На распутье Дмитриев Павел

Глава 11

Начало гетероперехода

Последнее, что намечалось из программы срочного внедрения, — полупроводниковые лазеры из оптоволоконных приемопередатчиков SFP и GBIC[266]. Было их у меня больше двух десятков, одноволоконные, двухволоконные, одномодовые и мультимодовые… Всякой твари по паре, а то и больше, ибо экономить на расходном материале локальных и операторских сетей две тысячи десятого года смысла не имелось.

Если снять корпус, под ним обнаружится небольшая плата с парой десятков обычных элементов и одной микросхемой, которая в основном управляет параметрами излучения. Особого интеллекта в модуле нет, обычный последовательный преобразователь, но технология явно не шестьдесят пятого года. А вот если поковырять поглубже, то из кожуха можно достать сам излучающий элемент. Ничего экстраординарного в нем нет, даже лазером назвать сложно. Обычный кусочек полупроводника с p-n переходом, из торца которого при пропускании тока излучается свет. Размер элемента заметно меньше спичечной головки. Но быстродействие умопомрачительное, гигагерцы, и мощность такова, что легко позволяет устанавливать связь по прямому волокну на сотню километров.

Не думаю, что в СССР тысяча девятьсот шестьдесят шестого года уже имелось нечто подобное, но открытие вот-вот должно было произойти. Жорес Алферов получил Нобелевскую премию по физике именно за работы самого начала семидесятых, и темой их был тот самый p-n гетеропереход, позволяющий передавать гигабиты в Интернете двадцать первого века[267]. Проблема, насколько помню, в подборе пар полупроводников и технологии их производства. Где-то читал про трехслойный волновод на основе арсенида галлия, но на этом мое материаловедческое образование заканчивается[268]. Это, конечно, примерно то же самое, что сказать во времена флибустьеров: «Сокровище зарыто на Юкатане». Но при наличии работающих образцов все выглядело очень даже реально.

Но все же этот раздел техники мне был знаком куда лучше, чем первые компьютеры. Спасибо бракоделам-китайцам, научили разбираться в вопросе несколько глубже, чем нужно для обычной эксплуатации. Пришлось привыкнуть, кроме этикетки, внимательно читать и описание, а также задавать правильные вопросы о технологии производства. Поэтому, немного покопавшись в памяти, мне даже удалось нарисовать основные схемы и параметры типа «глазковой» диаграммы. Вдобавок вспомнил умные слова — «деградация перехода», «квантовые точки», «вертикальный инжекционный», «резонатор Фабри-Перро». Надеюсь, последний уже хотя бы изобретен и на меня не будут смотреть как на идиота[269].

Дело было за малым — найти будущего Нобелевского лауреата и уговорить его заняться нашим небольшим вопросиком. Впрочем, это не казалось серьезной проблемой. Искомый товарищ и не думал скрываться от бдительного ока спецслужб, а спокойно работал в физико-техническом институте Иоффе, яростно копал материал для своей докторской диссертации.

…Ленинград встретил оттепелью и зарядами противного мокрого снега с дождем. Хорошо хоть самолет успел сесть нормально. Больше всего меня удивило название аэропорта «Шоссейная», даже повеяло чем-то из детства, типа стихов Маршака про человека с Бассейной[270]. Впрочем, здание аэропорта было не менее интересным. Небольшое, как приличный дворец культуры заката империи, с ограненными почти в шестеренку колоннами и окнами в неглубоких нишах, образующих что-то вроде фальшивой колоннады. Изнутри высокий гулкий купол, двойной свет и, как это водится в СССР, вездесущие барельефы рабочих, колхозников и прочих сомнительных личностей. Только в отличие от московской простоты тут их дополняла очень красивая роспись в глубоких синих тонах, почти как в храме. Место иконостаса занимала стилизованная карта авиационных маршрутов.

Впрочем, любоваться достопримечательностями оказалось некогда. Время было спрессовано до предела, через шесть часов обратный рейс. Поэтому мы с Анатолием почти пробежали по выложенному крупной мозаикой залу через тяжелые двери с круглыми, под иллюминаторы, стеклами к стоянке такси… И уперлись в немалый хвост — очередь желающих.

Не знаю, имела ли место локальная флюктуация по причине отвратительной погоды или город на Неве начал раньше других приобщаться к коммерческим традициям дикого капитализма. Но договориться с одним из кучковавшихся в сотне метров водителей удалось только за лишнюю десяточку. И то только со скидкой на занятость «по счетчику» в течение ближайших часов. По меркам шестьдесят шестого года, когда тариф за километр был десять копеек, это являлось полным и безусловным грабежом. Толик уже подумывал, что правильнее: дать козлу в глаз или достать корочки и показать спекулянтской роже, где раки зимуют. Но я его удержал — при нашей нехватке времени, которое само по себе было деньгами даже в СССР, позволить себе роскошь ехать за сорок копеек на автобусе мы никак не могли.

Архитектурные удивления продолжились в Физико-техническом институте имени Иоффе. Как-то я привык к зданиям масштаба МГУ, УрГУ, УПИ, а тут желтый двухэтажный дом, своими размерами больше напоминавший мой НИИ или даже дачу Шелепина. Хотя оказалось, что в глубине двора корпуса тянутся чуть ли не до противоположной стороны квартала, но все равно было сложно поверить, что именно здесь сделали столько блестящих открытий[271].

На секретность тут явно плевали с высокой колокольни. Тетка на вахте в ответ на наше: «Где можно найти товарища Алферова?» — только махнула рукой, показывая направление вдоль по коридору. В общем, для того, чтобы попасть в лабораторию молодого светила советской науки, достаточно было уверенного и улыбчивого лица. Проблемой оказалось найти нужную комнату на далеких задворках, за чередой длинных коридоров. Уже это не оставляло сомнений в том, что пользы от практического применения полупроводниковых лазеров никто не видел[272].

Лаборатория производила фантастическое впечатление. Огромное количество причудливо соединенных труб разных диаметров, блестящие гайки, переходники, отводки со стеклышками. Из глубины доносилось бульканье, чавканье и негромкое гудение электродвигателей. Казалось, мы попали в сон обкурившегося сантехника.

Симпатичная блондинка-лаборантка охотно показала стоящий у окна письменный стол, над которым нависал пяток обтянутых халатами спин. Спор был в самом разгаре, но используемые в нем термины не оставляли шансов на понимание. Вежливое покашливание не помогло, пришлось натурально освободить себе перед столом кусочек пространства, поздороваться и попросить начальника уделить нам хотя бы полчаса своего драгоценного времени.

Подвижное, удивительно чувственное лицо, острый треугольный нос, высокий лоб. Слегка вьющиеся, зачесанные назад волосы. Жорес Алферов был удивительно молод и красив для уже знаменитого ученого. Особенно выделялись глаза, лукавые, с хитринкой, они как-то по-особенному блестели в неярком свете ламп. Во мне проснулась зависть — с таким взглядом… Это же гарантированный, стопроцентный успех у женщин! Лет пять назад я пытался научиться чему-то подобному, но, увы, не преуспел даже с помощью специальных контактных линз.

— Добрый день, — заговорил я, — товарищ Алферов? Жорес Иванович?

— Да. — Он искренне улыбнулся, и мое задетое самолюбие еще раз тонко прошипело что-то злобное. — Чем обязан?

— Меня зовут Петр, — протянул руку сам и представил своего спутника: — Анатолий. Можем мы поговорить с вами хотя бы полчасика?

— Х-м… — Жорес окинул взглядом свое беспокойное хозяйство, — может быть, в курилку?

Трудно придумать более несерьезное место, чем закуток у грязного широкого окна институтского туалета. Особенно если учесть, что я так и не начал курить, а синий дымок сигарет не отбивал присутственного запаха.

— К нам недавно попали интересные материалы, — Анатолий достал из внутреннего кармана пару свернутых листочков со схемами полупроводниковых лазеров, небрежно расписанными английскими спецтерминами, и протянул их ученому.

— Мы работаем в похожем направлении. — Алферову потребовался всего один взгляд. — А откуда это у вас?

Вместо ответа мой спутник привычно предъявил красную книжечку удостоверения. Против ожидания Жорес откровенно обрадовался.

— Значит, этим всерьез занимаются! А говорили неперспективно, невозможно, бессмысленно! Сейчас точно не закроют мое направление!

— Работают… — Я чуть помедлил. — К сожалению.

— Это из США, да? Еще что-то, кроме идейных набросков? Не может ведь быть, чтобы вы пришли только ради этого!

Тянуть особого смысла не было, я кивнул Анатолию. Он вытащил из кармана небольшую опечатанную коробочку и раскрыл ее, обнажив полудюжину малюсеньких квадратиков полупроводниковых лазеров и столько же фотоприемников. Бросил взгляд по сторонам, но не нашел ничего лучшего, кроме как поставить «сокровище» на грязный подоконник, между прожженными пятнами от сигарет и шелухой от семечек. Куда делся хитрый красавчик! Алферов буквально упал коленями на туалетный пол и впился взглядом в крохотные кубики. Только через минуту к нему вернулся дар речи.

— Можно?!

— Да, — мне хотелось рассмеяться, но на фоне такой искренности это показалось кощунственным, — можно не только смотреть, но брать и исследовать.

— Они работают?

— Вполне, напряжение около полутора вольт, а вот ток… — Я замялся, не говорить же, что забегался и забыл заказать нужную технику. — В общем, измерить не смогли, приборы для этого месяц ждали, и все равно…

— Что-то еще известно? Охлаждать нужно? Сколько у прибора времени непрерывной работы?

— Ничего особенного, проработать должен лет пять.

— Сколько?! — Волосы Алферова, и без того зачесанные вверх, встали дыбом. — Секунд пять?

— Нет, несколько лет, до заметной деградации, — пояснил я и поправился: — Но это в импульсном режиме, не постоянно.

— Так… — Жорес крепко держал коробочку уже двумя руками, хвататься пальцами за элементы он, вероятно, считал кощунством. — Можно их попробовать? Прямо сейчас?

— Why not? — не удержался я от старой хайнлайновской шутки[273].

— Но только в нашем присутствии! — вмешался, как всегда, Анатолий. — И не надо об этом кому-либо говорить.

В общем, за два оставшихся часа Жорес успел убедиться в работоспособности вытащенных из SFP элементов, жутко удивиться их возможностям и, насколько я понял по заполненному всякими символами и графиками листочку бумаги, начать строить революционную научную теорию. Процесс пошел, можно было со спокойной душой возвращаться домой. Сделать больше по этой теме я все равно оказался не в состоянии[274].

Однако вопросы на этом не кончились.

— Почему о таком открытии нигде не писали? Это засекречено? Военная разработка?

— Можно сказать и так. Но нам сильно повезло, думаю, после… — Тут Анатолий отрепетированно и демонстративно наступил мне на ногу. — В общем, несколько лет у вас точно есть.

— Очень хорошо! Хотя… — Ученый отвел глаза, похоже, фантазия ему подсказала, что могло случиться с передовой лабораторией после вмешательства КГБ. — Получается, это будет закрытая тема?

— К сожалению… И я настоятельно прошу никогда и никому не говорить о нашем сегодняшнем визите.

— То есть как? Выдать это открытие за свое? Так нельзя…

— Да ну, — отмахнулся я, — какое тут открытие? Эти образцы были изготовлены, по сути, в результате удачной ошибки, без какого-либо серьезного исследования. Согласитесь, от случайного результата до подтвержденной теорией промышленной технологии не близкий путь?

— Ну… Думаю, понадобится не менее полугода, чтобы разобраться в сути.

— Предстоит сложная и серьезная работа. Считайте, вам просто повезло.

— Но…

Эмоции сменялись одна за другой и бежали по лицу товарища Алферова волнами. Совесть мужественно боролась с тщеславием, и последнее все же победило. Для закрепления результата я подлил масла в огонь.

— По нашим прогнозам данные устройства будут не просто востребованы, они буквально перевернут некоторые отрасли экономики и техники. Поэтому вам нужно после получения первых результатов резко расширить исследования. Очень прошу, не стесняйтесь в масштабах, при необходимости эскалируйте требования вплоть до ЦК партии…

— Ах да! — перебил меня Жорес. — Ко мне однажды уже обращался товарищ Устинов! Правда, давно, вот память у Дмитрия Федоровича![275]

Вот, приехали. А это еще что за конкуренция? Впрочем, какая разница? Устинов вроде не чужой, Шелепин его привозил к нам в «Интел», показывал артефакты. Пусть они там сами разбираются, в банку с ядовитыми скорпионами я не лез.

— Очень хорошо, буду вам звонить, — постарался улыбнуться. — Давайте поскорее уладим формальности, у нас самолет через два часа.

Расчет времени едва не порушили коллеги Анатолия. Найти начальника первого отдела в этом гнезде науки оказалось непростой задачей. Только через час мы наконец сдали образцы под росписи на грозных документах. Так что возвращаться пришлось бегом, таксисту злобно напомнили об отработке червонца, чтобы посильнее давил на правую педаль. Будь мы в две тысячи десятом году, с длинным досмотром, просвечиванием и прощупыванием, обязательно опоздали бы. Но в условиях коммунистической тирании шестидесятых достаточно было выбежать на поле за две минуты до окончания посадки.

В общем, успели. Только стюардесса весь полет недовольно хмурила брови в нашу сторону, но это выглядело совсем не страшно, даже немного симпатично.

Очередная фельдъегерская почта оказалась весьма тяжелой. Неудивительно — приехала коробка кубиков Рубика. Впрочем, в данной реальности они именовались без затей: «Русский кубик». Наверное, чтобы хорошо шел под «Русскую водку», одноименную баню и пока что не китайскую матрешку. Сказать честно, уже и забыл про эту инновацию, думал: совсем протухла идея в бездонных недрах партийно-государственного аппарата СССР.

Качество исполнения оказалось на удивление приличным, ничуть не хуже импортных изделий, которые я увлеченно крутил в детском саду. С удовольствием повторил опыт, но… В самом конце запутался, одна из формул сборки последней грани вылетела из памяти начисто и абсолютно. Впрочем, не слишком и хотелось, все равно до чемпионов, которые собирали кубик за десяток секунд, мне было, как до Луны пешком[276].

Ситуацию со столь запоздалым выпуском головоломки прояснила записка от Веры Борисовны. Оказывается, для производства этой незатейливой на первый взгляд игрушки пришлось специально закупить в ГДР новые станки — не на чем было лить качественную пластмассу. А также у DuPont заказали линию для изготовления цветных самоклеящихся пленок. Про металлическую крестовину ничего не было сказано, надеюсь, хоть ее заводы СССР смогли освоить без посторонней помощи.

Опережая события, могу сказать, что «Русскому кубику» повезло трижды. Во-первых, Вера Борисовна творчески восприняла мой рассказ о первых леди будущего, которые сильно нажимали на благотворительность. Она не поленилась организовать специальный Фонд интеллектуальной помощи при ЦК ВЛКСМ, от имени которого оформила целую стопку патентных заявок на кубики от 2х2 до 6х6 включительно, пирамидку, шар, многогранники, даже змейку. Во-вторых, госпожа Шелепина оказалась весьма неплохим коммерсантом и пробила план на поистине эпические объемы производства. В-третьих, игрушка была посвящена двадцать третьему съезду КПСС, и некоторое время завод работал на полную мощность, но продукция шла на склад, что позволило хоть как-то сгладить дефицит в первую пару месяцев и этим подстегнуть взрывную волну ажиотажа.

Кубики молниеносно набрали популярность в СССР, очереди за ними выстраивались поболее, чем за Iphone 3G на Пятой авеню в день начала продаж[277]. Уже через месяц в мире воцарилось полноценное кубико-рубиковское безумие. Стали обычными поездки интуристов в СССР с одной целью — добраться до «Детского мира» и увезти оттуда максимальное число игрушек. Впрочем, они плохо представляли себе советские реалии. Зато на отчаянных спекулянтов обрушился настоящий золотой дождь, за отсутствующий на прилавках пятирублевый «Русский кубик» доверчивые иностранцы легко платили до полусотни полновесных долларов. Разумеется, в рублях: под угрозой расстрельной статьи ни один перекупщик валюту в руки не брал.

Были и курьезные случаи. Товарищ Толстиков, первый секретарь Ленинградского обкома, через ЦК организовал увеличенные поставки игрушек в Ленинград. Он надеялся наконец-то побороть неприличные для культурной столицы очереди. Наивный! Поток иностранцев сметал все, зато результаты работы Внешторга с его весьма грабительским обменным курсом удивили даже специалистов. Валютная выручка оказалась больше плановой в сто пятьдесят раз.

Впрочем, это было начало. Как только до партаппарата дошел масштаб явления, продажи «Русского кубика» в СССР были сокращены до микроскопических размеров, весь объем выпущенной продукции пошел за границу. Для страны типа США это было бы малозаметно, но общий объем экспорта СССР составлял всего семь миллиардов рублей[278], и то многое из этой суммы явно шло по безвозвратным кредитам. В первый год за рубеж ушло около пяти миллионов игрушек. Вроде бы не так и много, в лучшем случае полпроцента, если мерить в неконвертируемых советских дензнаках. Но… вся статья «Промышленные товары народного потребления» давала две целых и семь десятых процента, и уже на этом фоне головоломка попала в учебники политэкономии.

Завод по производству «Русского кубика», работающий в три смены, получил орден Ленина. Председателя ФИП, двоюродного племянника Веры Борисовны, наградили «Трудовым Красным Знаменем». Мне отвалили аж три тысячи рублей в симпатичном голубом конверте[279]. Так что Катя наконец к зиме получила давно обещанную норковую шубку. Добавить пришлось всего ничего, мою квартальную зарплату. Впрочем, оставшейся пары сотен рублей на жизнь более чем хватило. Что ни говори, но еда в СССР была крайне дешевой.

С утра, как обычно неожиданно, позвонил Шелепин, выдал руководящее указание.

— Сегодня к шестнадцати часам подъезжай на Шаболовку, в телецентр. На тебя заказан пропуск, будет небольшой банкет по случаю пробного запуска цветного телевещания.

— Хорошо!

— Поедешь один, лишнего не болтай. Хоть немного войдешь в курс, какие изменения происходят на Гостелерадио.

— Все понял, Александр Николаевич!

Такого оригинального мероприятия в моей программе до сих пор не было. Конечно, на тему важности кино и телевидения я в своих записках едва ли не «дырку провертел», но чтобы сразу на банкет… Больше это походило на проверку в условиях, приближенных к боевым. Самому товарищу Шелепину уже неуместно было по таким незначительным поводам появляться на публике, но необходимость понимать ситуацию оставалась. Зуб на рельсу: если босс не увидит завтра в почте отчета, как скоротал вечерок, в лучшем случае — нотацию прочтет. В худшем — тихо поставит минус в личное дело. По крайней мере, это нормальная практика для две тысячи десятого года, сам дрессировал подчиненных писать в e-mail мини-доклады о всех проведенных мероприятиях.

Итак, что же я знаю об основном рупоре пропаганды в СССР?

…Телевизора у меня не было вообще года эдак с две тысячи пятого. После окончательного переезда от родителей на съемную квартиру так и не сподобился купить это чудо. Интернета хватало с большим запасом. Естественно, в нашем мире я, как мог, сопротивлялся никчемному приобретению. Но женское коварство оказалось сильнее. Однажды, придя домой, застал настоящую советскую идиллию. Катя сидела в кресле и под чай с батоном да обезжиренной колбасой увлеченно смотрела какие-то убогие детские картинки с «голубого экрана». Приключения страшной девочки с куклой, нарисованной на куске белой бумаги, подсюсюкивающий закадровый голос, поясняющий каждую сцену. Бр-р…

— Кать, это что?!

— А, пришел, наконец.

Жена глубоко выгнулась в кресле, откинула голову назад. Так, чтобы за вырезом халата можно было увидеть даже аккуратные коричнево-розовые бугорочки. Знает, стервочка, как это на меня действует. Заранее небось готовилась.

— Петь, ну не ругайся, все подруги на работе телевизоры купили, и Верка, и Надька…

— Надеюсь, эти дуры топиться всем коллективом не соберутся! — Точно, не просто так ждала, по комнате плыл тонкий аромат духов. — Тебе что, Смешариков мало?

— Так тут не только «Спокойной ночи, малыши» показывают. Рассказывали, что много интересного передают.

— Ничего себе, мне показалось, ты приквел к фильму ужасов смотришь.

Не хватало у меня опыта. Думал, жена на всякие мелочи для будущего ребенка деньги откладывает. Воистину, вывести девочку из деревни куда проще, чем деревню из девочки. Мало того, что навороченная по местным меркам коричневатая дрянь с романтическим названием «Вальс» и стереоколонками по бокам стоила почти пять сотен рублей. Теперь еще и ужин самому придется готовить?!

— А попроще ящика в продаже не нашла?

— У него яркость меняется в зависимости от освещения! Совсем как в твоем ноутбуке!

— Серьезно? Кроме идиотских бутербродов, есть что-нибудь?

— Петь… Ты же хотел поужинать в ТЭЦевской столовой?

— Ноги моей там больше не будет! — При воспоминании меня начало потряхивать. — Сегодня в обед тетка тащила кастрюлю какао с молоком, а на плече висело грязное полотенце, которым она столы обтирала.

— И что? — Катя заинтересованно повернулась ко мне. — Неужели уронила?

— Хуже! На глазах у всей очереди тряпку свою из какао вытащила, отжала, и кастрюлю дальше к раздаче поволокла!

— Вот свинья! Могла бы хоть на кухню обратно уйти. — Катя наконец вылезла из кресла и приглушила звук телечуда. — Где теперь обедать?

— Свою кафешку придется организовать. Территория большая, построим. А пока пойдем ужин готовить.

В удивительно удобном навесном холодильнике «Sarma» рижского вагоностроительного завода нашлась парочка свежих карпов. Вернее, они еще вчера плавали в здоровенном аквариуме московского «Океана». Жалко, не зеркальные, так что пришлось чистить, потом зверски лишать головы, костей, обваливать в муке. Катя тем временем поставила тяжелую чугунную сковороду на газ, за тотальным неимением оливкового и дефицитом редкого кукурузного плеснула подсолнечного масла. Минут двадцать — и уже готова была нежная филейка с ощутимо пробивающимся ароматом семечек.

Вообще к рыбе в СССР я пристрастился довольно сильно, виртуозно научился ножом и вилкой выбирать кости даже из щуки. Удивляли только нездоровый пиетет местных перед «кормовой» горбушей да тотальное пренебрежение к кальмарам, креветкам и прочим мидиям. Впрочем, это, наверное, из-за их высокой цены. Не видели в шестьдесят шестом, сколько стоит в приличном ресторане две тысячи десятого года гребешок со спаржей под соусом «Бальзамик». При этом с мясом тут постоянно были проблемы, даже по заказам шла какая-то дрянь. Жирная невкусная свинина, спортивная говядина. Даже куры и те оказались по-настоящему беговыми, зубы сломать можно. А стоматология тут, боюсь, не освоила фотополимеры, поэтому хотелось как можно дольше обходить стороной эти медицинские заведения.

На гарнир пришлось пустить полупрокисшую квашеную капусту. Попенял Кате, что надо было купить вермишели, а не за телевизорами по магазинам бегать. Тоже мне, сказочница: «Ох, что-то тошнит, токсикоз замучил, можно я дома денек посижу»… Промыл капусту под краном, откинул на дуршлаг, перемешал с солью и кольцами лука, бросил чуть сахара и горсть клюквы. Параллельно запряг жену порезать еще три луковицы, зажарить в остатках масла от карпа, да разбить туда пяток яиц. Будет к карпу не один, а сразу два контрастных гарнира. В завершение выбрал момент и ловко метнул в миску загулявшего где-то Бага остатки колбасы — все же хвостатую животинку мне было жалко намного меньше супруги.

Ужинали под какую-то тормозную польскую комедию с плоскими шутками[280]. Вот только досмотреть ее до конца не получилось. Прямо во время веселой песенки толстоватой тетки телевизор погас, и по дому пополз легкий запах горелой изоляции. Все попытки реанимировать изделие Ленинградского завода имени Козицкого пошли впустую. Не помог даже добрый удар кулаком по верхней крышке.

На этом и закончился мой телевизионный опыт. Телеящик раньше, чем через полгода починить не обещали, уж больно мудреную лампово-транзисторную модель нашла Катя. Хитрый взгляд телемастера, явно намекавший на деньги, я мужественно проигнорировал. Может, жена хоть в следующий раз советоваться будет.

…Всегда думал, что телецентр в Москве, это где Останкинская телебашня. А тут оказалось, что она только строится. Зато есть еще одна вышка, Шуховская, как ее назвал Рудольф Петрович, вся ажурная, из металлических балок. Сильно напоминает аналогичное сооружение в Гуанчжоу, только пониже раза в три-четыре[281]. Рядом с ней скромный телецентр, выложенный из серого силикатного кирпича. Построен был, судя по всему, еще до войны, без помпезности начала пятидесятых. Только унылые три этажа по центру да длинные двухэтажные крылья по сторонам. Но место явно культовое — кроме черных «Волг», на парковке теснился пяток огромных «Чаек».

До вечера я сумел немного подготовиться. Не думаю, что товарища Шелепина интересовали люди калибром менее начальника местного вертепа и его первых замов. Собственно, Председатель Гостелерадио СССР, Николай Николаевич Месяцев, резко взлетел на свой пост из скромных замзавотделов ЦК КПСС осенью тысяча девятьсот шестьдесят четвертого, как раз тогда, когда снимали Хрущева. Судя по возрасту и недолгому секретарству в ЦК ВЛКСМ — из «комсомольцев». Но с тех пор прошло полтора года, друзья ли они до сих пор с Александром Николаевичем или уже враги? Очень надеюсь, что это не начало любимого советского процесса по пожиранию соратников. Не хотелось бы в этом хоть как-то участвовать[282].

Однако мои глобальные планы по участию в политической жизни Советского Союза напрочь порушила система организации банкетов. Очень все жестко тут было устроено, примерно как при царях средневековья. Разве что отдельный стол начальников стоял на одном уровне с остальными, а не приподнимался на полметра, да объедки собакам на пол не кидали. Насчет скоморохов не уверен, многие гости были вполне способны их заменить.

Всего народу набралось человек двести, так что с моей позиции лишь с большим трудом можно было разглядеть происходившее за главным столом. Свободной толкотни фуршетного типа не наблюдалось и в помине, покурить массово не выходили. Сиди, как дурак, пей водку, тыкай вилкой в сомнительную еду и слушай парадные речуги минут на пять. Впрочем, по мере выпитого речуги становились все интереснее и интереснее. Жалко только, до пляски на столах не дошли, но попытки делали.

Суть торжества оказалась проста, как мычание. Специалисты наконец-то смонтировали установку для трансляции цветного телевидения под названием «Игла» в третьем частотном диапазоне, и за несколько месяцев прогнали полный цикл опытных передач. Теперь пришла пора отмечать сдачу объекта в эксплуатацию. Судя по тому, что в этом как-то участвовали чехи, правильное было бы называть оборудование «Jehla»[283]. Надо отметить, что о вещании в «цвете» почти никто не говорил — продажа соответствующих телевизоров еще не начиналась, так что несколько лет можно было особо не волноваться[284]. Тем более что технических специалистов на банкет пригласили мало, а представителей партии и профкома много. Их всех очень интересовал вопрос масштабного празднования пятидесятилетия Великой! Октябрьской! Социалистической! Революции! Именно так, с больших букв и с восклицательными знаками произносили это словосочетание даже «при своих».

Часа через три после начала мероприятия, когда уже начал прикидывать, как потихоньку отползти в сторону дома, выступил товарищ Месяцев. Наконец-то я его нормально рассмотрел и сразу понял, с кого художники рисовали Чебурашку[285]. Председатель Гостелерадио был вполне симпатичен лицом, но при этом чудовищно лопоух! В общем, я бы на его месте еще в детстве насмерть зашантажировал родителей на тему подшивки ушей у косметолога.

Но его планы на будущее внушали совсем другие чувства. Во-первых, полностью провалилась моя идея с «изобретением» сериалов. Ранее, в записках, я пытался показать важность дешевого телевизионного контента, всех этих «Lost», «Heroes», «The IT Crowd», «Battlestar Galactica», «House MD» и их российских паллиативов в виде «Няни», «Бригад», «Интернов». Так вот, товарищ Месяцев прекрасно это понимал и без моих непрошеных советов.

На телестудиях СССР готовились к выпуску такие сериалы, как «Телевизионная Лениниана», к апрелю тысяча девятьсот семидесятого года он должен был составить семьдесят — восемьдесят серий. Но это, как оказалось, далеко не единственная мыльная опера советского экрана — планировались передачи «Решение партии — в жизнь», «Будущее за коммунизмом», «Летопись полувека», «Ленин и теперь живее всех живых», «Люди интернационального долга»… Всего просто не запомнить. Каждое название подразумевало тридцать — пятьдесят серий, то есть тянуло на три-четыре полноценных «сезона» двадцать первого века.

Конечно, мне с таким подходом «голубой экран» из починки лучше было даже не забирать. Со сном у меня и без того дела обстояли отлично, а уж когда Катя наконец выйдет из декрета, так и вообще… Но тут люди в картинки с экрана на самом деле искренне верили. Хотя если и дальше лить пропаганду в уши под таким диким напором, хватит этого не надолго.

Во-вторых, на Гостелерадио СССР был полный порядок с реалити-шоу. Месяцев предлагал создать не менее чем «Национальный ритуал» в семи действиях, приурочив его к седьмому ноября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года[286].

Начинать телепередачу предполагали около девяти вечера с дружеского, душевного разговора известных людей СССР о событиях прошлого. Всего на три четверти часа, до исторического выстрела «Авроры» в двадцать один сорок пять. Потом планировалась трансляция богатого праздничного салюта, пятьдесят залпов с фейерверком. Где это возможно — местная поддержка ракетницами и простыми холостыми. Сразу после этого Первый секретарь ЦК должен был пригласить всех жителей страны выйти на улицы городов, поселков и деревень. Дескать, это в советском характере, вместе бороться, побеждать, веселиться.

Шел стихийный митинг миллионов, женщины и дети доставали заранее подготовленную праздничную снедь, подарки друзьям, сувениры, мужчины расчищали площадки для многочисленных «Ленинских костров». Чтобы все прошло красиво и организованно, радио и телевидение заранее провели серию передач «Украсим наш праздник», пионеры наметили особо важные объекты, цветочки положили, прибрались. Привычки ставить телевизор на подоконник и смотреть его всем двором в Советском Союзе еще не потеряли.

Кульминация — зрелище «великого зарева» на ночном небе. Уличное освещение приглушалось, ярко освещались только мемориалы, памятники, исторические места, дома героев войны и труда. Зажигались костры. И все это под хоровое исполнение песен коммунизма, «Интернационал». Крики «ура» неслись из эфира, с экрана, с улиц. Эмоции тут хлестали через край, ведь петь хором всей страной не просто масштабный флешмоб, это настоящее рукотворное чудо.

Окончание, которое могло затянуться за полночь, «мир праздновал с нами». Прошли концерты, народное гулянье с участием знаменитых артистов, небольшие митинги.

Самое смешное, что в шестьдесят седьмом году этот бредовый сценарий был вполне осуществим. Не знаю, чем он не угодил Леониду Ильичу в моей истории. Может, вождь просто боялся народа? Такой мощный замысел, перед ним шоумены двадцать первого века — ничтожные, ограниченные в масштабах дилетанты! Да что там, с какого года начались новогодние поздравления? Сменялись времена и генсеки, народ СССР поздравляли Рональд Рейган и юморист Задорнов. Но даже в две тысячи десятом году это была самая высокорейтинговая передача — по незримой традиции, сложившейся у советских людей[287].

Еще месяц назад я просил Шелепина о встрече с ответственными товарищами по вопросам телевизионного контента. Совершенно напрасно! С формой подачи материалов и творческой фантазией в СССР был полный порядок. Проблема с содержанием — лить один и тот же лубок в уши можно было лет пять, максимум десять. Дальше должно было начаться естественное и неизбежное отторжение. Или того хуже, призыв народа к патриотизму в «Новостях», которые обычно выходили перед очередным духовно убогим американским фильмом.

На следующий день мне пришлось писать отчет о поездке, превозмогая суровую головную боль. Кто же знал, что банкеты тут имеют свойство продолжаться нездоровые пять-шесть часов? Правильно писал Лермонтов: «Да, были люди в наше время,/ Не то что нынешнее племя: Богатыри — не вы!» Столько в будущем не пьют и не едят — здоровье не позволяет.

Как вывод — у телевизионщиков пока все обстояло нормально. И у киношников порядок, фильмы шестидесятых охотно смотрели даже в двадцать первом веке. Вообще в новых технологиях, как правило, много молодежи. С заносами и максимализмом — это ж надо, едва ли не факельное шествие придумать на пятидесятом году Советской власти! Но смело и эффектно, не отнимешь.

Их бы как-то защитить от старой гвардии мастеров пера, эти будут только тормозить передовые проекты. Не дело, когда полиграфисты управляют идеологией. Вот в России две тысячи десятого года было Министерство печати и массовой информации. Даже в названии чувствовалось унылое наследие времен ленинских «Искры» и «Правды». Потом значение газет и журналов скатилось до уровня оберточной бумаги. Но, несмотря на это, хвост продолжал вилять собакой[288].

Второе — меру в пропаганде надо знать, действовать тоньше. Мне товарищ Месяцев казался человеком, лишенным гибкости. Слишком прямой, искренний, особенно на фоне акул PR будущего. Когда нужно дать небольшой намек, он выкатит лозунг, если желательно лишь усилить впечатление, замучает несчастного телезрителя до смерти. Так нельзя! В хорошей книге читатель должен сам, своей головой придумать героев и часть сюжета. Тогда ценности и идеи произведения станут его собственными.

Грубое давление закончится отторжением загнанной в подкорку шелухи. Получится, как в моей истории: «Уже и бритву боюсь включать — вдруг и она про Ленина заговорит?» После такого честному пиарщику останется только стреляться. Хотя где они, честные-то… Разве что Месяцев пока уцелел, и то не уверен. В общем, если товарищ Шелепин не хочет печальной судьбы своему стороннику, пусть подумает о его командировке в «Империю добра», поближе к «Дню выборов». Чтобы поучился двусмысленностям, игре на ассоциациях, обходу острых углов и прочим политтехнологиям.

…Только через несколько лет я понял, что именно в это время в ЦК разворачивалась схватка за будущее Министерство информации СССР. В декабре тысяча девятьсот шестьдесят седьмого, после сравнительно успешного проведения первого Национального ритуала, Николай Николаевич Месяцев стал министром СССР, без пяти минут секретарем ЦК КПСС.

Глава 12

Съезд, часы и экономика

В марте тысяча девятьсот шестьдесят шестого года подготовка к XXIII съезду КПСС перешла в последнюю, завершающую стадию. Стоило кому-то вместе покурить или вместе выйти из лифта, слухи об этом начинали распространяться быстрее звука. Вот, к примеру, утром Семичастный звонил, кроме прочего, рассказывал:

— Говорят, вчера Брежнев Мазурова на охоту звал…

— Это в марте-то?!

— Ах-ха-ха, вот и Кирилл от удивления даже возразить толком не смог.

История творилась на глазах: казалось, весь ЦК перешел на круглосуточную работу. Подковерные схватки вспыхивали непредсказуемо, и оказаться в нужный момент вдали от ищущего взгляда начальника подчас означало попрощаться с карьерой. О главных претендентах и говорить нечего, иной раз пять минут экспромта могли дать больше, чем годы планомерной осады. Так что Шелепин не раз добрым словом помянул устроителей кабинета, не забывших отдельную комнату отдыха с удобной кроватью и вместительным холодильником. Завотделы вытаскивали из недр шкафов раскладушки или кемарили в креслах, прочие довольствовались обычными стульями, составляя их в тесный ряд.

Раздался звонок внутреннего телефона — снова Денис, референт.

— Александр Николаевич, тут Жаворонков принес очередную сводку по обращениям трудящихся в КПГК. Занести сейчас или уже завтра?

— Давай посмотрю. Завалил он нас своей аналитикой… И сделай, пожалуйста, еще кофе!

Ничего путевого к семи часам в голову не пришло, спать было рано. Практической пользы от этих данных все равно не имелось, Комитет партийно-государственного контроля скатывался в бессмысленную говорильню. Даже пары десятков серьезных дел поднять не удалось, почти три миллиона человек работали едва ли не в холостую. Мелочи, отписки, всякая чепуха. Крепко приучились в партии не выносить сора из избы. Только от жавороновского центрального бюро жалоб и предложений отдача была неплохая, потому как трудящиеся обращались туда напрямую, минуя длинную цепочку ответственных секретарей.

Правильно Леня осенью предлагал упразднить комитет, ничего не скажешь. Тогда не согласился, пришлось сейчас тянуть этот бессмысленный воз. Впрочем, недолго осталось, после съезда устроим вместо КПГК наполовину декоративный комитет народного контроля[289]. Можно будет использовать для точечных, локальных действий. Жаворонкова поставим председателем, в помощь дадим Пашу Кованова. Сам он не справляется уже сейчас.

Шелепин удовлетворенно отхлебнул кофе из большой кружки и откинулся в кресле. Настоящая робуста, референт наловчился варить не хуже вьетнамцев. И не забывает, паразит, про сыр с маслом на батоне, от такого блаженства никакая диета не способна оторвать.

Далеко не первый раз Александр Николаевич принимал участие в съезде, да и не сильно это центральное мероприятие КПСС отличалось от бесконечной череды комсомольских и партийных сборищ. Стали прекрасно понятны все подводные камни. Десяти лет не прошло с тех пор, как сам ловил за рукав заблаговременно назначенных докладчиков, согласовывал в деталях вопросы, тезисы, лозунги… Вплоть до интонаций. Но в данном случае ситуация никак не хотела укладываться в привычные рамки.

Если ориентироваться исключительно на устав, то можно было видеть вполне понятные и демократические процедуры, ничем особым не отличавшиеся от подобных мероприятий в большинстве стран мира. Сначала партийные организации выбирали делегатов на съезд, который являлся высшим органом руководства. Собравшиеся делегаты-коммунисты избирали состав ЦК. Согласно уставу, тайным голосованием по каждой кандидатуре в отдельности. Затем вновь избранный ЦК должен был собраться на Пленум, там выбрать Первого секретаря, Президиум и прочие органы оперативного управления.

Вот, правда, реальность сильно отличалась от писаных правил. КПСС являлась единственной партией в стране и напрямую руководила не только правительством, но и вообще всем народным хозяйством. Соответственно, любая карьера в обход КПСС была исключена, даже беспартийный начальник цеха выглядел бы белой вороной, об уровне директора завода и говорить не стоит. Подобная фильтрация происходила в течение жизни чуть ли не двух поколений.

За такое время успела выстроиться четкая, дисциплинированная иерархия работников партаппарата. Не стесняющиеся высказывать свою точку зрения коммунисты перевелись еще на XVI съезде, когда была разгромлена правая оппозиция[290]. После этого дискуссий на съездах не возникало, они проходили скорее как хорошо срежессированный спектакль.

Что будет, если через пару недель одна из группировок резко раскачает лодку, не брался предсказывать никто. Серьезные разногласия внутри Президиума вполне могли привести к осознанию пятитысячной толпой своего немалого значения и права на реальный выбор. Это было непривычно и страшно. Всего-то достаточно потребовать реального и вдумчивого соблюдения устава с его практически безграничными возможностями к дискуссиям и тайным голосованием по каждой отдельной кандидатуре. Стоило остановить конвейер единогласного голосования по заранее выверенным в подковерных битвах спискам и вопросам, и кто знает, чем все закончилось бы[291].

Эту опасность понимали все и не горели желанием выносить на такой уровень разногласия внутри Президиума. Да что там, даже Пленум ЦК не стоило слишком глубоко посвящать в суть происходящего. Вот только чуть ли не впервые с начала тридцатых годов добиться монолитного единства не удавалось.

Шелепину не нужно было заглядывать во много раз перечерканные листочки на столе. Он только подтянул поближе кофе, вооружился свежим бутербродом и вытянул ноги, еще глубже откинувшись в кресле.

Из двенадцати членов Президиума ЦК сложились следующие группировки.

Во-первых, сильный центр, выступающий за спокойствие и стабильность. Это Брежнев, Суслов, Кириленко. При внешней малочисленности и слабости их позиции были неколебимы. Работая действующим Первым секретарем ЦК КПСС, Леонид Ильич успел проявить себя как неплохой, но не слишком строгий хозяйственник. Это очень устаивало секретарей обкомов. Искать иного руководителя они не собирались, а известного своей твердостью и принципиальностью Александра Николаевича прямо опасались. Особенно заметно это стало на уровне секретарей республик после истории с Грузией. Кто на самом деле стоял за историей, закончившейся самоубийством Мжаванадзе, было известно всем.

Во-вторых, «свои». Косыгин, Мазуров. К этой группе тяготели Демичев и Полянский. Первый поневоле после истории с отстранением Шелеста стоял на стороне Шелепина, второй всегда находился в прекрасных отношениях с Косыгиным и менять ситуацию не собирался[292].

В-третьих, на пенсию по состоянию здоровья собирался Шверник, ему было уже наплевать на всех. Подгорный потух, смертельно обиделся, да еще, по слухам, начал пить горькую. Последнее время он даже не приходил на заседания Президиума. Микояну также пророчили пенсию после его нерешительной, но заметной поддержки Хрущева, хотя он продолжал относительно успешно лавировать между основными игроками[293].Крепкий политический долгожитель, рекомендованный в наркомы еще Каменевым в начале двадцатых, Анастас Иванович среди рядовых партийцев обладал колоссальным авторитетом. Но среди нового поколения партаппаратчиков ЦК он выглядел сущим динозавром и особо не пользовался их поддержкой.

В стороне от этой борьбы стоял Геннадий Иванович Воронов. Он неприязненно (мягко говоря) относился к Брежневу, считал его неумным и слабым организатором. Но при этом почти ненавидел «комсомольцев», говорил об их лидере как об опасном сталинисте, мечтающем о возвращении авторитарных времен. Последние политические маневры Александра Николаевича не смогли ни на йоту поколебать этой позиции.

Среди кандидатов в члены Президиума можно было твердо рассчитывать на содействие Устинова. Щербицкий обещал нейтралитет или даже поддержку при условии перспектив на членство в Президиуме, он почти в открытую заявлял о своей готовности присоединиться к любому победителю. При невысоком кандидатском статусе Щербицкий был первым секретарем второй по величине республики, и его позиция могла изменить многое. Гришин и Рашидов однозначно поддерживали Брежнева, впрочем, это не меняло дела. Последний кандидат, Ефремов, слыл большим другом Хрущева. Во время смещения он оказался на Ставрополье, там и задержался надолго в качестве первого секретаря крайкома.

От мыслей оторвал очередной звонок.

— Александр Николаевич, к вам товарищ Косыгин.

— Пусть проходит! — и через секунду: — Кофе еще сделай!

Шелепин встретил гостя на полпути к дверям, крепко пожал руку. Присели за приставной стол напротив друг друга. Едва коснувшись стула, Косыгин зло вытолкнул в лицо собеседника язвительные слова:

— Что, Саш, проигрываем?

— Да ну, переплюнь! — Шелепин и на самом деле сплюнул за спину.

— Вот тебе последняя новость… — Алексей Николаевич устало потер лоб. — Воронов только что решился поддерживать Брежнева.

— Черт! Он же намекал… — От неожиданности Шелепин аж привстал, уперся ладонями в стол. — Ты с ним сам разговаривал?

— Вот только что от него. — Премьер поджал губы, и это подчеркнуло устало обвисшие щеки. — Поставил вопрос ребром, зря, быть может…

— Прямо так и сказал?

— Еще попенял ехидно: дескать, пожалеешь, старый хрыч, что с Шелепиным связался.

Это была вполне серьезная угроза. Геннадий Воронов занимал одну из ключевых позиций как Председатель Совета Министров РСФСР. Формально Косыгин как премьер СССР был главнее, но влияние Воронова на директорский корпус нельзя было недооценивать[294].

Референт постучал, просочился беззвучной тенью, поставил на край стола поднос с кофе и чем-то съедобным. Алексей Николаевич приблизил чашку к лицу, подул, отпил крохотный глоток.

— Кипяток совсем, — опять подул, потом втянул аромат. — Все еще вьетнамская робуста? Отпусти Дениса на неделю, пусть научит моих охламонов правильно варить кофе.

— Не верит мне Гена, — не стал уходить от темы Шелепин. — Если бы не его антипатия к Ильичу, даже не разговаривал бы.

— Саша, с ним у Брежнева будут четыре голоса. Или даже шесть, если уговорят Микояна и вовремя найдут трезвого Подгорного. В такой ситуации я не поручусь за Демичева и Полянского. И так Андрей Кириленко Диме каждый день по всяким мелочам звонит[295].

— Не надо мне это объяснять! — повысил голос Шелепин. — С осени хожу вокруг, ни по-хорошему, ни по-плохому не выходит.

— Подумал насчет Петра? — Косыгин примиряюще отпил чуток остывшего напитка.

— Много раз… Вредный шаг, вот только иных вариантов не остается.

— Да… Тогда ты знаешь, что делать. — Премьер поставил кружку и поднялся. — Не буду отвлекать.

Время клонилось к восьми вечера. Но откладывать было нельзя, мало ли какие шаги предпримет за ночь определившийся с выбором Геннадий Иванович. Придется разговаривать прямо сейчас и, возможно, ехать в М-град. Опять взял в руку трубку:

— Денис, найди мне срочно Петра, ну, который из «Интела».

— Что ему сказать?

— Пусть едет на работу и там ночует. Чтобы был как штык! Возможно, мне придется приехать.

— Хорошо!

Взял трубку следующего телефонного аппарата из стоящего на столе небольшого стада, на сей раз главного, вертушки. Ох, как не хотелось набирать этот номер…

— Воронов у аппарата.

— Геннадий, здравствуй еще раз, — сказал без паузы, чтобы не нарваться на грубость. — Не будешь против, если я сейчас зайду на пару минут?

— Все, что нужно, уже сказал Алексею, — холодно возразил собеседник.

— Это совершенно иная тема. Ты помнишь девушку Нину из Перми, дело было в тридцать втором году?

На несколько минут в трубке повисла пауза. Наконец, когда Александр Николаевич уже был готов задать вопрос, Геннадий Иванович ответил заметно севшим голосом:

— Приходи. Расскажешь, что опять нарыл!

Резко, словно бросаясь в холодную речную воду родного Воронежа, Шелепин открыл сейф и достал HTC Legend, включил, не удержавшись, бросил взгляд на сменяющиеся картинки экрана, убрал в карман. Добавил бумажник Петра с документами из будущего. Проворчал про себя: «Словам, значит, не веришь!» — и пошел навстречу тяжелому разговору.

…Уговорить товарища Воронова своими глазами посмотреть на артефакты и правнука собственной персоной оказалось не слишком сложно. Любопытство — страшная сила, невозможно устоять после того, как повертел в руках маленькое чудо электроники будущего. Тем более что Шелепин не требовал ничего взамен, даже сохранения тайны. Зачем бояться доклада на Президиуме? Катастрофы от этого не случится. Впрочем, Александр Николаевич готов был спорить на что угодно — Геннадий лишнего никому не скажет. Не первый день в ЦК, понимает, какой козырь получил в руки.

Гораздо сложнее было убедить его в правдивости грядущей истории страны. Еще по пути, за поднятой перегородкой, в ход пошли паспорт, водительские права, деньги, включая пару двадцаток евро, кредитки. Для мистификации это было явно чересчур, но окончательно Геннадия Федоровича добил уже опробованный на Косыгине прием, а именно, кино «Жмурки». Хотя Геннадий Иванович и отказался узнавать в одной из ролей уже известного в СССР Никиту Михалкова, но… черты его отца, Сергея Михалкова, вполне проглядывали за образом «Михалыча»[296].

На обратном пути времени на рассказ о будущем не хватило. Водителю пришлось несколько часов неторопливо вести черную громаду «лимузина» по улицам засыпающей столицы. Ребята в «Волге» охраны, похоже, успели проклясть свою работу и неосмотрительно выпитый из термосов кофе. Но собеседникам было не до этих мелочей.

— Ладно… Крепко ты меня повязал. — Воронов наконец признал неопровержимость аргументов. — Многие в ЦК знают про это?

— Косыгин и Семичастный полностью в курсе. Устинов частично.

— Целый год скрытничал… Не реши я сегодня…

— Чего же ты хотел?!

— Нельзя так… — Геннадий Иванович судорожно пытался собраться с мыслями, это было хорошо заметно со стороны. — И что теперь собираешься делать?

— Теперь — что с этим собираемся делать мы. — Шелепин сделал акцент на последнем слове.

— Мягко ты, Саша, стелешь…