Версаль. Мечта короля Мэсси Элизабет
В небе одновременно расцвели три фейерверка, запущенные с разных сторон. Их звук живо напомнил Филиппу выстрелы из пушек и мушкетов. Он заморгал, и вдруг веселые разноцветные огни исчезли. Филипп увидел пылающие тела, раненых и мертвых солдат, оторванные руки, ноги и куски тел, падающие на землю.
Он встал, глядя остекленевшими глазами. Качнувшись на нетвердых ногах, он кое-как сошел с помоста.
– Брат, ты куда? – окликнул его Людовик.
Но Филипп скрылся в толпе. Людовик тоже встал и бросился за братом, расталкивая гостей и гвардейцев. Филипп брел по дорожке, обсаженной розовыми кустами. Ноги несли его к купальне, где его сейчас никто не увидит и не услышит, кроме луны, звезд и хорька, вынюхивающего мышей. Там Филипп упал на траву, обхватил голову и громко зарыдал.
– Брат мой!
Людовик догнал его, опустился рядом, обнял. В душе Филиппа бурлил страх вперемешку с неудовлетворенной страстью. Людовик не знал, чем его утешить. Потом Филипп вырвался из рук старшего брата и поднял руку, загораживаясь ею, как щитом.
– Однажды, когда окончился бой, я ходил по полю сражения и наткнулся на молодого парня. Он нес мешок с останками своего брата. Мне он сказал, что обещал матери непременно вернуться вместе с братом… Я тогда подумал: «А мой брат сделал бы это для меня?» Я бы для тебя сделал, можешь не сомневаться. А ты? Честно говоря, не знаю.
Слушая брата, Людовик сочувственно кивал.
– Филипп, если судьба сделала меня королем, – признался он, – разве я перестал быть твоим братом? Думаешь, я могу иметь все, что только пожелаю, и более ничего не хотеть? Увы, даже король не может позволить себе жить так, как хотел бы. И не кто иной, как ты, проживаешь за меня эти стороны моей жизни. На самом деле это ты живешь так, как хотелось бы жить мне, королю.
Филипп поднес кулак ко лбу. Казалось, он старался выбить из себя весь скопившийся ужас.
– В тебе до сих пор полыхает война, – вздохнул Людовик.
– Она никогда не угаснет.
– Погаси ее.
– Ты всегда хочешь, чтобы последнее слово оставалось за тобой? – сердито спросил Филипп.
– Брат, послушай…
– Почему я терзаюсь и никак не могу остановиться?
Людовик вновь обнял брата и хотел прижать к себе, однако Филипп стремительно вырвался.
– Уходи! – крикнул он. – Оставь меня в покое! Я приказываю тебе: уходи!
Людовик встал. На этот раз он подчинился приказу брата.
Фейерверки неутомимо взлетали в темное небо, распускаясь ослепительно-яркими цветами. Но кое-кому было не до мирских развлечений. Некто в черном вошел в пустую темную церковь. Бесшумно ступая, добрался до исповедальни и плотно закрыл дверь. Оставаясь по ту сторону, где обычно стояли исповедующиеся, человек достал небольшой свиток пергамента и сунул в щель между плитками пола. Щель эта находилась в таком месте, где ее могли заметить лишь знавшие о ее существовании. Затем человек в черном так же бесшумно покинул церковь.
Фабьен Маршаль любил фейерверки и сейчас с мальчишеским самозабвением следил за огненными шарами. Даже грохот не раздражал его уши.
– Помнится, мы собирались погулять по саду, – сказала подошедшая Беатриса.
– Мы и так в саду, – ответил Фабьен.
– Вы правы.
Фабьен смотрел на нее. Даже сейчас, в разгар королевского празднества, его лицо оставалось непроницаемым.
– Идемте, – наконец сказал он.
Несколько минут они шли молча, удаляясь от амфитеатра в темный лабиринт сада.
– Беатриса, я о вас почти ничего не знаю.
Беатриса вскинула голову. Она была готова на все, только бы удержать их разговор от перехода в опасную плоскость.
– Фабьен, а вы любите музыку? – небрежно спросила она.
– Где вы родились? – спросил Фабьен.
– А может, вы – поклонник театра?
– Где бы вы хотели умереть?
– Человек на королевской службе себе не принадлежит. Но ведь и у вас бывает свободное время. Интересно, на что вы его тратите?
Беатриса остановилась. Фабьен Маршаль тоже остановился, глядя на нее со смешанным чувством вожделения и неуверенности.
– Мне хочется поподробнее узнать о вашей жизни, но я смотрю на вас во все глаза и не могу оторваться, – признался Фабьен.
Беатриса улыбнулась, чуть надув губы.
– Какие прекрасные слова. Я не ожидала услышать их от вас.
– Беатриса, вы кружите мне голову. Когда я на вас смотрю…
– Все мысли исчезают. Вы это хотели сказать?
Фабьен подошел ближе. Беатриса чувствовала его желание, которое охватило и почти сжигало ее.
– Значит, мы поняли друг друга, – прошептал он.
– Думаю, что да.
Его рука коснулась ее руки. Мимолетное прикосновение; искра, готовая перерасти в пылающий огонь. Беатриса застонала, предвкушая наслаждение. Фабьен обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. Беатриса торопливо ответила и стала оседать на траву, увлекая его за собой… Фейерверков их страсти не видел никто, кроме травы и окрестных деревьев.
Празднество закончилось. Госпожа де Монтеспан вернулась в свои покои, закрыла дверь и подошла к камину. Там, прислонившись к мраморной доске, она дала волю слезам. «Я сильная, – думала она. – Я должна быть сильной! В этом мире только хитрость, сила и красота еще что-то значат!» Однако сейчас, оставшись одна, она чувствовала себя беззащитной, как новорожденный младенец.
Сзади послышался негромкий шорох. Обернувшись, маркиза увидела короля. Людовик стоял возле ее постели. Позабыв о слезах, Атенаис горделиво подняла подбородок.
– Мадам, я пришел вас поблагодарить, – сказал Людовик. – Вы гораздо понятливее остальных.
– О какой понятливости вы говорите, ваше величество?
– Желающий править должен перво-наперво научиться приносить себя в жертву.
Маркиза де Монтеспан молча смотрела и ждала. Король подошел к ней, коснулся ее лица, плеч. «Да, – подумала она. – Наконец-то!»
Людовик целовал ее щеки, пробовал на вкус губы. Потом он сорвал с нее платье, любуясь округлостями ее грудей. Монтеспан закрыла глаза и приподняла груди, чтобы король мог ласкать их. Она не ошиблась. Людовик предавался этому с таким неистовством и силой, что у нее заболели набухшие соски и волна приятной боли разлилась по всему телу. Король поднял ее на руки и перенес на кровать, где она ему отдалась. Самозабвенно.
Утро было серым и хмурым, под стать настроению герцога Кассельского. Он выбрался из кареты и вдруг оторопел… Это походило на кошмарный сон. Его замок, его родовое гнездо, веками стоявшее на холме в окружении деревьев, сгорело дотла. Над почерневшим остовом клубились струйки дыма. На арке ворот раскачивался обезображенный труп Тома, лишенного левой ноги ниже колена и обоих глаз. Над головой мертвеца вился рой мух. Красные пустые глазницы с укором уставились на владельца замка. Несколько слуг герцога и стайка окрестных крестьян стояли в немом оцепенении.
Развалины. Все, к чему герцог Кассельский привык с детства, перестало существовать.
Тягостную тишину нарушил топот копыт. Герцог Кассельский обернулся. К нему приближался всадник в форме королевского курьера. Остановив лошадь, всадник, даже не поздоровавшись, ткнул пальцем в сторону герцога и сказал:
– Сударь, король требует грамоты, подтверждающие ваш титул и благородное происхождение.
– Все это было там, – ответил герцог Кассельский, кивнув в сторону пожарища. – И сгорело.
– Значит, вам нечем подтвердить титул?
Курьер достал из сумки и подал герцогу свиток, скрепленный королевской печатью.
– Только подлинные носители дворянского титула освобождены от налогов. Вы считаетесь должником и должны заплатить сполна.
– Мне нечем платить. Все… все, что я имел… сгорело.
Курьер привстал в стременах и махнул рукой.
– В таком случае вы объявляетесь королевским должником!
Несколько всадников в форме дорожной охраны окружили герцога Кассельского.
– Арестуйте этого человека! – распорядился курьер.
Двое гвардейцев спешились и подошли к герцогу Кассельскому, которого душили отчаяние и бессильная злоба. Он в последний раз взглянул на разоренное родовое гнездо.
Монкур видел все это, сидя в кустах на соседнем холме.
Новобранцы, которым предстояло влиться в ряды королевской дорожной охраны, замерли в строю. Они внимательно слушали Фабьена Маршаля, готовясь принести клятву на верность королю и своей новой службе. Среди них находился и вороватого вида детина, некогда живший в Кассельском замке и занимавшийся совсем другими делами.
Мишель – так звали кандидата в дорожные охранники.
Бонтан подал знак Фабьену. Тот развернул свиток со словами присяги и начал читать:
– Я, находясь в здравом уме и твердой памяти, клянусь, не жалея жизни, охранять эту дорогу и прилегающие земли. Обязуюсь честно служить королю на избранном поприще…
Филипп уснул только под утро. Он лежал, разметав спутанные волосы по подушке. Людовик сидел на кровати, держа брата за руку. За другую руку его держала Генриетта, вглядываясь в лицо мужа. Наконец кошмарные воспоминания отпустили Филиппа, и он забылся сном. Его лицо приобрело умиротворенное выражение.
Генриетта заметила, что Людовик смотрит не на брата, а на нее. Ими обоими владело желание, и оба испытывали отчаяние, сознавая невозможность их любви. Когда Генриетта протянула свободную руку, Людовик не ответил на ее жест. Глотая слезы, Генриетта опустила руку.
6
Осень 1670 г.
Людовик размашисто шел по широкой, мощеной каменной дорожке, что тянулась параллельно Версальскому дворцу. Помимо гвардейцев, короля сопровождали мадам де Монтеспан, Бонтан, Филипп и несколько новоприбывших гостей. Гости улыбались, изо всех сил стараясь не отстать от короля. Людовик шагал так, как и положено «королю-солнце». Его походка была исполнена могущества, страсти и уверенности. Он купался в лучах славы, гордясь достижениями последних месяцев и радуясь возможности показать эти достижения гостям.
Среди сопровождающих был и Паскаль де Сен-Мартен. Молодой человек, отличавшийся живостью ума и порывистым характером, с благоговением взирал на великолепие дворца, залитого лучами осеннего солнца. Паскаль думал о том, что человеческому разуму невозможно сразу постичь все многообразие грандиозного дворца. Вот если бы увидеть здание с птичьего полета. Но птицы, которым это было доступно, не имели разума, способного оценить красоту Версаля.
– Позже мы совершим прогулку по садам, – повернувшись к гостям, пообещал король. – Но вначале я покажу вам восточное крыло. Оно продолжает скромный охотничий замок, построенный моим отцом. В этом крыле вы и разместитесь вместе с вашими семьями. Я желаю, чтобы вы воспринимали Версаль не как королевский дворец, а как ваш дом. Место отдыха и бесед, света и радости!
Завернув за угол, король, придворные и гости увидели толпу рабочих. Скрестив руки, те сидели на земле и строительных лесах. Рядом лежали орудия их труда.
Людовик замедлил шаг. Его улыбка начала меркнуть.
– Рабочие бездельничают. Как некстати, – тихо заметил он Бонтану.
На верхнем ярусе лесов стоял темноволосый строитель. Судя по тому, что у него на одном глазу была повязка, бывший солдат. С сердитым видом он кулаком погрозил подошедшим. Гости растерянно переводили взгляд со строителя на короля.
– Глядите, ваше величество! – крикнул ветеран. – Вот она, наша общая слава.
Подойдя к самому краю лесов, он взмахнул руками, будто собираясь взмыть в небо. Бонтан настойчиво подавал знаки караульным, требуя, чтобы те удалили смутьяна.
– Какие внушительные победы мне довелось видеть! – не унимался одноглазый. – Ваше величество, я воевал за вас в Дуэ! А глаз потерял, сражаясь за вас в Безансоне.
– И за все это ты должен был получить вознаграждение! – крикнул ему в ответ Людовик.
– Ваше величество, а сколько мне заплатят за смерть брата? На него рухнул камень, когда он возводил стены вашего дворца. А за моего племянника, который умирает от гангрены?
Караульные начали взбираться на леса, однако их опередил другой строитель. Он был моложе одноглазого.
– Чего ты хочешь? – спросил король.
– Вы обещали, что Франция будет чтить своих героев, – сказал одноглазый, балансируя на доске.
– Мы их чтим.
– Вранье это! Мы живем и умираем, как рабы. Вот вы говорите, что Франция – это вы. Будь оно так на самом деле, вы бы знали наши страдания! И помогли бы нам!
Молодой каменщик достиг верхнего яруса и теперь полз по доске к ветерану.
– Не будь дураком, – посоветовал он.
Ветеран ответил горьким, безнадежным смехом.
– Король всех нас дурачит.
– Спускайся немедленно! – крикнул одноглазому Людовик.
Одноглазый надел себе на шею веревочную петлю.
– Желаете, чтобы я спустился? Сейчас. – Он посмотрел на Филиппа Орлеанского. – Выполняю приказ вашего брата.
Молодой строитель попытался схватить одноглазого за руку, но было слишком поздно. Ветеран спрыгнул с лесов, прямо на толпу гостей. Те, охнув, закрыли лица. Веревка быстро размоталась на всю длину. Раздался зловещий треск, и петля затянулась. Тело одноглазого забилось в предсмертных судорогах, изо рта поползла кровавая пена. Смерть наступила почти сразу. Тело быстро прекратило раскачиваться и замерло напротив короля. Людовик сердито посмотрел на брата.
Король созвал чрезвычайное совещание. Сейчас он расхаживал взад-вперед. Министры, пришедшие в Салон Войны, стояли вокруг стола, поглядывая друг на друга.
– Погибший считал, что ему и его соратникам не оказали надлежащих почестей, которые они заслужили на полях сражений, – начал Кольбер.
– Они были солдатами, – парировал Людовик. – На войне они умели выполнять приказы. А теперь, получается, разучились?
– Ваше величество, у них есть немало поводов для недовольства, – сказал Лувуа. – Многие покалечились на строительстве, а врачебной помощи – никакой.
– Сколько человек отказываются продолжать работу? – спросил король.
– Две тысячи человек, ваше величество, – ответил Кольбер. – Если они не вернутся к работе, строительство остановится. Зима не за горами. Если помещения для новоприбывших гостей вашего величества не будут готовы, мы никакими посулами не удержим их здесь.
– Мы должны поговорить с этими людьми, – заявил Людовик. – Но две тысячи – еще не все строители. Остальные должны работать.
Кольбер покачал головой:
– Остальные тоже отказываются выполнять свои обязанности. Утверждают, что условия труда непосильно тяжелые. Десятники экономят на досках, леса огорожены плохо. В среднем за неделю гибнут пять-шесть человек. Покалечившихся в два-три раза больше. Нужно подумать о компенсациях за увечье.
– Что получит семья повесившегося?
– Ничего, поскольку он сам себе причинил вред.
– Пусть его родным заплатят.
– Это утешит его семью, но не уменьшит злости его товарищей.
Людовик подошел к большому глобусу, стоявшему у окна. Пальцы короля легли туда, где располагалась Европа.
– В тридцать лет Александр Македонский создал империю, простиравшуюся от Греции до Индии. Но не будь у него сильной армии, царь Дарий сбросил бы его в море. Мы отвоевали земли Испанских Нидерландов. Вскоре мы обратим наш взор на Голландию. Мы выгодно торгуем с королем Аннабы. Мы покорили даже Кассель. И я не позволю, чтобы какой-то строитель, которому вздумалось повеситься на лесах, столкнул меня в море. – Людовик обвел взглядом всех своих министров. – Прикажите строителям вернуться к работе.
Герцог Кассельский вновь оказался в ненавистном ему Версальском дворце и сейчас шел с Бонтаном по дворцовому коридору.
– Король будет рад увидеть вас, – говорил Бонтан. – Его величество предлагает всем дворянам финансовое послабление. Тем, кто пожелает построить дом вблизи дворцовых земель, он простит все долги, сколь велика ни была бы сумма этих долгов.
– Тогда я немедленно возьмусь за подготовку к строительству, – ответил герцог.
Обида, затаенная на короля, не мешала герцогу оценить размах и роскошь помещений: высокие сводчатые потолки, искусную лепнину, позолоту, сверкающие люстры и изысканную мебель.
– А пока, – продолжал Бонтан, – мы постараемся с должным удобством разместить вас во дворце.
Они подошли к двери в самом конце коридора. Бонтан отпер ее ключом. Герцог Кассельский увидел крошечную комнатку с деревянной скамьей, грубо сколоченным столом и единственным маленьким окошком.
У него вытянулось лицо.
– Вы не ошиблись дверью? По-моему, вы привели меня в какую-то кладовку для хранения метел.
Бонтан кивнул:
– Думаю, раньше здесь действительно хранились метлы… Добро пожаловать в Версаль.
Герцог Кассельский вошел внутрь. Бонтан закрыл дверь. Герцог отказывался верить своим глазам. Пока он стоял, оглядывая стены, с потолка ему на голову упало несколько капель воды. И эта каморка станет его новым домом? Он стиснул кулаки, присел на скамейку, но тут же снова вскочил.
На полу что-то зашелестело. «Только еще мышей не хватало!» – сердито подумал герцог. Он наклонился. Это была не мышь, а письмецо, подсунутое ему под дверь. Над печатью стояла буква «h».
Точно такие письма – плотно сложенные, запечатанные воском и помеченные буквой «h» – тайно передавались из рук в руки под карточным столом, опускались в седельные сумки и вкладывались между страниц Библии. Все это делалось с исключительной тщательностью и осторожностью, чтобы послания попали именно нужным людям.
Королевский камердинер расправлял складки на камзоле Людовика. Бонтан открыл дверь, впустив Марию Терезию и Луизу де Лавальер. Королева наградила Луизу ободряющим взглядом, но та молчала, не решаясь поднять глаза.
– Мадам де Лавальер, для ваших лошадей запросили дополнительный фураж. Вы никак куда-то собрались? – спросил король.
– Ваше величество, Луиза просит освободить ее, – сказала Мария Терезия.
– Освободить? От чего? – спросил король, знаком отпуская гардеробмейстера.
Луиза медленно опустила шаль, показывая спину, исполосованную шрамами.
– От пытки, ваше величество, – прошептала она.
– Похоже, никто вас не пытает, кроме вас самой.
– Луиза жаждет, чтобы ей позволили удалиться в монастырь, – сказала королева. – Она достаточно настрадалась.
– Подумать только! Сколько ни даешь моим придворным, им все мало. И вечно они чем-то недовольны.
Людовик подошел к столу, на котором стоял золоченый канделябр. Пламя свечей рисовало красивые узоры. Король углубился в их созерцание.
– Ваше величество, я любила вас, – прошептала Луиза.
– И я вас любил. Когда-то, – ответил Людовик. – Но у всех историй должен быть конец.
Его пальцы сомкнулись на язычке пламени. Свеча погасла.
– Я могу уехать? – спросила Луиза.
– Это ваш дом, мадам, – ответил король, поворачиваясь к ней. – Это наш общий дом. Я не позволю вам уехать.
– А мой сын? – взмолилась Луиза. – Наш сын – Луи де Бурбон?
– За ним присматривают?
– Да. В Париже.
– Я помню свои обещания. Ничего не изменилось. Ваш сын – дитя Франции, что бы ни случилось.
Людовик вышел. Луиза отрешенно смотрела на канделябр. И вдруг свеча, погашенная королем, вспыхнула сама собой. Боясь вскрикнуть, Луиза зажала рот рукой. «Неужто Господь все это видел? Поможет ли Он мне?»
В гостиной Филиппа Орлеанского, вальяжно развалившись в кресле, Шевалье читал «Газетт де Франс».
– Нет, ты только подумай! – воскликнул Шевалье. – Герцог и герцогиня Вьерзонские сообщают о скором бракосочетании их дочери Дельфины и маркиза Ажена. Бедняжка.
– Почему бедняжка? – спросил Филипп, лежащий на диване.
– Дельфина – очаровательное создание пятнадцати лет от роду. Маркизу за семьдесят. Он страдает всеми венерическими болезнями, какие поражают мужчин. И если слухи верны, он – просто чудовище.
В дверь негромко постучали.
– Войдите! – крикнул Филипп, потянувшись к бокалу с вином.
Шевалье отложил газету и пошел открывать. Лакей оставил на пороге элегантные мужские туфли, начищенные до блеска. Взяв их, Шевалье заметил, что в одном лежит записочка с восковой печатью и буквой «h». Он внимательно прочитал послание и сразу же спрятал в карман. Руки у Шевалье заметно тряслись.
– Кто там? – спросил Филипп.
– Да слуга приходил. Туфли принес. Наконец-то он научился как следует их чистить.
Шевалье поставил туфли себе под кресло.
– Ты что-нибудь слышал о строителях? – поинтересовался Филипп.
– Я стараюсь ничего о них не слышать.
– Один человек погиб, причем у нас на глазах. Остальные отказываются работать. Боюсь, что моему доброму другу Паскалю Сен-Мартену будет негде разместиться.
– На его месте я бы вернулся в Париж, – усмехнулся Шевалье.
– На его месте ты был бы выше ростом и намного обаятельнее.
Шевалье пропустил его слова мимо ушей и как ни в чем не бывало сказал:
– Я собираюсь прогуляться. Составишь мне компанию?
– По-моему, ты терпеть не можешь прогулки и готов неделями не вылезать из дворца.
– Это не значит, что у меня не возникает желания размяться. И сегодня – один из таких редких дней. – Шевалье стащил Филиппа с дивана. – Пусть я время от времени тебе досаждаю. Я знаю все свои недостатки: тщеславен, ленив, излишне фриволен. Но прогулка быстрым шагом по садам, да еще перед обедом, – прекрасная встряска для души.
Шевалье изо всех сил попытался придать лицу беззаботно-веселое выражение. Изящным движением он подхватил с кресла свой плащ. Филипп нехотя поставил бокал и пошел следом.
Траву покрывал тонкий слой инея, который быстро таял на ярком солнце. Шевалье заговорил о том, как ему нравятся цветы поздней осени, их особенная красота. Потом заговорил о новых дорожках и опять вернулся к прогулкам.
– Смотри, сколько новых прекрасных дорожек появилось. Просто грех не пройтись. Нам с тобой нужно почаще вылезать из дворца. А мы цепляемся за пустячные причины, только бы не высовывать носа на улицу.
Шевалье чувствовал, как у него дрожит голос. Он бы дорого дал, чтобы Филипп этого не заметил. Но увы!
– Да что с тобой сегодня? – спросил Филипп, останавливаясь и поворачиваясь к Шевалье. – Ты чем-то не то расстроен, не то напуган.
Шевалье не успел ответить.
– Ваше высочество, нам нужна ваша помощь, – послышалось сзади.
Филипп обернулся. Шевалье как ветром сдуло.
– Я тебя узнал, – сказал Филипп. – Кто ты будешь?
– Сержант армии его величества.
– Это ведь ты пытался спасти беднягу, который все-таки повесился? И ты – один из тех, кто отказывается работать?
Сержант кивнул.
– А чего ты хочешь от меня?
– Мы сейчас хоть и не на поле битвы, но продолжаем верно служить его величеству и требуем достойного отношения к себе. Чтобы нас уважали, а не считали рабочим скотом. Чтобы врачевали наши раны. Хотим иметь нормальную крышу над головой, а не подвал без окон. И чтобы нам платили настоящие деньги, а не гроши. Солдаты короля достойны лучшей участи.
– И почему я должен поддержать ваши требования?
– Потому, что в случае чего… если обстоятельства поменяются, мы вас поддержим.
– О каких это переменах ты говоришь? – недовольно спросил Филипп.
– Что, если ваш брат перестанет быть королем?
Филипп пристально посмотрел на дерзкого сержанта:
– За такие речи я вполне мог бы отправить тебя на виселицу.
– Знаю, ваше высочество. Но вы этого не сделаете. Сказать почему? – Сержант поднял голову к тусклому голубому небу. – Солнце заходит.
Через мгновение сержант скрылся за деревьями.
Вернулся Шевалье. Теперь его лицо выражало детскую невинность. Он просто не хотел мешать разговору, потому и отошел.
– Что было нужно этому малому?
– Ты ведь знал, что он окажется здесь? – стискивая зубы, спросил Филипп. – И всю прогулку затеял с одной-единственной целью: привести меня на это место. В какую игру ты играешь?
– Я делаю то, что тебе не слишком удается.
– Это что же?
– Пекусь о твоем благе.
В соответствии с придворным этикетом двери обеденного зала открывались только с появлением короля. Придворным, пришедшим раньше, оставалось только терпеливо ждать прихода его величества. Беатриса нарядилась в платье кораллового цвета. Софи выбрала себе светло-зеленое. Однако Кольбер отозвал их в сторону вовсе не для того, чтобы сделать комплимент нарядам.
– Мадам де Клермон, – тихо сказал он, – в свое время вы говорили, что вам должны привезти из поместья ваши дворянские грамоты. С тех пор прошло много времени. Его вполне хватило бы, чтобы не один раз проделать путь пешком.
Беатриса заставила себя улыбнуться.
– А я как раз собиралась вам сказать, что они не сегодня завтра будут здесь.
– Рад слышать. И тем не менее должен вас предупредить: его величество объявил, что все, кто не сможет документально подтвердить свое дворянское происхождение, должны будут в течение месяца покинуть Версаль. Мне меньше всего хотелось бы, чтобы подобное случилось с вами и Софи.
– Господин Кольбер, я искренне тронута вашей заботой.
Читать бесплатно другие книги:
