Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник) Дивов Олег

© А. Синицын, составление, 2015

© Авильченко И., Алехин Л., Бакулин В., Гелприн М., Данилова Е., Дивов О., Зонис Ю., Каганов Л., Кин Р., Логинов С., Лукин Е., Лукьяненко С., Тихомиров М., Трускиновская Д., 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Сергей Лукьяненко

Цена вопроса

– Три миллиона жизней?! – Король засмеялся. – Ты издеваешься надо мной, враг рода человеческого!

Дьявол развел руками и улыбнулся белозубой улыбкой. Из уважения к королю – так он объяснил – облик дьявола не был устрашающим. Он выглядел как человек: высокий, бледный, в темных одеяниях. Ужасало не его уродство, а его совершенство: ослепительно-белые зубы, чистые белки глаз, ровная матовая кожа без шрамов и прыщиков, соразмерность черт лица и частей тела. «Люди не бывают такими правильными, – подумал король и, прихрамывая, подошел к камину. – Совершенство доступно ангелам… и бесам. Бесам и ангелам. И неизвестно еще, кто выглядит лучше, ведь ангелам нет нужды нравиться людям…»

– Послушай меня, мой король, – вежливо, хоть и с фамильярностью произнес дьявол. – Да, я прошу высокую цену – каждую пятую жизнь в твоем королевстве. Но отныне бывшая метрополия не будет тебя беспокоить. Никаких стычек на границах. Никаких войн. Никакой потребности в огромной армии, опустошающей казну.

– Если я положу три миллиона душ в бою – Империя и без того навсегда оставит меня в покое! – раздраженно сказал король. Посмотрел в окно, где в свете луны серебрились горные пики. Там, за горами, лежала Империя – откуда они когда-то пришли и куда не хотели возвращаться. – В чем выгода?

– О, если ты готов бросить на смерть три миллиона, – дьявол шутовски раскланялся, – то Империя отступит. Без сомнения. Но пойдут ли эти три миллиона на смерть? А если даже пойдут… кто останется? Кем ты станешь править после победы – бабами и детьми?

Король поморщился:

– А кого заберешь ты?

– Детей, – сказал дьявол. – Три миллиона детей в возрасте от пяти до двенадцати лет.

– Что? – опешил король. – Зачем? Какие сатанинские муки ты им готовишь? Для каких отвратительных целей нужны тебе невинные малютки?

– Не все ли тебе равно? – вопросом ответил дьявол. – Но если ты боишься угрызений совести, так вот тебе мое слово – они будут жить, и судьба их может сложиться куда лучше, чем могла бы в твоем королевстве.

Король напряженно думал. Потом спросил:

– Три миллиона… У нас что, так много маленьких детей?

– Конечно. Крестьянки рожают постоянно, ведь дети мрут от болезней, голода, работы.

– Три миллиона… в это число входят и мальчики, и девочки?

– Никакой разницы, – усмехнулся дьявол. – Для моих целей не важны пол, цвет кожи, внешность… и даже ум.

Король сел у камина на корточки и стал греть озябшие руки.

– Ты заберешь всех детей этого возраста?

– Нет. – Дьявол покачал головой. – Это примерно две трети. Так что часть детей останется при родителях… я понимаю, что тебя тревожит.

Король нахмурился.

– Если мой народ принесет такую цену, то и королевская семья не останется в стороне!

Дьявол кивнул:

– Слова, достойные великого короля. Обещаю, что твоего сына ждет великая судьба.

Король посмотрел на дьявола, пытаясь понять, издевается тот или нет. Но лицо нечистого было непроницаемо.

– Моему старшему сыну девять лет, и он должен унаследовать трон, – сказал король. – Увы, мальчик туп, жесток и злопамятен. Если он взойдет на престол – это будет бедой для королевства и всего нашего рода. Младшие сыновья справятся лучше.

– А вот это слова не только великого, но и умного короля!

Может быть, королю показалось, но в глазах дьявола мелькнуло подлинное уважение. «Я проклят, – подумал король. – Я проклят не потому, что отдаю три миллиона невинных малюток в рабство дьяволу. И не потому, что отдаю вместе с ними своего первенца. Я проклят, потому что мне лестно уважение в глазах нечистого…»

– Не хочешь ли ты забрать младших детей? – спросил король. – Они и впрямь мрут как мухи.

– Не хочу, – сказал дьявол. – Много возни.

– Что?

– Допустим, они еще настолько невинны, что я не в силах взять их себе, – ответил дьявол.

– Ладно, – кивнул король. – Три миллиона… Семьи, в которых трое и больше детей такого возраста, получат право выбирать, кто останется. Но это должно выглядеть прилично! Никаких клубов серы, никаких устрашающих звуков, никаких рогатых демонов! Иначе народ взбунтуется!

– Я пришлю к твоим берегам корабли, – усмехнулся дьявол. – Мы скажем, что дети отправляются осваивать новые земли. Или что они плывут прямо в рай – тебе было видение, и ангел повелел собрать всех невинных… Или еще что-нибудь придумаем.

Король медлил.

– Решайся, – сказал дьявол. – Мне нужны три миллиона детей. Но я могу с равным успехом взять их с той стороны гор…

Король вздрогнул.

– Я согласен. Надо подписать бумаги кровью?

– О нет. Кровь короля драгоценна. Достаточно твоего слова.

– И ты не получишь власти над моей душой?

– Нет, – твердо сказал дьявол. – Да она мне и не нужна.

– Я согласен, – повторил король.

– Ты не прогадаешь, – утешил дьявол. – Пятая часть твоего народа – потеря немалая. Но это те, кто еще не может работать. Лишние рты. Половина из них умерла бы от болезней и голода, еще половина сгинула бы во время войны. Ты теряешь ненужное, ты сохранил работников и армию, а бабы нарожают новых детей.

Король кивнул:

– Хорошо. Как ты оградишь меня от Империи?

– Пойдем к окну. – Дьявол бесплотной тенью скользнул мимо короля. Рука его прошла сквозь массивную столешницу, нога на миг утонула в каменном полу – но нечистый этого даже не заметил. Король подавил желание перекреститься. Он сам призвал дьявола, он молил его о помощи, устав надеяться на Бога. Теперь оставалось принять помощь – и заплатить цену.

У окна дьявол остановился. Посмотрел на короля. Тот понял, поднял вверх массивную раму с толстым, хотя и на диво прозрачным стеклом. Дыхнуло ночной свежестью, в королевскую опочивальню ворвались стрекот цикад и шаги караульных.

– Твоя страна отделена от Империи высокой горной грядой, – сказал дьявол. – Вот там, там и там есть перевалы. Между теми двумя вершинами лежит широкая долина. Это единственные пути, по которым может пройти армия.

– Я знаю, – сказал король.

– Смотри… – сказал дьявол.

Несколько мгновений ничего не происходило. Потом в небе вспыхнули огненные точки. Они стремительно неслись вниз, оставляя за собой фосфоресцирующий след. Донесся тихий тонкий звук, не похожий ни на что в природе. В городе тревожно залаяли собаки.

– Теперь лучше прикрой глаза, – посоветовал дьявол. – Или смотри в сторону.

Король так и сделал. Минуло еще несколько ударов сердца – и двор замка залил мерцающий красный свет. Послышались крики часовых. Бухнул колокол на сторожевой башне.

– Можешь смотреть, – разрешил дьявол.

Над горами поднимались тучи пыли, светящиеся изнутри багровым пламенем. Рисунок гор изменился – две самые высокие вершины исчезли.

– Больше нет долины, – сказал дьявол. – Больше нет перевалов. Империя не сможет прийти к тебе. Разумеется, торговцы найдут окольные тропы… но в этом нет вреда. Для армии дорог не осталось.

– Ты обрушил горы… – прошептал король. – Да… Это стоит трех миллионов душ. Забирай их!

– Я свяжусь с тобой через несколько дней, – пообещал дьявол. – Но я слышу, к тебе уже спешат, король… Успокой свой народ!

Дьявол исчез, оставив после себя тревожный, как после грозы, запах.

Король еще раз посмотрел в окно. На город налетел горячий пыльный ветер, под его порывами клонились деревья. На севере всходила вторая, малая луна – и в ее оранжевом свете тучи пыли выглядели разверзшимися вратами ада.

– Я проклят, – сказал король. – Но такова цена. И к счастью, она невелика.

Он опустил окно и твердым шагом настоящего великого короля пошел к двери, в которую, утратив всякий политес, колотили перепуганные придворные.

Люциус Ферье, Наместник Дружественного Союза, выключил проектор и посмотрел на проверяющую. Анжела Матушенко, инспектор Земной Федерации, беззвучно похлопала в ладоши:

– Браво, Люциус. Браво. А знаете, в вас и в самом деле есть что-то дьявольское.

– Это комплимент или порицание? – спросил Люциус. Общение с земными инспекторами всегда давалось ему нелегко. Даже когда он находился в своей каюте, на борту своего флагмана, самого большого и мощного корабля Дружественного Союза. Вокруг него были тысячи преданных людей, но за этой хрупкой блондинкой стояла чудовищная мощь Земной Федерации.

– Констатация факта, – пояснила Анжела. – Почему вы разыграли именно такой вариант? Из-за своего имени? Люциус Ферье – практически Люцифер…

– Вовсе нет, госпожа Анжела. Вы тоже ангел не из-за своего имени. – Люциус решился на неуклюжий комплимент и был вознагражден легкой улыбкой. – Все забытые колонии крайне религиозны, поэтому напрашивалось…

Анжела сделала глоток вина из высокого бокала. Покачала головой.

– Я не о том. Это как раз понятно. Почему вы решили притвориться именно дьяволом, а не ангелом? Вы могли на самом деле пообещать отвести детей в рай, а это игрушечное королевство защитить от соседей.

– Понимаете ли, Анжела… – Люциус задумался на миг, пытаясь сформулировать свою мысль как можно более четко. – Мы, на окраине Империи, тоже несколько религиозны и понимаем психологию забытых колоний лучше. Они молятся Богу и пытаются соблюдать заповеди. Но подлинную помощь они ожидают только от дьявола. Бог в их представлении не станет рушить горы, разить врагов или кормить голодных. Бог посылает утешение, ободрение, надежду… А вот с дьяволом всегда можно договориться – это только вопрос цены. Цена была невысока – три миллиона никому не нужных ртов.

– Так уж и не нужных, – нахмурилась Анжела.

– В большинстве своем. Это примитивное общество, идеи гуманизма и ценности отдельной жизни там в зачаточном состоянии. Две трети детей и впрямь умирает, не дожив до репродуктивного возраста. Поэтому они много рожают и относятся к потере ребенка как к неизбежной, даже обязательной составляющей бытия.

Анжела кивнула. Спросила:

– Бомбы чистые?

– Ну, разумеется! Протонные заряды, никакой радиации.

– И никто не пострадал?

– Мы три недели вытесняли население из долины. Лавины, оползни, психотронное облучение. Часть ушла в Империю, часть – в королевство. Перевалы засыпаны снежными оползнями. Торговцы негодовали, но вынуждены были вернуться.

Люциус помедлил, потом сказал:

– Конечно, полной гарантии дать нельзя. Авантюристы, охотники, отшельники… за кем-то мы могли не уследить. Но это единицы, в худшем случае – десятки людей. Война унесла бы миллионы. Они очень сурово воюют. Прирожденные воины, знаете ли.

Люциус осекся. «Что я несу, – в ужасе подумал он. – Это от волнения. Это адреналин в крови. Если она поймет…»

– Вам придется заняться перевоспитанием детей, – сказала Анжела. – Понимаю потребности Дружественного Союза в новых колонистах, но сможете ли вы адаптировать их в современном обществе?

«Дура, – с облегчением понял Люциус. – Слава Богу, она дура. Она не видит дальше того, что ей хочется видеть. Времена настоящих инспекторов, всюду ищущих двойное дно и чующих любой заговор, прошли».

– Именно поэтому мы ограничили возраст двенадцатью годами. В подростковом возрасте гипнообучатели малоэффективны, но этих детей мы воспитаем так, как сочтем нужным.

– Делайте особый упор на демократические и гуманистические ценности, – посоветовала Анжела. – Наука, технология – это все прекрасно. Но в первую очередь нас волнует увеличение поставок продовольствия и тяжелых металлов.

– Не будет ли это недемократично, Анжела? – Люциус позволил себе легкий упрек. – Вы предлагаете занять этих детей, наших будущих полноправных сограждан, на тяжелой работе. По сути, превратить в людей второго сорта. Федерация всегда строго предостерегала против подобного…

– Ну что вы, Люциус! – Анжела нахмурилась. – Вы спасли детей из примитивного средневекового общества, от ужасов войны, голода и болезней. Все мы понимаем, что не каждый сумеет адаптироваться полноценно. Кто-то найдет себя в трудах на ферме или в руднике. Но, разумеется, самые способные дети должны получить хорошее образование, их надо взять в семьи! Рекомендую, кстати, вам лично принять одного-двух детей. Королевского наследника – непременно. Мальчик, вероятно, проблемный, но психологи справятся. Зато через какое-то время у вас будут основания вернуться на эту планету и получить власть в королевстве… абсолютно законно!

Люциус склонил голову:

– Благодарю, Анжела. Я так и поступлю.

Инспектор улыбнулась:

– Прекрасно. Я подпишу акт о том, что переселение трех миллионов детей из забытой колонии являлось актом гуманизма, было совершено с полного одобрения местной власти, максимально гуманно, без причинения вреда экологии и передаче отсталому обществу опасной информации и технологий.

– Могу ли я надеяться, – осторожно спросил Люциус, – что нам позволят провести подобную операцию еще два-три раза?

Анжела подняла брови:

– Еще десять миллионов? Люциус, вы меня удивляете. У вас такие обширные планы?

– Позвольте, госпожа инспектор, я покажу вам перспективный бизнес-план! – Люциус поднялся и прошел к информационному экрану. – Смотрите, вот эти две планеты могут быть полностью перепрофилированы на выпуск сельскохозяйственной продукции. В поясе астероидов и на этих планетоидах огромные запасы руды…

– Как вы будете все это вывозить на Землю? – полюбопытствовала Анжела. – Существующий флот едва справляется.

– У нас достаточно квалифицированных техников и рабочих, особенно если на простых производствах их подменят новые граждане…

– Только после того, как они вырастут! – строго сказала Анжела.

– Ну, разумеется! Так вот, мы могли бы наладить производство собственных грузовых кораблей… если Земля разрешит, конечно. Через пять-семь лет поток продуктов и руды увеличится вдвое.

Анжела размышляла. Потом кивнула:

– Я буду рекомендовать выдать вам лицензию, Люциус. Ваши планы амбициозны, но обоснованны.

– Если бы Земля еще передала нам технологии клонирования… – рискнул добавить Люциус.

– Нет! – Анжела резко поставила бокал на стол и покачала головой. – Даже не просите. После отделения Второго Альянса мы наложили запрет на подобные технологии.

– Но…

– Вам лично я доверяю, – твердо сказала Анжела. – Но что, если после вас к власти в Союзе придут сепаратисты? Неограниченные человеческие ресурсы плюс ваши запасы полезных ископаемых, сельскохозяйственные планеты, возможности по производству кораблей… И всего четыре гипертуннеля, ведущие к планетам Федерации! Нет, нет и нет!

– Простите. – Люциус склонил голову. – Я не мог помыслить о таком… но вы правы. Безусловно, правы.

Анжела встала, потянулась – тонкое облегающее платье самым выгодным образом подчеркнуло ее фигуру. Рядом с ней, как и рядом с любым землянином, Люциус чувствовал себя неотесанным и неуклюжим мужланом.

Наверное, точно так же себя ощущал король, глядя на его голограмму…

– Вроде бы пора отправляться в постель, – сказала Анжела задумчиво. – Но при этом спать еще не хочется.

Ее взгляд оценивающе пробежал по Люциусу.

– Вы не составите мне компанию, Наместник? – мягко спросила она.

Люциус опешил. Земляне отличались легкостью нравов, но вот инспектора – что мужчины, что женщины – никогда себе вольностей не позволяли.

Значит, все в порядке. Анжела ему доверяет. Она не видит никакой угрозы в планах Дружественного Союза, она представит их на Земле в самом выгодном свете… А уж бюрократы из правительства легко проведут любое готовое постановление. Долгий труд Люциуса, а до того – его отца и тайной организации «Свобода и независимость», близится к концу.

– Это огромная честь для меня, – сказал Люциус, подходя к Анжеле.

– Оставьте, Лю. – Руки Анжелы крепко обвили его шею. – Здесь нет землян и колонистов, инспекторов и наместников… Только умный сильный мужчина… и женщина, истосковавшаяся по теплу…

Обнимая Анжелу, Люциус даже ощутил неловкость. Обмануть инспектора, а потом еще и заняться с ней сексом… в этом было что-то нечестное.

Но такова была цена вопроса.

Люциус храпел во сне. Анжелу это скорее веселило, чем смущало, – так же, как его волосатая грудь или слишком мускулистые, на взгляд землянина, руки. В сексе с колонистом тоже был занятный элемент новизны – он непременно хотел доминировать, и любое проявление инициативы со стороны Анжелы его смущало.

Казалось бы, всего десять поколений, прошедшие с тех пор, как предки Люциуса основали Дружественный Союз, колонизировав вначале две планеты в одной звездной системе, а со временем – еще и три ближайшие звезды. И связь с Землей они никогда не теряли. И технологии получали… в разумной мере, разумеется. Но все равно они уже другие…

Анжела лежала рядом с наместником, смотрела в прозрачный потолок каюты, в черное звездное небо, на темный диск планеты. Забытая колония со времен первой галактической экспансии… средневековье… рыцари, короли, сражения, суеверия… как это романтично! Она попыталась представить себя в объятиях короля, но фантазия решительно воспротивилась. Король был слишком грязен, слишком кряжист, его лицо обильно поросло растительностью и было изуродовано грубыми шрамами. В самой мысли о сексе с таким человеком было что-то противоестественное. Хотя… если этого короля отмыть, приодеть, вылечить шрамы, вставить новые зубы… Анжела усмехнулась. Да. Это было бы волнующим приключением, о котором не стыдно рассказать мужьям. Но на глупости нет времени.

Со временем вообще хуже всего.

Как они мечтали наконец-то встретить братьев по разуму! Не рассеянных в пространстве колонистов, тысячи лет назад покинувших умирающую (как им казалось) Землю на медленных кораблях поколений. А настоящих, не похожих на людей, рожденных другой планетой, с другой философией, этикой, мышлением…

Домечтались…

Из семи кораблей, ушедших сквозь район Дружественного Союза в дальний поиск, вернулись два. Еще один успел послать аварийный зонд с записями. Экипаж тех двух кораблей до сих пор находится в изоляции под наблюдением психологов, их рассказы и записи с аварийного зонда доступны лишь самым психически устойчивым членам правительства.

Молили о братьях по разуму? Получите. Вот они, ваши братья. Во всей красе. Со своей необычной психологией-физиологией, со своими этикой и эстетикой… Теперь не жалуйтесь. Вы искали и нашли. А они теперь знают, где искать нас.

И самое ужасное – они сильнее. Не настолько, чтобы опустить руки. Но вполне достаточно, чтобы четко и ясно понять: Федерация не выдержит войны. А война неизбежна. И если человечество проиграет войну, но не погибнет, это будет чудовищно вдвойне. Потому что людей не уничтожат, они просто станут зависимы и…

Анжела почувствовала, что ее подташнивает. Усилием воли прогнала всплывающие в памяти картины.

Нет. Этого не будет. Они сделают все, чтобы человечество уцелело – и победило. Время есть, его мало, но оно еще есть. Перестроить на войну экономику будет несложно, а вот изменить саму психологию граждан Федерации, снова превратить их в воинов… таких, как на этой дикой средневековой планете, только вооруженных не острыми кусками железа, а настоящим оружием… Вот это сложнее.

Но время еще есть. Нужно несколько локальных войн. С понятным, не вызывающим шока и ступора противником. Нужно изменить воспитание… С детьми проще, можно изменить программу гипнообучателей, но перевоспитать взрослых сложнее. И нужен, хотя бы на первое время, заслон. Живой щит. Десяток вооруженных, умеющих и готовых воевать планет. Дружественный Союз годится и благодаря своему расположению, и потому, что у власти сейчас глубоко законспирированный сепаратист из этой их, как ее, «свободы и независимости».

Как многое предстоит сделать! Продавить сквозь ничего не понимающий парламент послабления для Дружественного Союза. Позволить им украсть новейшие военные технологии. Не дать низшим чинам разведки обнаружить, что вместо грузовых кораблей здесь строят линкоры, а из детей забытых колоний воспитывают не фермеров, а воинов. Потом потребуется война… в которой надо проиграть, но в достаточной мере напугать колонистов – чтобы они зациклились на войне, строили все новые и новые корабли… и когда придет настоящий враг – вступили с ним в бой.

И дали Федерации достаточно времени для вступления в войну.

Люциус захрапел совсем уж громко. Анжела поморщилась и осторожно перевернула Наместника на бок. Тот зачмокал губами и задышал тише.

Анжела поднялась, набросила на плечи халат. Вышла из спальни в коридор, зашла в свою каюту, включила личный передатчик. Связь через гиперпространство мгновенна, но председатель совета отозвался не сразу. Наверное, там, где он был, тоже ночь…

– Анжела?

– Все в порядке, – негромко сказала она. – Все как и планировали.

Председатель кивнул. За его спиной промелькнула полуодетая девушка. Точно, ночь…

– Я рад, Анжела. Но… пять планет и двести миллионов жизней… Тебя не смущает цена вопроса?

Анжела вспомнила храпящее тело Наместника. И твердо сказала:

– Нисколько!

Юлия Зонис, Игорь Авильченко

Шестая

• …и скалы,
• Скрытые, смело пройдя с их страшным лесом трескучим,
• К дому Горгон подступил; как видел везде на равнине
• И на дорогах – людей и животных подобья, тех самых,
• Что обратились в кремень, едва увидали Медузу;
• Как он, однако, в щите, что на левой руке, отраженным
• Медью впервые узрел ужасающий образ Медузы;
• Тяжким как пользуясь сном, и ее и гадюк охватившим,
• Голову с шеи сорвал…

(Овидий, «Метаморфозы», IV, 775–785)

На планете Шторм не бывает штормов. Поверхность океана гладкая, как зеркало. Даже мертвая зыбь не морщит ее, даже прибой тычется в берег неуверенно, как щенок, лезущий носом в миску. Поэтому так легко предугадать приход кайдзю. Если океан вспухает горбом, если воду разрезает длинный шрам, и волны разбегаются от него в обе стороны, если пена начинает пахнуть тиной, рыбьими кишками и горячим металлом – значит, пора готовиться к обороне. Доктор Ленц легко определяет приход кайдзю по запаху прибрежной пены, как в древности врачи определяли на нюх гангрену. Доктор Ленц ходит по кромке неуверенного прибоя, набирает воду в пробирки и шаманит потом с ними в своей лаборатории. Он отказывается спускаться в скальное убежище. Ему нравится открытое небо, и он до последнего работает в палатке – ветхой, потрепанной, оставшейся еще со времен первых поселенцев. До этого в палатке жил Эрих. Эрих – победитель медуз, Эрих Ван Гауссен Штойнберг-младший, легендарный герой. Доктор Ленц рассказывал Мартину, почему Эрих не любил скалы, но Мартин не очень-то верил. По словам доктора, Эриха мучили кошмары. Из скал на него глядели лица. Ведь медузы тоже живут в скалах, только не как люди, не в вырубленных из камня домах, кольцом опоясывающих гору, а в глубоких и сырых расселинах, где вечно каплет вода и, как в раковине, слышен глухой шум океана. Только в скалах океан обретает голос, там он ревет и стонет, просачиваясь сквозь узкие щели, заполняя собой камень; и камень распирает, и камень тоже стонет – там, внизу, глубоко, где обитают медузы.

– Мартин, – начинает доктор Ленц, почесывая черную с сединой («соль с перцем», так он говорит, хотя Мартин не знает, что такое перец) бороду. – Ты никогда не задумывался о том, как наших персеев должна мучить совесть?

Персей – это еще одно название охотника на медуз. Мартин не знал, почему персей, пока доктор Ленц не объяснил. На Старой Земле был такой древний герой, очень крутой, круче, может быть, даже Эриха. Он тоже убил медузу.

– А разве на Земле водились медузы? – понарошку морщит лоб Мартин.

– Их было три сестры, – с какой-то непонятной тоской отвечает Ленц, проглядывая на свет свои пробирки.

Свет льется из окна палатки, резкий, бьющий по глазам, потому что в остальном тут царит пыльный полумрак. Мартин не очень понимает, как Ленц видит, что где стоит, да и вообще неудобно – вместо широких каменных полок, как в домах, здесь шаткие железные стойки, кажется, того и гляди рухнут, рассыпая стекло и поблескивающие тусклыми клеммами приборы.

Иногда стена палатки вздувается и парусит от ветра. Тогда Мартину кажется, что он в лодке. Он рыбак, плывет в черное ночное море, плывет, чтобы не вернуться, как отец и дядя. Только они не были рыбаками. Они были исследователями, как доктор Ленц, – ныряли в глубину с аквалангами и в специальных водолазных скафандрах. Старейшина Бартен говорит, что их яхту затопил кайдзю. Может, чтобы они не узнали секреты подводного мира. Доктор Ленц, слыша его слова, неодобрительно поводит из стороны в сторону своей «солью с перцем». У него всегда свое мнение.

«Вся агрессия кайдзю – лишь ответ на наши враждебные действия».

Старейшина Бартен снисходительно ухмыляется, скаля крепкие белые зубы. Он высокий, сильный, широкоплечий, у него рыжая борода и крепкий морской загар, и он нравится маме, но старейшина никогда не решался выйти в море – ни на яхте, ни на рыбачьей лодке, ни на железном катере с мотором, оставшемся от первых поселенцев. Он боится моря. А доктор Ленц – нет, и Мартин нет, хотя море у них тоже разное. Море доктора Ленца – в стеклянных пробирках, в слайдах под микроскопом, в растворах и взвесях, разложенное на составляющие, научное море. Море Мартина в солнечных бликах, брызгах и искрах, в маленьких заводях на теневой стороне острова – там водятся шустрые крабы, яркие пятилучевые звезды и длинные многоногие штуки, Ленц зовет их сколопендрами и выделяет из них целебный яд.

– Три сестры-горгоны, а Медуза была самой младшей, самой красивой и единственной смертной из них.

Со смертью Мартин знаком не понаслышке. После приходов кайдзю каждый раз считают потери. Не только проломы в Стене, не только истраченные снаряды и батареи лучевого оружия, но и людей. Столько-то женщин, столько-то мужчин. Его, Мартина, берегут и еще ни разу не пускали на Стену. С одной стороны, это понятно – он единственный ребенок, родившийся на планете Шторм, единственный на всех шести ее заселенных людьми островах. Единственное доказательство, что система открытого цикла, придуманная профессором Моррисоном и его учениками еще на Старой Земле, работает. С другой – ему уже двенадцать. Он не маленький. А взрослых все меньше. И за ними никто не прилетит. Это тоже один из законов системы открытого цикла. Так учил Мартина доктор Ленц. Школы ведь у них нет, и зачем – для единственного на шести островах ученика? Но Ленц, «соль с перцем», хороший учитель.

«Первое. У поселенцев нет пути назад. После посадки колония становится совершенно автономной. Второе. Поселенцы должны по максимуму использовать местные ресурсы, потому что смотри… что?»

«Пункт первый», – послушно отвечает Мартин.

«Третье. Колония считается успешной в случае появления детей, родившихся непосредственно на планете пребывания».

Первое поколение – взрослые, прилетевшие в Ковчеге. Их уже почти не осталось, только старый Ральф с Хорео, третьего острова к востоку от острова Мартина, и донна Анна Лючия с Нью-Доминго.

Второе поколение – дети, родившиеся во время перелета. Как папа и дядя, как мама и старейшина Бартен, как доктор Ленц. И третье – он, Мартин Первый и Единственный.

На Шторме было что-то такое, связанное с повышенной солнечной радиацией и содержанием примесей в воздухе. Женщины здесь зачинали, но не донашивали детей. Кроме мамы. Мама всю вторую половину беременности провела в расщелине, глубоко. Там было холодно и влажно, там бормотал под каменной толщей океан, а где-то невдалеке копошились медузы – зато скалы экранировали безжалостное солнце. Мартин спрашивал у Ленца, почему другие мамочки не спускались в убежище. Ленц хмыкал и почесывал «соль с перцем». Потом Мартин вырос и перестал спрашивать. Потому что у «вторых» не было таких пальцев, как у него, и глаза были другими, и они не умели слышать голоса в голове. Мартин узнал это не сразу, но когда узнал, то понял – мамочки не хотели таких детей, как он. Старейшина Бартен однажды сказал, когда думал, что Мартин не слышит: «Встретил бы его в темноте – принял бы за медузу». И мама ему не возразила.

Конечно, Мартин лукавил. Он давно знал эту историю про Медузу и ее сестер, ставших чудовищами после того, как убили младшую. Ставших чудовищами, чтобы отомстить людям. Но он все равно любил слушать рассказы доктора Ленца, а Ленц любил ему рассказывать, и вовсе не потому, что его изучал, – хотя поглядывал на Мартина иногда точь-в-точь как на свои пробирки.

– Так вот, горгоны грелись на солнышке и никому не чинили зла, когда Персей, вооружившись кривым мечом, надев шлем-невидимку и крылатые сандалии, коварно подлетел к ним и отрубил голову младшей, Медузе.

Ленц улыбается. Он тоже помнит, что Мартин не раз слышал эту историю, и не только от него и не только в таком толковании. Отец рассказывал, что Медуза обращала всех людей в камень, поэтому здешних жителей скал и назвали медузами. Они, конечно, никого в камень не обращали, но если выйдешь на охоту, и медуза заметит тебя первой, у тебя мозги спекутся. Так старейшина Бартен говорит, но вообще-то кровь пойдет носом, из глаз и ушей, и умрешь от кровоизлияния в мозг.

Сами медузы ни на кого не охотились, просто прятались где-то там себе в расщелинах. Первые поселенцы их почти не трогали. Им хватало забот с кайдзю. Только потом Эрих Ван Гауссен Штойнберг-младший, сын начальника их колонии, придумал штуку с головами. Тогда еще у них были школы, по одной на каждом острове, где первые поселенцы учили вторых, и Эрих, как и Мартин, слышал в детстве историю с горгонами. А потом, когда на их остров напал особо страшный кайдзю, и его не могла остановить ни Стена, ни выстрелы (снаряды уже кончались, а порох из красной водоросли доктор Ленц еще тогда не открыл, и люди стреляли из быстро разряжающихся лучевиков), Эрих спустился в расселину, отрубил голову медузе и показал ее, мертвую, кайдзю.

Мартин часто представлял, как это было – дым от горящих на пляже сухих водорослей, грохот рушащейся Стены, пластинчатая, мокро блестящая туша, лезущая в провал, долбящая камень тупым костяным рогом, – и Эрих, молодой, светловолосый, как греческий герой Персей. Он вскакивает на обломок Стены и высоко поднимает мертвую голову. Чудовище замирает. Секунду они смотрят друг другу в глаза – кайдзю, зверь, выходящий из моря, и мертвая голова, – а потом чудище, пошатнувшись, рушится, увлекая за собой каменную осыпь.

Так и появились персеи. Охотники. Те, кто спасает людей.

Мартин, сидя на складном стуле (тоже наследие первых поселенцев), задумчиво оттягивает нижнюю губу. Смотрит на свои пальцы, слишком бледные, и на узкие перепонки между ними. С такими удобно плавать, а вот держать стило – не очень.

– Я не думаю, что Эриха мучила совесть. И Персея.

Доктор Ленц покачивает головой, вновь щурится на пробирку. В пробирке плавает зелено-бурая взвесь. Ее принес прибой. Вода у берега в последние дни помутнела – еще один из признаков приближения кайдзю.

– Персея, может, и не мучила. В конце концов, может, и самого Персея не было. А вот Эриха… Я с ним говорил. Эрих приходил ко мне, просил спирта.

У доктора многие взрослые просили спирта. Ленц гнал спирт из змеевки, в обилии качавшейся у берега на теневой стороне острова. В последнее время спирта пили все больше, так что Ленц установил норму, а старейшине пришлось даже выделить пару часовых для охраны палатки и склада, чтобы взрослые не вломились туда и не украли спирт.

– Он говорил, что когда спускается туда, в темноту…

– Ему страшно?

– Нет, дело не в страхе. То есть поначалу было страшно. Но потом он понял, что реальная опасность ему не грозит. Медузы ведь обычно спят, переплетаясь руками и хвостами. Там тепло от их дыхания, и разбудить их не так-то просто.

У медуз по два хвоста, похожих на человеческие ноги с плавниками, только без костей и в плотной черной коже, и между пальцами рук у них перепонки. Как у Мартина. Почти как у Мартина.

– Главное, застать одну вдалеке от других. Если убить медузу на месте, проснутся все, и тогда тебе несдобровать. И секунды не протянешь. Но если застать медузу, которая отползла подальше от гнезда, убить ее не особо сложно. Эриха пугало не это. Он говорил, что ему кажется, будто он убивает детей.

Мартина передернуло. Медузьи головы были не совсем мертвые. И они кричали. От их криков болела голова – так, что Мартин слышал даже в убежище, куда его прятали во время приходов кайдзю. Как же они кричали на поверхности! И почему не слышали остальные? Однажды, когда Мартин был поменьше, он спросил у доктора Ленца и заработал такой же неприятный взгляд – будто его изучают, как вскрытую раковину. Ленц сказал тогда что-то вроде «идиоадаптация» и спросил, не слышит ли Мартин чего-то еще, чего не слышат взрослые. Мартин иногда слышал консилиум, но ему хватило ума промолчать.

Как будто угадав мысли ученика, Ленц тихо проговорил:

– Ты не медуза, Мартин. Не медуза. Мы не учли, что в скалах тоже есть излучение и что оно может влиять на развитие плода. Скорей всего только это и помогло тебе выжить. Я проверял – у тебя нет спонтанных мутаций, это включились древние гены, которые у современных людей молчат. И я думаю, что это хорошо. Профессор Моррисон никогда этого не озвучивал, по крайней мере на публике, но, кажется, я догадываюсь, о чем он умолчал. Пункт четвертый доктрины Моррисона – дети, родившиеся на экзопланетах, будут не похожи на жителей Старой Земли. Может, не в первом поколении, но во втором, в третьем, в десятом или сотом человечество должно измениться. Мы должны приспособиться. Залог нашей экспансии в космосе – генетическая пластичность, а не механизмы, тяжелые скафандры, кислородные маски и купола с закрытым циклом. Эта стратегия провалилась еще на Марсе. Мы должны привлечь на свою сторону эволюцию. Вот о чем на самом деле говорил Моррисон, вот на что надеялся, только он никогда не осмелился бы озвучить этого перед правительственными чиновниками. Они бы просто закрыли программу. Понимаешь, Мартин, землянам не нужны потомки с плавниками и жабрами или с крыльями и воздушными мешками. Людей интересуют только люди – с руками, с ногами, с лицами, похожими на их лица. Триста лет назад чернокожих не считали людьми. Как Медузу в Древней Греции, и все лишь потому, что у нее вместо волос были змеи. И всегда находились герои, убивавшие выродков.

– Вроде Персея?

– Вроде Персея.

– И вроде Эриха?

Ленц не отвечает. В ярком луче солнечного света пляшут пылинки. В воздухе разливается что-то такое… предчувствие кайдзю.

Пока калитку в Стене не закрыли, Мартин бегом спускается к морю. Во-первых, ему лично хочется удостовериться. Он уже, как Ленц, научился чуять кайдзю – чуть уловимая перемена в запахе воды, в рисунке ленивых волночек, лижущих каменистый пляж. Чуть по-иному, менее резко ложатся тени, и воздух над морем вздрагивает от предвкушения.

Ну и потом, охота напоследок погреться на солнце. Мартин в отличие от взрослых не боялся каменных недр и в расщелину-убежище спускался охотно. В конце концов, он родился там. Там безопасно, безопасней, чем в скальном доме, врезанном в бок горы. Но и солнце он тоже любил. Любил смотреть с пляжа на остров. Лучше бы, конечно, с воды. Отец тайком от мамы брал его с собой, всего пару раз, когда они с дядей отходили на яхте «Глазастая» недалеко от берега. С воды остров открывался во всей красе – черная вершина горы, где не жил никто, кроме чешуйчатых хищных птиц, оставлявших белые потеки помета на камне. Ниже скальные отроги – в них и был вырублен город, и центральная площадь, на которой стояла сейчас научная палатка доктора Ленца, сразу за торговыми рядами. А еще ниже поля-террасы, террасы-грапоградники и пастбища мускусных козляков, и совсем уже над морем и пляжем – Стена. Когда Мартин был маленьким, Стена была еще не такой высокой и не такой грозной. Отец рассказывал, что и кайдзю раньше были другими. Живого кайдзю Мартин никогда не видел, только в своих подземных снах – там, внизу, в убежище.

Отец говорил, что кайдзю – это «чудовище» на одном из языков Старой Земли, а доктор Ленц поправлял, что не чудовище, а «странный зверь». Но у Ленца нет чудовищ, у него и медузы – странные звери, и Мартин, наверное, тоже странный зверек. На самом деле, конечно, чудища. Мартин видел их туши, покрытые пластинчатой броней. Взрослые называли броню хитинопластом, из него потом строили торговые павильоны на рынке и еще много чего, даже лодки. Очень легкий и прочный материал. Ленц говорил, что это какое-то волокно, и что оно наполовину неорганическое, и что это тоже странно, ведь таких волокон в животных вроде как быть не должно. А головы кайдзю размером почти с палатку-лабораторию Ленца. На них тоже пластины, костяные выступы, чешуя, рога и гребни, которые не прожечь даже самым сильным лучевикам. Наверное, если бы не Эрих с головами медуз, кайдзю совсем бы истребили людей. Хотя у папы и дяди, и у Ленца тоже, было другое мнение.

Сидя на банке – так называлась скамейка на яхте – и проверяя акваланг, папа говорил: «Мы не знаем, зачем морские чудовища так упорно идут в горы. Да мы вообще о них ничего не знаем. Я помню время, когда они были меньше и не такие ужасные. Что-то вроде огромных морщинистых тюленей размером чуть покрупней слона (слон и тюлень – звери со Старой Земли, Мартин видел их в три-дэ-чувствилках, как и папа). И не было у них таких рогов и когтей. Кайдзю вылезали из моря и ползли в горы через лагеря первых, и первые запросто с ними расправлялись. Даже есть туши пробовали, пока несколько человек не отравились. А потом пошло-поехало, чем дальше, тем страшнее: жуткие рыла, клюв, клешни, клыки. Совсем невозможные твари. Тогда и пришлось строить Стену».

Поднимая взгляд и глядя прямо на маленького Мартина, отец добавлял: «Вот если бы мы узнали, что там, под водой. Если бы поняли, что им нужно, зачем они поднимаются в горы. Тогда бы все было иначе».

Никто не видел, куда уходят кайдзю, которым все же удалось прорваться сквозь людские поселения. Вроде бы летучие камеры первых засекли, что они снова спускаются в море, но чешуйчатые горные птицы и жадные чайки быстро расклевали все камеры. Ленц соорудил пару из три-дэ-чувствилок, но к тому времени уже никто не хотел изучать кайдзю, всем надо было только знать время прихода. А для этого оказалось достаточно расставить часовых на дальних рифах и на вершине горы. Все равно кайдзю выныривали неподалеку от берега.

«Понимаешь, Марти, – говорил папа, – все глубинные зонды первых сгинули. Исчезли».

«Их съели кайдзю?» – спрашивал маленький Мартин.

Дядя и папа ухмылялись в густые, выгоревшие на солнце усы.

«Может, кайдзю, – отвечал вместо папы дядя. – А может, и не кайдзю. Вот мы и хотим узнать».

Больше никто не хотел. Все в городе и на террасах жили от прихода и до прихода чудовищ, спеша вырастить и собрать урожай, а папу с дядей считали бездельниками. И Ленца бы тоже считали, если бы он не лечил людей и не изобретал всякие полезные штуки вроде пороха и аппарата для перегонки спирта. Мартин был уверен, что старейшина Бартен даже обрадовался, когда яхта с папой и дядей сгинула в море. Теперь он мог спокойно ходить к маме, а не прячась, пока отца нет. Мама говорила, что они, может, станут скоро жить втроем – старейшина Бартен, Мартин и она. Жена старейшины, Луиза, погибла два года назад во время прихода кайдзю. Она охраняла Стену, пока ее муж вместе с женщинами и больными прятался в убежище. Мартин тайно ненавидел старейшину за это, и за то, что маме он нравился, и за то, что он сидел за столом на папином месте. Он бы с радостью сбросил Бартена в расщелину с медузами или скормил кайдзю. Ленц, как будто читавший мысли ученика, частенько позволял ему ночевать в палатке. А иногда Мартин по секрету от всех поднимался в скалы над городом. Выбирал плоский, нагретый солнцем камень, ложился на него и смотрел в небо, где кружили чешуйчатые хищники. Слушал, как посвистывает ветер. Или поднимал голову и вглядывался в бесконечное синее море. Нет, он не ожидал увидеть там пожелтевший от времени треугольник паруса, и все же… Мать бы выпорола его, если бы узнала об этих вылазках. Ведь там, выше по склону, входы в темные расселины, провалы, где водятся медузы. Туда поднимаются только охотники. Охотники и он, Мартин.

Другими вечерами, отсиживаясь в палатке Ленца, он перебирал рисунки на старом планше. Ни отец, ни дядя рисовать не умели и камеру из три-дэ-чувствилки тоже с собой отказывались брать. Поэтому Ленц рисовал на планше с их слов. Рисовал пульсирующие под водой багряные, золотые, белые переплетения, узлы и многолучевые гигантские звезды, башни, состоящие из звездчатые наростов, сходящиеся и расходящиеся под странными углами, ветви невероятных подводных деревьев, туннели, уводящие в никуда.

– Ты же понимаешь, Марти, что все это в основном фантазии, – говорил он, почесывая свою «соль с перцем». – Во-первых, цвета. У твоего отца и дяди были слабые фонарики, откуда это буйство красок? Во-вторых, вот это…

Он тыкал пальцем во множество длинных прямых лучей очередной звезды.

– Тринадцать. А вот тут двадцать семь. Восемь. Четырнадцать. Четное и нечетное число осей симметрии в одном организме? Очень странно, больше похоже на искусственные конструкции… Но кто их построил? Наверняка не кайдзю.

– Может, кайдзю съели тех, кто их построил? – спрашивал Мартин.

– Я вообще сомневаюсь, что эти твари питаются органикой, – хмурился Ленц.