Мизери Кинг Стивен

1

Хотя Йен Кармайкл не покинул бы Литтл-Данторп за все бриллианты из сокровищницы английской королевы, он вынужден был признаться самому себе, что таких дождей, как в Корнуолле, не бывает больше нигде в Англии.

У входной двери висело старое полотенце, и Йен, сняв сапоги и плащ, с которого капало, насухо вытер им свои темно-каштановые волосы.

Из гостиной доносились журчащие звуки мелодии Шопена, и Йен застыл на пороге с полотенцем в левой руке.

Теперь по его щекам текли не капли дождя, а слезы.

Он припомнил, как Джеффри говорил: Старик, тебе нельзя плакать при ней, кикогда не смей этого делать!

Разумеется, Джеффри был прав – старина Джеффри редко ошибается, – но временами, когда он оставался один, сознание того, как близко от Мизери прошла коса Смерти, неожиданно охватывало его, и тогда было почти невозможно удержаться от слез. Он ведь так ее любил; без нее он бы умер. Без Мизери жизнь утратила бы для него всякий смысл и покинула бы его.

Родовые схватки были долгими и тяжелыми, но, по словам повитухи, не дольше и не тяжелее, чем у множества молодых женщин, у которых ей доводилось принимать роды. Только после полуночи, через час после того, как Джеффри ускакал за доктором в грозовую ночь, повитуха начала беспокоиться. Только когда началось кровотечение.

– Дорогой мой Джеффри! – произнес он вслух и прошел в просторную и жарко, как всегда в Западной Англии, натопленную кухню.

– Что вы сказа-али, молодой господин? – спросила старая миссис Рэмедж, своенравная, но симпатичная экономка семьи Кармайклов, появляясь из буфетной. От ее надетого набекрень чепца, как всегда, пахло нюхательным табаком, пристрастие к которому она вот уже долгие годы убежденно называла тайным пороком.

– Нет, миссис Рэмедж, это я так, – сказал Йен.

– Но там с вашего плаща ка-апает, я сама слышала, так вы там чуть не потонули, как я посмотрю!

– Ну да, почти что так, – отозвался Йен, а сам подумал: Если бы Джеффри тогда привез доктора десятью минутами позже, она, наверное, умерла бы.

Он всегда старался отогнать от себя эту мысль – слишком она мрачная и к тому же бесполезная, но эта мысль о жизни без Мизери обладала ужасной силой и время от времени пробиралась в его мозг.

Печальные размышления были прерваны здоровым криком младенца; его сын проснулся и требовал обеда. Йен услышал негромкий голос Энни Уилкс, умелой няньки Томаса, которая принялась успокаивать его и менять ему пеленки.

– Славно сегодня кричит ваш мальчик, – заметила миссис Рэмедж. На мгновение Йен снова удивился, что стал отцом и у него есть сын, и тут жена окликнула его с порога:

– Здравствуй, дорогой.

Он взглянул на нее, на свою Мизери, на свою любимую. Она стояла в дверях; ее роскошные каштановые волосы, отливавшие на свету темно-рыжим, рассыпались по плечам. Она все еще была болезненно худа, но на ее щеки, как заметил Йен, уже начал возвращаться румянец. В темных глубоких глазах отражался свет ламп, и они сверкали, как два бриллианта чистой воды на черном бархате витрины ювелира.

– Дорогая! – крикнул Йен и бросился к ней – как в тот день в Ливерпуле, когда все были уверены, что проклятие Безумкого Джека Уикершема сбылось и ее похитили пираты.

Миссис Рэмедж поспешно вспомнила, что недоделала кое-что в гостиной, и оставила их наедине. Надо заметить, удалилась она с улыбкой. Миссис Рэмедж также иногда не могла удержаться от мыслей о том, какой была бы их жизнь, если бы Джеффри и доктор приехали десятью микутами позже, или если бы не удался эксперимент по переливанию крови, которую так храбро предоставил в распоряжение доктора ее молодой господин.

– Ох, де-евочка моя, – бормотала она себе под нос, проходя по коридору. – И ду-умать об этом не сто-оит.

Этот разумкый совет Йен тоже давал себе много раз. Но и он, и экокомка уже уяснили, что бывают случаи, когда разумный совет легче дать, чем ему последовать.

А в кухне Йен прижал к себе Мизери, чувствуя, как оживает, умирает и оживает вновь его душа от запаха ее теплой кожи.

Он положил ладонь ей на грудь и почувствовал, как сильно и ровно бьется ее сердце.

– Если бы ты умерла, я бы умер с тобой, – прошептал он.

Она обвила руками его шею и поудобнее устроила грудь в его руке.

– Тише, дорогой, – зашептала Мизери. – Не говори глупостей. Я здесь… с тобой. Поцелуй меня! Если я и умру, то только от любви к тебе.

Он прижался губами к ее губам, его пальцы зарылись в ее каштановые волосы, и через несколько секунд в мире не осталось никого, кроме них.

2

Энни положила три машинописные страницы на столик у его изголовья. Он ждал, что она скажет. Он не очень волновался, ему было просто любопытно; он сам удивился той легкости, с которой вновь погрузился в мир Мизери. Конечно, это мир слезливой мелодрамы, и тем не менее возвращение туда было вовсе не таким неприятным, как он предполагал; возвращение, как оказалось, даже успокоило его, как будто он после долгого перерыва сунул ноги в старые любимые шлепанцы. Поэтому он раскрыт рот от совершенно непритворного, неразыгранного изумления, когда она сказала:

– Это нечестно.

– Как… Вам не понравилось?

Он не мог в это поверить. Да как же она могла полюбить предыдущие романы о Мизери, если ей не нравится этот? Он ведь пропитан духом Мизери почти до пародийности – добрая старуха миссис Рэмедж в пропахшем табаком чепце выходит из буфетной, Йен и Мизери обжимаются, как старшеклассники после школьной дискотеки, и…

Но теперь поразилась она.

– Не понравилось? Конечно же, мне понравилось. Это прекрасно. Когда он обнял ее, я заплакала. Я не могла удержаться. – Ее глаза действительно слегка покраснели. – А еще вы назвали моим именем няню Томаса… Это так мило…

Точнее, предусмотрительно, подумал он, по крайней мере я на это надеюсь. А кстати, подруга: сына я хотел назвать Шоном, но потом подумал, что слишком уж много придется вписывать этих сволочных «н».

– Тогда извините, я не понимаю…

– Конечно, не понимаете. Я не сказала, что мне не понравилось, я сказала, что это нечестно. Это обман. Вам придется переделать.

Боже, неужели он когда-то принимал ее за идеального читателя? Кретин. Надо отдать тебе должное, Пол, – когда ты ошибаешься, то ошибаешься на всю катушку. Постоянный Читатель превратился в Безжалостного Редактора.

На лице Пола непроизвольно появилось выражение сосредоточенного внимания, как бывало всякий раз, когда он разговаривал с редактором. Он сам называл это выражение «чем могу помочь, мадам?». Дело в том, что большинство его редакторов зачастую уподоблялись тем женщинам, которые, приезжая на автостанцию, говорят механикам, что какая-то непонятная штука стучит под капотом, что-то болтается под приборной доской и все это надо исправить, и чтобы работа, уж будьте любезны, была готова час назад. Выражение сосредоточенного внимания как раз уместно при разговорах с такими дамами, так как оно им льстит, а когда льстишь редактору, есть вероятность, что он не будет очень настаивать на своих завиральных идеях.

– Почему же обман? – спросил он.

– Смотрите. Джеффри поехал за доктором. Это верно. Так и написано в тридцать восьмой главе «Сына Мизери». Но вы же прекрасно знаете, что доктор не приехал, потому что лошадь Джеффри не смогла перескочить через забор вашего вонючего мистера Крэнторпа (я надеюсь, Пол, очень надеюсь, что в «Возвращении Мизери» этот грязный подлюга получит свое), так вот, Джеффри сломал ключицу и несколько ребер и в результате пролежал почти всю ночь под дождем, пока его не нашел проходивший мимо пастух. Так что доктор не приехал. Вы меня понимаете?

– Да.

Он вдруг понял, что просто не в состоянии отвести взгляд от ее лица.

Ему казалось, что она влезла в шкуру редактора – или даже соавтора – и готовится диктовать ему, о чем писать и как. Однако он ошибся. Доказательство тому – мистер Крэнторп. Она надеется, что мистер Крэнторп получит свое, но ничего не требует. Вполне очевидно, что она имеет власть над автором, в то же время она не считает, что ей подвластен сюжет. Но есть невозможные вещи. Наличие или отсутствие творческих способностей не играет роли; пытаться воздействовать на творческий процесс – все равно что отменять декретом закон всемирного тяготения или играть кирпичом в настольный теннис. Энни – Постоянный Читатель, но Постоянный Читатель не означает Постоянный Тупица.

Она не позволит ему убить Мизери… но в то же время не позволит воскресить ее обманом.

Боже, что же мне делать, в отчаянии подумал он, ведь я УЖЕ убил ее!

– Когда я была маленькой, – сказала она, – в кинотеатрах показывали сериалы. Одну серию в неделю. «Мститель в маске», «Гордон Искра», был даже фильм «Пижон Фрэнк» – это о человеке, который охотился на диких зверей в Африке и мог взглядом заставить львов и тигров подчиняться ему. Помните такие сериалы?

– Я-то помню, но вы, Энни, по возрасту помнить не можете. Наверное, вы их смотрели по телевизору или у вас были старшие братья и сестры, которые вам их пересказывали.

В уголках ее рта появились ямочки, но тут же пропали.

– Эге, да вы обманщик! Старший брат у меня и в самом деле был, мы ходили с ним в кино каждую субботу. Это было в Калифорнии, в Бейкерсфилде, я там выросла. Мне всегда нравились киножурналы, цветные мультики, кинозарисовки, но по-настоящему я всю неделю ждала очередной серии фильма. Время от времени я ловила себя на том, что думаю о следующей серии в будние дни. Я думала о сериалах на скучных уроках в школе или когда мне приходилось сидеть с четырьмя щенками миссис Кренмитц с нижнего этажа. Ох, как я ненавидела эту мелюзгу!

Энни уставилась в угол комнаты и умолкла. Она выключилась – в первый раз за последние дни, и Пол с тревогой подумал, не приближается ли худшая часть ее психического цикла. Если так, ему лучше задраить люки.

Она наконец вышла из ступора, как всегда, с выражением легкого удивления на лице, словно не ожидала, что слова еще не ушли от нее.

– Моим любимым сериалом был «Человек-Ракета». Например, в конце шестой части, которая называлась «Смерть в небе», он лежал без сознания в кабине самолета, который попал в воздушную яму. А в конце девятой части, «Огненная комната», его привязывают к стулу в горящем доме. Еще там были машины с отказавшими тормозами, отравляющий газ, электричество.

Обо всех этих вещах Энни говорила с до смешного простодушным энтузиазмом.

– Теперь такие фильмы называют триллерами, – решился вставить Пол.

Она нахмурилась:

– Я знаю, мистер Умник. Послушайте, мне иногда кажется, что вы считаете меня непроходимой дурой.

– Нет, Энни, я вовсе так не считаю.

Она нетерпеливо отмахнулась, и он понял, что лучше всего – по крайней мере сегодня – не прерывать ее.

– А как здорово было ломать голову и пытаться угадать, каким путем он спасется. Иногда я угадывала, иногда нет. Но меня это не беспокоило, если авторы играли честно. – Она пристально посмотрела на него, желая убедиться, что он следит за ее мыслью. Он подумал, что едва ли упустит основную идею. – Возьмем тот случай, когда он лежал без сознания в самолете. Он пришел в себя, а под его сиденьем был парашют. Он надел его и выпрыгнул, и это было честно.

Вот тут, моя дорогая, подумал Пол, с тобой не согласились бы преподаватели английской словесности. То, о чем ты рассказываешь, называется deus ex machina, бог с машины; этот прием впервые был использован в древнегреческой трагедии. Когда автор ставил своего героя в безвыходное положение, сверху на сцену опускалось украшенное цветами кресло. Герой садился в него и возносился ввысь, прочь от враждебных сил. И даже последний кретин понимал намек – героя спасает божество. Но deus ex machina – в технических терминах этот способ спасения можно было бы назвать «парашютом под сиденьем» – вышел из моды около 1700 года. Если, конечно, не считать такой муры, как сериал про Человека-Ракету или книжки Нэнси Дрю. Боюсь, ты отстала от жизни, Энни.

Вслед за этими мыслями пришло страшное мгновение, настолько страшное, что его едва ли когда-нибудь удастся забыть: Полу показалось, что он сейчас хихикнет. Если принять во внимание расположение духа Энни в тот день, едва ли приходилось сомневаться, что в этом случае его ожидало суровое и чувствительное наказание. Он поспешно прикрыл ладонью рот, чтобы она не заметила улыбки, и вымученно закашлялся.

Она хлопнула его по спине – сильно и болезненно:

– Вам лучше?

– Да, спасибо.

– Пол, я могу продолжать или следующим номером вы начнете чихать? Может, принести ведро? Может, вас вот-вот вырвет?

– Нет, Энни. Продолжайте, пожалуйста. То, что вы говорите, очень интересно.

Она как будто бы чуть-чуть смягчилась – не вполне, но чуть-чуть.

– Когда он нашел под сиденьем парашют, игра пошла честно. Может быть, это было не вполне реалистично, но – честно.

Он обдумал ее слова и с удивлением – она иногда бывала на удивление проницательна – обнаружил, что они справедливы. Может статься, что реалистично и честно – синонимы в лучшем из возможных миров, но не в этом мире.

– Но возьмем другой эпизод; в нем совершена в точности та же ошибка, которую вы, Пол, совершили вчера. Вот послушайте.

– Я весь внимание.

Она опять пристально посмотрела на него, чтобы понять, смеется он или нет. Однако его лицо оставалось бледным и серьезным; он был похож на прилежного студента. Смешливость пропала, едва Пол понял, что Энни, вероятно, прекрасно понимает, что такое deus ex machina, хотя и не знает самого термина.

– Хорошо, – сказала она. – Я имею в виду эпизод с машиной без тормозов. Скверные парни посадили Человека-Ракету – только он был тогда инкогнито – в машину, в которой не было тормозов, наглухо заварили двери и пустили авто по горному серпантину. Должна вам сказать, я весь вечер просидела на краешке кресла.

Сейчас она сидела на краешке его кровати, а он сидел в другом конце комнаты в инвалидном кресле. После путешествия в ванную и гостиную прошло пять дней, и он поправлялся быстрее, чем когда-либо мог надеяться. Сам факт, что она его не поймала, был прекрасным лекарством.

Она мельком взглянула на календарь, на котором продолжался бесконечный февраль и мальчик все так же катился с горы на санках.

– Так вот, бедный Человек-Ракета оказался взаперти в этой машине без своих ракетных приспособлений, даже шлема у него не было. Он одновременно управляет машиной, пытается тормозить и возится с дверью – работенка не из легких, доложу я вам!

Пол вдруг ясно представил себе эту картину и инстинктивно понял, как подобные сцены, мелодраматические до абсурда, поддерживали интерес зрителей к фильму. Что требовалось авторам? Горный пейзаж, проносящийся мимо окна машины косо вверх. Крупный план – педаль тормоза, свободно утопающая под ногой водителя (Пол ясно видел ступню, обутую по моде сороковых годов в сандалию с открытым мысом). Крупный план – плечо, налегающее на дверцу изнутри. Крупный план – вид снаружи: шершавый блестящий блин – дверь запаяна. Глупо, конечно, дешевка, но с этой идеей можно работать. От такой картинки у зрителя участится пульс.

– И вот мы видим, что дорога заканчивается, а дальше – обрыв, – продолжала Энни, – и знаем, что если Человек-Ракета не выберется из своего «хадсона» на последних метрах, то ему каюк. Представляете? Машина приближается к краю обрыва, Человек-Ракета все так же жмет на тормоза и толкает дверь, и… машина срывается! Мчится в воздухе, потом – у-ух вниз! Не долетев до земли, ударяется о выступ скалы, взрывается, и горящие обломки летят в океан. И тут же традиционная строчка: ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ, «СТРЕКОЗА».

Она сидела на кровати, плотно стиснув ладони; ее обширная грудь энергично вздымалась и опускалась.

– Вот так! – воскликнула она, упорно глядя на стену, а не на Пола. – После этого я почти не смотрела на экран. Всю следующую неделю я не то чтобы время от времени вспоминала про Человека-Ракету, я думала о нем постоянно. Как он мог выбраться? Я даже предположить не могла.

А в следующую субботу в двенадцать часов я уже стояла возле кинотеатра, хотя касса открывалась в час пятнадцать, а сеанс начинался в два. Но, Пол, случилось такое… Ни за что не догадаетесь!

Пол ничего не сказал, хотя уже догадался. Он понял, как могло ей понравиться написанное им начало «Возвращения Мизери» и почему она тем не менее сказала, что роман начался нечестно, сказала не как недоверчивый редактор-всезнайка, а как непоколебимый в своем простодушии Постоянный Читатель. К своему крайнему удивлению, он понял, что ему стыдно. Она права. То, что он написал, – обман.

– В начале новой серии они всегда повторяли концовку предыдущей. В тот раз они показали, как он едет вниз, как толкает плечом дверь, стараясь ее открыть. А потом, когда машина была у самого обрыва, дверь распахнулась, и он выкатился на дорогу! Машина сорвалась, и все ребята в зале были довольны, потому что Человек-Ракета спасся, но я, Пол, не была довольна. Я вышла из себя! Я закричала: «На той неделе было не так! На той неделе было не так!»

Энни вскочила на ноги и принялась быстро расхаживать взад-вперед по комнате, опустив голову; курчавые волосы подобно капюшону закрывали ее лицо, глаза сверкали. Правую руку она сжала в кулак и лупила им по открытой левой ладони.

– Мой брат хотел остановить меня, а когда у него ничего не вышло, попытался зажать мне рот, но я укусила его и крикнула: «На той неделе было не так! Вы что, все идиоты? Или у вас у всех провал в памяти?» Брат сказал: «Энни, ты с ума сошла», – но я знала, что он ошибается. Подошел администратор и сказал, что, если я не заткнусь, он меня выдворит, и я сказала: «Да-да, я уйду, потому что это – грязный обман и на той неделе было не так!»

Она взглянула на Пола, и он увидел глаза убийцы.

– Он не выбрался из этой сволочной машины! Он был внутри, когда она сорвалась с обрыва! Вы это понимаете?

– Да, – сказал Пол.

– ВЫ ЭТО ПОНИМАЕТЕ?

Внезапно она с яростью бросилась на него, но он не двинулся с места, хотя и понимал, что сейчас она ударит его, как в прошлый раз, просто потому, что не может добраться до того грязного подлюги – автора сценария, который обманом спас Человека-Ракету. Она приоткрыла перед ним свое прошлое, и он испугался, увидев там зерна ее нынешнего безумия, хотя в то же время чувствовал, что ее возмущение, пусть по-детски наивное, было совершенно справедливо.

Она не ударила его; она схватила его за отворот халата и притянула к себе с такой силой, что его нос едва не коснулся ее лица.

– ПОНИМАЕТЕ?

– Да, Энни, да.

Она все с той же темной яростью посмотрела ему в глаза и, по-видимому, прочитала в них правду, потому что презрительно отпихнула его, и он ударился о спинку кресла. Тупая боль, заставившая его в первое мгновение поморщиться, довольно быстро отступила.

– Тогда вы понимаете, почему написали неправильно, – сказала она.

– Кажется, понимаю. – Вот только будь я проклят, если знаю, как сделать правильно.

И тут же отозвался другой голос: Неизвестно, Поли, проклянет тебя Господь или спасет, но я знаю одно: если ты не отыщешь способ воскресить Мизери – способ, в который она поверит, – она убьет тебя.

– Тогда работайте, – бросила Энни и вышла из комнаты.

3

Пол взглянул на пишущую машинку. Вот она. Буква «н»! Он и не подозревал, как часто встречается эта буква!

Я-то думала, тебя не зря считают добрым, издевательски сказала машинка; в представлении Пола голос ее звучал так, словно еще не поломался, как голос пятнадцатилетнего стрелка из голливудского вестерна, который по-детски наивно старается казаться зрелым мужчиной. Да разве ты добрый? Не можешь даже угодить одной-единственной женщине, бывшей медсестре, страдающей избыточным весом. Может, твоя писательская косточка тоже поломалась при аварии, а? Только эта косточка у тебя не срастается.

Он откинулся на спинку кресла и прикрыт глаза. Ее неприятие написанного легче было бы перенести, если бы он мог списать неудачу на мучившую его боль. Однако на самом деле боль наконец понемногу начала отступать.

Похищенные капсулы были надежно спрятаны между матрасом и пружинами койки. Он еще не взял ни одной из них, понимая, что они отложены про запас, как своего рода страховка от Энни. Наверняка она найдет их, если ей вздумается перевернуть матрас, но тогда ему представится шанс, которым он непременно воспользуется.

После ее вспышки по поводу бумаги размолвок между ними не было. Она регулярно приносила ему лекарство, и он его принимал. Интересно, знает ли она, что у него развилась зависимость?

Да ладно тебе, Пол, ты преувеличиваешь.

Нет, он не преувеличивал. Трое суток назад, ночью, когда Энни точно была наверху, он достал одну из коробочек и изучил аннотацию, написанную на этикетке, хотя все сразу стало ясно, стоило ему прочитать название основного ингредиента. Новрил – это, по сути дела, КОДЕИН[14].

Дело в том, Пол, что ты поправляешься. Ноги твои ниже колен выглядят так, будто их нарисовал палочкой на песке четырехлетний ребенок, но все-таки ты поправляешься. Теперь тебе вполне хватило бы аспирина или эмпирина. Тебе новрил не нужен, ты скармливаешь его своей привычке.

Придется с этим кончать, некоторые капсулы придется откладывать. Пока он этого не сделает, она так и будет держать его на поводке, не менее прочном, чем инвалидное кресло, – посредством капсул новрила.

Хорошо, теперь, когда она будет приносить мне капсулы, я буду один раз принимать обе, а один раз – откладывать одну. Спрячу под язык, а когда она уйдет со стаканом, уберу под матрас. Но не сегодня. Сегодня я не готов. Начну завтра.

Он вспомнил, как поучала Алису Белая Королева: У нас здесь так: мы действовали вчера, мы будем действовать завтра, но мы никогда не начинаем сегодня[15].

Хо-хо, Поли, забавный ты парень, сказал «Ройал» голосом крутого юнца, который изобрел для него Пол.

– Мы, грязные подлюги, мало что умеем, но мы всегда пытаемся что-нибудь сделать, надо отдать нам должное, – пробормотал он.

Хорошо, Пол, давай-ка подумаем о препарате, который ты принимаешь. Об этом стоит серьезно подумать.

Внезапно он решил, что начнет тайком откладывать часть своей дозы, как только напишет первую часть книги так, чтобы Энни понравилось, – так, чтобы она не сочла ее обманом.

Часть его сознания – та, которая недоверчиво относилась даже к самым справедливым замечаниям редакторов, – заговорила о том, что Энни Уилкс безумна, что невозможно определить заранее, примет она книгу или нет, и, что бы он ни написал, это может обернуться против него.

Но другая, гораздо более здравая часть его разума возразила, что он сразу почувствует, когда найдет правильный поворот сюжета. Правильный поворот сюжета позволит сделать конфетку из того дерьма, которое стоило ему трех дней работы и бесчисленных отвергнутых зачинов, своего рода фальстартов. Разве он с самого начала не знал, что пишет ложь? Ему не свойственно работать через не могу, наполняя мусорное ведро разорванными пополам листами бумаги со строчками такого рода: «Мизери повернулась к нему; глаза ее блестели, а губы шептали волшебные слова: Ах черт, это же НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ!!!» В такие дни он объяснял неудачи болью и непривычной необходимостью писать не ради куска хлеба с маслом, а ради сохранения жизни. Но эти объяснения были всего лишь приятным самообманом. На самом деле его воображение иссякло. Работа продвигалась плохо потому, что он обманывал и сам это сознавал.

Да уж, она разглядела тебя насквозь, сказала пишущая машинка. Видит она, что творится в твоих дерьмовых мозгах. И что ты теперь будешь делать?

Он не знал, что делать, но полагал, что делать что-то нужно, причем очень быстро. Сегодня утром ему, можно считать, повезло: ведь Энни не переломала ему ноги бейсбольной битой, не применила пытку электрошоком или что-нибудь еще в том же духе, чтобы выразить свое неудовольствие началом книги. Принимая во внимание своеобразный взгляд Энни на окружающий мир, можно согласиться, что подобные критические замечания вполне возможны. Пол подумал, что если он выберется из этой переделки живым, то напишет Кристоферу Хейлу, литературному обозревателю «Нью-Йорк таймс»: «Дружище Крис, всякий раз, когда редактор предупреждал меня, что ты намерен поместить в газете разбор моей книги, у меня начинали дрожать коленки. Сам знаешь, ты меня не только хвалил, но мог и разгромить, и не раз так и поступал. Так или иначе, я бы хотел сказать тебе: валяй, продолжай в том же духе. Я-то познакомился с абсолютно новым критическим методом. Методом литературной школы имени Колорадского Барбекю и Половой Тряпки. По сравнению с этим методом ваша, ребята, критика выглядит не страшнее катания на карусели в Центральном парке».

Пол, все это очень остроумно, пиши свои милые записочки критикам, пусть они похихикают, но сейчас тебе надо срочно разводить огонь и ставить на него котелок, согласен?

Согласен. Согласен целиком и полностью.

Пишущая машинка смотрела на него, самодовольно ухмыляясь.

– Ненавижу тебя, – проворчал Пол и посмотрел в окно.

4

Когда Пол проснулся на следующий день после вылазки за лекарством, за окном валил снег, и снежная буря продолжалась двое суток. Снежный покров увеличился по крайней мере на восемнадцать дюймов, а когда солнце наконец выглянуло из-за туч, «чероки» Энни Уилкс превратился в обыкновенный большой сугроб.

Однако сегодня небо вновь было чистым и солнце не только светило, но и грело – сидя у окна, Пол чувствовал тепло его лучей. С сосулек, свисавших с крыши сарая, опять капало. Пол подумал о своей погребенной под снегом машине, взял лист бумаги и заправил его в каретку. Затем напечатал название – ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЗЕРИ – в верхнем левом углу и единицу в правом, четыре или пять раз двинул рычаг возврата каретки и посредине страницы напечатал: «ГЛАВА 1». Он старался посильнее бить по клавишам, чтобы Энни по крайней мере слышала, что он что-то печатает.

Под словами «ГЛАВА 1» простиралась белизна – как заснеженная равнина, где он может упасть, и замерзнуть, и умереть.

Африка.

Если авторы играли честно.

Эта птица из Африки.

Под его сиденьем был парашют.

Африка.

Теперь надо прополоскать.

Его сознание уплывало прочь, он знал, что допустить этого нельзя – если она войдет и увидит, что он не пишет, а сидит в прострации, то выйдет из себя, – и все-таки уплывал. Но он не просто терял сознание. Как ни трудно в это поверить, он обдумывал. Рассматривал варианты. Искал.

Что ты ищешь, Поли?

Ответ очевиден. Самолет провалился в воздушную яму. Надо отыскать парашют под сиденьем. Да. Это будет честно?

По правилам. Когда он нашел под сиденьем парашют, игра пошла честно. Может быть, это было не вполне реалистично, но – честно.

В детстве мама дважды отправляла его на лето в дневной лагерь в Молден. Они там играли… садились в кружок, их игра была похожа на столь любимые Энни киносериалы, и он почти всегда выигрывал… Как же называлась игра?

Вот они, пятнадцать – двадцать мальчиков и девочек, сидящих кружком в тенистом углу игровой площадки. На всех футболки с надписью «МОЛДЕН, ДЕТСКИЙ ЦЕНТР», и все внимательно слушают руководителя, который объясняет правила игры. «Ты можешь?» Игра называлась «Ты можешь?», и она действительно походила на сериалы-триллеры, ты, Поли, играл в игру «Ты можешь?», и сейчас тебе, похоже, нужно снова в нее сыграть.

Действительно, похоже, что так.

В игре «Ты можешь?» руководитель начинал рассказывать историю о человеке по имени Корриган Беззаботный. Например, Беззаботный заблудился в непроходимых джунглях Южной Америки. Он идет, оглядывается и вдруг видит, что сзади – львы… и справа – львы… и слева… и впереди – львы… и они движутся на него. Время – всего пять часов вечера, но это не проблема для милых котят; похоже, южноамериканские львы не придерживаются правила: ужин – ровно в восемь.

В руке у руководителя секундомер; засыпающий Пол Шелдон представил его себе на удивление ясно, хотя в последний раз видел его благородный серебряный блеск больше тридцати лет назад. Красивый медный циферблат, а внизу – маленькая стрелка, отсчитывающая десятки секунд. На корпусе – фирменный знак ANNEX.

Руководитель оглядывал круг играющих и обращался к одному из них. «Дэниэл, – говорил он, – ты можешь?» Произнеся ключевые слова «Ты можешь?», он включал секундомер.

В распоряжении Дэниэла имелось ровно десять секунд, чтобы продолжить рассказ. Если он не начинал говорить в течение десяти секунд, ему предлагалось покинуть круг. А если удавалось спасти Беззаботного, руководитель вторично окидывал взглядом участников и задавал второй главный вопрос игры: «Исполнил?»

Точно такую же игру вела с ним Энни. Важен не реализм, важно соблюдение правил. К примеру, Дэниэл мог сказать: «К счастью, у Беззаботного был при себе винчестер и запас патронов. Он застрелил трех львов, а остальные испугались и убежали». В этом случае считалось, что Дэниэл исполнил. Он получал секундомер и рассказывал о том, как Беззаботного по пояс засосали зыбучие пески, после чего спрашивал другого участника, может ли тот, и включал секундомер.

Десять секунд – это немного, и можно было очень легко растеряться… и попытаться обмануть. Следующая участница могла продолжить повествование так: «Но тут поблизости опустилась большая птица – кажется, американский гриф. Беззаботный ухватился за его шею, гриф взлетел и вырвал Беззаботного из песка».