Американский снайпер. Автобиография самого смертоносного снайпера XXI века ДеФелис Джим

Семь этажей

Я все еще ждал возможности воссоединиться со своим взводом, когда часть морской пехоты, действовавшая на северной окраине города, прислала запрос на снайпера. Им нужен был снайперский секрет на семиэтажном здании около их блокпоста.

Вышестоящее командование предложило мне возглавить пару снайперов, которая должна была отправиться туда. Собственно, на базе было, кроме меня, только два снайпера. Один восстанавливался после ранения и сидел на морфине; другой был шеф-сержант, который не хотел никуда идти.

Я попросил в напарники парня на морфине; мне дали шефа.

Чтобы слегка нарастить мускулы, мы нашли двух пулеметчиков с «шестидесятыми», одним из которых был Райан Джоб, и с офицером во главе для взаимодействия с морской пехотой.

Полуразрушенное высокое здание, о котором идет речь (между собой мы просто называли его «Семь этажей»), находилось примерно в двухстах ярдах от блокпоста морских пехотинцев. Сделанное из коричневого бетона и расположенное рядом с тем, что до войны было большой автодорогой, оно выглядело как современное офисное здание или могло бы им быть, если бы не отсутствующие стекла и огромные дыры в стенах в местах попадания ракет и снарядов. Это сооружение было самым высоким в городе и давало прекрасный обзор.

Мы выступили на исходе дня, имея нескольких морских пехотинцев и местных джунди в качестве охраны. Джунди — это лояльная новым властям иракская милиция или солдаты, проходящие подготовку; было очень много самых разных групп джунди, каждая со своим уровнем опыта и эффективности — или, гораздо чаще, и без того, и без другого.

Пока было еще довольно светло, мы успели сделать несколько выстрелов по целям здесь и там, все по отдельным боевикам. Территория вокруг здания была довольно захудалой, белые стены с причудливыми железными воротами, отделяющими один посыпанный песком пустырь от другого.

Опустилась ночь, и мы внезапно оказались в самой середине бурного потока плохих парней. Они шли, чтобы атаковать блокпост морпехов, и мы просто случились у них на пути. Там их были тонны.

Поначалу они не поняли, где именно мы находимся, и сезон охоты был открыт. Затем я увидел троих парней с РПГ, целящихся по нам с расстояния в квартал. Я расстрелял их, одного за другим, избавив нас от необходимости прятаться от их гранат.

Огневой бой быстро развивался в нашем направлении. На связь по рации вышли морские пехотинцы и приказали отходить на блокпост.

До поста было несколько сот предательских ярдов. В то время как один из пулеметчиков, офицер и я прикрывали огнем отход, остальная часть нашей группы спустилась по лестнице и сумела добраться до морской пехоты. Практически одновременно мы поняли, что полностью окружены. Мы решили оставаться там, где мы были.

Райан понял, что мы попали в ловушку практически сразу по прибытии на блокпост. Он вступил в дискуссию с шефом на предмет того, нужно ли нас прикрывать. Шеф объяснял, что его работа — быть с иракскими джунди, которые уже сидели на корточках внутри блокпоста. Шеф приказал Райану оставаться с ним. Райан сказал ему, что ему следует сделать с его приказом.

Райан взбежал по лестнице на крышу занимаемого морской пехотой здания, и присоединился там к морпехам, пытающимся поддержать нас огнем, в то время как мы отражали атаки инсургентов.

Морские пехотинцы отправили к нам патруль, чтобы вытащить нас. Увидев, что они приближаются к нам со стороны блокпоста, я почти сразу же заметил, что за ними движется боевик.

Я выстрелил. Патруль упал лицом в грязь. То же самое сделал и иракец, только он, в отличие от морпехов, уже не поднимался.

«Здесь работает снайпер [боевиков], и он хорошо стреляет, — сообщил радист патруля. — Он почти попал по нам». Я включил свою рацию на передачу.

«Это я стрелял, тупица. Обернись».

Они посмотрели назад и увидели лежащего на земле мертвого дикаря с ракетной установкой. «О, Боже, благодарю тебя», — ответил морской пехотинец.

«Не стоит благодарности».

Этой ночью работали иракские снайперы. Я достал двоих — один бил с минарета у мечети, а второй с близлежащего дома. Это был хорошо скоординированный со стороны противника бой, один из наилучшим образом организованных, в которых нам довелось участвовать в Рамади. Необычным было то, что он велся ночью; плохие парни обычно избегали попыток испытывать судьбу в темноте.

Наконец взошло солнце, и огонь стих. Морские пехотинцы пригнали бронетехнику, под прикрытием которой мы смогли вернуться в лагерь.

Я отправился к командиру морских пехотинцев, чтобы обсудить события этой ночи. Я и двух слов не успел сказать, когда в кабинет ворвался здоровенный офицер.

«Что там за снайпер, черт возьми, на этих Семи этажах?» — пролаял он.

Я обернулся к нему и сказал, что это я, внутренне приготовившись быть съеденным за какие-то неизвестные мне преступления.

«Дай я пожму твою руку, сынок, — сказал он, стягивая с руки перчатку. — Ты спас мне жизнь».

Это его я накануне обозвал по радио тупицей. Я никогда не видел более благодарного морского пехотинца.

«Наша легенда»

Вскоре после этих событий с востока после своих приключений вернулся наш взвод. Они поприветствовали меня со своей обычной теплотой.

«О, наша Легенда здесь, — сказали они, завидев меня. — Как только мы узнали, что двоих боевиков убили у Кэмп-Рамади плюс еще несколько трупов на севере города, сразу ясно: наша Легенда прибыла. Ты единственный сукин сын, которому удается здесь убивать кого-то».

Я засмеялся.

Прозвище «наша Легенда» приклеилось ко мне еще в Фаллудже, примерно в то время, когда случилась история с пляжными мячами или, может, когда я сделал мой самый дальний удачный выстрел. До того мое прозвище было Текс.

Заметьте, не просто «Легенда». В прозвище была заложена большая доля издевательства — «НАША ЛЕГЕНДА». Один из парней — думаю, что это был Даубер, — еще более усугубил издевку, назвав меня «НАШ МИФ», что опустило меня с небес на землю.

Но все это имело дружеский характер и было почетнее, чем торжественная церемония награждения медалью.

Мне очень нравился Даубер. Хотя он и был «молодым», это был снайпер, причем довольно хороший. Он мог постоять за себя в драке — ив перебранке. Я питал к нему некоторую слабость, и когда пришла моя очередь гнобить его в порядке «дедовщины», я не стал этого делать… сильно.

Хотя ребята шутили на этот счет, но «Легенда» было одним из лучших прозвищ, которые можно было получить. Взять Даубера. Это не его настоящее имя (сейчас он выполняет то, что мы называем «правительственным заданием»), «Даубером» звали одного из героев телесериала «Тренер». Этот герой — типичный простофиля. В настоящей жизни это очень интеллигентный парень, но смысл как раз в том, что с его прозвищем это никак не связано.

А вот у Райана Джоба было одно из лучших прозвищ: Бигглз. Это большое, добродушное имя для большого добродушного парня. Авторство принадлежит Дауберу — по его словам, эта комбинация «big» и «giggles» была изобретена для одного из его родственников.

Один-единственный раз он назвал так Райана. Кто-то еще в отряде повторил за ним, и через несколько секунд прозвище уже навсегда прилипло к Райану.

Бигглз.

Райану совершенно не понравилось его новое имя, и это, естественно, способствовало его закреплению.

Между тем кто-то нашел маленького лилового бегемота. Разумеется, он должен был попасть к парню, имевшему лицо гиппопотама. И полное прозвище Райана с тех пор звучало как «Бигглз — Бегемот Пустыни».

Райан не был бы Райаном, если бы не сумел повернуть все в свою пользу. Это уже не была шутка над ним; это была ЕГО шутка. «Бигглз — Бегемот Пустыни, лучший пулеметчик на планете».

Он всюду таскал с собой своего бегемотика, даже в бою. Вы просто не могли не любить этого парня.

Каратели

Наш взвод имел собственное прозвище, помимо того, что он был «Кадиллаком».

Мы называли себя «Карателями».

Для тех из вас, кому не знаком этот персонаж, расскажу, что Каратель (the Punisher)[99] впервые появился в комиксах издательства Marvel в 1970-х годах. Это был отчаянный боец-одиночка, вершивший месть и правосудие не слишком законными методами. Только что вышел одноименный фильм, в котором Каратель носил майку со стилизованным изображением черепа.

Наш радист предложил это незадолго до отправки в командировку. Мы все решили, что Каратель вел себя очень круто: он добивался справедливости без лишних церемоний. Он убивал плохих парней. Он заставлял их бояться себя.

То же самое можно было сказать и про нас. Поэтому мы взяли эмблему Карателя — череп — и сделали ее своей, с небольшими модификациями. При помощи баллончиков с краской мы нанесли ее по трафарету на наши «Хаммеры», бронежилеты, шлемы и на все наше оружие. И мы рисовали этот череп на каждом здании и каждой стене, где только могли. Мы хотели, чтобы местное население знало: мы здесь, и мы всех вас отымеем.

Это был наш вариант психологической войны.

Ты нас видишь? Это мы даем тебе по заднице. Бойся нас. Потому что мы убьем тебя, засранец. Ты — плохой? Мы хуже. Мы Каратели.

Наш сестринский взвод тоже захотел использовать шаблон, с помощью которого мы маркировали свое снаряжение, но мы им не позволили. Мы сказали им, что Каратели — это только мы. Им пришлось придумывать собственный символ.

Мы и «Хаммеры» свои тоже «оттюнинговали». Они все имели собственные имена, в основном это были имена героев «G.I. Joe», наподобие «Дюка», или «Змеиных глаз». То, что война — ад, не отменяет маленьких радостей.

Во время этой командировки у нас была отличная команда, начиная с самого верха. Неплохие офицеры и великолепный шеф по имени Тони.

Тони прошел снайперскую подготовку. Он был не просто тертый калач, он был старый тертый калач, по крайней мере для SEAL, — по слухам, во время этой командировки ему уже исполнилось сорок.

«Морские котики» к сорока годам обычно уже не участвуют в боевых операциях. Нам слишком крепко достается. Но Тони каким-то образом умудрился сделать это. Он был крутым сукиным сыном, и мы могли бы пойти за ним в ад и обратно.

Когда мы выходили на патрулирование, я был в головном дозоре — что обычно для снайпера. Тони почти всегда был рядом со мной. Обычно шеф идет сзади, прикрывая своих людей, но в данном случае наш ЛТ решил, что лучше иметь в голове отряда двух снайперов.

Как-то ночью, вскоре после того как я присоединился ко взводу, мы были примерно в 17 километрах к востоку от Рамади. Место было зеленым и диким — настолько, что в наших глазах оно выглядело прямо как вьетнамские джунгли (особенно в сравнении с окружающей пустыней). Мы называли его Вьет Рам (от слова «Рамади»).

Вскоре после воссоединения части нам приказали патрулировать этот участок. Мы прибыли на место и в пешем строю начали продвижение к предполагаемому опорному пункту боевиков. Внезапно мы оказались перед огромным провалом и перекинутым через него мостом. Чаще всего такие мосты были заминированы минами-ловушками, а в этом случае у нас были разведданные, что этот мост точно заминирован. Я прошел вперед и остановился, пытаясь с помощью лазерного луча обнаружить проволоку, ведущую к взрывателю.

Я просветил все пространство над мостом, но ничего не обнаружил. Я посветил ниже. По-прежнему ничего. Я внимательно осмотрел все подозрительные места, но не обнаружил ни проводов, ни взрывных устройств, ни ловушек, ничего.

Но, поскольку мне сказали, что мост заминирован, я был уверен, что какой-то сюрприз имеется.

Я снова начал осматривать мост. Минер-взрывотехник ждал моей команды. Все, что от меня требовалось — обнаружить провод или саму бомбу, и он обезвредил бы ее за считаные секунды.

Но никакого дерьма не было видно. В конце концов, я сказал Тони: «Предлагаю попробовать».

Не хочу, чтобы у вас возникло неправильное представление: я не брал штурмом этот мост. В одной руке я держал винтовку, а другой прижимал между ног мои семейные драгоценности.

Это не спасло бы мне жизнь в случае подрыва на мине, но, по крайней мере, я был бы достаточно целым для процедуры погребения.

Весь мост был длиной каких-то десять футов (около 3 м), но на то, чтобы его перебежать, у меня ушел, наверное, час. Когда, наконец, я достиг другого берега, я был мокрым от пота. Я обернулся, чтобы показать другим парням большой палец. Никого. Все лежали, укрывшись за камнями и деревьями, ожидая, пока я взлечу на воздух.

И даже Тони, который должен был в качестве проводника быть рядом со мной. «Ах, ты, сукин сын! — заорал я. — Куда ты, черт побери, подевался?»

«Не было никакого смысла подрываться больше, чем одному из нас», — сказал он совершенно очевидную вещь, когда оказался на другом берегу.

Терпы

Фаллуджа была зачищена в ходе полномасштабной войсковой операции, проведенной по всем правилам военного искусства. С одной стороны, это был безусловный успех, с другой — в ходе штурма город был сильно разрушен, что серьезно осложнило положение нового иракского правительства.

Можно спорить, правда это или нет, — я думаю, что правда, — но командование американских войск не хотело повторения такой ситуации в Рамади. Поэтому, пока армия разрабатывала план взятия Рамади с минимальными разрушениями, мы вели войну в прилегающих районах.

Мы начали силовые операции. У нас было четыре переводчика — терпа[100], как мы их называли — помогавших нам объясняться с местным населением. С нами всегда был хотя бы один, а чаще двое.

Один из терпов, который мне очень нравился, был Муз. Это был отчаянный парень, иорданец, работавший с нами с самого начала вторжения в 2003 году. Из всех терпов оружие мы доверяли только ему. Мы знали, что он будет честно воевать — он настолько хотел стать американцем, что готов был умереть ради этого. Каждый раз, когда мы сталкивались с противником, он готов был стрелять.

Он не был хорошим стрелком, но мог заставить противника прижать головы. Что важнее, он знал, когда можно, и когда нельзя стрелять, — а это не так просто, как может показаться.

Неподалеку от базы Шарк располагалась небольшая деревня, которую мы называли «Гей Твей». В ней полно было партизан. Достаточно было открыть дверь, выйти, — и вокруг полно целей. В один дом мы наведывались трижды или четырежды. После первого раза боевики даже не стали навешивать обратно дверь на петли.

Почему они все время возвращались в этот дом — загадка. Но мы тоже в него возвращались, мы уже хорошо изучили это место.

Прошло совсем немного времени, прежде чем стычки с боевиками в Гей Твей и Вьет Раме стали регулярными. За эту территорию отвечало подразделение Национальной гвардии, и мы стали работать с ним.

Цели

Одним из наших первых заданий было помочь армии восстановить контроль над районом вокруг больницы у реки в поселке Вьет Рам. Четырехэтажное бетонное здание было начато и брошено недостроенным несколькими годами раньше. Но никаких работ на нем производить не было возможности, поскольку при любой попытке сделать это боевики начинали обстрел. Поэтому за работу необходимо было приниматься нам.

К шестнадцати бойцам нашего взвода присоединились двадцать солдат, чтобы очистить близлежащие деревни от инсургентов. Войдя в поселок ранним утром, мы разделились и начали зачистку.

Я был в головном дозоре со своей снайперской винтовкой Мк-12, и я первым входил в каждый дом. Как только здание было зачищено, я направлялся на крышу, чтобы прикрыть парней внизу и присматривать за боевиками, атака которых становилась вероятной с того момента, когда они узнавали о нашем присутствии.

Дома здесь отстояли друг от друга намного дальше, чем в городе, поэтому процедура зачистки занимала намного больше времени, и силы наши оказывались растянутыми на значительное расстояние. Довольно скоро террористы поняли, где мы находимся и в каком направлении движемся, и предприняли атаку со стороны мечети. Прячась за ее стенами, они начали обстреливать из автоматов находившееся вне укрытия отделение солдат.

Когда началась перестрелка, я как раз находился на крыше. Спустя несколько секунд по плохим парням стреляло все наше оружие: карабины М-4, пулеметы М-60, снайперские винтовки, 40-мм гранаты, ракеты LAW — все, что у нас было. Мы буквально выжгли эту мечеть.

Чаша весов быстро склонилась в нашу сторону. Солдаты начали готовиться к штурму развалин мечети, надеясь не дать уцелевшим боевикам скрыться по канализации, из которой они и возникли перед этим. Мы стали стрелять выше, поверх голов, давая возможность штурмовой группе войти в мечеть.

Где-то в середине боя гильза от пулемета М-60, стрелявшего рядом со мной, отскочив, угодила в мой ботинок, где и застряла на уровне лодыжки. Она была чертовски горячая, но сделать я ничего не мог — там было слишком много плохих парней, высовывавшихся из-за стены и стрелявших по нам.

Я носил не солдатские берцы, а простые походные ботинки. Я привык к ним, они были легче и удобнее, и обычно более чем хорошо защищали ноги. К несчастью, я не удосужился зашнуровать их получше перед боем, а между брюками и ботинками оставалось неприкрытое пространство, куда и залетела экстрагированная гильза.

Что там говорили инструкторы BUD/S насчет невозможности в бою попросить тайм-аут?

Когда стрельба утихла, я снял ботинок и достал гильзу. А вместе с ней — здоровенный лоскут кожи.

Мы обезопасили мечеть, затем зачистили оставшуюся часть деревни, и на этом в тот день закончили свою работу.

Разнообразные орудия убийства

Вместе с армейскими частями мы еще не раз выходили на патрулирование этой зоны, стремясь снизить уровень активности партизан. Идея была простая, хотя и рискованная: вызвать на себя огонь боевиков, заставить обнаружить себя, а затем ответным огнем уничтожить их. И обычно это срабатывало.

Выдавленные из деревни и мечети, боевики отступили к больнице. Они вообще любили госпитальные строения, и не только потому, что те обычно были большими и крепкими, обеспечивая хорошую защиту, но и потому, что знали: американцы старались избегать стрелять по больницам, даже если их удерживали террористы.

Армейское командование, в конце концов, решило штурмовать больницу. Отлично, сказали мы, когда услышали план. Давайте сделаем это!

В доме, расположенном за широким полем, ярдах в двухстах от госпиталя, мы разместили снайперскую позицию. Как только боевики ее обнаружили, они дали нам знать об этом обстрелом.

Один из моих парней выпустил по верхушке здания, откуда велся огонь, ракету «Карл Густав». «Густав» проделал в стене огромную дыру. Тела разлетелись во все стороны. Взрыв ракеты ослабил ответный огонь, сопротивление заметно уменьшилось, и армия штурмом взяла этот дом. Несколько оставшихся в живых боевиков спаслись бегством.

В боях наподобие этого всегда было очень трудно оценить противостоящие силы противника. Небольшая группа боевиков могла вести очень сильный огонь. Дюжина человек, засевшая в крепком укрытии, могла противостоять крупному подразделению, в зависимости от обстоятельств. Но если силы партизан были и в самом деле большими, вы могли быть уверены, что добрая половина сбежит с поля боя.

Мы и раньше располагали ракетами «Карл Густав», но, насколько мне известно, это был первый случай, когда с ее помощью бойцы нашего взвода кого-то убили, да и в SEAL в целом — тоже. И уж точно это был первый раз, когда такой ракетой обстреливали здание. Но, как только об этом стало известно, все захотели использовать эти ракеты.

Вообще-то гранатометы «Карл Густав» были разработаны для уничтожения бронетехники на поле боя, но, как мы выяснили, они отлично действуют и против зданий. Фактически в Рамади достаточно было выстрелить в железобетонную стену, и скачок избыточного давления буквально сметал всех внутри.

У нас были разные выстрелы к «Густаву», который по конструкции представляет собой безоткатное орудие, а не пусковую установку. Нередко боевики укрывались за каменными парапетами набережных и другими крепкими барьерами. В этом случае можно было использовать дистанционные взрыватели, чтобы взрыв происходил над головой противника. Убойная сила воздушного взрыва намного больше, чем у наземного.

«Густав» относительно прост в использовании. Правда, обязательно нужна хорошая защита ушей и нужно быть осторожным в момент выстрела, но результаты того стоят. Спустя некоторое время каждый во взводе хотел использовать это оружие — я слышал, что некоторые даже дрались из-за этого.

Когда смысл вашей профессии заключается в том, чтобы убивать других людей, вы начинаете проявлять в этом деле творческий подход.

Вы думаете о том, как получить в свое распоряжение максимальную огневую мощь в бою. И начинаете изобретать новые способы уничтожения противника.

У нас было так много целей во Вьет Раме, что мы начали задавать себе вопрос: какие способы их истребления мы еще не применяли?

Ты еще никого не убивал из пистолета? Надо попробовать, хотя бы одного.

Мы использовали различные виды вооружения для приобретения боевого опыта, для того чтобы определить их реальные возможности. Но временами это становилось игрой — когда ты целый день в перестрелке, начинаешь искать какого-то разнообразия. Вопрос «чем развлечься» даже не возникал: вокруг было полно боевиков и полно оружия.

«Густав» показал себя самым эффективным оружием, когда нам приходилось сталкиваться с боевиками, засевшими в зданиях. У нас были ракеты LAW, которые меньше весили и были удобнее в переноске. Но они слишком часто не взрывались. Кроме того, LAW — оружие однократного действия, его нельзя перезарядить. Поэтому «Карл Густав» был нашим хитом.

Еще один образец вооружения, которым мы пользовались очень часто, был 40-мм гранатомет. Он существовал в двух вариантах: в качестве подствольного и как самостоятельное оружие. Мы использовали оба.

Стандартная граната к нему — осколочная: при взрыве она создает массу осколков, разлетающихся во все стороны. Традиционное противопехотное оружие, честное и заслуженное.

Во время этой командировки мы получили новые выстрелы к этому гранатомету, работающие по принципу объемного взрыва. Эти боеприпасы способны вызвать большой «ба-бах» — единственный выстрел по вражескому снайперу, засевшему где-нибудь в деревенском доме, может обрушить все здание благодаря мощнейшей ударной волне, возникающей после подрыва гранаты. Большую часть времени мы воевали в более капитальных сооружениях, но разрушительная сила этих гранат все равно внушала уважение. Оглушительный взрыв, огонь, и — все. Противника больше нет. Как не полюбить такое оружие.

Мы стреляли этими гранатами, беря поправку на ветер на глазок: оценил дистанцию, прикинул угол возвышения, взял поправку на ветер в несколько градусов, и — огонь. Нам очень нравился гранатомет М-79 — автономная версия подствольника, поскольку у него были прицельные приспособления, сильно упрощавшие наведение на цель. Но так или иначе ты быстро входишь в курс дела, поскольку это оружие используется очень интенсивно.

Во время каждого выхода мы имели столкновения с противником. И нам это нравилось.

Тая:

Когда Крис уехал в командировку, мне было очень непросто с детьми. Моя мама приехала к нам помогать, но все равно это было тяжелое время.

Думаю, я не готова еще была ко второму ребенку.

Я с ума сходила из-за Криса, боялась за него, и нервничала по поводу того, что осталась одна с маленьким ребенком и грудничком. Моему сыну было только полтора года; он постоянно везде лез, а малышка требовала к себе постоянного внимания.

Я помню, как сидела в халатике на диване и плакала. Мне бы надо было понянчить старшего и постараться накормить младшую, а я только сижу и реву.

Последствия кесарева сечения давали себя знать. Помню, одна женщина рассказывала мне, что уже через неделю после операции она сама мыла полы в доме и все было хорошо. Но у меня и по прошествии шести недель все болело, а швы никак не хотели заживать. Я ненавидела себя за то, что у меня все так медленно заживает, не так, как у тех женщин. (Позднее я узнала, что минимальные последствия обычно имеет второе кесарево сечение. Но в тот момент никто мне об этом не сказал.)

Я чувствовала себя слабой и злилась оттого, что не могла быть сильнее. Все было очень плохо.

Дистанции боя в Рамади сделали оружием моего выбора.300 WinMag, и я начал регулярно брать ее на патрулирование. После того как армия взяла штурмом госпиталь, боевики постоянно совершали вылазки и обстреливали это здание. Очень скоро у партизан появились и минометы. Поэтому нашей основной задачей стала борьба с боевиками вокруг госпиталя и поиск расчетов минометов.

Однажды мы оборудовали огневую позицию в двухэтажном здании неподалеку от больничного корпуса. Армейцы пытались выяснить расположение минометов с помощью специального оборудования, и мы выбрали этот дом, потому что с него просматривалось установленное ими направление. Но по каким-то причинам в тот день боевики решили не высовываться.

Может быть, они устали умирать.

Я решил посмотреть, сможем ли мы спровоцировать их. Я всегда носил под бронежилетом американский флаг. Я достал его, и пропустил через втулку кусок паракорда[101] (это многоцелевой нейлоновый тросик, иногда называемый парашютным). Я закрепил концы шнура на крыше таким образом, чтобы флаг свешивался на внешнюю сторону дома.

Буквально через несколько минут откуда-то появились с полдюжины боевиков с автоматами и начали поливать мой флаг свинцом.

Мы открыли ответный огонь. Половина нападавших развернулась и стала убегать. Другая половина осталась лежать на месте.

Я осмотрел флаг: две звезды были пробиты. Неплохая цена за их жизни, я считаю.

Боевики стали действовать более осторожно, атакуя нас с большего расстояния и из-за укрытий. Время от времени нам пришлось вызывать поддержку с воздуха, чтобы выкурить их из-за стен или уступов.

Из опасения причинить повреждения гражданским объектам командование запрещало летчикам использовать бомбы. Вместо этого реактивные самолеты должны были обстреливать цели из бортового оружия с бреющего полета. У нас также имелись ударные вертолеты: «Кобры» морской пехоты и «Хьюи»[102], которые могли использовать пулеметы и неуправляемые ракеты.

Однажды, когда я был на боевом дежурстве, мы с моим шефом заметили человека, загружающего миномет в кузов грузовика примерно в восьмистах ярдах (730 м) от нас. Я застрелил его; еще один выскочил из соседнего здания, его уложил шеф. Мы вызвали поддержку с воздуха; штурмовик F/A-18 выпустил по автомашине ракету. Последовала целая серия взрывов — боевики успели загрузить кузов машины взрывчаткой, прежде чем мы их заметили.

Среди спящих

Ночь или две спустя я шел в темноте к ближайшей деревне, перешагивая через тела — но это были не мертвые, а спящие иракцы. В теплой пустыне иракские семьи часто спят на открытом воздухе.

Я должен был занять позицию, с которой мы могли бы обеспечить снайперское сопровождение операции на рынке, где у одного из боевиков была лавка. Наша разведка сообщила, что боеприпасы, которые были во взорванном накануне грузовике, взялись именно отсюда.

Я вместе с четырьмя другими парнями был высажен с вертолета примерно в шести километрах от отряда, который должен был последовать за нами утром.

Идти по контролируемой боевиками территории ночью было вовсе не так опасно, как может показаться. Они спали. Иракцы видели, как днем прибыла наша колонна, а потом покинула это место еще до наступления темноты. Из этого они сделали вывод, что мы все вернулись на базу. Ни секретов, ни передовых дозоров, ни часовых — боевики не приняли никаких мер предосторожности.

Конечно, идти следовало с осторожностью — один из моих товарищей по взводу чуть не наступил на спящего иракца, когда мы двигались к своей цели. К счастью, в последнюю секунду он спохватился, и мы прошли, никого не потревожив. Зубная фея[103]ничего против нас не имела.

Мы обнаружили рынок и оборудовали наблюдательный пункт для скрытного слежения. Рынок представлял собой ряд одноэтажных лачуг, используемых как магазины. В них не было окон — вы открываете дверь и продаете свои товары прямо изнутри.

Вскоре после того, как мы укрылись в своем убежище, мы получили по рации сообщение, что где-то в нашем районе действует еще одно наше подразделение.

Несколькими минутами позднее я заметил подозрительную группу людей.

«Эй, — сказал я в микрофон рации. — Я вижу четырех человек с автоматами Калашникова и в разгрузочных жилетах, одеты как моджахеды. Это наши парни?»

Разгрузочные жилеты[104] — это специальная система для переноски различного боевого снаряжения. Люди, которых я видел, носили традиционную арабскую одежду (это я имел в виду, когда сказал, что они выглядят «как моджахеды»). Именно так обычно одевались боевики в сельской местности — длинные халаты, подпоясанные шарфами. (В городах они чаще всего носили западную одежду.)

Четверо шли со стороны реки, оттуда, откуда могли появиться и наши люди.

«Подождите, мы проверим», — сказал радист на другом конце.

Я наблюдал за четверкой. Стрелять я не собирался — не хватало еще случайно убить американцев.

Какое-то время ушло на переговоры между штабами. Я наблюдал, как вооруженные мужчины уходят.

«Это не наши, — в конце концов, услышал я по радио. — У наших задание отменили».

«Отлично. Тогда я просто пропускаю четырех парней в вашем направлении».

(Я уверен, что если они выйдут из моего поля зрения, я уже никогда их не увижу. Ниндзя.)

Все разозлились. Мои парни в «Хаммерах» напряженно ждали появления четырех моджахедов. Я вернулся к наблюдению за своим объектом — тем местом, по которому должен был быть нанесен удар.

Несколькими минутами позже я увидел тех четырех боевиков, которые прошли мимо меня раньше. Я подстрелил одного; второго снял другой наш снайпер. Оставшимся удалось найти укрытие.

И тут же за ними появились еще шесть или семь инсургентов.

Теперь мы были в самом центре жаркого боя. Мы начали использовать подствольные гранаты. Парни из взвода услышали эту канонаду и вскоре прибыли к нам на подмогу. Но те боевики, которые наткнулись на нас, растаяли.

Элемент неожиданности был потерян, и взвод провел рейд по рынку в темноте. Там нашли немного патронов и автоматы Калашникова, но ничего похожего на настоящий склад оружия.

Мы так и не нашли, куда же направлялись те боевики, которые проскользнули мимо меня. Еще одна загадка войны.

Элита элит

Я думаю, что все «морские котики» с высочайшим уважением относятся к нашим братьям в элитной антитеррористической группе, о которой вы так много читали дома[105]. Это элита элит.

Мы не слишком активно с ними взаимодействовали в Ираке. Единственный раз, когда мне пришлось много с ними общаться, был несколькими неделями позже, после того как мы попали непосредственно в Рамади. Они слышали, что там мы убили несметное число дикарей, и прислали одного из своих снайперов наблюдать за нашими действиями. Я думаю, они хотели выяснить, как работает наша тактика.

Оглядываясь назад, я жалею, что не попробовал к ним присоединиться. В то время они не так активно использовали снайперов, как другие части специального назначения. Основную часть работы делали штурмовые группы, но я не хотел работать в штурмовой группе. Мне нравилось то, что я делал. Я хотел оставаться снайпером, убивать врагов с помощью винтовки. Бросить это все, ехать на восточное побережье, снова быть в положении «молодого»? И все это, не считая прохождения обязательного курса, наподобие нашего BUD/S-like.

И мне понадобилось бы несколько лет проработать в качестве члена штурмовой группы, прежде чем я получил бы возможность стать снайпером снова. К чему все это, если я УЖЕ снайпер, и мне нравится то, что я делаю?

Но… сейчас, когда я слышу о тех операциях, которые они проводят, я думаю, что мне следовало все это сделать.

По неведомой причине парни из антитеррористического подразделения имеют репутацию высокомерных и самовлюбленных. Полная ерунда. После войны я встречал некоторых из них в моем учебном центре. Они были очень простыми и дружелюбными, очень скромно отзывались о своих достижениях. Я очень бы хотел снова оказаться вместе с ними.

Мирные жители и дикари

Наступление в Рамади официально еще только должно было начаться, но у нас уже было много работы.

В один из дней мы получили сообщения разведки о концентрации боевиков, устанавливающих самодельные взрывные устройства в районе шоссе. Мы выдвинулись в указанное место и взяли его под наблюдение. Мы также проверяли близлежащие дома, чтобы исключить возможность организации засад, направленных против американских конвоев.

Справедливо, когда говорят, что боевиков от мирных жителей отличить непросто, но в данном случае плохие парни сильно облегчили нам задачу. Беспилотные самолеты-разведчики постоянно следили за дорогой, и, заметив, что кто-то устанавливает мины, они не только фиксировали координаты этого места, но и отслеживали дальнейший маршрут боевика до самого дома. Это давало нам превосходную разведывательную информацию о местонахождении инсургентов.

Террористы, собиравшиеся атаковать американцев, могли выдать себя своими движениями и перестроениями при приближении конвоев или в опасной близости от наших военных баз. Их было очень легко заметить, когда они ползли с автоматами на изготовку.

Но и они научились определять наше присутствие. Если мы занимали дом в небольшой деревушке, мы вынуждены были изолировать хозяев в целях безопасности. Соседи знали, что если какая-то семья не выходит на улицу в девять утра, значит, в их доме точно есть американцы. Это можно было расценивать как открытое приглашение боевикам посетить это место и попытаться убить нас.

Это было так предсказуемо, словно по расписанию. В девять утра — перестрелка; в районе полудня передышка. Затем, часа в три или в четыре, еще один бой. Если бы речь шла не о жизни и смерти, то было бы даже забавно.

И временами было забавно, если все случалось в другой последовательности.

Никогда не было известно, с какой стороны ждать нападения, но тактика постоянно была одной и той же. Боевики сначала открывали автоматный огонь, немного постреляют там, немного постреляют здесь. Потом в дело вступают РПГ, шквал огня; под конец они рассредоточиваются и пытаются улизнуть.

Однажды мы уничтожили группу боевиков в непосредственной близости от больницы. Тогда мы этого не знали, но позже армейская разведка сообщила нам, что командир боевиков кому-то звонил по мобильному телефону, прося прислать новых минометчиков, потому что расчет, обстреливавший госпиталь, только что был убит.

Это подкрепление так и не прибыло. Очень жаль. Мы бы и их тоже убили.

Сегодня все уже знают о «Предаторах»[106], беспилотниках, поставлявших львиную долю разведывательной информации американским войскам во время этой войны. Но вот чего многие не знают, так это то, что у нас были собственные БПЛА — маленькие, запускаемые одним человеком самолетики вроде детских радиоуправляемых игрушек.

Такой аппарат помещается в рюкзаке. Я никогда не управлял такой штукой, но мне кажется, что это очень здорово. Самое сложное в этом деле — по крайней мере с моей точки зрения, — это старт. Самолетик нужно довольно сильно с размаху кинуть в воздух, чтобы он полетел. Оператор запускает двигатель, а затем с руки запускает аппарат; тут нужно своего рода искусство.

Поскольку «рюкзачный» БПЛА летает низко, а его мотор работает довольно громко, его хорошо слышно на земле. Скулящий звук этого самолетика резко отличался от всего остального, и иракцы быстро поняли: это сигнал того, что за ними следят. И они стали принимать меры предосторожности, едва заслышав это жужжание, в результате чего применение этих беспилотников теряло смысл.

Порой обстановка складывалась такая напряженная, что мы вынуждены были задействовать сразу две радиочастоты: одна — для связи с Центром тактических операций, другая — для коммуникации внутри взвода. Эфир был так плотно забит, что сообщения из ЦТО становились помехой.

Поначалу командование приказало нам сообщать о любом контакте с противником, если произошел бой или перестрелка (на официальном языке это называется «боестолкновением»). Но боестолкновения происходили настолько часто, что приказ пришлось пересмотреть, и теперь мы докладывали только о боях, продолжавшихся более часа.

А затем и вовсе докладывать наверх стали только тогда, когда кто-то получал ранение.

База «Шарк» была настоящим раем в это время, местом, где можно было отдохнуть и восстановить силы. Не то чтобы там было сильно уютно: каменный пол и мешки с песком в оконных проемах. Поначалу наши раскладушки стояли практически вплотную друг к другу, и единственным домашним штрихом в этой обстановке были сундучки с откидывающимися крышками. Но нам немного было нужно. Каждый выход занимал три дня, и затем — день отдыха. Я отсыпался, потом остаток дня играл в видеоигры, звонил домой или работал на компьютере. А затем нужно было собирать вещи и готовиться к новому выходу.

Разговаривая по телефону, следовало соблюдать осторожность. Служба операционной безопасности (Operational security — OpSec) была на страже. Нельзя было говорить ни слова о том, что мы делаем, собираемся делать, и особенно о том, что уже сделали.

Все телефонные разговоры записывались. Специальная программа определяла употребление ключевых слов; если их набиралось достаточно, разговор прерывался, а вы почти наверняка получали кучу неприятностей. Когда кто-то сболтнул лишнего насчет наших операций, нам отключили телефонную связь на целую неделю. Это было большим унижением, да и мы пилили этого болтуна. Его потом долго мучили угрызения совести.

Время от времени плохие парни облегчали нам жизнь.

Как-то мы оборудовали огневую точку в деревне рядом с главной дорогой. Это было хорошее место: мы могли с этой точки уложить несколько боевиков, если бы они рискнули пересечь это место во время нападения на больницу.

Внезапно появился коммерческий грузовичок «бонго» — маленький рабочий автомобиль с кабиной и открытым кузовом, в котором может размещаться различное оборудование — быстро двигавшийся по направлению к нашему дому от главной дороги. В кузове у него вместо оборудования были четыре автоматчика, открывшие огонь в тот момент, когда грузовичок пересекал широкий (по счастью) двор.

Я выстрелил в водителя. Грузовик проехал какое-то расстояние и остановился. Пассажир, сидевший в кабине, выпрыгнул и побежал к водительскому месту. Один из моих товарищей застрелил его прежде, чем он смог тронуть машину с места. Мы прикончили их всех.

Вскоре после этого мы заметили самосвал, двигавшийся по главной дороге. Я не обращал на него особого внимания, пока он не свернул с главной дороги по направлению к нашему дому и не поехал прямо на нас.

Мы уже поговорили с хозяином дома и знали, что здесь никто самосвал не водит. И, судя по скорости этой машины, ехала она не для того, чтобы загрузиться здесь каким-нибудь хламом.

Тони выстрелил водителю в голову. Грузовик крутануло, и он врезался в стену расположенного поблизости здания. Вскоре прилетел вертолет и выпустил по самосвалу ракету «хеллфайр»[107]. Она с шипением влетела в кузов, а потом раздался оглушительный взрыв: там была взрывчатка.

Наконец-то у нас есть план

В конце июня армейское командование утвердило план по очистке Рамади от боевиков. В Фаллудже морские пехотинцы методично шли через весь город, преследуя и выдавливая боевиков. Здесь же боевики должны были сами к нам прийти.

Город раскинулся между водными артериями и болотом. Доступ по дорогам был очень ограничен. С севера и запада его окружали Евфрат и канал Хаббания; по одному мосту с каждой стороны было в северо-западной оконечности Рамади. К югу и востоку озеро, болота и мелиорационный канал создавали естественный барьер, отделявший город от сельской местности.

Американские силы должны были войти в город по всему периметру: морская пехота — с севера, а армия — с остальных сторон. Нам следовало создать опорные пункты в различных частях города, продемонстрировав, что мы контролируем ситуацию, и таким образом спровоцировав атаки противника. На вылазки боевиков мы должны были ответить всей имеющейся у нас силой. Затем следовало расширять имеющиеся плацдармы, постепенно устанавливая контроль над всем городом.

В Рамади царила анархия. Здесь не было действующих органов власти, да и законы тоже не существовали. Иностранцы, появлявшиеся в городе, немедленно становились объектом похищения и убийства, даже если их сопровождали конвои бронемашин. Но гораздо хуже приходилось обыкновенным иракцам. Разведка сообщала, что ежедневно в городе случалось до двадцати нападений боевиков на мирных жителей. Не было более быстрого способа быть убитым, чем завербоваться в полицию в Рамади. Коррупция между тем процветала.

Армейские аналитики, изучив ситуацию в городе, разделили всех террористов на три категории: фундаменталисты, связанные с «Аль-Каидой» и аналогичными группами; местные жители, не столь яростные исламисты, но настроенные антиамерикански; и местные криминальные группы, пользующиеся хаосом для своей преступной деятельности.

Представители первой группы никогда не сдавались, и потому должны были быть уничтожены. Это была наша основная цель в предстоящей кампании. Представителей двух остальных групп можно было попробовать убедить уйти, прекратить заниматься убийствами или работать с лидерами местных племен. Да, разработанный план в одной из своих частей предусматривал сотрудничество с местными старейшинами ради замирения этой области. По большому счету, все уже устали от боевиков и от хаоса, связанного с ними, и хотели, чтобы они ушли.

Ситуация и план были гораздо сложнее, чем я здесь описал. Но, по большому счету, все прочее имело мало значения. Не будем вдаваться в нюансы. Что мы видели, что мы точно знали, это то, что масса людей желают нас убить. И мы должны были сражаться за свою жизнь.

Джунди

Был один аспект, в котором план повлиял на нас, и не в лучшую сторону.

Наступление в Рамади предполагалось вести не только силами американских войск. Напротив, новой иракской армии отводилась центральная и передовая роль в возвращении города под власть центрального правительства и в обеспечении его безопасности.

И иракцы были там. Впереди? О, нет. В центре? По сути, да. Но не так, как вы могли бы подумать.

Прежде чем началось наступление, нам приказали оказать помощь в «придании войне иракского лица» — термин, который командование и средства массовой информации использовали, когда хотели сказать, что иракцы играют ведущую роль в наведении порядка в своей стране. Мы тренировали иракские части и, когда было возможно (хотя и не всегда желательно) брали их с собой на операции. Мы работали с тремя различными группами; всех их мы называли «джунди» (арабское слово, которое переводится как «солдат», хотя некоторые были не солдатами, а полицейскими). Не важно, к каким частям они принадлежали — это были убогие бойцы.