Детство Понтия Пилата. Трудный вторник Вяземский Юрий

Обогнув кладбище, мы вышли на проселок. И тут только Рыбак отпустил мою правую руку.

Я принялся медленно наматывать нитку себе на палец и, до конца намотав, спросил:

«Почему она называла тебя бельгом? Ты разве бельг?»

Я думал удивить его этим второстепенным вопросом.

Но он готовно откликнулся:

«Для нее нервии, морины, менапии, тунгры – всё бельги. Она нас не различает».

Я стал разматывать нитку и, когда освободил от нее палец, сказал:

«Она, скорее глухая, чем слепая. Во всяком случае, ни на одно твое возражение она не ответила. Будто не слышала… Или прикидывалась?»

«Слух у нее, как у летучей мыши. Она не только слышит на целую левгу, но и видит… этим слухом своим», – ответил Рыбак.

Я чувствовал, что он смотрит на меня, нежно и участливо, и хочет, чтобы я, как можно больше, спрашивал его, а он мне – отвечал.

Я снова стал наматывать нитку на палец – теперь она вся была серой – и, вместо того, чтобы спрашивать, стал высказываться.

«Она очень точно описала те пять случаев, когда мне действительно угрожала опасность», – сказал я.

«Да, да. Она всё видит и почти никогда не ошибается, ни в прошлом, ни в будущем», – быстро и будто с облегчением откликнулся Рыбак.

Но я возразил:

«Как это, не ошибается? Моего родного отца она назвала отчимом. Даже ты не выдержал и поправил ее. Но она не услышала или не пожелала услышать».

«Да, да, отчимом вместо отца… Да, помнишь, она сказала, что он погиб?» – бормотал у меня над ухом мой спутник. – Значит, отчим, а не отец… Значит наверняка погиб, раз она так сказала».

От удивления я даже остановился. И хотел взглянуть в лицо Рыбаку. Но тот продолжал идти по проселку.

Я догнал его и сказал:

«Послушай. Кому-кому, но мне-то уж точно известно: отец он мне или отчим. Я деда своего знаю. Родню до пятого колена… Какой отчим? Не смеши меня».

Рыбак, не оборачиваясь ко мне, продолжал путь и, кивая головой, говорил:

«Да, да. Кажется смешным… Но ведь, действительно, ни один человек наверняка не может сказать, кто его отец. Даже мать, та женщина, которая родила тебя, даже она никогда не может быть уверена до конца, что родила тебя именно от этого мужчины… А ты свою мать никогда и не видел. Ты сам мне рассказывал, что она умерла при родах…»

«Погоди! – я воскликнул. – Ты что хочешь сказать?!.. Да нет, бред сорочий!.. Пять случаев она точно описала. Но дальше понесла чушь! Сам подумай: какой царь может жить в Испании! Сейчас! В эпоху великого Августа!»

«А что, в Испании совсем не осталось царей? Или потомков древних царей?» – спрашивал Рыбак, избегая смотреть на меня и ускоряя шаг.

«Может быть, и остались. Но я, Луций Пилат, родной сын римского всадника Марка Понтия Пилата, к этим варварам не имею ни малейшего отношения!» – Я начал сердиться. – Мачеха моя, Лусена, если верить ее словам, действительно происходит из какого-то древнего тартессийского рода. У нее в роду вполне могли быть звездочеты, или как там они еще называются».

«Вот видишь!» – вдруг словно испуганно воскликнул Рыбак и еще быстрее зашагал по дороге.

«Не вижу, представь себе! Потому что Лусена мне мачеха, а не мать! А родная моя мать – та, которая умерла при родах, – никогда рабыней не была. Она из рода Гиртулеев, которые теперь процветают в Нарбонской Галлии».

«И поэтому ты живешь здесь. И все от вас отвернулись», – сказал Рыбак и так резко остановился, что я сзади налетел на него.

И мог, наконец, заглянуть ему в лицо.

Такого лица я у него никогда не видел. Я вообще у мужчин никогда не видел таких лиц. В этом лице были одновременно испуг, досада и раздражение и какая-то совершенно женская, ласковая и виноватая жалость.

Глядя ему в глаза, я некоторое время не знал, что ответить. А потом сказал:

«Ну, ладно, царский сын и мать рабыня. Но дальше что она мне напророчила…»

«Всё, что она сказала, всё может сбыться», – быстро проговорил Рыбак, тихо, почти шепотом.

«Я, сын предателя отечества, которому даже в захудалую Провинцию запрещен вход, я, безотцовщина, с мачехой – бывшей рабыней со временем приобрету великую и страшную славу, так что горы будут в честь меня называть.?!»

«Как будто каждый великий человек в славе рождается», – грустно вздохнул мой растерянный наставник.

«И звезду на небе погашу?»

«Погасишь, если она увидела».

«А что она сказала, когда говорила про мою настоящую мать, и я просил тебя перевести, но ты, как мне показалось, не то перевел, что она сказала».

«Тебе правильно показалось… Она сказала, что, может быть, она сама родила тебя на свет».

«Она?!.. Моя мать?!»

«Ты – Пилат. Она – Пила».

Я еле удержался, чтобы не рассмеяться в лицо моему собеседнику.

«Это же – чушь! Бред безумной колдуньи!»

«Да, бред. Но бред вещий… Поэтому тебе он кажется безумным», – тихо сказал Рыбак.

Я сорвал с пальца нитку и выбросил ее на дорогу.

«А что она сказала перед тем, как выставить нас за дверь?» – спросил я.

Рыбак долго и грустно смотрел на то место, куда упала серая нитка.

Потом сказал:

«Ты выбросил нитку. Не думай, что так же удастся выбросить судьбу».

«Я спрашиваю: что она сказала перед самым нашим уходом?» – Меня уже давно стали раздражать его вера в сумасшедшую старуху и та жалость, с которой он на меня смотрел.

«Ты разве не понял? Там были очень простые слова».

«Слова я понял. Но смысл этого нового великого пророчества, прости, от меня ускользнул».

«А ты уверен, что хочешь узнать этот смысл?» – вдруг совершенно безучастно спросил меня Рыбак.

«Что? Очень страшно?»

Рыбак молчал.

«Скажи. Я не из пугливых. Ты сам говорил».

«Она сказала: «В жертву богу бога вздернет на дерево».

«Вздернет?» – переспросил я.

Рыбак кивнул.

Я постарался усмехнуться и, догадываюсь, усмешка у меня получились весьма беззаботной.

«А что это за бог, которого я вздерну? И почему именно на дерево?»

Рыбак не ответил и вновь зашагал по проселку.

Скоро мы вышли на магистральную дорогу и молча пошли к Новиодуну.

И лишь возле самых Южных ворот мой спутник вдруг как бы ни с того ни с сего стал рассказывать:

«У кельтов есть бог. Мы о нем не говорили, потому что нам он не был нужен. Его называют Хесус или Есус. Римляне называют его Марсом. Но, как всегда, ошибаются, потому что Есус – не бог войны. Он – бог деревьев и других растений».

Рыбак замолчал. И я спросил:

«Почему ты о нем вспомнил, об этом Есусе?»

«В давние времена Есусу приносили человеческие жертвы. Людей вешали на деревьях… Я думаю, Пила его имела в виду», – ответил Рыбак.

«А что значит бога богу в жертву?» – спросил я.

Рыбак пожал плечами.

«Я этого Хесуса ему самому в жертву принесу? Так что ли?» – снова спросил я.

И снова мой наставник пожал плечами.

Мы дошли до Южных ворот, и Рыбак сказал:

«Прощай, Луций».

«До завтра, – ответил я, посмотрел на предрассветное небо и добавил: – Или когда мне лучше придти?»

«Приходи, когда хочешь», – ответил Рыбак, гельвет-нервий-менапий, Гвидген-Гвернген-Гатуатер.

XV. Я пришел в деревню через день.

Я радостно и учтиво поздоровался с Рыбаком. Но он прошел мимо меня, словно мимо пустого места, сел в лодку и отчалил от берега.

Я прождал его на берегу часа два или три.

Он вышел из лодки и побрел в сторону деревни, не обратив на меня внимания.

И лебедь на меня ни разу не глянул, шествуя за хозяином.

Зная манеры своего наставника, я ушел в город, решив прийти в следующий раз.

Я пришел через три дня, в полдень. Рыбак сидел под орехом и смотрел на пруд. Я его приветствовал. И в этот раз он посмотрел на меня… Не знаю, как описать его взгляд, Луций. Так, глубоко задумавшись, иногда вдруг взглядывают в сторону, будто там, в той стороне, можно обнаружить недостающие звенья мысли. Или чувства, которые давно уже крутятся под сердцем, но постоянно ускользают и утекают… Я не поэт. Я не умею описывать. Но вспоминать я умею. И взгляд этот, долгий, пустой, задумчивый, я никогда не забуду…

На приветствие мое он, разумеется, не ответил. Я сел рядом. Некоторое время мы молча смотрели на воду в пруду. Потом Рыбак встал и ушел в дом. И больше оттуда не вышел.

В третий раз я пошел в деревню дней через десять. И на тропинке встретил Рыбака, который шел в город.

Я уступил ему дорогу и пошел следом.

В этот раз я с ним не здоровался.

Через некоторое время я спросил:

«Я что-то не так сделал?»

Рыбак молчал и не оборачивался.

Мы прошли стадии две, и я снова спросил:

«Ты больше не хочешь наставлять меня? Ты передумал?»

И вновь – ни слова в ответ.

А возле порта, когда можно было идти рядом и заглядывать ему в лицо, я спросил:

«Тебе запретили со мной общаться? Даже смотреть на меня запретили?… Или ты сам не хочешь?»

Представь себе – ни малейшей реакции…

В городском порту он сел на баркас, идущий в Генаву. Встал на палубе так, чтобы быть ко мне спиной.

Но стоило лодке отчалить от берега, он повернулся и стал смотреть на меня, глаза в глаза, долго, пристально, цепко. И в этом взгляде всё было: вина, жалость, нежность, просьба понять и простить… Он прощался со мной своим взглядом… И, прежде чем отвернуться, поднес палец к губам…

Больше я не ходил в деревню. И тамошних соловьев ранней весной не слушал.

Мы случайно встретились летом следующего года, за семь дней до июньских календ, то есть на третий день после нон, в которые мне исполнилось пятнадцать лет.

Встретились в городе, на форуме, возле базилики. Он шел мне навстречу и улыбался. Я остановился и приветствовал его на гельветском наречии.

«Здравствуй, Луций», – сказал он и прошел мимо.

Потом осенью, в начале сентября, мы встретились возле Западных ворот и так же друг друга приветствовали…

Я ни о чем не жалел.

Скажу более: мне уже не хотелось встречаться с этим странным и, как может показаться, довольно жестоким человеком.

Зачем? Ведь не друидом мне стать в самом деле!

Запоздалое детство мое окончилось – меня от него очистили, и оно… как это там?… оно не цепляло больше за ребра.

От тени отца меня тоже освободили – и она перестала давить на затылок.

… Лусена? Она, чуткая и заботливая, по-прежнему была рядом… Но я перестал заикаться…

Одним словом, листья высохли и уплыли

Но, похоже, стоило тщательно вспоминать и перепросматривать.

Хотя бы из-за этой старой колдуньи.

XVI. Ты только не смейся, Луций. Ныне ее бред мне уже не кажется таким безумным, каким казался в четырнадцать моих лет, возле гельветского кладбища, ночью при серой луне.

Начать с того, что род Понтиев, как мне удалось выяснить, действительно ведет свое начало от некоего самнитского царя-звездочета, которого, по одной из версий, звали чуть ли не Атием. Одной из его жен – у древних самнитских царей их было, как правило, несколько – женой его, я говорю, была какая-то рабыня, имени которой сейчас никто уже и не вспомнит.

Далее. Если я, Луций Понтий Пилат, чрезвычайный и полномочный префект божественного римского императора Тиберия, близкий соратник и преданный товарищ могущественного Луция Элия Сеяна, если я, дальний потомок короля-звездочета и рабыни, прикажу в подчиненной мне провинции назвать какую-нибудь из пыльных горок моим славным именем… Полагаю, что назовут. И многие прихлебатели кинутся называть радостно и благодарно… Славы у меня уже сейчас достаточно. Особенно если вспомнить, что двадцать лет назад я был жалким заикой, сыном «предателя отечества» и пасынком бывшей иберийской рабыни… И кто знает, какая слава ждет меня впереди?…

Наконец, самое, вроде, бредовое и самое страшное:

«На небо посягнет». «Звезду погасит, с востока и с севера пришедшую». «Бога не узнает». «Злобный жрец потребует крови». «В жертву богу бога принесет»…

Только тебе скажу, Луций, и больше ни единой душе.

Сеян – этруск, и историческую его родину, по отношению к Риму, запросто можно отнести на северо-восток.

Сеян, вне всякого сомнения, – жрец, и жрец кровавый и злобный.

Он долгие годы был для меня богом. А истинного бога, истинного властителя Империи я только недавно узнал и почувствовал. И как бы ни щемила, как бы ни содрогалась от страха и ни мучилась моя человеческая душа, одну из ярчайших звезд я должен погасить, одного из этих богов придется принести в жертву другому!

Слышишь меня, Луций? Понимаешь меня?

Слепая гельветская старуха это еще тогда увидела!

Галльский друид еще тогда, почти двадцать лет назад, испугался иметь со мной дело.

Но я не испугаюсь! Я истинного бога уже сейчас признал и почувствовал. И бога богу вздерну на дереве истории!

Чашу эту придется испить. От жертвы этой не удастся мне отвертеться…

Ну, хватит. Самое время принести жертвы моему погибшему отцу и его доблестным предкам: Квинту Первопилату, Луцию Гиртулею, царю-звездочету…

Приложение I

История нашего рода

Я бы тебе так напомнил:

I. Род наш очень древний. Некоторые утверждают, что еще до основания Рима наши пращуры были царями и правили не только в Самнии, но им подчинялись также луканы, пелигны и даже марсы. Так ли это было на самом деле или не так – не берусь судить и утверждать. Однако еще четыреста лет назад – если верить Титу Ливию и другим историкам, на мой взгляд, вполне заслуживающим доверия, – еще четыреста лет назад некто Гай Понтий был военачальником у самнитов, славился воинской доблестью и военным искусством, а его отец Геренний почитался мудрейшим человеком своего времени. Именно Гай сын Геренния, как ты должен помнить, сподобился окружить римское войско в Кавдинском ущелье и нанести ему такое поражение и причинить такой позор, о котором многие до сих пор не могут забыть.

II. Сто лет назад род Понтиев был столь многочисленным, что скорее был похож на племя, чем на род. К этому времени он разделился на четыре самостоятельных клана, и кланы эти, хотя и поддерживали между собой известные отношения, однако жили в разных местах, имели свои собственные клановые имена и заметно отличались друг от друга по своему образу жизни, своему материальному положению и своему отношению к Риму.

Начнем с Телесинов. Они так называли себя, потому что происходили из деревни Телесии, расположенной между Кавдием и Нолой, на самой границе Самния и Кампании. Хотя среди Телесинов встречались люди с некоторым материальным достатком, но в целом это были простые и бедные жители, пожалуй, самые бедные и простые в нашем роду. Как в древние времена, они сочетали в себе любовь к земле и к военному делу, то есть были старательными земледельцами и отважными воинами. Римлян они ненавидели, сотрудничавших с ним италиков презирали, и эти враждебные чувства были у них, похоже, в крови и как бы передавались по наследству; чуть ли не со времен Самнитских войн эта ненависть жила в их сердцах.

Далее – Гиртулеи. Эти происходили из маленького городка Гиртулы, расположенного в двадцати милях к северо-западу от Эзернии, если идти по Старой Самнитской дороге в сторону Бовиана. Они были побогаче Телесинов, помимо земледелия держали у себя ремесленные мастерские. Но главным их занятием была воинская служба; среди Гиртулеев встречались не только отважные, но и опытные и знающие пехотинцы и кавалеристы, и еще со времен Сципиона и Ганнибала они славились своим воинским искусством. К римскому превосходству над народами и племенами они относились тоже с обидой, но не так озлобленно и непримиримо, как их сородичи Телесины.

Третий клан обосновался в Венусии, той самой, которая лежит на Аппиевой дороге между Капуей и Брундизием. Сами они себя называли по-самнитски Венусилами; к Риму относились со страхом и уважением; людьми были состоятельными, занимались почти все торговлей, в основном транзитной, а главными их партнерами и поставщиками были их дальние родственники – обитатели богатого и развращенного Неаполя.

То был четвертый и последний из кланов нашего многоликого рода. Его представители давно обосновались в нескольких крупных городах: в Капуе и в Кумах, в Велии и в Регии. Но центром их проживания, их благосостояния и влияния был греческий Неаполь. Поэтому даже те, которые жили в других городах, называли себя по-гречески Неаполитами; и весь их клан так себя именовал, подчеркивая свою давнюю связь с Неаполем, его роскошью и богатством, его широкими торговыми связями, его давней преданностью Риму и римлянам. Но в нашем клане, клане скромных Гиртулеев, а также в клане бедных и гордых Телесинов, этих богатеев, этих выскочек, считавших, что только они одни достойны представлять наш род, только они знают толк в жизни и умеют свои таланты обратить себе во благо, а не во вред, – в наших кланах этих полуримлян-полугреков называли не Неаполитами, а Неполами, якобы от самнитского слова «не-пол», что означает «продажный человек, предатель». Что есть такое слово в самнитском языке, я перед тобой, известным филологом, конечно, ручаться не могу и не буду (я ведь, кстати, совсем не знаю языка моих предков), но то, что эти Неполы были действительно продажными людьми, я полагаю, ты сам скоро увидишь.

Итак, четыре клана: Телесины, Гиртулеи, Венусилы и Неполы. А теперь о том, какие унижения Понтии терпели от римлян.

III. Собственно говоря, Неполы никаких особых унижений на себе не испытывали. Город Неаполь с давних пор был под римской властью, с властью этой старательно ладил и был у нее в полном доверии. Клан Неполов – всё, как я уже сказал, богатеи и аристократы – с римской знатью, с патрициями и сенаторами издавна установил отношения гостеприимства, чутко прислушивался и ревностно угождал. Так что некоторые из Неполов, еще до Союзнической войны, от своих державных господ и высокомерных покровителей в знак поощрения даже получили римское гражданство. И тут же перестали считать себя самнитами, забыли о войнах, которые их народ вел за свою свободу и независимость; некоторые даже от рода нашего отреклись, чтобы не дразнить римлян своей кровной связью с Гереннием Мудрым и Гаем Отважным: дескать, род этот мятежный – сам по себе, а мы уже давно новый род основали – искренних друзей и преданных сторонников Великого Рима… Короче, унижения тут могли быть только философского характера, а, насколько я знаю, Неполы, ловкие ростовщики и предприимчивые торговцы, никогда философией не интересовались.

Иным было положение трех других кланов нашего рода. Ну, вот сам посуди:

Рассказывали, что через Венусию, бывшую тогда латинской колонией, однажды проезжал некий юный римский дипломат без официальной должности. Один из горожан, принадлежавший к клану Венусилов, позволил себе отпустить насмешливое замечание по поводу носилок этого римского проезжего. Венусила тотчас схватили, повалили на землю и отстегали ремнями от носилок.

Гиртулеи, служившие, как я уже сказал, в римском войске, тоже не раз испытывали на себе римскую несправедливость. Так, во время войны с Югуртой одному из Гиртулеев по приговору римского военного суда отрубили голову, а римского солдата, который совершил аналогичный проступок, перевели из легионеров в пращники, заставили добывать дерн для воинского лагеря, и то, говорят, всего лишь на полгода, а после – простили и восстановили в должности.

Один из Телесинов некоторое время занимал должность управляющего общественными банями в Ноле. И вот, римский консул приказал поставить его к позорному столбу и наказать розгами за то, что, когда супруга консула пожелала выкупаться в мужских банях, банные служители недостаточно быстро выгнали оттуда купавшихся, и бани показались столичной матроне недостаточно чистыми.

Таким образом, все три клана несправедливо пострадали от римского самоуправства. Но Венусилы постарались как можно скорее забыть оскорбление. Гиртулеи затаили обиду, но до поры до времени никак ее не выказывали, продолжая добросовестно служить в союзных войсках. А Телесины, которых, казалось бы, римский произвол затронул в наименьшей степени – ну, высекли их представителя, но ведь не до смерти, опозорили, но не погубили же, – Телесины еще сильнее возненавидели Рим и римлян и поклялись отомстить за униженное достоинство.

IV. А скоро, как ты знаешь, вспыхнуло восстание и разразилась Союзническая война. Душой восстания были марсы, которых возглавлял храбрый и умный Квинт Силон. Их примеру последовали самниты, а затем и прочие италийские общины – от Лириса и Абруцци до Апулии и Калабрии. В средней и южной Италии лишь немногие города сохранили верность Риму, в частности: греческий Неаполь, в котором обитали наши Неполы, и латинская Венусия.

V. Но прежде чем восстание превратилось в войну, в Рим было отправлено посольство. Рассказывают, что в этом посольстве участвовал старейшина нашего клана, Гиртул Гиртулей, который приходится мне прапрапрадедом. Он якобы ярче и убедительнее других послов доказывал римлянам, что без поддержки союзников, и прежде всего самнитов и марсов, Рим не смог бы победить Пирра, разгромить Ганнибала и разрушить Карфаген, покорить Македонию и Грецию, подчинить себе Испанию и отразить нашествие кимвров и тевтонов. «И что мы имеем взамен?! – гневно вопрошал он, – как отблагодарил нас римский народ? в каких делах выразилась его к нам признательность? Вместо благорасположения – притеснения, вместо дружбы – начальственный окрик, вместо уважения – презрение и унижение, вместо равноправия – почти рабство, вместо наград – казни! Вы сами заставили нас взяться за оружие. Но мы с радостью сложим его, если вы наконец-то осознаете свою несправедливость, отбросите гордыню и примите в число римских граждан ваших союзников-италиков, которые ни доблестью своей, ни древностью происхождения, ни любовью к родине вам не уступают». Так от имени Самния говорил Гиртул Гиртулей. И с тем же предложением к римским властям обратились послы от других италийских племен. Но римляне грубо и заносчиво отвергли их справедливые требования и миролюбивые предложения.

VI. И тогда, как ты помнишь, в городе Корфинии, на границе марсийских, самнитских, маруццинских и вестинских земель, то есть в самом сердце восставших областей, был создан как бы Анти-Рим: город стал называться Италия; право гражданства «Италии» было распространено на все восставшие общины; были избраны сенат из пятисот вождей, два консула и двенадцать преторов; написана и утверждена была новая италийская конституция; государственным языком, наряду с латинским, был объявлен также самнитский язык, преобладавший в южной Италии.

В число сенаторов «Италии» вошли три старейшины из клана Телесинов и двое – из клана Гиртулеев, среди них мой пращур Гиртул Гиртулей.

Само собой разумеется, что Венусилы и, тем более, Неполы остались в стороне от этого движения.

VII. Итак, началась война. Южной армией повстанцев командовал в качестве консула Гай Папий Мутил. У него было шесть полевых командиров, и одним из них был Авл Телесин, которого историки обычно именуют Понтием Телесином, забывая его личное имя.

VIII. Первым делом повстанцы атаковали города и крепости, расположенные на территории восстания и сохранявшие верность Риму. Некоторые жители бежали, как это сделали Неполы, еще до появления повстанческой армии под покровом ночи покинув Неаполь и со всем движимым имуществом переселившись в окрестности Рима. Другие – заперлись в цитаделях и понадеялись на их защиту, как поступили Венусилы.

После того, как под начальством Публия Веттия Скатона самниты и марсы отразили римскую армию и причинили ей большие потери, крупный город Венафр перешел на сторону повстанцев и выдал им весь римский гарнизон. Через несколько месяцев после этого пала Эзерния, отрезанная от подвоза продовольствия и осажденная по всем правилам крепостной войны. Еще раньше капитулировала Нола. А когда вся Кампания до Везувия была потеряна римлянами, когда Салерн, Стабии, Помпеи и Геркуланум примкнули к восстанию, тогда и Венусия объявила о своей сдаче, открыла ворота и выдала самнитскому полководцу Гаю Мутилу всех римских граждан. Начальник гарнизона был казнен, римские солдаты были высечены плетьми и зачислены в самнитскую армию, богатые сторонники римлян среди горожан были ограблены. Но наших Венусилов никто и пальцем не тронул, потому что за них заступился их сородич – Гай Телесин, один из полевых командиров. В полной неприкосновенности со всем своим имуществом Венусилы остались жить в городе; и, с одной стороны, это было для них, конечно же, крупным везением и счастьем, а с другой обернулось большой неприятностью. И вот почему.

IX. Как мы видели, на первом этапе повстанцам везло, и в борьбе с римскими войсками они добились крупных успехов. Это обстоятельство вызвало сильное беспокойство в Риме, сбило спесь с тогдашних римских властей, и к концу года было принято два закона. Эти законы, консульский и трибунский, предоставили права римского гражданства членам всех тех италийских общин, которые еще не отложились от Рима. Так что Неполы, своевременно удалившиеся из Неаполя, тут же все без исключения стали римскими гражданами, а бедные Венусилы под действие закона никак не подпадали, ибо город их, Венусия, перешел на сторону восставших, добровольно открыл перед ними ворота, а они, Венусилы, благоденствовали в этом продажном городе, а их сородичи, Телесины и Гиртулеи, покровительствовали им, руководили отрядами мятежников и успели причинить значительный вред римским войскам. А то, что Венусилы всю жизнь тяготели к Риму, с радостью отказались бы от своего благоденствия в восставшем городе и нищими поползли бы в Рим за обещанным гражданством – это, разумеется, законами не учитывалось.

X. А следом за тем Фортуна пренебрегла самнитами и обратила свое капризное внимание на римлян. Римский претор Гай Косконий во второй кампании завладел почти всей Апулией и подошел к Венусии. В результате крупных поражений на севере столица восставших «Италия» прекратила свое существование, снова стала Корфинием, скромным городком пелигнов, а остатки италийского сената бежали в Самнитскую область.

На сцене военных действий появился уже тогда талантливый полководец Луций Корнелий Сулла. Вместе со Страбоном он быстро отвоевал у восставших почти всю Кампанию – Стабии, Геркуланум, Помпеи были взяты друг за другом.

Из Кампании Сулла перешел в Самний. Легко овладел Эскланом, жестокой расправой над его жителями нагнав страх на всю Герпинскую область; с тыла атаковав армию Мутила, разгромил самнитское ополчение; заставил сдаться главный город самнитов Бовиан.

XI. В третий год кампании Квинту Метеллу Пию удалось захватить Венусию. Три тысячи вооруженных повстанцев были взяты в плен. Некоторые из Венусилов были обвинены в том, что снабжали деньгами и продовольствием мятежников. И хотя они плакали и кричали, что жили в городе чуть ли не заложниками, чуть ли не пленными, глава их клана был предан смерти, а остальные были подвергнуты разным формам наказания: от публичной порки до частичной конфискации имущества. Еще раз скажем: бедные Венусилы, без вины виноватые!

Но можно сказать иначе: когда между двумя большими силами возникает конфликт, а тем более война, хочешь ты этого или не хочешь, ты должен поскорее определиться и принять ту или иную сторону. В противном случае тебе может достаться с обеих сторон.

XII. Считали, что восстание подавлено и война окончена. Но тлели головни, дымились очаги, между руинами вспыхивало пламя. Эзерния, хотя и была окружена римскими войсками, продолжала оставаться очагом самнитской свободы. Захваченная Нола не сдалась и тоже сопротивлялась.

А тут – помнишь? – громко заявила о себе парфянская угроза, и Сулла вынужден был покинуть Италию, отправившись на войну с парфянским царем Митридатом.

Как только он отбыл, в Риме начался политический кризис. К власти сначала пришел Цинна. Затем вернулся из ссылки и прямо-таки воцарился в Риме уже безумный к тому времени Гай Марий.

И вот, чтобы заручиться максимальной народной поддержкой, новые римские власти решили предоставить право римского гражданства всем италийским городам, которые участвовали в восстании, но теперь сложили оружие.

XIII. Больше других обрадовались переменам Венусилы. Они, пострадавшие сначала от восставших, а затем от карателей, вдруг получили нежданно-негаданно римское гражданство, которое на них словно с неба упало. Некоторые из них радостно устремились в близлежащие к Риму города: Тибур и Пренесте; другие остались в Венусии и, возобновив прежние торговые связи, принялись спешно восстанавливать прежнее благосостояние и наживать имущество.

Неполы, которые, как я упоминал, уже несколько лет назад стали римлянами и, оставив родной Неаполь, в Риме обосновались, особенно процвели в эти кровавые и смутные годы: нажились на конфискациях, набили себе карманы на аукционах, еще больше разбогатели на убийствах и зверствах, которые тогда творились повсюду.

Даже мои Гиртулеи, до этого в течение трех лет с оружием в руках громившие римлян, стали теперь римскими гражданами; наслышанный об их отваге и воинском опыте диктатор Марий некоторых из них уговорил вступить в число своих ветеранов. Сотрудничали с новой римской властью не только Гиртул Гиртулей, но и оба его сына: Гней и Луций (Гнол и Лук, по-самнитски); причем последний, как ты, может быть, слышал и знаешь, приходится мне родным прапрадедом.

Тут, в Риме, Луций и Гней (Луций был на несколько лет старше своего брата) познакомились с Квинтом Серторием, и это знакомство определило дальнейшую судьбу трех ветвей нашего клана, клана Гиртулеев.

XIV. Квинт Серторий во всех отношениях был человеком превосходным и замечательным. Не стану тебе его описывать – тебе, который уже в юности великолепно изучил римскую историю. Отмечу лишь те качества Квинта Сертория, которые оказали непосредственно влияние на братьев Гиртулеев.

Во-первых, он был отважным и талантливым римским офицером – одним из самых талантливых и отважных. Во-вторых, в компании Цинны и Мария он оказался, можно сказать, совершенно случайно: он был в личной вражде с Суллой, с того времени, как добивался должности народного трибуна; вражда эта привела его в ряды недовольных, с которыми он по своему характеру не имел ничего общего. Он с самого начал осуждал зверства, творимые безумным Марием, со слезами на глазах умолял консула прекратить кровопролитие, уговаривал Цинну вмешаться; когда Марий внезапно умер, Серторий окружил его бандитов кельтскими войсками и всех их перебил до последнего.

Наконец, наделенный умением трезво оценивать политические события и одаренный поразительной дальновидностью, способностью заглядывать туда, куда обычный человек не может заглянуть и никогда не заглядывает, Серторий не раз предостерегал близких к нему людей, что вынужденное и скоропалительное равенство, учрежденное тогда между римлянами и италиками, ущербное и недолговечное, и когда Сулла вернется из парфянского похода, он почти наверняка восстановит власть аристократии и ей в угоду принужден будет отменить закон Плавта – Папирия, то есть у многих италиков отберет назад полученное ими римское гражданство, и у гордых и мятежных самнитов – в первую очередь.

Так случилось, что Луций и Гней Гиртулеи были близки к Квинту Серторию и видели всё, что он делает, слышали всё, что он говорит. И потому, в отличие от своих сородичей, не тешили себя надеждами и постоянно были настороже.

XV. Что же касается четвертой ветви нашего рода, Телесинов, то, хотя ей тоже могло быть предоставлено римское гражданство, однако большинство Телесинов от этой «подачки», как они говорили, отказались, город Эзернию, в который они переселились из своих местечек и деревень, превратили в военный лагерь и, по-прежнему ненавидя и презирая римлян, тщательно готовились к продолжению борьбы за независимость родного Самния.

XVI. Тут как раз вернулся из похода и высадился в Италии Луций Корнелий Сулла. Римских властителей он объявил узурпаторами и преступниками, тем, кто отступится от них, обещал безусловное помилование, а так называемым «новым гражданам» гарантировал полное сохранение их прав.

Напуганные жизнью и осторожные Венусилы заметались между революционным правительством, которое дало им гражданство, и между Суллой, который велел от этого правительства отказаться.

Продажные Неполы, которые всегда чувствовали, на чьей стороне сила, спешно покинули Рим и скоро оказались в Кампании, куда направлялся со своей армией Луций Корнелий Сулла.

XVII. Ты спросишь: а что Гиртулеи? Гиртулеи, как я уже вспоминал, были при Сертории. Серторий же в римском правительстве оказался явно не у дел: избранных на этот год консулов он критиковал за бездарность, полководцев – за беспечность и неповоротливость. От Сертория решили избавиться, и сначала направили в Этрурию для нового набора войск, а затем с той же целью предписали ехать в Ближнюю Испанию.

Ясно, что братья Гиртулеи отправились вместе с ним. Серторий уговорил их, предвидя, что марианцы обречены на поражение.

Стало быть, Неполы переметнулись к Сулле; Венусилы, как рыбы, ушли на дно. А на борьбу с Суллой выступили многие Гиртулеи и все без исключения Телесины. С самого начала они были обречены. Но ненависть к Риму, желание хотя бы на короткий срок защитить и утвердить свою независимость возобладали над здравым расчетом и чувством самосохранения.

XVIII. События этих кровавых годов тебе известны лучше, чем мне. Поэтому кратко напомню лишь о трагической судьбе теперь, пожалуй, самого знаменитого из Понтиев – Авла Понтия Телесина.

Ты помнишь, армия в семьдесят тысяч человек двинулась на Рим. Она состояла из луканов и самнитов. Так вот, луканами командовал Марк Лампоний, а самнитами предводительствовал Авл Телесин. Именно он, обращаясь к солдатам, заявил: «Чтобы избавиться от волков, которые отняли у Италии ее свободу, надо уничтожить лес, в котором эти злобные хищники водятся!».

XIX. Битву у Коллинских ворот теперь уже многие историки описали. Но все они, на мой взгляд, допускают целый ряд неточностей.

Утверждают, например, что Сулла начал проигрывать, потому что войска его были изнурены долгим переходом. Я же полагаю, что дело тут было не в усталости, – какую такую усталость мог причинить короткий переход от Пренесте до Рима для закаленных в боях ветеранов Суллы, исходивших вдоль и поперек Азию, Македонию и Грецию?! К тому же они успели позавтракать и не спеша выстроили боевую линию. Дело было в том, что ветеранам Суллы теперь противостояли не парфянские варвары, не разложившиеся правительственные войска, а великолепно обученные, образцово дисциплинированные самнитские войска – самое воинственное племя Италии и самые гневные враги Рима, а потому – неистово храбрые и яростно неустрашимые.

Далее говорят: Сулла сначала проигрывал, но потом ободрил своих ветеранов, повел их за собой и разбил неприятеля. Это уже чистая ложь! Правое крыло, которым командовал Марк Красс, действительно, стало теснить луканов, которыми руководил Марк Лампоний. Но на левом крыле, выстроенном у храма эрицинской Афродиты перед Коллинскими воротами, против Суллы выступал Авл Телесин. Решительным натиском он расстроил ряды сулланских солдат, смял их и оттеснил к городской стене, так что пришлось запереть ворота. Сам Сулла едва не погиб. Пытаясь остановить отступление своих ветеранов, Сулла носился между ними на белом коне, горячем и резвом. По этому белому коню его быстро узнали, и один из самнитских центурионов, когда Сулла был в нему спиной, собрался метнуть в него копье. Но Авл Телесин схватил его за руку и запретил, заметив, что такого доблестного врага, как Сулла, надо побеждать лицом к лицу, в честном единоборстве, а не в спину и исподтишка. А Сулла потом утверждал в своих воспоминаниях, что не одно, а несколько копий были тогда в него брошены, и что от смерти его спас не Авл Теле-син, а его собственный конюх, который, дескать, хлестнул коня и заставил его отскочить как раз настолько, чтобы копья воткнулись в землю у самого хвоста.

Тот же Сулла потом утверждал, что, осознав это чудесное избавление от смерти, он достал золотое изваяньице Аполлона, которое он вывез из Дельф и которое всегда носил спрятанным на груди, и, целуя этот воинский амулет, воскликнул: «О Аполлон Пифийский, ты, кто в стольких сражениях прославил и возвеличил счастливого Суллу Корнелия, кто довел его до ворот родного города, неужели ты бросишь его теперь вместе с согражданами на позорную гибель?!» И вот, якобы после этого обращения к богу, в сражении наступил перелом: солдаты его прекратили отступление, развернулись, построились и начали победоносное контрнаступление. – Еще большая ложь! Часть его ветеранов уже успела убежать в лагерь и там возвестила, что Сулла-де погиб и сражение проиграно. Оставшиеся пребывали в полном смятении. А от окончательного разгрома Суллу спас не Аполлон, а Марк Красс, который, одержав победу на правом фланге, послал Сулле несколько свежих когорт. Спасло его также подлое предательство, которое совершили кельтские союзники Авла Телесина: в решающий момент сражения три тысячи кельтов, по предварительному уговору с Суллой, вдруг переметнулись на его сторону и обратили оружие против самнитов, своих прежних боевых товарищей.

Или ты скажешь, что светлый Аполлон и Крассу помог, и кельтов толкнул на предательство?

XX. Всех пленных Сулла велел отвести на Марсово поле. Там их два дня держали в оцеплении солдат, без еды и медицинской помощи. На третий день Сулла назначил заседание сената в храме Беллоны. Когда сенаторы собрались и расселись по своим местам, снаружи стали доноситься бряцание оружия и людские стоны. Стоны эти быстро переросли в отчаянные крики и мольбу о помощи. А когда Сулла встал со своего места и начал говорить к сенаторам, никто уже не сомневался, что за стеной храма, возле цирка происходит отвратительная расправа: там, в страшной тесноте, солдаты, словно баранов, режут беззащитных пленных. Сенаторы были потрясены, но державший речь Сулла, нисколько не изменившись в лице, сказал им, что требует внимания к своим словам, а то, что творится снаружи, их не касается: там-де по его повелению вразумляют кое-кого из негодяев.

«Негодяев» было от четырех до шести тысяч человек, – разные цифры называются историками.

Среди несчастных оказался и раненный Авл Телесин, который двумя днями ранее спас Суллу от верной смерти.

XXI. У Авла Телесина был сын, тоже, кажется, Авл. С консулом Гаем Марием Младшим они возглавляли гарнизон в городе Пренесте. Узнав о поражении под Римом и осознав, что сопротивление отныне бессмысленно, они закололи друг друга, тем самым избавив себя от позора и лишних мучений.

Пренесте сдался на милость Суллы. Двенадцать тысяч человек Сулла помиловал и отпустил на свободу. Но все без исключения самниты были обезоружены и перебиты. Рассказывают, что среди этих убиенных оказались представители всех трех кланов нашего многолюдного рода. И вот, Телесины умирали молча, с презрением глядя на своих палачей. Гиртулеи то ли в насмешку над римлянами, то ли действительно желая сохранить себе жизнь, предлагали «не переводить даром такое великолепное человеческое мясо», а сделать из них дорогостоящих гладиаторов. А кто-то из Венусилов, которые, как мы помним, всегда сочувствовали Риму и никогда против него не воевали, этот несчастный и ни в чем не повинный Венусил, когда его тоже схватили и потащили на казнь, так истошно кричал, так слезно молил о пощаде и клялся в своей невиновности, что крики его привлекли внимание самого Суллы, который присутствовал при расправе. Сулла подошел к нему и спросил: «Ты самнит?» «Самнит, – ответил несчастный. – Но…» «Никаких «но», – прервал его Сулла и дал знак стоящему рядом с ним центуриону. И тотчас Венусилу перерезали горло. А Сулла потом обратился к своим ветеранам и сказал: «Запомните, друзья мои. Рим не будет знать покоя, пока будет существовать Самний. Поэтому следует стереть с лица земли само имя самнитов!»

Оставшиеся в живых и в Италии Гиртулеи целых два года руководили героической обороной Эзернии. Большинство из них доблестно сложило свои головы на стенах крепости, а некоторые, тяжело раненные, попали в руки неприятеля и, как я полагаю, были казнены. Но несколько лет назад я слышал от одного из Неполов, который заискивал передо мной и пытался через меня добиться выгодного откупа в Норике, – когда я отказал ему в протекции, он с ехидным выражением лица поведал мне, что гладиаторы, которых называют «самнитами» – ну, эти самые, с большими четырехугольными щитами и маленькими мечами, – якобы все они ведут свое происхождение от Гиртулеев, которые были взяты в плен после падения Эзернии; Сулла, дескать, припомнил их насмешливое предложение «не переводить даром великолепное человеческое мясо», велел залечить их раны и сделать гладиаторами на потеху римской черни. Но думаю, что этот Непол лгал и хотел отомстить мне за отказ.

Ни один из Неполов, как ты можешь догадаться, при Сулле не пострадал. Несчастья обрушились на их головы, когда к власти пришел божественный Гай Юлий Цезарь… Но об этом позже и в свое время.

XXII. Луций Гиртулей, как я уже сказал (см. XVII), следуя за доблестным Квинтом Серторием, отправился в Ближнюю Испанию. Вместе с Луцием поехал и его младший брат, Гней. И оба они взяли с собой жен и детей.

Серторий высоко ценил воинский опыт братьев Гиртулеев, доверял им и очень на них рассчитывал. Луция он еще на корабле назначил легатом, и когда они прибыли в Тарракон, велел ему двинуться в Пиренеи, привлечь на свою сторону местное население, а также живших в округе римлян, и этими силами закрыть перевалы через Пиренеи. Квинта Гиртулея Серторий хотел оставить при себе и назначить начальником преторианской когорты. Но братья попросили не разлучать их, и Серторий их просьбу удовлетворил. С тех пор они всегда были вместе: Луций был командиром, а Гней – его первым помощником и своего рода квестором в его войске.

Братья Гиртулеи заперли перевалы испанской пехотой, иберийскими стрелками и басконской конницей – силами наскоро собранными, плохо обученными и малонадежными. Но пока Луций Гиртулей командовал этими отрядами, всё было в порядке. Ибо Луций Гиртулей был не только отважным воином, опытным командиром, но и талантливым организатором: подобно Серторию, у которого он неустанно учился, он умел привлекать к себе людей, внушать им доверие и своим авторитетом поддерживать в их рядах дисциплину – насколько это вообще можно сделать в Испании.

XXIII. Когда же Серторий, подчинив себе Ближнюю Испанию, задумал идти на покорение Бетики и отозвал Луция Гиртулея из Пиреней, неприятель подкупил одного римского офицера, тот организовал заговор и убил поставленного Луцием командира, после чего войска разбежались, и путь в Испанию для сулланских войск оказался открытым.

Серторий, не имевший сил для борьбы на равных условиях, трезво оценил обстановку, наспех собрал те отряды, которые были у него под рукой, привел их в Новый Карфаген, погрузил на стоявшие там суда и отплыл – тогда еще сам не зная куда: то ли к берегам Африки, то ли к Канарским островам, куда-нибудь туда, где его не могла достать рука мстительного Суллы. Ясное дело, что братья Гиртулеи тоже отплыли из Нового Карфагена, на одном корабле с Серторием, их покровителем и полководцем.

Обе Испании, Ближняя и Дальняя, быстро подчинились наместникам Суллы.

XXIV. Ты знаешь, скитания длились более года. Сперва Серторий воевал с киликийскими пиратами. Затем установил с ними союзнические отношения и стал нападать на сулланские корабли возле испанских и африканских берегов.

Примерно через год после отплытия из Нового Карфагена Серторий осадил мавританский город Тингис. И хотя местному царьку из римской Африки был послан на помощь отряд под начальством Пациека, Серторий разгромил этот отряд и, взяв город приступом, обосновался в нем, как он думал, надолго.

Но тут в Тингис прибыли послы из испанской Лузитании и, обратившись к Серторию, сказали ему: «Мы, лузитане, только делаем вид, что подчиняемся римскому господству. На самом деле мы воюем и будем воевать за свою независимость. Мы каждый год нападаем на Дальнюю Испанию и наносим ощутимый урон войскам римского наместника. Тебя мы давно знаем, восхищаемся твоей храбростью, твоей мудростью, твоей справедливостью. Мы знаем, что ты враг Суллы, и потому предлагаем тебе быть нашим полководцем».

Историки пишут, что, получив приглашение, Серторий тут же на него согласился. Я же иную слышал историю.

Дело в том, что в отряде Сертория служили главным образом ливийцы и мавританцы, а собственно римлян было чуть более двух тысяч; из них бльшую часть составляли перебежчики из армии Пациека, то есть такие офицеры и солдаты, которые родились и выросли в римской Африке. Они прекрасно себя чувствовали в мавританском Тингисе и не горели желанием уезжать в Лузитанию. Испанских римлян у Сертория было совсем мало. И еще меньше было тех, которых Серторий вывез с собой из Италии.

Страницы: «« ... 1415161718192021 »»

Читать бесплатно другие книги:

Хотите управлять своим будущим?В этой книге вы найдете описание всех минимально необходимых шагов по...
Монография посвящена исследованию и применению высокодисперсных коллоидных систем водных извлечений ...
This book will tell you who stirred Hitler into his suicidal decision to attack Stalin. It will tell...
Опасное странствие Элены и ее друзей продолжается. Каменные врата уничтожены, но сила Темного Власте...
Легко жить, быть счастливой – хочет, мечтает, стремится каждая девушка, женщина, независимо от возра...
Действие романа происходит в восьмидесятые-девяностые годы прошлого столетия. Старая роща — любимое ...