Синие стрекозы Вавилона Хаецкая Елена

— И не только она, — убежденно сказал я. — Но и ты, Изя. Ты тоже. Отчасти.

Ицхак покрутил пальцем у виска. Что-то больно часто стал он повторять этот жест. В отношении меня, я имею в виду.

На следующий день я взял Мурзика с собой в офис. Мурзик откровенно перетрусил. По дороге несколько раз пытался попасть под машину и оказаться, таким образом, в травматической больнице.

Офис устрашил его даже больше, чем я подозревал. Мне пришлось тащить Мурзика в кабинет к Ицхаку едва ли не волоком по гладкому белому полу.

Ицхак сидел на столе и смотрел в окно на голубей.

— Можно? — спросил я, входя и втаскивая за собой Мурзика.

Ицхак повернулся в нашу сторону. Покачал ногой. Молча кивнул на диван.

Я утопил Мурзика в диване, а сам сел в кресло для посетителей.

— Ну так что, — сказал я, — ты еще не передумал брать Мурзика на работу?

Ицхак вытащил из-под стопки бумаг пачку документов, перелистал, скрепил степлером.

— Держи, — сказал он мне. — Рабовладелец.

Я тихонько зашипел. Шутки Изи начинали действовать мне на нервы. Ему-то мамочка никаких рабов не дарит. Ему-то не приходится тратить целое состояние на то, чтобы от этих рабов избавиться.

Мурзик сидел на краешке дивана и имел несчастный, всклокоченный вид.

— Забери, — сказал я, бросая документы Мурзику. — Сам будешь все оформлять. Мне некогда.

Мурзик осторожно взял бумаги. Можно было подумать, что я бросил в него что-то ядовитое.

— Вы мне хоть растолкуйте, господин, — жалобно сказал он, — про что тут написано… Как бы впросак, значит, не попасть…

— А он у тебя, что, Баян, неграмотный? — осведомился Ицхак.

— А зачем ему грамота? — удивился я. — Полы мыть грамота не нужна.

— Да? А если какой-нибудь документ случайно… на пол попадет, должен, по-твоему, квалифицированный уборщик понять, важный это документ или неважный?

— Уборщику лучше не понимать. Вдруг документ секретный?

— А мы ему язык отрежем, чтобы не разгласил…

— Так если он грамотный, он написать может и разгласить письменно…

— А мы ему пальцы отрежем, чтобы не…

— А как он будет пол мыть, если мы ему пальцы отрежем?..

Мурзик шумно икнул, сидя на диване. Мы с Изей перестали препираться и поглядели на моего раба. Он был бледно-зеленого цвета. Помолчав, сполз с дивана и на подгибающихся ногах приблизился к Ицхаку. Протянул ему бумаги.

— Это… — сказал Мурзик.

— Да перестань, — сказал Ицхак. — Это мы с Баяном так, для трепа.

Мурзик мялся. Я видел, что он не вполне верит Ицхаку. Я бы тоже на его месте Ицхаку не верил.

— Мурзик, — строго сказал я. — Возьми документы. Ты обязан их оформить и получить справку о трудоустройстве. Без этого я не смогу тебя освободить.

— А может, и того… — пробормотал Мурзик.

— Молчать! — рявкнул я. — Сам все знаешь, так что лезешь с глупыми вопросами…

Ицхак смотрел на нас с любопытством.

— Слышь, Баян, а что тебе так приспичило его освобождать-то? Подумаешь — великий Энкиду… Это когда было… Быльем уж поросло.

— Изя, — сказал я с расстановкой. Чтобы до этого твердолобого семита дошло, наконец. — Обратись к Цире. Она поможет тебе увидеть Энкиду. Спроси свою Луринду, в конце концов, если мне не доверяешь… Это не опасно, но — как бы сказать… В общем, обретение Энкиду меняет тебя… В лучшую сторону.

— Не заметно, — фыркнул Ицхак.

— Позвони Цире, — повторил я. — Я тебя прошу.

Ицхак замялся.

— Позвони, — сказал я в третий раз. Забрал мурзиковы бумаги, Мурзика и вышел. Изя остался сидеть на столе, покачивая ногой.

Цире он все-таки позвонил. Я понял это, потому что спустя несколько дней — это был как раз день Мардука — Изя явился на работу какой-то растерянный и помятый. Он явно не мог отделаться от впечатления, произведенного встречей с самим собой — Истинным и Великим.

Я решил помочь ему. Раскрепостить. Сделать атмосферу более дружеской, что ли.

— Арргх, Иська, — сказал я приветливо. — Йо-ло-ахх-аннья?

— Нгхама… — растерянно ответил Ицхак. — Йо ангья эннл'гхама ахха-а…

— Йо-ло, ребята! — крикнула Луринду, бросая сумочку на стул возле своего рабочего места. — Энн хха-хама?

— Харркья! — ответил я.

А Ицхак, чтобы скрыть смущение, рассмеялся.

Теперь нас было уже четверо — обретших Энкиду. И все мы, по странному стечению обстоятельств, работали в фирме «Энкиду прорицейшн».

Именно этой теме было посвящено небольшое заседание троих Энкиду, собравшихся за одним столиком в кафе во время обеденного перерыва. Жопа у меня еще приятно гудела после общения с проводками. И, как всегда после приемки прогностирующих ветров, я ощущал жгучий голод.

Мы разговаривали на нашем родном языке. Во-первых, нам было приятно говорить на этом языке. Во-вторых, даже случайно никто не смог бы нас подслушать. А нам до поры не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем мы говорим.

— Может быть, вовсе и не случайно, что все мы сошлись под одной крышей, — сказала Луринду, потягивая молочный коктейль. — Может быть, в этом есть некая закономерность…

Ицхак посмотрел на нее с откровенной и жадной тоской. Луринду вдруг осерчала:

— Да ты не слушаешь, Изя! О чем ты думаешь?

— О нас с тобой, — послушно сказал Ицхак.

— Думай лучше об Энкиду.

— Я и думаю об Энкиду. Если мы с тобой оба являемся Энкиду, то…

— Ну, ну. Договаривай, раз уж начал.

— Уместно ли нам трахаться, Луринду? Может ли великий Энкиду трахать самого себя?

Ицхак был не на шутку огорчен. Я видел, что его искренне заботит эта проблема.

— Почему же нет? — спросил я резковато.

— Потому что… Ты, Баян, отказался владеть рабом, когда узнал, что вы с ним составляете одно целое. А я теперь, всякий раз вставляя своей девушке, представляю себе бородатого мужика с ахреновенными мышцами, который валяется в буйно-первозданном лесу и дрочит…

Луринду побагровела от ярости.

— Так вот ты о чем думаешь! — зашипела она.

— Тише, тише… — вмешался я. — Изя, тебе надо сходить к психоаналитику. Это рядовая сексуальная проблема… Это лечится.

— Дебилизм не лечится, — сказала Луринду. — Я почему-то себе ничего такого не представляю…

Ицхак посмотрел на нее жалобно, вздохнул и отвернулся.

Я взял шефа за руку.

— Успокойся.

— Тебе хорошо говорить! — закричал Ицхак. — У тебя таких проблем нет! Ты трахаешь Цирку, а Мурзик у тебя просто для услужения…

— Зато моя девушка трахается с моим рабом.

— Ну и что? Твой раб и ты — один и тот же человек. Как ты можешь ревновать сам к себе?

Я призадумался. Я действительно не ревновал Циру к Мурзику, но по какой-то иной причине. Даже не понимал толком, по какой.

Наконец я сказал:

— В тебе не так уж много от Энкиду, Изя. В Мурзике куда больше. И в Луринду, кстати, тоже. Трахай ее той своей частью, которая не Энкиду. Есть же в тебе что-то от Ицхака, правда?

— Правда, — сказал Ицхак.

— Я думаю, что член-то у тебя точно твой собственный, — добавил я. — У Энкиду он был куда здоровее.

Луринду расхохоталась и вдруг порывисто обняла Ицхака за плечи.

— Ничего, у Изеньки он тоже хоть куда, — заявила она.

Они поцеловались, а я потребовал, чтобы мне принесли кофе.

— …Притягиваются… Все Энкиду так или иначе притягиваются друг к другу… полубессознательно… — бормотал я, расхаживая по своей комнате. — Да, разумно. Возможно. Стало быть, необходимо проверить в первую очередь тех, кто притягивался к… Стоп. А почему? Ах, да. Название фирмы. «Энкиду». Подсознание реагировало на название фирмы. И притягивало… Кто притягивался к фирме в последние полгода? Буллит. Хорошо. Еще?.. Кто еще?..

Нашу бухгалтершу Аннини мы проверили на энкидусодержание тайком от нее еще несколько дней назад. Ни Аннини, ни ее ребенок отношения к Энкиду не имели.

Мурзик только что вернулся домой с медицинской комиссии. Эти комиссии занимали у него прорву времени. Поэтому жрать в доме было нечего. Мурзик ворвался весь потный, жалобно извинился за опоздание. Брякнул вариться макароны. Пока на плите булькало, Мурзик изливал мне жалобы на докторов. Его общупали и обмерили всего, заполнили карту цифрами и буквами. По мнению Мурзика, зловреднее всех были, как всегда, стоматологи и психологи.

Поев, я погрузился в раздумья, а Мурзик помыл посуду и уселся на полу — разбирать бумаги.

— Во, господин, гляньте.

Он протянул мне медицинскую карту. Я взял, недовольный тем, что он влез в стройный ход моих мыслей. Глянул. В графе «психическая нормальность» было проставлено: «С отклонениями непатологического характера».

— Это еще что? — грозно зарычал я. — Почему псих написал, что у тебя отклонения?

— А? — Мурзик заморгал. При виде того, как мой раб хлопает веками, ему кто угодно напишет, что он с отклонениями.

— Что ты психу набрехал, идиот? — завопил я. — Ты хочешь, чтобы тебя медкомиссия зарезала? Для чего я столько денег в тебя вбухал, образина? Чтоб ты так и подох в рабстве?

— Я, это… — пробормотал Мурзик и начал рассказывать с середины, как всегда, пренебрегая преамбулой. — Он меня, значит, посадил и стал спрашивать про то, про это… Ну, глупости всякие спрашивал. Что я чувствую, когда стою на мосту? Я говорю ему: «Знать бы, господин, что вы про это спросите… Что же вы загодя задание не напишете — мол, сходить постоять на таком-то мосту да подумать, что такого при том чувствуется… Ведь не я один — ведь многие так-то приходят и неподготовленные оказываются.» Он разом осерчал. «Ты, небось, и читать-то не умеешь, так что для тебя еще задания какие-то писать». Я говорю: «Ваша правда, господин, читать не обучен, да растолковал бы мне кто-нибудь, что от меня требуется… А то поди сейчас упомни, что чувствую…» А он говорит: «Вспоминай теперь». И карандашом об стол постучал, сердито так. Я поднатужился. Потом говорю: «Ну, это… Иной раз думаю: вот ведь силища эта река — Евфрат… А иной раз просто в воду плюю и ни о чем не думается, так — легко на душе да весело…» Он что-то начиркал в карте, не в этой, а в той, что у него в журнале. Потом и вовсе дурной вопрос задал. «О чем ты, — говорит, — думаешь, когда видишь этот… Ну, который от дождя… Не капюшон, а иначе…»

— Зонтик? — спросил я.

— Во! — обрадовался мой раб. — А откуда вы, господин, знаете?

— Психоаналитики всегда про зонтик спрашивают. И что ты ответил?

— Что в глаза такой штуки не видывал. А что я должен ему ответить? У нас на каторге этих зонтиков отродясь не было. И на руднике не было, и на угольной, и на нефтедобыче, и на шпалоукладке тоже…

— Дурак, — сказал я. — Надо было отвечать: «О бабах думаю». Когда при виде зонтика о бабах думают, это значит — «без патологий». Когда о мужиках — то с патологиями… Или наоборот… Тьфу, запутался я с тобой, Мурзик. Ты меня с мыслей сбил.

Мурзик искренне огорчился. Попросил еще раз мысли ему изложить. Я повторил ход своих рассуждений — для Мурзика.

Мурзик призадумался. Потом сказал:

— А эти-то… писаки, что к вам в контору из разных газет приходили… Ну, еще когда в суд на вас подавали детсадовцы…

— Не в контору, Мурзик, а в офис. Привыкай говорить правильно.

— Да ладно, разницы-то… Притянулись к вам писаки, верно?

— Верно-то оно верно, Мурзик, да только как их сейчас найдешь… Их всех найти надо, проверить индикатором, убедить… Тут нужна долгая индивидуальная работа.

— А этот — ну, индикатор… циркина потешка… — сказал Мурзик. — Он ведь на следы Энкиду срабатывает.

Я не понимал, к чему клонит мой раб. А Мурзик пояснил:

— Надо взять ихние газетки да поводить рамкой. Если кто-нибудь из писак — Энкиду, рамка задергается. И тогда уж ловить собрата — через редакцию или еще как…

Мысль была дельная. Я вытащил из-под дивана подшивку газет. Я храню все газеты и журналы, где хотя бы вскользь упоминается деятельность нашей фирмы. Я горжусь своей работой. Кроме того, публикации помогают мне поддерживать авторитет в семье. Они производят должное впечатление на мою матушку.

Позвонил Цире. Рассказал о мурзиковой идее. Цира тоже нашла идею вполне дельной и обещала завтра заехать с индикатором.

Я похвалил Мурзика и велел ему идти спать.

— Теперь «Обсервер».

Я вытащил глянцевый журнал. Быстро перелистал, отыскивая страницу, посвященную «журналистскому расследованию», произведенному корреспондентом в центральном офисе нашей фирмы. Таблички глухо постукивали при перелистывании. Статья начиналась так: «Новое и оригинальное — как правило, хорошо забытое старое и банальное. Тем не менее, даже древность традиции, возрожденной фирмой „Энкиду Прорицейшн“, не уберегла эту многообещающую организацию от нападок невежд…»

Статья мне нравилась. И помещена в солидном издании. И иллюстрирована прекрасными фотографиями: Ицхак в офисе возле компьютера, мы с менеджером склоняемся над столом, заваленным бланк-заказами…

Рамка не шевелилась. Как убитая, честное слово.

Цира отняла руку с индикатором от журнала.

— Ничего не получается. Глупая затея. От начала и до конца — глупая.

— Чего от Мурзика ожидать, — проворчал я. — У него вон, и психоаналитики отклонения нашли.

— У меня отклонения не… это… патологические, — сказал Мурзик.

Цира с интересом посмотрела на Мурзика.

— А ты что, правда — того?

— Да ну вас всех, — обиделся Мурзик. — Вы, свободные, вечно… цепляетесь… Для вас кто раб, тот и того… Почем я знал, что как увидишь зонтик — так о бабах думать надо…

— Правда надо? — удивилась Цира. — Спасибо, Мурзик, буду знать.

И взяла из пачки следующий журнал. «Вавилонский еженедельник». «Вавилонский» писал о том, как блестяще сбылись прогнозы моей жопы касательно грядущего скачка цен на нефть. «Ни одна аналитическая фирма не могла предвидеть того, что почуяла сверхрациональным „эго“ прогностическая жопа…» — восторгался «Вавилонский». После этого случая мы получили сразу восьмерых постоянных клиентов, в том числе и «Акционерный Банк Эсагила-Инфо».

Рамка не реагировала.

— Похоже, если и был след, то слишком малозначительный, — сказал я.

— Нам нужны все составляющие Энкиду, — твердо заявила Цира. — Все. Иначе в коллективном трансе вы не сможете воплотиться в единого великого героя…

Она отложила рамку и вышла в туалет. Пока ее не было, Мурзик осторожно взял индикатор. Повертел и так и эдак. Покрутил пальцем. Индикатор не хотел вращаться.

— Не насилуй ты его, не девка, — сердито сказал я. — Еще сломаешь.

Когда в комнату вошла Цира, Мурзик встал. Увидев у него в руках индикатор, она рассердилась.

— Это тебе не кайло, — сказала она. — Это магический прибор.

— Знаю. Так я же с ним ничего и не делаю.

— Все равно. Вещь тонкая, хрупкая.

— Как ты, — сказал Мурзик и скорчил умильную морду.

— Отдай!

Цира потянулась за индикатором, но Мурзик в последний миг успел отдернуть руку.

— Ну! — сказал он, с удовольствием наблюдая, как сердится Цира.

— Отдай немедленно!

— Отбери!

Мурзик снова опередил Циру. Отскочил в сторону. Дурачиться вздумал, смерд. Свободным себя почуял. А может, Энкиду в нем взыграл, кто знает.

Смеясь, Мурзик направил на Циру индикатор… С тихим жужжанием рамка принялась крутиться.

Мы трое замерли. Мурзик глупо раскрыл рот, глядя на рвущуюся из рук рамку. По комнате медленно проплывал, вращаясь, разноцветный свет алмазов, будто огни на детской карусели.

Цира, озаряемая этим праздничным светом, стояла бледная и неподвижная. У нее даже губы побледнели. И желтоватое пятно на месте синяка проступило более отчетливо.

— Это… — вымолвил Мурзик. — Цирка, так ты тоже…

И выронил индикатор.

Рамка упала на диван и замерла.

Цира взвизгнула и бросилась к магическому прибору — проверять, не повредился ли. Прибор был цел. Со вздохом Цира опустилась на диван и разревелась в три ручья. Мурзик сел рядом и стал ее утешать. По спине водил своей толстой лапой, бубнил глупости про сотника — что, мол, сотник в таких случаях говорил, бывало…

— Ты ведь наш брат теперь, Цира, — сказал Мурзик под конец. — Так что и нюнить нечего.

— Я же помню… — всхлипывала Цира. — Мои прошлые жизни… Учитель Бэлшуну показывал мне, как я была владычицей Адурра… На колеснице, в золоте…

— Ну да, ну да, — утешающе кивал Мурзик. — Конечно, в золоте. А теперь ты еще и Энкиду. Здорово же, Цирка!.. Все вместе мы теперь…

Цира метнулась ко мне взглядом. Я увидел, что ей страшновато, и спросил не без ехидства:

— Что, Цира, умирать не хочется? Как других за слабость презирать — так мы в первых рядах, а как самой пожертвовать…

Она отерла слезы и гордо ответила:

— Я знаю, ради чего отказываюсь от индивидуальности Циры. Я осознаю, на что иду. Я иду на смерть с открытыми глазами. Я провижу то великое будущее, которое сулит нам слияние в мистическом экстазе.

— Во как, — подтвердил Мурзик и вытащил из кармана джинсов мятую бумажку. — Да, вот… Проверь-ка еще вот это.

— Что это?

— А, завалялось… «Ниппурская правда».

Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу. Поводила по ней рамкой.

— Шевелится… — сказал Мурзик.

— Не шевелится.

Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка оказалась Энкиду, как и мы. Честно говоря, я считал, что она рылом не вышла. Луринду хоть и страхолюдина, каких поискать, а все же хорошего происхождения и вообще — нашего круга девушка. Эта же… Да и просто, не люблю я комми.

— Не, — уверенно повторил Мурзик, — шевелится.

Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье «КРОВОСОСЫ МАСКИРУЮТСЯ» рамка еле заметно покачивалась в воздухе.

— Значит, эта… Ну да, она больше всех на нас злилась. Сильная эмоциональная реакция на имя «Энкиду». Вот здесь — «взявшие себе для отвода глаз имя национального героя Энкиду» и дальше: «беспардонная спекуляция на национальной гордости вавилонского народа в целях обогащения кровососов и эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков…» — сказал я.

Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.

— И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами сотрудничать. Или еще хуже — вызнают побольше, а потом раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа «НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ» или «КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ»…

— А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, — сказал я. — Мурзик, ты как — готов поработать во славу Энкиду?

Мурзик сказал, что готов.

— Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача — вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и метким пером может его развалить. Понял?

Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».

Потом Мурзик неожиданно спросил:

— Господин, а где те справки из экзекутария?

Я почувствовал, что краснею.

— Не помню.

— Вы их не выбросили, а?

— Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить… На что тебе?

— Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.

Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.

Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.

Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.

— Мне выйти? — спросил он вполголоса.

— Останься, — сказала Цира, барахтаясь подо мной.

— Ну вот еще, — возмутился я. — Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.

Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.

Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома — он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.

На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при вступлении в партию.

Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству — авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.

…Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.

Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.

Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я извиваюсь под мудилой в попытках высвободиться:

— Другой раз не зевай.

Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.

Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.

Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька — не Энкиду, но тоже очень хороший человек.

А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали. Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел среди них Мурзика.

Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение — когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.

Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.

Десятника звали Хашта. Он был легко ранен — в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.

— Ну-ка! — произнес чей-то громкий голос.

Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.

Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.

Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.

Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.

Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.

Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.

Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.

Мурзик пошел на кухню за водой.