Свет в океане Стедман М.

Глава 23

Загадка исчезновения Фрэнка Ронфельдта с ребенком широко обсуждалась во всей округе. Некоторые находили в этом подтверждение той очевидной истины, что никаким бошам нельзя доверять: Фрэнк оказался шпионом, и после войны его отозвали обратно в Германию. А то, что он австриец, дела не меняло.

Другие, знакомые с коварным нравом океана, не видели в исчезновении никакой тайны. «О чем он только думал, когда пустился в море в наших-то водах? Совсем, что ли, съехал с катушек? Да с такими течениями никто не продержится и пяти минут!» В целом преобладало мнение, что Господь тем самым выразил свое недовольство Ханне по поводу выбора супруга. Прощать, конечно, нужно, но если припомнить, что вытворяли его соплеменники…

Награда, обещанная стариком Поттсом, лишила покоя немало людей далеко вокруг, начиная от Голдфилдса на севере и заканчивая Аделаидой на востоке. Они рассчитывали, что смогут легко разбогатеть, стоит им предъявить выброшенную на берег доску и сопроводить находку правдоподобной выдумкой. В первые месяцы Ханна жадно выслушивала бесконечные рассказы о ялике, который якобы видели, и крике младенца, донесшемся до берега с моря в ту роковую ночь.

Со временем даже ее столь жаждавшее чуда сердце не могло не замечать явных неувязок в подобных рассказах. Стоило ей сказать, что одежда, будто «найденная» на берегу, отличалась от той, в чем была Грейс в ту ночь, как претендент на награду неизменно вступал в спор: «Подумайте! Вы наверняка так расстроены, что просто забыли! Разве можно это точно помнить?» Или: «Вам наверняка станет легче, миссис Ронфельдт, если вы не будете отрицать очевидного». Затем Гвен, не обращая внимания на их недовольство, благодарила за приезд и выпроваживала из гостиной, снабдив несколькими шиллингами на обратный путь.

В январе снова расцвели стефанотисы, насыщая воздух сладковатым густым ароматом, и еще больше похудевшая Ханна Ронфельдт по-прежнему, как будто совершая ритуал, посещала полицейский участок, берег и церковь, правда, уже не так часто.

— Совсем тронулась, — пробормотал констебль Гарстоун, провожая ее взглядом.

Даже преподобный Норкеллс посоветовал ей проводить меньше времени в каменном полумраке церкви и «поискать Господа в жизни вокруг».

Через пару дней после празднования юбилея маяка Ханна лежала ночью с открытыми глазами и вдруг услышала, как скрипнули ржавые петли почтового ящика. Она посмотрела на часы: три часа ночи! Может, это опоссум? Ханна поднялась и осторожно выглянула из-за шторы в окно, но ничего не увидела. Луна висела низко, кругом темно, и только на небе тускло светились звезды. Снова стукнула дверца почтового ящика, на этот раз от порыва ветра.

Она зажгла фонарь и осторожно направилась к входной двери, стараясь не шуметь и не разбудить сестру и совсем не думая о змеях, которые могут затаиться в кромешной мгле, подстерегая лягушек и мышей.

Дверца почтового ящика тихонько раскачивалась, и было видно, что внутри что-то лежит. Посветив, Ханна увидела маленький продолговатый сверток. Она его вынула. Размером с ладонь, обернут в коричневую бумагу. Она обернулась, пытаясь понять, как он туда попал, но вокруг царила кромешная тьма. Вернувшись в спальню, она разрезала ножницами бечевку.

Посылка была адресована ей и надписана уже знакомым аккуратным и ровным почерком.

Внутри оказался какой-то предмет, завернутый в несколько слоев газетной бумаги и издававший при каждом движении непонятный звук. Наконец обертка была снята, и при свете лампы тускло блеснула серебряная погремушка, которую ее отец заказывал в Перте в подарок внучке. Ошибки быть не могло: она узнала ангелочков, выгравированных на ручке. Рядом лежала записка.

С ней все в порядке. Ее любят, и о ней заботятся. Пожалуйста, помолитесь за меня.

Ни слова больше. Ни даты, ни инициалов, ни подписи.

— Гвен! Гвен, вставай! — Она забарабанила в дверь спальни сестры. — Посмотри! Она жива! Грейс жива! Я была уверена!

Гвен со вздохом поднялась, готовясь выслушать очередную фантазию, порожденную больным воображением сестры. Однако при виде погремушки ее отношение моментально изменилось: она сама заказывала ее с отцом в ювелирной лавке в Перте и обсуждала узор с серебряных дел мастером. Она осторожно взяла погремушку в руки, будто та была яйцом, из которого вот-вот могло вылупиться чудовище.

Ханна сквозь слезы улыбалась, блуждая взглядом по комнате.

— Я же говорила! Моя любимая Грейс! Она жива!

Гвен положила ей руку на плечо.

— Давай сохранять спокойствие, Ханна. Завтра утром мы заедем к отцу и попросим сходить с нами в полицию. Там наверняка знают, что нужно сделать. А теперь постарайся уснуть. Завтра нам всем понадобится свежая голова.

О сне не могло быть и речи. Ханна ужасно боялась, что стоит ей закрыть глаза, как все исчезнет. Она отправилась на задний дворик и, устроившись на качелях, где когда-то сидела с Фрэнком и Грейс, принялась разглядывать мириады звезд, светивших на небе. Своим ровным светом они действовали успокаивающе и вселяли надежду. Конечно, в своем бесконечном величии им не было дела до коротких мгновений людских жизней. И все же у нее была погремушка, которая вселяла надежду. Это уж точно никакая не мистификация, а настоящий талисман любви — символ отцовского прощения, который держали в руках и ее дочь, и те, кто ее любил. Ей вспомнился курс античного искусства и миф о Персефоне и Деметре, который вдруг обрел черты реальности и претворился в жизнь: как и в мифе, ее дочь возвращалась из небытия.

Она чувствовала — нет, знала! — что кошмару, в котором она пребывала все последние годы, наступает конец. Когда Грейс окажется рядом, жизнь снова обретет смысл и они обе испытают счастье, которого были лишены так долго. Ханна поймала себя на мысли, что улыбается забавным воспоминаниям: как Фрэнк пытался поменять подгузник; как отец изо всех сил старался сохранять спокойствие, когда его внучка отрыгнула съеденное прямо на рукав его лучшего костюма. Впервые за долгие годы ее душа пела. Только бы дождаться утра!

Чтобы не позволить сомнениям прокрасться в душу, Ханна принялась вспоминать всякие мелочи: как волосики на затылке у Грейс были жиже, чем на макушке, потому что терлись о пеленку; какие крошечные беловатые лунки были у основания ноготков на пальчиках. Она бережно хранила в памяти все мельчайшие детали, и только ее душа знала о дочери все до последней капли. И ее безмерная любовь приведет малютку домой и защитит от всех невзгод.

Город наводнили слухи. Нашли куклу. Нет, детское зубное кольцо. Нечто, что подтверждало смерть младенца. Нечто, что подтверждало, что ребенок жив. Малютку убил отец. Кто-то убил отца. Передаваясь из уст в уста в продуктовых лавках, кузнице и церкви, слухи обрастали новыми подробностями и вымыслами, причем рассказчики многозначительно прикладывали палец к губам, чтобы особо подчеркнуть конфиденциальность и достоверность сообщенных ими сведений.

— Мистер Поттс, мы отнюдь не подвергаем сомнению, что эта вещь принадлежит вам. Но вы, надеюсь, согласитесь, что это никак не подтверждает тот факт, что ребенок жив. — Сержант Наккей старался успокоить пунцового от ярости Септимуса, который стоял перед ним, задрав подбородок и выпятив грудь, будто боксер перед решающей схваткой.

— Вы должны провести расследование! Почему кто-то ждал все эти годы и объявился только теперь? Да еще посреди ночи? И не потребовал награды? — Его седые усы на фоне побагровевшего лица казались совсем белыми.

— Со всем уважением, откуда, черт возьми, мне знать?

— Я попрошу вас следить за своим языком! Здесь дамы!

— Прошу прощения. — Наккей облизнул пересохшие губы. — Мы проведем расследование, могу вас заверить.

— И что вы предпримете? — осведомился Септимус.

— Я… мы… даю вам слово!

У Ханны защемило сердце. Значит, все останется по-прежнему. И все же она стала ложиться еще позже и постоянно проверяла почтовый ящик, надеясь найти в нем новую весточку.

— Берни, сделай мне снимок этого, — попросил констебль Линч в фотоателье Гутчера и, вынув из войлочного мешка серебряную погремушку, положил ее на прилавок.

— С каких это пор тебя интересуют младенцы? — поинтересовался Берни Гутчер, недоверчиво на нее покосившись.

— С тех пор, как занимаюсь вещдоками! — ответил полицейский.

Пока фотограф готовил оборудование и делал снимок, Линч разглядывал развешанные по стенам фотографии с образцами разных рамок и ракурсов. Его взгляд равнодушно скользил по снимкам, среди которых были футбольная команда, Гарри Гарстоун с матерью, Билл и Виолетта Грейсмарк с дочерью и внучкой.

Через несколько дней на доске объявлений возле полицейского участка появилась фотография погремушки, снятой на фоне линейки. Всем, кто узнает игрушку, предлагалось незамедлительно сообщить об этом в полицию. Рядом висело объявление, что Септимус Поттс, эсквайр, выплатит вознаграждение уже в три тысячи гиней за информацию, которая приведет к нахождению его внучки Грейс-Эллен Ронфельдт, и гарантирует при этом полную конфиденциальность.

В этих краях за тысячу гиней можно было купить целую ферму. А что можно сделать на три тысячи гиней, не позволяла вообразить даже самая богатая фантазия.

— Ты уверен? — снова спросила Блюи мать, нервно расхаживая по кухне, так и не сняв бигуди, в которых спала. — Подумай хорошенько!

— Нет, не уверен. Не совсем уверен, ведь это было так давно! Но я никогда раньше не видел ничего блестящего в колыбели. — Он с трудом скрутил сигарету дрожавшими пальцами и неловко чиркнул спичкой. — Мам, что мне делать? — На лбу под рыжими кудрями проступили капельки пота. — Я хочу сказать, что, может, есть другое объяснение. А может, мне показалось. — Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым. — Наверное, надо подождать до следующей поездки на Янус и поговорить с ним, как мужчина с мужчиной.

— Скорее, как тряпка с мужчиной. Если это и есть твой план, то у тебя даже меньше мозгов, чем я думала! Три тысячи гиней! — Она сунула ему под нос три растопыренных пальца. — Да ты и за сто лет столько не заработаешь на своей проклятой лодке!

— Но речь идет о Томе! И Изабель! Как будто они могли совершить что-то недостойное! И даже если это та же самая погремушка, ее запросто могло выбросить на берег, а они ее просто нашли. Ты даже не представляешь, что приносят волны. Однажды Том нашел даже мушкет! И коня-качалку!

— Неудивительно, что Китти Келли дала тебе от ворот поворот! Ни на йоту честолюбия, ни на йоту здравого смысла!

— Мам! — обиженно произнес уязвленный Блюи.

— Надень чистую рубашку. Мы идем в полицейский участок.

— Но это Том, мам. Он мой друг!

— Три тысячи расчудесных гиней! И если ты не поторопишься, то тебя точно опередит старый Ральф Эддикотт, который все расскажет первым. А Китти Келли уже не станет воротить нос от парня с такими-то деньжищами, — добавила она. — А теперь причешись и выброси эту проклятую сигарету!

Глава 24

Заметив приближавшийся к острову «Уинворд спирит», который появился сразу после циклона, пронесшегося над западным побережьем Австралии, Том не поверил своим глазам. Он позвал Изабель, чтобы убедиться, что ему не мерещится. Они вернулись на Янус всего неделю назад, и катер должен был появиться только в середине марта, когда им предстояло отбыть на материк и на маяк в Пойнт-Мур. Может, у катера забарахлил двигатель во время рейса в другой пункт назначения? А может, Ральф или Блюи поранились, когда боролись со штормом?

Волнение на море было таким сильным, что экипажу пришлось проявить незаурядное мастерство, чтобы пришвартоваться.

— В шторм сгодится любой порт, верно, Ральф? — окликнул Том, стараясь перекричать свист ветра, когда катер встал бортом к причалу, но старик ничего не ответил.

Увидев на корме вместо Блюи Невилла Уитниша, Том удивился еще больше. Затем показались четверо полицейских.

— Господи, Ральф, что случилось?

И снова Ральф не ответил. По спине Тома пробежали мурашки. Он перевел взгляд на склон, ведущий к дому, и увидел, как Изабель пятится назад. Один из полицейских спрыгнул на пристань и пошатнулся, еще не привыкнув к твердой почве под ногами. Остальные последовали за ним.

— Томас Эдвард Шербурн?

— Он самый.

— Сержант Спрэгг, полиция Албани. Это мой помощник констебль Страгнелл, сержант Наккей и констебль Гарстоун. Они из полицейского участка в Партагезе. Думаю, вы знакомы.

— Нет.

— Мистер Шербурн, мы прибыли сюда по делу Фрэнка Ронфельдта и его дочери Грейс.

Это был настоящий удар под дых — Том не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Шея онемела, а лицо стало мертвенно-бледным. Это был как сигнал к атаке после долгих дней ожидания в окопах.

Сержант вытащил из кармана листок, который тут же затрепетал на шквальном ветру, и показал Тому, держа в обеих руках:

— Вы узнаете это, сэр?

Том взял фотографию погремушки и, затягивая с ответом, снова взглянул на склон: Изабель исчезла. Наступил момент истины — потом уже ничего нельзя будет изменить.

Том глубоко вздохнул и медленно выдохнул, будто освобождаясь от тяжести, а потом закрыл глаза и опустил голову. На его плечо легла чья-то рука.

— Том! Том, сынок… Что, черт возьми, все это значит?

Пока полиция допрашивала Тома, Изабель пошла к маленьким деревянным крестам у скал. Кусты розмарина расплывались перед глазами, совсем как мысли, которые постоянно разбегались, и их никак не удавалось удержать в голове. Она с содроганием вспоминала недавнюю сцену. Самый низкорослый из полицейских — и самый молодой — с торжественным видом показал ей фотографию и не мог не заметить, как у нее округлились глаза и перехватило дыхание.

— Эту погремушку кто-то послал миссис Ронфельдт на прошлой неделе.

— На прошлой неделе?!

— Судя по всему, тот же самый человек, который написал ей письмо два года назад.

Последнее замечание окончательно сбило ее с толку.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, когда поговорим с вашим мужем, а пока попросили бы вас… — он смутился, — далеко не уходить.

Перед Изабель открывался вид со скал: вокруг столько воздуха, а дышать становилось нечем, стоило подумать о Люси, которая спала после обеда, пока ее отца в соседней комнате допрашивала полиция. Ее заберут. Мысли беспорядочно скакали: надо спрятать ее где-нибудь на острове. Она… она могла бы уплыть с ней на лодке! Изабель быстро прикинула: спасательная шлюпка была готова к выходу в море в любую минуту. Но куда она ее увезет? Это не имело значения! Она могла бы забрать девочку и уплыть с ней до того, как их хватятся. И если их подхватит верное течение, то их понесет на север… Она представляла, как они добираются до берега, пусть и далеко от Перта, здоровые и невредимые. Но тут же здравый смысл подсказывал, что течение может оказаться южным, и тогда их ждет неминуемая смерть в Южном океане. Изабель лихорадочно обдумывала другие варианты. Она могла бы поклясться, что ребенок ее собственный и к берегу прибило ялик с двумя мертвыми телами и они оставили себе только погремушку. Она цеплялась за любую возможность придумать выход, даже самую призрачную.

И снова в голову пришла навязчивая мысль: «Надо спросить у Тома, что делать», которая тут же сменилась горьким осознанием, что все это его рук дело. К горлу подступил комок, совсем как той ночью после известия о гибели Хью, когда она проснулась и подумала: «Надо сообщить Хью об этой ужасной трагедии».

Постепенно она осознала всю безвыходность положения, и страх уступил место гневу. Почему? Почему он не оставил все так, как есть? Том должен защищать свою семью, а не разрушать ее! Отчаяние будило загнанные глубоко внутрь темные силы, которые, проснувшись, затуманивали ее сознание и овладевали им. Ее мысли поглощала черная мгла: он планировал это целых два года! Как же мог он лгать ей и отнимать ребенка? Она вспомнила, как Ханна Ронфельдт дотронулась до его руки, и задалась вопросом: а что же действительно между ними было? К горлу снова подступила тошнота, и Изабель скорчилась от сильных приступов рвоты.

В сотнях футов внизу океан с ревом обрушивался на скалы, вздымая фонтаны брызг до самой вершины утеса, на котором стояла Изабель. Кресты, покрытые каплями соленой воды, потемнели, а платье пропиталось влагой.

— Иззи! Изабель! — донесся крик Тома, принесенный порывом ветра.

В воздухе, нарезая круги, парил буревестник, который неожиданно сорвался вниз и выхватил из бушующей пучины рыбину. Однако шторм и удача оказались не на его стороне, и рыба, рванувшись, выскользнула из клюва птицы и упала в волны.

В нескольких сотнях ярдов показался Том. Буревестник продолжал парить в воздушных потоках, зная, что в бурлящих водах рыба, не успевшая укрыться среди глубоких рифов, может стать легкой добычей.

— У нас мало времени, — сказал Том и привлек ее к себе. — Люси проснется с минуты на минуту.

Полиция допрашивала его целый час, и теперь двое полицейских, вооружившись лопатами, направлялись к старым захоронениям на другом конце острова.

Изабель внимательно рассматривала его лицо, будто видела впервые.

— Полицейский сказал, что кто-то послал Ханне Ронфельдт погремушку…

Он выдержал ее взгляд, но промолчал.

— …что кто-то ей написал два года назад и сообщил, что ребенок жив. — Не дождавшись никакой реакции, она невольно отшатнулась и с круглыми от ужаса глазами воскликнула с болью: — Том! Как ты мог?!

— Я должен был что-то сделать, Иззи. Видит Бог, я пытался объяснить. Я просто хотел, чтобы она знала, что ее дочь в безопасности.

Изабель смотрела на него с таким видом, будто пыталась разобрать смысл долетевших издалека слов, хотя он стоял так близко, что развевающиеся на ветру пряди ее волос касались его лица.

— Я доверяла тебе, Том. — Придерживая волосы руками, она устремила на него полный боли взгляд. — Господи, что же ты с нами сделал? Что ты сделал с Люси?

Его плечи опустились, но во взгляде читалось облегчение. Она убрала руки, волосы упали на лицо как траурная вуаль, и она зарыдала:

— Два года! Неужели все было ложью целых два года?

— Ты же видела эту бедную женщину! Ты сама видела, что мы сделали!

— Неужели она значит для тебя больше, чем наша семья?

— Но Люси не наш ребенок, Изз!

— Она единственный ребенок, который у нас был! Что же с ней станет?!

Том взял ее за руки:

— Послушай! Сделай то, что я скажу, и с тобой все будет в порядке. Я сказал им, что во всем виноват только я, понятно? Я сказал, что оставить Люси было моей идеей, сказал, что ты была против, но я настоял. Если ты будешь придерживаться этой версии, никто тебя не тронет… Нас отвезут в Партагез, Иззи, и я обещаю, что защищу тебя. — Он притянул ее к себе и коснулся губами ее макушки. — Что будет со мной, не важно. Я знаю, что меня ждет тюрьма, но когда я выйду, мы все еще…

Она вдруг вырвалась и принялась колотить кулаками по его груди.

— «Мы»? Никаких «нас» больше нет, Том. После всего, что ты сделал! — Он не пытался ее остановить. — Ты сделал свой выбор. Тебе абсолютно наплевать и на Люси, и на меня. Поэтому… — она запнулась, подбирая слова, — не рассчитывай, что отныне мне есть дело до твоей судьбы!

— Изз… успокойся. Ты сама не понимаешь, что говоришь.

— Не понимаю? — В ее голосе зазвучали истерические нотки. — У меня отбирают дочь! Неужели до тебя не доходит? То, что ты совершил… нельзя простить!

— Господи, Изз…

— Лучше бы ты убил меня, Том. Это лучше, чем убить нашего ребенка! Ты просто чудовище! Безжалостное и бессердечное!

Эти хлесткие слова больно ранили Тома. Он заглянул ей в лицо, надеясь найти в нем хоть какие-то признаки любви, в которой она так часто ему клялась, но видел только неистовое бешенство, сопоставимое с яростью бушевавшего вокруг океана.

Буревестник вновь спикировал в волны и через мгновение торжествующе взмыл с добычей. На этот раз он прочно держал рыбу в клюве, и было видно только ее голову, беспомощно разевавшую рот.

— Волны слишком большие, чтобы выходить в океан, — сообщил Ральф сержанту Наккею.

Сержант Спрэгг — старший полицейский чин из Албани — настаивал на том, чтобы отплыть немедленно.

— Если ему уж так не терпится, пусть плывет сам! — отрезал шкипер.

— Что ж, тогда пусть Шербурн сидит на катере под охраной. Я не собираюсь потакать тому, чтобы он сговаривался с женой. Благодарю покорно! — не унимался Спрэгг.

Сержант Наккей взглянул на Ральфа и приподнял брови. Презрительная усмешка, скривившая его губы, красноречиво свидетельствовала о его отношении к коллеге.

Ближе к вечеру у катера появился Невилл Уитниш.

— В чем дело? — поинтересовался у него констебль Страгнелл, весьма серьезно воспринявший приказ охранять арестованного.

— Шербурн должен передать мне дела. Ему надлежит подняться со мной на маяк. — Отличаясь немногословностью, Уитниш вообще редко открывал рот, но всегда говорил тоном, не допускающим возражений.

Не зная, как следует поступить, Страгнелл все же нашелся:

— Ладно, только я буду его сопровождать.

— Вход на маяк посторонним запрещен! Предписание Содружества. Я сам приведу его назад, когда мы закончим.

Том и смотритель молча дошли да башни маяка, и только у двери Том тихо поинтересовался:

— К чему все это? Ты можешь обойтись и без меня.

— Никогда не видел, чтобы маяк содержался в таком идеальном порядке! Что ты там еще натворил, меня не касается. Но ты наверняка захочешь попрощаться. Я подожду внизу, — пояснил он и отвернулся, глядя в круглое окно на бушующий океан.

И Том — в последний раз! — поднялся по сотням ступенек. В последний раз он сотворил волшебство превращения серы и мазута в ослепительный огонь. В последний раз он послал сигнал морякам на многие мили вокруг: «Будьте осторожны!»

К следующему утру шторм стих, и небо снова сияло безмятежной синевой. На пляжах виднелись желтые пятна пены и выброшенные волнами водоросли. Когда катер отчаливал от причала и выходил в океан, путь ему указывала стая дельфинов, игравших перед носом судна, то удаляясь от него, то совсем близко. Изабель с опухшими и заплаканными глазами сидела в одном углу каюты, а Том — в другом. Полицейские обсуждали график дежурств и чем лучше чистить ботинки, чтобы они блестели. На корме полусгнивший брезент источал тошнотворный запах своего ужасного содержимого.

Люси, сидя на коленях у Изабель, снова спросила:

— А куда мы плывем, мама?

— Обратно в Партагез, мое солнышко.

— А зачем?

Изабель бросила на Тома красноречивый взгляд.

— Я не знаю зачем, Люси. Но так надо. — И она еще крепче прижала ее к себе.

Потом девочка сползла с колен матери и забралась на колени к Тому. Он крепко держал ее, стараясь запечатлеть в памяти как можно больше: запах волос, форму маленьких пальчиков, дыхание, которое становилось слышным, когда она тыкалась ему в лицо.

Остров постепенно удалялся, превращаясь в свою миниатюрную копию, и наконец совсем исчез. Он остался только в памяти, и ассоциации, которые он вызывал у разных людей, вспоминавших о нем, совсем не похожи.

Том смотрел на Изабель и пытался поймать ее взгляд. Ему хотелось увидеть на ее лице ту улыбку, которая так часто напоминала ему свет маяка на Янусе — верный, надежный и вселяющий уверенность, что в этом мире он не одинок и не потеряется. Но свет погас, и теперь ее лицо казалось чужим и лишенным жизни.

Он отмерял свой путь на материк вспышками провожающего его маяка.