Троечник Вайнин Валерий

– Гитлер капут, – отозвалась медсестра. – Если сама не сможет, первого октября приходи. С её паспортом.

Пацан, потоптавшись, исчез. После нескольких мгновений тишины пациентка в брючном костюме, поменяв местами скрещенные ноги, возмутилась:

– Кошмар с этими лекарствами! Слава Богу, мы в Москве окопались, а что в провинции творится… – Она безнадёжно махнула рукой.

Антон придвинул к себе амбулаторную карту.

– Ладно, больничный закрываем… э-э… Лепова Галина Ивановна… – Он в недоумении воззрился на медсестру. – Это ещё кто? У нас тут Лепко Раиса Васильевна. Или у меня что-то с головой?

Пациентка хихикнула.

Медсестра поднесла карту к носу.

– Эта Юлька из регистратуры… патлы ей отчекрыжу! Айн момент! – Размахивая «неправильной» картой, Надежда Фёдоровна строевым шагом вышла за дверь, и зычный её голос донёсся из коридора: «Хоть по очереди, хоть по записи – ждите! Доктор не двужильный!»

Пациентка томно закатила припухшие глаза.

– Бардак такой же, как в нашем издательстве.

– Не смею спорить, – вздохнул Антон. – Расстегните-ка пиджак и приподнимите кофточку, Раиса Васильевна. Пощупаю ваш желудок.

– Надо ли, Антон Алексеевич? Раз уж я такая непутёвая. – Однако пиджак она расстегнула и обнажила студенистую часть своего фасада. – Ну, разве что для очистки совести.

Когда Антон стал пальпировать живот пациентки, та вскрикнула.

– Больно здесь? – обеспокоился Антон.

– Нет, – хихикнула дама, – щекотно.

– А здесь?

– Ничуть, Антон Алексеевич. Когда пальцы ваши меня касаются, я как будто в невесомости и никаких болезней вообще не существует. Надеюсь, вы не думаете, что я вас завлекаю?

Они оба рассмеялись.

– Ладно, – подытожил Антон, – дайте ваш больничный.

Дама протянула ему извлечённый из сумочки зеленоватый бланк. Пока Антон делал в нём необходимые пометки и ставил подпись, вернулась медсестра. Она молча шмякнула на стол доктору заменённую амбулаторную карту. Пациентка полюбопытствовала:

– Как там Юлька из регистратуры? Патлы её в порядке?

Надежда Фёдоровна хмура кивнула.

– Теперь – да.

У двери пациентка задержалась.

– Желаю вам, Антон Алексеевич, питаться лишь морковным соком и цветочной пыльцой.

– А вам, Раиса Васильевна, – парировал Антон, – я желаю трижды в день поглощать бисквитный торт и заедать его взбитыми сливками.

– Аминь! – хихикнула дама. – По-моему, дорогуша, помрёшь годом раньше, годом позже – один чёрт. Таково моё кредо.

Антон посмотрел на неё в упор.

– В таком случае, зачем вы обращаетесь к врачу?

Пациентка пожала плечами.

– По традиции, видимо. – И с этим вышла.

Медсестра задумчиво одобрила:

– Вполне реальный подход к жизни.

В кабинет тем временем прошмыгнул дедок в спортивном трико, провонявшем табачным перегаром. Медсестра брезгливо поморщилась.

– Вы кто? – осведомилась она.

Нагло, притом заискивающе, дедок отрапортовал:

– «Ухо, горло, нос» не принимает, так что я сюда.

– Фамилия, имя, отчество! – Надежда Фёдоровна придвинула к себе стопку амбулаторных карт.

Дедок огрызнулся:

– Я с врачом разговариваю, а не с персоналом! К «ухо, горло, носу» я записан, а не к вам. Но он вроде как приболел.

– Она, – механически поправила Надежда Фёдоровна.

Дедок уселся на кушетку. Был он сутул и морщинист.

– По мне – хоть бы «оно». С ушами у меня напряг. – Он скосил острые глазки на медсестру. – К примеру, даже ваш ангельский голосок слышу как сквозь вату.

Пряча улыбку, Антон изучал висящую на стене диаграмму зависимости сердечно-сосудистых заболеваний от возрастания информационных перегрузок. Багровая кривая на диаграмме выглядела прямо-таки апокалиптически.

Медсестра меж тем препиралась с пациентом:

– Так записались бы! – повысила она голос. – Как ваша фамилия?! Схожу за картой!

– Сколько повторять?! – сердился дедок. – Я в девятый кабинет записался, карта моя там! На кой ляд вам фамилия – уши мои вот они!

То ли не найдя возражений, то ли осердясь в свою очередь, Надежда Фёдоровна заметила:

– Переоделись бы хоть. А то нюхать вас…

– А вы не нюхайте, отодвиньтесь, – нимало не смутился дедок. – Мне врач нужен, а не прелести ваши.

Веснушки на лице Антона едва сохраняли серьёзность.

– Прошу, – указал он на стул подле себя. – Разберёмся с вашими ушами. Без фамилии.

Осмотр выявил, что в ушах пациента образовались серные пробки. Антон удалил их без осложнений, порекомендовав старикану денька два-три капать в уши камфорное масло. Обретший слух дедок сиял, не зная, как благодарить. Надежда Фёдоровна ворчливо его напутствовала:

– Мыли бы хоть уши, мужчина.

– Только перед свиданием с вами, – парировал дедок, выбегая.

Следующей в кабинет вплыла лебёдушкой Анисья Игнатьевна Земнова, осанистая старуха семидесяти восьми лет – можно сказать, любимая пациентка Антона. Кругленькая и чистенькая, была она в строгом платье с цветастым платком на плечах.

– Как живёте-можете? – произнесла она чуть нараспев. – Всё ли у вас подобру-поздорову?

– Более-менее, Анисья Игнатьевна, – отозвался Антон. – Как говорится, во грехах, да на ногах.

Старушка обнажила в улыбке крупные, чуть выпирающие, зубы.

– Ну и слава Богу. Зашла вот давление померить.

– Угу, сейчас найдём вашу карту. – Медсестра услужливо принялась перебирать стопку. Пациентку эту она безотчётно побаивалась.

Седеющее благообразие Надежды Фёдоровны меркло в сравнении с благообразной сединой старушки.

– Не суетись, подруга, – обронила последняя, – без записи я. Примите?

– О чём речь! Примем, конечно! – откликнулась медсестра с воодушевлением, явно избыточным.

Старушка, однако, выжидательно смотрела на доктора.

Из своей сумки Антон извлёк фонендоскоп с тонометром.

– Садитесь и обнажитесь, Анисья Игнатьевна, – распорядился он.

Старушка присела, демонстрируя высокие шнурованные ботинки. Затем, деловито расстегнув пуговки, приспустила на плечах платье, под которым оказалась кружевная комбинация.

– Достаточно? – осведомилась пациентка.

– Более чем. – Антон прослушал грудь её и спину фонендоскопом. – Как общее самочувствие, Анисья Игнатьевна?

– Голова болит, заду легче, – ответила старушка, хохотнув. – У нас знаешь как? Болят зубы – так разбей губы, наточи крови да помажь брови. Нормально, стало быть.

Родом Анисья Игнатьевна была из деревеньки под Тамбовом, и, хоть последние двенадцать лет благополучно проживала в Москве у сына, прибаутки сыпались из неё точно горох. Главное, всегда к месту.

Измерив старушке давление, Антон удовлетворённо объявил:

– Сто тридцать на восемьдесят. Почти как у космонавта.

Старушка горделиво застегнула пуговки на платье.

– Раньше я, знаешь как? Могу, не могу, а ем по пирогу. Теперь поди уж неделю сижу на кефире да на гречке. А папазол этот, как ты велел, в унитаз спустила. Во как.

Антон в изумлении поднял брови.

– Ушам не верю.

Довольная произведённым эффектом, старушка потупила взор.

– Здорова буду – денег добуду. Зарядку начала делать, даже правнука привлекла. А ты думал, слова твои побоку?

Антон лишь руками развёл, а медсестра пробормотала:

– Прямо-таки завидно.

Старушка глянула на неё косо.

– Могла б и ты, да с ленцой, видать. – И посмотрела на доктора. – Разговор у меня к тебе, Антон Алексеевич. Короткий да важный.

Антон взлохматил пятернёй свои кудри.

– Весь внимание.

– С глазу на глаз хотелось бы.

– Не знаю, Анисья Игнатьевна, где бы нам с вами…

Прервала их старшая медсестра терапевтического отделения – пампушечка бальзаковского возраста в накрахмаленном белоснежном халате.

– Доктор Климов, с вещами на выход! – объявила она, стрельнув глазками. – Брагин ждёт, Брагин в нетерпении!

– Татьяна Олеговна, что за срочность? – раздражённо поинтересовался Антон.

Пампушечка в накрахмаленном халате возвела очи к потолку.

– Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Поторопитесь, доктор Климов.

Медсестра Антона всполошилась:

– В чём хоть дело? Этот фрукт, что ли настучал? Которому цефатрин не назначили?

Старшая медсестра выдержала паузу.

– Надежда Фёдоровна, угадывать мысли начальства я не уполномочена. Антон Алексеевич, вы меня слышали. – Шурша халатом, она вышла.

Надежда Фёдоровна погрозила Антону кулаком.

– Ведь я предупреждала!

Антон встал и шагнул к двери.

– Дождётесь меня, Анисья Игнатьевна?

– Да нет, милому гостю домой пора. – Старушка поднялась также. – Перемолвимся словечком по дороге.

Кабинет заведующего терапевтическим отделением располагался этажом выше. Анисья Игнатьевна, проводив Антона до лестничной площадки, посочувствовала:

– Попадёт тебе? – И тотчас посоветовала: – Не кичись, лучше в ножки поклонись.

– Так и сделаю. О чём вы хотели перемолвиться?

Старушка посмотрела строго.

– Ты не женат, верно?

– Вроде бы, – улыбнулся Антон.

– И женат не был?

– Ну и?

Взор старушки выразил осуждение.

– Знаешь, Антон Алексеевич… две головни и в поле горят, а одна и в печи гаснет. Понял к чему веду?

– Понял, Анисья Игнатьевна. Дальше.

Глаза старушки горели.

– Не женат – не человек, холостой – полчеловека. Что думаешь об этом?

– Думаю, народной мудрости на сегодня с меня достаточно. Пойду, начальство ждёт.

Старушка придержала его за рукав.

– У внучки моей подруга есть – Валька. Твоего примерно возраста. Девка – загляденье. Замужем, правда, побывала – темнить не стану…

– Анисья Игнатьевна, вы чудо. – Антон деликатно высвободил свой рукав. – Продолжайте заниматься гимнастикой. – Он взбежал вверх по лестнице.

Дверь кабинета заведующего терапевтическим отделением, обитая коленкором, указующей таблички не имела. Безымянность эта предназначена была для дезориентации докучливых пациентов, однако, тот, кому приспичило, таинственную дверь, разумеется, находил. Сам кабинет размером был побольше, чем кабинеты участковых врачей, но выглядел столь же безлико: телефон на столе, стулья для посетителей, да застеклённый шкаф, хранящий медицинские фолианты и папки с бумагами неизвестного содержания. Лишь на стене, рядом со списком льготных лекарств, ярким пятном выделялся плакат, демонстрирующий мужское тело в разрезе. На плакат этот, барабаня по столу пальцами, и взирал хозяин кабинета в момент появления Антона, который молча, без приглашения, сел на стул.

Несколько мгновений пальцы завотделением по инерции выстукивали замысловатую дробь. Мужик он был худощавый, желчный и лысеющий спереди, отчего лоб его смотрелся, как чело мыслителя, а проницательные глаза, испещрённые красными прожилками, казалось, искали созерцательного покоя и сейчас вот нашли его на анатомическом плакате, временно. Белый халат Брагина великоват был в плечах, а галстук под кадыком, как обычно, сбился набок.

Молчание в кабинете меж тем затягивалось. Слышно было тиканье настенных часов, и за окном звучала перебранка водителей «скорой помощи».

– Ну? – отверзлись наконец уста завотделением. – Что скажешь?

Антон взлохматил свои кудри.

– Лимит льготных лекарств уже израсходован. Бардак.

Брагин оторвал хмурый взгляд от плаката.

– И что с того?

– Хотелось бы знать, когда это прекратится.

– Никогда. Пока существует наш Минздрав. Ты дурака мне тут не включай: зачем, по-твоему, я тебя вызвал?

Антон пожал плечами.

– Сами вызвали – сами и скажите.

– Не вредничай! – Завотделением резко развернулся, вскрикнул и принялся массировать плечо. – Паскудный ревматизм… Не вредничай, тебе не к лицу. Ты знаешь, о чём пойдёт речь, не так ли?

Антон нахмурил брови.

– Больно, Семён Петрович? Так вам и надо. Ведёте себя, простите, как болван. Использовали бы хоть так называемые «достижения современной медицины». А то прогнулись под болячками…

– Слушай, не начинай! – Хлопнув по столу, Брагин вновь со стоном схватился за плечо. – Вот же мать твою… Рыжова Николая Викторовича знаешь?

– А то! – буркнул Антон. – Надежда Фёдорна прямо накаркала.

Завотделением буркнул в ответ:

– На хрен ты вместо цефатрина ему урегит назначил? Он же внятно потребовал…

– Семён Петрович, вы в порядке!? – Антон постучал себя по лбу, затем – по столу. – При чём здесь вообще цефатрин?! Проблемы у него не с моче-половой системой, а с желчным пузырём! Сперва нужно было снять отёк и давление понизить, а хмырю этому лишь бы на больничном сидеть…

– Больничный я ему продлил! – рявкнул Брагин. – И цефатрин выписал: пусть жрёт до посинения! Вот так, Климов, я разрулил конфликт!

Антон глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Ладно. Могу идти?

– Осуждаешь?

– Да нет, я и сам бы поступил так же. Ибо лечить больного против его воли…

– …не в твоих правилах, – продолжил завотделением. – Особенно – если в мозгах больного жидкое дерьмо. Так какого же хера ты лезешь в бутылку? Неужели так трудно играть роль заботливого врача-дебила?

– Стараюсь, Семён Петрович. Скоро научусь. – Антон встал, намереваясь выйти.

– Погоди-ка, – проговорил Брагин, сделав над собой усилие. – Не мог бы ты снять мой приступ? Плечо – будто крыса внутри грызёт.

Антон мотнул головой.

– Чёрта с два. Мучайтесь.

– Почему, блин?

– Потому что, Семён Петрович, в мозгах у вас то же самое дерьмо. Если сниму вам боль, это будет лишь паллиатив, после которого…

– Слушай, можешь ты помочь без нотации?! – Глаза начальника упирались в пол, как у нашкодившего мальчишки. – Потом, само собой, я займусь спортом-шмортом, сяду на диету-минету…

– …и выпивать-шмипивать станете меньше. Звучит прямо-таки убаюкивающе.

Побледнев, Брагин приподнялся в рабочем кресле.

– Антон, ты переходишь границы

– Ух ты! Что-то пограничников не видно.

– Всё, Климов! Свободен!

Антон со вздохом прикрыл глаза и плотно свёл ладони с напряжённо растопыренными пальцами.

– Сядьте, Семён Петрович. Расслабьтесь.

Завотделением послушно раскинулся в кресле.

– Пиджак снимать?

– Обойдёмся. – Антон развёл ладони, подвигал ими вверх-вниз, затем вновь свёл и развёл, будто играя на гармони. – Плечом ко мне, шеф.

Развернувшись в кресле, Брагин пробормотал:

– Ты уверен, что пиджак не помешает? Раньше, помнится…

– С тех пор я продвинулся. Помолчите.

– Думаешь оттуда получится? В прошлый раз ты манипулировал почти вплотную…

– Семён Петрович, не могли бы вы заткнуться? Вы меня отвлекаете.

Стоя метрах в трёх от завотделением, Антон как бы массировал его плечо на расстоянии. Ладони Антона пружинисто сжимали и поглаживали воздух. Пантомиму эту пациент-начальник не наблюдал: веки его были опущены, тело словно растеклось по креслу, и над лысеющим лбом выступили капельки пота. Через несколько минут, когда руки Антона прекратили вдруг двигаться и застыли, будто выплеснув нечто незримое, Брагин вздрогнул:

– Жжёт, вроде.

– Тихо, ещё немного, – прошептал Антон, и ладони его вновь задвигались, продолжая странный массаж.

Желчное лицо завотделением размягчилось.

– Щас я отрублюсь, – объявил он чуть слышно.

Антон встряхнул кистями рук, точно избавляясь от водяных капель.

– Сеанс окончен. Свет в зале.

Завотделением сохранял неподвижность, проверяя свои ощущения.

– Как-то быстро нынче. Не схалтурил?

Антон хмыкнул.

– Вам судить.

Брагин опасливо шевельнул плечом. Затем сделал вращательное движение. Затем по-боксёрски выбросил вперёд кулак.

– Как маслом смазали, – восхитился он. – Спасибо, Антон Алексеевич.

– Не обольщайтесь. При вашем разгильдяйстве хватит ненадолго.

Отмахнувшись, Брагин выдвинул ящик стола и достал плоскую бутылочку дешёвого коньяка.

– Может, по двадцать капель? – И, поскольку Антон даже отказаться не удосужился, плеснул себе из бутылочки в пластиковый стаканчик. – Не хочешь – дело хозяйское. И не сверли меня прокурорским взором. Исключительно для расширения сосудов. – Выпив, он спрятал стаканчик с бутылочкой в стол.

Антон скривил губы.

– Врезать бы вам.

Завотделением царственно вскинул руку.

– Старо как мир. Но, чёрт тебя дери, ты и вправду продвинулся. Чувство было такое… даже не знаю… будто по телу слабый ток прошёл. Плечо горело, и клонило в сон. Ты что, гипнозом овладел? Или я сам себе внушил… э-э… типа эффекта плацебо…

Антон рассмеялся.

– Само собой, без плацебо никак. Бумажной салфетки у вас не найдется?

– Хоть пачка, тебе зачем?

– Фокус покажу.

Воспалённые глаза Брагина взирали с любопытством. Он вновь достал из ящика коньяк, наполнил стаканчик и мигом осушил. После чего спрятал выпивку и выложил на стол бумажную салфетку:

– Валяй.

– Жажду утолили вполне? – съязвил Антон.

– Без комментариев. Тебе, как видишь, не предлагаю.

Едва удержавшись от грубости, Антон оторвал от салфетки несколько мелких полосок и рядышком уложил их на столе. Брагин наблюдал происходящее без вопросов и замечаний. Антон глубоко вдохнул, медленно выдохнул и сконцентрировался. Затем плавно стал водить ладонями над столом, примерно в метре. Бумажные полоски шевельнулись и, будто змейки, встав на дыбы, заскользили по столу вслед за парящими ладонями Антона. Достигнув края стола, бумажки спорхнули на пол. Завотделением ошеломлённо застыл.

Антон встряхнул кистями рук.

– Фокус, прямо скажем, простенький, – подытожил он с оттенком мальчишеского хвастовства. – За сим позвольте откланяться. Бухло, надеюсь, у вас ещё осталось.

Брагин вышел из оцепенения.

– Кому-нибудь ещё это демонстрировал? В поликлинике нашей и за её пределами.

Антон качнул головой.