Очертания последнего берега. Стихи Уэльбек Мишель

So long

Всегда есть город тот, где притяженья сила

Спешит свести пути поэтов, судьбы их.

Вода течет везде. И память накопила

Названья, имена и много ям глухих.

У этой повести есть к повторенью средства:

Разбитый горизонт, салон массажный тут,

Страх одиночества, приличное соседство…

Другие между тем танцуют и живут.

Быть может, люди мы совсем другой породы,

Мы любим танцевать, хоть танец и жесток.

Друзей у нас – два-три, но много небосвода:

Хранит пространство нас – и запад, и восток.

Но время, обветшав, нам отомстить готово.

С неясным шорохом куда-то жизнь идет,

Под вздохи ветра дождь накрапывает снова,

И в желтой комнате смерть, приближаясь, ждет.

Память о море

Смеркается уже. День темнотой распорот.

И сделать ставки нам пора.

Движение стихает наконец.

Все замерло.

Спокоен город.

В тумане, сером, как свинец.

Поглубже страх упрятав до утра,

Мы входим в город,

Мы идем сквозь город.

Среди бронемашин орава нищих,

Как лужица застывшая. Но вот

Она уже извилисто течет,

В руинах роется, добычу ищет.

Твой брат, он тоже из когорты нищих,

Бродяжничает в холод и жару.

Мне не забыть о нем, другими позабытом,

Я помню про игру.

Мы покупаем рис в проходе крытом,

И ненависть вокруг сжимается в кольцо.

У ночи ненадежное лицо,

Она кроваво-красной станет вскоре.

Сквозь толщу лет со дна моей души

Всплывает память

О соленом море.

Лето в Дёй-ла-Баре

Поклоны веток там, где замерли цветы,

Скольженье облаков и привкус пустоты.

Шум времени растет. В ладу душа и тело

Воскресным днем у нас. И я в ветровке белой

Как рухнул на скамью в саду, где больше тени, —

Заснул и два часа проспал без сновидений.

Очнулся – колокол звонит давно,

Жар в воздухе и подают вино.

Шум времени уже всю жизнь заполнил,

И вечером успел смениться полдень.

“Огни рассветные чуть зыбки…”

Огни рассветные чуть зыбки,

Но стоит пламени дохнуть —

Вскипает молоко на плитке,

Как женская тугая грудь.

Кофейник фыркает негромко

В тиши дремотной городской.

Лишь с юга гул мотора ломкий.

Пять на часах. Все спят. Покой.

“Мне всегда казалось, что мы с тобой близки…”

Мне всегда казалось, что мы с тобой близки, как два плода, выросшие на одной ветке. Сейчас, когда я пишу тебе, светает, мягко рокочет гром; день будет дождливым. Я представляю себе, как ты приподнимаешься на кровати. И твоя тревога передается мне, я тоже ее ощущаю.

Ночь уходит прочь от нас,

Свет границы ставить будет,

Снова будет много глаз —

Всюду маленькие люди.

Лежа на полу, я смиренно слежу за восходом солнца. Я вижу волосы на паласе. Эти волосы не твои. Одинокое насекомое карабкается по шерстяному стеблю. Моя голова падает, поднимается. Мне хочется действительно сомкнуть глаза. Я не сплю уже трое суток; я не работаю три месяца. Я думаю о тебе.

“Когда на маленький наш дом…”

Когда на маленький наш дом

Дождь с ветром налетали разом,

Прибежищем в борьбе со злом

Для нас мог быть один лишь разум.

И разум – добрый сильный пес —

Давал отпор любым ударам.

Теперь, что б день нам ни принес,

Смиренье стало нашим даром.

Пошли мне счастье и покой,

Избавь от лютой злобы века,

Страх отведи своей рукой,

Дай меру жизни человека.

“Есть некий край, предел, верней, граница где-то…”

Есть некий край, предел, верней, граница где-то —

Там свет от собственной твердеет густоты,

Там люди, подарив друг другу сколок света,

Утрачивают страх и чувство пустоты.

Парабола влеченья рки

Нам тишиной наполнила меж тем.

Дрожали мы с тобой в разлуке

И погибали без тебя совсем.

Все меловые мы пересекли границы.

Когда приблизилось назавтра солнце к нам

И что-то в облаках вдруг стало шевелиться,

Вибрация пошла по скалам и камням.

И свет потек, как ливень млечный,

На наши изможденные тела,

Как будто мать-богиня с лаской вечной —

Материя cама – нас приняла.

“Оттенки безрассудства и фасоны…”

Оттенки безрассудства и фасоны,

Как идол, многие черты тая,

Определяют новые сезоны

И вносят в лето дух небытия.

Там солнце Будды – как невозмутимо

Оно в прогале облаков скользит!

Из города сбежав, мы едем мимо,

Нам непогода больше не грозит.

Путь на зарю машина держит смело,

И дворники дрожат, как провода.

Еще хоть раз твое нагое тело

Увидеть – и уехать навсегда.

“Снаружи ночь…”

Снаружи ночь. И за окном

Резня и рвутся мины.

Стань рядом, загляни в проем:

Там зыбкие картины

Сменяются.

Их контуры темны совсем

В дрожащем свете жутком.

Но взгляд мой зорче стал меж тем,

И в ожиданье чутком

Спокоен я.

Смотри, что пережили мы:

Гнет ненависти вечной,

Века раздоров, тьмы,

Тьмы античеловечной.

И появился он,

Свои он принял формы,

Мир, слаб и обнажен,

Мир.

Долгая дорога в Клифден

Мыс к западу от Клифдена, гряда,

Где небо целиком уходит в воду,

Где памятью становится вода, —

Граница мира с выходом в свободу.

У клифденских холмов протяжна даль,

Холмов зеленых клифденская даль,

Где я оставлю боль и всю печаль…

Что нужно, чтоб со смертью примириться?

Чтоб светом становилась смерть всегда,

Чтоб этот свет мог в воду перелиться

И чтобы стала памятью вода.

На западном краю земного шара,

Из Клифдена идет дорога вдаль,

Такая долгая дорога вдаль,

Где люди оставляют боль, печаль,

Где волны света и волны удары.

“Покажись, мой друг, двойник мой вечный…”

Покажись, мой друг, двойник мой вечный,

У тебя в руках судьба моя.

Что-то есть во мне нечеловечье:

Только зыбкой жизни жажду я,

Зыбкой, словно море под ветрами,

Где есть водоросли и коралл,

Где несет над горькими мирами

Все надежды налетевший шквал.

Пусть как позабытую комету,

Вынесет волна мой труп потом…

Наконец найду я гавань где-то,

Сумрачный и защищенный дом.

Видишь: ложных доводов пооки

Во вселенной моего ума.

Вечера тревожны и жестоки,

И на всем – упадок или тьма.

Я, как выпотрошенная рыба,

Отдал все нутро на корм скоту.

Вздернуты мои кишки на дыбу,

Но не ощущаю пустоту,

Потому что плоть кишит мечтами,