Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история Шварценеггер Арнольд
Подумав, Милиус сказал:
— Почему бы тебе не спросить Эрла? Он проделывает все это на сцене, где давление еще больше, поскольку нет возможности отредактировать ошибки.
Поэтому я отправился в трейлер к Джеймсу Эрлу и спросил, не хочет ли он взглянуть на этот диалог.
— Ну что ты, конечно, хочу. Садись, — сказал Эрл. — Давай-ка посмотрим, что там у тебя.
Он прочитал диалог, после чего попросил меня произнести мои реплики.
Когда я закончил, Джеймс кивнул и сказал:
— Ну, я перепечатал бы это двумя способами. Один раз так, чтобы строчки получились узкими и занимали всю длину страницы. А второй раз разверни бумагу боком, так, чтобы строчки были как можно более шире.
Он объяснил, что я повторял текст столько раз, что подсознательно запомнил разрывы строк. Поэтому каждый раз, когда я доходил до конца строки, у меня получался разрыв в мыслях.
— Тебе нужно избавиться от этого ритма, — закончил Джеймс.
Увидев строчки напечатанными по-другому, я мысленно услышал их иначе, что мне бесконечно помогло. В тот же день я вернулся к Джеймсу, и мы обсудили диалог и проговорили все реплики строчка за строчкой. «Ну, обыкновенно после такой фразы следует пауза, потому что это очень тяжелая мысль», — говорил он. Или: «А здесь тебе, пожалуй, следует чуть переменить позу. Все, что придет на ум: поведи плечом, покачай головой, просто помолчи. Но ни в коем случае нельзя программировать свои действия, — подчеркивал Джеймс, — потому что в каждый новый дубль это может быть что-нибудь другое, если только Джон не скажет, что это создаст проблемы при монтаже. Но, как правило, кадр оставляют до тех пор, пока не закончится мысль, и только затем переходят к другому ракурсу».
Макс фон Сюдов также любезно согласился помочь. Это было просто здорово — наблюдать, как эти двое замечательных актеров сцены репетируют и оттачивают эпизоды до совершенства. Работая с профессионалами, узнаёшь множество нюансов. Например, я понял, что актеры часто «включают разные передачи», когда режиссер переходит от общего плана к среднему и крупному, и даже к сверхкрупному (скажем, когда показывается, как дрожат веки). Некоторые актеры почти не обращают внимания на общий план, так как знают, что он нужен лишь для того, чтобы определить их физическое присутствие в кадре. Следовательно, им можно не перенапрягаться. Но чем крупнее становится план, тем старательнее они играют роль. Также я понял, что необходимо рассчитывать свои силы: не надо полностью выкладываться во время первого дубля, хватит и восьмидесяти процентов. Затем настанет время крупного плана, и вот тогда нужно будет сыграть во всю силу. И еще я прикинул, что таким способом можно добиться большего количества крупных планов себя в фильме, поскольку при монтаже выбираются кадры, в которых актер играет наиболее выразительно.
Съемки «Конана» воскресили воспоминания о тех летних безумствах с моими австрийскими приятелями, когда мы строили из себя гладиаторов на берегах озера Талерзее. Общий настрой задавал Милиус. Перед тем как снять сцену, он приводил нам бесконечные исторические факты, рассказывал, как варвары ели, как сражались, как ездили верхом, какие у них были верования, какие они совершали зверства. Перед эпизодом оргии Милиус рассказывал нам про упадок Древнего Рима, про женщин, нудизм, насилие, интриги, пиршества. Нас окружали лучшие специалисты по оружию, лучшие наездники, лучшие художники, лучшие костюмеры и гримеры; все они открывали нам дорогу в мир «Конана».
Мне нравились натурные съемки: нравилось жить в апартаментах «Вилла магна» с другими актерами, переезжать в нашу мастерскую и обратно, на протяжении шести месяцев привыкать к совершенно новому образу жизни. До сих пор мне еще не приходилось участвовать в съемках в другой стране. Я нахватался много испанских слов и выражений, поскольку мало кто из съемочной группы говорил по-английски. Сначала работа была настолько напряженной, что у меня хватало времени только тренироваться, репетировать и сниматься. Но месяца через два я потихоньку расслабился. Я подумал: «Подождите-ка. Я ведь в Мадриде! Надо побывать в музеях, надо посмотреть старинную архитектуру, здания, улицы. Надо сходить в рестораны, о которых все столько говорят, и поужинать в одиннадцать ночи, как это принято у испанцев». Мы нашли хороших сапожников, хороших скорняков, хороших портных, и стали покупать исключительно все испанское, вроде украшенных чеканкой серебряных пепельниц и искусно сработанных кожаных ремней.
Работа с Милиусом была одним сплошным приключением. Например, мне пришлось разрывать зубами стервятника. Это было в том эпизоде, когда враги распинают Конана в пустыне на Древе скорби. Само дерево представляло собой огромное сложное устройство, установленное на вращающемся основании, чтобы можно было сохранять постоянный угол освещения. В испепеляющем зное Конан уже при смерти, над ним кружатся стервятники, садятся на ветви, а когда один подлетает к лицу, чтобы выклевать глаза, он вцепляется зубами ему в горло и разрывает на части. Поскольку режиссером был Милиус, естественно, птицы на ветвях были настоящие — да, они были обученными, но тем не менее это были стервятники, все во вшах. В первые три дня съемок стервятников каждый час уносили в палатку отдыхать, а я оставался на дереве, на солнцепеке, с пятью новыми птицами. Стервятник, которого я разорвал, представлял собой движущееся чучело, сделанное из частей мертвых птиц. После этой сцены я должен был полоскать рот и мыть кожу антибиотиками.
Мне также приходилось близко общаться с верблюдами. До тех пор я даже рядом не стоял с верблюдом, не говоря уж о том, чтобы ездить на нем верхом, однако по сценарию требовалось именно это. За неделю до съемок этого эпизода я сказал себе: «Ты должен подружиться с этим зверем и разобраться, что к чему». Я очень быстро выяснил, что верблюды совсем не похожи на лошадей. Они поднимаются сначала на задние ноги и скидывают наездника вперед. И нельзя просто натянуть поводья, как это делается с лошадью, потому что верблюд просто развернет голову на 180 градусов, лицом к лицу. Он может плюнуть наезднику в глаза, а слюна у него настолько едкая, что в этом случае придется обращаться к врачу. И еще верблюды любят кусаться — как правило, в затылок, когда начисто забываешь о том, что они рядом.
Помимо механической змеи, с которой мне пришлось сражаться, я также имел дело и с настоящими змеями. Это были водяные змеи, и дрессировщик опасался, как бы им не стало плохо от обезвоживания. Поэтому он держал их в бассейне гостиницы. В Соединенных Штатах сотрудник министерства здравоохранения или службы охраны животных прибежали бы через пару секунд, и вода была бы обильно приправлена хлоркой, что вряд ли было бы пошло на пользу змеиной коже. Но в Испании, да еще если в деле был замешан Милиус, такое происходило сплошь и рядом.
Милиус постоянно лез на рожон. Борцы за охрану окружающей среды жаловались, что наши съемки наносят вред солончакам, поэтому продюсерам пришлось обещать наводить за собой порядок. Защитники животных жаловались, на то, что в «Конане» пинают собак, тычут кулаком верблюда (это делал я, но я только притворялся!) и валят с ног лошадей. Ничего этого в Соединенных Штатах не допустили бы. В съемочной группе были блестящие каскадеры-наездники, знавшие, как во время падения развернуть лошадь так, чтобы она не сломала себе шею; но даже так трюки были опасными как для лошадей, так и для людей. Я насмотрелся на синяки, ссадины и рассеченные головы. В настоящее время подобные трюки в кино запрещены.
Но несмотря ни на что, по современным меркам кровопролитие в «Конане» выглядит очень даже умеренным. Однако в свое время фильм открыл целое новое измерение насилия на экране. До тех пор фехтование на мечах велось чересчур аккуратно: персонажи падали на землю, и, возможно, появлялось немного крови. Но Милиус развешивал актерам на грудь пятиквартовые пакеты с кровью. Пять кварт — это приблизительно столько крови, сколько есть во всем человеческом организме. Когда топор разрывал один из таких пакетов, кровь брызгала во все стороны. И каждый раз, когда проливалась кровь, Милиус требовал, чтобы это происходило на светлом фоне, чтобы зритель хорошо все видел.
И он считал, что ему не нужно за это извиняться. «Раз Конан варвар, что можно от него ожидать?» — говорил Милиус журналистам. Однако и после того, как в мае съемки закончились и мы вернулись домой, этот вопрос продолжал будоражить умы. Руководство компании «Юниверсал» тревожилось, что слухи об обилии насилия в фильме отпугнут зрителей.
Первоначально планировалось устроить премьеру «Конана» в праздники в ноябре или в декабре. Так дело обстояло до того, как в августе Сид Шнейберг, президент «Юниверсал», прославившийся тем, что нашел режиссера Стивена Спилберга, не просмотрел нередактированный вариант. Он увидел, как я рассекаю людей пополам, как повсюду хлещет кровь, и посередине сеанса он встал и язвительно сказал остальному руководству: «Счастливого Рождества, ребята», после чего вышел из зала. Поэтому премьера «Конана» была отодвинута дальше по срокам: на Рождество в 1981 году «Юниверсал» представляла «На златом пруду», семейную драму с участием Генри Фонды, Джейн Фонды и Кэтрин Хепберн, и фильм ужасов.
Все мы понимали, что «Конан» получился очень противоречивым, и было непонятно, как его рекламировать и представлять в средствах массовой информации. Я видел, как Милиус давал первые интервью, делая основной упор на образ мужественного героя. Одной из его отправных точек стал Фридрих Ницше; эпиграфом к фильму были взяты перефразированные слова немецкого философа из вышедшей в 1889 году книги «Сумерки идолов»: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Другой его излюбленной темой была сталь. «Ковка делает сталь более твердой и долговечной, — говорил журналистам Джон. — И тут нет никакой разницы с человеческим характером. Его также нужно закалять. Он должен преодолевать сопротивление. Чем больше человеку приходится бороться, тем сильнее он становится. Взгляните на тех, кто вырос в разоренных войной странах или в неблагополучных городских районах. Борьба написана у них на лицах, этого не добиться никаким гримом. Вот что делает Конана самым свирепым и могучим воином — то, что ему пришлось перенести в детстве. Роскошь и комфорт являются для человека злом». Для Милиуса «Конан» был манифестом, выходящим за рамки кино и комиксов. Все это было завязано на Ницше.
Джон показывал журналистам один из своих самурайских мечей и говорил: «Знаете, клинок катаны нагревают и кладут на наковальню семь раз, чтобы он приобрел необходимую прочность. Воины-самураи оттачивали свое мастерство на преступниках. Они ставили их и отсекали им головы одним взмахом меча». Он красочно разыгрывал все это перед журналистами, пока те строчили в блокнотах. А я думал: «Откуда у него берется все это дерьмо?» Мой подход был гораздо более прямым. Я делал упор на зрелищность «Конана», обещая эпический сюжет и захватывающие приключения, что-то вроде «Звездных войн», но только перенесенных на Землю.
Для продвижения фильма было крайне важно использовать все возможные ракурсы. Привлекая зрителей, мы помещали соответствующие материалы в различные тематические издания. Сюжеты о фехтовании на мечах шли в журналы, посвященные боевым искусствам. Сюжеты о конных трюках шли в журналы о лошадях. Для журналов, посвященных фэнтези, писался материал про мечи и колдовство. В журналах по культуризму рассказывалось, как достигнуть пика формы, чтобы стать Конаном.
Разумеется, перед выходом фильма на экран ему нужно было присвоить категорию. Я был недоволен тем, как руководство «Юниверсал» пресмыкается перед оценочной комиссией. Комиссия состояла из людей, назначенных Американской киноассоциацией, чьи фамилии даже не объявлялись публично. В основном это были родители средних лет с взрослыми детьми, но «Конан» они восприняли словно сборище старых дам: «Ох, ах, столько крови! Мне пришлось зажмуриваться!» Мы получили предписание отредактировать самые кровавые сцены.
Я сказал себе: «Откуда все эти идиоты и нытики? Пусть фильм оценят молодые, сильные». Я спросил одного из руководителей студии:
— Кто за все это отвечает? Должен же кто-то за все это отвечать. Почему вы не добьетесь того, чтобы их выгнали вон?
— Нет, нет, нет, нет, — испуганно ответил тот. — Эту лодку лучше не раскачивать.
Никто не хотел ни за что драться.
Я не понимал, что на самом деле ведется сложная шахматная партия. У «Юниверсал» в работе был фильм «Инопланетянин» Спилберга, который, по прикидкам, летом 1982 года должен был побить все рекорды кассовых сборов. Поэтому никто не хотел обижать оценочную комиссию. Студия хотела, чтобы ее любили, хотела, чтобы любили Спилберга, хотела, чтобы любили «Инопланетянина». И тут появляются какие-то Милиус и Шварценеггер, которые на экране убивают всех подряд. В Голливуде Милиус уже прослыл плохим мальчиком, со своими крайне правыми республиканскими взглядами и страстью делать шокирующие заявления. И, конечно, студия готова была уступить: «Давайте прямо сейчас вырежем из „Конана“ всю кровь, и в этом случае когда на следующей неделе мы представим на оценку „Инопланетянина“, нас не станут допрашивать с пристрастием». Хотя в «Инопланетянине» ничего ужасного и в помине не было.
Я был зол как черт, так как мне казалось, что все убийства в «Конане» были необычные и отлично снятые. Ну и что, если первым, что увидит зритель, будет Талса Дум, разоряющий родную деревню Конана, и голова его матери, летящая в воздухе? Можно сказать, что этот эпизод понадобился нам, чтобы представить Талсу Дума конченым злодеем, и тогда у Конана будет моральное право расправиться с ним. Но каждому человеку свойственно любить творение рук своих. Оглядываясь назад, я понимаю, что нам следовало бы поумерить насилие, и это привлекло бы к фильму больше зрителей.
Для меня это был первый опыт крупномасштабной рекламной кампании. Было запланировано турне для продвижения «Конана» на международном рынке. На первом заседании, куда я попал, специалисты по маркетингу объявили:
— Мы отправляемся в Италию и во Францию.
— О-ооо-отлично, — протянул я, — но если взглянуть на глобус, станет видно, что стран на земле больше, чем только Италия и Франция.
Как выходец из Европы, я очень остро чувствовал, что за пределами Соединенных Штатов находится огромный мир. В начале восьмидесятых две трети кассового сбора давала Америка, и лишь одна треть собиралась за рубежом, однако такое положение начинало меняться. Если не продвигать фильм за рубежом, сколько прибыли будет упущено?
Я сказал:
— Ребята, почему бы вам не действовать более систематически? Потратьте два дня на Париж, два дня на Лондон, два дня на Мадрид, два дня на Рим, а затем отправляйтесь на север. Загляните в Копенгаген, потом в Стокгольм, потом в Берлин. Что в этом плохого?
— Ну, мы привыкли делать дело не так. Вы ведь знаете, что в разных странах фильм выпускается в прокат в разные сроки, и мы не хотим давать интервью задолго до премьеры.
— А как насчет того, чтобы договориться с газетами и журналами в этих странах? Пусть придержат материал до премьеры.
— Надо будет это выяснить.
Я понимал, что была и еще одна причина, по которой меня с такой неохотой посылали в рекламное турне: лишь немногие актеры любят торговать. То же самое я видел и в книжном бизнесе, в отношении авторов. Типичная позиция была примерно такой: «Я не желаю становиться шлюхой. Я творец. Я не хочу дешевой популярности. Денежная сторона меня не интересует».
И совсем другое дело, когда появился я и сказал: «Давайте объездим все, что только можно, поскольку это не только принесет финансовую пользу мне, но и будет хорошо для зрителей: они увидят хороший фильм!» В конце концов, студия согласилась отправить меня в рекламное турне по пяти или шести странам. Я решил, что это большой шаг вперед.
Так же в точности мне приходилось спорить с издателями, когда вышла моя первая книга «Арнольд: становление культуриста». На Соединенные Штаты приходится всего пять процентов населения земного шара, так зачем же игнорировать остальные девяносто пять процентов? И киноиндустрия, и издательский бизнес сами ограничивали себя. Я еще у Джо Уайдера научился мыслить глобально.
В первую очередь я видел в себе бизнесмена. Слишком многие актеры, писатели и художники считают, что они выше продвижения своего творчества на рынке. Но чем бы ни занимается человек по жизни, продажа конечного продукта является неотъемлемой частью его ремесла. Нельзя снимать кино без денег. Даже если бы у меня в контракте не были бы прописаны обязательства по продвижению фильма, в моих интересах было бы рекламировать его, заботясь о том, чтобы он принес как можно больше денег. Я хотел принимать участие во встречах, хотел показать всем, что тружусь изо всех сил, чтобы вернуть средства, вложенные в фильм студией. Я считал своей обязанностью поднимать кассовые сборы.
«Конан» совершил прорыв сразу же после Дня святого Валентина в 1982 году. Первый пробный показ в Хьюстоне обернулся таким успехом, что в «Юниверсал» просто не могли поверить своим глазам: зрители поставили фильму 93 балла из ста возможных, что всегда говорит о небывалом триумфе. В тот же вечер мне позвонили из студии и сказали: «Это невероятно. Завтра мы хотим повторить еще раз в Лас-Вегасе. Вы сможете приехать?» Проезжая на следующий день мимо многозального кинокомплекса, мы поняли, что это будет не обычный показ. Очередь в кассы растянулась на целый квартал, и помимо фанатов комиксов, на которых в первую очередь рассчитывали в «Юниверсал», в ней стояли культуристы в обтягивающих футболках и со вздутыми мышцами, гомосексуалисты, какие-то чудики с ненормальными прическами и в очках, люди в нарядах Конана. В толпе были и женщины, но в основном она состояла из мужчин, включая многочисленный контингент байкеров в кожаных прикидах. Кое-кто из стоявших в очереди, похоже, готов был устроить бунт, если бы ему не достался билет. Но студия просто продолжала открывать все новые залы до тех пор, пока не хватило места всем желающим, — всего их потребовалось три.
В «Юниверсал» рассчитывали, что успех «Конану» обеспечат в первую очередь поклонники комиксов и романов фэнтези. Именно они должны были стать ядром зрительской аудитории: люди, которые, если фильм им понравился, посмотрят его несколько раз и порекомендуют своим друзьям. Но студия совершенно не учла моих приятелей-культуристов. В тот вечерь они, пожалуй, составляли не меньше трети от всех зрителей — можете себе представить, какие оценки они выставили Конану. Без них фильм получил бы баллов 88, но с ними он снова набрал 93, как и в Хьюстоне. Студия была в восторге. А Дино Де Лаурентис буквально сходил с ума от радости. В тот же вечер он подошел ко мне и сказал: «Я делаю тебя звездой». У него был такой сильный акцент, что я не понял, то ли он только собирается сделать из меня звезду, то ли уже сделал. Однако на этот раз я уже не стал над ним издеваться по этому поводу.
После этого триумфальное шествие «Конана» было уже неудержимым. Месяц спустя предварительные пробные показы в шестнадцати городах собрали огромные толпы народа. В Манхэттене пришлось вызывать полицию, поскольку стоявшие в очереди люди в прямом смысле дрались из-за билетов; в Вашингтоне очередь растянулась на несколько кварталов и парализовала движение в центре города, в Лос-Анджелесе вместо одного сеанса устроили три, подряд один за другим, — некоторые люди простояли в очереди по восемь часов.
Заметки, появившиеся в профессиональной кинопрессе после первых показов, помогли нам получить время в сотнях кинотеатров по всей стране. Когда 14 мая состоялась общенациональная премьера «Конана», он стал первым хитом среди тех, что вышли на экраны в то лето, которое до сих пор считается лучшим летом в истории кино. В то лето вышли также «Рыцарь дороги», «Рокки-3», «Звездный путь-2», «Гнев хана», «Бегущий по лезвию», «Веселые времена в Риджмонт-Хай», «Мир согласно Гарпу», «Полтергейст», «Офицер и джентльмен», «Трон», «Тварь» и, разумеется, «Инопланетянин». И «Конан-варвар» по праву занял свое место среди них.
Глава 15
Я становлюсь американцем
Мария отпраздновала мое возвращение из Мадрида и Хайборийской эры, подарив мне щенка лабрадора, которого она назвала Конаном.
— Ты ведь знаешь, почему она подарила тебе эту собаку, да? — насмешливо спросила меня одна из ее подруг.
— Потому что у нее в семье всегда были собаки? — предположил я.
— Это же кинопроба! Мария хочет проверить, умеешь ли ты обращаться с детьми.
Тут я ничего не мог сказать, но мы с Конаном — то есть, Конан-собака и Конан-варвар — быстро нашли общий язык. Я был рад вернуться в наш дом, интерьер которого полностью преобразился благодаря нашим с Марией стараниям.
Второй большой переменой, произошедшей в мое отсутствие, стало вступление в должность Рональда Рейгана. Похоже, в Голливуде никто не знал, как относиться к тому, что он стал президентом, — даже консерваторы. Сразу же после выборов мы с Марией ужинали вместе с моими друзьями из шоу-бизнеса, которые участвовали в его избирательной кампании.
— Зачем вы продвигали этого типа? — спросила Мария. — Он же не из президентского теста. Господи, он же актер!
Вместо того чтобы защищать Рейгана, мои друзья ответили: «Знаем, но всем нравится его слушать». Они ни словом не обмолвились ни о том, что Рейган сделал для Калифорнии на посту губернатора, ни о его взглядах и планах. Возможно, они просто были вежливыми, и им не хотелось говорить при Марии, что время демократов кончилось.
Я был поражен тем, как отрицательно продолжали относиться в Голливуде к Рейгану все время его пребывания на президентском посту. И что с того, что он поднял экономику; я слышал только критику — как он сократил количество парков, как урезал зарплату государственным служащим, как выбросил на улицу авиадиспетчеров, как не занимался охраной окружающей среды, как лобызался с хозяевами нефтяных компаний и свернул проекты развития синтетического горючего, ветряной и солнечной энергии, начатые Джимми Картером. Это были одни сплошные жалобы. Никто не хотел видеть общую картину, никто не хотел признавать достижения.
Для меня же главным было то, что Рейган представлял все те ценности, ради которых я приехал в Америку. Я приехал сюда, потому что Соединенные Штаты были великой страной, открывающей перед человеком лучшие возможности, и теперь, когда она стала моим домом, я хотел, чтобы так оно было и впредь, и становилось только еще лучше. После смятения и уныния семидесятых американцы проголосовали за Рейгана, потому что он напомнил им об их силе. Мария говорила: «Не знаю, почему ты поддерживаешь этого типа». Однако все объяснялось просто.
Весной того года я встретился с одним из величайших мыслителей двадцатого столетия экономистом Милтоном Фридманом. Этот лауреат Нобелевской премии, отточивший идеи Рейгана о свободном рынке, также оказал громадное влияние и на меня. Выходившая в эфир в восьмидесятых телевизионная программа Фридмана «Свобода выбора» побила все рекорды популярности, и я не пропускал ни одной передачи, впитывая его идеи подобно губке. Вместе со своей женой Розой Фридман написал книгу, ставшую бестселлером, которая также называлась «Свобода выбора», и я разослал ее всем своим друзьям в качестве рождественского подарка. Каким-то образом об этом проведал продюсер программы Боб Читестер. Он разыскал меня и предложил встретиться с супругами Фридманами, которые как раз оставили профессорские должности в Чикагском университете. Они переехали в Сан-Франциско, где Милтон теперь работал в «мозговом центре» Гуверовского института при Стэнфордском университете.
Готовясь к встрече, я чувствовал себя ребенком, собирающимся на увлекательную прогулку. «Где мой фотоаппарат? — спрашивал я у Марии. — Галстук у меня подходящий?» Фридман к тому времени стал одним из моих героев. Его концепция роли государства и рынка в развитии человеческого общества была огромным шагом вперед по сравнению с той экономикой, которую я учил в школе: она объясняла так много из того, что я видел в мире, что испытал на себе как американский предприниматель. Разумеется, основополагающим его положением было то, что рынок действует гораздо более эффективно, если вмешательство государства сведено до минимума. Как и Рейган, Фридман преподносил свои мысли так, что они были понятны всем. Например, отстаивая свободный рынок, он брал в руку обыкновенный карандаш.
— Дерево пришло из штата Вашингтон, графит пришел из Южной Америки, а резина пришла из Малайзии — в прямом смысле тысячи человек из разных стран вложили каждый по несколько секунд своего труда, чтобы изготовить этот карандаш. Что свело их вместе и побудило сотрудничать между собой? Не было никакого комиссара, который рассылал приказы из своего кабинета. Зато был спрос. Когда есть спрос, рынок обязательно находит способ его удовлетворить.
Я цитировал взгляды Фридмана, когда спорил с Сарджентом Шрайвером относительно цены молока. Сардж говорил:
— Помню, мы проводили кампанию в Висконсине. Там молока было так много, что цены на него падали. Затем мы приехали в Иллинойс, где ощущалась нехватка молока, и цены на него росли. Я сел на телефон и пожаловался оптовым поставщикам…
— Вам не кажется, что здесь должен был бы вмешаться рынок? — перебил его я. — Если в Иллинойсе возникла такая потребность в молоке, со временем его обязательно стали бы поставлять из Висконсина или откуда-нибудь еще. Я считаю, кому-то было выгодно создать нехватку молока, чтобы взвинтить цены. Это решение было принято сознательно в частном секторе. Но вы использовали силу государства, чтобы вмешаться в баланс спроса и предложения, а я считаю, что государству заниматься этим не следует.
Значительно позднее я узнал, что когда попадаешь на передовую, простые принципы вседозволенности перестают работать. Существует определенная пропасть между теорией и реальностью. С точки зрения инвестирования в социальную сферу имеет смысл вложить деньги налогоплательщиков в программы внеклассных занятий, чтобы впоследствии сберечь много долларов на борьбе с преступностью и содержании тюрем. Нельзя полностью перекладывать заботы о ребенке-инвалиде на плечи его родителей, если те бедны. Обязательно должна быть социальная страховочная сеть. Обязательно нужно инвестировать деньги на общественные блага.
Чета Фридманов, невысокие, живые люди, прекрасно ладили между собой. Кто-то сказал мне: «Не забывай говорить с Розой. Они считают друг друга равными партнерами, но многие обращаются только к Милтону, начисто забывая о Розе, поскольку именно он лауреат Нобелевской премии». Поэтому я стал следить за тем, чтобы задавать Розе столько же вопросов, сколько я задавал ее мужу. Это оживило разговор. Мы провели восхитительный вечер, беседуя об экономике, о жизни, о книгах, которые написали Фридманы, об их участии в телевизионных программах. Я с интересом слушал рассказ о том, как Фридман в тридцатых годах работал в правительстве, претворяя в жизнь «Новый курс», программу экономического возрождения и социальных реформ президента Франклина Рузвельта. «Другой работы в то время не было, — пошутил он. — Надо же было как-то зарабатывать на жизнь». Хотя Фридман и выступал против большинства государственных ограничений в экономике, во время кризиса и массовой безработицы он поддерживал государственные заказы и государственные льготы, поскольку это должно было подтолкнуть рост экономики.
Хоть администрация Рейгана и преуспела в деле возвращения слаженности американской экономике, лично я заработал бы гораздо больше денег, если бы в Белом доме остался Джимми Картер. При Картере цены на недвижимость словно взбесились, ежегодный их рост составлял от десяти до двадцати процентов. Мы с моим партнером Элом Эрингером должны были получить солидную прибыль на нашу инвестицию в Денвере: целый городской квартал в трущобах вдоль железнодорожной линии. Благодаря программе президента Картера по преодолению последствий нефтяного кризиса энергетика в Денвере переживала небывалый подъем, и строительный консорциум собирался возводить на нашем участке тридцатиэтажную башню. Мы уже приготовились подписывать бумаги, как к власти пришел Рейган, тотчас же обуздавший инфляцию. И вдруг на энергетику и недвижимость все стали смотреть в совершенно ином свете. Проект строительства развалился. В консорциуме нам сказали: «Экономический рост замедляется, денег у нас меньше, чем мы думали. Добыча горючих сланцев прекратилась. Так что у нас с вами ничего не получится». В конце концов, по соседству с нашим участком был возведен стадион «Курс филд», на котором стала проводить матчи бейсбольная команда «Колорадо рокиз», и только тогда на нашей улице наступил долгожданный праздник. Однако на протяжении многих лет участок в Денвере чем-то напоминал мне аэропорт для сверхзвуковых самолетов, на который когда-то сделали ставку мы с Франко. Подобное непостоянство свойственно рынку недвижимости, где в надежде на большие доходы приходится идти на большой риск. Рейган поступил совершенно правильно, порядком перекрыв кредитный поток, однако по нам это ударило больно.
Те возможности на рынке недвижимости, которые открылись для меня при Рейгане, были расположены ближе к дому. Как и надеялись мы с Элом, Мейн-стрит в Санта-Монике наконец начала меняться, на смену трущобам пришли новые рестораны и кафе, а бродяг на тротуарах постепенно вытеснили обыкновенные пешеходы. Теперь от самых разных людей действительно можно было услышать фразу: «Пойдем на Мейн-стрит!» Однако это возрождение не дошло на юге до самой границы Санта-Моники и Вениса, где у нас с Элом уже давно ждал без дела целый квартал пустующих участков. В прошлом эта земля принадлежала трамвайной компании «Ред кар», которая в сороковых связывала между собой Лос-Анджелес, Санта-Монику и Венис. Теперь же это был бесхозный пустырь. Последним зданием на Мейн-стрит в эту сторону был бар под названием «Оар-хаус». Рядом находился магазин здорового питания, принадлежащий ребятам в тюрбанах. А напротив стояла маленькая синагога, по соседству с которой был заколоченный особняк популярного в прошлом комика. Арендная плата в районе была низкой, и во многих зданиях обосновались всевозможные религиозные секты. Именно здесь находилась штаб-квартира сайентологов. На самом деле весь квартал находился в запустении, магазинов не хватало, пешеходы на улицах почти не встречались. Наш план заключался в том, чтобы застроить улицу с двух сторон красивыми невысокими зданиями из красного кирпича, с магазинами на первом этаже и одним-двумя этажами офисных помещений наверху. Мы хотели, чтобы инвесторы и бизнесмены встрепенулись: «Ого, они строят так далеко на юге! Пожалуй, и нам следует присмотреться к этим местам».
Мы пошли на большой риск: здание общей площадью тридцать девять тысяч квадратных футов и стоимостью семь миллионов долларов, на которое пошла вся наша выручка от реконструированного нами административного здания на Мейн-стрит. В последний год президентства Картера мы продали его, получив чистую прибыль в размере полутора миллионов долларов. Мы с Элом прикинули, что риск можно существенно уменьшить, если позаботиться о том, чтобы к моменту полной сдачи здания все помещения в нем были сданы в аренду. Для этого мы подготовили серию слайдов, демонстрирующих светлое будущее района. Представляли здание мы сами, и нам удалось достигнуть своей цели.
Чутье не подвело меня, потому что моя контора по-прежнему находилась в этом районе. «Оук продакшнс» — намек на мое прозвище в культуризме, «Австрийский дуб»[17], — перебралась в угловую секцию здания в Венисе, в прошлом принадлежавшего газовой компании, всего в квартале от Мейн-стрит. Большие светлые окна, побеленные кирпичные стены, высокие потолки с окнами в крыше — лучшего нельзя было и желать. Мне пришла мысль оставить водопроводные трубы открытыми и выкрасить их яркими красной и синей красками. На это меня вдохновил Центр Помпиду, постмодернистский культурный центр в Париже; моя затея пришлась по вкусу всем. Офис был обставлен старинной дубовой мебелью, пол устилал красный ковер, напротив письменного стола стоял Г-образный диван голубого цвета, что придавало помещению патриотический вид. Перегородки были стеклянные, чтобы все могли видеть друг друга, а во встроенных шкафах хранились футболки и брошюры моей службы заказов по почте.
Поскольку мой бизнес неуклонно расширялся, и при этом карьера в кино отнимала у меня все больше времени, я в конце концов не выдержал и нанял помощников. Главной моей опорой по-прежнему оставалась Ронда. Она работала у меня с 1974 года, и теперь она вела всю бухгалтерию. Хотя в прошлом Ронде уже приходилось заведовать магазином игрушек, специального образования у нее не было, поэтому она поступила на курсы бизнеса в колледже Санта-Моники и в Калифорнийском университете. Помню, как через несколько лет мы впервые получили за сделку по недвижимости чек на миллион долларов. Ронда вбежала ко мне в кабинет, размахивая этим чеком, и воскликнула:
— О господи, мне еще никогда не приходилось держать в руках так много денег! Что мне с ними делать? Я так волнуюсь!
Анита Лернер, женщина лет тридцати, которой еще предстояло осваиваться с путешествиями, занялась планированием моего рабочего дня и организацией поездок. Двадцатилетняя художница Линн Маркс взяла на себя службу заказов по почте. Мы пригласили еще одного человека разбираться с такими вопросами, как книги, права на фотографии, семинары и состязания по культуризму, которые проводились в Коламбусе в партнерстве с Джимом Лоримером. Служба заказов по почте продолжала приносить неплохой стабильный доход, поскольку состязания в Огайо и материалы обо мне по-прежнему оставались ключевым элементом журналов Джо Уайдера. Практически ни один номер «Маскл энд фитнесс» и «Флекс» не обходился по крайней мере без одной моей фотографии, связанной или с рассказом о моем прошлом, или со статьей о методах тренировок и питания, или с заметкой о моих достижениях в мире кино. И каждое такое упоминание способствовало продажам «Курсов Арнольда» и футболок.
Тем временем мои книги расходились огромными тиражами; теперь этим занимались крупное издательство и собственный литературный агент. Мы как раз доделывали последние штрихи, заканчивая работу над «Энциклопедией современного культуризма», грандиозным проектом, над которым я трудился в течение трех лет вместе с фотографом Биллом Доббинсом. Чтобы получить навар с безумия здорового образа жизни, порожденного учебными видеофильмами Джейн Фонды, я также сделал свой видеокурс «Формируем тело вместе с Арнольдом Шварценеггером», а кроме того, дополнил и переработал первые редакции своих книг «Советы Арнольда: культуризм для женщин» и «Советы Арнольда: культуризм для мужчин». Все это заставляло меня постоянно отправляться в рекламные турне, против чего я нисколько не возражал.
И постоянно возникало что-нибудь новое. Например, Линн как-то заметила:
— Нам приходит огромное количество писем от тех, кто хотел бы иметь такой ремень, какой был на вас в «Качая железо».
— Добавим и это, — отвечал я.
И мы все сообща разрабатывали новый продукт. Покупать готовые пояса нет смысла, поскольку в этом случае не будет никакой прибыли. Поэтому первым делом возник вопрос: где взять кожу? Далее, нужно было дать заказ производителю. А что насчет пряжки? Как сделать так, чтобы ремень выглядел поношенным, покрытым потом? Мы обзвонили всех знакомых, связались с различными компаниями и выяснили все необходимое. Через пару дней все было готово к производству ремней. Теперь встали вопросы: как их упаковывать и как доставлять заказчикам быстро и дешево?
Я постоянно давил, и с точки зрения Ронды, Аниты и Линн наша работа, наверное, выглядела невероятно сумбурной. Мы хватались за все подряд: кино, недвижимость, культуризм. Я постоянно находился в разъездах, встречался с людьми из всех сфер жизни. Все это происходило непрерывно. Причем мои помощники не были простыми рабочими, привыкшими работать от звонка до звонка. Они стали мне словно родными. Мой энтузиазм заражал их, они подстраивались под мой темп, а когда я ускорялся, они также ускорялись.
Для поддержания такой атмосферы не требовалось никаких чрезвычайных усилий и организаторского гения. Начнем с того, что все трое были замечательными людьми. Я щедро платил им и, опираясь на свое австрийское происхождение, старался быть им хорошим работодателем. Пенсионный план и хорошая медицинская страховка были чем-то само собой разумеющимся. И вместо двенадцати месячных зарплат я платил в год четырнадцать: тринадцатой выплатой были отпускные за летний отпуск, а четырнадцатой — премия под Рождество, чтобы можно было отлично провести праздники с семьей. Так было принято в Австрии, и поскольку бюджет моей компании не был стеснен, я мог себе это позволить.
Другой мой метод заключался в том, что все должны были чувствовать свою сопричастность общему делу. Мои помощницы постоянно учились, как учился и я сам. Когда я находился в конторе, мы анализировали все то, что происходило со мной. Женщины рассаживались кружком, и каждая высказывала свою точку зрения. Даже если я был не согласен, я все равно выслушивал до конца. Самое забавное, что все трое были либеральными демократами. И даже потом, когда с годами наш штат значительно расширился, в стенах моей конторы трудно было найти еще одного республиканца, помимо меня.
Мне работа вовсе не казалась напряженной — просто нормальной. Ты снимаешься в кино и пишешь книгу, затем раскручиваешь все это, разъезжаешь по всему миру, поскольку для тебя весь мир — это рынок, и притом ты еще тренируешься, занимаешься своим бизнесо и открываешь новые горизонты. Все это доставляло мне наслаждение; вот почему у меня никогда не возникала мысль: «О господи, только посмотрите, сколько навалилось работы! Мне некогда передохнуть».
Когда мне приходилось работать ночами, как правило, это означало, что мне предстоит отправиться на встречу и говорить о кино. Как вам это нравится? Я говорил о кино! Или какие-то бизнесмены просили меня прилететь в Вашингтон. Это тоже было здорово — обязательно смех и шутки. Я слушал выступление Рональда Рейгана. Затем, после полуночи, мы отправлялись в магазины для взрослых, смотреть самое-самое свежее. Было очень забавно видеть обратную сторону этих строгих, консервативных людей.
Для меня работа всегда означала радость и открытие чего-то нового. Если я слышал, как кто-то жалуется: «О, я так много работаю, по десять-двенадцать часов в день», я сразу же набрасывался на этого человека: «Твою мать, о чем ты говоришь, в сутках ведь двадцать четыре часа! Чем ты еще занимался?»
Мне нравилось то, что моя жизнь такая разнообразная. Сегодня я встречался с подрядчиками, строившими административное здание или торговый центр, и обсуждал, как можно добиться максимальных полезных площадей. Что нам понадобится, чтобы получить разрешение? На что нацелен этот проект? На следующий день я беседовал с издателем своей последней книги о том, какие в ней должны быть фотографии. Затем я работал с Джо Уайдером над материалом для его журнала. После чего у меня была встреча, посвященная кино. Или я отправлялся в Австрию беседовать о политике с Фреди Герстлем и его друзьями.
Все, чем я занимался, могло быть моим хобби. И в каком-то смысле это и было мое хобби. Я страстно относился ко всему этому. Для меня жизнь означает постоянное возбуждение; именно в этом и заключается разница между тем, чтобы жить, и тем, чтобы просто существовать. Позднее, когда я работал над образом Терминатора, мне пришлось по душе то, что он был машиной, которая никогда не нуждалась во сне. Я сказал себе: «Только представь, как это было бы здорово — иметь в сутки дополнительных шесть часов, которые можно было бы использовать на что-то еще. Представь, можно было бы освоить какую-нибудь новую профессию. Можно было бы научиться играть на музыкальном инструменте». Это было бы невероятно, потому что передо мной постоянно стоял вопрос, как втиснуть в двадцать четыре часа все намеченное на день.
Следовательно, мне самому моя жизнь никогда не казалась сумбурной. Подобная мысль даже не приходила мне в голову. Лишь впоследствии, когда наши с Марией отношения переросли из увлечения в брачный союз, я стал следить за тем, чтобы работа и личная жизнь находились в равновесии.
Когда я захотел узнать больше о политике и бизнесе, я воспользовался тем же подходом, к которому прибегал, когда хотел узнать больше об актерском мастерстве: постарался встретиться с теми, кто в этом преуспел. Одним из мест, где можно было найти таких людей, был клуб «Ридженси», недавно открывшееся заведение для деловой элиты Лос-Анджелеса. Клуб занимал последний этаж и мансарду нового небоскреба на бульваре Уилшир, откуда открывался панорамный вид на всю долину Лос-Анджелес. И клуб, и само здание принадлежали Дэвиду Мердоку, одному из богатейших людей города. Его жизнь была еще одним примером американского пути «из грязи в князи». Уроженец Огайо, он бросил школу, служил в армии во время Второй мировой войны, а затем, взяв в долг 1200 долларов, превратил их в целое состояние, работая на рынках недвижимости Аризоны и Калифорнии. Ему принадлежали крупные пакеты акций в компаниях «Интернешнл майнинг» и «Оксидентал петролеум», а также многие здания и гостиницы. Он коллекционировал животных, орхидеи, антикварную мебель и старинные люстры. Его жена Габриэлла, дизайнер интерьеров, родившаяся и выросшая в Мюнхене, оформила клуб в строгом, изящном стиле Старого Света. Это только подчеркнуло общий тон — благородный, изысканный. Сюда нельзя было прийти без галстука.
Пит Уилсон, выигравший сенаторское кресло за те месяцы, когда я занимался продвижением «Конана-варвара», частенько посещал клуб вместе со всей своей командой. То же самое можно было сказать про Джорджа Дейкмеджана, который на губернаторских выборах 1982 года обошел демократа Тома Брэдли. Тяжеловесы из администрации президента Рейгана, приезжавшие в город, непременно заглядывали в «Ридженси». Завсегдатаями клуба были многие бизнесмены консервативного толка, а также кое-кто из либеральных голливудских агентов и деятелей шоу-бизнеса. Я начал посещать «Ридженси» вместе с Уилсоном, поддерживая его оказавшиеся плодотворными усилия сменить на выборах 1990 года Дейкмеджана. Постепенно я стал расширять круг своих знакомых.
Другим подходящим местом заводить деловые контакты и впитывать свежие идеи был ресторан «У Гвидо» на бульваре Санта-Моника. Точно так же для встреч с актерами лучшим местом было заведение по адресу Маркет-стрит, 72 в Венисе, а если вам нужны были байкеры, следовало отправляться в «Рок-магазин» в Малибу-Каньон. Я несколько раз брал с собой Марию в «Ридженси»; несмотря на то что работа Габриэллы по оформлению клуба ей понравилась, консервативное общество и утонченный лоск действовали ей на нервы. Я сам не был большим любителем официальной обстановки, однако в данном случае нужно было просто соблюдать дисциплину и принимать все как есть. Я не видел причин не играть за обе стороны: моя бунтарская натура требовала кожаных курток и высоких сапог, при этом моя консервативная сторона не могла обойтись без изящного костюма при галстуке и остроносых лакированных туфель. Я хотел чувствовать себя уютно в обоих мирах.
Мы с Марией вращались также и в либеральных кругах. Больше того, именно по приглашению Джейн Фонды я впервые завязал отношения с Центром Симона Визенталя: Джейн согласилась организовать благотворительный вечер и пригласила именитых гостей. Мы с Марией были в хороших отношениях с Джейн и ее тогдашним мужем Томом Хайденом, членом законодательного собрания штата Калифорния. Они несколько раз приглашали нас к себе в гости, встретиться с известными политическими и религиозными деятелями, в том числе епископом Десмондом Туту. На благотворительном вечере Джейн представила меня Марвину Хайеру, раввину из Нью-Йорка, который в 1978 году приехал в Лос-Анджелес и основал Центр Симона Визенталя. Целью Центра была борьба с антисемитизмом и пропаганда религиозной и расовой терпимости. Можно было бы предположить, что в таком городе, как Голливуд, где много влиятельных евреев, Хайер без труда развернул бы свою деятельность, однако на самом деле ему приходилось очень трудно. Но он боролся.
— Если вы нам поможете, я буду вам признателен, — сказал мне Хайер. — Вы восходящая звезда; в будущем на вас обратят внимание. Нам очень трудно привлекать голливудских звезд — самое большее, они покупают билет на благотворительный вечер. А нам нужны люди, которые будут заседать в правлении, которые пожертвуют миллион, три миллиона, и будут проводить акции по сбору средств. Вот где большие деньги, и они нам нужны, потому что мы собираемся построить Музей терпимости, который обойдется в пятьдесят семь миллионов долларов.
— Я не настолько большая звезда, — предупредил его я.
Однако мысль построить музей показалась мне дельной. Для того чтобы пропагандировать здоровый образ жизни и бороться с ожирением, нужны спортивные залы; для того чтобы накормить людей, нужны продовольственные магазины. Значит, для того чтобы бороться с предрассудками, повсюду нужны центры терпимости — места, где дети могут познакомиться с историей, узнать, что происходит, когда люди охвачены предрассудками и ненавидят друг друга.
Чем больше я узнавал о деятельности Хайера, тем больше проникался уверенностью в том, что мой долг принять в ней участие. Я человек не религиозный, но я сказал себе: «Такое может быть только деянием господа». Евреи играли такую большую роль в моей жизни: Фреди Герстль, Арти Зеллер, Джо и Бен Уайдеры, Джо Голд, мой новый иноагент Лу Питт. И тем не менее даже я сам не был абсолютно уверен в том, что полностью свободен от предрассудков. Я делал разные необдуманные замечания, говорил разные глупости. И вот сейчас Господь словно говорил мне: «Если именно таким ты хочешь стать, я направляю тебя туда, где начинается диалог терпимости, и ты будешь собирать средства для этих людей, ты будешь сражаться за них, и ты будешь воевать с той своей стороной, которой, может быть, и нет, а может быть, и есть». После этого я регулярно делал пожертвования центру и участвовал во многих акциях по сбору средств. Музей, разместившийся в великолепном здании, был открыт в 1993 году.
Хотя я не скрывал того, что поддерживаю Рейгана и делаю все возможное для кандидатов-республиканцев, сам я оставался в стороне от политической сцены. Все мое внимание было сосредоточено на карьере в кино. Продвигая фильм, стремишься завоевать сердца всех; но, выступая с политической речью, всегда сознаешь, что какой-то процент слушателей отвернется от тебя, что бы ты ни сказал. Зачем этим заниматься?
К тому же, я еще не был достаточно знаменитым для того, чтобы мои взгляды интересовали многих, и чтобы политики искали моей помощи. Я даже не был до сих пор американским гражданином! У меня была «зеленая карта», я платил налоги и считал Соединенные Штаты своим домом, но я не мог принимать участия в выборах. Я наклеивал на свою машину плакаты в поддержку тех кандидатов, которых поддерживал, но не выступал с речами.
И я также старался молчать о политике, когда приезжал в Австрию. Средства массовой информации неизменно представляли меня родным сыном, и я не хотел, чтобы меня воспринимали как умника, который вернулся домой и учит, что к чему. Раз или два в год, приезжая в Австрию, я встречался с друзьями и узнавал от них последние новости. Мой политический наставник Фреди Герстль стал членом городского совета Граца и получил большое влияние в консервативной Народной партии. Я находил очень поучительными беседы с ним относительно сравнения американской и австрийской систем: частная собственность на средства производства против общественной, представительная демократия против парламентского правительства, частные фонды против государственного финансирования. Фреди предлагал мне взглянуть изнутри на политическое маневрирование в Австрии по ключевым вопросам, таким как приватизация транспорта, а также табачная и сталелитейная промышленности, страхование и борьба с поднимающим голову правым экстремизмом.
Фреди также познакомил меня с Йозефом Крайнером-младшим, победившим в 1980 году на выборах в земле Штирия. Он был чуть моложе Фреди, и вся его жизнь прошла в политике. Его отец Йозеф Крайнер старший возглавлял Штирию в дни моей юности. Этот человек, пользовавшийся общенациональным влиянием, всю Вторую мировую войну просидел в тюрьме из-за своего категорического неприятия аншлюса — оккупации и аннексии Австрии фашистской Германией в 1938 году. Крайнер-младший учился в Италии и Америке, и его взгляды представляли собой любопытную смесь экономического консерватизма и приверженности охране окружающей среды, которая была мне по сердцу. Другим моим хорошим другом был Томас Клестиль, быстро растущая фигура в дипломатии, бывший австрийским консулом в Лос-Анджелесе, когда я только приехал в Америку. Теперь он был послом Австрии в Соединенных Штатах, а через несколько лет ему было суждено сменить Курта Вальдхайма на посту президента Австрии.
Из-за этих связей мне в 1979 году было нелегко отказываться от австрийского гражданства, когда я, наконец, получил возможность подать заявление о предоставлении американского гражданства. (К тому времени у меня уже была положенные пять лет «зеленая карта».) Мне никогда не нравилось ничего отрезать от своей жизни, я только добавлял. Так что идеальным для меня было бы двойное гражданство. Но хотя в Америке оно разрешено, австрийские законы неумолимо гласили, что я должен сделать выбор — иметь два гражданства я не мог. Редкие исключения делались для выдающихся дипломатов, и решение принимал лично президент Австрии. Я спросил у Фреди, что мне делать. Он сказал, что поскольку Йозеф Крайнер-младший намеревается бороться за пост канцлера Австрии, разумнее всего мне будет подождать. Три года спустя Йозеф оказал мне большую честь, сделав исключение. Я отпраздновал это событие, отправившись с Марией ужинать в заведение на Маркет-стрит, 72, и на следующий день подал прошение о предоставлении мне американского гражданства.
Еще через год мое прошение было удовлетворено. 16 сентября 1983 года я в числе двух тысяч других иммигрантов гордо стоял в Святой аудитории напротив студенческого городка Университета Южной Калифорнии, присягая на верность Соединенным Штатам. Я с десяти лет чувствовал себя американцем, но только теперь это стало реальностью. Подняв руку и прочитав слова клятвы, я почувствовал, как по всему телу побежали мурашки. Впоследствии фотографы выследили меня и засняли, как я демонстрирую сертификат о предоставлении гражданства, рядом со мной стоит Мария, и мы оба улыбаемся. Я сказал журналистам: «Я всегда считал, что нужно ставить перед собой самые высокие цели, и теперь, когда я стал американцем, я чувствую, что присоединился к команде-победителю».
Дома мы устроили праздничный ужин для своих друзей. Я надел рубашку и шляпу с изображением американского флага и не переставая улыбался, радуясь тому, что наконец официально стал американцем. Это означало, что я мог участвовать в выборах, я мог путешествовать по свету с американским паспортом. Со временем я даже мог бороться за какую-нибудь выборную должность.
Глава 16
Терминатор
Когда я впервые увидел макет афиши фильма «Терминатор», машину-убийцу изображал не я, а Оу-Джей Симпсон. За несколько недель до этого я столкнулся с Майком Мидевоем, главой компании «Орайон пикчерс», финансировавшей проект, на съемках сюжета о полицейском вертолете.
— У меня есть для вас самый подходящий фильм, — сказал он. — Он называется «Терминатор».
Во мне тотчас же зашевелилось недоброе предчувствие, потому что несколько лет назад уже выходил один дрянной боевик под названием «Экстерминатор»[18].
— Странное название, — пробормотал я.
— Ну, — сказал Майк, — название можно изменить. В любом случае, роль крупная, ведущая, очень героическая. — Он вкратце пересказал сюжет научно-фантастического фильма, в котором мне предстояло сыграть роль храброго солдата по имени Кайл Риз, который сражается с роботом, защищая девушку и спасая будущее. — Мы уже почти уговорили Оу-Джея Симпсона на роль терминатора, то есть, машины-убийцы. Почему бы нам всем не встретиться вместе? — предложил Мидевой. — Режиссер живет в Венисе, как раз рядом с вашей конторой.
Дело было весной 1983 года. Я читал множество сценариев, намереваясь заняться еще одним проектом параллельно с продолжением «Конана», съемки которого были намечены на конец года. Мне предлагали фильмы про войну, фильмы про полицейских и даже пару романтических историй. Больше всего мне пришелся по душе сценарий про Пола Баньяна, легендарного дровосека, настоящего мужчины. Мне понравилось то, что он борется со злом и несправедливостью, и я нашел очень смешным то, что закадычным другом у него синий бык. Был еще один сценарий «Большой плохой Джон» про героя фольклора, написанный по мотивам популярной песни 1961 года певца в стиле кантри Джимми Дина. В ней говорилось о таинственном необычайно сильном шахтере, который выручал своих собратьев, когда тех заваливало в шахтах, однако себя он спасти не смог. Теперь, когда я снялся в кассовом фильме, связанном с именами Дино Де Лаурентиса и «Юниверсал», студии и режиссеры обхаживали меня, предлагая все более хорошие сценарии. Незадолго до выхода на экраны «Конана» я сменил агента, подписав контракт с Лу Питтом, деятельным главой отдела кинокомпании «Интернешнл криэйтив менеджмент». Мне было неловко расставаться с Ларри Кубиком, который так мне помог, когда я еще был ничем в мире кино. Но я полагал, что у меня за спиной должно стоять крупное агентство вроде ИКМ, которое вело дела всех ведущих режиссеров и актеров и обладало необходимыми связями. И, разумеется, было приятно удостоиться самого теплого приема в одном из агентств, которые несколько лет назад мне отказали.
Мое сознание быстро приспособилось к тому новому миру, в котором я оказался. Я всегда говорил Марии, что моя цель — получать миллион долларов за фильм, и в контракте на второго «Конана» была прописана именно такая сумма. Но я уже больше не хотел быть только Конаном. От мысли снять несколько фильмов в духе Геркулеса, забрать деньги и заняться спортивными клубами, как это сделал Редж Парк, не осталось и следа. Я почувствовал, что мне нужно ставить перед собой более высокие цели.
«Теперь, когда студии сами обращаются ко мне, — говорил я себе, — что, если я полностью посвящу себя кино? Всерьез займусь актерским мастерством, всерьез займусь трюками, всерьез займусь всем тем, что нужно для экрана? А также начну по-настоящему рекламировать себя, рекламировать свои фильмы, продвигать, представлять их? Что, если я поставлю перед собой цель войти в пятерку ведущих голливудских актеров?»
Все говорят, что на вершине лишь считаная горстка настоящих мастеров, но я никогда не сомневался в том, что еще для одного место там всегда найдется. Мне казалось, что поскольку места наверху так мало, многим просто страшно, и они убеждают себя в том, что уютнее и спокойнее оставаться внизу. Однако на самом деле чем больше людей так мыслит, тем больше народу скапливается на нижней ступеньке! Не надо ходить туда, где толпа. Лучше идти туда, где пусто. И даже если дорога туда трудна, именно там мое место, и конкуренция там не такая острая.
Разумеется, было совершенно очевидно, что я никогда не стану таким актером, как Дастин Хоффман или Марлон Брандо, или таким комиком, как Стив Мартин, но я относился к этому совершенно спокойно. Я был нацелен на образы неправдоподобно могучих героев, какие воплощали на экране Чарльз Бронсон и Клинт Иствуд, а до них — Джон Уэйн. Вот это были те, на кого я равнялся. Я просмотрел все фильмы с их участием. Работа мне предстояла большая, — но зато передо мной открывалась возможность стать такой же яркой звездой, как и они. Я хотел встать в один ряд с ними и зарабатывать столько же. Как только все это оформилось у меня в сознании, я ощутил спокойствие. Потому что я четко увидел перед собой цель. Точно так же, как это было и в культуризме, я был уверен на все сто процентов, что добьюсь этой цели. Впереди появился новый образ, а я всегда считал, что если я его вижу и верю в него, то обязательно смогу до него дойти.
Мы с Лу Питтом уже присматривались к фильмам о войне и героическим эпопеям в качестве запасного варианта на тот случай, если «Конан» выдохнется. Хотя, по большому счету, это была лишь пустая трата времени, поскольку по условиям моего нынешнего контракта я на ближайшие десять лет полностью принадлежал Дино Де Лаурентису. Контракт обязывал меня сниматься в продолжениях «Конана» раз в два года, когда это сочтет нужным Дино, всего в пяти фильмах, и не браться ни за какие другие роли. Так что если бы «Конан» добился успеха, чего мы все желали, мы бы сняли третий фильм в 1986 году, четвертый — в 1988 году, и так далее, и заработали бы кучу денег. Лу успокоил меня относительно того, что я был связан контрактом: «Не беспокойтесь об этом. Если понадобится, мы перезаключим контракт на новых условиях». Поэтому я отбросил все тревоги. Мысль перейти от героев, у которых есть только одни мышцы, к серьезным ролям в качественных фильмах казалась мне все более притягательной.
Майк Мидевой договорился, чтобы я пообедал вместе с режиссером «Терминатора», а также с продюсерами Джоном Дейли и Гейл-Энн Херд. Я предварительно прочитал сценарий. Сценарий оказался очень неплохо написан, захватывающий и полный действия, но сюжет был странный. Сара Коннор, простая официантка, вдруг обнаруживает, что за ней охотится безжалостный убийца. На самом деле это Терминатор, робот, облеченный в человеческую плоть. Он был переправлен назад во времени из 2029 года, когда на Земле наступила эра ужаса. Компьютеры обезумели и спровоцировали ядерную катастрофу. Теперь они с помощью терминаторов добивают уцелевших представителей человеческой расы. Однако сопротивление людей крепнет, ход борьбы изменяется в их пользу, и у них есть харизматический предводитель по имени Джон Коннор — будущий сын Сары. Машины решают подавить восстание в зародыше, не дав Коннору даже появиться на свет. Поэтому они используют временной портал, чтобы отправить в прошлое терминатора, который выследит и уничтожит Сару в настоящем времени. Единственной надеждой на спасение для нее является Риз, молодой солдат, преданный Джону Коннору, которому удается проскочить во временной портал, прежде чем тот оказывается разрушен. Риз должен любой ценой остановить терминатора.
Джеймс Кэмерон, режиссер фильма, оказался худым деятельным мужчиной. Весь этот причудливый сюжет родился у него в голове. За обедом мы подробно обсудили фильм. Кэмерон жил в Венисе, и, подобно многим художникам оттуда, мне он показался гораздо более настоящим, чем, скажем, жители Голливуд-Хиллс. До этого он снял только одну картину — итальянский фильм ужасов под названием «Пиранья-2: Нерест», о котором я даже не слышал, но мне он сразу же понравился. Кэмерон рассказал, что искусству кино он учился у Роджера Кормена, режиссера, гения малобюджетных постановок. Уже по одной речи Кэмерона я почувствовал, как он хорошо технически подкован. Казалось, он знает все о кинокамерах и объективах, о том, как снимаются дубли, о софитах и освещении, о расстановке декораций. И еще Кэмерону были известны все всевозможные лазейки, позволяющие экономить деньги, чтобы можно было снять фильм стоимостью двадцать миллионов долларов всего за четыре миллиона. Четыре миллиона долларов — именно такой бюджет выделили «Терминатору».
Когда мы начали обсуждать фильм, я поймал себя на том, что меня больше интересует образ Терминатора, а не Риза, главного героя. У меня сложилось очень четкое представление о терминаторе. Я сказал Кэмерону:
— Вот что меня беспокоит. Тот, кто будет исполнять роль терминатора, будь то Оу-Джей Симпсон или кто-либо другой, для него очень важно иметь соответствующую подготовку. Потому что, если задуматься, раз этот тип на самом деле машина, он будет стрелять, не моргнув глазом. Когда он вставляет в автомат новый магазин, ему не нужно смотреть, попал ли он в приемное отверстие, потому что это делает машина, компьютер. Когда он убивает, у него на лице нет никакого выражения — ни радости, ни торжества, абсолютно ничего. Терминатор не думает, не моргает, не рассуждает, а только действует.
Я объяснил Кэмерону, какую подготовку, на мой взгляд, должен пройти актер. В армии нас учили производить неполную разборку и сборку оружия на ощупь. Тебе завязывают глаза, и ты должен разобрать перепачканный в грязи пулемет, вычистить его и снова собрать.
— Вот какую подготовку должен иметь актер, — закончил я. — Все то же самое, чем я занимался на съемках «Конана».
И я рассказал, как я часами учился размахивать мечом и срубать людям головы, пока это наконец не стало для меня второй натурой.
Когда принесли кофе, Кэмерон неожиданно спросил:
— А почему бы вам самому не сыграть Терминатора?
— Нет, нет, я не хочу отступать назад.
Реплик у Терминатора должно было быть еще меньше, чем у Конана, — в конце концов их оказалось всего восемнадцать, — и я боялся, что зрители вообразят, будто я стараюсь избегать роли со словами, или, что еще хуже, мои реплики вырезают при монтаже, поскольку звучат они ужасно.
— Я считаю, вы идеально подходите на роль Терминатора, — настаивал Кэмерон. — Я вас послушал и твердо заявляю, что вы хоть завтра можете приступать к съемкам! Мне больше не надо будет объяснять вам, в чем суть роли. До вас еще никто не понимал этот образ. — И он добавил: — И вы не сказали ни слова о Кайле Ризе.
Напоследок Кэмерон припас главный аргумент.
— Знаете, очень немногим актерам удавалось передать образ машины. — По его словам, одним из них был Юл Бриннер, сыгравший робота-убийцу в научно-фантастическом триллере 1973 года «Мир Дикого Запада». — Это очень сложная, очень тонкая задача с точки зрения актерского мастерства. И, Арнольд, это же заглавная роль! Вы будете Терминатором. Представьте себе афишу: «Терминатор: Шварценеггер».
Я пытался возразить, что моей карьере не пойдет на пользу, если за мной закрепится образ злодея. К этому можно было обратиться позже, но пока что я хотел играть положительных героев, чтобы зрители привыкли воспринимать меня как героический персонаж. Кэмерон не соглашался. Достав листок бумаги, он быстро набросал рисунок.
— Все зависит от вас, каким вы представите этот образ, — сказал он. — Терминатор — это машина. Машина эта ни плохая, ни злая. Если сыграть эту роль интересно, вы сможете представить Терминатора героем, которым будут восхищаться за его способности. И многое зависит от нас: как мы будем снимать, как будем редактировать…
Кэмерон показал набросок меня в роли Терминатора. Ему удалось прекрасно передать холодный безучастный взгляд. Я мог бы играть роль, отталкиваясь от этого рисунка.
— Я абсолютно убежден, — закончил Кэмерон, — что если вы исполните эту роль, образ Терминатора станет одним из самых запоминающихся в истории кино. Я вижу вас в этом образе, вы машина, и вы полностью это осознаете. Вы прочувствовали эту роль.
Я пообещал еще раз перечитать сценарий и подумать. Тут принесли счет за обед. В Голливуде актеры никогда не платят. Но Джон Дейли никак не мог найти свой бумажник, Гейл-Энн Херд забыла сумочку, а Кэмерон обнаружил, что у него также нет денег. Это была сцена из комедии: все стояли и шарили по карманам. Наконец я сказал:
— У меня есть деньги.
После того как мне пришлось одалживать у Марии деньги на билет на самолет, я взял за правило никогда не выходить из дома без тысячи наличными и безлимитной кредитной карточки. Поэтому я заплатил за всех, и все были смущены.
Мой агент отнесся к этому предложению скептически. Расхожая голливудская мудрость гласит, что роль злодея ставит крест на карьере актера. К тому же, как только я ставил перед собой цель, мне всегда было трудно менять планы. И все же по многим причинам «Терминатор» казался мне именно тем, что я искал. Наконец мне предлагалась возможность сбросить набедренную повязку и одеться в настоящую одежду! Главным будет действие и актерская игра, а не только то, как я раздираю на груди рубашку. Терминатор — бесконечно твердый персонаж, в черной кожаной одежде и непроницаемых черных очках. Я чувствовал, что в таком обличье я засияю. Пусть слов у меня будет немного, но зато я приобрету навыки обращения с современным оружием. Сценарий был замечательный, режиссер произвел на меня впечатление человека умного и страстно увлеченного, и деньги были хорошие: 750 000 долларов за шесть недель съемок здесь, в Лос-Анджелесе. И все же проект казался мне недостаточно серьезным, и я не хотел рисковать своей репутацией, взявшись за что-то новое.
Я понимал, что если отлично поработаю в «Терминаторе», это откроет передо мной новые двери. Ключевым моментом было то, что следующая роль необязательно должна была быть ролью злодея. Больше того, мне обязательно следовало какое-то время отказываться от ролей злодеев. Я не хотел искушать богов кино, исполняя роль злодея больше одного раза.
Мне потребовался всего один день, чтобы принять решение: я перезвонил Кэмерону и сказал, что берусь за роль машины-убийцы. Его радость не имела границ, но он понимал, что прежде чем что-либо начинать, мы должны получить «вольную» у Дино Де Лаурентиса.
Когда я вошел к Дино в кабинет, меня встретил не тот раздражительный человечек, которого я оскорбил несколько лет назад. Его отношение ко мне изменилось на милостивое, чуть ли не отцовское. То же самое я неоднократно испытывал со стороны Джо Уайдера. Я задвинул на задворки сознания то, как Дино в самом начале наших контактов отхватил мои пять процентов за «Конана». Я рассудил, что теперь это уже не имело значения, и я всегда предпочитаю действовать, опираясь на позитивное. Стоя в кабинете Дино, я сосредоточил теперь внимание не на непомерно огромном письменном столе, а на статуэтках и наградах со всего мира: «Оскары» и «Золотые глобусы», итальянские награды, немецкие награды, французские награды, японские награды. Я бесконечно восхищался Дино за то, чего он достиг. Начиная с 1942 года, он так или иначе был причастен более чем к пятистам фильмам и официально значился продюсером ста тридцати картин. Гораздо важнее было учиться у него, чем припоминать те глупые пять процентов. К тому же, Дино выполнил свое обещание заплатить мне за «Конана-2» миллион, тем самым позволив мне осуществить свою мечту. Я был признателен ему за это.
Дино и без слов понял, зачем я пришел к нему. Он знал, что я получаю другие предложения, и, наверное, то обстоятельство, что и другие видные люди Голливуда проявляли ко мне интерес, заставляло его еще больше ценить меня. Дино также сознавал, что образ мышления у меня скорее как у бизнесмена, чем как у обыкновенного актера, и что я понимаю его проблемы. «Передо мной открываются потрясающие возможности, и я хочу получить достаточно свободы, чтобы в промежутках между фильмами о Конане заниматься чем-нибудь еще», — начал я. Я напомнил, что мы можем снимать только один фильм в два года, поскольку прокатчикам нужно два года, чтобы максимально раскрыть потенциал каждой ленты. «Так что остается время и для других проектов», — настаивал я. Я рассказал о «Терминаторе» и двух-трех других заинтересовавших меня фильмах.
Дино запросто мог бы продержать меня связанным по рукам и ногам все десять лет. Однако он проявил гибкость. Когда я полностью выложил все, что у меня было, он кивнул и сказал: «Я хочу работать с тобой и снять много фильмов с твоим участием. Конечно, я тебя понимаю». В итоге мы договорились, что будем снимать продолжения фильмов про Конана до тех пор, пока они будут приносить прибыль. И если я, помимо того, соглашусь сняться у Дино в современном боевике (в каком именно, будет решено позже), он разрешит мне участвовать в любых других проектах. «Ступай и снимайся в своих фильмах, — сказал Дино. — Когда у меня будет готов сценарий, я тебя позову».
Единственным дополнительным условием было то, что я не должен был отвлекаться от «Конана-2», поэтому освободился я только тогда, когда весь фильм был отснят. Мне пришлось вернуться к Кэмерону и Дейли и спросить, готовы ли они отложить съемки «Терминатора» до весны следующего года. Они согласились. Я также прояснил этот вопрос с Майком Мидевоем.
По сравнению с «Конаном-варваром» «Конан-разрушитель» казался поездкой в «Клуб Мед»[19]. Мы снимали в Мексике, бюджет был сопоставим с бюджетом первого «Конана», поэтому можно было не скупиться на костюмы и декорации. Вот только нам недоставало Джона Милиуса, который не имел возможности снимать продолжение и даже не смог принять участие в написании сценария. Вместо этого студия взяла на себя гораздо более активную роль, что привело, на мой взгляд, к большим ошибкам.
Все мысли «Юниверсал» были заняты «Инопланетянином». Компания заработала на этом сверхпопулярном фильме Спилберга такие деньги, что ее руководство решило и из «Конана» сделать кино для всей семьи. Кто-то даже подсчитал, что если бы «Конан-варвар» был отнесен к категории «детям до 13» вместо «детям до 18», продажа билетов увеличилась бы в полтора раза. Главная мысль заключалась в том, что чем шире зрительская аудитория у фильма, тем большим будет его успех.
Но из Конана-варвара нельзя было сделать Конана-няньку. Этот образ никак не соответствовал категории «детям до 13». Это был свирепый воин, жаждущий покорять и побеждать. Героем Конана делали его телосложение, его искусство воина, способность терпеть боль, его преданность и честность, и в придачу немного юмора. Укрощение Конана до категории «детям до 13», возможно, вначале и расширило бы зрительскую аудиторию, однако в конечном счете это подорвало его образ, поскольку самые ярые поклонники Конана остались недовольны. В первую очередь нужно удовлетворять запросы лучших клиентов. Кто читал книги про Конана? Кто фанатично следил за его приключениями на стр. х комиксов? Эти люди воочию доказали, что «Конан-варвар» пришелся им по вкусу. Поэтому чтобы продолжение понравилось им еще больше, нужно было усовершенсвовать сюжет, сделать его более сочным, а батальные сцены — еще более выразительными. Стремление сосредоточить внимание на рейтингах было ошибочным.
Я четко высказал свою точку зрения Дино, Рафаэлле и руководству студии, и последовали долгие жаркие споры. «Вы трусливо поджимаете хвост, — настаивал я. — Вы изменяете всему тому, что составляло суть „Конана“. Наверное, вам лучше отказаться от дальнейшей работы, если вас так смущает насилие и образ героя. Просто откажитесь от „Конана“ или продайте права на него кому-либо другому. Но только не делайте то, что не будет „Конаном“». Бесполезно. В конце концов, мне пришлось принять решение студии, поскольку я был связан контрактом.
На этот раз режиссером был Ричард Флейшер. Он уже сорок лет снимал кино в Голливуде, в том числе такие выдающиеся фильмы, как «Тора! Тора! Тора!» и «20 000 лье под водой». Не ему пришла в голову мысль усмирить Конана до категории «детям до 13», однако в свои шестьдесят шесть лет он был рад получить заказ и не собирался спорить со студией и с Дино. Ему сказали добиться общей атмосферы комиксов, добавить приключений и фантазии и вместо Ницше и крови использовать волшебные замки. Во всех остальных отношениях Ричард как режиссер в «Конане-разрушителе» поработал выше всяческих похвал, однако он неукоснительно выполнял все требования студии.
Скрашивала съемки только возможность поработать вместе с Уилтом Чемберленом и Грейс Джонс. Рафаэлла продолжила традицию Милиуса приглашать на главные роли не профессиональных актеров, а интересных людей. По сюжету царица-чародейка обещает Конану воскресить его погибшую возлюбленную Валерию, если тот добудет для нее кое-какие драгоценные камни и волшебный бивень. В помощь она дает ему свою молодую племянницу, единственное человеческое существо, которое может брать в руки драгоценные камни, и капитана дворцовой стражи, великана Бомбату, который должен будет убить Конана, как только тот добудет сокровища.
Роль Бомбаты стала для Чемберлена в кино первой. Мало того, что он был одним из самых рослых баскетболистов за всю историю; при своих семи футах одном дюйме Уилт-Ходуля служил живым свидетельством того, что силовые упражнения не влияют отрицательно на гибкость мышц. Он набирал в клубе «Юниверсал» полный комплект гирь и гантелей и выполнял распрямления трехглавой мышцы с двухсотсорокафунтовой штангой с такой легкостью, как будто она ничего не весила. На площадке Уилт с 1959 по 1972 год играл так мощно и упорно, что никто не мог сдвинуть его с пути. Я воочию убедился в его атлетизме, увидев, как он фехтует на мечах.
Однако самая интересная схватка произошла между Уилтом и Грейс Джонс. Грейс играла роль разбойницы по имени Зула, излюбленным оружием которой была боевая палка, — этой палкой она во время батальных сцен случайно отправила в больницу двух каскадеров. Я знал ее еще по той толпе, которая собиралась в Нью-Йорке у Энди Уорхола: модель шести футов роста, театральная художница, талантливая музыкантша, умеющая становиться по-настоящему свирепой. Грейс занималась полтора года, готовясь к этим съемкам. Они с Чемберленом постоянно спорили в гримерном трейлере о том, кто из них на самом деле чернее. Уилт называл ее афроамериканкой, а Грейс, родившаяся и выросшая на Ямайке, просто взрывалась от гнева.
— Никакая я не афроамериканка! — кричала она. — Не смей меня так называть!
Гримерный трейлер на съемках — это то место, где все говорят то, что хотят. Если кого-либо что-то тревожит, это можно услышать именно там. Иногда актеры приходят в трейлер веселые, жизнерадостные, довольные собой; но бывает, что они буквально ищут ссоры. Возможно, это проявление неуверенности в себе. А может быть, в следующей сцене у них слишком много реплик, они в ужасе, и любая мелочь выводит их из себя.
Кое-кто из знаменитостей гримировался в отдельном трейлере. Мне это не нравится. Ну почему я должен сидеть один и не общаться с остальными членами съемочной группы? Я всегда шел гримироваться в общий трейлер. Там можно услышать разговоры обо всем: обсуждение предстоящих эпизодов, жалобы на фильм, то, над чем кому-то приходится работать.
С гримерным трейлером не сравнится ни один салон красоты, поскольку у актрис, разумеется, проблем во много раз больше, нежели у обычных домохозяек. «Сейчас мне предстоит сниматься в этой сцене, а она мне не нравится, и что мне делать?» Или: «У меня сегодня вскочил прыщ на лбу, как от него избавиться?» Вероятно, главный оператор уже сказал этой актрисе: «Я не хирург, я не могу вырезать прыщ». И вот теперь она в ужасе и возвращается в гримерный трейлер.
Но в первую очередь здесь обсуждали личные проблемы. Актеру приходится очень нелегко, когда он два, три, пять месяцев на съемках, вдали от дома, оторванный от семьи. Ребята говорят о детях, оставшихся дома, говорят о своих женах, которые могут им изменять. Говорят все, и каждый старается вставить свое слово: актеры, гримеры. Но тут входит режиссер. Его беспокоит настрой одного из актеров. Иногда здесь можно увидеть обнаженных людей, которым наносят татуировку для какой-нибудь сцены. Это замечательно для комедии или драмы, но в гримерном трейлере к этому относятся совершенно равнодушно. Споры Уилта и Грейс получались крайне бурными. Я не мог взять в толк, откуда в них столько враждебности, однако это было так.
— Я не такая, как ты! — кричала Грейс. — Я веду свою родословную не от необразованных рабов. Я родом с Ямайки, я говорю по-французски, и мои предки никогда не были рабами.
Слово «ниггер» звучало постоянно, что приводило меня в ужас. Уилт говорил:
— Во мне нет ничего черного! Не корми меня этим дерьмом! Я живу в Беверли-Хиллс среди белых, я трахаю только белых женщин. Я езжу на таких же машинах, что и белые, у меня есть деньги, как и у белых. Так что это ты ниггер, твою мать!
Как-то раз я не выдержал и вмешался:
— Так, так, так, так, уймитесь! Ребята, пожалуйста, это гримерный трейлер, давайте обойдемся без споров. Понимаете, атмосфера в гримерном трейлере должна быть спокойной, тихой, потому что актеры готовятся здесь к следующей сцене. Так что не надо заводиться. К тому же, вы давно в последний раз смотрелись в зеркало? Как вы можете отрицать, что вы черные? Я хочу сказать, вы оба черные!
На что они ответили:
— Нет, нет, ты ничего не понимаешь, это не имеет никакого отношения к цвету кожи. Все дело в позиции, все дело в корнях.
Их аргументы были очень сложными. На самом деле они спорили не о цвете кожи, а о том, какие различные этнические группы попали в Америку. Было забавно слушать, как двое негров обвиняют друг друга в том, что они чернокожие. Потом мы смеялись, вспоминая все это; к концу съемок Грейс и Уилт были уже неразлучными друзьями. Оба были живые, очень талантливые люди. И спорили они просто ради забавы.
Мексика быстро стала для меня одним из любимых мест для съемок. Съемочная группа работала очень усердно, декорации возводились невероятно быстро и качественно. Все соответствовало старым европейским стандартам. Если требовалось что-нибудь прямо сейчас — скажем, на заднем плане склон горы, — через два часа склон был уже готов, с пальмами, соснами или тем, что требовала сцена.
В «Конане-разрушителе» было так много езды верхом, что мы не могли расстаться с лошадьми даже в свободное от съемок время. Когда ко мне в гости приезжала Мария, мы с ней отправлялись верхом в горы. Мария великолепно держалась в седле; она выросла в традициях английской верховой езды. Мы привязывали к седлам корзинки с едой и бутылкой вина и уезжали на целый день, чтобы отдохнуть в тишине, помечтать. У нас не было никаких забот, никаких обязанностей.
В феврале 1984 года я вернулся из Мексики, готовый приступить к подготовке к «Терминатору». У меня оставался всего один месяц до начала съемок. Передо мной стояла задача овладеть холодным поведением киборга, начисто лишенным эмоций.
Я ежедневно занимался с оружием, разбирая и собирая его вслепую, до тех пор, пока движения не становились автоматическими. Кроме того, я много времени проводил в тире, осваивая целый арсенал различных видов стрелкового оружия, привыкая к звуку встрелов, чтобы не моргать, нажимая на спусковой крючок. Как Терминатор я, передергивая затвор и вставляя новый магазин, не должен был смотреть на автомат, как не смотрел на свой меч Конан, засовывая его в ножны. И, разумеется, мне нужно было одинаково хорошо пользоваться обеими руками. Всего этого можно было добиться только регулярной тренировкой. Я повторял каждое движение по тридцать, сорок, пятьдесят раз, пока оно не становилось чем-то совершенно естественным. Еще во времена занятий культуризмом я уяснил, что все определяется количеством повторов. Чем больше миль ты проедешь на лыжах, тем лучше будешь кататься; чем больше раз ты повторишь какое-то упражнение, тем четче прорисуются мышцы. Я свято верю в напряженный труд, в то, что все добывается потом, и не останавливаюсь, пока дело не сделано, так что такая работа пришлась мне по душе.
Для меня остается загадкой, почему я понял сущность Терминатора. Разучивая роль, я как заклинание повторял слова Риза, обращенные к Саре Коннор: «Слушай и запоминай. Там терминатор. Его нельзя купить. С ним нельзя договориться. Он не чувствует жалости, раскаяния и страха. И он не остановится до тех пор, пока не убьет тебя». Я работал над тем, чтобы создать образ машины, лишенной всего человеческого, абсолютно бесстрастной, не делающей никаких лишних движений, запрограммированной во что бы то ни стало выполнить поставленную задачу. Поэтому когда Терминатор заходит в полицейский участок, где укрылась Сара, и говорит дежурному: «Я друг Сары Коннор. Мне сказали, что она здесь. Я могу с ней увидеться?», а тот отвечает: «Быстро не получится. Если хотите подождать, вот скамейка», зритель понимает, что дальше последует что-то неприятное.
Кэмерон обещал мне сделать Терминатора фигурой героической. Мы долго обсуждали, как этого добиться. Как заставить зрителей восхищаться киборгом, который разгромил полицейский участок, зверски убив три десятка полицейских? Ключом явилось сочетание того, как я сыграл роль, и того, как Кэмерон снял этот образ, плюс те мелочи, с помощью которых он представил полицейских безмозглыми тупицами. Вместо того чтобы быть компетентными защитниками общественного порядка, они не знают, что им делать, и постоянно отстают на шаг от Терминатора. Поэтому зритель думает: «Они тупы, они ничего не понимают, и к тому же у них чересчур высокое самомнение». И Терминатор безжалостно с ними расправляется.
Такие люди, как Кэмерон, стремящиеся все держать в своих руках, обожают ночные съемки. Это позволяет режиссеру полностью контролировать освещение, потому что он сам его создает. Ему не нужно соперничать с солнцем. Он начинает с кромешной темноты и дальше добавляет то, что ему нужно. Если требуется снять панораму пустынной улицы так, чтобы зритель с первого взгляда почувствовал, что лучше держаться отсюда подальше, проще сделать это ночью. Поэтому большинство эпизодов «Терминатора» снималось после наступления темноты. Конечно, для актеров ночные съемки означают мучительный режим, да и удовольствия это доставляет гораздо меньше, чем съемки при свете дня.
Кэмерон напоминал мне Джона Милиуса. Он страстно любил кино, знал его историю, все выдающиеся фильмы, режиссеров, сценарии. Кэмерон мог бесконечно говорить о технических приемах. Я начинал терять терпение, когда он заводил речь о чем-то невозможном. Я думал: «Ну почему ты просто не можешь снимать фильм как надо? Я хочу сказать, Спилберга и Копполу кинокамеры устраивали. Альфред Хичкок снимал прекрасные фильмы и не жаловался на оборудование. А ты кто такой, твою мать?» Не сразу я понял, что Джим — замечательный режиссер.
Кэмерон безукоризненно ставил все сцены, особенно те, которые были насыщены действием. Он приглашал лучших каскадеров и заранее подробно объяснял им, что хочет от них в том или ином эпизоде, словно тренер, настраивающий игроков на матч. Скажем, из переулка на бульвар вылетают две машины, в сплошной поток, все сворачивают кто куда, стараясь избежать столкновения, одну машину заносит, она задевает бампер пикапа, движущегося в противоположном направлении. Сам Джим снимал эту сцену общим планом, а затем выбирал кадры с других ракурсов. Он прекрасно разбирался во всех тонкостях трюков, и каскадеры чувствовали, что говорят с ним на одном языке. Они шли на риск и делали все, что хотел от них Кэмерон.
Скорее всего, в три часа ночи, когда снимались эти сцены, я спал в своем трейлере. Мне давали немного передохнуть, и я отправлялся урвать пару часов сна. Но, просматривая на следующий день отснятый материал, я проникался благоговейным почтением. Поразительно, откуда у режиссера, снимающего всего второй свой фильм, было столько мастерства и уверенности, чтобы проворачивать такое!
На съемочной площадке Кэмерон вникал во все детали и постоянно был на ногах, поправляя то или это. Казалось, у него есть глаза на затылке. Даже не поднимая взгляд на потолок, он говорил: «Дэниэл, черт побери, дай мне этот софит, и я уже говорил тебе поставить белый экран! Или мне нужно подняться к тебе и сделать все самому, твою мать?» И Дэниэл едва не падал со своего помоста на высоте девяносто футов. Откуда Кэмерон все узнал? Джим знал всех по именам и ясно давал понять, что шутки с ним плохи и халтурить он никому не позволит. Так что даже и не пытайтесь! Он кричал, устраивал публичные разносы, при всем при этом пользуясь профессиональной терминологией, и осветитель, к примеру, думал: «Он разбирается в свете лучше меня. Надо будет сделать все так, как он говорит». Это было хорошим уроком для такого человека, как я, до того не обращавшего внимания на подобные мелочи.
Однако я понимал, что Кэмерон не просто замыкается на деталях, — он обладал даром видеть общую картину; в первую очередь это относилось к тому, как будут выглядеть на экране женщины. За два месяца до начала работы над «Терминатором» Кэмерон написал сценарии к фильмам «Чужие» и «Рэмбо: Первая кровь, часть 2». «Рэмбо» демонстрирует, что он знал, как представить героев-мужчин; однако самым выразительным персонажем в «Чужих» является женщина: это роль Рипли, сыгранная Сигурни Уивер. И образ Сары Коннор в «Терминаторе» также получился сильным и героическим.
И это было верно не только в отношении фильмов Джима. Женщины, которых он брал себе в жены, хотя их и набрался длинный список, все до одной принадлежали к типу тех, с кем лучше не связываться. Одна из продюсеров «Терминатора» Гейл-Энн Херд вышла за Джима замуж чуть позже, во время работы над «Чужими». Ее задача заключалась в том, чтобы наш фильм уложился в бюджет — который в конечном счете все же растянулся до шести с половиной миллионов долларов. Однако даже эта цифра оказалась крайне тесной для такого амбициозного фильма. Гейл-Энн, которой тогда было под тридцать, занялась производством фильмов после окончания Стэнфордского университета, начав секретаршей у Роджера Кормена. Она была страстно влюблена в кино и полностью отдавалась очередному проекту. Как-то раз вместе со своей подругой Лизой Сонн, помощником художника-постановщика, Гейл-Энн пришла к нам домой в три часа ночи и разбудила меня, чтобы поговорить о фильме.
— Народ, откуда вы возвращаетесь? — спросил я.
— Ну да, мы возвращаемся с веселой вечеринки, — ответили они.
Обе были немного навеселе. Внезапно я поймал себя на том, что увлеченно обсуждаю «Терминатора»: что нужно сделать, где пригодится моя помощь. Кто занимается подобными вещами в три часа ночи? Я был в восторге.
Гейл-Энн постоянно отводила меня в сторону, чтобы обсудить сценарий, поговорить о съемках, о тех проблемах, которые приходилось решать. Она была настоящей профессионалкой и привыкла действовать жестко, однако когда ей казалось, что это поможет, она могла становиться самой любезностью. Она сидела у меня на коленях в моем трейлере в шесть часов утра, говоря: «Всю ночь ты так напряженно работал, но ты ничего не будешь иметь против, если мы задержим тебя еще на три часа и продолжим съемки? Иначе нам никак не успеть». Я всегда очень хорошо отношусь к тем, кто относится к своей работе как к чему-то личному и готов трудиться по двадцать четыре часа в сутки. Но при этом Гейл-Энн не могла обойтись без посторонней помощи, оскольку для нее «Терминатор» был далеко не тысячным фильмом. Поэтому хотя на моем месте многие актеры после подобной просьбы хватали бы телефон и звонили своему агенту, я с радостью соглашался на сверхурочные.
После масштабных, дорогих съемок за границей, организованных студией «Юниверсал», ночной прижимистый мир «Терминатора» казался чем-то совершенно необычным. Я уже не был частью огромной машины, я больше не чувствовал себя просто актером. Я участвовал в создании фильма. Гейл-Энн находилась в соседнем трейлере, решая вопросы постановки, а Джим постоянно привлекал меня к принятию решений. Джон Дейли, вложивший в фильм деньги, также часто присутствовал на съемках. Но больше не было никого. Все вопросы разбирали мы вчетвером. Каждый из нас только начинал свою карьеру, и нам хотелось добиться настоящего успеха.
То же самое можно было сказать обо всех ключевых фигурах в съемочной группе. Среди них не было никого с именем, никто еще не заработал больших денег. Стэн Уинстон получил возможность проявить себя в полной мере, взяв на себя постановку спецэффектов терминатора, включая все движущиеся части в жутких кадрах, снятых крупным планом. То же самое можно было сказать и про художника по гриму Джеффа Доуна и Питера Тотпала, специалиста по прическам, придумавшего, как сделать так, чтобы волосы Терминатора казались обгоревшими острыми иглами. Этот фильм обеспечил всем нам мировое признание.
Я даже не пытался устанавливать отношения с Линдой Хэмилтон и Майклом Бином, исполнителями ролей Сары Коннор и Кайла Риза. Как раз наоборот. У обоих было много экранного времени, однако они никак не были связаны с моим персонажем. Терминатор был машиной. Ему не было никакого дела до того, чем они занимались. Его задача заключалась лишь в том, чтобы убить их и двигаться дальше. Мне рассказывали про эпизоды, снятые в мое отсутствие. Все было хорошо, потому что Линда и Майкл играли здорово и раскрывали образы своих героев. Однако в данной ситуации никаких отношений между нами не было. Чем меньше общения, тем лучше. Я хочу сказать, боже упаси от отношений машины и человеческого существа. Так что я выбросил их из головы. Казалось, у них была какая-то своя драма, которая меня никак не касалась.
Съемки «Терминатора» вряд ли можно было назвать веселыми. Как можно веселиться, взрывая все вокруг, когда все измучены огромным давлением в плане того, чтобы правильно выполнить сложные действия и добиться желаемых зрительных образов? Вся радость заключалась в том, что мы делали нечто совершенно необузданное. Я думал: «Замечательно. Это будет фильм ужасов, наполненный действием. Или, точнее, я даже не знаю, что это будет, это будет нечто бесподобное».
Большую часть времени все мое лицо было вымазано клеем, чтобы закреплять приспособления для специальных эффектов. К счастью, кожа у меня крепкая, поэтому химические реактивы не слишком ее разъедали, но все же это было ужасно. Надевая красный глаз Терминатора поверх своего собственного, я чувствовал провод, по которому подавался ток к подсветке, ощущал, как нагревается при работе лампочка. Я учился действовать механической рукой, в то время как моя собственная рука часами оставалась привязанной за спиной.
Кэмерон постоянно преподносил какие-нибудь сюрпризы. Однажды рано утром, когда меня только загримировали под Терминатора, он сказал: «Садись в микроавтобус. Едем снимать одну сцену». Мы приехали на пустынную улицу в жилом квартале, и Кэмерон сказал: «Видишь вон ту легковую машину? Она подготовлена к съемкам. По моему знаку подойдешь к водительской двери, оглянешься по сторонам, выбьешь стекло, откроешь дверь и сядешь за руль, заведешь машину и уедешь». Как выяснилось, у нас не было денег, чтобы официально приобрести у городских властей разрешение произвести натурные съемки эпизода, в котором Терминатор угоняет машину, поэтому нам пришлось поступить так. Я почувствовал себя сопричастным к изобретательности Джима, вынужденного прибегать к всевозможным уловкам, чтобы избегать лишних трат и укладываться в бюджет.
Больше всего его выводили из себя неуклюжие идеи, особенно если речь шла о сценарии. Так, я как-то решил, что в «Терминаторе» недостаточно смешных моментов. В одном эпизоде киборг заходит в дом и проходит мимо холодильника. И вот я решил, а что если дверь холодильника будет приоткрытой или Терминатор сам ее откроет. Внутри банка пива, он не знает, что это такое, выпивает пиво, оно ударяет ему в голову, и он какое-то мгновение ведет себя неадекватно… Джим перебил меня, не дав договорить. «Это же машина, Арнольд, — сказал он. — Это не человеческое существо, и даже не инопланетянин. Она не может опьянеть».
Больше всего мы спорили по поводу фразы «Я вернусь». Разумеется, именно ее Терминатор произносит перед тем, как разгромить полицейский участок. Мы долго не могли снять этот эпизод, потому что я настаивал на варианте «Я еще вернусь». Мне казалось, что так эта фраза должна была звучать по-мужски, более угрожающей.
— Твой вариант звучит по-женски, — жаловался я, повторяя фразу для Джима, чтобы он смог полностью ее прочувствовать. — Послушай сам: «Я вернусь. Я вернусь. Я вернусь». По-моему, тут недостает твердости.
Кэмерон посмотрел на меня так, словно я спятил.
— Остановимся на «я вернусь».
Однако я еще не был готов уступить, и спор продолжался. В конце концов, Джим крикнул:
— Послушай, просто доверься мне, хорошо? Я не учу тебя, как играть роль, а ты не учи меня, как писать сценарий!
И мы сняли эпизод так, как было написано в сценарии. Сказать по правде, хоть я уже много лет учил английский, я до сих пор не до конца понимал все его тонкости. Но я усвоил один урок: авторы никогда ничего не меняют. Джим работал не с чьим-то чужим сценарием, а со своим собственным. В этом отношении он был еще хуже Милиуса. Он не собирался менять ни одной запятой.
Когда летом того года «Конан-разрушитель» вышел на экраны, я буквально из кожи лез, продвигая фильм. Я участвовал во всех общенациональных и местных телепередачах, куда меня только приглашали, начиная с «Поздно вечером» с Дэвидом Леттерманом, давал интервью всем газетам и журналам, от крупных до самых маленьких. Мне приходилось нажимать на рекламный отдел «Юниверсал», добиваясь зарубежных турне, и это несмотря на то, что пятьдесят миллионов долларов, больше половины всех сборов, были получены за пределами Соединенных Штатов. Я был решительно настроен сделать все возможное для того, чтобы моя первая роль стоимостью миллион долларов имела оглушительный успех.
В конечном счете, второй фильм про Конана оставил «Конана-варвара» позади, собрав в мировом прокате сто миллионов долларов. Однако хоть это было хорошо для моей репутации, для торговой марки дело обстояло далеко не так радужно. В Соединенных Штатах «Конан-разрушитель» выходил на экраны меньше своего предшественника и собрал только тридцать один миллион долларов, то есть на 23 процента меньше. Наши опасения оправдались. Превратив Конана в «милого варвара, друга всей семьи», по меткому выражению кинокритика Роджера Эберта, студия отвратила от продолжения существенную часть стойких поклонников.
Мне казалось, что с Конаном все кончено: этот проект вел в тупик. Возвратившись из рекламных турне, я снова встретился с Дино Де Лаурентисом и решительно заявил, что больше не буду сниматься ни в каких фильмах про доисторические времена — только фильмы про современность. Как оказалось, Дино также охладел к Конану. Вместо того чтобы выплачивать мне миллионы за новые продолжения, он предпочел бы снять с моим участием какой-нибудь боевик, хотя сценария у него по-прежнему еще не было. Так что пока я был свободен и мог дальше заниматься такими проектами, как «Терминатор».
Наша встреча получилась очень доброжелательной, — вот только Дино не был бы самим собой, если бы не попросил об одном одолжении. Прежде чем я навсегда повесил свой меч на стену, он сказал:
Читать бесплатно другие книги:
