Версаль. Мечта короля Мэсси Элизабет

– Главаря у нас нет, – сказал строитель. – Мы все думаем одинаково, и наши голоса сливаются в унисон.

– Если вы не возобновите работу, я прикажу вас повесить. Начнем с тебя, – сказал Лувуа.

– Убьете меня – на мое место встанут двое, – спокойно ответил ему сержант.

Лошадь Лувуа застоялась. Сам Лувуа устал от этого бесплодного разговора. Понимая, что его не боятся, военный министр решил сменить тактику:

– Я ведь понимаю ваши настроения. Я тоже был и в битве при Камбре, и в Компьени.

– Да, я вас видел, – сказал сержант. – Ваша палатка стояла в двух лье от линии тыла.

Лувуа стиснул зубы, однако не стал прерывать сержанта. Пусть выговорится.

– Скажите его величеству, что мы готовы снова принимать участие в его битвах. Готовы снова строить для него. Словом, быть его верными и надежными подданными. Но вначале король должен продемонстрировать, что готов сдержать свои обещания.

Рабочие, все как один, одобрительно закивали. И эти молчаливые знаки одобрения выглядели почти что объявлением войны.

Лес на подъезде к Версалю и главная дорога, ведущая ко дворцу, находились во власти холодного проливного дождя. Но причиной, заставившей карету остановиться посреди дороги, была вовсе не подмерзшая грязь, а люди в масках. Один направил мушкет на кучера, другой, тоже вооруженный мушкетом, рванул дверцу кареты и влез внутрь, где сидел сборщик налогов с выпученными глазами.

Потом грабитель сорвал с лица маску и оказался не кем иным, как Монкуром.

– Деньги! – потребовал он.

Сборщик налогов, с которым Монкур познакомился в публичном доме и предложил свою помощь, сидел молча.

Монкур скорчил гримасу и прошептал:

– А теперь говори…

– Ах да, – заморгал сборщик налогов. – Никогда! – выкрикнул он.

– Ты что, готов подохнуть из-за этих денег? – вопил Монкур.

Сборщик налогов покачал головой. Монкур выпучил глаза и губами показал: «Скажи: никогда!»

– Никогда! – завопил сборщик налогов. – А что дальше? – шепотом спросил он. – Я забыл. Я должен отдать.

– Ты отдаешь мне половину. Вторая остается у тебя.

– И потом я должен вас ударить?

– Нет, это я должен тебя ударить.

– Да, конечно. Теперь вспомнил.

Сборщик налогов протянул Монкуру два мешка с монетами. Монкур влепил ему звонкую оплеуху и вернул один мешок.

Сборщик облизал губы, соленые от крови.

– Может, в следующий раз мы не станем понапрасну тратить время и сделаем это в тепле? – тихо спросил он.

– Я бы с удовольствием, – ответил Монкур и вторично ударил сборщика налогов.

Потом он снова надел маску, спрятал деньги под плащом и выбрался из кареты. Еще через мгновение Монкур и его напарник исчезли за темной стеной деревьев.

Гвардейцы ждали поблизости, не сводя глаз с короля. Людовик подошел к Жаку. Садовник подрезал молодые буковые деревца. Невзирая на прохладную погоду, его плащ был расстегнут. Жак умел сосредотачиваться на работе, забывая обо всем.

– Хотя бы ты не бросаешь работу, – сказал Людовик. – Давай обойдемся без поклонов.

Жак поднял голову, щурясь от солнца.

– Ваше величество, я же не строитель.

– Скажи, когда ты воевал, в войсках случались бунты?

Рукояткой лопаты Жак поскреб щеку.

– Иногда бывали.

– А шрам этот ты где заработал? В сражении?

– Нет. Во время бунта.

«Вот оно что», – подумал Людовик.

– И как генералы относились к бунтовщикам? – спросил король.

– Генералы – они разные. Какой человек генерал, такое у него и отношение. Но вот что я вам скажу, ваше величество: король, который посылает солдат усмирять других солдат, недолго пробудет королем. Когда людей загоняют в угол, они все превращаются в зверей.

Людовик умолк, раздумывая над словами Жака.

– Понимаешь, я не нахожу решения. Я отправлял к рабочим своих министров, а строители разве что не смеялись им в лицо.

– Ваше величество, есть человек, которого они послушают. Его они уважают, потому что он сражался вместе с ними.

«На Филиппа намекает».

– Братьям случается расходиться во мнениях, – сказал Жак. – Но им не обязательно враждовать друг с другом.

Людовик покачал головой.

– Ты наверняка был единственным ребенком в семье, – обернувшись через плечо, сказал он садовнику.

Вернувшись во дворец, король приказал найти Рогана и привести к нему в покои. Когда Роган пришел, Людовик попросил друга найти недовольных, разочарованных солдат и поговорить с каждым наедине. Ничего не обещать, ничего не предлагать, а только выслушивать и ободрять.

– Скоро ударят морозы, и земля затвердеет, – пояснил Людовик. – Чтобы строить, нужен фундамент, который требуется заложить как можно скорее. Но вначале нужно выкопать котлован под фундамент, а для этого мне нужны строители.

Отпустив Рогана, Людовик велел Бонтану послать за архитектором Брюаном и Леклером, который ведал золотыми и серебряными слитками на королевском монетном дворе. Отдав распоряжения, король вышел в коридор. Гвардейцы, как две тени, шли за ним.

«Я должен поговорить с нею, – думал Людовик, слушая свои гулкие шаги по коридору. – Я должен предельно ясно заявить о своей позиции».

Генриетту он нашел сидящей за туалетным столиком. Софи расчесывала ей волосы, отделяя длинные вьющиеся пряди, ниспадавшие на плечи. Караульный возвестил о приходе его величества. Генриетта сразу же встала. Софи удалилась в соседнюю комнату. Подойдя к Генриетте, Людовик положил ей руку на живот, но, едва она попыталась накрыть его руку своей, он отвел ладонь. В глазах Генриетты мелькнуло разочарование.

– Так, как было у нас раньше, теперь продолжаться не может, – сказал он.

– Я понимаю, – печально кивнула Генриетта. – Мы же ваши подданные. Когда вам угодно, вы проявляете к нам милость, а когда мы вам наскучим, выбрасываете за ненадобностью.

– С тобой я так никогда не поступал, – возразил Людовик.

– Ваше величество, вы прячетесь за слова, но их смысл ясен, – сказала Генриетта.

– Пойми: ребено, которого ты носишь, – это символ сомнения. Сомнения, которым я не могу позволить себе терзаться. Ты бы хотела, чтобы я предпочел тебя, оттолкнув всех остальных, в том числе и родного брата?

По щекам Генриетты покатились слезы.

– Простите, ваше величество, но я не могу ответить на ваш вопрос.

Людовик вышел. Он поставил точку, устранив неопределенность, но легче ему от этого не стало.

Роган не сразу нашел неказистое строение, приспособленное под больницу для строителей дворца. Дорогу ему подсказал старик-крестьянин, который катил через городскую площадь крытую тележку с визжащими поросятами. Ежась от холода, Роган плотнее закутался в плащ. Подойдя к дому, он немного постоял у входа, разглядывая струйки пара от собственного дыхания, затем толкнул скрипучую дверь и вошел внутрь.

Помещение, в которое он попал, было заполнено покалеченными строителями. Рогану сразу вспомнились раненые солдаты. Кто-то расположился прямо на земляном полу, другие сидели на скамейках, ожидая своей очереди. Говорили мало; каждому хватало своего несчастья. Кому-то покалечило ногу, кто-то осторожно придерживал сломанную руку, застывшую в неестественном положении. У одного парня гноилась глубокая рана на голове. Тут же находилась и Клодина, дочь придворного врача. Когда Роган вошел, она рассматривала вспухший нарыв на плече немолодого рабочего.

– Вы одна их тут лечите? – спросил Роган, остановившись рядом с дверью.

Клодина обернулась, кивнула и снова занялась нарывом.

– Чем они болеют? – задал он новый вопрос, испытывая желание поскорее выбраться на воздух.

– Чего тут только нет. У кого желудочная лихорадка. У кого гангрена. Раздробленные кости рук и ног, которые уже вряд ли срастутся.

Роган напомнил себе, зачем он здесь, и прошел к стене, возле которой сидели бывшие солдаты его величества.

– Господин де Роган, я бы не советовала подходить к ним близко, – сказала Клодина.

– Почему? – удивился Роган.

– Воздух здесь наполнен болезнетворными испарениями. Поберегитесь.

– Я воевал вместе с этими людьми. Они – мои товарищи по оружию, – сказал Роган. – И воздух на поле боя был насыщен кое-чем похуже испарений. Так что я рискну.

Он остановился возле молодого солдата, которого мучила лихорадка. Больной то и дело отирал со лба испарину.

– Если не ошибаюсь, ты – барабанщик Бребан, – сказал Роган. – Мы с тобою брали город Рошфор.

Солдат устремил на него воспаленные глаза, узнал и улыбнулся:

– Никак господин Роган?

– Да. Тебе очень плохо?

Солдат кивнул.

– Вся Франция сочувствует твоим страданиям.

– А король? – спросил солдат, перестав улыбаться.

– И король тоже.

Прежде чем парень успел сказать еще что-то, Роган остановился возле второго, а потом и возле третьего раненого, и каждого он ободрял, каждого старался убедить в том, что король испытывает к ним сострадание.

Салон Войны временно превратился в архитектурную мастерскую. На столе были разложены большие листы бумаги, и сейчас Людовик внимательно рассматривал представленные эскизы. Тщательно продуманные, они свидетельствовали о несомненном таланте их создателя. Королю они понравились. Молодой архитектор Либераль Брюан стоял рядом, готовый дать пояснения по каждой детали.

Дверь распахнулась, и, нарушая этикет, запрещавший входить без доклада, в Салон Войны вошел Роган. На лице играла улыбка.

– Приветствую вас, ваше величество. У меня хорошие новости.

– Говори, – велел король.

– Я навестил пострадавших. Не со всеми, но со многими поговорил. Невзирая на их хвори и страдания, их любовь и преданность вашему величеству не уменьшились. Вскоре они сами устанут от своего дурацкого спектакля с прекращением работы. Сохраняйте твердость, не идите на компромисс, и победа будет за вами.

– Рад слышать, – лаконично ответил Людовик.

– Что ни день, то новое здание? – спросил Роган, заметив эскизы.

Любопытство потянуло Рогана к столу, однако Людовик преградил ему путь. «Это, дружок, пока не для твоих глаз», – мысленно произнес король.

– Государственные дела, – сказал он вслух.

Недовольство, промелькнувшее на лице Рогана, быстро сменилось улыбкой, уже не столь радостной. Молча поклонившись, он вышел.

Людовик вернулся к эскизам Брюана.

– Ваше величество, внутренний двор я бы расположил здесь, а церковь – вот там, – сказал архитектор.

– При всем уважении к вашему таланту, я поменяю их местами, – ответил король.

Брюан наклонил голову, всмотрелся в свой эскиз, затем кивнул:

– Прекрасная мысль, ваше величество.

Обсуждение продолжалось. Кое с чем молодой архитектор внутренне не соглашался, это противоречило его представлениям о зодчестве. Но при своих весьма независимых взглядах, Брюан хорошо понимал: будет так, как пожелает король. Или же Людовик найдет себе другого архитектора.

– Ваше величество, к вам господин Маршаль, – доложил дежурный гвардеец.

Под мышкой у вошедшего Фабьена тоже был лист бумаги, свернутый в трубочку. Хмурое лицо главы королевской полиции подсказывало, что он явился с дурными вестями.

– Ваше величество, вот что мои люди нашли в городе.

Людовик развернул бумагу. Брюан скосил глаза и сумел прочитать крупную надпись: «СРАЖАЙТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ПРОТИВ ТИРАНА ЛЮДОВИКА!»

Король молча швырнул воззвание на пол и вновь повернулся к столу с эскизами:

– Так вот, Брюан, число колонн в этом месте…

Фабьен смешался. Он предполагал увидеть всплеск королевской ярости, но никак не безразличие.

– Ваше величество, о недовольстве строителей знают не только в Версале. Некто Ле-Рур взял на себя роль их глашатая. Он разъезжает по городам и деревням, собирает таких же недовольных и произносит возмутительные речи, призывая к мятежу. Прикажете вмешаться?

– Нет. Пока рано.

Людовик махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Фабьену оставалось лишь молча недоумевать и молча переживать свои опасения.

Горестные рыдания дочери злили Беатрису и повергали в отчаяние.

– Ну что ты хочешь от меня услышать? – допытывалась она. – Чтобы я тебе сказала: «Не плачь, доченька. Все кончится благополучно, как в сказке»?

– Я даже не знаю, кто я на самом деле! – всхлипывала Софи.

– Ты родилась двадцать один год назад. Я любила тебя, заботилась о тебе и как могла уберегала от всех опасностей.

– Где я родилась? В По?

– Нет. В Ла-Рошели, – неохотно ответила Беатриса.

– А кто был мой отец? Дворянин?

– Он был добрым человеком. Художником. Его погубили репрессии, чинимые королевской властью.

Софи подняла на мать красные от слез глаза. Лицо девушки превратилось в уродливую маску.

– Чем мой отец не угодил королю?

– Своим положением.

– Он что, был преступником? Предателем?

– Хуже. Твой отец был протестантом.

В комнате установилась та мучительная тишина, которая жестоко ранит душу и которую не исцелить никаким бальзамом утешительных слов. Взгляд Беатрисы упал на новую вазу с цветами, украшавшую комод.

– Какие милые цветочки, – равнодушным тоном произнесла Беатриса.

– Тебе, наверное, принесли, – сказала Софи, шмыгая носом и вытирая слезы.

Подойдя к вазе, Беатриса увидела записку, искусно спрятанную между стеблей и прикрытую листьями. Загородив букет спиной, она осторожно достала послание и увидела букву «h».

– И кто же прислал тебе цветы? – спросила Софи.

Беатриса не отвечала.

– Мама, это что, секрет?

– Надо же, опять этот зуб заныл, – сказала Беатриса, уклоняясь от вопроса дочери. – И успокоительная настойка кончилась. Придется пойти к аптекарю.

Она торопливо надела плащ.

– Я недолго, – сказала она дочери.

Пряча лицо под капюшоном плаща, Беатриса покинула дворец и вышла в город. Обратно она вернулась под вечер, но отправилась не к себе, а прямо в кабинет Фабьена. Не постучавшись, Беатриса толкнула дверь… Фабьен был один. Он сидел за столом и, вооружившись увеличительным стеклом, изучал какую-то бумагу со странными письменами. В кабинете было сумрачно; единственная свеча уже догорала.

– Вижу, вы обожаете книги, – сказала Беатриса.

Удивленный ее неожиданным появлением, Фабьен поднял голову:

– Что?.. Да. Я люблю читать. Мне тут попался интересный трактат о шпионах в античном Риме, – сказал он, опуская увеличительное стекло.

– Мне нравятся мужчины, любящие читать.

Беатриса вышла из сумрака и встала в круге тусклого света. Она украдкой поглядывала на лист с письменами. До прихода сюда она успела подкрасить губы и кокетливо распустить волосы. Проходя мимо Фабьена, она погладила его по плечам, но не остановилась. Подойдя к дальней стене, Беатриса толкнула другую дверь. Фабьену не оставалось иного, как последовать за нею.

В соседнем помещении у Фабьена была устроена комната пыток. На полках лежали веревки, кандалы, щипцы, сверла, молотки и железные прутья. Столы густо покрывали пятна засохшей крови. Беатриса сняла с полки пару кандалов.

– Вы испытываете наслаждение от вашей работы? – спросила она.

– Я бы не назвал это наслаждением. Скорее удовлетворение.

– А вам не больно видеть, как люди страдают?

– Об этом я стараюсь не думать.

Фабьен встал за спиной Беатрисы, откинул ей волосы и коснулся затылка. Нежность ее кожи странным образом подействовала на него, вызвав сильное сердцебиение.

– Когда вы наказываете своих жертв, вы смотрите им в глаза? – спросила Беатриса.

– Всегда, – ответил Фабьен.

Он обнял плечи Беатрисы и повернул ее к себе, намереваясь поцеловать. Беатриса вдруг ударила его по лицу, до крови разбив губу, после чего провела пальцем по разбитой губе и слизала кровь.

Фабьен следил за ней. Рот и сейчас еще жгло от удара. Поведение Беатрисы потрясало и возбуждало его. Он втайне желал чего-то подобного.

– Черта между болью и наслаждением тонка, – сказал он.

– А разве есть такая черта? – усмехнулась Беатриса. – Я что-то не заметила.

Толкнув Маршаля на стул, она оседлала его. Подол ее платья задрался. Руки Фабьена инстинктивно обхватили ее нагие, разгоряченные бедра. «Боже, что со мной?» – думал он. Беатриса укусила его в шею, словно намереваясь поглотить живьем. Фабьен оскалил зубы и одним движением сбросил ее на пол, где теперь уже он оказался сверху. Рванув ткань, он почти разорвал корсаж ее платья, обнажив большие, налитые груди Беатрисы. Она лежала, тяжело дыша, и улыбалась от наслаждения.

И вдруг он остановился. Его руки замерли.

– Что с вами? – спросила Беатриса.

– Я… я еще ни разу… не был с женщиной.

Беатрисе сразу вспомнился тот момент, на празднике два года назад, когда они с Фабьеном оказались на траве и он вяло оправдывался, что «не может так сразу». Кто бы мог подумать?

– Силы небесные! – засмеялась она. – Вам придется многому учиться!

Беатриса стянула с него штаны. Фабьен встал, подхватил ее на руки и припечатал спиной к стене. Цепи и кандалы выразительно зазвенели. Беатриса широко развела ноги, призывая войти в нее, что он и сделал… Он совершал все новые толчки, а она стонала и извивалась в его руках.

Никто из них не заметил, что дверь тихо отворилась. Несколько мгновений Лорена с ужасом смотрела на происходящее, потом так же тихо закрыла дверь.

Они были вдвоем в тишине и сумраке спальни Генриетты. Генриетта лежала на подушках, Людовик сидел рядом. Единственная свеча бросала тени на стены и их лица.

– Прошлый раз я был недостаточно учтив с тобой, – сказал Людовик. – Помнишь, как в детстве мы любили убегать к ручью?

– Помню.

– Сначала нам нужно было перепрыгнуть через канаву, а потом пройти мимо крестьянского дома. Там все время лаяла собака. Последний отрезок пути лежал через лесок. Нам он тогда казался большим лесом, и мы думали, что это место заколдовано.

– Да, – тихо сказала Генриетта.

Людовик замолчал. Генриетта ждала, не зная, какие мысли владеют им сейчас. Ей казалось, что он сражается с какими-то давними страхами.

– А почему ты вспомнил про те прогулки? – спросила она.

Людовик улыбнулся, и в это мгновение Генриетта почувствовала, что он по-прежнему ее любит и остается ее другом.

– Я всегда думал, что бегу к ручью, – сказал он. – Теперь я понял, что нет. Ни к какому ручью я не бежал. Я убегал. Убегал от той жизни, на которую был обречен с рождения.

Он отвернулся, потом снова посмотрел на Генриетту:

– Когда я с тобой, я убегаю. Ради возможности быть рядом, я убегаю в наше прошлое, не желая замечать того, что передо мною.

Людовик нежно погладил ей живот и поцеловал в лоб:

– Больше я не убегу.

Он встал и ушел. Радость от его появления сменилась острой тоской. «Он приходил, чтобы снова уйти и оставить меня одну», – глотая слезы, думала Генриетта.

Массон плохо спал по ночам, но любил вздремнуть днем. Вот и сейчас он похрапывал, сидя у себя на кухне. Сон придворного врача был настолько крепким, что он не слышал, как открылось окно и внутрь влез какой-то человек, закутанный в плащ. Открыв шкаф, дерзкий визитер поднял крышку ящика с надписью «XIV» и добавил к стоявшим там пузырькам бутылочку синего стекла. Сделав это, он тем же путем покинул кухню, растворившись в вечерней темноте. Легкий стук закрываемого окна заставил врача вздрогнуть, но не разбудил. Массон продолжал храпеть.

Фабьен продолжал возиться с шифром, разглядывая каждый знак в увеличительное стекло. Вопреки обыкновению, он раздвинул шторы и погасил свечи. Возле стола, скрестив руки, стояла Лорена.

– Вчера я видела в городе Беатрису. Она заходила в аптечную лавку. В ту, что возле публичного дома. Я проследила в окно и видела, как она купила у аптекаря две бутылочки мышьяка.

– Ну и что? – равнодушно спросил Фабьен, не заметив упрека в голосе помощницы. – Настойка мышьяка прекрасно помогает при зубной боли. Я и сам пользуюсь ею, когда зубы прихватит.

– А еще она купила пузырек зелья под названием «Эрос». Говорят, оно разжигает огонь любовного соития.

Фабьен отложил увеличительное стекло и посмотрел на въедливую помощницу.

– Из чего я сделала вывод: между вами и Беатрисой это соитие и произошло, – невозмутимо закончила Лорена.

Голос Фабьена был подобен дыханию зимы.

– Твое дело – шпионить за другими. За это я тебе и плачу. А в мою жизнь нечего соваться!

Кивком головы Фабьен указал помощнице на дверь, после чего вернулся к шифру.

Всех недовольных рабочих во дворец не пустили. Им предложили выбрать человек тридцать из тех, кому они доверяли и к чьим словам прислушивались. Бывших солдат, побывавших на войне и понюхавших пороху.

Их сейчас и вел Бонтан по широким, сияющим дворцовым коридорам в Салон Войны, где их ждал улыбающийся король. (Охрана его величества на всякий случай была удвоена.) Посланцы рабочих явились во дворец в своей повседневной, далеко не чистой одежде, с нечесаными волосами и отросшей щетиной. Одни восхищенно глазели на роскошь и великолепие дворцовых помещений, другие недоверчиво щурились. Были и те, кто твердо помнил, зачем он здесь, и не позволял себе отвлекаться. Войдя в кабинет, несколько рабочих неохотно поклонились королю. Другие сняли замызганные шапки.

– Доброе утро, господа строители, – приветствовал их Людовик. – Для меня большая честь принять вас здесь. Хотя я живу во дворце, он не является моим домом. Версальский дворец – это дом для всей Франции, ее надежд и чаяний.

Пришедшие переминались с ноги на ногу и молчали.

– Хочу поблагодарить вас за то, что вы указали мне на ошибочность моего прежнего мышления. Когда я увидел свои ошибки, я понял: вы были правы, отказавшись работать на таких условиях.

В дверях появился Филипп. Людовик стразу устремил взгляд на него. «То, что я здесь скажу, в большей степени относится к тебе, брат, чем к этим солдатам», – подумал он.

– Я позвал вас сегодня затем, чтобы попросить у вас прощения и постараться укрепить вашу веру в меня, – продолжал король. – И вы, пришедшие сюда, и ваши товарищи, оставшиеся за стенами дворца, составляете армию, служащую вашему королю. На полях сражений и на строительных лесах вы были и остаетесь королевской армией. Армией Франции. Вы рисковали своей жизнью ради Франции. И теперь для Франции настало время отблагодарить вас за верную службу, причем не только на словах.

Людовик отбросил покрывало с центрального стола. Ветераны увидели чертежи и изображения здания, не менее величественного, чем дворец. Оно имело несколько внутренних дворов и со всех сторон было окружено садами. Внутренние помещения исчислялись десятками, если не сотнями.

– Вы видите будущий Дом инвалидов, который объединит под своей крышей превосходную больницу, трапезную, спальные помещения и церковь. Его построят в Париже, близ Сены. Каждый солдат, раненный в боях за Францию, получит там надлежащее лечение. И каждый солдат, которому некуда вернуться, обретет там крышу над головой и проведет остаток дней в тепле и уюте. Все расходы по содержанию Дома инвалидов возьмет на себя королевская казна.

Людовик подал знак Бонтану. Тот подошел к королю, держа в руках большую красивую шкатулку.

– Я приказал выбить медаль в честь наших недавних побед, – продолжал Людовик. – Сегодня вы первыми получите ее. В дальнейшем ее вручат всем, кто сражался за короля и Францию. А начну я с человека, которому обязан больше всего. Я говорю о храбром солдате, которого вы все знаете, – Филиппе, герцоге Орлеанском. Иметь такого брата – для меня огромная честь.

Людовик взял первую медаль и, подойдя к Филиппу, повесил на шею брата. Солдаты зачарованно смотрели. Остальные медали вручал Бонтан, делая это с большой торжественностью и уважением. Солдаты переглядывались, словно не веря, что все это происходит наяву.

– Ура нашему королю! – крикнул кто-то из солдат, взметнув вверх руку.

– Ура нашему королю! – подхватили остальные.

Получив награды, солдаты собрались вокруг стола, разглядывая рисунки будущего Дома инвалидов.

– Я боялся, что ты не придешь, – сказал Филиппу Людовик.

– Ты и вправду веришь в то, о чем говорил? – спросил Филипп.

Людовик улыбнулся.

Прием заканчивался. Один за другим солдаты подходили к королю. Их лица выражали смирение и благодарность. Каждый вставал на колени, получая королевское благословение. Глядя на этот спектакль, Филипп чувствовал, как внутри нарастает гнев. Чтобы чем-то себя занять, он принялся рассматривать медаль. На ней был изображен профиль короля. Ниже шла надпись по-латыни: Ludovicus Rex Victori Perpetuo.

– Нескончаемые победы Людовика Великого, – процедил сквозь зубы Филипп.