Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение Роджерс Джим

ПЕРЕД КРИЗИСОМ субстандартных кредитов я обедал в Вашингтоне с сенатором-республиканцем Ричардом Шелби из моего родного штата Алабама; он в то время был председателем сенатского Комитета по банкам, недвижимости и градостроительству, к ведению которого относилась Fannie Mae. Я сказал: «Дик, надеюсь, это тебя не шокирует», – и пояснил, что играю против Fannie Mae и что, на мой взгляд, компания использует сомнительную бухгалтерию и совершает мошенничество. Обдумав это с минуту, Дик ответил, что я, возможно, прав, но постарался объяснить мне, что Fannie Mae и Freddie Mac сильнее связаны с людьми «в этом городе», чем любая другая компания в стране. Было в высшей степени маловероятно, чтобы правительство призвало их к ответу и чтобы ребята, состряпавшие липовые балансы, оказались в тюрьме, как я понял, по той простой причине, что их бумаги лежали в кармане у каждого. Сенатор Шелби был и остается проницательным наблюдателем.

Хотя я и знаю, что были выявлены случаи мошенничества, не верится, что кризис произошел в результате злого умысла. Как водится, значительно большее влияние оказал – и это, кстати, приводит в еще большую ярость – высокий уровень некомпетентности. Я очень часто спорил с разными людьми, пытаясь убедить их, что используются мошеннические схемы, рассказывая, что ожидается кризис, объясняя, почему он случится, – и эти на вид разумные, амбициозные люди с добрыми намерениями поднимали меня на смех. Все торопились отхватить быстрых легких денег, а тех, кто предупреждал, что дела могут пойти наперекосяк, считали дураками. Было дикое время; вокруг, благодаря Центробанку, лежали кипы легких денег, и их можно было преумножить почти в любой области, если ты быстрый и умный.

Немногие понимали, что замок построен на песке. Не думаю, что сотрудники Moody’s, ставившие рейтинги ААА, действительно считали, что дело в каком-то злодейском заговоре. У многих на кону стояла сама их работа. Поддержка оказывалась на высших уровнях. Председатель Федрезерва, секретарь Казначейства – все уверяли граждан, что недвижимость безопасна. Гринспен поощрял американцев брать кредиты, а банки – создавать деривативы. Он рассматривал это как способ вливания новых денег в систему и уверял всех, что для государства это хорошо. Fannie Mae придерживалась того же мнения, а на Уолл-стрит искренне верили, что трейдеры из Fannie Mae всех умней. И вся эта афера подпитывала сама себя: Алан Гринспен получал информацию от CNBC, те – от каких-то правительственных чиновников, а чиновники, вероятно, от Гринспена.

Чак Принс, руководитель Citibank, в 2007 году говорил в интервью Financial Times: «Пока играет музыка, нужно танцевать. Вот мы и танцуем». Не думаю, что Принс по-настоящему разбирался хоть в чем-то.

Да, некоторых следовало бы посадить в тюрьму. Например, трудно поверить в то, что Франклин Рейнс из Fannie Mae не знал, что его действия противозаконны. Он сообщал о 15-процентном росте доходов каждый квартал, год за годом. Я достаточно знаком с инвестиционным бизнесом, чтобы понять: обосновать эти цифры невозможно. Тем не менее Уолл-стрит, наживая огромные деньги на продаже облигаций компании, никогда не ставила их под сомнение. Те же, кто усомнился, вероятно, потеряли работу. Если бы все зависело от меня, Рейнс начал бы отбывать срок еще в 2008 году, но вместо этого, вопреки логике и разуму, его сделали советником во время кампании Обамы. Будь моя воля, управляющий Merrill Lynch Стэн О’Нил тянул бы лямку в Ливенворте[29] вместо 160 миллионов долларов золотого парашюта, когда его наконец-то выгнали из компании, которую он разрушил.

И такое происходит уже тысячи лет; история испещрена примерами. Дело в том, что людей – банкиров, церковных служителей, ученых, политиков – начинает обуревать жадность, особенно если дела идут исключительно хорошо. Они начинают действовать в обход правил, позволяя себе то, чего не стали бы делать в обычных условиях, и, поскольку дела идут хорошо и вокруг процветание, их не призывают к порядку. Акции идут вверх. Инвестиции окупаются. Аферы приносят много денег. Никто не ставит под сомнение сомнительные действия, да никому они и не интересны: ведь все так счастливы, что удалось заработать много денег.

За маниями часто скрываются грехи. Уоррен Баффет сказал: «Узнать, кто плавает голым, можно только во время отлива».

После Великой депрессии Ричард Уитни, президент Нью-Йоркской фондовой биржи, отпрыск почтенного семейства, в честь которого назван музей Уитни, был арестован и обвинен в растрате. Его признали виновным, и он провел больше трех лет в Синг-Синге. Если бы акции продолжали идти в гору, никто бы этого не заметил и не волновался, ведь все получали столько денег! Аналогичная история произошла с Enron в 2001 году. Финансовый директор Эндрю Фастоу заслужил одобрение коллег, выступив с креативными решениями, направленными на сокрытие убытков компании. Он был героем своей компании, пока на Уолл-стрит не начались волнения, и тут Комиссия по ценным бумагам и биржам обнаружила, что он вместе с коллегами по Enron обманывал акционеров. Его признали виновным в мошенничестве с акциями и вместе с товарищами по компании, которых он тут же сдал, отправили в федеральную тюрьму.

Такое случается не только в бизнесе. В 1960-х годах в той Америке, которую я еще застал, считалось немыслимым обвинить католического священника в аморальном поведении. Если бы кто-то на это решился, его бы в лучшем случае проигнорировали, а в худшем покрыли презрением. Но церковь становилась все менее могущественной, и мало-помалу в сознание прихожан стала проникать идея, что и церковнослужителям можно задавать вопросы и, более того, требовать ответов. Когда мирская власть вторглась в сферу церковной и число прихожан сократилось, только тогда обнаружилось, что среди церковных служителей полным-полно виновных в сексуальных домогательствах, и появилась возможность без опаски сказать: «Да, они настоящие извращенцы!»

Превышение полномочий встречается не только в бизнесе и никого уже не шокирует. Как и некомпетентность. Ни то ни другое не следует поощрять. Замедления экономического роста неизбежны. Одно из таких замедлений имело место в 2002 году. А то, что случилось в 2007–2008 годах, оказалось намного хуже, поскольку национальный долг составил уже внушительную сумму. Что будет делать Америка в дальнейшем? Нельзя же снова увеличивать размер долга. Нельзя снова напечатать мешки денег. Справимся ли мы в этот раз? Сомневаюсь. Особенно если это повторится дважды. Уже в следующее десятилетие всю систему ожидает обвал. В 1907 году, когда обвал случился, его последствия оказались не такими ужасными, потому что США были растущей нацией. Мы двигались от статуса должника к статусу кредитора и находились на восходящей кривой. Сейчас же мы должники на нисходящей кривой. Если бы в 2008 году правительство позволило неудачникам обанкротиться, в игру вступили бы определенные страховочные механизмы, ведь тогда само правительство оставалось в достаточной степени платежеспособным. Нас ожидали бы три ужасных года, но потом мы оправились бы. Но эта возможность упущена. Когда наступит очередной обвал, уже не будет ни денег, ни веры в правительство. Адам Смит говорил, что целой стране обанкротиться тяжело, но мы следуем этим курсом.

Федрезерв к 2008 году имел 800 миллиардов долларов, по большей части в правительственных облигациях. С тех пор их число увеличилось почти в четыре раза, и большая часть платежного баланса состоит из мусорных бумаг. А какой налогоплательщик лучше, чем американский? Бернанке заявляет, что продолжит скупать плохие активы. Таким образом он обеспечивает крах Центробанка. Если в ближайшее время ситуация ухудшится, можно будет упразднить Федрезерв еще до того, как он обанкротится. В истории США было три центробанка. Два первых прогорели. Та же участь, несомненно, постигнет и этот.

Капитал недоверчив. Это один из трюизмов системы, согласно которой мы живем. Капитал заботится только о своей безопасности и о том, чтобы обеспечить оборачиваемость. Некоторые критикуют его за это и считают доказательством порочности капитализма. Что ж, может, это и так. Но ведь мир жил в соответствии с этими законами тысячи лет. И никто не знает этого лучше и не ценит больше, чем капиталисты, нажившиеся на волне недавнего бычьего рынка. Всем им следовало обанкротиться. Чем больше из них разделили бы судьбу Lehman Brothers, тем лучше от этого было бы системе.

Как однажды сказал бывший астронавт Фрэнк Борман, возглавлявший в то время Eastern Airlines, «капитализм без банкротства – все равно что христианство без ада».

Глава 10. Путь на Восток

Хэппи было четыре года, когда мы переехали в Азию, но поиском новой родины мы занялись, еще когда дочери было два. Летом 2005 года мы ездили в Шанхай, который изначально значился первым в списке, поскольку, как я считал, должен был стать величайшим городом мира. Перед Второй мировой войной Шанхайская фондовая биржа была крупнейшей в Азии и крупнейшей в часовом поясе между Лондоном и Нью-Йорком. Город переживал бум в области искусства, культуры и инансов. Война разрушила его, а Мао усугубил ситуацию, но мы с Пейдж еще во время «путешествия тысячелетия» поняли, насколько быстро он развивается.

В 1988 году, путешествуя по Китаю, я побывал на Шанхайской фондовой бирже. Она располагалась на отшибе, на немощеной улице, в отвратительном здании. Офисное пространство занимало меньше ста квадратных метров, и там работал один-единственный сотрудник. Чтобы купить акции, нужно было подойти к прилавку и заплатить, как в обычном магазине. Продавец высчитывал стоимость сделки на счетах. Я купил банковские акции (в то время в свободной продаже их было не так много) скорее ради исторической ценности, чем для получения дохода. В документальной передаче PBS, снятой в то время, я предсказывал большие перемены в Китае. Мой голос за кадром говорил: «Сейчас здесь творится история. Когда-нибудь я буду вкладывать в эту страну большие деньги. До революции в Китае была крупнейшая фондовая биржа на Востоке, и если я не ошибаюсь, то он восстановит позиции».

Мы поселились в Шанхае в апартаментах с обслуживанием – это практически гостиница. Такая схема подходит для временного, но длительного пребывания: меблированная квартира с посудой, столовыми приборами, постельным бельем и всем необходимым для комфортной жизни, а также с услугами горничной. Такую форму размещения своих иностранных сотрудников используют многие компании. Заходите, включаете свет, садитесь за компьютер – и вы дома. В Шанхае нам понравилось все, за одним исключением: ужасно грязный воздух. Перед возвращением в Нью-Йорк мы чуть ли не в последнюю минуту решили провести три недели в Сингапуре в подобных апартаментах.

Мы повторили маршрут летом следующего, 2006 года, добавив на этот раз Гонконг. И там уровень загрязнения тоже был довольно высоким. К 2007 году путешествия превратились в ежегодный ритуал. Вновь посетив эти три города, а также заехав в Пекин и несколько других китайских городов, мы приняли решение поселиться в Сингапуре. Хотя китайские города можно было отмести только из-за состояния воздуха, были и другие факторы, определившие наш выбор. Сингапур, по сути, китайский город (75 % его жителей – этнические китайцы), но, в отличие от Шанхая, английский там является официальным языком государственных структур и бизнеса, а я, напомню вам, мандаринским китайским, в отличие от своих дочерей, не владею. Среди причин, по которым мы отклонили Гонконг, который, как и Шанхай, нам тоже очень нравится, не последнюю роль сыграло то, что местное население там в основном говорит на кантонском диалекте, а он уже сдает свои позиции мандаринскому.

Итак, выбор пал на Сингапур.

Помню, как во время кругосветного путешествия в апреле 2001 года мы побывали на концерте Сингапурского симфонического оркестра в Ботаническом саду и удивились отсутствию полиции. Не было ни одного человека в форме. Мне подумалось, что такое же мероприятие в Центральном парке Нью-Йорка охраняла бы целая армия, и я уже тогда сказал Пейдж: «Должно быть, отличное место для детей».

В пользу Сингапура говорило и то, что образовательная система в этой стране чуть ли не лучшая в мире, здравоохранение – одно из лучших. В отличие от многих азиатских государств, в Сингапуре все работает, и работает успешно. Мы с Пейдж даже решили: когда нам или детям понадобится какой-нибудь врач, например стоматолог, мы полетим в Сингапур откуда угодно, потому что качество услуг здесь непревзойденное. Мы попросили статус постоянного резидента и получили его. Это значит, что мы можем свободно въезжать и выезжать, а также записать детей в школу.

Оказавшись в Сингапуре, мы долго выбирали школу и просили местных жителей порекомендовать нам «самую китайскую». Мы рассчитывали, что обучение будет вестись на китайском, пока не обнаружили, что все начальные школы в Сингапуре двуязычны. Основной язык обучения – английский, но каждый обучается и на родном языке: им может быть тамильский, малайский или мандаринский, но до шестого класса все должны учиться на двух языках. В школе Хэппи, которая называется Наньянг, родной язык учащихся – мандаринский китайский. В течение одной недели все школьные мероприятия проходят на английском языке, а на следующей неделе школа переходит на мандаринский диалект. Язык, на котором ведется обучение, зависит от предмета: математику, например, преподают на английском, а обществоведение – на китайском. Бэби Би, которой сейчас четыре года, мы записали в детский сад Наньянг. Там говорят только на китайском, английский не используется. Три ее воспитательницы недавно приехали из Китая и знают только родной язык. Преимущество четырехлетнего возраста состоит в том, что, даже не зная китайского, ребенок осваивает его за несколько недель.

Записать детей в Наньянг оказалось непросто. Там большой конкурс, что объясняется хорошей репутацией директора школы мадам Хень. Сам министр образования отправил своих детей в эту школу. Мы с Пейдж посетили день открытых дверей – презентацию, которую мадам Хень проводила для родителей. На мероприятии директор объяснила, какие трудности ожидают участников конкурса. Мы были единственными представителями европейской расы в аудитории: экспаты в Сингапуре обычно отдают детей в международные частные школы, где обучение проходит на родном для них языке. Мы были твердо уверены, что Хэппи, наша голубоглазая блондиночка, прекрасно говорящая по-китайски, будет принята сразу же. В конце концов, должны быть учтены еще принципы мультикультурности и географического разнообразия, которые помогли мне поступить в Йель.

Мадам Хень поразила нас своим умом, любовью к порядку и приверженностью китайской культуре в обучении. Когда у нас появилась возможность пообщаться, она вежливо напомнила, что в Сингапуре много хороших школ, и посоветовала ознакомиться с ними, намекнув таким образом, чтобы мы не питали лишних надежд. На презентации она сказала: «В Сингапуре есть правила, и мы играем по ним. Как сингапурцы вы должны их знать». Нам стало ясно, что ни мадам Хень, ни остальных сингапурцев совершенно не интересовали принципы работы Йеля или Принстона. Среди правил, которым мы с радостью согласились следовать, были проживание семьи недалеко от школы и обязательная волонтерская деятельность на благо школы. Пейдж стала родителем-волонтером и начала работать в отделении английского языка, а также включилась в программу «Читающие мамы». Я читал лекции сотрудникам и помогал в сборе средств. Из апартаментов в центре города мы переселились поближе к школе, на расстояние примерно километра от нее.

Китайский – тональный язык. Я не очень хорошо различаю тона и не очень музыкален. Когда я впервые пригласил Пейдж потанцевать, она спросила меня: «Почему ты не держишь ритм?» Я ответил: «А что, здесь есть какой-то ритм?» В итоге жена всегда вела, когда мы танцевали, и если она отправлялась потанцевать с кем-то другим, то по привычке начинала вести, и партнерам приходилось напоминать ей, что вести должен мужчина. В мандаринском китайском четыре тона. Допустим, вы хотите сказать: «Я хочу познакомить тебя с моей мамой». Если вы выбираете неверный тон, у вас может получиться «Я хочу познакомить тебя с моей лошадью». Поскольку я не различаю тонов, то обычно придерживаюсь монотонного английского. Иногда, при необходимости, могу что-то сказать на китайском. Первые слова, которые я выучил, означают «холодное пиво».

Конечно, в Китае множество региональных диалектов, и даже не все китайцы понимают друг друга. А вот на письме общаться могут все, поскольку письменный язык для всех одинаковый. Иногда китайцы разговаривают друг с другом на английском, а переписываются на китайском. Это не исключительный случай: если вы когда-нибудь слышали разговор бангладешца и шотландца, то могли заметить, что оба они разговаривают на своем собственном английском, но совершенно не понимают друг друга, пока не переходят к письменному общению.

Оскар Уайльд сказал об Англии: «Англия и Америка – две нации, разделенные общим языком».

У нас дома мы с Пейдж говорим на английском, а экономка и гувернантка – на китайском. С нами они общаются на английском, но с детьми и друг с другом в их присутствии должны разговаривать по-китайски. Родной язык для девочек все же, как я понимаю, английский, по крайней мере при нас, но иногда они начинают болтать друг с другом на китайском. Я не знаю, от чего это зависит. Когда они станут подростками, я, может, перестану понимать их английский, но уж точно не буду ничего понимать, когда они будут говорить по-китайски. Им это известно, и, я уверен, они охотно воспользуются этой возможностью. И это прекрасно.

Бэби Би зачем-то занимается еще и испанским – четыре часа в неделю. Не знаю, чем это закончится. Я знаком с одним редактором из Time, который раньше жил в Париже, и его пятилетний сын бойко говорил по-французски. Однако к одиннадцати годам мальчик, переехав из Франции, забыл французский вовсе, так что сейчас этот язык для него – китайская грамота.

Когда мы впервые приехали на лето в Шанхай, нашу двухлетнюю Хэппи часто спрашивали, как она выучила китайский. Она никак не могла понять, о чем ее спрашивают, ведь китайский она не «учила». Как в детстве я мало-помалу обретал английский язык, так и она заговорила на мандаринском диалекте. Она понимала: «Некоторые говорят так, а некоторые иначе, и, чтобы общаться со вторыми, мне надо говорить, как они». Она и не знала, что «выучила» китайский. Теперь примерно то же самое я могу прочитать по лицу Бэби Би: «Ага, теперь я понимаю: есть два разных языка. Это отдельные языки, я могу говорить на обоих, но это могут не все, например, мой бедный глупый папа не может». Когда мы с ней вместе, она шепчет другим (европеоидам – на английском, азиатам – на китайском): «Мой папа не говорит по-китайски». Не знаю, почему она это делает. Возможно, ей неловко, поэтому она извиняется за позорный недостаток отца, или же просто хочет донести эту информацию до окружающих, чтобы они поняли то, что понимает она.

Хэппи и Бэби Би разговаривают на так называемом телевизионном мандаринском диалекте – это принятый, стандартный диалект, так разговаривают дикторы центрального китайского телевидения – CCTV; он, можно сказать, считается эквивалентом «английского языка BBC» – стандартного, нормированного произношения королевского английского языка. Сингапурцы же часто говорят на мандаринском диалекте довольно плохо: попадая в Китай, они обнаруживают, что их не очень хорошо понимают. В 1979 году в Сингапуре началась кампания «Говорите на мандаринском», ратующая за использование хорошего, стандартного мандаринского диалекта против употребления других китайских диалектов, в то время преобладавших в обществе. В 2009 году в рамках кампании было снято несколько видеороликов, в которых дети иностранцев свободно и правильно говорят на мандаринском диалекте. Среди них были и белые дети, в том числе Хэппи и Бэби Би.

В Нью-Йорке, с нашего благословения и одобрения, Хэппи и ее китайская гувернантка Ширли часто ходили в Чайна-таун за яичным заварным кремом (китайский десерт). Ширли пользовалась этой возможностью, чтобы погрузить Хэппи в языковую среду. Однажды они оказались в лавке, где говорили только на мандаринском, и Хэппи попросила молока. Владелица магазина, выступив в роли учителя, вступила с ней в беседу на китайском:

– Ты пьешь молоко?

– Да, – ответила Хэппи.

– А что пьет твоя учительница?

– Воду.

– А что пьет твой отец?

– Мой отец пьет арбузный сок.

– Хэппи, а что пьет твоя мама?

– Вино, – ответила Хэппи по-английски.

Прийдя домой, Ширли пересказала нам этот разговор, Пейдж, конечно, очень расстроилась: она иногда пила вино за ужином, но на ближайшие несколько недель решила от него отказаться («Смотри, я пью воду!»), чтобы девочка не считала маму пьяницей и не распространяла это мнение по всему городу.

РАДОСТЬ И ВЕСЕЛЬЕ, которые Хэппи, наш первенец, принесла в нашу жизнь (мы наблюдали за тем, как она растет, помогали ей взрослеть, просто проводили время с ней), оказались еще большими, чем я предполагал. Бэби Би родилась через пять лет, в 2008 году, и наша радость удвоилась. Мы бы решились на второго ребенка еще раньше, но в связи с событиями осени 2005 года даже мысль о том, чтобы еще один ребенок появился в этом мире, была невыносима. В октябре того года, незадолго до моего дня рождения, я оказался втянутым в преступный сговор. Следующие шесть лет мне пришлось провести в боях с американской системой правосудия, доказывая свою невиновность.

Основав в 1998 году сырьевой индекс Rogers International Commodity Index, я выдал лицензию на его использование нескольким компаниям (швейцарской UBS, японской Daiwa Secutities) за небольшое вознаграждение. Я поддерживал существование индекса, а они создавали на его основе инвестиционные продукты и предлагали их клиентам. Помимо этого у меня был контрольный пакет компании Beeland Management, которая управляла двумя основанными на индексе фондами – Rogers Raw Materials Fund и Rogers International Raw Materials Fund. Предоставив текущее управление фондами другим, я отправился в путешествие, надеясь, что моя гипотеза о повышении интереса к сырьевым товарам окажется верной.

Когда я вернулся из «путешествия тысячелетия», было уже ясно, что индекс становится популярным. Он работал лучше, чем все остальные индексы, и клиенты компании Beeland получали стабильную прибыль. Но сама компания, в отличие от инвесторов, большими доходами похвастаться не могла. За четыре года существования, на которые пришелся бум сырьевых товаров, фонд заработал всего 20 миллионов долларов. Нужно было что-то менять, и через несколько месяцев после моего возвращения мы пригласили управлять Beeland Management Уолтера Прайса из Uhlmann Price Securities с Чикагской торговой биржи.

В то же время я стал выступать на телевидении с рассуждениями о сырьевых товарах и упомянул эти и другие фонды, основанные на моем индексе. И фонды стали очень быстро расти. За три года, благодаря моему возвращению и усилиям Тома Прайса (он фактически спас дело), компания получила под управление несколько сотен миллионов долларов.

Большую часть времени Том занимался собственной компанией, работа в Beeland Management была для него своеобразным хобби. Сначала он мог справляться один, но потом, поскольку под его началом Beeland начала расти, ему понадобился помощник, который мог бы заниматься текущими делами.

В 2005 году меня пригласили выступить на ежегодном собрании Ассоциации фьючерсной торговли в качестве основного докладчика. После выступления я пообедал с председателем ассоциации Джозефом Мерфи и его коллегами, порекомендовавшими мне кандидата, который, по их мнению, идеально справится с обязанностями помогать Тому в Beeland. Через несколько дней мне позвонил Мерфи, сказал, что передумал, и предложил лучшего кандидата – Роберта Меркореллу, члена правления финансовой компании Refco. Refco была крупнейшим независимым брокером сырьевых акций в мире и крупнейшим брокером Чикагской товарной биржи. Кроме того, именно эта компания была основным работодателем Мерфи, который в то время возглавлял Refco Global Futures. (Уверен, что я слышал о ней, но в то время информация не всплыла у меня в памяти. Именно Refco устроила в 1978 году для Хиллари Клинтон вложения во фьючерсы на поставку скота. Всего за десять месяцев ее тысяча долларов превратилась в сотню тысяч, что на поверку оказалось скрытым подкупом Клинтона[30].)

Несколько раз я встречался с директором Refco, англичанином Филипом Беннеттом. Он учился в Кембридже, я в Оксфорде, так что мы порой об этом болтали. Я считал, что он пользуется уважением в своей отрасли, ведь он управлял одной из крупнейших брокерских контор, насчитывавшей около двухсот тысяч клиентов по всему миру, а один из его сотрудников, Мерфи, был председателем Ассоциации фьючерсной торговли, а это знак высочайшей репутации. Поэтому я выбрал Меркореллу. Он должен был перейти в Beeland на основную работу и повысить уровень инвестиций в фонд.

Для проведения сделок Том Прайс пользовался услугами респектабельного, немного старомодного брокерского агентства Man Group. После прихода Меркореллы речь зашла о переводе счетов нашего фонда из Man Group в Refco – это, по его мнению, сулило значительные выгоды.

В то время многие фонды исптывали острый недостаток в свободных денежных средствах. Акции можно было выводить только раз в месяц. Refco же обещала решить эту проблему. Кроме того, некоторые компании, например Fidelity, не давали покупателям возможности приобретать паи фондов и держать их на депозите, поскольку Uhlmann Price Securities просто была им не очень хорошо известна; в то время это имя еще не было так популярно в отрасли, как сейчас. С переходом в Refco ситуация изменилась бы. Можно было решить и другую проблему. Я считал, что наши фонды не должны использовать заемные средства: в случае привлечения заемных средств им пришлось бы выполнять маржинальные требования[31], что могло привести к катастрофе. Клиент вкладывает полную сумму, и брокер после выполнения маржевых требований инвестирует остаток в векселя Казначейства, выплачивая клиенту прибыль. В сырьевой отрасли это встречается часто и легко осуществимо. Однако сделки с Казначейством проводились неэффективно, и доходы фондов были непостоянными. Refco могла лучше управляться с казначейскими векселями и проводить сделки с более низкими комиссионными.

После перевода фондов в Refco действительно произошли некоторые улучшения, и однажды в августе Мерфи подошел ко мне и признался: «Слушай, мы на самом деле хотели бы купить твою компанию». (Это во многом объяснило тот его телефонный звонок, когда он уже после нашей встречи порекомендовал Меркореллу, отклонив изначально согласованного кандидата.) Акционеры-миноритарии Beeland Management уже заключили выгодные соглашения о продаже своих долей. Я тоже начал переговоры с Refco о продаже своего пакета, но сделка сорвалась: Diapason Commodities Management – швейцарская компания, вместе с которой я основал такой же фонд в Европе, – от продажи отказалась, а Refco не видела смысла в существовании двух одинаковых фондов.

И мы вернулись к изначальному плану. Перевод фондов из Man в Refco, направленный на обеспечение текущей ликвидности, расширение спектра услуг и улучшение репутации, продолжился. Управление фондами должно было стать более эффективным, более прибыльным и привлекательным для инвесторов.

В пятницу 7 октября 2005 года 362 миллиона долларов были выведены с отдельных счетов в Man с четкими письменными инструкциями о том, что их следует разместить на таких же счетах в Refco. Отдельный счет – это именно то, о чем вы подумали. Операция проводится от имени клиента, и никто, кроме него, не может воспользоваться этими деньгами, как если бы вы поместили их в депозитный сейф банка. Если банк разоряется, это вас не касается: деньги ваши, их можно забрать. Вместо этого Refco разместила средства на депозите фондов в Refco Capital Markets, где финансы были не защищены и руководство имело возможность пользоваться активами клиентов для собственных целей – практически беспрецедентное во фьючерсной отрасли преступление, так как на клиентские отдельные счета много десятилетий никто не покушался.

Вскоре стало ясно, что Refco постоянно пользовалась деньгами покупателей, нелегально прокручивала их, даже крала с отдельных счетов. Много лет компании удавалось обманывать людей: во время контактов с ними она собиралась размещать IPO, при этом ее инвестиционными банками были Goldman Sachs, Bank of America, Credit Suisse и First Boston – все они провели тщательную комплексную юридическую экспертизу. Если бы мы подождали еще хоть один рабочий день, пострадал бы кто-то другой. Но нам не повезло. В понедельник 10 октября распространилась новость о том, что Беннетт занимался крупными махинациями, и Refco обанкротилась. Беннетт был арестован через пять дней, а 17 октября, когда начался четвертый в американской истории по величине процесс о банкротстве (о чем был предоставлен соответствующий документ), незащищенные ныне 362 миллиона долларов были заморожены как часть активов Refco.

Юристы замерли в предвкушении – и понеслись иски. Иски были поданы на всех, включая Beeland Management и меня лично. Мое дело рассматривалось в нескольких судах, несмотря на то что в документах компании было четко зафиксировано, что я не имел отношения к ее управлению. Никто не понимал, почему мы оказались обвиняемыми, тогда как на самом деле мы сами были жертвами махинаций Refco. Это выглядело как банальное вымогательство со стороны адвокатов, которые несколько раз предлагали уладить дело. Мы отказывались пойти на мировое соглашение, будучи уверенными в своей правоте. К счастью, суды и судьи согласились с нами, и до суда дело так и не дошло. Все иски были отклонены, истцы исчезали один за другим, за исключением одного инвестора, Клэнси Ридли, который, как и его адвокат Стив Клэй, был моим одноклассником в Йеле. Они держались до самого конца и сдались, только когда судья отклонил все их жалобы.

Имя Beeland и мое собственное было обелено, и акционеры заслуженно получили обратно свои деньги, даже с небольшой прибылью. (Обычно при банкротствах удается вернуть лишь часть капитала.) Но цена победы была слишком высока. Несколько лет все мое время было поглощено этим процессом. Я понял, что даже невинного свидетеля могут затаскать по судам, притом адвокаты сделают все, чтобы создать впечатление, будто я на самом деле вошел в Refco с пистолетом в руке и забрал все деньги. Это могло продолжаться до бесконечности, но в итоге обвинители оставили свои попытки, как я понимаю, даже не выиграть процесс (надеяться на это не было оснований), а просто так надоесть мне, что я решил бы от них откупиться. Вся эта история серьезно подорвала мои силы. К концу я уже смертельно устал… Глядя сейчас на фотографии тех лет, я вижу, что старел прямо на глазах. Я часто слышал о том, что кто-то «постарел» после определенного события, но всегда думал, что это фигура речи. Теперь стало понятно, что нет.

Поскольку все время и энергию пришлось отдавать этой борьбе, нам было не до второго ребенка. Я был очень подавлен. Еще бы! Ведь я разработал индекс, удачно им управлял, один из фондов быстро развивался, я создал хорошие условия инвесторам. Все шло прекрасно, и тут внезапно эти же самые ребята, вроде бы прошедшие тщательную проверку, оказались самыми настоящими мошенниками – и сразу стало ясно, что в суд подадут на меня.

Не уверен, что Пейдж до конца понимала, насколько я был расстроен. Я поседел. Процесс полностью отбирал мои силы и время. Каждое утро я включал компьютер и видел сообщение от юриста («О господи, опять!»), понимая, что даже в случае успеха мне придется прочесть очередную кипу документов и по меньшей мере на них ответить. Каждая победа радовала все меньше. Промежуточные успехи в отдельных боях, казалось, не могут положить конец всей кампании. Шла постоянная травля, и я старался скрыть свою подавленность от Пейдж. Я оберегал ее как только мог. Я вступил в тот возраст, когда не очень хочется говорить о подобных проблемах. У меня была двухлетняя дочь. Нужно было удержать завоеванное.

ИСКОВОЕ ПРОИЗВОДСТВО – одна из самых процветающих отраслей в Америке. В США юристов больше, чем во всех остальных странах, вместе взятых. Стремительный рост исковых заявлений – причина значительной части деловых расходов в этой стране. Поразительная стоимость защиты от судебных исков, постоянные перепроверки в области бизнеса, образования, здравоохранения – все это приводит к снижению конкурентоспособности страны в международных масштабах.

Сейчас мы тратим на здравоохранение более 17 % ВВП, в два раза больше, чем в среднем по миру, и на несколько процентов больше, чем занимающая по этому показателю второе место Германия. И при этом мы не можем похвастаться особыми достижениями. Нельзя провести блестящую операцию на печени, если половина предпринимаемых действий связана с тем, чтобы защититься от возможных исков. И уж точно нельзя провести дешевую операцию на печени, учитывая, что требуются огромные расходы, проведение ненужных процедур и тестов пациентов – и все для того, чтобы удовлетворить нынешние абсурдные требования.

Нельзя производить конкурентоспособные машины, если компания вынуждена делать огромные выплаты по медицинской страховке, которые становятся все больше из-за увеличения медицинских расходов. Эти выплаты, в свою очередь, осуществляются по искам. Предприниматели в Германии и Японии с такими расходами не сталкиваются. Это значит, что немецкие машины и японские тракторы имеют конкурентные преимущества перед американскими. Добавьте к расходам любой американской компании на здравоохранение еще и расходы на страхование ответственности – стоимость защиты себя от любых исков, включая самые нелепые. А теперь вычтите эту сумму из той, которую автопроизводитель мог бы вместо этого потратить на улучшение самих автомобилей. General Motors расходует на удовлетворение финансовых аппетитов американских юристов столько, сколько BMW и Honda тратят на создание самих автомобилей.

Культура исковых заявлений процветает во всех отраслях американской экономики и влияет на стоимость любой продукции. Компания, продающая гамбургеры, тоже должна включать в свои расходы стоимость медицинской страховки и страхования ответственности. И это исключительно американский феномен, неизвестный за рубежом. Когда мы покупали в Сингапуре полис для домовладельцев, я попросил страхового агента включить страховку от судебных исков. Она сказала, что это возможно, но пояснила, что это не очень повлияет на общую страховую премию. «Здесь этого не бывает», – сказала она. И оказалась права. Но в Америке лет пятьдесят назад такого тоже не было.

Теперь это начинается и в Великобритании, где есть подразделения крупных американских юридических фирм, и в Европе, но, конечно, не в таких масштабах. Судебные системы в Европе далеко не так терпимы к бесконечным искам, как в США. Согласно законодательству большинства европейских стран, проигравший должен оплатить все судебные издержки того, кто выиграл дело. В Соединенных Штатах все иначе: здесь возбудить иск ничего не стоит. Как ни смехотворны ваши требования, никакого убытка они все равно не причинят.

Юристы работают по искам о гражданской ответственности так, что их услуги оплачиваются по результату работы: они получают процент от денег, которые для вас выиграют или, если быть более точным, на которые смогут договориться. Выигрывают-то они редко. Более того, часто и не пытаются. Юристы понимают: защищающаяся сторона вскоре осознает, что защита может стоить гораздо дороже, чем урегулирование дела. Помимо того, что вы можете потерять все деньги, даже выиграв дело, удачно направленный иск сожрет все ваше время и энергию, ухудшит вашу повседневную жизнь на ближайшие несколько лет – превратит ее, как однажды сказал глава Loews Corporation, в тюрьму. Можно перефразировать известную пословицу о рынках: юристы могут оставаться иррациональными дольше, чем вы можете оставаться платежеспособными. Или психически здоровыми.

Все вы видели по телевизору рекламу адвокатских услуг. В конторах есть специальные сотрудники, которые мониторят новости, выявляют бедствия, определяют жертв и, что более важно, тех, на кого можно подать в суд. Более того, они рассматривают и географию, определяя, где именно возбудить тот или иной иск, изучают судебные органы и судей, уже имевших дело с исками и присуждавших наивысшие компенсации. Поэтому-то я проходил в качестве ответчика в двух разных штатах по разным судам.

И мне еще повезло: дела развалились еще на предварительной стадии, до дачи основной массы показаний. Цель таких допросов – еще сильнее надавить на защищающуюся сторону, чтобы та согласилась на урегулирование («О Боже, они собираются вызвать мою престарелую учительницу третьего класса!»). Адвокаты затянут в свою петлю как можно больше народа, чтобы усилить ваши страдания.

Именно в качестве поверенного по делам об оскорблении личности Джон Эдвардс, бывший сенатор от Северной Каролины, скопил себе состояние, которое позволило ему баллотироваться на государственную должность. Обвиненный в тяжких преступлениях, связанных с его президентской кампанией 2008 года, и столкнувшийся с перспективой провести до тридцати лет в тюрьме (как преступник, а не как ответчик по гражданскому иску), он оказался по другую сторону зала суда, этого первого круга ада. Его ожидало правосудие, и обвинители использовали все те же дозволенные системой механизмы, которые когда-то обогатили его, пока судебный процесс не был аннулирован. Правовая система негативно относится к представителям фемиды, играющим в сомнительные игры с законом, – в тех редких случаях, когда это удается доказать. В уголовном процессе против Refco правительство обвиняло Джозефа Коллинза, главного консультанта компании, в мошенничестве с ценными бумагами. Обвинение было быстро опротестовано, и на момент написания книги еще не было известно, собирается ли Министерство юстиции его возобновить.

Правительство восторжествовало над организаторами махинаций. Беннетт был признан виновным по многим пунктам обвинения, его приговорили к шестнадцати годам тюремного заключения. Его предшественник Тоун Грант тоже был судим и получил десять лет. Санто Маджио, глава Refco Securities, и Роберт Тростен, бывший СЕО Refco, также были признаны виновными в махинациях и, испугавшись серьезных приговоров, согласились дать показания в обмен на снисхождение. (Тростен ожидает приговора, Маджио в январе 2012 года умер.) Джо Мерфи признали соучастником, не подлежащим обвинению.

Меркорелла, если и покидал компанию (позднее некоторые источники в Refco рассказывали мне, что его внедрили как двойного агента), вернулся в Refco и работал до ее банкротства. В ноябре, менее чем через месяц после краха, фьючерсный и товарный бизнес Refco были проданы Man Financial, брокерскому подразделению Man Group, которое впоследствии, через два года, отделилось и начало самостоятельную жизнь как MF Global. В октябре 2011 года MF Global, которую тогда возглавлял бывший губернатор Нью-Джерси Джон Корзин, попала в заголовки газет: началось дело о восьмом по масштабу в истории Америки банкротстве. В отдельных клиентских фондах недоставало средств на сумму примерно 1,6 миллиарда долларов.

Да уж, терпенье и труд все перетрут!

Глава 11. Нация иммигрантов

В Сингапуре жилье делится на три категории: квартиры Совета по жилищному строительству и застройке; частные апартаменты (в том числе кондоминиумы) и землевладения – частные резиденции с индивидуальным контрактом на землю. Сюда включаются также таунхаусы и то, что в Сингапуре называется «бунгало высшего класса». Бунгало высшего класса, которое мы и снимаем, – это отдельное жилье на одну семью, которая владеет этим домом.

В частных владениях живут только 12 % сингапурцев. Остальные 88 % проживают в квартирах Совета. Правительство Сингапура с самого начала осознало: чтобы построить стабильное общество, необходимо предложить гражданам долю в нем. Для этого правительство начало предоставлять всем жилье. Благодаря быстрому экономическому развитию Сингапура современное жилье Совета по жилищному строительству гораздо более комфортное, чем сорок пять лет назад. Старые многоквартирные дома постепенно снесли и заменили. Новые квартиры (в их постройке принимали участие всемирно известные архитекторы) обладают удобствами, которые в Соединенных Штатах ассоциируются с кондоминиумами высшего класса. Проживание в государственном жилье в Сингапуре не свидетельствует об экономических проблемах. Квартиры Совета по жилищному строительству выделяются представителям всех социальных групп, есть лишь одно ограничение: доход желающих получить жилье в первый раз не должен превышать определенной суммы. Сегодня 95 % жителей владеют своими квартирами.

Один из ключевых параметров успеха Сингапура – высокий уровень сбережений и инвестирования. Самый высокий уровень в мире на душу населения. Все накапливают и инвестируют для будущего, как и во многих азиатских странах. Но в Сингапуре уровень сбережений особенно высок: 20 % своих доходов вы обязаны здесь отдать в Центральный сберегательный фонд – это национальный пенсионный фонд, куда направляются и 16 % средств, которые платит ваш наниматель. (Эти средства имеют фиксированный месячный максимум, а старшие сотрудники, а также те, кто зарабатывает меньше прожиточного минимума, платят более низкие проценты.) Свои сбережения можно направить на здравоохранение, образование или покупку дома. Это ваши собственные деньги на собственном отдельном счете, но потратить средства из Центрального сберегательного фонда на «мазерати», ночные походы по дискотекам или отпуск в Канкуне[32] нельзя.

Мы живем всего в полумиле от школы, и в Сингапуре кто-то знает меня как «того белого парня, который возит своих дочерей в школу на велосипеде». Это трехколесный велосипед – хитроумное голландское устройство Taga, на его деревянной раме помещаются двое детей. Сингапур, как и Калифорния, – ориентированное на автомобили сообщество. Пятьдесят лет назад на велосипедах ездили все сингапурцы, но, как только они разбогатели, первым делом для доказательства процветания страны они избавились от велосипедов и пересели в автомобили. То же самое произошло в Шанхае и других азиатских городах. Но пробки представляют сейчас огромную проблему, и вот велосипеды уже наносят ответный удар.

Чтобы сократить загруженность улиц в часы пик, в Сингапуре в 1998 году ввели систему электронной оплаты проезда (ERP, или автоматизированного сбора платы за проезд. Сенсоры, расположенные на рамных знаках, связываются с внутренним устройством (IU) в вашей машине. В IU имеется карточка, с которой автоматически списывается плата за пользование дорогой. С помощью ERP-счета можно здорово облегчить себе жизнь – например, плата за парковку будет снята автоматически. В Соединенных Штатах приходится платить и сборщикам платы за проезд, и сотрудникам парковки. Но не в Сингапуре: остров и так маленький, и застраивать его пунктами оплаты вряд ли хорошая идея.

Одно из самых важных достоинств Сингапура, конечно, образование. Я в основном переехал сюда, чтобы мои дети получили более разностороннее образование. Я хотел, чтобы они знали Азию и китайский язык, но, помимо этого, понимал, что в Сингапуре к моим дочерям будут предъявлять высокие требования в учебе. Когда я в 1950-х годах учился в школе, учеников, серьезно относившихся к контрольным и домашним заданиям, часто поднимали на смех за такое отношение к делу. Даже в Йеле тех, кто учился всерьез, дразнили заучками. Не уверен, что с тех пор в США что-то сильно изменилось. Но в Сингапуре просто нет понятия «заучка». Здесь важность образования понимают все, это лежит в основе национальной культуры.

Однажды Хэппи пришла домой и объявила, что в Американской школе (крупное международное учебное заведение здесь, в Сингапуре) второклассникам не задают домашних заданий. Дочка не сердилась, а просто констатировала факт: у нее с первого класса было два часа домашних заданий в день, а в Американской школе их нет до сих пор. Признаться, я иногда сомневаюсь, правильно ли поступаю, требуя от Хэппи проводить столько времени за учебой. Нужно ли так беспокоиться по поводу домашних заданий? Может быть, девочке лучше поиграть, в соответствии со своим возрастом? Я спрашиваю себя: не придавит ли детей окончательно объем работы, которую они вынуждены выполнять с восьми лет? Что будет, когда Хэппи исполнится восемнадцать? В один прекрасный день она может заявить: ну его к черту, я хочу пойти в армию, чтобы больше не сталкиваться со всеми этими домашними заданиями. Она хорошо справляется, ей нравится, но это не так важно: меня беспокоит, как это повлияет на мою дочь, когда ей будет, например, сорок два года. Ведь есть вероятность, что мы, семья иммигрантов, хотя и не вполне типичных, можем разделить судьбу наших друзей-сингапурцев.

Недавно я разговаривал с одной женщиной, СЕО динамично развивающейся китайской компании, успешной дамой чуть за сорок, имеющей ученую степень и воспитывающей сына. Я рассказывал ей о своих дочерях, и она сказала, что с Хэппи я совершаю ошибку: школьницы, говорила она, должны играть и веселиться. Эта женщина родилась в 1970-е годы. Она защитила диссертацию как раз в то время, когда в Китае происходили резкие перемены. И теперь она сказала мне, что не нужно воспринимать школу и образование слишком серьезно: мол, если Хэппи захочет писать диссертацию – прекрасно, пусть пишет, но подталкивать девочку к этому нет причины. «Предоставьте ее самой себе», – убеждала меня эта дама. И, надо сказать, ее слова обоснованны. Сейчас дети очень перегружены. В моем детстве дверь была всегда открыта, мы часто бегали на улицу. Поэтому я сомневаюсь, правильно ли поступаю с дочками.

На стандартизированных международных тестах Сингапур всегда занимает места во главе таблицы. Азиатские дети всегда опережают на таких тестах американцев. В США детей призывают к самоуважению. Мы же с Пейдж считаем, что самоуважение надо завоевать самостоятельно. В двух первых классах Хэппи закончила обучение в первой пятерке. В этом году моя дочь в числе первых по китайскому языку. Так что она действительно заслужила право уважать себя. Здесь в школе действительно нужно учиться всерьез, и это пригождается и в реальной жизни. Думаю, это одна из причин, по которым Азия сейчас усиливает свои позиции в мире. Америка неконкурентоспособна, а причину этого можно отследить вплоть до отношения к делу учеников дома и в школе.

В Сингапуре существует суровое образовательное испытание – выпускной экзамен средней школы (PSLE). Этот экзамен сдают после шестого класса, полученная оценка с большой вероятностью определяет ваше будущее, по крайней мере на ближайшие несколько лет. Двенадцатилетний ученик, победивший в этом общенациональном тесте, а также его родители появляются на первых страницах газет, где печатаются результаты. Вот еще один пример того, какое значение отводится образованию в этом уголке мира. В прессе много места предоставлено рассказам о детях, которые хорошо учатся в школе. Такое внимание в Соединенных Штатах уделяется только спортсменам из старших классов и колледжей.

Однако мы все же взяли с собой в Сингапур одну американскую традицию, связанную с образованием Хэппи, – никакого телевизора. За те сорок лет, что я прожил в Нью-Йорке, у меня не было телевизора. Я и сейчас не могу понять, зачем он мне нужен. Насколько влиятельной окажется моя точка зрения – вопрос пока спорный. Когда мы куда-нибудь едем, первое, что делает Хэппи после заселения в гостиницу, – это включает телевизор. Ей хочется сидеть и смотреть его весь день.

– Ладно, Хэппи, пойдем.

– Я не хочу идти, я хочу смотреть телевизор!

– Хэппи, но тут же на немецком…

– Ну и что? Поучу немецкий.

Все мы любим Вену и иногда останавливаемся там в роскошном отеле «Захер», известном, помимо прочего, своим прекрасным тортом – шоколадным деликатесом, который в 1832 году изобрел отец основателя гостиницы. Отель был открыт в 1876 году. Во время разделения Вены на четыре оккупационные зоны после Второй мировой войны он служил штаб-квартирой британских войск. Хэппи однажды сказала мне, что, когда ей исполнится двадцать, она уедет из дома, снимет номер в «Захере» и будет там целый день смотреть телевизор. И мы ничего с этим не можем поделать.

Бэби Би еще не пришла к такому выводу, но, подозреваю, ждать осталось недолго.

В Сингапуре мы живем неплохо, и причин уезжать я не вижу. Конечно, на протяжении сорока лет я не видел и причин уезжать из Нью-Йорка. Если основания для отъезда появятся, то я предполагаю (и надеюсь), что мне хватит ума уехать. В Китае есть такое выражение: «Из грязи к грязи за три поколения». Думаю, в каждой культуре есть варианты подобных высказываний, есть такое и у нас: от бедности к богатству, а потом снова к бедности. Один член семьи добивается успеха, а его внуки или правнуки проматывают состояние и возвращаются к нищете. Китайскому выражению много веков. Оно характеризует не только семьи, но и государства: те растут, а потом переживают упадок. Так произошло с Великобританией и Испанией; так было с Египтом и Древним Римом; так происходит сейчас с США.

Только в Китае было три или четыре пика величия (за которыми следовали долгие периоды упадка). Вероятно, это имеет какую-то связь с их философией. Через всю историю Китая красной нитью проходит особое отношение к образованию. Конфуцианство высоко ценит учителей и ученых. Даже сейчас в Китае порой можно увидеть таблички, установленные еще при императорах, правивших много веков назад. Эти таблички увековечили память чиновников, преуспевших в императорских экзаменах по гражданской службе.

Но Сингапур – поразительно успешная страна. Сейчас она обладает такими богатствами и опытом, и я не думаю, что она сможет потерять их при моей жизни, разве что в результате совершения ряда серьезных ошибок. При жизни Бэби Би? Что ж, это долгий срок, сто лет тому вперед.

Сингапур – нация иммигрантов. Пятьдесят лет назад здесь была заболоченная местность, на которой проживало около миллиона человек. Сейчас население составляет пять миллионов. Иммигранты стали прибывать еще при британском правлении. Почти четверть граждан и постоянных жителей Сингапура родились за пределами страны. Сингапур поощряет въезд мигрантов по двум причинам. Сначала стране были необходимы капиталы и опыт. Сейчас же государство поощряет иммиграцию, потому что столкнулось с серьезными демографическими проблемами: уровень рождаемости в этой стране один из самых низких в мире.

Демографическая ситуация в Сингапуре настолько сложная, что правительство ввело в эксплуатацию новый тип квартир – так называемые полуторные квартиры, состоящие из стандартной квартиры и студии, где можно приютить пожилого родителя. Государство предлагает поощрительные программы для молодых пар, желающих обзавестись детьми. Оно учредило брачные агентства, чтобы повысить количество таких пар. Но во многом прирост населения зависит от иммиграции. Поскольку страна маленькая, она может выбирать – искать самых умных, успешных, образованных людей, не забывая при этом о том, что кто-то должен и водить автобусы. Другие страны (например, 300-миллионные Соединенные Штаты) не могут позволить себе подобной роскоши.

К сожалению, в последние несколько лет в Сингапуре наметилась в данном отношении некоторая отрицательная динамика. Жители жалуются, что автобусы и школы переполнены. Это не соответствует действительности, но правительство в ответ на жалобы, тем не менее, очень резко сократило число иммигрантов. Давая людям время приспособиться к наплыву иностранцев, правительство действует, по крайней мере в ближайшей перспективе, из соображений политической целесообразности. На выборах 2011 года Партия народного действия, которая выигрывала все выборы с момента введения самоуправления, уступила семь из восьмидесяти семи мест в парламенте Рабочей партии. Это лучший результат оппозиции со времени обретения независимости.

С одной стороны, Сингапур не отличается от любой другой страны в мире: при любых проблемах свалить все на мигрантов удобнее всего. Когда ищешь, кого бы обвинить, первыми жертвами становятся иностранцы. Они говорят на другом языке, у них другая религия, цвет кожи, их еда плохо пахнет, они сами плохо пахнут… Я слышал подобное мнение об иностранцах в разных концах земного шара, особенно когда дела шли неважно. В Сингапуре обвиняют обычно малайцев, индийцев, других жителей Евразии, даже китайцев: они не такие, как мои дедушка с бабушкой, которые приехали сюда из Китая. Собственно, они, вероятно, лучше ваших дедушки с бабушкой, ведь именно их выбрали за особые навыки и качество полученного образования.

Нигде в мире нетерпимость к иностранцам не попадает так часто в газетные заголовки, как в моей родной стране. Например, в июне 2011 года штат Алабама в припадке ксенофобии провел так называемый закон HB-56 – самый драконовский антииммиграционный закон в стране. Его воздействие на штат оказалось катастрофическим. В сентябре того же года, когда закон вступил в силу, тысячи иммигрантов в ужасе бежали из штата, бросая работу, школы, дома. Пшеница осталась гнить на полях, и штат понес убыток в 5,5 миллиарда долларов. Реконструкция зданий, разрушенных опустошительным торнадо в апреле 2010 года, почти остановилась, поскольку штат покинуло 25 % строительных рабочих.

Вопреки заявлениям сторонников закона о том, что он направлен на высвобождение рабочих мест для безработных американцев, жители Алабамы не спешили занимать должности, с которых ушли обвиненные во всех смертных грехах иммигранты. В секторах, где обычно работали испаноязычные сотрудники, не наблюдалось никакого роста занятости. Подсчитано, что в штате было утрачено 140 тысяч рабочих мест. Если учесть накопления штата в области здравоохранения и социальных служб, которых добились сторонники закона, то его общие убытки оцениваются примерно в 11 миллиардов долларов, то есть 6 % ВВП, притом сюда не входят убытки в 339 миллионов долларов от недополученных штатом и муниципалитетами налогов.

В ноябре 2011 года, вскоре после принятия закона, представитель Mercedes-Benz, приехавший из Германии по делам на завод компании под Тускалузой, был арестован и отправлен местной полицией в тюрьму по подозрению в нелегальной иммиграции: он забыл в гостинице паспорт и не смог его предъявить. Директор Министерства внутренней безопасности штата – да, в Алабаме есть такое! – сказал: «По всей видимости, офицер действовал согласно закону». Через месяц менеджер из Японии, работавший на заводе Honda Motors в Линкольне, был задержан полицией и привлечен к суду за нарушение закона – отсутствие действительных водительских прав (выданных в Алабаме или Японии: международных прав в сочетании с паспортом оказалось недостаточно).

В иностранных компаниях работает 5 % населения Алабамы. Испанские владельцы банка BBVA Compass уже отменили строительство небоскреба в Бирмингеме на сумму 80 миллионов долларов, а китайская группа компаний Golden Dragon Precise Copper Tube Group передумала строить 100-миллионный завод в Томасвилле. Адвокаты по вопросам иммиграции давят на корейского автопроизводителя Hyundai, чей 1,4-миллиардный завод в Монтгомери приносит 2 % ВВП Алабамы, побуждая опротестовать закон.

Из-за катастрофического экономического воздействия закона алабамские законодатели имеют глупый вид. Социальная и гуманитарная цена ксенофобии говорит сама за себя. Соответствие закона Конституции поставлено под сомнение в федеральных судах. Один судья определил законодательные дебаты, которые привели к принятию этого закона, как «пересыпанные уничижительными характеристиками испаноговорящих». Белый дом выступил против закона, заявив, что юрисдикция в вопросах иммиграции принадлежит федеральному правительству.

Как бы ни решился вопрос на федеральном уровне, принявшие его законодатели штата ныне пожинают плоды своей экономической и политической несостоятельности и вынуждены пересмотреть этот законодательный акт. Последствия такого пересмотра пока под вопросом.

Бои вокруг иммиграционных проблем ведутся по-разному во многих штатах.

ЭПОХА ВЕЛИЧАЙШЕГО процветания Америки наступила до введения в действие законов об иммиграции. Они появились в 1920-е годы, вызванные страхом и фантастическим невежеством, при подстрекательстве ку-клукс-клана, настроенного против всех иммигрантов: итальянцев, католиков, евреев – словом, против всех, кто хоть как-то отличался. До этого наши границы были открыты, как и границы всего земного шара. У Марко Поло не было паспорта, как и у Христофора Колумба. Если бы наши предки нуждались в разрешении на въезд в Соединенные Штаты, Америка никогда не стала бы таким государством, как сейчас. У нас не было бы такой Америки, если бы маркиз де Лафайет[33] или Томас Пейн[34] вынуждены были бы получать визу. Некоторые выдающиеся американские промышленники, люди, сделавшие нас великой нацией, были иммигрантами, например Эндрю Карнеги[35] и Джон Астор[36].

На всем протяжении истории самыми процветающими становились те государства, которые были в наибольшей степени открыты миру. В конце XIV века все мечтали собрать пожитки и переехать в Самарканд: этот знаменитый город на Великом шелковом пути между Китаем и Средиземноморьем, богатейший и полный жизни перекресток культур, был столицей монгольской империи Тамерлана – огромного международного плавильного котла языков и религий. За четыреста лет до этого, на исходе первого тысячелетия нашей эры, самым населенным городом мира была Кордоба в Андалусии, в Испании. Эта столица исламского халифата процветала сотню лет. Этнически, культурно и религиозно разнообразный город был интеллектуальным центром, в нем располагалась одна из крупнейших в мире библиотек, и на его почве появились существенные достижения в области науки, философии, географии, истории и искусств.

Люди со всего мира тянулись в такие города, и они обретали еще большее величие. Так бывает, когда оставляешь двери открытыми. Дэн Сяопин[37] говорил, что когда открываешь окно, в него залетают мухи, но без этого не будет солнечного света и свежего воздуха.

Как-то раз, во время нашего с Пейдж кругосветного путешествия, в австралийском Сиднее мы обедали с одним менеджером корпорации, и он жаловался на иммигрантов. Это показалось мне несколько странным: и сам этот бизнесмен, и его жена были иммигрантами, приехавшими из Новой Зеландии. Когда я напомнил ему об этом обстоятельстве, он не нашел ничего лучшего, как дать совершенно логичный, по его мнению, ответ: «Мы были другими. Тогда все было по-другому». С таким образом мыслей мы сталкиваемся постоянно: закройте дверь, ведь я уже вошел. Такой же ответ я получил в Калифорнии во время своего турне с лекциями от американского бизнесмена, чья семья переехала в Америку из Европы, когда тот был довольно молод. Он сказал: «Моя семья была другой». Самые резкие протесты против иммиграции часто исходят от самих иммигрантов.

Что до меня, то я открыл бы границы всех стран. Это сделало бы развитие событий более естественным, все государства стали бы более динамичными: новая кровь, новый капитал, новые идеи – все это всегда приносит пользу обществу и экономике. Они делают нас самих более креативными. Посмотрите на исторические прецеденты: те, кто больше всего хотел эмигрировать, были людьми амбициозными, умными и энергичными – как раз такими, которых вы желали бы видеть своими сотрудниками. В этом отношении между нынешними временами и эпохой Тамерлана нет никакой разницы.

Не помню, где в тот момент находился, но однажды я прочитал новость о кубинце, который приковал себя к бочке, пустился по морю и переплыл Флоридский залив, достигнув Соединенных Штатов. На пляж, куда он вышел, прибыла полиция, чтобы арестовать его и депортировать обратно на Кубу. Но если бы на берегу в тот момент был я, то предложил бы ему работу, а об аресте и не думал. Именно таких людей я и хочу видеть среди своих сотрудников – достаточно храбрых и целеустремленных. Чтобы сделать такое, нужно быть достаточно умным, чтобы понять, как это сделать и остаться в живых. Я хочу, чтобы такие люди работали на меня, хочу, чтобы они жили в Америке. Именно такие люди, приезжая в новую страну, создают корпорации и наживают состояния.

В 1990 году, совершая кругосветное путешествие, я прибыл в Находку, дальневосточный порт в восьмидесяти километрах[38] к востоку от Владивостока. Портовый служащий спросил меня, как мне разрешили эту поездку, причем не поездку по России, а выезд из США: «Неужели вы можете уезжать куда угодно и откуда угодно возвращаться?» – интересовался он. В числе прочего жителям Советского Союза при коммунизме лгали, что во всем мире люди не могут покидать собственное государство, а если уж уехали оттуда, то им не разрешается возвращаться. Однако чиновник, казалось, не удивился, когда я ответил на его вопрос утвердительно. Вероятно, ему так уже отвечали иностранные моряки разных судов, пришвартованных в Находкинском заливе. Но его вопрос иллюстрирует мою точку зрения: иммигранты и туристы открывают внешний мир, что в конце концов может привести только к хорошему.

«Беседовать с другом, приехавшим издалека, – разве это не радость!» – писал Конфуций. Это было два с половиной тысячелетия назад. Сейчас иметь друзей издалека не просто радостно, но и жизненно необходимо для государств со стареющим населением. В этом отношении Сингапур не одинок: быстро стареет Европа, седеет уже и Америка. Это проблема большинства стран развитого мира, с которой просто необходимо бороться. Пенсионеры не строят заводов, не открывают своего дела, не предоставляют рабочих мест. Это не те члены общества, создающие капитал, да мы и не ожидаем от них этого. Эти люди пользуются социальными удобствами, на которые имеют право, они потребители, а не производители капитала. Производят же его молодые люди трудоспособного возраста.

Уровень рождаемости в развитом мире снижается по мере роста благосостояния. Тем, у кого есть деньги, не нужны дети, чтобы поддерживать этих богачей в старости материально или заботиться о них. Не нужны дети в современном индустриальном обществе и для работ на ферме. Их воспитание стоит больших денег. Зачем тратить средства на то, чтобы отправить второго или третьего ребенка в частную школу на Манхэттене, если можно за эти деньги прокатиться на Багамы? Даже при отсутствии серьезных сбережений всегда можно опереться на социальную систему, не существовавшую еще сто лет назад. Религия тоже не такая серьезная сила, как ранее. Католики, например, с одобрения церкви всегда имели много детей. Сейчас же в двух католических по преимуществу странах – Италии и Испании – одни из самых низких в мире показателей рождаемости.

Возможно, если не поощрять иммиграцию, останется один способ обретения необходимого для нации количества молодых людей – пропаганда повышения рождаемости. Полагаю, есть и второй способ: если развить с демографической точки зрения идеи «Скромного предложения» Джонатана Свифта[39], можно продавать на мясо родителей. Но этот план Б все же никто не предлагает. Типичным примером может служить Япония. Показатель рождаемости в этой стране – один из самых низких в мире, а продолжительность жизни – одна из самых высоких. В Японии больше домашних животных, чем детей. Государство постепенно превращается в огромный дом престарелых: множество пожилых людей и никого, кто поддерживал бы их. Японское правительство подсчитало, что через 50 лет 40 % населения составят лица в возрасте 65 лет и больше. Еще острее эту проблему делает печально известный изоляционизм Японии. Это одна из самых ксенофобских стран в мире. Согласно заявлению ООН, сделанному в 2005 году, расизм в Японии «укоренен глубоко». В этой стране не более склонны поощрять иммиграцию, чем переходить к тому самому плану Б.

Любой разговор о свободной миграции населения немедленно приводит к размышлениям о природе самой свободы, и среди перемен, происходящих в мире, немногие более значительны, чем та свобода, которую мы принимаем – или принимали – как должное в Соединенных Штатах Америки.

Глава 12. Свободных страна?

[40]

Возможность правителя бросить человека в тюрьму без предъявления обвинения по какой-либо статье, а в особенности лишить его возможности быть судимым такими же, как он, в высшей степени ненавистна и является основой любого тоталитарного правительства, будь то нацистское или коммунистическое.

Уинстон Черчилль

Президент Джордж Буш-младший, объясняя нации, почему члены «Аль-Каиды» напали на США 11 сентября 2001 года, заявил: «Они ненавидят наши свободы…» Опустим здесь общий идиотизм рассуждений президента и поразмыслим над его ответом террористам. Он фактически выполнил их условия: в контексте собственной речи дал им то, чего они и добивались. Через шесть недель после атаки Буш подписал законопроект, лишивший американских граждан тех свобод, которыми они пользовались более двухсот лет, тех самых свобод, которые, по его же словам, так ненавидели террористы.

«Патриотический акт» – закон, продвинутый и подписанный Бушем (в его рамках теперь живем мы, современные американцы), включает в себя ряд положений, с которыми прекрасно знакомы и бойцы джихада. В него входят пункты, с помощью которых управляются авторитарные государства, где и живут эти террористы, государства, где отрицание правительством закона помогает растить новых экстремистов. Сейчас и мы живем в государстве, где прослушиваются телефонные переговоры, где проводятся необоснованные обыски и аресты, где могут удерживать человека в заключении неопределенный срок, где узаконены пытки. Как и там, где обитают террористы. Теперь и у нас есть комитет национальной слежки, зловеще именуемый Министерством внутренней безопасности.

У вас проблема с соседом? Вам не нравится, как пахнет его обед? Настучите на него, позвоните в министерство и скажите, что парень странно себя ведет. Его сразу на пять-шесть лет закроют в тюрьме Гуантанамо, забросают вопросами и избавят вас от нежелательной компании. Он американский гражданин? Какая разница! В Йемене в сентябре 2011 года ЦРУ направило беспилотник на двух американских граждан. Виновных? Возможно. С уверенностью ничего утверждать нельзя: ни арестов, ни адвокатов, ни судьи, ни присяжных, ни суда… Сейчас все эти вещи решаются в тайном комитете. В стране свободных наступили новые времена.

Да, в истории Америки были времена, когда орудовали банды линчевателей, государство и мафия преследовали невинных людей. Но хотя бы теоретически, хотя и не всегда на деле, существовали способы укрыться от преследования. Хотя бы теоретически правительству запрещалось казнить без суда даже виновных. Суть изменений заключается не в том, что правительство превысило свои полномочия – в конце концов, Авраам Линкольн однажды даже отменил презумпцию невиновности, – а в том, что такие действия государства стали приемлемыми, а порой еще и прославляются.

Я привык не доверять правительству и советую так поступать каждому американцу, и мой скептицизм очевиден в течение как минимум последних сорока пяти лет. Когда в 1967 году я учился в офицерской школе в Форт-Ли, то был среди ста тысяч демонстрантов, протестовавших против войны во время знаменитого марша на Пентагон[41]. Боюсь, впрочем, мой тогдашний скептицизм был отличительной чертой всех моих ровесников. Поколение же моего отца, как мне, во всяком случае, казалось, верило всему, что им говорили. А поколение, которое входит во взрослую жизнь сейчас, больше напоминает ровесников моего отца, чем моих собственных. Американцы сейчас не то чтобы верят тому, что говорит им правительство, но как будто не считают нужным этому не верить. За время, прошедшее от момента фальшивого подсчета потерь во Вьетнаме до столь же лживых оправданий вторжения в Ирак, мало что изменилось, вот только сейчас публика готова проглатывать искажение фактов нашими руководителями. Говорят, что правда – первая жертва войны. Хотя эта фраза всегда была иносказательной, сейчас, как ни странно, она обретает предписательный характер: американский политический истеблишмент пользуется ею, чтобы заявить, что война предоставляет правительству лицензию на ложь. А что может лучше помочь избранным чиновникам управлять страной, чем постоянные войны, которые и длятся с 2001 года.

Соединенные Штаты Америки были построены на убеждении, которое было совершенно чуждым всему остальному миру конца XVIII столетия: права – это не то, что дает правительство, но то, что правительство не может у вас отобрать. Это был революционный принцип, и для его претворения в жизнь действительно потребовалась революция. Что ж, теперь мы уже больше не та страна. Мы превратились в нацию, в которой интересы индивида подчинены потребностям государства.

В 1980 году мы выбрали президента, который лицемерно обещал нам удовлетворить желание большинства и «заставить правительство оставить граждан в покое»[42]. В 2004 году мы переизбрали президента – его популярность зиждилась на том, что он, как подразумевалось, обещал заставить граждан оставить правительство в покое. И теперь мы формируем именно такое правительство, от какого сюда на протяжении двухсот лет бежали эмигранты и диссиденты. Мы превзошли наших отцов-основателей. Сейчас мы те сыновья и дочери, которых в 1759 году Бенджамин Франклин предостерегал против такого шага: «Пожертвовавший свободой ради безопасности не заслуживает ни свободы, ни безопасности».

Радостно отвергнув собственные претензии быть «свободных страной», мы склонились перед правительством, которое держит нас в постоянном страхе, и передали ему свои права, так что довольно проблематично описывать нашу страну как «дом храбрецов».

К ТОМУ ВРЕМЕНИ, как эта книга будет опубликована, в силу вступит закон, который сделает практически невозможным для американцев открытие счетов за пределами страны. Допустим, вы менеджер в Ford и командированы в немецкую дочернюю компанию. Вы открываете счет в местном банке, чтобы оплачивать счета и снимать евро. Согласно Закону о соответствии иностранных счетов требованиям налогового законодательства (FATCA), который вступил в силу 1 января 2013 года, зарубежному банку может оказаться слишком обременительно держать вас в качестве клиента.

Уже давно от американских граждан требовалось сообщать правительству США обо всех своих иностранных счетах, как делаю я, когда плачу налоги. Но сотрудники уже двух зарубежных банков, где у меня были счета, о существовании которых я, в соответствии с законом, информировал много лет, позвонили мне и сказали, мол, извините, мы вас любим, но больше не открываем счета для американцев и избавляемся от тех клиентов, которые уже есть. Почему? Потому что требования по раскрытию счетов, что до того было моей обязанностью, теперь предъявляются к ним, и при этом в гораздо более жесткой форме.

По новому закону, зарубежные организации, не подписывающие соглашение со Службой по внутреннему налогообложению о раскрытии счетов американских клиентов, сталкиваются с карательной мерой – 30-процентным удержанием со всех сделок, связанных с этими американскими клиентами. Эти организации никак не считают себя подразделениями Федерального казначейства США; им не платят за то, чтобы они делали кучу лишней работы по идентификации и отслеживанию своих клиентов, по налогообложению некоторых клиентских депозитов. В итоге, посчитав сумасшедшие суммы, которые им приходится за это платить, они просто решили закрыть счета граждан США. Помимо этого, всегда есть дополнительный риск исков и штрафов, даже если просто допущена ошибка, поэтому лучший выход – изгнать американских клиентов. В 2011 году европейские банки (Deutsche Bank, Credit Suisse и HSBC) начали закрывать все брокерские счета, относящиеся к США.

Опасения оттока капитала в результате принятия закона, похоже, вполне оправданны. Мне говорили, что в Лондоне на отказ от американского гражданства записываются за шесть месяцев, в Женеве – за четырнадцать. Число же тех, кто отказался от него пятьдесят лет назад, даже тридцать лет назад, очень-очень мало. Возможно, самый известный пример – Джон Темплтон, миллиардер, пионер фондов совместного инвестирования и филантроп, отказавшийся от гражданства США в 1964 году, чтобы не платить более 100 миллионов долларов налогов по итогам продажи международного инвестиционного фонда Templeton Growth. Он стал жить на Багамах и получил гражданство не только в этом государстве, но и в Великобритании.

Сейчас для отказа от гражданства существуют листы ожидания. В консульстве США в Сингапуре на стене висит прейскурант, в котором указаны сборы за различные услуги, причем приведены цены как текущего, так и прошлого года. Недавно я был в консульстве (продлевал там паспорт) и заметил, что штраф за отказ от гражданства сейчас составляет 450 долларов. В 2010 году этот процесс был бесплатным (вплоть до июля того года). И тогда, вероятно, было время, когда можно было заявить об отказе без всякой предварительной записи. Сейчас же, разумеется, записаться придется. Нужно пройти процедуру, в течение которой офицер консульства будет вас отговаривать, отправлять домой, говорить, когда вернуться, использовать тактику отсрочек и все что угодно, чтобы вас разубедить. Частично это делается ради вашего блага – чтобы убедиться, что ваш отказ добровольный и обдуманный, а отчасти потому, что в наши дни отказ от гражданства превратился в своего рода общественное движение.

И невозможность сохранить иностранные счета – только одна причина такого поведения американских граждан. Банковские правила, установленные «Патриотическим актом», все больше усложняют американцам, живущим за рубежом, возможность иметь счета в расположенных в США банках. Согласно адвокатской группе «Американские граждане за рубежом», базирующейся в Женеве, американские банки, запуганные антитеррористическими положениями акта, закрывают счета своих давних клиентов, имеющих адреса за пределами Соединенных Штатов, «в качестве благоразумной самозащиты». В результате экспаты сейчас стали подозрительными гражданами.

Соединенные Штаты – одна из тех стран мира, которая начисляет налоги по гражданству, а не по месту проживания. Американские экспаты подвергаются двойному налогообложению: они платят американские налоги в дополнение к налогам тех стран, где живут. Если вы отказываетесь от гражданства США, в то время как чистая стоимость вашего капитала более двух миллионов долларов, возникает подозрение, что вы делаете это по налоговым соображениям. Даже если вы хотите стать буддистским монахом и прожить остаток жизни нищим в горах Тибета, все равно, если ваш собственный капитал превышает указанные два миллиона (или средняя сумма уплаченных налогов за пять последних лет превышает определенный показатель), то правительство заявляет, что вы собрались в Шангри-Ла не медитировать, а уклоняться от уплаты налогов. В связи с этим приходится заплатить налог на экспатриацию – так называемый налог на выезд (он высчитывается на основе ценности ваших активов). The Economist называет этот налог американской Берлинской стеной. Соединенные Штаты присоединились к бывшей ГДР, КНДР, Кубе, Ирану, бывшему СССР и Германии 1930-х годов в списке стран, законы которых призваны удержать граждан в пределах своей страны и в ряде случаев воспрепятствовать их возвращению, если эти граждане все же как-то сумели уехать.

ПОРОГ, СОГЛАСНО FATCA, составляет 50 тысяч долларов. О клиентских счетах американцев, на которых находится меньше денег, зарубежные банки не обязаны заявлять. Текущие и сберегательные счета во многих странах еще не затронуты. Но, вероятно, очень скоро я не смогу держать местный банковский счет, чтобы оплатить коммунальные услуги. Если, конечно… Что ж, в Сингапуре есть подразделение Citibank. У меня там нет счета, но может оказаться так, что мои деньги не примут больше нигде, так что я, как и все остальные американцы в Сингапуре, вынужден буду перевести свои счета туда или в один из других американских банков (Chase или Bank of America), которые тоже имеют здесь филиалы.

Если, как считают некоторые европейские банкиры, члены конгресса имели в виду такое развитие событий, принимая новый закон, то он является формой протекционизма. Его можно рассматривать как ограничение торговли. И не будет наивным со стороны зарубежных банкиров предполагать, что Citibank, возможно, принимал участие в создании закона: этот банк имеет крупную сеть зарубежных филиалов, а у конгресса есть много способов поддержать своих друзей.

В 2005 году палата представителей США запретила китайской нефтяной компании CNOOC купить калифорнийскую Union Oil. Теперь калифорнийцами полностью владеет Chevron, четвертая в Америке нефтяная корпорация. В 2006 году под давлением конгресса портовый оператор Dubai Ports World вынужден был продать только что приобретенные права на складские операции в американских портах подразделению американского страхового гиганта AIG. И это несмотря на то, что Дубай – один из самых верных наших союзников, на якоре в этом эмирате стоит часть американского флота. Политики говорят о национальной безопасности, но на самом деле все эти поступки мотивированы желанием ограничить свободу торговли от имени избирателей.

Мы ущемили права китайцев, права нашего постоянного союзника – Объединенных Арабских Эмиратов, и вскоре после этого нашему примеру стали следовать и другие страны, например Франция и Бразилия, прикрываясь нашей готовностью принимать протекционистские законы. Когда Бразилия установила акцизы на машины, импортируемые из Китая, она цитировала постоянные угрозы конгресса сделать это в США, якобы за манипуляции с китайской валютой. В мире господствует мнение, что если так может поступать Америка, то это можно всем. Мир вступил на путь политики «разори соседа», усугубившей некогда Великую депрессию.

Крах фондового рынка 1929 года разорил многих богачей, по большей части инвесторов, привлеченных предшествовавшим депрессии пузырем, но простых американцев, которых непосредственно затронуло схлопывание пузыря, было не так много. Не сам крах, каким бы серьезным он ни был, сделал депрессию «Великой». Конечно, экономический спад после него должен был быть хуже обычного (в то время банки могли покупать акции, и в результате общей мании многие небольшие местные банки попали в переплет), но тут в игру вступили политики. Закон Смута – Хоули о тарифе, принятый в 1930 году, и последовавшие за ним репрессивные пошлины, наложенные на торговых партнеров США, превратили чуть более серьезную, чем обычно, рецессию в Великую депрессию.

Сейчас еще не ведется масштабная торговая война, но шаги в этом направлении уже сделаны. В ограничениях на свободное движение капитала проявляется рост волны протекционизма. Можно сказать, что это политика «разори валюту своего соседа». Люди хотят, чтобы их деньги были защищены и приносили хороший оборот, поэтому следует разрешить перемещать их по своему желанию. Препятствование свободному движению капитала через границы вызывает инвестиционные ошибки и создает трудности для национальной экономики.

Когда экономика страны сталкивается с проблемами (дефицит торгового баланса, постоянно возрастающие долги), когда валюта страны, соответственно, девальвируется, поскольку все видят, что экономика в кризисе, то политики на протяжении всей истории находят способы еще и ухудшить положение дел, вводя валютное регулирование. Они бегут в газеты и говорят: «Слушайте, о вы, богобоязненные американцы, немцы, россияне, как вас там… У нас временная проблема на финансовом рынке, и ее вызвали те злонамеренные спекулянты, которые девальвируют нашу валюту! На самом деле с валютой все в порядке, мы сильная страна с твердой экономикой, и если бы не эти махинаторы, то все было бы в порядке».

Отвлекая внимание от истинной причины проблемы, то есть от собственных ошибок в экономической политике, они выбирают козлов отпущения из трех категорий. После спекулянтов следуют банкиры и иностранцы. Все равно никто не любит банкиров, даже в удачные времена; в трудные времена их не любят еще сильнее, ведь все видят, что они богаты и по-прежнему богатеют, пользуясь плохой экономической ситуацией. Столь же удачную мишень представляют собой иностранцы, потому что они не могут голосовать. Они не имеют права голоса в национальных вопросах, к тому же, как вы помните, их обед воняет. Политики обвиняют и журналистов: если бы репортеры не писали об обвале нашей экономики, она бы и не обваливалась. Поэтому, говорят они, мы вводим эту временную меру. Чтобы остановить падение валюты, мы воспрепятствуем или по крайней мере максимально затрудним вывод денег из страны – все равно это не затронет большинство населения, ведь вы не путешествуете и не тратите деньги за границей каким-то иным образом. (См. главу 9 и подобное же заблуждение Бернанке.)

Затем вводится жесткое валютное регулирование. Эта мера всегда «временная», но продолжается при этом много лет. Как и всегда, как только порожденный правительством закон вступает в силу, вокруг него создается бюрократический аппарат: появляются чиновники, чья единственная цель – защита валютного регулирования и обеспечение максимальной продолжительности его действия. При этом валютное регулирование всегда приводит к национальной катастрофе. Деньги заперты в ловушку внутри страны. И государство теряет конкурентоспособность. Если вы, например, производите тракторы в США во время действия валютного регулирования, вы извлекаете преимущество из того, что американцам трудно вывести деньги из страны и купить немецкие тракторы. И вы, и другие отечественные производители защищены от конкуренции, поэтому становитесь все менее аккуратны в работе, качество продукции резко снижается, цены взлетают до небес, а состояние национальной экономики продолжает ухудшаться.

В Великобритании валютное регулирование было введено в 1939 году, и в течение следующих сорока лет страна неуклонно шла ко дну. Как я уже указывал, состояние экономики стало улучшаться только тогда, когда Маргарет Тэтчер отменила регулирование в 1979 году (конечно, свою роль в подъеме сыграла и нефть Северного моря). Валютный контроль сейчас сдерживает рост, например, Китая: неэффективное размещение капитала – одна из причин инфляции в стране. Деньги должны двигаться, а если пространства для такого движения недостаточно, их начинают вкладывать, скажем, в собственность. В итоге в Китае надулся пузырь недвижимости, который через несколько лет приведет к банкротствам.

Каждый день совершаются сделки с валютой на сумму примерно 4 триллиона долларов. Валютный рынок – крупнейший в мире. Все мы, от туриста, путешествующего автостопом по Европе до покупателей и продавцов нефти, присутствуем на валютном рынке. Существуют краткосрочные трейдеры, которые находятся на своих позициях три минуты, три часа, три дня, и есть долгосрочные инвесторы вроде меня.

Сейчас я в основном владею сырьевыми товарами и валютой. Оценивая новые политические веяния, я ожидаю суматохи на валютном рынке. При этом разумному инвестору открывается гораздо больше возможностей. Для инвестирования в валюту есть много способов. Можно купить фьючерсы и получить огромный леверидж. Можно открыть банковский счет; можно купить облигации – например, швейцарские государственные облигации в швейцарских франках или немецкие – в евро. Сейчас американские банки и брокерские конторы могут на законных основаниях предлагать открытие счетов в иностранной валюте. Становятся доступными и новые инструменты. Вскоре американцы спохватятся и начнут выводить деньги за границу, так что все больше индексных фондов и фондов совместного инвестирования начнут вкладывать в валюту.

После этого, вероятно, правительство отреагирует введением новых правил валютного регулирования – так поступали все правительства в мировой истории. Вашингтон закроет для американцев рынки иностранной валюты, и это станет катастрофой и усугубит упадок страны. Но пока этого не случится, пока не появятся бюрократы с речами о злокозненных спекулянтах и не посчитают политически выгодным закрыть рынки, все больше людей будут инвестировать в валюту.

В 1994 году Китай столкнулся с различными экономическими проблемами и девальвировал валюту, привязав ее на определенном уровне к американскому доллару. Как разумно сказал на это Вашингтон: ну что за гении эти китайцы! Привязали женьминби[43] к американскому доллару; конечно, теперь их экономика вырастет и станет развиваться в лучшую сторону. Сейчас, ясное дело, Вашингтон уже винит китайцев в этом шаге. Ах, эти злобные, грязные китайцы! У них экономический бум, а мы страдаем, во всем виноваты они: зачем они девальвировали валюту! В 2005 году китайцы добавили гибкости валюте, позволив ей немного повыситься. С тех пор курс юаня вырос примерно на 30 %. На свободном рынке, вероятно, он повысился бы сильнее, и Вашингтон устроил по этому поводу совершенно бессмысленную истерику. Практически американские политики вслух говорят буквально следующее: «Мы хотим, чтобы наша валюта подешевела». А именно это и случается с долларом, когда юань идет вверх. Таким же образом политики ругают Японию и другие страны.

Итак, я американский гражданин, и мне не то чтобы очень хотелось, чтобы курс доллара упал, но вот мои избранные представители верещат о необходимости девальвировать доллар. Если же это действительно происходит, Тимоти Гайтнер заявляет: «Мы хотим сильного доллара». Для Казначейства это своего рода мантра, которая повторяется уже много десятилетий, между тем как курс национальной валюты неуклонно снижается все это время. Доллар, такой же сильный, как и нация, – вот обещание Вашингтона гражданам, но как только эти же политики отправляются за границу (в Китай или Японию), первое, что они говорят: «Поднимите свою валюту». Но ведь наша-то от этого опустится! На следующий день политик возвращается к первоначальному утверждению и убеждает какого-нибудь журналиста: «Мы хотим сильного доллара».

Дело в том, что политики и чиновники, включая и самого секретаря Казначейства, мало что понимают в валютах. Они говорят нечто взаимоисключающее, часто в одно и то же время, и из этих взаимоисключающих положений выбирают наиболее политически выгодное в данный момент.

Глава 13. Кризис бумажных денег

Когда родились мои дочки, каждой из них я, помимо глобусов на английском и китайском языках, подарил по шесть свиней-копилок, потому что хотел, чтобы они научились экономить. У моих девочек есть копилки для разных валют. Я не собираюсь вырастить из них валютных трейдеров, но просто хочу дать им понять, что есть разные деньги и все их нужно копить.

В различные периоды мировой истории обменные курсы были фиксированными. В XIX веке большинство валют были привязаны к золоту. После Второй мировой войны участники Бреттон-Вудской конференции согласились соотносить обменные курсы по всему миру с американским долларом, а цена золота была жестко фиксирована – 35 долларов за унцию.

Когда валютные курсы зафиксированы, стоимость национальной валюты не обязательно адекватно отражает здоровье экономики. Например, после войны дойчемарка была привязана к доллару по курсу 4:1. В то время Германия лежала в руинах. Но потом немцы начали возрождение своей страны: усердно работали, экономили деньги и добились очень высокой производительности. Они стали выпускать красивые и высококачественные автомобили и продавать многие из них за рубеж, основываясь на курсе, установленном в то время, когда страна была разорена. Американцы бросились покупать эти машины, поскольку те были удивительно дешевыми. У Volkswagen, Mercedes и BMW начался подъем, потому что курс дойчемарки был низким.

В течение пятнадцати лет все, что Германия экспортировала в США, продавалось дешевле своей реальной стоимости. Государство имело активное сальдо торгового баланса и привлекало капитал. Все захотели инвестировать в Германию. Немецкие товары были настолько высококачественными, что в итоге в стране осело большое количество резервов в иностранной валюте. То же самое происходило и в Японии, которая продавала в США беспрецедентно большое количество инновационных продуктов.

В обычных условиях курс валют обеих стран пошел бы вверх, а доллар стал бы падать: в США был большой торговый дефицит. Но поскольку стоимость валют не пересматривалась, нагнеталось давление. Мы живем в динамичном, меняющемся мире, и все, что подавляется искусственным путем, имеет тенденцию к резкому взрыву после высвобождения. Несоответствия становились все более и более очевидными, и в итоге произошел взрыв. Когда в начале 1970-х годов Никсон наконец закрыл «золотое окно», курс доллара резко пошел вниз, коренным образом изменив расстановку сил во всем мире.

В 1970-е годы в мире происходили колебания курсов валют относительно друг друга. Если по фунту стерлингов наблюдался бычий рынок, фунт шел вверх. Валюты могли повышаться или понижаться в цене на год, два, три; их стоимость могла изменяться каждый месяц, каждую неделю, каждый день и даже каждый час. Если страна вступала в черную полосу, рынок предпочитал снижать курс валюты постепенно, а не резко ее обваливать, что характерно для периода фиксированных курсов.

Сейчас, даже в условиях плавающих курсов, проблемы с валютой продолжаются, и флуктуации бывают очень значительными, частично потому, что правительства и банки продолжают искусственно поддерживать банкротов. Например, евро в настоящее время находится в кризисе. Даже сейчас есть те, кто мечтает вернуться к золотому стандарту. Это может на некоторое время сработать, но политикам всегда удавалось обходить любые ограничения, поэтому проблемы обязательно возникнут вновь.

В «Приключениях капиталиста» я писал о том, как римское правительство увеличивало количество простого металла в своих монетах на протяжении двух веков существования империи. Когда Нерон в 54 году нашей эры пришел к власти в Риме, римские монеты были либо из чистого серебра, либо из чистого золота. К 268 году нашей эры в серебряных монетах осталось всего 2 % серебра, а золотые монеты просто исчезли, потому что умные римские граждане припрятывали золото. Собственно, это и называется порча монеты. Примерно то же самое сделал Франклин Рузвельт в 1933 году, запретив американцам обменивать доллары на золото. Он конфисковал золотой запас и девальвировал доллар почти наполовину, в то время как цена золота поднялась с 20 до 35 долларов за унцию.

Когда у правительств кончаются деньги, представители власти не перестают их тратить. Что две тысячи лет назад, что сейчас – нет никакой разницы. У политиков нет чувства меры. Если в Риме заканчивалось серебро, а экономика империи ввиду плохого управления сталкивалась с дефицитом торгового баланса, вернуться к старым добрым временам можно было единственным способом – просто делать больше денег. Представьте себе Бена Бернанке в тоге… Порча монеты, запуск печатного станка – это одно и то же, меняется лишь технология. У правительств постоянно заканчиваются деньги, и каждый раз, когда это происходит, бюрократы и политики предлагают все то же решение – делать новые.

В качестве денег раньше использовали золото, серебро, медь, бронзу, морские раковины, слоновую кость, скот – все что угодно. Золото служило деньгами много тысячелетий, а серебро и того чаще. Христос был предан за тридцать сребреников, а не золотых монет. Но любая монетарная система – будь то монеты, бумажные деньги или физические активы, – бессильна перед политиками, которые находят способ ее обойти. Политики всегда придумают, как испортить деньги своей страны.

Единственный выход из такой ситуации, на мой взгляд, состоит в том, чтобы предоставить самим гражданам право решать, что они будут использовать в качестве валюты. Например, если мы с вами заключаем контракт и хотим использовать для расчета морские раковины, то можем пользоваться ими, как и всеми другими. Или сойтись, например, на сахаре. В этом случае рынок сам решает, что считать деньгами. А политики будут здесь бессильны. Если деньги испортятся, люди просто перестанут ими пользоваться. Мир в этом случае будет стоять на более здоровых основаниях.

Однако в нашей стране при оплате счетов мы с вами должны пользоваться только долларами, поэтому непрактично было бы составить контракт на основе серебра: тогда мне пришлось бы выйти на рынок, чтобы купить там серебро, а когда я отдал бы его вам – заплатить с него налог на реализованный прирост капитала. При отсутствии единой денежной системы политиков ожидал бы провал. В 1930-е годы, когда Великобритания находилась в затруднительном положении, британское правительство объявило изменой родине использование любого другого платежного средства, кроме фунта стерлингов. Но у британских граждан всегда был выбор, поэтому изменить их сознание было сложно.

Если бы мы смогли вернуться к золотому стандарту, к нам ненадолго возвратились бы дисциплина и стабильность (все что угодно в нынешних условиях, похоже, будет лучше), но такое решение проблемы было бы только временным, поскольку политики всегда изыщут способы нарушить финансовую дисциплину. Кризисы валюты будут происходить, пока мир не вернется к тому, что рынок, а не правительство будет решать, чему доверить роль платежной единицы в данный момент. Возможно, в следующие три года все мы будем пользоваться долларом; потом же по каким-то соображениям некоторые из нас перейдут на золото, некоторые – на швейцарские франки, а кто-то – на юани. В конце концов мы придем к тому, что, на наш взгляд или по мнению рынка, лучше. Сейчас все пользуются американским долларом, но у этой валюты множество недостатков, поэтому многие начинают отказываться от него, но и то недостаточно быстро.

Писатель и финансовый журналист Хартли Уизерс, бывший глава торгового банка, на собрании Королевского института международных отношений в Лондоне в 1934 году, посвященном будущему золота, сказал: «Тяга к золоту – пережиток примитивного варварства, она восходит к тем временам, когда красота этого яркого металла стимулировала человеческое тщеславие, когда золото служило непременным украшением вождя, из него делались чаши, оружие, в золото облачались жены вождя, им украшались храмы его богов. <…> Любой продукт, ценность которого твердо покоится на человеческом варварстве и человеческой глупости, имеет такие же прочные основания, как и любой другой». Кроме того, это был хороший способ гарантировать цену денег. Джон Кейнс в 1923 году в «Трактате о денежной реформе» написал: «Золотой стандарт – это варварский атавизм». Уоррен Баффет отвергал его как ненужную вещь и концепцию, основанную на страхе. Мнение Уизерса, на мой взгляд, – лучшее наблюдение по поводу золота. Оно (как и глупость) пережило Кейнса и, конечно, будет справедливым для многих грядущих столетий.

Я ОТКРЫЛ свой первый счет в швейцарском банке в 1970 году. Мне казалось, я знал, что произойдет дальше: постоянная девальвация доллара, постоянная инфляция. Я считал, что фиксированные курсы валют долго не протянут. К тому времени фунт стерлингов уже по крайней мере один раз девальвировался, а де Голль поднял крик и насчет доллара, и насчет золота.

Я направился в нью-йоркский офис Swiss Bank Corporation. Это был не какой-то мелкий филиал на углу, куда люди приносили чеки, а большой офис коммерческого банка. Сотрудник банка, разумеется, был в недоумении. Он привык иметь дела с General Motors, с компаниями, которые вели серьезные дела с Швейцарией и вообще с Европой. Для этого он и присутствовал в Нью-Йорке. И тут входит такой странный коротышка и хочет открыть счет, положив туда какую-то мелочь на карманные расходы!

Денег у меня было очень мало. Если вы помните, я тогда потерял все на фондовом рынке. Мою историю можно было приводить в пример опасности продажи без покрытия. Банковский служащий был рад помочь, но я готов был предложить такой небольшой капитал для вывоза за рубеж, что он даже не хотел звонить по этому поводу в Цюрих. Не помню, как мне удалось его убедить, но я изложил ему все причины, по которым мне нужно было открыть счет в швейцарском банке. Сначала клерк не очень-то хотел идти мне навстречу, но в итоге разрешил поместить средства. Он спросил, в каком филиале я хочу хранить деньги. Я ответил, что мне не нужны деньги в США, я хотел иметь настоящий счет в Швейцарии, в швейцарской валюте. Он открыл мне счет не в главном офисе в Цюрихе (несомненно, испугался, как бы его начальство не решило, что ему необходим отдых). Он поместил мои деньги в небольшом офисе в городке Винтертуре, неподалеку от Цюриха, пояснив, что Винтертур находится недалеко от цюрихского аэропорта, так что мне это будет удобно – как будто я действительно нуждался в удобстве такого рода и стал теперь настоящим международным дельцом. Никогда не знаешь, когда захочешь вновь повидать свои пятьдесят баксов.

Шло время, я продолжал инвестировать за рубежом и открывать за границей банковские счета. Это была естественная эволюция: если я хотел инвестировать в Германию, то мне нужен был немецкий счет (он был явно удобнее), и я всегда инвестировал через самый крупный банк страны, рассуждая так: если уж он попадет в беду, то правительство его по крайней мере национализирует, а я не подвергнусь риску все потерять. Когда-то, чтобы вложить деньги в банк, достаточно было просто зайти в него с улицы. Сейчас, конечно, для любого американца это практически невозможно. Если вы приходите в банк и вам вообще позволяют открыть счет, предстоит пройти серьезную серию проверок вашего прошлого и вашей надежности. А когда-то можно было открыть счет и по телефону, пару раз я просто звонил из Нью-Йорка. Я представлялся и говорил, что хочу открыть счет, что пришлю факсом копию паспорта и пошлю чек. Теперь так больше делать нельзя, ведь мы родом из «свободных страны».

Открывая счет в швейцарском банке, я мысленно перенесся в дни своей учебы в университете. В Оксфорде было не так много американцев, но те, кого я помню, как правило, вместе завтракали, и я с ними тоже. Они обычно разговаривали о политике, и однажды я сказал им, что – хотя все они мечтали стать президентами США, – планирую стать цюрихским гномом. Они сочли мои слова очень забавными, но, не будучи знакомыми с финансами, вряд ли до конца поняли, что я имел в виду.

Уничижительное прозвище швейцарских банкиров (которое впоследствии они, однако, приняли с проказливым удовольствием) появилось как раз в тот год, когда я приехал в Англию. Кто-то из левых политиков употребил его при обсуждении вопросов спекуляций с британским фунтом. Оно приписывается лидеру фракции Лейбористской партии Джорджу Брауну, который после совещания, посвященного краху валюты, объявил: «Цюрихские гномы опять за свое!» Это выражение должно было вызвать в памяти образ маленьких жадных подземных жителей, персонажей европейского фольклора, без конца тайно пересчитывающих свои сокровища. Премьер-министр Гарольд Уилсон пообещал противостоять этой «зловещей» силе.

Самые престижные швейцарские банки были учреждены сразу после Великой французской революции, во время смутного времени (оно окончилось приходом Наполеона к власти во Франции). Банкиры бежали из Франции и перевели свои деньги за горы, в Женеву, благо она была недалеко. Можно обнаружить, что некоторые старейшие частные швейцарские банки были основаны в 1795 и в 1803 году. Но уже к тому времени банковские традиции этой страны давно сложились. Швейцария была международным финансовым центром с конца эпохи Возрождения. С этого времени она известна своей стабильностью, здоровой экономикой и щепетильностью в финансовых вопросах. Страна предоставляла убежище состоятельным беглецам, скрывавшимся от политической смуты в Европе – от французских аристократов, бежавших от гильотины, до евреев, спасавшихся из Германии полутора веками позже. Сейчас Швейцария по некоторым причинам притягивает также деньги бесчисленных тиранов, преступных организаций и негодяев.

Швейцария традиционно хранит банковские тайны всех клиентов. Конечно, предполагается, что все банки ничего не рассказывают о ваших делах. Например, если вы вкладывали свои средства в чикагский банк лет пятьдесят назад, то могли надеяться на то, что этот факт будет храниться в секрете. Сегодня в Америке, как мы убедились, все уже не так. Государство может заглянуть в ваш банковский счет, в вашу спальню, почту – куда угодно. Таким образом, у нас отняли конфиденциальность личной информации, и швейцарцы тоже вынуждены частично поступиться своими тайнами под давлением Соединенных Штатов. Правила банковской тайны в Швейцарии, увы, сейчас соблюдаются уже не так свято.

Между тем первое, чего хотят люди, переводя средства за границу, – это безопасность. Им нужна стабильность. Они хотят быть уверенными, что точно получат свои деньги обратно, притом по меньшей мере столько же, сколько вкладывали. Это полностью зависит от состояния валюты. А швейцарский франк всегда был в данном отношении безупречен. Вопрос, однако, в том, долго ли это продлится.

Я открыл свой счет в 1970 году, предчувствуя суматоху на валютных рынках. К концу того десятилетия, когда рынки стали более волатильными, люди по всему миру предпринимали попытки открывать счета в швейцарских банках. То же самое происходит и сейчас. Доллар уязвим, евро уязвим, и теперь все ухватились за франк. В 2011 году швейцарский франк поднялся до рекордных уровней по отношению к евро и доллару. В августе 2011 года оказалось, что за полтора года он вырос к евро на 43 %. Это была «серьезная переоценка», согласно расчетам центробанка страны – Swiss National Bank (SNB). Под давлением экспортеров SNB заявил, что «стоимость франка угрожает экономике», и предупредил, что «готов покупать иностранную валюту в неограниченных количествах», чтобы сбить цену на франк.

Угроза экономике? Пусть ноют экспортеры: всем остальным в Швейцарии вроде бы хорошо. Когда франк растет, все, что Швейцария импортирует, падает в цене, будь то хлопчатобумажные рубашки, телевизоры или машины. Уровень жизни населения повышается. Каждый гражданин страны получает выгоду от сильного франка. В Женеве наш зубной техник не звонит в правительство и не жалуется, она счастлива. Все, что она покупает, становится дешевле. Зато звонят крупные экспортеры, и правительство к ним прислушивается.

В день заявления SNB франк упал на 7–8 %. Никто, по крайней мере сначала, не собирался принимать вызов центробанка. Но оказалось, что его манипуляции с валютой могут привести к катастрофическим последствиям. Таким образом, события могли развиваться по двум сценариям.

В соответствии с первым рынок продолжал бы покупать швейцарские франки, то есть Swiss National Bank вынужден был бы печатать все больше и больше денег, что в итоге, конечно, привело бы к девальвации валюты. От этого выиграли бы крупные швейцарские экспортеры, но ведь крупнейшая индустрия Швейцарии, единственная, в сущности, крупная отрасль бизнеса – это финансы. Экономика растет или деградирует в соответствии со способностью нации привлекать капитал. А почему Швейцария привлекает капитал? Потому что иностранцы уверены в стабильности швейцарской валюты. Они знают, что их деньги окажутся там в любой момент и не будут стоить существенно меньше, чем при первоначальном размещении. Но если государство добровольно и сознательно сбивает цену своей валюты, то вряд ли можно рассчитывать на очередь из инвесторов. После Второй мировой войны на протяжении следующих сорока лет все выводили деньги из Великобритании, потому что ее валюта была девальвирована (политики же обвиняли во всем цюрихских гномов). Лондон перестал быть мировым центром финансовых резервов, поскольку британские деньги ничего не стоили. Соответственно, если сейчас девальвируется франк, то со временем он тоже будет никому не нужен. Понизится его ценность не только в качестве платежного средства, но и как резервной валюты. Деньги переедут в Сингапур или Гонконг, а швейцарская финансовая индустрия впадет в стагнацию и вскоре исчезнет.

Альтернативный сценарий был разыгран в июле 2010 года. Тогда Швейцария в последний раз решила ослабить свою валюту и закупила иностранные валюты, чтобы держать их против франка, продавая его, чтобы сбить цену. Но рынок продолжал покупать франки, и швейцарский центробанк, учетверив свои капиталы в иностранной валюте, оставил эту попытку. Тут же, как только банк перестал продавать франки, эта валюта выросла в цене, а все валюты, которые Швейцария приобрела и теперь держала, пошли вниз, а страна потеряла 21 миллиард долларов. Рынок, в конце концов, располагает большими средствами, чем отдельно взятый банк, поэтому силы рынка одержали победу.

В конце 1970-х годов, когда все стали обращаться к франку, Swiss National Bank, чтобы предотвратить эту волну, ввел отрицательные процентные ставки для иностранных вкладчиков. Правительство учредило налог для всех, кто покупал валюту страны. Это была своего рода форма валютного регулирования. Купив 100 швейцарских франков, вы клали себе в карман всего 70, остальные 30 уходили на уплату налогов. Сейчас франковая лихорадка начинается вновь. The Economist описывает швейцарскую валюту как «непричастного наблюдателя в мире, в котором политики еврозоны оказались неспособны справиться с суверенным долговым кризисом, американская экономическая политика, похоже, направлена на запугивание инвесторов, а японцы проводят интервенции, чтобы ослабить иену».

Все это верно, но, я думаю, проблема значительно серьезнее. Многие десятилетия Швейцария была практически монополистом на финансовых рынках. В результате швейцарцы становились все менее и менее компетентными. Вся их экономика была чрезмерно защищенной. Почему обанкротилась Swiss Air? Потому что ей никогда не приходилось вступать в конкуренцию. Монополия всегда разрушает сама себя изнутри, и Швейцария, в соответствии с этим общим законом, тоже ржавеет изнутри. В результате появляются другие финансовые центры: Лондон, Лихтенштейн, Вена, Сингапур, Дубай, Гонконг.

У меня до сих пор остались те самые швейцарские франки, которые я купил в 1970 году. С тех пор стоимость франка выросла на 400 %. Да, прошло сорок лет, но 400 процентов – это 400 процентов. К тому же мне выплачивали проценты. Если бы я держал деньги на американском сберегательном счете, он подешевели бы в сравнении с франком на 80 %.

МЫ С ПЕЙДЖ во время «Путешествия тысячелетия» осенью 1999 года проехали через Западную Европу, выехав из России, и провели там три с половиной месяца в ожидании свадьбы. Если бы не церемония, мы бы отправились в Африку гораздо раньше. Однако это лишнее время оказалось полезным: я сумел обдумать свою позицию относительно введения Евросоюзом единой валюты – евро.

С самого начала мне казалось, что мир отчаянно нуждается в чем-то наподобие евро. Центробанки держали около 60 % своих валютных резервов в американских долларах, а доллар я считал валютой с серьезными недостатками, и перспектива того, что евро заменит его как основная резервная валюта и средство расчетов, казалась мне неплохим выходом из положения. Экономика и население Евросоюза крупнее, чем США, следовательно Европа обладает и размером, и мощью, чтобы поддерживать всемирную валюту. К тому же, опять же в отличие от США, Европа не страдает от серьезного дефицита торгового баланса. В конце 1999 года, во время моего пребывания в Европе, на исходе был первый год существования евро, и кое-кто подсчитал, что, если валюта будет иметь успех, 30 % мировой торговли будет деноминироваться в евро.

Однако я уже тогда считал (и продолжаю так думать до сих пор), что евро в том виде, в каком он существует сейчас, нежизнеспособен.

Евро, создание которого было запланировано Маастрихтским договором 1992 года, был официально введен 1 января 1999 года. Монеты и банкноты вошли в обращение в 2002 году. Планировалось, что это будет сильная валюта, созданная по образцу валют Германии, Нидерландов и Люксембурга, где экономики тоже были сильными. Эти три страны во главе с Германией, а также Бельгия, Франция и Италия, с их более слабыми экономиками и валютами, составили «Внутреннюю шестерку» стран – основателей Европейского сообщества. Когда евро наконец ввели, все члены еврозоны (сейчас таких стран семнадцать) согласились развивать свои экономики по немецкому образцу. Но, похоже, в этом пока не преуспевает даже Германия.

Маастрихтский договор предписывал правительствам всех стран удерживать дефицит госбюджета в рамках трех процентов. Французы, чтобы соответствовать соглашению, первыми учредили дутую бухгалтерию. Они решили: «Мы не будем выплачивать деньги по пенсионным обязательствам в этом году, заплатим в следующем. В этом году все будет выглядеть хорошо, в следующем, конечно, хуже, но ведь следующий год – это следующий год, так что незачем особенно беспокоиться». Это финансовая теория в стиле Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Такое решение казалось просто возмутительным. Даже итальянцы, которые пользовались дутой бухгалтерией многие десятилетия – да что там, века! – были шокированы. Выйдя из нокдауна, они, впрочем, взялись повторять французский метод, выступив со своим освященным веками рецептом состряпывания бухгалтерских книг.

Сейчас все бросают камни в Грецию, но в конце 1990-х годов все подделывали счета, чтобы выполнить условия договора.

Вскоре большинство стран зашли еще дальше и вообще перестали обращать внимание на договор. Они даже больше не притворялись. Зачем беспокоиться о соглашении? Ведь те, кто его когда-то подписал – те, кто понимал, что твердая валюта должна опираться на сильную экономику, – давно мертвы или на пенсии. Новых руководителей волновали в основном собственные перевыборы, и они не отвлекались на такие смешные фантазии, как фискальная дисциплина.

Сейчас уже при любой власти многие страны просто не смогут расплатиться с долгами. Никогда. Этого не произойдет. Что в таком случае делать Европе? Я предлагаю решение, которым рынок пользуется тысячи лет. Дать возможность этим странам разориться. Пусть обанкротятся. Их кредиторы, которые либо одалживали им деньги, либо инвестировали в эти государства, конечно, потерпят убытки, и в ряде случаев очень значительные, но после этого Греция, например, сможет начать заново строить свою экономику на более прочном фундаменте. Для этого не обязательно покидать еврозону. В Америке были случаи банкротств штатов, округов, городов, но штат Миссисипи ведь не вышел из состава США после того, как обанкротился, как и Нью-Йорк или Детройт. Они пережили болезненный период. Люди теряли деньги, урезались зарплаты, арендная плата и все остальное. Оказалось, смириться с новой реальностью непросто: у людей не было никаких денег, больше нечего было тратить, ведь их все равно не было, да никто и не одолжил бы никаких денег. Но в итоге все привыкли. И ни один из таких случаев не привел к исчезновению американского доллара.

К сожалению, политики Греции и других стран рассматривают выход из еврозоны как самое простое решение: «Черт с ним, с этим евро, вернемся к драхме!» И это будет ошибкой. Сначала, возможно, случится всплеск энтузиазма. Все будут рады новой драхме, и некоторое время будет казаться, что все хорошо. Но оптимизм не продлится долго. Возвращение к драхме даст правительству право печатать деньги, а грекам – право тратить деньги, которых у них нет. Драхма будет торговаться по такой низкой цене, что государство значительно улучшит свой торговый баланс, а вот доходы населения резко снизятся. Никто не будет доверять ни новой валюте, ни самим грекам. Никто не одолжит им денег, никто не будет инвестировать в их страну.

Нет и не может быть никакого другого сценария. Нужно принять как данность тот факт, что в следующие несколько десятилетий жизнь в Греции будет тяжелой для всех, а те, кто одалживал грекам деньги, понесут серьезные убытки. Все может измениться, если Ангела Меркель, собрав всех кредиторов в одной комнате, скажет: «Итак, этот банк будет закрыт, этот останется в бизнесе, этого парня уволят с работы… все вы понесете убытки, но мы удержим ситуацию под контролем, сохраним все сбережения, проведем клиринг чеков, защитим деньги депозиторов, окружим заботой банки, вся система не будет стагнировать и не развалится». Если бы канцлер Германии сумела это сделать, рынки поверили бы, потому что сейчас у европейских правительств достаточно денег и они внушают доверие. Если же это произойдет через пять лет, то Ангела Меркель может собрать всех членов правительства в одной комнате и проговорить с ними хоть весь день, никто не обратит на ее слова ни малейшего внимания. Проблема будет уже так запущена, что станет ясно: дело в системной ошибке. Рынок пошлет все к черту, и вся система рухнет.

И, на мой взгляд, именно так и произойдет, потому что политикам недостает ни ума, ни храбрости, чтобы предпринять необходимые меры. Никто не собирается спасать от банкротства самих греков – правительства хотят прийти на выручку банкам, их руководству, акционерам и держателям облигаций, которые имели неосторожность инвестировать в Грецию. Люди в Греции будут страдать, но банки выживут: топ-менеджеры компаний будут получать кругленькие суммы зарплат, акционеры – свои дивиденды, а держатели облигаций удержатся на плаву. А вот греки окажутся на улице и без работы. Впрочем, они все равно там окажутся. Разница в том, что в моем варианте развития событий со временем дела пойдут на лад, как произошло после 2009 года в Исландии, а в альтернативном – все будет только хуже.

Глава 14. Никто пока не отменял законы спроса и предложения

В ближайшем будущем в мире ожидается повышение цен на продукты питания, во многом потому что их запасы повсеместно очень малы. Если природа нам не поможет – например, в Бразилии не будет дождей, – товарные запасы уменьшатся, а цены взлетят еще выше. Политики снова обвинят во всем злобных спекулянтов, но дело в том, что если цены не повысятся, то фермеры просто не будут ничего производить. Бедный фермер, выращивающий пшеницу, понимает, что продать ее можно только за три доллара, и вряд ли он захочет продолжать свое дело, если ему самому это обходится в четыре доллара (цифры, конечно, условные). Но если цена дойдет до восьми, то все, кто выращивает пшеницу, и даже некоторые из тех, кто этим раньше не занимался, сразу же устремятся на поля.

Тем временем мы с вами будем злиться на то, что хлеб стоит так дорого. Но если мы не станем платить за хлеб эту цену, то никакого хлеба не будет вообще. На том стоит мир уже тысячи лет. Коммунисты в бывшем Советском Союзе пытались переписать законы спроса и предложения, но в итоге оказалось, что у них вообще ничего нет. Дефицит стал фактом повседневной жизни. В России люди проводили по два-три часа в день в очереди за помидорами – да почти за всем. Увидев на улице очередь перед магазином, люди без размышлений становились туда. Очередь означала, что в магазин поступил какой-то товар, и нужно было его заполучить – что бы это ни было. Даже если вам самому этот товар был не нужен (например, как мужчине женская одежда), вы все равно занимали очередь, потому что покупку можно было обменять на что-нибудь стоящее.

Никто из тех, кто пытался перехитрить рынок, не преуспел. Ни папа, ни имам не могут отменить закон спроса и предложения. Но политиков это не останавливает. Вот увидите, вскоре они установят ценовой контроль. Политики поступали так тысячи лет, сделают это и теперь, хотя такая мера ни разу не сработала. Так, несколько лет назад на Филиппинах пытались остановить рост цен на рис. Фермеры отказались его выращивать. Филиппинцы продолжали есть рис, так как он был дешевле других продуктов, и, когда цены на кукурузу и пшеницу повысились, стали есть еще больше риса. Увеличение потребления и снижение производства привело к предсказуемому финалу. Оказалось, риса уже очень мало, и его невыгодно производить. И закон пришлось отменить.

В конце 1890-х годов, когда росли цены на пшеницу, политики в Германии, чтобы остановить «злобных спекулянтов», провели закон, запрещающий торговать пшеницей на товарной бирже. Тут же цены на пшеницу взлетели до небес; политики, к их чести, осознали свою ошибку, и через три года закон отменили. Но в Соединенных Штатах в 1950-х годах в подобных же обстоятельствах конгресс принял точно такой же закон относительно лука. И он до сих пор продолжает действовать. Сейчас в Америке лук – единственный товар, которым нельзя торговать на фьючерсном рынке. Как только закон приняли, цены на лук выросли вдвое, а за последнее десятилетие они росли быстрее, чем цены на другие продукты питания.

В СССР ничего не было, потому что никто ничего не производил, а никто ничего не производил, потому что на все были установлены слишком низкие цены. Когда я проезжал через Россию на мотоцикле, мальчишки там играли хлебными булками в футбол. Цены на хлеб искусственно удерживались на таком низком уровне, что дешевле было купить несколько буханок, чем футбольный мяч (который к тому же надо было еще найти), и вот на улицах вместо мяча пинали хлеб. Квас, который делают из ферментированного хлеба, был самым распространенным напитком в СССР. Хлеб стоил очень дешево, но это значило, что больше у людей нет ничего. Филиппинцы и немцы быстро осознали, что ценовой контроль обречен. В СССР же этого не понимали, пока государство попросту не развалилось.

Международное энергетическое агентство заявляет, что известные мировые запасы нефти уменьшаются на 6 % в год, включая открытие новых месторождений. Следовательно, если не случится новых открытий или не будет достигнут серьезный успех в нефтепереработке (например, во фракционировании), то через шестнадцать лет ни по какой цене нельзя будет достать нефти. К счастью, благодаря фракционированию, по крайней мере ненадолго, удается увеличить поставки. Именно существенные проблемы с предложением привели к бычьему рынку на товарных биржах, и цены будут продолжать значительно расти. Это приведет к нестабильности.

Повышение цены на медь не ударит немедленно по большинству людей. Но если увеличится цена на пшеницу и сахар, в тот же день об этом узнают все, и никому это не принесет радости. Часто рост цен ведет к социальным потрясениям: Тунис, Египет, Ливия, Йемен, Сирия… и это только начало. Когда цены на продукты повышаются, растет и недовольство народа, соответственно, многие правительства ждет отставка, многие государства распадутся.

В книге «Приключения капиталиста» я писал о том, как мы с Пейдж путешествовали по Египту: «Мы поняли, почему на улицах ненавидят правительство Хосни Мубарака. У правительства повсюду шпионы, оно удушает любую инициативу или несогласие… Мубарака удерживает на посту только поддержка США, и гнев на него распространен настолько повсеместно, что, когда его свергнут или он просто умрет, в крупнейшей стране Ближнего Востока наверняка вспыхнет смута… Если же вы приедете в Каир, возьмете такси до пирамид, а потом автобусом доедете до Луксора, ничего такого вы не поймете». Дело было осенью 2000 года.

Мубарак был свергнут народным восстанием, которое потрясло Египет в 2011 году. Сейчас подданные диктаторов, долго пребывавших у власти, имеют доступ к интернету, различным социальным сетям – словом, к бесконечным потокам информации и возможности немедленной связи для политической самоорганизации. И люди выносят свое недовольство на улицы. Но искра, разжигающая такую активность, скорее не политическая, а экономическая: галопирующая инфляция, высокая безработица, постоянное повышение стоимости жизни, которое особенно проявляется в повышении цен на продукты питания. Именно это и делает людей озлобленными. (Протесты в Пекине на площади Тяньаньмынь весной 1989 года начинались как протесты против инфляции и роста цен. Только после того как показалась западная пресса, студенты начали выкрикивать лозунги типа «демократия».) Египтянам не очень интересно, поддерживает ли их госсекретарь США Хиллари Клинтон в их «борьбе против политического угнетения», тем более что именно Америка была основной опорой свергнутого режима много лет. Они беспокоятся из-за того, что до небес взлетает цена на хлеб и с этим ничего нельзя поделать. Их беспокоит, что невозможно найти работу.

Страницы: «« 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Куда на этот раз занесет Бернарду умение телепортироваться с помощью мысли? Поможет ли оно сохранить...
Если чему-то учиться – то из первоисточников. Эта книга написана «отцом-основателем» инфобизнеса Анд...
Остросюжетный, захватывающий криминальный детектив, со всеми элементами, присущими жанру: погонями, ...
Искрометный юмор, захватывающие приключения, путешествия по просторам Вселенной, военные баталии и а...
Первая мировая война 1914—1918 годов оказалась последней войной императорской России и стала одной и...
Перед вами – книга Мэрилин Керро, финалистки 14 сезона шоу «Битва экстрасенсов», потомственной ведьм...