Свет в океане Стедман М.

Глава 19

— Если мы сумеем выиграть хотя бы сейчас, то позора удастся избежать, — сказал Блюи.

Сборная Австралии по крикету проиграла дома первые четыре матча традиционного турнира с англичанами сезона 1928–1929 годов, и в марте, когда катер пришел на Янус, в Мельбурне разыгрывался финал. Блюи вводил Тома в курс происходящего, пока они занимались разгрузкой:

— Брэдман заработал свои сто очков. Пока держится. Заставил Ларвуда попотеть, если верить газетам. Тут дело такое — матч продолжается уже четыре дня! Похоже, на этот раз игра будет долгой.

Ральф отправился на кухню передать Люси очередные подарки от Хильды, а Том и Блюи перенесли в сарай последние четыре мешка муки.

— У меня там работает кузен, — сообщил Блюи, ткнув пальцем в логотип производителя на мешке.

— На мукомольном заводе? — уточнил Том.

— Ну да! Думаю, там хорошо платят. И можно взять бесплатно муки сколько хочешь!

— Каждая работа имеет свои плюсы.

— Само собой. Вот у меня — вдоволь воздуха, чтобы дышать, и воды, чтобы плавать, — засмеялся Блюи и обернулся посмотреть, нет ли поблизости шкипера. — Кузен зовет к себе, уверяет, что работы там полно. — Он помолчал и неожиданно добавил как бы между прочим: — Вообще-то мне кажется, что работа бакалейщика ничем не хуже.

На Блюи это совсем не было похоже. Иногда он мог поболтать о результатах ежегодного национального турнира по крикету или похвастаться удачной ставкой на скачках. Он мог вспомнить своего брата Мерва, погибшего в самый первый день Галлиполийской операции, или рассказать что-нибудь о своей овдовевшей матери. Том понял, что последнюю фразу Блюи произнес неспроста.

— А при чем тут бакалейщик?

Блюи пнул ногой мешок, чтобы тот лег ровнее.

— А каково это — быть женатым?

— Что? — опешил Том от неожиданного вопроса.

— Я имею в виду — оно того стоит?

Том сделал вид, что изучает опись доставленных грузов.

— Ты хочешь мне что-то рассказать, Блюи?

— Нет.

— Тебе виднее, — кивнул Том. Если набраться терпения, то со временем все разъяснится. Так всегда бывало.

Блюи поправил еще один мешок.

— Ее зовут Китти. Китти Келли. У ее отца бакалейная лавка. Мы с ней встречаемся.

Том приподнял брови и улыбнулся:

— Поздравляю!

— И я… ну, не знаю… Я подумал… может, нам пожениться? — Заметив, как у Тома изменилось лицо, он поспешил добавить: — Нет-нет, никакой необходимости в этом нет! Ничего подобного! Если честно, мы даже не… я хочу сказать, что отец не спускает с нее глаз. И мать тоже. И братья. А миссис Мьюитт — кузина ее матери, так что сам понимаешь, что это за семья.

Том засмеялся:

— Так в чем проблема?

— Это серьезный шаг. Я понимаю, что рано или поздно все женятся, только как узнать, что настало время…

— Я в этом вряд ли хорошо разбираюсь. Я женился всего один раз и до сих пор привыкаю к новой роли. А почему ты не спросишь Ральфа? Он женат на Хильде с незапамятных времен и вырастил детей. Думаю, он в этом разбирается больше.

— Я не могу спросить у Ральфа.

— Почему?

— Китти считает, что, если мы поженимся, мне придется уйти с катера и начать работать в бакалейном деле. Говорит, боится, что я утону и не вернусь из рейса.

— Оптимизма ей не занимать, верно?

Блюи был явно растерян.

— Нет, серьезно! Каково это — быть женатым? Иметь ребенка и все такое?

Том задумчиво взъерошил волосы, размышляя над ответом и с трудом подыскивая нужные слова.

— На нас вряд ли можно ориентироваться. Семейных пар, которые живут на маяке в полной изоляции, не так много. А если честно, то однозначного ответа я тебе дать не могу: в разные дни по-разному. В браке есть и свои плюсы, и свои минусы. Но в одном можешь не сомневаться — быть мужем намного сложнее, чем быть холостым.

— Мать говорит, что мне еще рано жениться и я сам как несмышленый ребенок.

Том невольно улыбнулся:

— Думаю, она будет говорить то же самое, когда тебе стукнет полтинник. Тут дело вовсе не в разуме, а в чувстве. Доверься тому, что тебе подсказывает сердце, Блюи. — Он помолчал. — Но семейная жизнь отнюдь не простая штука, даже если у тебя хорошая жена. Брак — это долгое плавание, и никогда не знаешь, что тебя ждет впереди. Вступая в брак, ты соглашаешься на все возможные издержки, и пути назад уже не будет.

— Папа, смотри! — В дверях сарая появилась Люси, размахивая плюшевым тигренком, присланным Хильдой. — Он рычит! Слушай! — И она перевернула его, чтобы он зарычал.

Том подхватил ее на руки. Через маленькое окошко было видно, как к ним направляется Ральф.

— Ну ты и везунчик! — сказал Том, щекоча ей шейку.

— Везунчик Люси! — радостно согласилась она.

— А быть отцом? Каково это? — спросил Блюи.

— Сам видишь.

— Нет, я серьезно. Скажи!

Том задумался.

— Это нельзя объяснить, Блюи. Ты не поверишь, с какой легкостью ребенок взламывает всю твою оборону и овладевает душой. И для тебя это полная неожиданность.

— Пусть он порычит, папа! — потребовала Люси. Том ее поцеловал и перевернул игрушку.

— Только не говори никому, ладно? — попросил Блюи и, подумав, добавил: — Хотя все и так знают, что ты не любишь болтать попусту.

С этими словами он повернулся к девочке и тоже шутливо зарычал.

Иногда человеку просто везет. И если короткую соломинку вытягивает другой, не следует винить себя и терзаться сомнениями.

Том прибивал доску, сорванную с курятника ночным ветром. Он полжизни старался бороться с ветрами жизненных невзгод, делая то, что должно.

Вопросы Блюи разбередили старые раны. Но каждый раз, когда Том думал о незнакомке из Партагеза, потерявшей ребенка, перед глазами возникал образ Изабель: она потеряла своих детей и никогда не сможет больше родить. Она понятия не имела о Ханне, когда к острову прибило ялик с Люси, и всего лишь хотела сделать так, как будет лучше для ребенка. И все же! Он понимал, что дело не только в Люси. Изабель испытывала внутреннюю потребность наполнить свою жизнь чем-то, чего Том при всем желании не мог ей дать. Ради того, чтобы быть с ним рядом здесь, она отказалась от всего: от привычного комфорта, любящих родителей, старых друзей. И он снова себе повторял, что не может лишать ее еще и радости материнства.

Изабель устала. Из доставленных припасов она тут же замесила тесто для хлеба и кекса и занялась сливовым вареньем, запасов которого должно было хватить до конца года. Она отлучилась из кухни всего на одно мгновение, которого хватило, чтобы Люси, почувствовав вкусный запах, успела обжечься о раскаленный таз, в котором варились сливы. Ожог был несильным, но никак не давал ей уснуть. Том забинтовал ей ручку и дал немного аспирина, но и к ночи Люси по-прежнему беспокойно ворочалась.

— Я заберу ее с собой на маяк и присмотрю за ней, — предложил Том. — Мне все равно нужно оформить все, что привез катер, а ты совсем выбилась из сил.

Изабель нехотя согласилась.

Подхватив малышку одной рукой, а одеяло и подушку другой, Том осторожно поднялся по ступенькам маяка и положил ребенка на стол с картами.

— Спи, маленькая, — сказал он, но она уже и так дремала.

Том погрузился в колонки цифр, суммируя имевшиеся на острове запасы топлива, а также упаковки с капильной сеткой. Сверху слышался ровный низкий гул вращавшегося механизма, а внизу одиноко светилось окошко в доме.

Он работал почти час, когда что-то заставило его обернуться: на него пристально смотрела Люси, и ее глаза в мягком свете лучились. Встретившись с ним взглядом, Люси улыбнулась, и Том снова невольно поразился, каким чудом была эта девочка — такая прекрасная и беззащитная. Она подняла забинтованную ручку и осмотрела ее.

— У меня рана, папа, — заявила она, нахмурившись, и потянулась к нему.

— Спи, малышка, — отозвался Том и отвернулся, чтобы продолжить работу, но ребенок не отставал.

— Спой мне песенку, папа, — попросила она, продолжая протягивать руки.

Том посадил ее на колени и тихонько покачал.

— Если я начну петь, то тебе приснятся кошмары, Лулу. Песенки умеет петь мама, а не я.

— У меня болит ручка, — сообщила она, показывая на бинт в доказательство.

— Я знаю, зайчонок. — Он осторожно дотронулся губами до бинта. — Скоро все заживет, вот увидишь. — Он поцеловал ее в лоб и погладил светлые волосы. — Ах, Лулу, Лулу! Как же ты оказалась на этом острове? — Он обернулся и бросил взгляд на океан, скрывавшийся в кромешной мгле. — Как же ты оказалась в моей жизни?

Она постепенно засыпала и вскоре затихла у него на руках. Том шепотом, который и сам едва слышал, произнес вопрос, который никак не давал ему покоя:

— Как же тебе удается так на меня действовать?

Глава 20

— Я и понятия не имел, что он пытался со мной связаться.

Том с Изабель сидели на веранде. Он вертел в руках старый потрепанный конверт, адресованный ему в «13-й батальон Австралийских Императорских сил». На конверте почти не осталось свободного места от переадресаций и бездушных штампов «Вернуть отправителю», которым являлся отец Тома эсквайр Эдвард Шербурн. Письмо они получили с катером в июне вместе с извещением о смерти Эдварда.

Последнее было отправлено адвокатской конторой «Черч, Хаттерсли и Парфитт» и содержало сухое изложение фактов. Рак горла, 18 января 1929 года. Несколько месяцев ушло на установление адреса Тома. Все имущество унаследовал брат Тома Сесил, если не считать медальона матери, вложенного в конверт письма от 1915 года, искавшего Тома по всему миру.

Включив маяк, Том негнущимися пальцами распечатал конверт и принялся за чтение письма, написанного суровым и колючим почерком.

Мерривейл

Сидней

16 октября 1915 года

Дорогой Томас!

Пишу это письмо, поскольку узнал, что ты завербовался на фронт. Из меня плохой писатель, но раз ты сейчас так далеко и может случиться всякое, что помешает нам свидеться, другого выхода у меня нет.

Многих вещей я не смогу объяснить, не представив твою мать в дурном свете, но не хочу усугублять и без того плохие отношения, поэтому о чем-то просто умолчу. Я чувствую себя виноватым, что не выполнил одну просьбу, и хочу это исправить. Прилагаю медальон, который твоя мать просила тебе передать, когда уходила. Портрет на нее очень похож. Тогда мне казалось, что тебе лучше ничем не напоминать о ней, и я не стал его отдавать. Решение, что твоя дальнейшая жизнь сложится лучше без напоминания о матери, далось мне нелегко.

Сейчас, когда она скончалась, я считаю, что должен выполнить ее просьбу, пусть и с большим опозданием.

Я старался вырастить тебя хорошим христианином. Я старался дать тебе самое хорошее образование. Надеюсь, мне удалось научить тебя видеть разницу между добром и злом: никакие мирские успехи или удовольствия не стоят потери своей бессмертной души.

Я горжусь твоим решением пойти на фронт добровольцем. У тебя есть чувство ответственности, и после войны я с удовольствием помогу тебе встать на ноги в бизнесе. У Сесила есть деловая хватка, и я рассчитываю, что после моей отставки он достойно сменит меня на посту руководителя фабрики. Не сомневаюсь, что и для тебя в нашем бизнесе найдется хорошее место.

Мне было больно, что о твоем отбытии на фронт я узнал от других. Я бы с радостью посмотрел на тебя в военной форме и проводил, но, видимо, после поисков матери и новости о ее кончине ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Поступай, как считаешь нужным. Если ты решишь ответить на письмо, я буду очень рад. Как-никак ты мой сын, и, пока сам не станешь отцом, ты вряд ли поймешь все, что стоит за этими словами.

Если же ты предпочтешь не отвечать, я приму твой выбор и больше не потревожу. Но все равно я буду молиться, чтобы ты остался цел и невредим и вернулся домой с победой.

Твой любящий отец

Эдвард Шербурн.

Казалось, с момента их последней встречи прошла целая вечность. Как, должно быть, непросто ему было написать такое письмо! Сам факт, что отец пытался связаться с ним после горькой сцены расставания, явился для Тома настоящим потрясением. Он уже не знал, во что и верить. Может, своей нарочитой суровостью отец хотел лишь скрыть кровоточащую рану? Том впервые задумался о том, что за внешней бесчувственностью скрывался человек высоких моральных устоев, уязвленный в самое сердце изменой женщины, которую он любил, и не имевший возможности ни с кем поделиться своей болью.

Том искал мать с вполне определенной целью. Стоя на пороге пансиона в начищенных туфлях и с подстриженными ногтями, он еще раз мысленно повторил давно заготовленную фразу: «Прости меня за все, что случилось». Он вдруг почувствовал себя слабым и неуверенным, совсем как мальчишка, который ждал возможности сказать эти слова целых тринадцать лет. К горлу подкатился комок. «Я только сказал, что видел автомобиль. Что он стоял возле дома. Я не знал…»

Он понял значение этих слов, сказанных без всякой задней мысли, только много лет спустя. Его мать объявили недостойной и изгнали из его жизни. Но паломничество Тома с целью получить прощение было слишком поздним, и она никогда не отпустит ему греха предательства, пусть даже и ненамеренного. Слова обладают способностью повлечь за собой самые нежелательные последствия. И он понял, что своими мыслями лучше никогда и ни с кем не делиться.

Том перевел взгляд на портрет матери в медальоне. Наверное, его любили оба родителя, только каждый по-своему. Он вдруг разозлился на отца. У него даже не было сомнений в своем праве лишить его матери — таком искреннем и таком разрушительном.

Заметив, как от упавшей капли расползлись чернила, Том понял, что плачет. «Пока ты сам не станешь отцом, ты вряд ли поймешь…»

Сейчас возле Тома на веранде сидела Изабель, и до него донеслись ее слова:

— Хотя вы и не виделись так много лет, он все равно был твоим отцом. И второго у человека быть не может. Понятно, что ты расстроился, милый.

Том подумал, что Изабель, наверное, и сама не понимает всю иронию своего утверждения, особенно в их положении.

— Иди сюда, Люси, и попей какао, — позвала Изабель.

Девочка подбежала и взяла чашку обеими руками. Отпив, она вытерла губы рукой и вернула чашку.

— Скок-скок! — весело прокричала она. — Я скачу в Партагез повидать бабушку и дедушку! — И побежала к деревянной лошадке-качалке.

Том снова опустил глаза на портрет в медальоне.

— Я все время считал, что она меня ненавидела, потому что я выдал ее тайну. Я не знал о медальоне… — Он стиснул зубы. — А это бы многое изменило.

— Я не знаю, что тут сказать. А мне так хочется найти нужные слова… чтобы тебе стало легче.

— Мама, я есть хочу! — заявила, вернувшись, Люси.

— С такой беготней неудивительно, — сказала Изабель, подхватывая ее на руки. — Иди-ка сюда. Давай обнимем папу. Ему сегодня грустно. — И она посадила девочку ему на колени, чтобы они могли обе крепко обнять его.

— Улыбнись, папа, — сказала Люси. — Вот так! — показала она, растягивая рот до ушей.

Солнце с трудом пробивалось сквозь тучи на горизонте и дождь, который шел где-то вдалеке. Люси сидела на плечах у Тома, радуясь своему «высокому» положению.

— Туда! — закричала она, показывая пальчиком налево. Том послушно повернул и понес ее к низине. Одна из коз сбежала из огороженного для пастбища загона, и Люси настояла, чтобы ее тоже взяли на поиски.

В бухточке козы не было. Что ж, далеко она не могла уйти.

— Поищем в другом месте, — предложил Том и, вернувшись обратно на поле, спросил: — Куда теперь, Лулу? Выбирай!

— Теперь туда! — показала она на противоположную сторону острова, и они двинулись в путь.

— А какие ты знаешь слова, которые похожи на слово «коза»?

— Стрекоза!

— Верно. А еще?

— Слеза? — предложила девочка.

Том засмеялся.

— А что бывает, когда набегают тучи?

— Дождь.

— Правильно. А что еще, только похоже на слово «коза»? Начинается на букву «Г».

— Гроза! — Он пощекотал ей животик. — «Гроза», «слеза», «коза»… Кстати… Посмотри-ка, Люси, вон туда, возле пляжа.

— Вон она! Бежим, папа!

— Нет, зайчонок. Мы же не хотим ее испугать. Мы подойдем потихоньку.

Отвлекшись на Люси, Том не сразу сообразил, где теперь пасется коза.

— Слезай, малышка. — Он снял Люси с плеч и опустил на траву. — Будь хорошей девочкой и подожди меня здесь, пока я приведу Флосси. Я привяжу ей веревку на шею, и она смирно пойдет за нами.

— Хорошо, Флосси. Пойдем, не упрямься. — Коза подняла голову и отпрыгнула. — Ну же, стой смирно! — Том поймал ее и привязал веревку. — Вот так, хорошо. Лулу… — Обернувшись, он почувствовал, как по спине пробежали мурашки, и тут же понял почему. Люси сидела на небольшом бугорке, где трава росла гуще, чем вокруг. Обычно он старался избегать этой части острова, которая казалась ему мрачной, каким бы солнечным ни выдался день.

— Смотри, папа, я нашла где посидеть! — с гордостью сообщила Люси.

— Люси, немедленно встань! — закричал он, не сдержавшись.

Личико Люси скривилось, из глаз брызнули слезы, и она разревелась — на нее никогда раньше не кричали.

Том подбежал к ней и подхватил на руки.

— Прости меня, Люси, я не хотел тебя испугать, — успокаивающе произнес он, стыдясь своей несдержанности. Все еще нервничая, он отошел на несколько шагов в сторону. — Это плохое место, чтобы сидеть, малышка.

— А почему? — не успокаивалась она. — Это мое место! Оно волшебное.

— Просто… — Он положил ее головку на сгиб руки и повторил, целуя в макушку: — Просто это плохое место, чтобы сидеть, моя радость.

— Я плохая? — поинтересовалась Люси, явно сбитая с толку.

— Нет, не плохая. Все хорошо. — Он поцеловал ее в щеку и убрал наверх прядь волос, упавшую ей на глаза.

Но впервые за все эти годы он вдруг отчетливо ощутил, что те же самые руки, что держат сейчас Люси, опускали в могилу тело ее отца. Закрыв глаза, он припомнил, как это было, и ему показалось, что Люси весит гораздо больше, чем то мертвое тело.

Он почувствовал, что Люси теребит его за щеку.

— Папа, посмотри на меня! — попросила она.

Он открыл глаза, посмотрел на нее и, сделав глубокий вдох, произнес:

— Пора отвести Флосси домой. Ты возьмешь веревку?

Девочка кивнула, и он, намотав веревку ей на руку, посадил Люси на бедро и зашагал вверх по холму.

Тем же вечером Люси, прежде чем залезть в кресло, обернулась к Тому:

— Это хорошее место, чтобы сидеть, папа?

Он чинил дверную ручку и ответил, не отрываясь от работы:

— Да, это хорошее место, Лулу.

Когда вошедшая Изабель хотела сесть рядом с ней, Люси закричала:

— Нет, мама, не садись! Это плохое место, чтобы сидеть!

Изабель засмеялась:

— Но я всегда здесь сижу, милая. Это очень удобное место.

— Это плохое место. Папа, скажи!

— О чем это она, папа?

— Я потом тебе расскажу, — пообещал он и взял отвертку, надеясь, что Изабель забудет.

Но она не забыла.

Уложив Люси в кроватку, Изабель снова спросила:

— Что это за странные разговоры насчет места, где сидеть? Она снова разволновалась, когда я села на кровать рассказать сказку на ночь. Сказала, что ты очень рассердишься.

— Она просто придумала такую игру. Завтра наверняка все забудет.

Но Люси вызвала к жизни призрак Фрэнка Ронфельдта, и теперь его лицо неизменно возникало перед глазами Тома, стоило ему посмотреть в сторону могил.

«Пока ты сам не станешь отцом…» Он много думал о матери Люси, но только сейчас в полной мере осознал, какое святотатство совершил по отношению к ее отцу. Из-за Тома никакой пастор или священник не мог отслужить подобающую службу по усопшему, и даже память о нем не сохранится в сердце Люси, а любой отец имел право хотя бы на это. Всего лишь мгновение и несколько футов земли отделяли Люси от Ронфельдта и всех поколений ее предков. Том похолодел при мысли, что мог стать убийцей родственников человека, который дал жизнь Люси. А исключать такого было нельзя. И неожиданно из закоулков сознания всплыли осуждающие лица убитых им на войне врагов, которые он так старательно пытался похоронить в глубинах своей памяти.

На следующее утро, когда Изабель и Люси отправились в курятник за яйцами, Том решил прибраться в гостиной, собрать карандаши Люси в оловянную коробку из-под печенья и сложить в стопку разбросанные книги. Среди них он обнаружил Псалтырь, который Ральф подарил Люси на крещение, и Изабель часто читала ей оттуда выдержки. Том полистал тонкие страницы, украшенные по углам золотым тиснением, и наткнулся на псалом 36. «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут».

В дверях показалась Изабель и устроившаяся у нее на закорках Люси — обе чему-то весело смеялись.

— Вот это чистота! Неужели у нас побывали эльфы? — спросила Изабель.

Том захлопнул книгу и положил сверху стопки.

— Решил помочь навести порядок, — пояснил он.

Через несколько недель сентябрьским днем Ральф и Том, закончив разгрузку, присели отдохнуть у сарая. Блюи был на катере и чинил заедавшую якорную цепь, а Изабель с Люси пекли на кухне имбирные пряники.

Мужчины устали и потягивали пиво, глядя на первые робкие лучи весеннего солнца.

Том уже давно решил поговорить с Ральфом и заранее продумал, как выйти на нужную ему тему. Откашлявшись, он спросил:

— Ты когда-нибудь… поступал плохо, Ральф?

Старик бросил на Тома удивленный взгляд:

— Это еще что за вопрос, черт возьми?

Несмотря на подготовку, Том с трудом подбирал слова и говорил запинаясь.

— Я имею в виду… в общем… что ты делаешь, если поступил неправильно? Как исправляешь ошибку? — Том не сводил глаз с черного лебедя на этикетке бутылки и старался не выдавать волнения. — Если она серьезная?

Ральф отхлебнул пива и медленно кивнул, глядя на траву:

— Ты о чем-то конкретном? Решай сам: я не из тех, кто любит совать нос в чужие дела.

Том сидел, не шевелясь и представляя, какое испытает облегчение, если расскажет правду о Люси.

— У меня умер отец, и его смерть заставила задуматься, что я сделал неправильного в жизни и как это исправить. — Том уже собирался продолжить, но тут перед глазами возникла картина, как Изабель обмывала тельце мертворожденного сына, и он замялся. — Я даже не знаю их имен… — Том сам удивился, как быстро услужливая память подсказала ему выход, заменив одну вину другой.

— Имен кого?

Том помолчал, будто в последний раз взвешивая, стоит ли нырнуть с крутого обрыва, и сделал глоток пива.

— Людей, которых я убил. — Слова прозвучали тяжело и веско.

— Это война. Там или убиваешь сам, или убьют тебя, — рассудительно отозвался Ральф.

— Чем больше проходит времени, тем безумнее кажется все, что я делал. — Том начал задыхаться, физически ощущая себя в западне и чувствуя, как безжалостно сжимаются тиски мучивших его годами мыслей, наполненных виной и раскаянием.

Ральф не шевелился, ожидая продолжения. Том, охваченный дрожью, резко к нему повернулся:

— Господи Боже! Я просто хочу поступить правильно, Ральф! Скажи мне, правильно — это как? Я больше так не выдержу! — Он всхлипнул и с яростью грохнул бутылкой о землю. Та угодила в камень и разлетелась на мелкие осколки.

Ральф обнял его за плечо:

— Ну-ну, успокойся! Я пожил на этом свете куда больше тебя и видел всякое. Добро и зло иногда так переплетены вместе, что похожи на клубок змей, отделить которые друг от друга возможно, только убив всех, но может быть уже слишком поздно.

Ральф помолчал, не сводя с Тома глаз.

— Вопрос в том, есть ли смысл ворошить прошлое. Время нельзя повернуть вспять. — Фраза, произнесенная нейтральным тоном и не содержавшая ни оценки, ни осуждения, все равно больно кольнула Тома в самое сердце. — Господи, да самый верный способ заставить парня свихнуться — это позволить ему вечно переделывать сделанное.

Ральф потер палец.

— Будь у меня сын, я бы гордился, окажись он хоть наполовину таким, как ты. Ты хороший человек, Том. И счастливый, с такой женой и дочкой. Думай только о том, как сделать их жизнь лучше. Парень на небесах дал тебе второй шанс, и я думаю, что ему не так важно, что ты сделал или не сделал раньше. Живи настоящим. Исправь то, что сегодня еще можно исправить, и оставь остальное в прошлом. И пусть об этом болит голова у ангелов, дьяволов или кого там еще, кто за это отвечает.

— А горечь? От горечи-то никуда не деться! Она разъедает душу как рак, если ничего не сделать, — пробормотал Том, мысленно продолжая разговор с Ральфом.

На следующий день после беседы со шкипером он сидел с Люси в зеркальном коконе световой камеры и полировал латунные детали, а девочка понарошку угощала конфетами тряпичную куклу.

— А у Ляли папа тоже ты? — поинтересовалась она, поднимая на Тома лучистый взгляд голубых глаз.

Том остановился.