Мифы воспитания. Наука против интуиции Мерримен Эшли

Глава девятая. Как важно уметь ладить с другими

Почему современный подход к воспитанию не смог создать поколение ангелов

Несколько лет назад специалист по вопросам агрессивного поведения дошкольников Джейми Остров и один из ведущих экспертов в области влияния СМИ Дуглас Джентил начали совместное исследование. Два года они наблюдали за ребятами из двух детсадов в Миннесоте, сопоставляя их поведение с информацией от родителей о том, какие телепрограммы и DVD смотрели дети. В исследовании участвовали малыши от двух с половиной до пяти лет из семей с высоким доходом.

Остров и Джентил искренне полагали, что дети, которые смотрят «Могучих рейнджеров» и «Звездные войны», будут вести себя во время игр более агрессивно. Ученые также считали, что те, кто смотрит образовательные телепередачи наподобие «Артура» и «Большого рыжего пса Клиффорда», окажутся менее агрессивными и более «просоциальными», то есть будут помогать другим, делиться с ними, принимать детей в свои игры и так далее. Эти гипотезы не блистали новизной, однако отличие исследования Острова и Джентила от всех остальных заключалось в том, что ученые хотели сделать его долгосрочным и скрупулезно отследить постепенное усиление агрессивного поведения на протяжении всего детсадовского возраста.

Из опыта прошлых исследований Остров знал, что видеокамеры слишком навязчивы и, кроме всего прочего, плохо записывают звук на расстоянии. Поэтому исследователи решили попросту находиться рядом с детьми и делать пометки в блокнотах. Детям быстро наскучили дяди, что-то черкающие на листах бумаги, и они перестали обращать на них внимание.

Наблюдатели были обучены различать физическую, вербальную агрессию и агрессию, которая проявляется в отношениях, так называемую реляционную. Проявляя физическую агрессию, ребенок толкается, дерется и грубо отнимает игрушки. Реляционная агрессия в отношениях у детей детсадовского возраста проявляется так: они игнорируют другого ребенка, который хочет играть с ними, гонят его, отказываются дружить или говорят о других неправду. Вербальная агрессия — это грубость, обзывания, фразы «Заткнись!» или «Ты глупый!». Вербальная агрессия часто сопровождается физической.

Данные, полученные от наблюдателей, Остров сопоставлял с родительскими отчетами о просмотре передач. В среднем за время исследования дети провели у экрана по одиннадцать часов.

После предварительной оценки результатов казалось, что первоначальные гипотезы подтвердились. Однако обнаружились и неожиданности. Чем больше образовательных передач смотрели дети, тем более агрессивными они становились в отношениях друг с другом. Они начинали командовать и манипулировать сверстниками гораздо интенсивнее, чем после просмотра программ с элементами насилия и физической агрессии. Тогда Остров посмотрел несколько программ по каналам PBS, Nickelodeon и Disney и обнаружил, что в некоторых программах часто присутствуют примеры агрессивного поведения. Остров предположил, что большая часть получасовых образовательных программ посвящена описанию конфликта между героями, а его разрешению уделяется всего несколько минут. «Детям детсадовского возраста сложно соединить информацию в конце передачи с тем, что происходило в ее начале, — писал ученый. — Вероятно, они не воспринимают „мораль“ так же, как дети постарше или взрослые, а просто берут пример с героев передачи».

Полученные результаты очень удивили исследователей. У Острова еще не было детей, но все его коллеги-родители призадумались о том, что смотрят их малыши, и начали принимать меры.

Остров решил повторить исследование в четырех детсадах города Баффало. «Учитывая неожиданные результаты, мы хотели делать выводы на более широкой выборке, чем первоначальная», — говорит Остров.

Через год после начала исследования Остров подвел итог. В среднем две трети времени дети тратили на просмотр образовательных программ и треть — на видео с элементами насилия. Увеличение времени просмотра агрессивных материалов действительно крайне незначительно увеличило частоту драк в детсадах. Оказалось, что просмотр образовательных программ увеличил частоту проявлений физической агрессии практически в той же мере, как и просмотр телепрограмм с элементами насилия. Как и в Миннесоте, просмотр образовательных программ в значительной степени привел к увеличению реляционной агрессии. И чем больше дети их смотрели, тем хуже они себя вели по отношению к сверстникам. Причем это соотношение было в два с половиной раза выше, чем аналогичные показатели для «агрессивных» программ. Любопытно, что сериал «Артур» оказался более опасным, чем «Могучие рейнджеры».

Исследователи из Итака-колледж согласны с оценкой Острова и считают, что в детских телепрограммах присутствует много вербальной и реляционной агрессии. Под руководством профессора этого колледжа Синтии Шайбе студенты старших курсов внимательно отсмотрели 470 получасовых сегментов популярных телепрограмм для детей, записывая, сколько раз персонажи плохо отозвались о ком-то или плохо обошлись с кем-либо. Результаты анализа, проведенного Шайбе, показали, что в 96 % детских программ встречаются примеры оскорблений и унижений, то есть в среднем около восьми раз в течение получасового сегмента. Программы, которые считаются «просоциальными», оказались не намного лучше — две трети из них содержали оскорбления. Слышать подобное в реальной жизни крайне неприятно. («Как ты можешь спокойно спать, зная, что ты самый настоящий неудачник?» — спрашивает приятеля персонаж мультфильма «Спанч Боб».) Шайбе пришла к выводу, что оскорбление подается как нечто вполне невинное, никоим образом не унижающее собеседника. Из 2628 случаев унижений и плохого обращения, выявленных командой Шайбе, только в 50 % виновного персонажа поправили или одернули. Причем в образовательных программах подобного не произошло ни разу. Зрители слышали разве что смех за кадром.

Остров и Шайбе далеко не одиноки в своем стремлении найти причины детской агрессии.

Современные «продвинутые» родители, казалось бы, должны воспитать целое поколение вежливых неагрессивных отпрысков. Как только ребенок подрастает достаточно, чтобы что-то понимать, родители принимаются учить его доброте и состраданию. Чисто теоретически драки, издевки и жестокость должны были давно кануть в Лету вместе с малолетними хулиганами, которые мучают кошек и стреляют в птиц из рогаток. Но нет, мы все чаще и чаще слышим о буллинге[39]. Похоже, что сюжет «Повелителя мух»[40] остается актуальным и по сей день.

Так почему же современные методы воспитания не сделали детей более цивилизованными? В предыдущих главах мы обсудили детское вранье и расовые предрассудки в школах. Давайте сейчас рассмотрим детскую агрессивность, которая имеет много проявлений: потасовки в песочнице, запугивание и физическая агрессия в средних классах, остракизм в старших.

Детскую агрессию очень легко объяснить нездоровой атмосферой в семье. Можно предположить, что если дома у ребенка все хорошо, то он не вырастет агрессивным. Однако сейчас агресии так много, что это объяснение уже не кажется убедительным. Выходит, что мы получим «эффект озера Вобегон» — выйдет, что практически каждый родитель плохо справляется со своими обязанностями.

Агрессивное поведение традиционно считалось чем-то вроде врожденной аномалии, разновидностью психического отклонения, признаком неспособности вписаться в общество. Проявление агрессии у детей прочило им проблемы в будущем. Классическими причинами агрессии считались факты агрессии: конфликтная ситуация дома, телесные наказания, просмотр телепрограмм со сценами насилия, остракизм со стороны сверстников. Ученые не собираются отказываться от этой точки зрения, однако новые исследования свидетельствуют, что не все тк просто, как кажется.

Все слышали о пагубном влиянии родительских ссор на детскую психику. Особенно опасны громкие споры, которые могут перерасти в рукоприкладство. Но как влияют на ребенка обычные «бытовые» конфликты? Марк Каммингс из университета Нотр-Дам исследует этот вопрос уже более десяти лет.

Каждый ребенок время от времени видит, как его родители, бабушки и дедушки или другие взрослые, которые о нем заботятся, ругаются по самым банальным поводам: кто забыл взять вещи из химчистки или чья сегодня очередь везти детей в школу. Каммингс провел исследование, в ходе которого родители отмечали каждый свой спор или конфликт. Мамы насчитали до восьми разногласий в день, папы чуть меньше. Родители могут стремиться оградить детей от негативного влияния супружеских ссор, но удается это примерно в половине случаев. Дети настолько чувствительны к отношениям между родителями, что Каммингс называет их «эмоциональными счетчиками Гейгера». В одной из своих работ он пишет, что безопасность и эмоциональное благополучие детей в большей степени зависят от взаимоотношений между родителями, чем от отношений между родителями и детьми.

Значит, дети плохо реагируют на пререкания между родителями? Не обязательно. Каммингс проводил очень сложные эксперименты, в ходе которых дети наблюдали ссоры, после чего ученый измерял количество в их слюне гормона стресса кортизола. Иногда для проведения экспериментов нанимали актеров, иногда в них участвовала и мать ребенка. Последнее могло происходить, например, так: мать находится с ребенком, звонит ее телефон, и она начинает ругаться с «папой». Все реплики матери заранее прописаны в сценарии и заучены наизусть. В другой части эксперимента дети наблюдали на мониторах ссоры двоих посторонних людей. Ребят просили представить себе, что эти двое — их родители. Во время одного из исследований треть испытуемых после просмотра видеоматериала начала агрессивно себя вести — дети кричали, злились и били подушку. Но в ходе того же самого исследования произошло нечто уменьшающее агрессивное поведение у всех детей (за исключением 4 %). И что же это было? Концовка видеоматериала, в которой было показано разрешение конфликта. Если видеоматериал со сценой конфликта останавливали на середине ссоры, это отрицательно действовало на детей. Но если ребенку давали досмотреть сцену примирения, он успокаивался. «Мы экспериментировали с силой конфликта и накалом страстей, но эти факторы не имели никакого значения, — вспоминает Каммингс. — Даже после наблюдения бурной ссоры дети вели себя спокойно, если они видели концовку с примирением сторон».

Это значит, что родители, которые в разгар ссоры уходят и заканчивают объяснения за закрытыми дверьми, думая, что таким образом меньше травмируют своих детей, совершают большую ошибку. Еще хуже, если потом они не информируют детей о том, что конфликт улажен. Каммингс также пришел к следующему выводу: даже если родители ругаются в отсутствие детей, последние все равно чувствуют, что произошел конфликт, хотя не знают никаких его деталей.

Ученый установил, что присутствие детей при конструктивных супружеских конфликтах может пойти им только на пользу, особенно если мы говорим о контролируемых конфликтах без оскорблений, заканчивающихся полюбовно. Присутствие при подобных сценах помогает детям развивать чувство защищенности и дает навыки просоциального поведения. Это отмечают и учителя в школах. Каммингс пишет: «Разрешение конфликта должно быть искренним, а не разыгранным специально для детей. Они прекрасно чувствуют фальшь». В результате дети получают урок выхода из конфликтной ситуации. А если ребенок не наблюдает подобных примеров, он не научится разрешать собственные конфликты.

Бесспорно, речь идет о тонких материях. Еще более щекотливый вопрос исследует профессор Дюкского университета Кеннет Додж. Додж — один из крупнейших специалистов в области детского развития. Одна из тем его исследований — как физические наказания делают детей более агрессивными.

90 % американских родителей хотя бы раз в жизни наказывали детей физически. На протяжении долгих лет работа Доджа и его коллег демонстрировала связь частоты наказаний и детской агрессии. Чем чаще ребенка шлепают, тем агрессивнее он становится.

До определенного времени все исследования в этом вопросе преимущественно основывались на изучении белых семей. Исследователи хотели понять, как обстоят дела в этом вопросе у нацменьшинств, в особенности у афроамериканцев. С этой целью Додж изучил последствия телесных наказаний, отследив жизнь 453 черных и белых детей от детского сада до одиннадцатого класса.

На научной конференции Додж доложил о результатах своих исследований. Этот доклад не обрадовал его коллег. И совсем не потому, что черные немного чаще прибегали к телесным наказаниям. Все было наоборот — исследователи установили, что чем больше наказывали ребенка из черной семьи, тем менее агрессивным он становился. Коллеги Доджа объявили его доклад расистским и опасным. Журналисты бросились брать интервью у самого Доджа и другого автора отчета об этом исследовании Дженнифер Лансфорд. Один из репортеров федерального ТВ-канала поинтересовался, не выступает ли Додж за то, чтобы детей чаще били. Так как Додж и Лансфорд не одобряют применение силы в воспитании детей, они решили провести исследование использования телесных наказаний во всем мире.

Так почему же применение телесных наказаний приводит к плохим последствиям у белых детей, но не имеет негативного влияния на черных? Используя результаты международных исследований, Додж смог ответить на этот вопрос.

Необходимо понимать, как родители ведут себя, когда наказывают ребенка физически, и что при этом происходит с детьми. Если в культуре принято бить детей, телесное наказание является «естественным поведением после того, как ребенок сделал что-то запрещенное». Даже если родители всего несколько раз в жизни прибегли к телесному наказанию, сама эта практика считается нормальной. Практически каждого черного ребенка шлепали по попе, когда он делал что-то не так. Но среди белых телесные наказания чаще всего не одобряются. Его используют только в случаях самых серьезных нарушений, когда родители теряют терпение. Смысл такого наказания для белых: «Ты сделал нечто из ряда вон выходящее, поэтому тебя ждет особенно суровое наказание: мы тебя отшлепаем».

Однако шлепают детей не только черные. Исследование, проведенное Джеймсом Добсоном из Техасского университета, показывает, что в трети семей консервативных протестантов детей шлепают не менее трех раз в неделю. Причем телесные наказания не имеют для детей каких-либо долгосрочных последствий, потому что в этой религиозной среде считаются совершенно нормальными.

Собственно говоря, исследования Каммингса и Доджа продемонстрировали, что иногда, стараясь сделать детям лучше, родители делают только хуже. Реакция родителей оказывается для детей важнее, чем само физическое наказание.

Если мы признаем, что конфликт родителей и детей может в некотором смысле привести к положительному результату, что мы можем сказать об отношениях ребенка со сверстниками? Как конфликтные ситуации и способность к их решению без помощи родителей могут повлиять на ребенка?

Профессор университета Вирджинии Джозеф Аллен считает, что многие родители находятся в ситуации так называемого парадокса воспитания. «Защита детей — врожденное стремление родителей. Но, преуспев в этом, они лишают чад возможности учиться на ошибках и жизненных сложностях. Само по себе стремление совершенно здоровое, и полвека назад родители вели себя точно так же, но у них не было возможности в такой степени контролировать жизнь своих детей, — рассказывает Аллен. — А мы можем себе это позволить и порой переходим все границы».

Читая посты одного из родительских сообществ в сети, мы поняли, что многие родители стоят перед дилеммой — помочь ли своему ребенку, у которого в песочнице отняли игрушку, или не стоит. Часть родителей жалуется, что их дети стали агрессивно вести себя по отношению к другим. Это интернет-сообщество обсуждает ситуации, когда детей дразнят или травят. В качестве решений предлагаются запись на курсы боевых искусств, помощь детского психолога или просто разговор с ребенком о том, что при плохом поведении его не будут приглашать на дни рождения. Одним словом, взрослые не знают, что делать, и переживают.

Многие родители начали требовать, чтобы в школах была принята политика полного неприятия буллинга, агрессии и притеснений. Нет оснований утверждать, что буллинга в школах стало больше, просто о нем начали больше говорить.

В марте 2007 года комитет по образованию и профориентации английского парламента провел специальное расследование случаев буллинга в школах. На протяжении трех дней члены комитета выслушивали выступления директоров школ, ученых и представителей самых разных организаций. Отчет комитета занял аж 288 страниц. Он не принял никаких законов или установок, что, впрочем, и не было целью расследования. Комитет стремился сообщить всем заинтересованным лицам, что буллинг не помогает «ковать» характер ребенка, не должен быть частью школьной системы и с ним необходимо бороться. Парламентарии высказались против издевок, унижения, остракизма и сплетен.

Ученые согласны с тем, что буллинг опасен и его необходимо остановить. Однако они не поддерживают идею полной нетерпимости к нему.

Американская психологическая ассоциация провела свое расследование и предупредила, что буллинг связан с неверной оценкой ситуации и в конечном счете является следствием недостаточного психологического развития. Говоря проще, дети совершают ошибки, потому что они еще слишком малы. Психиатры напомнили, что серьезные меры наказания могут лишь негативно отразиться на авторитете взрослых. В отчете есть такие слова: «Дети начинают бояться не других детей, а правил, которые они могут случайно нарушить». Политика полной нетерпимости буллинга привела к тому, что дети стали нервничать больше, а не меньше. В Индиане в 95 % случаев из школы исключают не за буллинг, а за «нарушение школьного порядка» и «по другим причинам». Американские психологи предупредили об опасности слишком жесткого насаждения политики полной нетерпимости любых проявлений харассмента.

Тем не менее она становится все более популярной. По данным опроса некоммерческой исследовательской компании Public Agenda, 68 % американских родителей поддерживают политику полной нетерпимости по отношению к буллингу. Список того, что мы называем буллингом, растет и ширится: жестокость, остракизм, оскорбления, физические проявления агрессии. В одном небольшом канадском городке подобное поведение теперь даже карается штрафом.

Есть одна проблема. Большую часть подлостей и жестокостей совершают далеко не хулиганы, а самые популярные и обожаемые дети в школе.

Связь популярности, подлости, жестокости и социального влияния не нова для преподавателей. Она прослеживается в большинстве школ. Это отражено в литературе и кино: в книге «Эмма» Джейн Остин, в картине «Смертельное влечение» и комедии «Дрянные девочки». В некоторых языках даже существует специальное выражение для обозначения популярных подростков, которым нравится унижать сверстников. Например, голландское слово popie-jopie означает наглого, подлого, хамоватого подростка самого дурного поведения.

Ученые начали изучать связь популярности и агрессии относительно недавно. Получить грант для работы на эту тему оказалось довольно просто: все надеялись, что, поняв проблемных подростков, общество сможет приостановить их превращение в будущих преступников. Массовое убийство в школе Колумбайн в 1999 году облегчило доступ к фондам. Правительство не хотело повторения подобной резни.

Социологи исходили из предположения, что плохое поведение неизбежно приводит к плохим последствиям. Агрессия считалась плохим поведением, следовательно, ученым было интересно исследовать исключительно негативные последствия агрессии.

С грантами на изучение популярных подростков дело обстояло туго. Все считали, что у них все и так хорошо и изучать их не стоит. Исключением были несколько долгоиграющих исследований, изучавших связь популярности подростка и потребления алкоголя. Ну и каков их результат? Как выясняется, популярные подростки больше пьют и употребляют больше наркотиков.

Получалось, что ученые обнаружили: весьма успешные в социальном смысле тинейджеры рискуют превратиться в наркоманов. После таких открытий деньги грантов хлынули в руки исследователей популярных подростков. Вскоре появились научные данные, связывающие популярность и агрессию, в особенности агрессию реляционную. В общем, ученые наконец-то догнали Голливуд, который уже давно снимает картины о популярных подростках, оказавшихся на поверку малоприятными личностями. Сейчас социологи активно стараются приспособиться к новому видению ситуации.

Одна из учителей Острова, Никки Крик из университета Миннесоты, вышла с заявлением о большей агрессивности девочек, что противоречило устоявшемуся мнению. Крик доказала, что некоторые девочки могут дать фору мальчикам, особенно в части реляционной агрессии.

Дебра Пеплер доказала, что в начальной школе «неагрессивные» дети далеко не всегда оказываются ангелами — они могут так толкаться или угрожать, что перестанут дружить (правда, чуть в меньшей степени, чем агрессивные дети). Так что нельзя сказать, что тихие дети — «хорошие». Возможно, они просто чуть менее уверены в себе для того, чтобы «прессовать» своих сверстников чаще.

Профессор университета Коннектикута Антониус Силлессен объясняет, что агрессивность чаще всего необходима для получения контроля и укрепления статуса. Агрессия — не просто социальный сбой или недостаток умения общаться. Напротив, для осуществления многих агрессивных действий требуются очень развитые социальные навыки. Даже физическая агрессия часто является свидетельством социализации, а не ее отсутствия. Агрессивные дети — это никак не бесчувственные дети. Напротив, по мнению Силлессена, для реляционной агрессии надо быть чувствительным, потому что такой ребенок должен понимать свое окружение и знать, на какие кнопки надавить, чтобы добиться результата и «достать» противника. Агрессия «появляется по мере того, как подростки начинают открывать самих себя. Они начинают осваивать концепцию „крутизны“ и учиться нравиться людям».

Это входит в противоречие с тем, чему учат детей родители. Родители говорят семилетнему чаду, что игнорировать сверстников, распространять слухи и драться — плохо. Родители пытаются отнять у ребенка очень эффективные инструменты установления социального господства. «Поведение детей, против которого выступают родители, приносит плоды во время общения на детской площадке», — говорит Силлессен. Дети и сами прекрасно знают, что не следует так себя вести, потому что им с раннего детства об этом говорят. Но от некоторых стереотипов сложно избавиться, потому что они вселяют в сверстников уважение и впечатляют их.

Почему дети не избегают агрессивных ровесников и, напротив, уважают их?

По двум причинам. Во-первых, агрессивное поведение, как и любое другое нарушение правил, воспринимается сверстниками как протест против взрослых. Поэтому агрессивный ребенок выглядит более взрослым и более независимым. Ребенок, всегда слушающийся старших, рискует заработать репутацию маменькиного сынка и слабака.

Вторая причина популярности агрессивных детей в том, что они не бесенята (равно как и тихие дети не ангелы).

Профессор Канзасского университета Патриция Хаули объясняет: «Подавляющее большинство социологов считают просоциальное и асоциальное поведение противоположными сторонами одной медали. Вообще с человеческим поведением не все так просто».

В социологии принято считать, что социально успешный ребенок должен быть неагрессивным. У Хаули другое мнение.

Профессор Хаули изучает детей от детского сада до средней школы. Ее интересует вопрос, как один ребенок заставляет другого делать то, что он хочет, — при помощи доброты или асоциального поведения: насилия, угроз и насмешек. В обычном представлении просоциальные дети редко совершают антисоциальные поступки и наоборот. Однако Хаули считает, что и те и другие могут поступать совершенно по-разному.

Хаули назывет детей, которые используют просоциальное и асоциальное поведение для достижения своих целей, «бистратегическими манипуляторами». Такие дети понимают, что при правильном использовании (в верной пропорции и в подходящий момент) и доброта, и коварство являются эффективным оружием. Преуспевшие в этой науке становятся популярными среди сверстников. Учителя тоже их любят. Они считают, что с такими детьми легко найти общий язык, и ценят в них умение приспосабливаться.

По данным Хаули, каждый десятый — «бистратегический манипулятор». По мнению других ученых, это соотношение может быть и один к шести.

Остров во время своих исследований также сталкивался с детьми, обладающими «сбитым» паттерном поведения. В частности, он заметил, что те, кто смотрит много образовательных телепрограмм, гораздо более склонны к реляционной агрессии, но при этом ведут себя более просоциально с одноклассниками.

«Отсюда вывод — рассматривать только фактор агрессивности явно недостаточно, — говорит профессор. — Бистратегические манипуляторы могут быть очень агрессивными, но к ним относятся не так, как к детям, которые добиваются своего исключительно агрессивными средствами». «Бистратегические манипуляторы» настолько успешны в школе и в жизни, что Хаули не может получить грант для долгосрочного изучения таких людей.

Эту главу мы начали с обсуждения вопроса о том, что современные методы воспитания не смогли помочь вырастить поколение добрых и чутких детей. Получается, что часть наших методов оказались контрпродуктивными. После того как мы переключали канал с жестоким фильмом на что-то более спокойное, дети учились создавать группировки, отказывать в дружбе и тому, как можно обижать сверстников. Уходя в другую комнату во время семейного спора, мы не давали детям возможности наблюдать примирение и демонстрацию добрых чувств супругов, которые в состоянии решить свои проблемы мирно и спокойно. Мы думали, что агрессия — это реакция на неприятие сверстников, и делали все возможное, чтобы избавить отношения детей от такого поведения. На самом деле существует сложная система детских взаимоотношений. Мы хотели, чтобы наши дети больше играли, но вместо этого загрузили их свободное время секциями и курсами. Мы разделяли детей по возрастному признаку — отдельные площадки для самых маленьких, классы и команды — для тех, кто постарше. Мы словно поместили наших детей в битком набитый «аквариум». Среднестатистический ученик средней школы имеет 299 контактов в день. Подросток проводит шестьдесят часов в неделю со своими сверстниками и всего шестнадцать в обществе взрослых. Мы создали идеальную атмосферу для развития агрессии, которую подпитывает неприятие сверстников и желание добиться высокого социального статуса. Чем больше времени дети проводят вместе, тем сильнее это желание и тем жестче борьба. Мы задаемся вопросом, почему на то, чтобы научить ребенка прилично вести себя в обществе, уходит двадцать лет, но забываем, что сами оставили детей общаться между собой.

Стоит упомянуть еще один фактор, способствующий распространению агрессии. Сара Шоппе-Салливан провела исследование стилей родительского воспитания и их влияния на агрессию в школе. Пап она разделила на три категории: прогрессивные, традиционные и безучастные. Можно предположить, что прогрессивные папы оказались лучше всех. Они отошли от архаичного гендерного стереотипа и с момента рождения принимают активное участие в жизни ребенка. Во всех исследованиях такие папы выходят в передовики. Их дети лучше общаются со своими братьями и сестрами, имеют более высокую самооценку и лучше успевают в школе.

На начальной стадии исследования Шоппе-Салливан такие папы тоже «затыкали за пояс» представителей двух других типов. В лаборатории они принимали больше участия в происходящем с супругой и ребенком. Дома они поровну делили с женой ответственность за детей. Традиционные папы также участвовали в жизни семьи, но обычно «включались» в работу по подсказке супруги. Прогрессивные папы не нуждались в указаниях. Они сами решали, во что одеть ребенка, кормили его, отправляли в школу и вечером укладывали спать. Они практически так же часто, как и матери, могли остаться дома с больным ребенком. Тем не менее прогрессивные папы оценивали себя и свои семейные качества ниже, чем это делали папы традиционные. То, что папы активно участвовали в жизни ребенка, могло свидетельствовать, что они были не вполне довольны тем, как матери ухаживают за детьми.

Прогрессивные папы часто оказывались непоследовательными в том, какие правила надо устанавливать и поддерживать. Из результатов других исследований Шоппе-Салливан знала, что такие папы далеко не всегда в состоянии наказать ребенка. Она выдвинула гипотезу о том, что прогрессивные папы понимают, как не надо это делать (криком, ударом), но при этом не знают, как можно наказать чадо. Таким папам вообще чужда идея наказания, до того они добрые и сострадательные. Поэтому они то отказывают ребенку в мороженом, то перестают разговаривать с дитятей, то лишают карманных денег, то устраивают разбор полетов с целью вызвать у ребенка чувство вины. В общем, всегда что-то не вовремя меняют. Такая непоследовательность в сочетании с политикой вседозволенности, как установила Шоппе-Салливан, приводит к интересным результатам: дети прогрессивных пап, которые могут одной рукой вести машину, а другой менять подгузник, оказались в школе такими же агрессивными, как и дети пап традиционных и безучастных.

Глава десятая. Почему Хана говорит, а Алиса нет

Несмотря на предостережения ученых, родители ежегодно тратят миллиарды долларов на развивающие игры и видео, которые, как они надеются, помогут малышам заговорить. Но имеет ли это смысл?

В ноябре 2007 года разразился огромный скандал в СМИ.

Уважаемый журнал Pediatrics напечатал отчет ученых Вашингтонского университета. Специалисты утверждали, что младенцы, которые смотрят образовательные видеоматериалы, обладают значительно меньшим словарным запасом по сравнению с теми, кто эти материалы не смотрит. Учитывая, что сумма ежегодных продаж образовательных фильмов для малышей составляет 4,8 млрд долларов, вся отрасль по производству детских обучающих материалов мгновенно напряглась.

Роберт Игер, исполнительный директор корпорации Disney, владеющей образовательной серией «Эйнштейн в пеленках», выступил в прессе с опровержением этих результатов, называя их «сомнительными», а методологию исследования — «плохо подготовленной». Игер также заявил, что поддержка университетом данного исследования была «необдуманной» и «совершенно безответственной».

Родители, многие из которых заставили все полки образовательными DVD для малышей, не могли понять, что происходит. С толку сбивал еще один странный результат исследования: все ТВ и кино, начиная от «Маленькой русалочки» до «Американского идола», влияло на детей нормально. На малышах плохо отражался просмотр DVD и только DVD. Игер назвал этот вывод ученых «абсурдным».

Так каким образом DVD, которые любили дети по всему миру, оказались для них опасными?

Исследование, результаты которого мы описали, было продолжением более раннего эксперимента, имевшего целью понять, как родители используют ТВ в качестве электронной няни. Ученые сделали предположение — перед тем как кому-нибудь позвонить или приготовить обед, родители сажают ребенка перед ТВ. Выяснилось, что родители действительно сажали детей смотреть ТВ перед тем, как чем-нибудь заняться. Однако эта не было главной причиной, почему родители ставили своим детям «Эйнштейна в пеленках» или «Способного ребенка». Родители считали, что просмотр подобных материалов увеличит когнитивные способности малышей. Один из авторов обоих исследований Эндрю Мелцофф вспоминает: «Родители специально сажали детей смотреть ТВ до двадцати часов в неделю, чтобы развить их мозг. Мамы и папы копили деньги, покупали DVD и надеялись на то, что их просмотр будет способствовать детскому развитию. Родители с полной уверенностью говорили нам, что, по их мнению, это было лучшее, что они могли сделать для своих малышей».

Ученых тронула забота родителей о развитии интеллектуальных способностей отпрысков, поэтому они провели второе исследование о влиянии на детей просмотра ТВ.

Чтобы узнать, как долго и какие именно программы по ТВ смотрят малыши, команда исследователей обзвонила сотни семей в Вашингтоне и Миннесоте. После этого родителей попросили ответить на вопросы так называемого теста речевого и коммуникативного развития детей раннего возраста[41]. Это список из 89 слов, которые могут знать и произносить малыши. В нем есть такие слова, как «чашка», «толкать», «быстро» и «радио». Список слов из текста CDI принят во всем мире как инструмент оценки раннего речевого развития.

После анализа результатов ученые пришли к выводу, что чем больше малыши смотрели ТВ, тем меньше был их словарный запас. Если младенцы проводили у экрана один час в день, они знали от 6 до 8 слов меньше из списка CDI, чем дети, которые не смотрели DVD. Вроде бы не большая беда. Однако в среднем одиннадцатимесячный малыш знает всего 16 слов из списка CDI. Если он понимает на 6 слов меньше, то его словарный запас меньше почти на 40 %. Результаты этого исследования очень сильно отличались от полученных ранее, в марте 1997 года, и касавшихся серии «Эйнштейн в пеленках». Исследования свидетельствуют, что, если нейроны не используются, они могут умереть. Было доказано, что просмотр серии «Эйнштейн в пеленках» действует на фонемы[42] семи языков и положительно влияет на увеличение работы мозга. Создатель серии «Эйнштейн в пеленках» Джули Айгнер-Кларк говорила, что в работе ей очень помогли исследования профессора Вашингтонского университета Патриции Кюль. Айгнер-Кларк объясняет: «Я прочитала некоторые работы профессора Кюль и решила, что надо озвучить видеоматериал на нескольких языках. Семь матерей из разных стран начитали на своем родном языке счет до десяти и детские стишки».

Кюль и другие ученые определили, что с рождения младенцы чувствительны к фонемам, то есть уникальным звуковым комбинациям любого языка. (В каждом языке есть приблизительно 40 фонем, например «кю» или «ч».) В возрасте от шести до девяти месяцев младенцы постепенно теряют общую чувствительность. Их мозг начинает специализироваться на фонемах языка или языков, которые ребенок слышит чаще всего. Кюль говорит, что в это время «нервная система настраивается» на язык. Часто используемые нервные связи укрепляются, а неиспользуемые начинают слабеть.

Айгнер-Кларк надеялась, что аудиоматериал поможет младенцам узнавать фонемы различных языков и будет бороться с «настройкой нервной системы». В самом раннем возрасте младенец будет слышать речь на разных языках, что облегчит ему изучение иностранных языков в будущем. В 1997 году продукт Айгнер-Кларк был создан на основе исследований Кюль. В этом есть определенная ирония судьбы, потому что после 1997 года именно исследования Кюль пояснили, почему обучающий материал на DVD не является эффективным.

Во-первых, согласно результатам Кюль, настройка нейронов на родной язык не имеет негативного воздействия. Чем в большей степени мозг девятимесячного младенца настроен на один язык, тем лучше ребенок будет говорить на этом языке к трем годам. Если «настройка» или связь недостаточно сильны, речевое развитие ребенка замедлится, и последствия этого замедления могут оказаться серьезными и долгосрочными.

Во-вторых, Кюль пришла к заключению о том, что мозг младенцев не в состоянии распознать фонемы иностранной речи с видео- или аудиоматериала. Дети должны обучаться понимать язык и говорить на нем с живым человеком. Мозг младенцев настолько чувствителен к человеческой речи, произнесенной «вживую», что Кюль удалось научить американских младенцев различать китайский (язык, который они никогда ранее не слышали) при помощи всего двенадцати двадцатиминутных сессий с китайскими аспирантами, которые приходили к детям и разговаривали с ними на своем родном языке. К концу месяца при условии трех сессий в неделю мозг младенцев узнавал китайские фонемы так же хорошо, как мозг китайских детей, которые никогда не слышали ни слова на любом другом языке.

Однако когда Кюль сажала малышей перед ТВ или ставила им аудиозапись с китайским языком, мозг детей не воспринимал ничего, несмотря на то что младенцы смотрели на экран. Кюль сделала вывод: «Более сложные аспекты языка, такие как фонетика и грамматика, невозможно выучить при помощи такого средства, как ТВ».

Следовательно, мы можем утверждать, что материалы на DVD никак не задействуют нервную систему и не имеют никакого воздействия на слуховое восприятие.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Ученые из Вашингтонского университета Кюль и Мелцофф возглавляют одну лабораторию. Когда директор Disney Игер критиковал Pediatrics, он упустил из вида то, что именно этот журнал в свое время хвалил серии «Эйнштейн в пеленках» и «Языковые ясли» на DVD. Он словно позабыл об этом факте.

Так почему же для того, чтобы выучить язык, малышу необходим живой человек? Почему младенцы ничего не воспринимают с DVD или аудиоматериала, в то время как просмотр обычного ТВ дает результаты?

Есть мнение, что голос, озвучивающий изображение на DVD, не воспринимается как связанный с видеоматериалом. А на экране обычного ТВ зачастую крупным планом видны актеры, поэтому дети не только слышат, как те говорят, но и видят их лица. Младенцы учатся различать слова в том числе и при помощи чтения по губам. Еще до того, как малыш поймет и выучит свое первое слово, он должен определить, где слово начинается и где оно заканчивается. Без сегментации на слова речь родителей кажется младенцам такой же бессмысленной, каким нам может казаться младенческое лепетание. В возрасте семи с половиной месяцев дети приобретают способность разбивать на слова речь того, кто с ними разговаривает. Но если младенец не смотрит на лицо, он не в состоянии разбивать предложения на слова. Заметьте, что даже если мы, взрослые, видим губы говорящего, возникает эффект, равный увеличению громкости звука на 20 децибел.

Когда младенец видит говорящего и слышит его голос, чувства подсказывают ему, что происходят сразу два интересных события. Вот вам пример человеческого общения. В этом случае младенец сфокусирован на происходящем, воспринимает событие, а также больше узнаёт и запоминает. В случае с «оторванными от лиц» голосами за кадром на видеоматериалах чувственные восприятия не задействованы. Аудиотрек идет вразнобой с видеорядом.

Будет ли от образовательных DVD больше толка, если на экране появится лицо говорящего? Возможно. Но существует и другая, более серьезная причина, по которой язык невозможно выучить при помощи DVD. Видеоматериал не может быть интерактивным и реагировать на звуки, которые издает малыш. Я объясню, почему это так важно.

Мы спросили родителей, в чем, по их мнению, причина того, что один ребенок начинает говорить быстрее другого. Нас интересовало мнение родителей, дети которых здоровы, хорошо слышат и не испытывают сложностей с произношением. Большинство ответили, что не знают точно, хотя имеют свое мнение по этому поводу. Одной из мам, участвовавших в нашем опросе, была Анна Фрейзер — юрист крупной адвокатской конторы в Чикаго и мать Джона, которому тогда было десять месяцев. Фрейзер работала с китайскими клиентами и до рождения Джона часто ездила в Азию в командировки. Она хотела выучить китайский язык, однако все ее попытки потерпели крах. Фрейзер сказала себе, что уже слишком стара и ее мозг потерял необходимую гибкость. Однако она решила, что ее сын должен выучить китайский. Во время кормления или одевания ребенка Фрейзер включала китайские ТВ-каналы. Она никогда не смотрела с сыном китайское ТВ, просто Джон каждый день в течение двадцати минут слушал китайскую речь.

Фрейзер исходила из предположения, что в ее сыне должна быть врожденная способность к языкам, которую должно активизировать количество услышанной им речи. Она понимала, что ей надо как можно больше разговаривать с сыном. «Я говорила с ним постоянно, — вспоминает Фрейзер. — Мы ехали куда-нибудь в машине, и я описывала, что мы видим на улице. Я говорила так много, что иногда теряла голос». Фрейзер признаётся, что это было непросто, потому что «младенцы не особо поддерживают разговор».

Мы слышали много подобных историй. Родители догадывались о том, что, если много общаться с детьми, их речь будет быстрее развиваться. Об этом пишут даже в популярных книгах для молодых родителей и советуют как можно больше разговаривать с малышами. Сейчас родители могут приобрести «речевой педометр» — модный гаджет по цене 699 долларов. Это прибор размером с мобильный телефон, который кладут в карман ребенка или рядом с детским креслом в автомобиле, чтобы он считал количество слов, которое ребенок слышит за день или за час.

Речевой педометр используют и ученые, изучающие речевое развитие детей. Этот прибор был разработан после публикации в 1994 году результатов долгосрочного исследования, проведенного Бетти Харт и Тоддом Рисли из Канзасского университета.

Исследование Харт и Рисли заключалось в следующем. Ученые приходили в дома семей, имеющих малышей в возрасте от семи до девяти месяцев. В течение часа ученые снимали на видеокамеру общение родителей с ребенком, например процесс кормления или ситуацию, когда родители занимались своими делами в непосредственной близости от ребенка. Ученые делали эти записи раз в месяц до тех пор, пока ребенку не исполнялось три года. Тексты видеозаписей были очень тщательно расшифрованы. Харт и Рисли пришли к выводу, что дети в семьях, живущих на социальное пособие, слышат 600 слов в час, младенцы из рабочих семей — 900, а дети из обеспеченных семей — 1500. Разрыв в количестве услышанных детьми слов между этими тремя категориями семей увеличился, когда младенцы чуть подросли, потому что тогда родители начали еще чаще разговаривать с ними и использовать более сложные предложения.

Богатство речи, которую слышит младенец, влияет на его словарный запас. К трехлетнему возрасту дети из благополучных семей с высоким уровнем дохода активно используют в среднем 1100 слов, в то время как дети из белых семей, живущих на пособие, произносят в среднем только 525.

Сложность, богатство языка, а также количество слов, которые младенец слышит, влияют на его речевое развитие. Однако прослушивание большого количества слов не является с точки зрения науки ключевым фактором речевого развития. Харт и Рисли составили длинный список других факторов, влияющих на скорость освоения ребенком языка.

В английском языке младенцы чаще всего слышат слова «был», «его/ее», «что», «в» и «немного». Эти слова принадлежат к так называемому закрытому классу. Тем не менее именно их дети осваивают наиболее медленно, чаще всего только после того, как им исполняется два года. Быстрее всего малыши осваивают существительные, несмотря на то что родители реже всего используют их в разговоре с ними.

То, сколько слов произносит малыш, напрямую зависит от количества слов, которое он слышит. Тем не менее это не объясняет, почему два младенца, живущих в сопоставимых домашних ситуациях (допустим, что у обоих хорошо образованные и разговорчивые матери), с разной скоростью осваивают речевые навыки. Десять лет назад работы Харт и Рисли были передовыми в области исследования речевого развития младенцев. И по сей день социологи цитируют их чаще других авторов. Однако за последнее десятилетие появились работы других ученых, посвященные происходящему с ребенком в первые два года жизни, когда он переходит от детского лепетания к отчетливой речи.

Главный урок всех исследований последнего десятилетия таков: задача родителей не в том, чтобы впихнуть в уши ребенка как можно больше слов, а в том, чтобы следить за его реакцией на произнесенное и соответствующим образом отвечать. Реакция младенца может быть передана словами, взглядами или жестами. Как видите, приоритеты языкового развития за десять лет немного изменились. Если вы, как Фрейзер, считаете, что младенец никак не участвует в разговоре, вы глубоко заблуждаетесь.

Механизм освоения языка гораздо в меньшей степени зависит от того, что говорят малышу родители, Гораздо большую роль играют проявления их нежности и любви и реакции на действия ребенка.

Катрин Тамис-Лемонда из Нью-Йоркского университета посвятила последние десять лет изучению феномена реакции родителей на действия их малышей и тому, как эти процессы влияют на речевое развитие. При сотрудничестве с Марком Борнштейном из Национального института здоровья она направляет исследователей в дома семей с девятимесячными детьми. В основном это богатые семьи с высокообразованными родителями, проживающие в Нью-Йорке и его окрестностях. Исследователи приносят игрушки, которые нравятся детям этого возраста, раскладывают на полу и просят мать в течение десяти минут поиграть с ребенком.

Игра матери и ребенка записывается на видеокамеру, после чего исследователи по секундам анализируют материал. Они отмечают, когда ребенок смотрит на мать, лепечет или тянется за игрушкой. Эти действия дети совершали приблизительно 65 раз за десять минут. Некоторые были более активными, некоторые вели себя спокойно. Каждая реакция матери на ребенка — «молодец» или «посмотри сюда» — также отмечалась. Мамы реагировали на действия ребенка в 60 % случаев. Если реакция запаздывала на пять секунд, ее оценивали отдельно.

После этого исследователи звонили матери ребенка раз в неделю на протяжении последующего года, чтобы узнать, какие новые слова выучил малыш. У них был список из 680 слов и фраз, которые может знать младенец. Таким образом была создана точная картина речевого развития ребенка. После того как малышу исполнялось тринадцать месяцев, исследователи снова делали десятиминутную видеозапись и оценивали реакцию матери на малыша.

В среднем в исследовании Тамис-Лемонды свои первые слова младенцы произносили непосредственно перед тем, как им исполнялось тринадцать месяцев. К полутора годам ребенок обладал словарным запасом из 50 слов, использовал их в предложениях и даже рассказывал, что с ним недавно произошло. Однако одни детишки выходили на этот рубеж быстрее, другие позднее.

Ученые пришли к выводу о том, что наилучшим объяснением разной скорости речевого развития является то, как часто и как быстро мать реагировала на лепетание и поведение ребенка. Малыши, матери которых отвечали быстро и часто, на полгода опережали в своем развитии детей, матери которых реагировали медленно и редко. Дети родителей, которые активно и часто реагировали на их поведение, говорили первые слова в десять месяцев и выходили на следующий рубеж языкового развития к возрасту четырнадцати месяцев.

Не будем забывать, что все участвовавшие в исследовании семьи имели хороший достаток и родители общались с детьми, используя богатый словарный запас. Любопытно, что разговор, инициированный матерью, не имел значения для речевого развития ребенка, роль играли только те случаи, когда общение начинал малыш, а мать ему отвечала.

«Я даже и не подозревала, что это так сильно может повлиять на развитие ребенка», — вспоминает Тамис-Лемонда. Она говорит, что объяснить это могут две причины. Во-первых, механизм действия, вызывающего последствия. При помощи этого механизма мозг младенца понимает, что звуки изо рта вызывают реакцию родителей и привлекают их внимание. Следовательно, речь имеет смысл. Во-вторых, младенец должен научиться ассоциировать предмет и слово. Следовательно, слово, означающее предмет, к которому тянется или на который смотрит малыш, должно быть услышано именно в этот момент.

В одной из своих работ Тамис-Лемонда сравнивает Хану и Алису — двух маленьких девочек, принимавших участие в исследовании. В возрасте девяти месяцев обе понимали приблизительно семь слов, но сами пока ничего не говорили. Хана издавала звуки и экспериментировала с ними в два раза реже, чем Алиса, которая за десять минут записи делала это 100 раз. Однако мама Ханы гораздо лучше реагировала на дочь, она описывала все то, на что ее дочь смотрит, в два раза чаще, чем это делала мама Алисы в аналогичных случаях. Как показывает видеозапись, сделанная после того, как детям исполнилось тринадцать месяцев, этот разрыв сохранился — мама Ханы отвечала и реагировала на ребенка в 85 % случаев контакта, а мама Алисы — в 55 %.

Со временем Хана превращалась в болтушку, а вот Алиса не могла похвастать быстрым развитием речи. Разрыв увеличивался месяц от месяца. За четыре недели, к моменту, когда девочкам исполнилось полтора года, Алиса добавила в свой активный словарь всего 8 новых слов, а Хана — 150. Причем 50 из них были глаголами и прилагательными.

В возрасте 21 месяца самыми сложными предложениями, которые говорила Алиса, были: «Я писаю» и «Мама, пока». Хана же говорила что-то вроде: «Джон ест бутерброд с сыром». Когда Хане исполнилось два года, ее речевое развитие стало сложно оценивать, потому что она могла сказать практически все.

Получается, что наиболее эффективным инструментом, способствующим переходу от младенческого лепетания к членораздельной и быстрой речи, являются своевременный ответ и реакция родителей.

Если мы вернемся к известным исследованиям Харта и Рисли и рассмотрим их с точки зрения того, что открыла Тамис-Лемонда, становится очевидно, что этот инструментарий присутствует и в них. По данным Харта и Рисли, родители с низким достатком начинали разговор с детьми так же часто, как это делали богатые родители, то есть приблизительно раз в две минуты. Родители с низким достатком использовали при этом даже чуть более богатый речевой запас, чем состоятельные мамы и папы. Однако самое важное заключалось в различной реакции родителей на действия и высказывания детей.

Состоятельные родители отвечали на все, что лепетал, говорил и делал ребенок, и реагировали на него более 200 раз за час. В качестве ответа было достаточно прикосновения. Как только ребенок что-то говорил или делал, родители мгновенно реагировали. Родители, живущие на соцпособие, откликались на поведение ребенка в два раза реже, потому что были заняты домашними делами. Часто такие семьи были многодетными, что только прибавляло родителям забот. Работы исследователя Гари Иванса демонстрируют, что ответная реакция родителей уменьшается, если семьи проживают скученно. В тесноте люди автоматически уходят в себя и в меньшей степени реагируют на окружающих.

Сами по себе исследования Тамис-Лемонды не являются доказательством того, что ответная реакция родителей на действия детей ускоряет речевое развитие малышей. Для убедительного подтверждения наличия такой связи необходимы эксперименты, доказывающие, что увеличение ответной реакции родителей приводит к ускорению процесса познания языка и развития речи. Именно такие эксперименты проводил Майкл Голдштейн из Корнелльского университета. Он в состоянии существенно изменить детский лепет всего за десять минут.

Когда мама с ребенком в первый раз приходят в лабораторию Голдштейна, расположенную в здании факультета психологии университета, с ними вообще не проводят никаких тестов. Их просто приглашают в тихую комнату с игрушками, чтобы они освоились в новой обстановке. Стены комнаты покрашены в белый цвет. На стенах наклейки с изображением Винни-Пуха. Ковер светло-коричневый, на нем удобно сидеть. На ковре лежат предметы, многие из которых, наверное, есть и в доме у малыша: несколько ярких мягких зверюшек, пирамидка и ящик с небольшими игрушками. В трех углах комнаты висят видеокамеры, покрашенные в белый цвет, чтобы они сильно не выделялись. Мама прекрасно знает, что за ними наблюдают и при посредстве камер, и через большое стекло (она не видит тех, кто сидит с другой стороны). Тем не менее она может спокойно пообщаться с ребенком, не отвлекаясь на звонки мобильного телефона и хлопоты по дому. Ребенок пытается засунуть игрушку в рот, а если он уже умеет ползать, то может добраться до ящика с игрушками.

Мама с ребенком возвращаются на следующий день. Девятимесячного ребенка переодевают в хлопковый комбинезон, в грудном кармане которого находится чувствительный беспроводной микрофон. Маме выдают беспроводные наушники, которые не мешают ей слышать, что лепечет ребенок. Их приводят в ту же комнату и просят поиграть. Через десять минут после начала игры мама слышит в наушниках голос исследователя, который объясняет ей, что они будут делать. Услышав в наушниках слово «Давай», она должна наклониться к ребенку, потрогать его или поцеловать.

Мама не знает, чем вызвана команда «Давай». В последующие десять минут мама часто слышит эту команду — до шести раз в минуту. Мама может обратить внимание на то, что ее ребенок стал больше лепетать или махать руками и сучить ногами, но она все равно не понимает, чем вызвана его реакция. После этого еще десять минут маму просят просто поиграть с ребенком.

Уходя из лаборатории, мама может оставаться в недоумении относительно смысла эксперимента. Ей может показаться, что на протяжении тридцати минут два дня подряд она просто играла со своим малышом.

Теперь расскажем, что происходило по другую сторону стекла. На протяжении десяти минут в середине тридцатиминутной сессии каждый звук, который издавал ребенок, громко раздавался в колонках в комнате наблюдателей. Незамедлительно после такого звука (за исключением кашля или отрыжки) исследователь произносил «Давай», и через несколько секунд мама нежно трогала малыша. Вечером аспирант просматривал видеозапись, по секундам отмечая, когда ребенок издавал звук и какого рода этот звук был.

Нам может казаться, что младенческий лепет — это абсолютная бессмыслица, однако лепет лепету рознь. В детском лепете различаются разные стадии: ранние и более продвинутые. Голдштейн объясняет: «В горле есть восемьдесят мускулов. Чтобы научиться их контролировать, требуется год или больше». С рождения младенцы в состоянии произносить гласные среднего ряда и неслоговые. Они издают эти звуки задней стенкой речевого тракта при закрытом горле с помощью небольшого количества набранного воздуха, и звук идет через нос. В результате он получается носовой и скрипучий, словно дитя чем-то недовольно, что на самом деле совсем не обязательно так.

Несмотря на то что младенец еще несколько месяцев не выйдет на следующую стадию развития, общение с родителями в этот момент имеет огромное значение. Малыш и родители «говорят» по очереди — он что-то лепечет, папа отвечает: «Ах, вот как?» Ребенок лепечет в ответ, на что папа заявляет: «Ну, об этом надо будет посоветоваться с мамой».

Большинство родителей интуитивно понимают необходимость подобного разговора, однако далеко не все поддерживают его правильно. Существует исследование, результаты которого показывают, что более слаженный и ритмичный «разговор» с четырехмесячным младенцем помогает вырастить ребенка с более высокими когнитивными способностями. Голдштейн утверждает: «Разговор в формате „вопрос — ответ“ ускоряет речевое развитие и способствует произнесению младенцами более сложных звуков».

Родители чаще всего говорят со своими малышами нараспев на специальном «родительском» языке. Они даже не осознают, почему говорят так — по-английски, но в суперпозитивном тоне, растягивая гласные и повышая тембр. Это никак не связано с той или иной культурой, это универсальный «родительский» язык, фонетика которого помогает малышам различать звуки.

В возрасте приблизительно пяти месяцев младенец уже достаточно контролирует мускулы голосового тракта для того, чтобы открыть горло для прохода воздуха и иногда произносить полнозвучные гласные. «Для матери пятимесячного малыша услышать четкие звуки от своего ребенка — большая радость», — говорит Голдштейн. Если мама вовремя одобрит младенца, его мозг отметит, что новые звуки вызывают одобрение. С этого момента родители постепенно перестают реагировать на все без исключения звуки, издаваемые ребенком. Выборочное одобрение родителей подталкивает ребенка к произнесению более четких звуков.

Вскоре после этого младенец начинает добавлять в свою речь «приграничные слоги» — сочетания гласных и согласных: не «гу» или «ку», а «ба» или «да», артикулируя передней частью полости рта. Переход от согласной к гласной затянут, потому что верхнее нёбо, язык, десны и зубы пока мешают, следовательно, звучание гласной искажается. Поэтому многие первые слова детей начинаются с букв б или д. Мускулы зачастую сперва осваивают именно эти согласные.

Иногда в полгода, но чаще всего в девять месяцев малыши начинают произносить свои первые «канонические слоги» — базовые элементы, из которых состоит речь взрослых. Дыхание становится быстрым, как и переход от согласной к гласной. Ребенок почти готов складывать из слогов слова. «В исследовании участвовали девятимесячные дети. В этом возрасте у малышей еще остались все четыре вида лепетания», — говорит Голдштейн. В большинстве случаев дети говорят не полнозвучными гласными и «канонических» слогов произносят немного.

Учитывая все этапы речевого развития, впечатление от прогресса участников эксперимента Голдштейна складывается еще более сильное. В первые десять минут эксперимента мама реагирует на малыша точно так же, как дома, и ребенок вокализирует 25 раз. В десятиминутный период проведения собственно эксперимента, когда мать реагирует на подсказку «Давай!», число вокализаций доходит до 55. В это время увеличивается сложность лепетания — практически все гласные произносятся во весь голос, улучшается слогообразование. Количество канонических слогов, которых раньше ребенок произносил немного, увеличивается в среднем на 50 %.

Я был поражен. Мне казалось, что за эти десять минут дети выросли на целых пять месяцев.

«Крайне любопытно еще и то, что ребенок не повторяет звуки родителей», — отмечает Голдштейн.

Действительно, за десять минут проведения эксперимента мама только ласкала ребенка, не говоря ни звука. Прикосновение оказывало огромное влияние на детское лепетание.

Голдштейн провел версию этого эксперимента, в которой просил родителей разговаривать с детьми и прикасаться к ним. Половина мам должна была использовать для ответа ребенку гласные, а другая половина — сочетание согласных и гласных звуков наподобие «дат». Младенцы, которые слышали от мамы гласные, произносили больше гласных, а те, кто слышал слоги, — больше канонических слогов. Заметим, что малыши не повторяли услышанные ими гласные или слоги. Если мама произносила «а-а-а», ответом могло быть «е-е-е» или «о-о-о», а мамы, произносившие «дат», могли услышать в ответ «бем». В раннем возрасте младенцы не стараются повторить услышанное, как попугаи. Они практикуют слова с переходом согласной в гласную.

Можно утверждать, что эксперименты Голдштейна — ключ не только к загадке, как человек учится говорить, но и способ ускорения этого процесса. Впрочем, ученый предостерегает родителей от того, чтобы форсировать речевое развитие малышей. «Мозгу ребенка необходим отдых для того, чтобы запомнить выученное, — утверждает ученый. — Младенцу нужно время. Он должен побыть один, поиграть и попрактиковать новые звуки». Голдштейн ссылается на работы ученых, и в том числе Скиннера[43], говоря о том, что непостоянные и перемежающиеся вознаграждения в конечном счете гораздо эффективнее вознаграждений постоянных.

Родителям, которым может прийти в голову идея не водить своего ребенка в ясли, чтобы заниматься с ним по методике Голдштейна, ученый говорит следующее: «В хороших яслях ребенку обеспечена достаточная ответная реакция, и микс реакции на действия ребенка и времени для отдыха создан идеальный».

Тамис-Лемонда также предупреждает родителей о том, что не стоит слишком усердствовать. «В ходе моего исследования мы просили матерей играть со своими детьми. Но ответная реакция матери может быть разной в зависимости от того, что она делает. Например, когда мама кормит ребенка, она может реагировать только на 30 % его „высказываний“. Когда ребенок играет на полу, а мама готовит еду, она будет реагировать лишь в 10 % случаев. Вот когда мама читает ребенку книжку, она может сконцентрироваться и постоянно реагировать на младенца».

Голдштейн не рекомендует родителям форсировать речевое развитие ребенка. Он говорит о том, что, стремясь как можно чаще реагировать на действия ребенка, родители могут обращать излишнее внимание на менее удачные и менее отчетливые звуки тогда, когда малыш уже готов развиваться дальше. Если родители будут хвалить ребенка за недостаточно четкое произнесение звука, это может затормозить речевое развитие. Ясно, что родители должны перестать поощрять менее четкие звуки, произносимые ребенком, однако точный механизм этого процесса остается пока неизвестным.

Предупреждения Голдштейна родителям я взял из его совместных работ с коллегой по Корнелльскому университету Дженнифер Шваде. Голдштейн специализируется на детях до года, а Шваде — на втором годе жизни детей, когда те выучивают свои первые 300 слов.

В освоении языка родители могут использовать простой метод «наклеивания на предметы ярлыков»: «Это твоя коляска», «Видишь цветок?», «Посмотри на луну». Лучше всего этот способ работает тогда, когда ребенок смотрит на предмет и слышит его название. Максимальной силы метод достигает тогда, когда младенец смотрит на предмет и произносит его название или смотрит и показывает на него пальцем. В идеале нужно не навязывать предметы, а следить за тем, что привлекает внимание самого малыша. При идеальном тайминге мозг ребенка начинает связывать звук с объектом.

Такой метод можно испортить двумя способами. Во-первых, родители могут начать навязывать предмет вместо того, чтобы дождаться момента, когда ребенок сам проявит к нему интерес. Во-вторых, родители могут игнорировать тот предмет, на который смотрит ребенок, или неправильно истолковать то, что ребенок пытается сказать.

Держа в руках ложку, ребенок может сказать «бу-бу», после чего родителю может прийти в голову мысль: «Ага! Он только что сказал „бутылка“!» Такой родитель мгновенно начинает суетиться: «Бутылка? Ты хочешь бутылочку? Сейчас принесу». Сам того не ожидая, он только что научил ребенка тому, что предмет «ложка» называется словом «бутылка». Согласно данным исследований Голдштейна и Шваде, некоторые родители делают такие ошибки в 30 % случаев. «Бу» может восприниматься как «бутылка», «бумага» или «бусы». «Де» превращается в «дедушку» или «девочку» и так далее. На самом деле девятимесячный ребенок может вообще ничего не иметь в виду, а практиковаться в произношении канонических слогов.

Как видите, не всегда стоит воспринимать лепетания младенца как осознанную речь. Это может привести к осложнениям.

Правильное произношение названий предметов в период, когда младенцу девять месяцев, имеет сильную положительную связь (81 %) со словарным запасом, который появится у ребенка через полгода. Неправильное, «сбитое» называние предметов (как, например, произнесение слова «бутылка», когда младенец держит в руках ложку) будет иметь крайне негативное влияние на словарный запас малыша (–68 %). В чем реально проявляются эти малопонятные для простого человека процентные выражения связей и влияний? Дочка мамы, оказавшейся чемпионом исследования Шваде в назывании имен предметов, в возрасте пятнадцати месяцев понимала 246 слов и произносила 64. Дочка мамы, которая хуже всех мам-участниц объясняла названия предметов, в том же возрасте понимала 61 слово и произносила всего 5.

В исследованиях Шваде упомянуты и другие способы обучения азам речи. В этих способах нет ничего нового, и многие родители к ним прибегают, правда, с переменным успехом. Давайте рассмотрим пять из них.

Разговаривая с младенцем, мы часто берем в руки предмет и машем им в воздухе. Обычно это сопровождается вокализацией на распевном «родительском» диалекте. Это отличный способ обучения ребенка названию предмета. Движущийся предмет привлекает внимание малыша и превращает этот простой метод обучения практически в 3D-переживание, так как в нем задействованы различные чувственные восприятия. Впрочем, язык 3D заканчивается в возрасте пятнадцати месяцев, после этого тряси не тряси, толку уже не будет.

Проговаривание слова несколькими говорящими тоже является очень полезным. Исследователи из Айовского университета недавно доказали, что четырнадцатимесячные дети не заучивают новое слово, если слышат его только от одного человека, даже если этот человек многократно это слово повторяет. Оно просто не запоминается. Ученые попросили несколько человек повторять малышам слово, и те с легкостью его запомнили. Благодаря тому, что слово произносили разные люди, дети понимали, что, несмотря на разное произношение, скорость и тембр речи, это одно и то же слово. Мозг детей улавливал разницу речевых особенностей и запоминал слово как общий знаменатель. Среднестатистический двухлетка слышит приблизительно 7000 высказываний в день. Но далеко не каждое из этих высказываний уникально. Ребенок уже знает много слов. 45 % материнских фраз начинаются одним из следующих семнадцати:

Что (местоимение), что (частица), это, есть / нет, я, делать / не делать, может / не может, есть, где, там, кто, смотри, давай.

Согласно результатам исследований ученых, какой-либо из 156 комбинаций двух или трех слов из этого списка матери начинают две трети всех обращений к детям.

Предсказуемость этих сочетаний слов называется фреймами, которые играют роль функции выделения текста в любом текстовом документе на экране компьютера. Ребенок уже знаком с большей частью услышанного в предложении. Незнакомы лишь несколько слов.

Можно подумать, что до того, как начать понимать грамматику, дети должны набрать определенный словарный запас. На самом деле все ровно наоборот. Грамматика обучает детей новым словам.

Вот пример: на протяжении десятилетий дети ученые считали, что дети заучивают сперва существительные и только после этого глаголы. Ученые также считали, что дети выучивают названия предметов до того, как начинают понимать описания действий. Потом начались исследования в Корее. В отличие от европейских языков, корейские предложения часто заканчиваются не существительным, а глаголом. Оказалось, что корейские двадцатимесячные дети со словарным запасом в 50 слов знали больше глаголов, чем существительных. Они в первую очередь выучивали последние слова в предложении, потому что слышали их наиболее отчетливо.

До достижения полутора лет дети не в состоянии вычленить существительные, расположенные в середине предложения. Например, малыш может быть прекрасно знаком со всеми словами в предложении «Принцесса положила игрушку под стул». Однако, услышав это предложение, малыш не сможет понять, что положили под стул, потому что слово «игрушка» расположено посередине.

Словарные «рамки» очень важны. Когда ребенок слышит фразу «Посмотри на N», он быстро понимает, что N — новый предмет, который стоит увидеть. Любое слово, которое следует за «Не делай / Не надо!..», в контексте становится более понятным, даже если малыш не знаком со словами «засовывать», «пальцы» и «розетка». Без словарных рамок ребенок живет словно Алиса в Зазеркалье, не всегда понимая, что происходит, правильно ли он воспринимает незнакомые слова. Главное — повторять и выделять грамматические изменения.

«Варьирующийся ряд» — родственник словарных фреймов. Это несколько предложений с одинаковым смыслом, но различным грамматическим построением и набором слов. Например, «Рейчел, дай папе книгу. Принеси ему книгу. Дай ее папе. Спасибо, ты принесла папе книгу».

В этом случае девочка выучивает слово «книга», «ее» и слово, которым можно заменить слово «папа», — «ему». Глаголы «дай» и «принеси» означают перемещение объекта. В смысле грамматики Рейчел узнала форму прошедшего времени глагола «приносить», а также то, что глаголы могут иметь форму приказа в побудительном наклонении («Дай») и описания действия, которое уже произошло («ты дала»).

Коллега Шваде по Корнелльскому университету Хайди Уотерфолл специализируется на изучении «варьирующихся рядов». Ряды помогают в изучении синтаксиса и новых слов. Чем больше вариативность существительных, глаголов и спряжений, тем лучше для ребенка.

Методы языка 3D и «варьирующихся рядов» помогают ребенку понять, что главное, а что нет. Для того чтобы понять, что главное, а что нет, очень помогает исследование так называемых привязанных форм.

Детям бывает сложно разобраться со многими именами собственными. Например, такие обыденные предметы, как грузовики, собаки, телефоны и куртки, бывают самых разных цветов, фактур и размеров. Чтобы не отвлекаться на детали, в возрасте пятнадцати месяцев мозг детей начинает воспринимать слово через общую форму предмета, обозначаемого этим словом. Однако некоторые дети не догадываются, на чем надо сконцентрировать внимание, и недостаточное понимание «привязанных форм» сдерживает их языковое развитие.

Впрочем, «привязанности форм» можно научить. Линда Смит и Лариса Самюэлсон провели семимесячный курс «обучения формам» для полуторагодовалых детей семнадцатимесячного возраста. Каждая обучающая сессия длилась всего пять минут, во время которых дети учились различать четыре новые формы. («Это бубумба. Можешь показать мне бубумбу?») Не больше. Но результат от подобного тренинга был фантастическим. Знание имен собственных у детей выросло на 256 %.

Если девятимесячный ребенок знает всего лишь одно слово, это не страшно. При правильной работе с ребенком он через пару месяцев выучит еще полсотни. К двухлетнему возрасту он будет произносить 320 слов, еще через пару месяцев — 570. И пошло-поехало. К трем годам он будет говорить полными предложениями, а еще через год его словарный запас может превышать 10 000 слов.

Одно дело — читать о технологиях обучения по Голдштейну и Шваде, совсем другое — увидеть, как они работают. Такая возможность представилась Эшли сразу после нашего возвращения из Корнелльского университета, когда она увиделась со своими лучшими друзьями Гленном и Бонни Саммер и их годовалой дочкой Дженной. Они решили вместе пообедать. Эшли привезла Дженне в подарок маленькую толстовку с логотипом университета. Во время обеда Эшли решила попробовать на Дженне методы обучения, о которых там говорили.

Каждый раз, когда Дженни смотрела на что-то, Эшли произносила название предмета. «Это вентилятор», — объясняла Эшли после того, как Дженна подняла глаза на потолок. «Телефон», — говорила она, когда взгляд Дженни остановился на звонящем аппарате на стене пиццерии. После каждого лепетания Дженни Эшли нежно прикасалась к ней или произносила ласковое слово. Она четко определяла разные уровни детского лепета. Дженни повернулась к матери и постучала кончиками пальцев друг о друга, то есть сделала жест, означающий «еще». Она хотела попросить еще один кусочек нектарина.

Бонни сказала: «Представляешь, этому жесту ее научил один из наших знакомых. Она его запомнила и не хочет говорить „еще“. Раньше она пыталась произносить это слово, но сейчас показывает только жест. Кошмар».

Эшли ощутила укол совести, ведь она вмешивалась в речевое развитие Дженны. Но потом она заметила, что ребенок стал заметно больше лепетать. Дженна смотрела прямо на Эшли и использовала существенно больше комбинаций согласных и гласных звуков. Эшли была в восторге. В скромной пиццерии ей удалось применить принципы, разработанные Голдштейном, и добиться результата всего за пятнадцать минут.

Эшли попросила у родителей Дженни разрешения еще на один эксперимент. Дело в том, что девочка активно использовала всего десять слов, среди которых были «книга», «молоко», «мама» и «пока». Однако родителям пока не удалось добиться, чтобы она произнесла новое слово сразу, как только услышит его. Эшли подумала: если методы Голдштейна работают, почему бы мне не попробовать технику 3D? Она взяла кусочек нектарина и начала размахивать им в воздухе, повторяя при этом: «Фру-у-укт, фрукт, Дженна». Ребенок смотрел на это, широко раскрыв глаза.

«Ну а теперь вы», — сказала Эшли Гленну и Бонни.

«Фру-у-у-у-у-у-укт», — начал тянуть Гленн, размахивая кусочком нектарина. В его исполнении обучение новому слову сильно походило на завывание призрака. Эшли поправила его: произносить слово нужно нараспев и ритмичнее двигать рукой. Гленн попробовал еще раз: «Фру-у-укт» и положил кусочек нектарина прямо перед дочкой.

«У-у-ут!» — пропищала Дженна, хватая кусочек «фру-у-у-укта».

Гленн засмеялся и сказал Эшли: «Не ожидал, что так быстро получится». Сама Эшли тоже этого не ожидала. Дженна продолжала повторять новое слово, пока нектарин не кончился.

К концу обеда родители Дженны стали использовать в два раза больше языка 3D и правильно называть предметы. На следующий день они научили дочку словам «носок» и «майка». Потом они стали внимательнее реагировать на слова и действия Дженны, и начался настоящий прогресс.

В 1950-х и 1960-х гг. лингвист Массачусетского технологического института Ноам Чомски изменил направление развития социологии своей теорией врожденной универсальной грамматики. По его мнению, все то, что дети видят, слышат и чему их учат, слишком фрагментировано и противоречит любым моделям, обосновывающим, почему дети так быстро постигают язык. То, что малыши слышат, не в состоянии объяснить все то, что они потом говорят. Чомски отметил, что дети не только повторяют услышанные ими предложения. Их никто не учил грамматике, но они в состоянии составлять уникальные предложения, с грамматической точки зрения близкие к идеальным. Поэтому Чомски предположил, что младенцы рождаются с врожденным пониманием синтаксиса и грамматики.

К 1980-м гг. Чомски стал одним из самых уважаемых ученых и остался таковым до начала нового века. Однако за последнее время процесс овладения языком был частично прояснен и понят. В процессе освоения языка нет ничего мистического, язык не появляется по заложенной в нас схеме. Каждый шаг в процессе его освоения основывается на аудио- и визуальном восприятии, выборе возможных вариантов ответа и интуитивном построении фразы. Все это выражается в речевых шаблонах, которыми начинает пользоваться ребенок. Даже сам Чомски рассматривал возможность того, чтобы задействовать в своей теории недавно открытые учеными механизмы освоения языка. В обществе бытует представление, что уровень речи и чтения ребенка обусловлен врожденными языковыми и речевыми способностями. Допустим, маме и папе стало ясно, что их дочь развита не по годам — в два года она уже говорила законченными предложениями, в три читала слова, к четырем — книги. Однако родители забывают о своем собственном влиянии в период первых двух лет ее жизни.

«Когда родители замечают прогресс в развитии своих чад, они видят его результаты, но не механизмы, которые этим прогрессом управляют, — говорит Голдштейн. — Родители видят изменения и думают: „Это врожденное, в ребенке что-то заложено“. Возможно, родители сами не понимают, как много они дают своему ребенку».

Согласно данным исследования Филиппа Дейла из университета штата Нью-Мексико, изучающего близнецов и тройняшек, только 25 % языкового познания можно отнести за счет генетики.

Интересно, а дети, которые начинают раньше развиваться, сохраняют свой «отрыв» в будущем? Если ребенок рано начал читать, значит ли это, что он будут лучше читать в начальной школе? Или, может быть, его быстро нагонят другие дети, как только и у них самих начнется процесс ускоренного освоения языка?

Ученые считают, что возможны оба сценария. Преимущество, которое имеют отдельные дети, вполне реально, но многие ребята нагоняют передовиков. Директор Центра исследования детского речевого развития при университете Айовы Брюс Томблин отмечает, что все показатели и измерения языковых способностей характеризуются высокой стабильностью во время обучения детей в начальной школе, однако до достижения этого возраста они могут сильно меняться. «Графики будущих результатов выглядят как разбросанные по комнате вареные макароны, — говорит он. — Единственная общая черта языкового развития детей — это изменчивость и непостоянство». Тамис-Лемонда пишет, что это распространяется и на малышей, которые поздно начали говорить, но уже в раннем возрасте понимали много слов. «Иногда кажется, что ребенок догоняет других, но он на самом деле и не отставал. У него быстро развивался пассивный словарь, то есть запас слов, которые он понимает, но не говорит. Он не говорил, потому что стеснялся или еще недостаточно контролировал свои мускулы, то есть моторику».

Джессе Снедекер из Гарвардского университета изучает судьбы приемных детей, родившихся в других странах, но проживающих в США. Зачастую они проводят год или даже больше в приютах или в домах приемных родителей, после чего переселяются в обеспеченные американские семьи. Некоторые приемные дети испытывают сложности в учебе, однако «они постоянно развиваются… и нагоняют родившихся в Америке сверстников в течение трех лет», — пишет Снедекер. Не имеет значения, в каком возрасте они приехали в США — в год или пять, а может быть, и в десять лет.

Тем не менее общая тенденция ясна — раннее развитие языковых способностей может оказаться очень полезным, по крайней мере в первые годы обучения в начальной школе. Возвращаясь к известному исследованию Харт и Рисли из Канзасского университета, Дейл Уолкер провел анализ успеваемости детей — участников исследования через шесть лет после его проведения, когда им было по девять лет и они ходили в третий класс. Результаты показали тесную связь между тем, насколько длинными предложениями говорили и каким словарным запасом обладали дети в возрасте трех лет, и их речью в девять. Наиболее очевидной эта связь оказалась в части разговорного языка и также была сильно выражена в правописании и чтении. На способности к математике в девятилетнем возрасте раннее речевое развитие никак не повлияло. Это и неудивительно, ведь ранние успехи в области речи не заменяют и не отменяют все остальные когнитивные функции.

Таким образом, важно понимать, что ранее развитие речевых способностей служит хорошим жизненным началом, но отнюдь не гарантией успеха во всех областях. «Невозможно утверждать, что период младенчества единственно важный. У детей постоянно появляются новые способности и пополняется словарный запас», — говорит Тамис-Лемонда.

Заключение. Миф о суперспособностях

Начиная работу над этой книгой, мы с Эшли сознательно решили не обсуждать детей-вундеркиндов. Нас интересовали такие аспекты детского развития, как мораль, поведение среди сверстников, самоконтроль и честность.