поиграть и действительно все время играли. Они друг друга не били. Они разговаривали. Итан угрожал сестре, однако менял правила, чтобы она могла продолжать игру. Он старался объяснить Софии, что ее роль в игре очень важна. Как только он переставал командовать, София сама спрашивала о том, что нужно делать, и он охотно ей объяснял. Когда София потащила большую подушку, Итан похвалил ее: «Молодец!» — а потом подошел и стал помогать.

«Дети находятся в контакте друг с другом, — подвела итог Крамер. — Они стараются сами решать конфликты. Они любят и заботятся друг о друге. Здесь есть с чем поработать». Она еще не оценила этот видеоматериал, однако навскидку могла бы оценить соотношение позитивных и негативных моментов как 50 на 50. «Я думаю, что после курса их оценка выросла бы до 70 на 30».

Но если Итану действительно нравится его сестра, с чего он взял, что любить ее «не круто» и эту любовь надо скрывать? Мама Итана Ребекка упоминала, что лучшие друзья сына очень хорошо относятся к своим младшим братьям и сестрам. Вряд ли они подкинули эту идею. Ребекка считала, что Итан вычитал это из книг. Мальчик очень много читал. Данные некоторых исследований Крамер свидетельствуют, что Ребекка может быть недалека от истины. В ходе одного из них группа детей в течение шести недель читала вслух книги и обсуждала комиксы с сюжетами о братьях и сестрах. Это были самые обычные книги, доступные всем родителям, — серия «Медведи Беренштейн»[27] и «Улица Сезам». Крамер ожидала, что отношения между детьми улучшатся, однако опасалась, что при этом отдельные дети могут измениться в худшую сторону. Через пару недель к ней начали приходить родители с жалобами. Несмотря на то что концовка всех фильмов и книг была неизменно счастливой и дети начинали ценить и любить друг друга, в этих историях было и начало. А в начале в ярких красках описывалось, как дети дерутся, обижают и унижают друг друга. «Получилось, что эти книжки рассказывали детям, как старшие могут измываться над младшими», — вспоминает Крамер. В результате по окончании шестинедельного курса отношения между детьми ухудшились.

После этого Крамер решила провести анализ 261 популярнейшей детской книги, в которых присутствует описание жизни братьев и сестер. Это были самые разные издания — от книг с картинками для малышей до книг, включенных в программу третьего класса школы. Крамер оценила эти издания точно так же, как видеозаписи совместных игр. Она записывала, сколько раз дети спорили, отказывались от игры, угрожали и дразнили друг друга. Она фиксировала и положительные стороны их общения: проявления любви, моменты, когда дети делились друг с другом, совместно решали проблемы и вместе играли. Получилось, что в среднестатистической книге оказалось приблизительно поровну примеров положительного и отрицательного поведения. Кроме одной, сознательно «заточенной» на счастливый конец. Во всех остальных братья и сестры постоянно дразнили друг друга, принижали младшего и сваливали свои ошибки на других.

Оказывается, что Шекспир в отличие от Фрейда был прав. Почти на протяжении целого века идеи Фрейда о том, что с рождения братья и сестры вступают в вечную борьбу за родительскую любовь, имели огромное влияние как на ученых, так и на родителей. Однако в этой теории обнаружились недочеты. В соперничестве братьев и сестер может оказаться больше не от истории Эдипа, а от истории короля Лира.

Команда английских и американских ученых спросила 108 пар братьев, из-за чего именно они ссорятся. Родительская любовь оказалась на последнем месте. Только 9 % детей упомянули конкуренцию между собой.

Самой распространенной причиной ссор между детьми оказалась та же, что погубила Гонерилью и Регану[28]. А именно совместное пользование какой-нибудь вещью. 75 % детей младшего возраста и 80 % более старших детей рассказали, что спорили в основном из-за того, кому играть в игрушку, или же выясняли, кому принадлежит какая-то вещь.

Почти 40 % детей и вовсе заявили, что ссорились… из-за ссор. В частности, младшие затевали драку для того, чтобы старшие их не ударили раньше.

Ученые все же не хотели отказываться от теории Фрейда. Они объяснили результаты тем, что дети были слишком малы, чтобы верно понять ситуацию. Однако братья и сестры, участвовавшие в опросе, были далеко не младенцами. Младшие уже ходили в начальную школу, среди старших были подростки. Тогда исследователи рекомендовали научному сообществу признать, что «у братьев и сестер есть собственный список конфликтных тем, совершенно отличный от списка своих родителей». Борьба за родительскую любовь может быть одной из этих тем, однако дети среднего возраста не думают, не говорят о ней и не признают ее.

К такому же заключению пришла и Лори Крамер. Она проанализировала 47 популярных книг и брошюр для родителей, пытаясь понять, какая часть предлагаемых советов продиктована опытом, а какая — голословными теоретическими рассуждениями. Крамер пришла к выводу, что в каждом материале для родителей излагается психодинамическая парадигма, согласно которой причиной конфликта между братьями и сестрами является потеря части родительского внимания после рождения второго ребенка. Крамер подчеркивает, что некоторые исследования подтверждают такую точку зрения. Например, одно из недавних исследований утверждает, что ревность первенца в период, когда второму ребенку исполнилось 16 месяцев, во многом формирует отношения, которые сложатся между детьми через несколько лет. Однако Крамер считает, что фиксация на родительской любви отвлекает наше внимание от гораздо более важного вывода. Даже если оба ребенка не обделены родительской любовью, «маленьким детям сложно построить базу для хорошего общения друг с другом, если никто их этому не научит». Вместо того чтобы думать о психологии, стоит приложить больше усилий, чтобы дети научились находить общий язык.

Какие еще из наших представлений о братьях и сестрах неверны или преувеличенны?

Некоторые родители считают, что разница в возрасте между детьми имеет большое значение. Одни родители думают, что идеальна двухгодичная разница в возрасте: она не слишком велика, дети могут играть вместе. Другие родители считают, что разница должна составлять три-четыре года, тогда дети вырастут более независимыми. В этом вопросе исследования не дают конкретного ответа.

Крамер утверждает: «По сравнению с другими факторами ни пол, ни разница в возрасте не играют большой роли том, какие отношения сложатся между детьми. Есть много других вещей, о которых стоит задуматься». Исследования Крамер привели ее к удивительному выводу.

О том, какие отношения сложатся между двумя детьми, можно судить еще до того, как второй ребенок появился на свет. «Как это возможно?» — спросите вы. Как можно предсказать столкновение характеров, когда один из детей еще не родился?

Дело в том, что ответ на эти вопросы не имеет никакого отношения к родителям. Об отношениях между будущими братьями или сестрами можно судить по тому, как старший ребенок относится к своему лучшему другу. Крамер исследовала детей из семей, которые ждали второго ребенка. Она наблюдала, как дети играли с лучшими друзьями. Те, кто общался с лучшим другом гармонично, на равных, через несколько лет построили хорошие отношения с собственным младшим братом или сестрой.

На протяжении многих лет считалось, что братья и сестры учатся друг у друга, после чего используют опыт совместного общения в отношениях со сверстниками. Крамер утверждает, что все ровно наоборот: старшие дети учатся социальному общению на друзьях, после чего применяют полученный опыт во взаимоотношениях с младшими братьями или сестрами. В результате мониторинга отношений детей со своими лучшими друзьями Крамер выделила один крайне важный фактор — как именно дети играют в придуманные ими или типовые ролевые игры. Крамер и Джон Готтман пишут: «Выдуманные детьми, а также классические игры представляют собой апогей социального общения у маленьких детей». Чтобы такая игра состоялась, дети должны находиться на одном эмоциональном уровне и внимательно следить за тем, что делает другой ребенок. Им нужно проговорить свои фантазии, рассказать, что они видят внутренним взором, а также обсудить и принять сценарий игры, который сочетает в себе видение обоих партнеров. Когда один хочет быть ниндзя, а другой ковбоем, придется определиться, как будет проходить игра и как она закончится. Если старший ребенок не наработал таких навыков с друзьями, то братьям или сестрам будет сложно научиться искусству совместной игры (то есть найти игру, которая нравится обоим, пригласить другого ребенка поиграть, понять, что он занят или хочет играть один). Вспомните, у детей нет стимула находить общий язык, потому что, как выразилась Саманта Панч, брат и сестра на следующий день никуда не денутся. Братья и сестры — пленники, обреченные на совместную жизнь. Они не могут взять тайм-аут, чтобы отдохнуть друг от друга. Они не обязаны меняться, у них просто недостаточно мотивации для этого.

Крамер проследила поведение детей в детсадовских группах и в подготовительной школе. Нормальное общение и взаимодействие детей в классе или группе не гарантирует улучшения отношений между братьями и сестрами. Огромное значение для этого имеют связь и взаимопонимание с другом, с человеком, который ребенку нравится. Только тогда он начинает понимать последствия своих действий, что кардинально меняет всю картину общения.

«Общение с родителями — совершенно другая история. Родители дают ребенку все, потому что у них есть мотивация — любовь, — объясняет Крамер. — Другому ребенку безразлично, что ты голоден или поцарапал коленку, — у него тоже ссадина». Ребенок легко может получить от родителей то, что он хочет. А для того чтобы получить что-то от друзей, необходимо развивать специальные навыки.

«Речь не о том, что родители и то, что они делают, не имеет никакого значения, — делает вывод Крамер. — Родители очень важны, но по-другому».

Именно поэтому Крамер стремится сделать оношения братьев и сестер больше похожими на настоящую дружбу. Если детям нравится общество друг друга, то ребенок десять раз подумает, прежде чем начать ссору. Потому что ценой конфликта будет не просто тайм-аут в отношениях, а потеря очень ценного партнера по игре.

Глава седьмая. Наука подросткового бунта

Почему подростки считают, что спор с родителями — знак уважения (не наоборот!), а сами споры носят конструктивный, а вовсе не разрушительный характер

Жасмин восемнадцать лет. Эта красотка с длинными темными волосами и черными глазами — ученица старших классов школы в Майами. Несмотря на то что она выросла в известном своей бедностью и большим количеством бандитских группировок районе Опа-Лока, она ходит в хорошую частную школу в обеспеченном районе на другом конце города. («В нашей школе много богатых белых детей».) Жасмин посещает курсы подготовки к колледжу и дополнительные занятия в школе. Ее средний балл GPA — достойные 3,6. Она участник программы для детей эмигрантов из Латинской Америки, которые будут учиться в колледже, о чем их родители не могли даже и мечтать.

Жасмин — младшая дочь в семье верующих католиков. Она поет в церковном хоре, часто именно ей поручают прочитать всем собравшимся в храме фрагмент из Писания. Жасмин работает на неполной ставке в местной больнице. В этом году она хочет улучшить успеваемость, чтобы поступить в университет Флориды, а после окончания планирует стать врачом.

«Мне кажется, что родители должны очень мною гордиться, потому что знают о сложностях, которые мне пришлось пережить. Ведь несмотря ни на что, я всегда была очень мотивированным человеком».

Но если бы родители знали обо всем, чем Жасмин занимается в свободное время, они, возможно, перестали бы с ней разговаривать.

Несколько лет назад она столкнулась с тем, что родители препятствуют ее общению с парнем, который ей нравился. Как только мама с папой видели, что Жасмин кто-то нравится, они запрещали ей находиться с предметом интереса наедине. Ей разрешалось выходить только с подружками, а если ее приглашали на свидание, то Жасмин всегда сопровождал кто-нибудь из членов семьи. Поэтому сейчас она всегда говорит, что очередной парень ее нисколько не привлекает, что они просто «друзья». Тогда родители разрешают видеться с ним. Жасмин может прийти к нему в гости, пообщаться, а иногда и заняться сексом, запланированным или спонтанным. С тех пор как Жасмин исполнилось четырнадцать, она раз в неделю ночью вылезала из окна своей комнаты на первом этаже. Она ходила на вечеринки, где много пили и порой занимались групповым сексом. Жасмин пила до потери сознания. «Мне нравится, когда я могу кого-нибудь перепить, — она хихикает. — Если кто-то рядом пьет, я хочу показать, что могу выпить больше».

В четырнадцать лет она начала встречаться с восемнадцатилетним парнем. Ее родители знали о существовании бойфренда, терпеть его не могли его и в дом не пускали, но Жасмин все равно по ночам бегала к нему на свидания. Они начали заниматься сексом уже через месяц после знакомства. Парень покупал ей контрацептивы и уговаривал Жасмин убежать с ним. Эта связь продолжалась несколько месяцев, пока мама Жасмин, собирая белье для стирки, случайно не нашла у дочери противозачаточные таблетки. «Мама чуть с ума не сошла, — вспоминает Жасмин. — Она так психанула, что перестала со мной разговаривать и попросила мою тетю узнать у меня, что происходит». Жасмин соврала, что доктор просто прописал ей гормональные таблетки, и ей в итоге поверили. В семье все уверены, что она девственница.

Потом Жасмин начала знакомиться с парнями в чатах. Все они были на несколько лет старше ее. Один из них заехал было за ней, чтобы пригласить на свидание, но Жасмин посмотрела на него из окна и решила, что он для нее слишком стар (ему было явно за двадцать). За четыре года полиция поймала ее всего один раз. Экипаж, патрулировавший улицы, обнаружил Жасмин с приятелем гуляющими в три часа утра. Полиция привезла Жасмин домой, после чего ей два месяца не разрешали ходить ни на какие вечеринки. Сейчас, в восемнадцать, Жасмин немного утихомирилась и тайком выбирается из дома лишь дважды в месяц. «Сейчас я не так часто выбираюсь…. Иногда выхожу потанцевать и на секретные свидания».

Два раза бывший парень Жасмин спаивал и насиловал ее. Жасмин готова согласиться с тем, что это было изнасилование, однако считает, что в произошедшем есть и часть ее вины. «Я выпила целую бутылку водки и понимала, что в таком состоянии все возможно. Я вела себя глупо, неумно. Хорошо, что не забеременела. — Она задумывается. — Наверное, бог меня любит, раз я осталась жива».

Жасмин врет не только насчет свиданий и связей с парнями. Она врет даже тогда, когда и врать нет смысла. Просто на автопилоте. «Я вру моим родителям каждый день. Каждый вечер я вру по поводу домашней работы. Я говорю, что уже все сделала, хотя на самом деле даже не приступала. Я делаю домашнюю работу в школе перед уроками». Жасмин объясняет: «Я не хочу рассказывать маме то, что может осложнить мою жизнь. Она мне постоянно мораль читает, и я хочу, чтобы так и продолжалось. Если бы она этого не делала, то я бы подумала, что ей все равно. Иногда я все-таки говорю ей правду, но только тогда, когда сама хочу, чтобы мне начали читать мораль. Все зависит от настроения. Но опять же я говорю правду только тогда, когда хочу».

Если родители узнают о похождениях Жасмин, у нее будут неприятности. Но сейчас ее это волнует не так сильно, как раньше, потому что ей уже восемнадцать, она взрослая и собирается голосовать на следующих президентских выборах. «Может быть, когда-нибудь я расскажу маме обо всем. Но это будет в далеком будущем. Я должна встать на ноги, стать по-настоящему взрослой, чтобы мама уже не волновалась. Когда начну работать, тогда, может быть, и расскажу».

До недавнего времени мы не знали, как часто подростки врут своим родителям. Никакой статистики по этому вопросу не существовало. Большинство родителей чувствуют, что тинейджеры не рассказывают им всю правду, поэтому заполняют информационный вакуум догадками. Они хотят верить своим детям и боятся за них. В жизни есть много непредсказуемого, но есть и статистика, которая помогает увидеть общую картину. Например, мы знаем, что только 57 % из новоиспеченных супружеских пар будут вместе через 15 лет. И что средняя продолжительность жизни в США — 78 лет. Шанс успешной сдачи с первого раза экзамена на адвоката Адвокатской коллегии штата Нью-Йорк составляет 83 %. 7 % абитуриентов, подающих документы в Гарвард, зачисляются на первый курс.

Было бы неплохо иметь и статистику, показывающую, как часто подростки врут своим родителям. Именно этим и занялись Нэнси Дарлинг и Линда Колдуэлл.

Они почти одновременно перешли в университет Пенсильвании и заинтересовались работой друг друга. Дарлинг изучала свидания подростков, то есть тему, относительно которой они регулярно врут родителям. Колдуэлл занималась «исследованием свободного времени» подростков, что на первый взгляд представилось Дарлинг банальностью, но на деле оказалось захватывающей темой. Одна из рабочих теорий Колдуэлл звучала так: подростки начинают пить и заниматься сексом отчасти потому, что у них слишком много свободного времени, в течение которого родители за ними не наблюдают. Подросткам скучно, они не знают, чем заняться. «Когда тебе четырнадцать лет, мир кажется гораздо интереснее спьяну», — говорит Дарлинг.

Дарлинг и Колдуэлл решили узнать, что подростки скрывают от своих родителей. Но такое исследование требовало полного доверия участников, и Дарлинг понимала, что не сможет его завоевать. Поэтому она набрала команду из восьми студентов младших курсов, которым еще не исполнился 21 год, и назвала ее «командой модов»[29]. На протяжении целого семестра Дарлинг обучала членов этой команды методике проведения интервью. Потом отправила их туда, где собираются подростки. «Команда модов» раздавала листовки с приглашением принять участие в исследовании в местном ТРЦ. Наибольшего успеха они добились, работая вечерами на Калдер Уэй, небольшой улице рядом с запасным входом в галерею игровых автоматов. Студенты из «команды модов» завязывали разговор с подростками и предлагали им подарочный сертификат местного музыкального магазина за участие в опросе. Если подросток соглашался, студенты записывали его телефон.

Дарлинг хотела, чтобы первыми участниками опроса стали продвинутые и популярные ребята. «Если бы мы просто пошли в школу и начали набирать народ там, добровольцами оказались бы только воспитанные пай-мальчики и пай-девочки. „Крутые“ ребята нипочем не захотели бы участвовать, и доля послушных детей в нашей выборке была бы слишком высокой. А вот если нам удастся привлечь продвинутую публику, потянутся и все остальные». Большая часть участников опроса ходили в государственную школу среднюю школу Колледж-эриа, в которой насчитывалось 2600 учащихся. «Через некоторое время участие в программе стало модным среди школьников», — вспоминает Дарлинг.

Школьники действительно повалили валом. Очень быстро Дарлинг получила выборку нужного объема и первичные данные, которые совпадали с данными федеральной статистики по многим параметрам, начиная от оценок подростков до того, как часто они пьют.

Само интервью — беседа двух исследователей и подростка — происходило там, где тинейджеры чувствуют себя комфортно. Часто таким местом оказывалась пиццерия. Представительский бюджет на каждого участника составлял 4 доллара, на эти деньги можно было купить только картошку-фри и кока-колу. Подростку показывали колоду из 36 карт. Каждая карта представляла собой описание темы, на которую подростки часто врут родителям. На протяжении двух часов они просматривали всю колоду и обсуждали вопросы, по которым мнения ребенка и родителей расходились, уточняли, какие запреты подросток нарушил, как ему удалось обмануть родителей и почему. По возрасту студенты — члены «команды модов» были близки участникам опроса, благодаря чему последним было легко раскрыться и быть откровенными. Только один раз на одной карте подросток сказал, что об этом он говорить не хочет.

Опрос с картами помог понять, насколько распространен обман родителей подростками. «Тинейджеры начинали интервью словами, что родители дают им все, поэтому и они должны говорить им всю правду», — говорит Дарлинг. А к концу беседы подростки понимали, как много они врали и как часто нарушали заведенные в семье правила. Дарлинг продолжает: «И тут они осознавали, что им нечем гордиться».

Из 36 потенциальных тем для вранья среднестатистический подросток использует двенадцать. Подростки обычно врут по поводу того, на что тратят карманные деньги, о том, начали ли они ходить на свидания и как одеваются вне дома. Они врут, рассказывая, какое кино ходили смотреть и с кем. Они врут, отвечая на вопрос, употребляют ли они наркотики или алкоголь, врут, что не общаются с теми, чье общество родители не одобряют. Они врут о том, чем занимаются, пока родители не вернулись с работы. Они врут о том, был ли на вечеринке человек, который должен был их сопровождать, и о том, ехали ли они в машине с пьяным подростком за рулем. Они врут даже насчет того, какую музыку слушают.

«Тщательнее всего подростки скрывают от родителей все, что связано с алкоголем, наркотиками и половой жизнью, — замечает Дарлинг. — Впрочем, они прячут не только это, — добавляет она. — Они не любят вторжения в их собственные чувства, не хотят отвечать на вопросы о том, насколько серьезна их связь с другим человеком и любят ли они его».

Только в четверти случаев подростки придумывают откровенную ложь для родителей. Согласно данным Дарлинг, к таким мерам прибегают только для того, чтобы прикрыть самые серьезные проступки. В половине случаев подростки не раскрывают детали, которые могли бы расстроить родителей, и те узнают только часть истории. И в четверти случаев тинейджеры уходят от темы в надежде на то, что родители не спросят их напрямую.

Очень мало подростков совершенно откровенны с папой и мамой — 96 % опрошенных подтвердили, что обманывают родителей.

Согласно данным другого исследования, отличники врут не намного меньше «хулиганов». Врут дети, перегруженные разного рода занятиями, курсами и секциями. Дарлинг рассказывает: «Начиная это исследование, я считала, что подростки врут, чтобы не попасть в беду. Однако основная причина их вранья в том, что они стремятся сохранить отношения с родителями. Они не хотят их расстраивать».

Дарлинг отправила по почте опросники родителям подростков, чтобы увидеть вторую сторону медали. Ее очень поразило, что родители боятся подтолкнуть подростков к открытому бунту. «Многие родители считают, что лучшим способом, помогающим детям открыться, является атмосфера вседозволенности и возможность несоблюдения установленных правил», — говорит Дарлинг. Родители считают, что подростки будут больше рассказывать, если их не держать в ежовых рукавицах. Лучше знать правду и иметь возможность помочь, чем быть в неведении о том, что происходит с твоим ребенком, — так рассуждают такие родители. Однако Дарлинг пришла к выводу, что родители, которые позволяют своим детям все, знают об их жизни не больше, чем остальные. «Дети тех родителей, которые не настаивают на соблюдении правил, чаще всего имеют больше всего проблем. Такие родители любят и прощают детей, что бы те ни делали. Однако дети воспринимают несоблюдение правил как доказательство родительского безразличия. Подростки думают, что родители не хотят выполнять свою родительскую работу».

В сотрудничестве с другими учеными Дарлинг провела подобные исследования в Италии, Чили и на Филиппинах. «В чилийских семьях вседозволенность считается нормой. И именно в Чили дети обманывают своих родителей больше, чем в других странах». Получается, что представление о том, что обилие правил может подтолкнуть подростка к бунту, — самый настоящий миф. «Ничего подобного не происходит», — говорит Дарлинг. Результаты ее работы показали, что родители, которые устанавливают наибольшее количество правил, принимают меньше всего мер, поддерживающих их выполнение. «Это слишком трудоемкая работа, — объясняет Дарлинг. — Гораздо проще декларировать двадцать правил, что чем следить за соблюдением хотя бы трех». Поэтому подростки не идут на прямой конфликт, а ухмыляются за спинами родителей.

Подростки скрывают информацию о своей жизни, создавая собственную социальную территорию, независимую от взрослых и их влияния, то, с чем они могут себя идентифицировать. Согласно данным опроса Харриса[30], 78 % родителей уверены, что их дети могут говорить с ними на любые темы. Однако подростки с этим не согласны.

В представлении тинейджера сам факт того, что он просит помощи родителей, равен признанию в том, что он недостаточно взрослый и не в состоянии решить свои проблемы. Подростку часто психологически сложно говорить правду своим родителям, добровольно или под давлением. Для него важно, чтобы некоторые вещи не имели никакого отношения к его родителям.

Исследования показывают нам возраст, в котором желание подростка чувствовать себя независимым максимально сильно. Раньше считалось, что протест против власти взрослых идет по нарастающей: его можно назвать легко выраженным в 12, средним в 15 и максимальным в 18 лет. Однако исследования Дарлинг свидетельствуют о том, что протест достигает апогея от14 до 15 лет. Более того, противостояние власти и авторитету взрослых сильнее в 11, чем в 18. В поп-культуре сложилось представление о том, что наиболее опасным периодом в этом смысле являются старшие классы, однако физиологические процессы, способствующие подростковому вранью, начинаются гораздо раньше.

Лишь немногие родители действительно психологически подавляют своих детей и вмешиваются в их жизнь, однако подростки из таких семей очень далеки от проявления протеста. Обычно они весьма послушны и впадают в депрессию по поводу происходящего.

«Надо сказать, что те родители, которые наиболее последовательно следят за соблюдением правил, больше всего общаются с детьми и наиболее тепло к ним относятся», — считает Дарлинг. Такие родители устанавливают правилав определенных областях и объясняют, почему они необходимы. Такие родители настаивают на выполнении этих правил. В областях же, не касающихся правил, они предоставляют детям полную независимость и свободу принятия собственных решений.

Дети подобных родителей врут им меньше остальных — примерно по пяти темам против двенадцати среднестатистических.

Исследование «команды модов» подтвердило гипотезу Колдуэлл: подростки начинают пить и принимать наркотики, потому что в свободное время им скучно. После окончания исследования Колдуэлл задумалась, как можно помочь им бороться со скукой. Может быть, вместо бесконечного повторения «Не принимай наркотики!» стоит научить подростков получать удовольствие от свободного времени? И Колдуэлл решила разработать соответствующую программу.

Исследования показали, что подростки начинают страдать от скуки приблизительно в седьмом классе и маются все сильнее вплоть до двенадцатого. За тот же период у подростков медленно, но верно уменьшается мотивация. Поэтому Колдуэлл решила задействовать семиклассников во время осенней школьной четверти.

Программа проводилась в девяти школьных округах в сельских районах штата Пенсильвания, в ней участвовало более 600 учеников. Учителя из школ этих округов были приглашены в университет на курс о том, как бороться со скукой.

Программа Колдуэлл получила название TimeWise[31] и была проработана до мельчайших деталей. Это был полноценный шестинедельный курс, он проходил в форме семинаров, на которых ученики проводили обсуждения, решали проблемы и задачи и консультировали друг друга. Колдуэлл не просто протестировала учеников после окончания курса. В течение трех последующих лет она отслеживала уровень скуки и узнавала, на что они тратят время. Каждый год ученики проходили поддерживающий курс, чтобы освежить в памяти принципы правильного использования времени и научиться эффективнее применять их в быстро меняющейся жизни подростка.

Курс начинался с самооценки. Ученики должны были понять разницу между скукой, которая длится целый день, и отдельными ситуациями, в которых они ощущали скуку (например, урок истории или просмотр надоевшей передачи по ТВ). Они научились правильно оценивать собственную мотивацию: «Занимаюсь ли я этим, потому что мне это нравится, потому что мама записала меня на эту секцию или потому что этим занимаются мои друзья?» Первую неделю курса ученики вели дневники и отмечали, на что именно уходит их время и насколько вовлеченными они себя чувствовали.

Ученые заметили, что скучают не только те, у кого есть много свободного времени. Даже очень загруженные дети умудряются скучать. Это происходит по двум причинам. Во-первых, потому что у них отсутствует собственная мотивация, так как на данный курс их записали родители. Во-вторых, они привыкли к тому, что родители придумывают, как заполнить их свободное время, и не умеют делать это без посторонней помощи. «Чем сильнее родители определяют жизнь ребенка, тем больше вероятность того, что ребенок начнет скучать», — объясняет Колдуэлл.

Много времени отведено на обучение подростков тому, как противостоять давлению сверстников. Ученики делают упражнения на «пребывание в потоке», основанные на идеях Чиксентмихайи[32], а также упражнение, помогающее понять, что элемент риска делает занятие увлекательным. Подросток учится тому, что он сам кузнец своего счастья.

Когда я прочитал о программе TimeWise, то искренне позавидовал ученикам и пожалел, что подобной программы не существовало во времена моей учебы в седьмом классе. Программа оказалась настолько эффективной, что ее проводили даже в ЮАР. Общество парков и отдыха Калифорнии назвало TimeWise одной из лучших программ обучения использованию свободного времени. Есть только одна проблема — ее эффект быстро исчезает. Дети, получившие «заряд» на программе, через некоторое время теряют запал и перестают отличаться от тех, кто эту программу не проходил. «Да, по прошествии времени эффект от программы теряется, — признаёт Колдуэлл. — У нас были примеры очень хороших результатов, но эти результаты не продержались и четырех лет». Не совсем понятно, почему так происходит. Стоит отметить, что у TimeWise очень хорошие статистические показатели эффективности, а ее автор опубликовала результаты исследования в престижном профессиональном издании и получила гранты на дальнейшее проведение программы. Однако, с точки зрения простого человека, программа не производит вау-эффекта. Уровень скуки тех, кто ее прошел, всего на 3 % ниже, чем у остальных. Выпускники TimeWise не намного успешнее противостоят давлению сверстников и не записываются в большее количество клубов и секций, чем все остальные. Несмотря на то что участники программы чуть больше времени проводят на открытом воздухе, их внутренняя мотивация находится на том же уровне, что и у тех, кто не участвовал в программе. Участники TimeWise употребляли мало алкоголя. В девятом классе они в среднем пили несколько раз в год, однако и здесь разницы с теми, кто не участвовал в программе, не было практически никакой. Равно как и в интенсивности употребления марихуаны и курения.

Оказалось, что научить подростков не скучать очень сложно даже с помощью лучшей в стране программы.

Так почему же эффект TimeWise оказался столь кратковременным?

Может быть, у подростков просто есть психологическая склонность к скуке? Исследования Адрианы Галван из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе дают основания считать подобное утверждение справедливым. В так называемом центре удовольствия головного мозга находится прилежащее ядро[33]. Эта область мозга получает дофамин, когда человек чувствует интерес, возбуждение или удовольствие. Сравнивая реакции людей разного возраста, подростков и взрослых, Галван установила, что мозг подростков не в состоянии получать дофамин от удовольствия легкого или среднего уровня.

Галван придумала следующий эксперимент. Она попросила детей, подростков и взрослых играть в компьютерную игру. Голова участников эксперимента была зафиксирована в аппарате магнитно-резонансной томографии, а руки свободны, чтобы они могли нажимать на кнопки. Призовые очки в игре изображались в виде золотых монеток. Можно было выиграть одну монетку, несколько или сорвать джекпот.

Мозг маленьких детей радуется любому выигрышу вне зависимости от количества монеток. Мозг взрослых реагирует на размер выигрыша: от микроудовольствия за одну монетку до максиудовольствия при большом выигрыше. Любопытно, что мозг подростков не реагировал ни на маленький, ни на средний выигрыш. Более того, в этих случаях активность прилежащего ядра падала ниже нормального уровня, словно тинейджеры были чем-то расстроены. Центр удовольствия подросткового мозга реагировал только тогда, когда его обладатель срывал большой куш. И реагировал гораздо сильнее, чем это происходило у детей и взрослых.

Галван заметила, что этой реакция очень напоминала ощущение удовольствия у закоренелых наркоманов. Их центр удовольствия мозга не реагирует на малые дозы наркотика.

Впрочем, это далеко не единственная особенность мозга подростков, которую обнаружила Галван. В префронтальной коре (там, в частности, происходит оценка рисков и их последствий) была зарегистрирована пониженная реакция в момент, когда центр удовольствия находился в максимальном возбуждении. Казалось, что префронтальная кора была полностью блокирована центром удовольствия. Получается, что в момент взлета эмоций и максимального возбуждения мозг подростков не в состоянии оценивать риски и предсказывать их последствия.

В лабораторных условиях подростки способны оценить риски наравне со взрослыми. Если предложить им определенный сценарий, они прекрасно взвешивают все «за» и «против», а также предугадывают последствия того или иного действия. Однако в реальной жизни центр удовольствия блокирует рационализм мозга.

Примеров тому более чем достаточно. Подростки могут «мечтать» на экзамене, пить, как лошадь, на субботней вечеринке и даже не подозревают, что съехать в магазинной тележке по крутому спуску с резким поворотом в конце — не самая блестящая идея весело и с пользой повести свободное время.

Однако не будем утверждать, что все подростки одинаковы. Чтобы оценить, как часто люди рискуют, Галван попросила участников своего эксперимента ответить на вопросы анкеты. Среди вопросов были такие: находят ли участники эксперимента пьяное поведение, запуск фейерверков и порчу вещей делом опасным или, наоборот, занятным? Ответы совпали с результатами теста в томографе. У тех, кто считал опасное и рискованное поведение привлекательным, пики активности мозга были выше при выигрыше джекпота.

Несмотря на то что наука обстоятельно изучила склонность определенных людей к риску, ученые почти не дают рекомендаций. Просто некоторые подростки более склонны к риску, как и некоторые взрослые. Механика этого феномена сводится к снижению плотности дофаминовых рецепторов. Именно поэтому подростки не получают удовольствия от небольшого выигрыша, а одновременная резкая стимуляция рецепторов окситоцина объясняет, почему они так сильно зависят от мнения сверстников. В окружении друзей подростки начинают рисковать просто ради азарта.

Некоторые ученые утверждают, что подростки рискуют далеко не всегда. Существует очень много «рисков», которые пугают их гораздо больше, чем взрослых. Например, приглашая девушку на танец, они очень боятся отказа, поэтому миллионы мальчиков каждый год так никого и не приглашают. Подростки очень чувствительны к своему внешнему виду, они думают, что все на них смотрят, когда они поднимают руку на уроке. Они могут решить, что не стоит появляться в школе в рубашке, которую никто еще не видел. Во многих случаях подростки страшатся неловких ситуаций, когда над ними могут посмеяться.

Абигейл Бэрд из Вассар-колледжа провела ряд экспериментов, прекрасно показавших эту двойственность. Она поместила подростков в томограф и предложила им оценить, является ли то или иное предложение хорошей затеей или наоборот. Хорошие предложения звучали как «съесть салат» или «выгулять собаку», плохие были более экзотическими: «надкусить электрическую лампочку», «проглотить таракана», «поджечь волосы», «спрыгнуть с крыши» и «поплавать с акулами».

Взрослые, участвовавшие в тесте, отвечали на вопросы практически мгновенно. Сканы мозга взрослых показали, что люди визуализировали идею надкусывания электрической лампочки, после чего у них возникало инстинктивное физическое отвращение к этой картинке. Автоматически активировались части мозга, передающие сигнал об опасности. Подростки отвечали точно так же, как и взрослые (они не считали, что глотать тараканов увлекательно), однако задумывались перед тем, как ответить. Сканы их мозга не показали ни автоматической реакции, ни отвращения. Казалось, что подростки оценивали предложение в когнитивной части мозга, словно обдумывая, в какой колледж лучше подать документы. Бэрд смеется: «Они об этом действительно размышляли. Они тщательно взвешивали свое решение». Дело в том, что у подростков не было достаточного негативного опыта, который помог бы им принять моментальное решение. Поэтому идея заплыва вместе с акулами их не слишком пугала.

Родителям довольно часто приходится говорить: «Ну, зачем ты решил попробовать? Разве и без этого не понятно, что дело того не стоит?» На самом деле мозг подростков в состоянии абстрактно мыслить, но не абстрактно чувствовать, потому что у них недостаточно жизненного опыта. Следовательно, простое понимание того, что некое конкретное действие неразумно, не всегда служит достаточно веской причиной отказаться от него.

Бэрд провела с подростками еще один эксперимент. На видеомониторе внутри томографа показывали страницу сайта, на котором шел опрос мнений и вкусов местных подростков. Участники эксперимента создавали одинаковые имена пользователя и пароли для входа на сайт. Им сообщили, что они находятся в сети вместе с другими тинейджерами из Нового Хэмпшира. Вопросы были абсолютно банальными — какую музыку они любят, нравится ли им Пэрис Хилтон и в каких магазинах они покупают одежду. После каждого вопроса на мониторе появлялся произвольно выбранный ответ одного из участников.

На самом деле ответы участников их сверстники не видели. Более того, никакого онлайн-опроса вообще не было — подросткам рассказали о нем, чтобы напугать. И подростки действительно сильно испугались. Одной лишь мысли о том, что их ответы кто-нибудь увидит, оказалось достаточно, чтобы в их мозгу активизировался центр опасности.

Вот так, по сути, и работает мозг пятнадцатилетнего подростка, который готов прыгнуть с крыши, но трясется от страха из-за того, что кто-то может узнать о его увлечении малоизвестной группой Nickelback[34]. В любом приличном словаре антонимом слова «честность» указано слово «ложь», а антонимом «спора» — «согласие». Однако с точки зрения подростка все не совсем так. Для него спор — это антоним лжи. Такой поворот событий может показаться слишком неожиданным, поэтому я объясню подробнее.

Во время эксперимента Дарлинг исследователи спрашивали, в каких случаях и почему тинейджеры говорили родителям правду, хотя прекрасно знали, что эта правда их не обрадует. Иногда это случалось потому, что дети знали: неправда попросту «не прокатит». Иногда потому, что чувствовали себя обязанными говорить родителям правду. Однако главная причина подростковой честности — надежда на то, что родители сдадутся и одобрят их действия или планы. Обычно такие разговоры приводят к спору, но, по мнению опрошенных, дело того стоит, так как родители могут дать слабину.

Среднестатистический подросток из Пенсильвании говорит правду только по четырем конфликтным поводам. Если мы вспомним, что подростки склонны врать по двенадцати «статьям», то получается, что они в три раза чаще врут, чем протестуют. В семьях, где дети реже обманывали родителей, наблюдался гораздо более высокий процент споров и жалоб. Спорить — хорошо, потому что спор — это честно. Однако совершенно не факт, что взрослые понимают это, потому что споры их утомляют.

При сравнении результатов исследований, проведенных в США и на Филиппинах, Дарлинг обнаружила один и тот же паттерн. Она считала, что в среднестатистической филиппинской семье спорят меньше, потому что филиппинцы традиционно больше стремятся к гармонии, чем к конфликту, к тому же, согласно общепринятым правилам, дети не должны оспаривать мнение родителей. На Филиппинах детей учат уважать родителей, которым обязаны своей жизнью. «Воспитанный филиппинский ребенок должен быть послушным, поэтому мы не думали, что они будут спорить. Скорее, уйдут от обсуждения. Однако именно у них наблюдается наиболее высокая склонность к конфликту. Мы совершенно не ожидали такого поворота событий».

Дарлинг изучила ситуацию. Оказалось, что филиппинские подростки спорят с родителями по поводу правил, а не морального права родителей эти правила устанавливать. Подростки могут считать правила слишком строгими, и тем не менее они в большей степени склонны их выполнять. В американских семьях подростки даже не спорят. Вместо этого они делают вид, что поступают так, как хотят от них родители, а втихаря делают все, что им заблагорассудится. Несмотря на кажущееся противоречие, некоторые виды споров и столкновений являются знаком уважения, а не наоборот.

Джудит Сметана из Рочестерского университета, ведущий эксперт по вопросам откровенности подростков, подтверждает, что в долгосрочной перспективе «незначительные столкновения с родителями в подростковом возрасте свидетельствуют о большем взаимопонимании, чем частые конфликты или их отсутствие».

Большинство родителей не делают различий между разными конфликтными ситуациями, возникающими у них с детьми. Табита Холмс изучала взаимоотношения пятидесяти пар матерей и их дочерей-подростков. Участников исследования она рекрутировала из семей — участников программы Upward Bound[35], спонсируемой Министерством образования США (цель программы — предоставить детям из малоимущих семей возможность поступить в колледж). Матери хотели для своих дочерей хорошего будущего, поэтому старались их оградить от опасностей и зачастую требовали полного повиновения. Холмс провела с ними отдельные интервью, в которых просила четко обозначить территории конфликта, частоту споров и видение ситуации. Мнения матерей и дочерей оказались очень разными.

46 % матерей считали, что споры разрушительно действуют на их отношения с дочерьми. Они воспринимали ситуацию, в которой дети оспаривали их власть, как стрессовую, непоследовательную и неуважительную. Чем больше матери и дочери спорили, тем больше первые считали, что это пагубно действует на их отношения. При этом только 23 % дочерей считало, что их споры разрушительны. Большая часть дочерей считали, что споры улучшали взаимоотношения. «Подростки продемонстрировали неожиданно глубокое понимание конфликта, абсолютно неожиданное для детей этого возраста, — говорит Холмс. — Для них конфликт — это возможность по-новому увидеть своих родителей, шанс услышать искреннее и ясно выраженное мнение матерей». Холмс удивило и то, что дочери-подростки, которые конфликтуют чаще или интенсивнее, совершенно не воспринимали ссоры как нечто деструктивное. Частота стычек не имела никакого значения. «Конечно, в какой-то момент в семье может быть слишком много конфликтных ситуаций. Тем не менее в нашем исследовании такие пары не проходили». Самым главным было то, на каких условиях конфликты прекращались. По сути, дочерям надо было высказаться и быть уверенными в том, что их услышали, а матерям — в какой-то момент пойти на уступки. Дочери нужно было победить в ряде споров, а в результате других конфликтов получить небольшие послабления.

Некоторые девочки все же воспринимали конфликт как деструктивное действие. Однако их родители этих девочек вообще не шли ни на разговоры, ни тем более на уступки. Дочерям просто говорили: «Не спорь со мной!» еще до того, как девочка успевала открыть рот. «Для таких детей даже небольшие уступки родителей — большая победа, — говорит Холмс. — Одна девочка рассказала мне, что просила у матери разрешение сделать татуировку. Мама отказала, но позволила дочери купить пару сумасшедших туфель, что ранее категорически запрещала».

«Родители, которые вступают с подростками в переговоры, знают о жизни своих детей больше, чем остальные, — считает профессор Новоорлеанского университета Роберт Лэйрд. — Родители, установившие слишком жесткие правила, заставляют детей обходить и нарушать их».

В этом противоречивом открытии есть своя логика. Мы постоянно слышим, что нельзя расслабляться, нельзя позволять садиться себе на шею. Люди считают, что если ты слишком многое позволяешь другим, то лишь способствуешь воспитанию нации нытиков и попрошаек. Даже исследование Дарлинг показало, что родители, которые разрешают детям все, не слишком успешны.

На первый взгляд наука не дает нам четкого ответа: с одной стороны, родители должны настаивать на соблюдении правил, а с другой — быть гибкими, чтобы конфликт не повредил детской психике. Может быть, ученые наконец определятся? Или мы чего-то не улавливаем в их научной логике?

Как мы определяем родителей, от которых дети могут добиться чего угодно? Эти родители сдаются, потому что не переносят плача или нытья. Они ублажают детей, чтобы те замолчали. Они хотят быть другом своего ребенка, им не нравится имидж «строгого папы», который ничего не разрешает. Такие родители очень отличаются от тех, кто выслушивает ребенка и, если тот убедительно аргументирует необходимость изменить правило, принимает решение с учетом услышанного.

К таким же результатам пришла и Дарлинг. Меньше всего подростки врали родителям, которые методично следили за выполнением правил, но в то же время были гибкими и прислушивались к мнению детей, что создавало дополнительное уважение к этим правилам. «Если обычно ребенок должен ложиться спать в одиннадцать вечера, но объясняет, что очень хочет сходить на какое-то мероприятие, родители говорят: „Хорошо, только сегодня ты можешь вернуться домой в час ночи“. Такой подход помогает детям не врать и уважать правила». Подобное сотрудничество помогает поддержать естественный авторитет родителей.

У психологов ушли десятилетия на то, чтобы прийти к такому пониманию. Лоренс Стайнберг из Темпльского университета описывает в своих книгах и статьях историческую перспективу. До начала 1970-х психология основывалась больше на теории, чем на эмпирическом опыте, и «родителей предупреждали о подростковом противоборстве и нигилизме. Отсутствие конфликта воспринималось как проявление замедленного развития», — пишет он. То есть если ребенок не бунтовал, значит, с ним было что-то не так. Эти идеи появились в 1950–1960-х благодаря таким теоретикам, как Анна Фрейд, Питер Блос и Эрик Эриксон, который придумал понятие «кризис личности». Но не будем забывать, что эти психиатры исследовали подростков преимущественно в больницах и кабинетах психоаналитиков, следовательно, имели дело в основном с проблемными детьми. В середине 1970-х начались исследования в школах. «Эти исследования показали, что 75 % подростков абсолютно счастливы и довольны своими отношениями с родителями», — пишет Стайнберг. Как ни крути, а бунт и конфликт не являются нормой. В 1976 году вышло важнейшее исследование сэра Майкла Раттера, которого многие считают отцом современной детской психиатрии, и в нем констатировалось: 25 % подростков, которые ссорились с родителями, конфликтовали с ними задолго до пубертата. То есть дело здесь совсем не в трудном возрасте и подростковом максимализме.

В тот момент видение подросткового возраста в науке разделилось. Популярная психология начала гнать в тираж книги из серии «помоги себе сам», в которых подростковые годы характеризовались как период стресса и проблем, что для части семей бесспорный факт. Такая точка зрения доминировала в кино и музыке. Тысячи экспертов, работавших с подростками, страдавшими от разных расстройств, были готовы поклясться, что беспокойство и тревога — это норма жизни любого ребенка переходного возраста. Стайнберг пишет, что все малыши, образно говоря, «мягкие и пушистые», а подростки полны желчи и презрения.

Однако на протяжении двух последующих десятилетий социологи предоставили горы информации, подтверждающей, что травматические переживания в подростковом возрасте — скорее исключение, чем норма.

Только в последние десять лет ученые нашли объяснение этим двум противоречащим друг другу направлениям научной мысли. По сути, популярная психология обращается к родителям, нервничающим оттого, что их ребенок превратился в подростка. Социологи много раз опрашивали подростков, и большинство из них не видели и капли негатива во всем, что с ними происходит. Именно к таким выводам и пришла Холмс: родители считают любой спор деструктивным, а подростки — продуктивным.

«Навязанная всем нам поп-культурой картина насупленного после семейного спора человека — это эмоциональный портрет не подростка, а родителя, — пишет Стайнберг. — Родителей в большей степени, чем детей, раздражают перебранки и споры, и именно родители более склонны запоминать негативные аспекты общения со своими детьми-подростками».

Поп-культура продолжает навязывать нам бунтарский образ подростка. В последние годы к нему прибавилось утверждение, что подростки апатичны и не готовы к жизни. Часто повторяют истории об употреблении алкоголя, учащении подростковых беременностей и о том, что многие выпускники школ не в состоянии сдать итоговые экзамены, обязательные для штата, несмотря на то что успешно сдали все предметы в своей школе. В государственные университеты Калифорнии поступает треть выпускников средних школ штата. При этом шести из десяти учеников приходится учиться в классах коррекции, а половина всех выпускников школ по уровню знаний совершенно не готова к колледжу.

При этом современные подростки пугающе «зациклены» на успехе. Количество старшеклассников, посещающих углубленные курсы по математике и другим наукам, увеличилось на 20 %. Колледжи завалены заявлениями амбициозных подростков. Они подают документы по меньшей мере в четыре колледжа. За последние 35 лет количество студентов клледжей увеличилось почти вдвое. Действительно, значительной части этих детей требуются корректирующие занятия, однако эта категория учащихся уменьшилась по сравнению с 1980-ми. Стремление подростков к успеху не ограничивается сферой образования. Опросы показывают, что 70 % первокурсников каждую неделю занимаются волонтерской работой, а 60 % работали неполный день уже в старших классах. Растет количество подростков, голосующих на выборах, 49 % тинейджеров участвовали в организованных демонстрациях — своего рода рекорд. Студенты, поступившие в колледж в 2008 году, принимают более активное участие в политической жизни, чем когда-то их сверстники после 1968-го.

Думается, что разделение личности — дело естественное. Оба сценария необходимы для отражения наших чувств в какой-то конкретный период. Они переплетаются и сосуществуют. Двойные сценарии характерны для любого феномена, которому невозможно дать единственное объяснение. Двойные сюжеты преследуют нас не только в двадцать лет, но и в сорок. Многие к этому возрасту так и не вступают в брак. Некоторые могут считать, что это нежелание смотреть в лицо реальности, для других это признак того, что мы не хотим идти на компромисс.

Опасность возникает только тогда, когда эти сценарии начинают нами управлять. Пусть каждый отдельный сценарий — всего лишь часть общей картины, но они служат увеличительным стеклом, через которое подростки смотрят на свою жизнь и оценивают ее. Интересно, скольким подросткам, считающим конфликты продуктивным процессом, вдалбливают, что они деструктивны и демонстрируют неприязнь, а не не хорошее отношение? Сколько тинейджеров обожают своих родителей, но считают, что демонстрировать это сверстникам «не круто»? Как много активных и целеустремленных подростков надевают маску разочарования и скуки лишь потому, что боятся невыигрышно выглядеть в глазах одноклассников и друзей? И сколько их не говорят родителям правду, потому что честность с «предками» не одобряется окружением?

Глава восьмая. Можно ли научить ребенка самоконтролю?

Разработчики образовательной программы для дошкольников теряют деньги грантов. Их ученики демонстрируют столь убедительные успехи, что необходимость в дальнейших исследованиях отпадает. В чем секрет?

Когда я рос в Сиэтле, осеннюю четверть одного из старших классов школы я посвятил самому популярному обучению среди подростков — курсам вождения.

Я прекрасно помню своего инструктора. Это был высокий, уже в летах господин в очках с толстыми линзами, в ярком пиджаке и клетчатых штанах. Он был единственным инструктором, который разрешал называть себя по имени — Клод. Его вторым призванием и основной работой был пост тренера школьной команды по гольфу. Я не считал его очень уж добрым, однако он определенно должен был иметь ангельское терпение, чтобы учить подростков водить машину и играть в гольф. С момента окончания курса я лишь однажды попал в аварию, поэтому склонен считать, что Клод обучил меня на совесть. Исходя из личного опыта, я всегда полагал, что школьные курсы вождения — дело исключительно нужное и полезное. Кстати, не только я так считаю — в семнадцати штатах всем прошедшим школьные курсы вождения при получении прав не надо сдавать практику, только теорию.

Однако, если мы рассмотрим научные данные, ситуация будет выглядеть не так радужно. Существуют исследования, сравнивающие статистику аварий до и после введения в школе предмета «вождение». Согласно их результатам, выпускники этого курса попадают в такое же количество аварий, как и остальные водители. Сперва мне сложно было поверить в результаты этих исследований. Все-таки курс вождения — святая святых американской школы. Потом я начал вспоминать знакомых, которые проходили курс вместе со мной. Многие из них попали в аварии вскоре после окончания курса, значит, наставления Клода им не помогли. Я вспомнил и свой подростковый водительский кураж, когда мне казалось, что перестроиться сразу через три полосы во время оживленного движения — плевое дело.

Студенты курсов вождения учатся управлять автомобилем, плавно нажимать на тормоз, включать поворотники и правильно парковаться. Но мы понимаем, что умение водить автомобиль не гарантирует от аварии. Аварии происходят из-за неправильных решений, принятых на дороге. Подростки не просто «стукаются» или «царапаются». Согласно статистике, они вдвое чаще остальных водителей попадают в аварии со смертельным исходом.

Дело не только в водительском опыте, но и в возрасте и степени развития лобной доли мозга. Школьные курсы вождения не в состоянии сделать из подростков безопасных водителей. Они облегчают процесс получения водительских прав и выводят молодых водителей на трассу. В 1999 году школа общественного здоровья при университете Джона Хопкинса сообщила, что в девяти школьных округах, в которых отменили водительские курсы, на 27 % снизилось количество автомобильных аварий с участием 16- и 17-летних водителей.

Научные исследования убедили чиновников в том, что водительские курсы не решают проблему. Чтобы снизить количество аварий, необходимы специальные программы, ограничивающие возможность подростков водить ночью или возить в машине друзей. Такие меры способны на 20–30 % снизить количество аварий.

В наших школах исходя из самых лучших побуждений проводят обучающие программы, которые на бумаге выглядят просто блестяще, но не выдерживают никакой мало-мальски серьезной проверки. Школы весьма ответственно относятся к задаче воспитания не просто хороших учеников, но и достойных граждан. В жизни это иногда выражается в том, что добрые намерения путают с хорошими идеями. И чем страшнее проблема, тем быстрее школы стремятся одобрить программу по борьбе с ней. Возьмем, например, программу D.A.R.E.[36]

Она была разработана департаментом полиции Лос-Анджелеса в 1983 году. В рамках этой программы полицейские в форме приходили в средние и старшие классы, чтобы рассказать ученикам реальные истории о последствиях употребления наркотиков и о росте преступности. Речь не идет об одной лекции, нет. Все это принимает форму семнадцатинедельного курса школьной программы с лекциями, ролевыми играми и домашним чтением. Все сочли D.A.R.E. весьма перспективной, после чего она быстро распространилась по всей стране. В течение двадцати лет та или иная форма программы по борьбе с наркотиками появилась в 80 % государственных школ США. D.A.R.E. преподавалась более чем 26 миллионам учащихся, ее годовой бюджет составляет более 1 миллиарда долларов. Общество верит, что D.A.R.E. выполняет свою функцию. В особенности эту программу одобряют учителя, 97 % преподавателей оценивают ее на «отлично» или «хорошо». Родителям она тоже по вкусу — 93 % из них считает, что она успешно учит детей говорить «нет» наркотикам и противостоять насилию.

Любая широкомасштабная программа, получающая столь мощное государственное финансирование, привлекает внимание ученых. На протяжении 1990-х и 2000-х гг. ученые сравнивали молодых людей, прошедших программу D.A.R.E., с теми, кто этого не сделал. Некоторые исследования продемонстрировали незначительное снижение употребления сигарет, алкоголя или наркотиков сразу после окончания программы, однако все изыскания показали, что долгосрочного эффекта не наблюдается. D.A.R.E. — отнюдь не единственная программа по борьбе с наркотиками. Федеральное финансирование получают сотни подобных программ. Департамент здравоохранения и социальных служб США оценил работу 718 из них и пришел к выводу, что только 41 дала положительные результаты.

Точно такие же результаты дают и программы, призванные сократить количество школьников, бросающих учебу. Из 16 наиболее известных таких программ только одну можно назвать эффективной. И это несмотря на блестящую организацию — везде обеспечили высокое соотношение сотрудников программы к общему количеству учащихся, а также сделали упор на обучение разным профессиям, чтобы дать возможность ее участникам определиться с будущей работой. Мы сталкивались с десятками школьных программ, которые казались замечательными в теории, но не оказывались таковыми на практике.

По мнению ученых, можно считать «крайне успешными» мероприятия с эффективностью 15 %. Это значит, что 15 % детей изменили свое поведение, а 85 % этого не сделали. Даже программы с четырехпроцентной эффективностью можно назвать успешными, несмотря на то что они никак не влияют на 96 % участников.

Может быть, ученые сознательно занижают планку? Нет. Научные исследования свидетельствуют: поведение людей очень сложно изменить. Нам нелегко избавиться от своих привычек. Можно вдохновить на перемены небольшое количество людей, однако изменить большинство практически невозможно. С детьми еще сложнее, потому что дети, если так можно выразиться, являются «подвижными мишенями», поскольку растут и меняются.

Я рассказываю об этом для того, чтобы читатель мог увидеть общую картину. В ходе наших исследований мы нашли программу, которая действительно работает и имеет очень высокий процент эффективности. Учитывая вышесказанное и то, как сложно добиться значительных результатов, успех программы и ее влияние на большое количество участников просто поразительны. Мы говорим о предмете под названием «Инструменты мышления»[37], который появляется в программах детских садов. Для проведения программы необходимо обучить персонал, но для ее осуществления не надо вкладывать ни на копейку больше, чем в преподавание любого другого предмета. На уроках «Инструментов мышления» учителя немного иначе преподают. Крайне интересно разобраться, почему эта программа работает и почему благодаря ей мы можем понять, как учатся маленькие дети.

Эшли посетила два дошкольных учреждения (детсад и подготовительную школу), в которых преподают «Инструменты», в двух обеспеченных городах под Денвером, а я посетил такие учреждения в более бедном городе Нептун, расположенном на полпути между Нью-Йорком и Атлантик-Сити. Обстановка в классе «Инструменты» немного отличается от той, которую можно увидеть в обычном детском саду или в подготовительных классах. Как обычно, есть занятия, перемены, обед, полдник и дневной сон. Однако в классе нет многого из того, к чему мы привыкли. Календарь здесь имеет вид длинной полоски бумаги с цифрами. Нет и обычного алфавита от A до Z. Буквы группируются кластерами — гласные и согласные отдельно. Буквы C, K и Q собраны в один кластер, потому что по произношению они схожи, так эти звуки мы создаем при помощи языка в средней части полости рта. Звуки, для произнесения которых используется зубы и губы, собраны в другом кластере. Впрочем, рядом с буквой M по-прежнему нарисована обезьяна (monkey), а рядом с S — солнце (sun). В начале занятия преподаватель говорит детям, что они будут играть в пожарную команду. На прошлой неделе им рассказывали о работе пожарных, и сейчас класс разделен на две зоны: в одном углу пожарная часть, в другом — дом, жильцов которого надо спасать. Дети выбирают роли, которые хотят играть: водителя пожарной машины, оператора службы спасения 911, пожарных и членов семьи в горящем доме. Перед началом игры каждый ребенок говорит преподавателю, какую роль он выбрал. После этого с помощью учителя дети составляют индивидуальные «игровые планы». Они рисуют себя в выбранной ими роли, после чего в меру сил записывают одним предложением, что они должны делать. Пишут даже трехлетки. Некоторые рисуют ряд линий, каждая из которых представляет слово. Другие пользуются алфавитом и пишут хотя бы первую букву каждого слова в предложении. Самые старшие запомнили, как пишется «я буду», и стараются дописать остальные слова, сверяясь с алфавитом.

После этого они играют. Сцена спасения жильцов из горящего дома длится целых 45 минут, и дети не устают, а остаются «в образе». Если ребенок начинает отвлекаться или хныкать, преподаватель спрашивает: «У тебя какой игровой план?» Преподаватель помогает играть, но ничему их не учит.

Под конец занятия преподаватель включает музыку, дети перестают играть и приступают к уборке. Преподаватель не говорит ни слова. После этого дети занимаются чтением. Они разбиваются на пары и садятся друг напротив друга. Одному из детей дают большую картинку с изображением губ, а другому — ушей. Ребенок, держащий «губы», просматривает книжку с картинками и рассказывает историю, которую он увидел. Напарник слушает и задает вопросы. Потом дети меняются ролями.

Дети играют и в более знакомые игры. Например, в «Саймон говорит»[38], то есть игру, которая требует от детей умения сдерживаться. Есть и вариант этой игры под названием «практика графики». Учитель включает музыку, а дети должны рисовать под нее спирали и другие формы. Время от времени преподаватель останавливает музыку, дети должны замереть и не двигать рукой, которой держат карандаш. Детсадовская программа частично сливается с программой подготовки к школе. Изучение разных предметов и явлений включает элементы фантазии, которую может питать, например, книга, читаемая всем классом. В целом обучение по программе «Инструменты» выглядит немного иначе, но не настолько иначе, чтобы можно было назвать его странным или непонятным. Наблюдая за происходящим, не скажешь, что именно эта программа может дать удивительные результаты. «Инструменты» — полная противоположность программе D.A.R.E., которая великолепно выглядит на бумаге, но малоэффективна. «Инструменты» дают отличный результат, несмотря на то что ничем не поражают наблюдателя.

Программу «Инструменты» разработали сотрудники государственного городского колледжа в Денвере Елена Бодрова и Дебора Леонг. После проведения пилотной программы в центрах детского развития Head Start «Инструменты» тестировали при поддержке департамента государственного образования Денвера в 1997 году. Для оценки программы произвольно выбрали десять преподавателей детского сада, часть которых попросили работать по обычной детсадовской программе, а часть — по программе «Инструменты». От трети до половины участников программы были детьми из бедных испаноязычных семей, не слишком хорошо знающими английский. Эти дети начинали детсадовскую программу с опозданием на один уровень.

Следующей весной после начала работы программы все дети прошли стандартный федеральный тест. Результаты оказались просто сногсшибательными. Дети, обучавшиеся по программе «Инструменты», почти на уровень опередили национальные нормативы. В школьном округе, в котором проводилось исследование, только половина детсадовских ребятишек получают оценку «отлично». При этом 97 % ребят, обучавшихся по программе «Инструменты», сдали тест на высший балл.

Исследователи заинтересовались успехом программы. В 2001 году двое ученых, Эллен Фреде и Эми Хорнбек из Национального института раннего обучения при Ратгерском университете, посетили классы, в которых преподают по системе «Инструментов». Штат Нью-Джерси финансировал бесплатное дошкольное образование в наиболее бедных районах. Фреде и Хорнбек программа понравилась, и они решили ввести ее в новом дошкольном учреждении в первый год после открытия, чтобы оценить результаты программы по сравнению с традиционным обучением.

Ученые выбрали детский сад, который посещали дети из малоимущих семей. Для 70 % ребят английский не был главным языком общения в семье. Новый детский сад располагался в центре города Пассеик, в старом здании, где раньше был банк, и имел восемнадцать классных комнат. Семь было отдано под занятия по программе «Инструменты». В остальных одиннадцати преподавали по обычной программе детского сада. Учеников и преподавателей разделили между двумя программами совершенно произвольно. Преподавателей попросили не обмениваться идеями насчет образовательных программ. В конце учебного года результаты участников программы «Инструменты» по семи показателям из восьми (включая словарный запас и IQ) превышали результаты детей, проходивших обычную детсадовскую программу.

Однако больше всего директора детского сада удивило поведение детей. От преподавателей, работавших по обычной программе, она практически каждый день слышала о плохом поведении учеников — они пинали преподавателей, кусали друг друга, ругались и кидались стульями. Однако жалоб на поведение детей, работавших по программе «Инструменты», не поступало.

Эксперимент планировали проводить в течение двух лет. Однако после окончания первого учебного года директор настоял на том, чтобы всех детей перевели на обучение по программе «Инструменты». Директор детсада решила, что неэтично ограничивать доступ половины учеников к обучающей программе, которая дает такие превосходные результаты.

Оказалось, что это не единственный раз, когда программа «Инструменты» стала жертвой собственного успеха. Тестирование программы было досрочно закончено и в двух других городах. Там причина была другой — деньги гранта предназначались для исследования детей, находящихся в зоне риска. По истечении года дети по результатам тестов уже не находились в зоне риска, поэтому денег не дали. Бодрова скромно говорит, что это заслуга персонала детского сада, и добавляет: «Когда подобное происходит несколько раз, начинаешь задумываться. Вот вам ирония проведения программы в реальных условиях — если она дает необыкновенно успешные результаты, ее закрывают и эту тему перестают изучать».

Слава программы распространялась все дальше. Учителя начинали возлагать на нее большие надежды. Хорнбек настолько поверила в результаты собственных исследований, что стала заниматься обучением преподаванию «Инструментов». Две преподавательницы из Нептуна посетили детсад в Пассеике, после чего начали внедрять программу «Инструменты» в новом детском саду своего города.

Директором этого нового детсада в Нептуне была Сэлли Миллауэй (Sally Millaway). После успешного проведения «Инструментов» для детсадовских детей она убедила руководство попробовать ее в одном классе начальной школы. Когда стало известно, что в школе Миллауэй откроется класс, в котором будут учить по программе «Инструменты», в школьный округ стали поступать письма родителей с просьбой перевести их детей в этот класс. В первый год работы детского сада Миллауэй хорошие результаты были налицо. Но настоящая оценка программы должна была состояться в апреле, когда проводятся тесты на успеваемость всех учеников детсадов Нью-Джерси. Через месяц после завершения тестирования Миллауэй получила по факсу его результаты. «Я не поверила своим глазам, — рассказывает она. — Об этом мы даже не могли мечтать».

Результаты детского сада, работающего по «Инструментам», были на 20 единиц выше средних по округу и попадали в верхние 20 %. Практически все участники программы по результатам теста были признаны одаренными.

Так почему же эта программа дает такие блестящие результаты? Тому есть много причин, но давайте начнем с отличительных характеристик «Инструментов». Это письменные игровые планы и продолжительный период игры. В пожарную команду играют практически все детсадовцы страны. Обычно после первых десяти минут игра заканчивается. Держать в руках воображаемый шланг, чтобы тушить воображаемый пожар, быстро надоедает. Детям нужно стимулировать себя, они отвлекаются на то, чем занимаются сверстники, и начинают играть в новые игры. В игре есть милая непредсказуемость, но, если ничего нового не происходит, она скоро надоедает. В классе, где учатся по «Инструментам», специально отводят части комнаты под определенную область игры, а детей просят «быть в образе» целый час, следовательно, игра становится более сложной и интерактивной. Жильцы дома звонят в службу спасения 911, оператор службы спасения звонит в звонок, пожарные вскакивают со своих мест, пожарные машины выезжают по вызову и спасают семью. Это продолжительная, многогранная и сложная игра.

Одним из фундаментальных факторов обучения по программе «Инструменты» является способность поддерживать интерес участника и концентрироваться. Родители обычно просят ребенка быть внимательным и слушаться преподавателя. Они понимают, что ребенок не в состоянии чему-либо научиться, если он отвлекается. В «Инструментах» подход диаметрально противоположный — дети не станут отвлекаться, если они полностью поглощены тем, чем они сами решили заниматься. Дети исполняют роли, прописанные в игровом плане, и благодаря этому находятся «здесь и сейчас».

В 1950-х гг. в СССР было проведено известное исследование. Детей просили стоять спокойно «так долго, как они смогут». Дольше двух минут ни у кого не получилось. Второй группе объяснили, что они должны стоять, «как часовые на посту», и дети простояли одиннадцать минут.

Бодрова объясняет: «Дети пока еще сами не знают, что у них хорошо получается. Если попросить ребенка написать то, что учитель написал на доске, ребенок может подумать: „У меня не получится написать так красиво, как сделал учитель“, и он не захочет выполнять задание. А можно попробовать дать ребенку блокнот и попросить сделать вид, что он официант в пиццерии. Джонни заказал пиццу с сыром, а вы — с колбасой. Дети не понимают, умеют ли они писать или нет, но понимают, что им надо что-то сделать, чтобы запомнить заказы. В результате они могут написать больше, чем если бы вы попросили их написать историю».

В наши дни дети стали меньше играть. Школьные программы становятся сложнее, поэтому в школах повсеместно уменьшают время перемен и увеличивают время занятий. При этом эксперты и социологи утверждают, что время, проведенное за игрой, имеет для детей большое значение. Аргументы сторонников сохранения длинных перемен просты — детскому мозгу нужен отдых, детский организм должен «выпустить пар» после занятий, уменьшение длительности перемен приводит к увеличению веса, во время перемен дети получают социальные навыки общения. Программа «Инструменты» предлагает в этом смысле совершенно иной подход — во время игры дети получают навыки, необходимые для успешного обучения, и усваивают их лучше, чем во время обучения в обычном школьном классе.

Возьмем, например, умение воспринимать символы или мыслить абстрактно. Все, что мы видим в классной комнате, характеризуется наличием связи между реальностью и символом, реальностью и абстракцией: буквы алфавита представляют звуки нашей речи, карта на стене — картину мира, а календарь — течение времени. Написанное в тетради слово «дерево» совсем не похоже на то, как выглядит настоящее дерево в реальной жизни.

Маленькие дети учатся способности абстрактно мыслить посредством игры, в которой стол и несколько стульев становятся пожарной машиной. Если в игре присутствуют интерактивные элементы (что характерно для программы «Инструменты»), то мозг ребенка начинает понимать, как один символ сочетается с множеством других, таким образом ребенок тренируется абстрактно мыслить. Он учится держать в голове несколько мыслей одновременно и оперировать ими. Давайте рассмотрим такие мыслительные процессы, как рефлексия и самосознание. Это внутренний диалог со своим собственным мозгом, во время которого мы взвешиваем и внимательно оцениваем возможные варианты действий. Такой мыслительный процесс является противоположностью импульсивному, спонтанному действию. Взрослые умеют продумывать и «прокручивать» идеи в голове. А имеют ли дети такую же способность слышать внутренний голос, вести внутреннее обсуждение? И если да, то когда эта способность появляется? Программа «Инструменты» направлена на развитие сократовского мышления в самом раннем возрасте, она учит детей воздерживаться от импульсивных действий во время учебы и осознанно бороться с отвлекающими факторами.

Программа «Инструменты» развивает в детях этот внутренний голос. Сперва малыши учатся «проговаривать» свои действия. Например, когда дети пишут букву С, во время письма они хором произносят: «Начинаем сверху и рисуем полукруг». Никто не говорит, что через некоторое время уже можно перестать произносить вслух это предложение, и через несколько минут детские голоса начинают затихать. В классе слышно невнятное бормотание. Некоторые дети могут продолжать произносить слова вслух, но большинство уже повторяет их про себя. Даже не осознавая этого, дети могут беззвучно «проговаривать» то, что они делают. Дети, которые хорошо успевают в школе, знают об этом. Когда они пишут ответ, то уверены, что правильно решили задачу. У них появляется шестое чувство, подсказывающее им, правы они или нет. Дети, которые еще не развили в себе это чувство, не имеют такой уверенности. Чтобы помочь им, преподаватель пишет на доске четыре варианта буквы D и просит ребят сказать, какой из них правильный (или красиво написан).