Рейдовый батальон Прокудин Николай

— Старшина, бегом ко мне! — рявкнул Баринов. — Почему в полу дыра? Почему линолеум не поменяли?

Прапорщик принялся испуганно озираться по сторонам, а затем пролепетал:

— Как так, поменять? У меня нэт линолеум!

— А что у вас есть? — разозлился полковник. — Мозги у вас есть? Совесть есть? Чувство долга?

— У меня все это есть! — всхлипнул прапорщик. — Нэт, только краска, обоев, линолеум, фанера и гвоздь. И в полку нэт ничего!

— Для каких целей вам гвоздь? Привязать веревку и повеситься? — вскипел командир дивизии.

— Нэт, я в смысле много гвозди. Прибивать стены.

— А что, они у вас в роте падают? Зачем их прибивать?

Халитов окончательно растерялся, пожал плечами и замолчал.

Комдив огляделся по сторонам, сковырнул с балки подтек краски, взялся за уголок отклеившихся обоев и оторвал их. Оглядел нас презрительно и произнес:

— Деревенщина! В какой же зачуханной деревне вы все росли? Кто вас воспитывал? Э-эх!

Я отвел в сторонку старшину и укоризненно произнес:

— Резван! С тобой как в анекдоте: «Кацо! Пачэму у рюссских такой трудный язык? Нэ пойму! Вилька, тарелька — пишутся бэз мягкого знака, а сол, и фасол с мягким? — Э-э, Гиви! Это нэльзя понять! Это надо запомнить!»

— Э, зачем обижаешь? Если по-азербайджански скажу, он поймет? А вы мой язык знаешь? Не знаешь, так не смейся!

— Все, больше не шучу, извини и не обижайся, — похлопал я по плечу возмущенного прапорщика, а сам отправился догонять начальство для получения следующей порции спесивого неудовольствия.

В конце дня Барин собрал офицеров и прапорщиков в полковом клубе и начался разнос.

— И это лучший полк дивизии? Здесь какое-то сборище диверсантов и саботажников. Худшее положение дел трудно себе представить! Я обошел казармы, столовые, территорию. Везде беспорядок и запустение. Даже мусорные баки не покрашены! Мусоросборники выкрасить в черный цвет! Канализационные люки покрыть ярко-красной краской и нанести по спирали семь белых кругов диаметром пять сантиметров! Траву подрезать, колючки выдрать! Казармы перекрасить, обои заменить, линолеум перестелить! К каждому объекту приставить старшим майора или подполковника из штаба дивизии! Вызвать сюда тыловых бездельников! Ответственным назначаю заместителя командира дивизии полковника Рузких! На устранение недостатков даю три дня! — прокричал на одном дыхании командир дивизии.

Трое суток дневной и ночной работы завершились новым осмотром. Барин и в этот раз остался недоволен, но ни времени, ни материалов больше не было. Утром прибытие комиссии. Эх, не дали душе развернуться! Баринов ходил по полку, вздыхал и морщился. Да, это не Таманская дивизия! Нет!

Вечером под открытым небом, в летнем клубе части, давал сольный концерт Кавзонский. Народный артист республики был частым гостем в войсках. За год приехал в третий раз. Его первый концерт мне очень понравился, но в этот раз артист откровенно халтурил. Или большие дозы спиртного мешали гастролям или уже петь надоело. Пыль, песок, полк за полком, банкет за банкетом. Одно и то же. Певец в финале выступления вручил батальону именную гитару, за которой я послал Бугрима. Витек был сильно смущен, пожал руки певцу и, вернувшись на лавочку, попытался всучить мне инструмент.

— Витька, этот инструмент не мне, а солдатам. Мы ее первой роте подарим или взводу АГС. Марабу любит песни петь под гитару, Сидорук мастер играть.

Марабу — это прилепившаяся к Мандресову три месяца назад кличка. Сашка любил ходить вдоль строя солдат, заложив руки за спину и читать нравоучения. При этом он сильно сутулился. Этот черноволосый, черноглазый российский грек был ужасно похож на птицу марабу из мультфильма «Про бегемота, который боялся прививок». Прозвище это дал ему Бугрим. Кличка прижилась, так как била в «десяточку». Командир отдельного взвода АГС — Марабу! Смешно…

Артист уехал, увозя полный автобус «колониальных товаров» из полкового магазина и прочих подарков от командования. А пехота по вечерам в курилке еще долго пела песни под подаренную гитару.

Более шестидесяти важных персон из Правительства, ЦК КПСС, различных ведомств собрались в Кабуле для торжественного начала вывода войск.

Вывод был, в принципе, мифическим и символическим. В Советский Союз уходили три зенитно-ракетных полка, которые и ранее не воевали. Они никогда не двигались, а стояли в гарнизонах, так как у мятежников авиация отсутствовала и сбивать было некого. Кроме того, были собраны еще три полка из строительных частей, да увольняемых в запас солдат из различных подразделений, а также комиссованные по болезни. Для их перемещения была выделена списываемая техника из всех частей армии. «Потешные полки». Шум и треск для прессы, для советского народа и правительств западных стран. Мир с удовольствием наблюдал за этим военным балаганом. Ура! Ура! Ура! Войска уходят!.. Куда уходят? Кто? Сто тысяч ограниченного контингента?

Для выхода зенитчиков и трех «полнокровных» мотострелковых полков вдоль всей трассы выставлялись блоки и заставы. От Кабула и до Хайратона, от Шинданта и до Герата. Самая трудная задача — пересечение Баграмской «зеленки» и перевал Саланг. Ахмад Шах сделал заявление, что не даст выйти Советской Армии. «Оккупанты» найдут свою смерть в Афганистане!

Это, конечно, серьезное и опасное заявление. Условия на Саланте тяжелые! Из Панжшера к перевалу выдвинулись десятки отрядов боевиков. В зеленой зоне сконцентрировалось множество боевых групп. Политики раструбили на весь мир об операции, а нам теперь хоть костьми ложись! «Духи» даже между собой войну прекратили. Междоусобица велась между партиями, племенами, кишлаками и отдельными бандами постоянно, пока не пришла Советская Армия, афганцы люто воевали между собой. Теперь дружно бьются с нами. Зачем мы сюда явились? У них ведь всегда был повод пострелять друг в друга.

Полку предстояла задача — встать от равнины до входа в высокогорный тоннель. Пехоту приказали поднять на высоты, вершины, необходимо занять хребты, а бронемашины, танки, САУ расставить вдоль дороги.

Я отпросился у комбата идти с разведвзводом. Людей у Пыжа было мало, а район обороны довольно большой. Николай с пехотой отправился в горы, а я с двумя БМП и «Васильком» должен был оборонять километр трассы. Сегодня мы закрепляемся, а завтра здесь пойдут уходящие. Если получится, как задумало командование, то операция пройдет успешно и быстро. А если нет?

Полковая колонна медленно поднималась по горному серпантину к перевалу Саланг. Двухполосное, узкое, петляющее шоссе блестело в лучах заходящего солнца. Впереди шли танки, затем разведка, мотострелковый батальон, артиллеристы. Пехота медленно занимала высоты вдоль трассы, а артиллерия выбиралась к тоннелю, чтобы оттуда обеспечивать выход на задачи и закрепление в районе. Проход колонны назначен на завтра.

Первая рота десятью машинами растянулась вдоль своей зоны ответственности. Предстояло оборонять участок длиною полтора километра и прилегающие к нему горные вершины.

Сбитнев сидел на башне и переговаривался с комбатом, командирами машин и группой технического замыкания. Рядом лежал солдат с переносной радиостанцией. По ней командир роты поддерживал связь с взводами, выдвигающимися в горы, и командованием полка. Полковой группой в этот раз руководил начальник штаба подполковник Ошуев. Почему-то с новым званием характер у Султана Рустамовича испортился еще больше. Он становился отчего-то все злее и раздражительнее. Дело, наверное, было в том, что после академии он не получил полк, а витавшие в воздухе слухи о новом назначении никак не могли материализоваться. Вот и сейчас БТР Ошуева застрял где-то внизу, у подножья перевала, а сам он, по связи, раздраженно ругал командиров подразделений за мелкие недочеты.

Володя нервно курил и злился. На командиров взводов — за то, что очень уж медленно поднимались они в горы. На техника Федаровича — за то, что две БМПшки так и не вышли из автопарка в рейд. На Ошуева — за хамское обращение и высокомерие. На комбата — за мелкие придирки, закончившиеся вчера ссорой. На бывшего замполита роты Ростовцева — за то, что покинул роту и вырос в замполиты батальона. И даже на собственную голову — за то, что разламывалась с похмелья. Наконец, ко всем напастям заболела израненная в боях челюсть. Ныла она ночь напролет. Наверное, погода испортится: вот-вот начнутся осенние дожди.

Солнце клонилось к закату и ослепляло яркими лучами, мешая наблюдать. Откуда-то, громко сигналя, мчалась колонна пустых «наливников». Впереди шел БТР, затем машина с зенитной установкой в кузове и десятка два топливозаправщиков. Проскочив Джабаль, они собирались до захода солнца миновать тоннель и оказаться сегодня же на другой стороне хребта. Завтра через перевал пойдут выводимые полки. Вот машины и спешили…

Бронемашины маневрировали по краю дороги, выбирая места для создания огневых точек, танк с тралом утюжил обочину, обезвреживая фугасы. Все это создавало помехи для быстрого продвижения опаздывающей тыловой колонны. Лучше бы они заночевали у комендатуры…

Внезапно раздалось несколько хлопков, которые гулко отозвались эхом в горах, словно раскатами грома. Передний КАМАЗ с цистерной в прицепе подпрыгнул, как на ухабе, и врезался в уступ скальной стены. Языки пламени охватили промасленные емкости, и раздался громкий взрыв. По лобовому стеклу второй машины полоснула длинная автоматная очередь, которая вспорола топливные баки в кузове и прицепе. Машина, вильнув, перегородила дорогу и замерла.

События происходили, будто в фильме про войну, который смотришь на большом экране кинотеатра. Только смерть была не киношной, а настоящей.

Володя сбросил секундное оцепенение и вышел из замешательства. Прижав ларингофоны к горлу, Сбитнев закричал:

— «Бронелобые»! Всем огонь, огонь! Пушки вверх! Шквал огня по высотам! Подавить гранатометчиков!

Шедшие минуту назад в горы тремя цепочками пехотинцы залегли и начали обстреливать вершину хребта, нависшую прямо над дорогой.

Володя вывел машину из-под стены и открыл огонь по каменным россыпям больших нагроможденных друг на друга валунов. Мятежники продолжали расстреливать бензовозы, несмотря на потери в своих рядах. В небе появились две пары «Ми-24», которые осыпали «нурсами» весь хребет. Разрывы взметнулись на вершине, но «духи» не уходили. Они продолжали свое «черное дело». Загорелся еще КАМАЗ, затем еще один, еще и еще… В небе задымилась вертушка и, оставляя черный дымовой шлейф, камнем устремилась вниз. «Крокодил» упал далеко от дороги за горами, один из вертолетчиков сумел выброситься с парашютом. Над местом падения вертолета встала в карусель новая четверка вертолетов. Бой закручивался в тугую сложную спираль. Он становился все масштабнее и шире. В эфире стояла «какофония» команд начальников генштаба, штаба армии, дивизии. Отдавались приказы, взаимоисключающие друг друга, слышалась ругань или просто громкий отборный мат.

Артиллерия десятками стволов обрабатывала квадрат за квадратом, штурмовики с высоты вспахивали склоны, минометы плевались минами. Вокруг дым, гарь, копоть и гул разрывов. Эхо десятикратно усиливало каждый взрыв по ущелью.

Бой то затихал, то разгорался с новой силой. Бензовозы спрессовались в плотную цепочку и мешали продвижению помощи. Первая рота выпустила вверх последние снаряды из автоматических пушек. Душманы выстрелом из РПГ попали в машину третьего взвода. Никого не зацепило. Граната прошла через десантное отделение, не задев осколками экипаж. Повезло!

Володя выпрыгнул из башни и подбежал к подбитой бронемашине. Из люка наводчика высунулся Калиновский и выкрикнул, что снаряды закончились, а надо заряжать пушку и пулемет. Люди целы, не ранены. Володя и замполит роты, спрятавшись у фальшборта, закурили.

— Ох, Сашка! У меня душа оборвалась! — выдохнул сигаретный дым, Володя. — Я думал, неужели только пришел новый замполит и в первом же бою его накрыло! Повезло тебе, в рубашке родился!

— Я и сам перепугался. Как кувалдой бухнуло по броне. Вокруг еще три мины упали перед этим попаданием. Яйца вмиг покрылись холодным потом, — улыбнулся Калиновский.

— Откуда знаешь, что холодным? Ощупал?

И оба рассмеялись, сбрасывая нервное напряжение.

— Володя, сердце колотится, того и гляди, выскочит из груди! И часто такая бойня случается? — поинтересовался замполит роты.

— Случается. Не сказал бы, что часто, но бывает, — произнес задумчиво ротный, выпуская колечками сигаретный дым.

— Эх, говорила мэнэ мати: не ходи, сынку, на войну! Не послухал! А дома молодая жинка ждет, грустит, у окошка сидит, на дорогу глядит. Весточку от мужа ждет. Дурак я дурак.

— И я такой же балбес. Жена и дочка в Ташкенте, а я вместо того, чтобы в училище ротой командовать после первого ранения, под пулями ползаю, — сердито сплюнул Володя и резко бросил потухший окурок.

В это время мимо проехали, коптя двигателями, командирский БТР с сопровождающим танком и затормозили метрах в тридцати. Из люка высунулся озлобленный Ошуев и громко прокричал:

— Сбитнев! Бегом ко мне! — и скрылся в чреве бронетранспортера.

Володя выругался витиевато, не обращаясь, в принципе, ни к кому:

— Да пошли вы все на… п…!

Сашка грустно рассмеялся:

— Хорошо, что джигит тебя не слышит. Сейчас он нам задаст перца. Пять машин на нашем участке горит. Без вины мы виноватые. У нас потерь нет, о проходе колонны не предупредили, а оттрахают роту!

— Ну ладно, я побежал на экзекуцию! — махнул рукой Володя и поспешил легкой трусцой к начальству. Полы незастегнутого бушлата развевались от встречного ветра. Володя засунул руки в карманы и запахнул бушлат, чтобы не продувало. Он сделал десять шагов — и вдруг, сильно дернувшись, упал навзничь, ударившись затылком об асфальт. Калиновский и механик-водитель подбежали к командиру и, подхватив его под руки, оттащили обратно к броне.

Возле глаза зияло небольшое отверстие. Струйка крови стекла на лицо и залила открытые глаза, рот. Пуля вышла через затылок ниже мозжечка. Лужица крови осталась на асфальте, и красная струйка тянулась к машине, куда отнесли Володю.

Замполит роты подложил шапку под голову командира и растерянно огляделся вокруг.

— Доктора! Врача скорей! — заорал он солдатам и посмотрел на свою окровавленную руку. Это была не его кровь, а Сбитнева.

Из-за пыхтящего БТРа выскочил Дормидович с медицинской сумкой на боку и быстро пересек простреливаемый участок. Начмед пощупал пульс, приложил ухо к груди, потрогал артерию на горле и тяжело вздохнул.

— Ну, что? — испуганно спросил Калиновский.

— А ничего, старлей. Ничего! Мгновенная смерть! Не видишь, что ли? Ты видел живых людей с таким развороченным затылком?

— Я вообще никогда не видел людей с дыркой в голове! — с горечью ответил Александр. — Как же так? Как глупо получилось! Бой вроде уже закончился!

— А, что бывает умная смерть? Смерть всегда глупая! — сердито сказал майор Дормидович.

— Что случилось? Что со Сбитневым? Куда его ранило? — закричал, высунувшись по пояс из люка, Ошуев. В тот же миг он охнул и, завалившись на правый бок, упал на броню. Его быстро затянули вовнутрь. Начмед бросился обратно. Машина развернулась и подъехала к БМП. Из нее выпрыгнули на асфальт комбат-танкист и еще пара офицеров. Через боковой люк быстро затащили тело Сбитнева, и бронетранспортер помчался к Джабалю.

— Куда начальника штаба зацепило? — спросил Калиновский у комбата Ахматова.

— Пуля попала в грудь рядом с сердцем. Султан Русланович в сознании. Надеюсь, выживет, — вздохнул танкист и вытер запекшуюся кровь на х/б. — Это его кровь, не моя, — ответил Роман Романович на вопросительный взгляд Калиновского.

— А на моих руках — Вовкина! — произнес дрожащим голосом Калиновский.

Ахматов махнул рукой и остановил проезжающий мимо танк.

— Пехота! Слушать всем меня! Принимаю командование маневренной группой на себя! Перезарядить оружие! Пополнить боеукладки пушек! Продолжать вести беспокоящий огонь! Может, случайной пулей да завалим этого долбаного снайпера! — распорядился Роман и медленно поехал на танке дальше вверх к перевалу. Но командовал он полчаса, потому что снайпер попал в него чуть выше печени. Примчавшийся с заставы БТР местного полка подобрал его, а также убитых и раненых водителей и поспешил вниз к вертолетной площадке, пока было светло.

Колонну возглавил Скворцов. Вскоре он подъехал к стреляющей бронемашине и, выпрыгнув из башни танка, приказал Калиновскому:

— Замполит, убери БМП на двадцать метров вперед. Я сейчас начну танком сталкивать горящие машины в пропасть. Боюсь, что бензобаки и цистерны могут взорваться. Вас может зацепить!

— Есть, товарищ майор! — ответил Александр. Его машина, продвинулась вперед и спряталась за выступом скалы.

Танк столкнул один за другим «наливняки» и прицепы с бочками в пропасть. Часть цистерн взорвалась на дороге от воспламенившихся паров топлива. Некоторые емкости взорвались в ущелье. Через пятнадцать минут дорога была свободна, и уцелевшая половина колонны помчалась дальше, навстречу своей неизвестной судьбе.

В горах в это же время разыгралась другая трагедия.

Саперы проверили щупами грунт в старых «духовских» СПСах, и вторая рота в одном из них установила миномет. После первого же выстрела в земле сдетонировала глубоко закопанная старая мина-«сюрприз». Минометчику Макатону вырвало обе ноги выше коленей, вместе с мужским хозяйством. Молодому же солдату из второй роты, подававшему мины в укрытие, оторвало левую ногу…

Разведчики неторопливо выкладывали стену из булыжников. Броня стояла на обочине трассы, задрав вверх пушки, направленные на склон хребта. Внизу, далеко в глубине ущелья, протекала речушка. Через нее по камням переправлялся Пыж с разведвзводом. Всего восемь штыков. Судя по маршруту им предстояло топать часа три до горной вершины. Где-то вдали раздавались приглушенные взрывы, в небе висели четыре «крокодила» и плевались «нурсами». Непонятно было: то ли бой ведут, то ли просто горы обрабатывают.

На моей бронемашине только экипаж из двух бойцов, а на другой — два солдата и сержант Шлыков. Сержанту дали передышку. После рейда он уже дембель, поэтому в горы не потянули, оставили командовать огневой точкой. Я тоже взялся за камни, помогая солдатам строить СПС. Чем выше возведем стену, тем надежнее будет защита от пуль и гранат. Если «духи» полезут именно в этом месте, мы, конечно, посопротивляемся, но долго не продержимся. До ближайшего поста около полутора километров, а другой пост еще дальше. За изгибами дороги, за нависшими каменными выступами ничего не видно и не слышно. Захотят нам помочь соседи — не пробьются. Разведка тоже закрепится далеко от нас. Ни мы им не помощники, ни они нам. Каждый за себя. Все будут выживать самостоятельно.

В шлемофоне стояли сплошные шумы. Радиостанция была на дежурном приеме, никто нас не вызывал, не ругал. Забыли — и ладно. Чего лезть с расспросами к начальству, еще попадешь под горячую руку.

Стены, толщиной в два камня, подрастали на глазах — в высоту и длину. За таким бруствером можно стоять в полный рост. Только голову не высовывай!

Шум за горами утих, лишь иногда тишину нарушали вертолеты и самолеты, они заходили на штурмовку и долбили ракетами горные вершины. Вечерело. Еще час, и наступит полная темнота. В горном ущелье темнеет мгновенно.

С ужасным треском, из-за утеса показалась бронемашина технического замыкания. Вересков, приветствуя, помахал мне рукой.

— Никифор, как у тебя дела? Спокойно? — спросил зампотех, спрыгнув на землю.

— Да, все хорошо! Тишина! Пыж на подходе к задаче, вон его взвод цепочкой растянулся по заснеженному плато. Мы тут от жары изнываем, а Коле сегодня в снегу ночевать предстоит. Парадоксы местного климата! — усмехнулся я.

— Знаешь, что Сбитнева убили? — спросил Вересков.

— Кого? Сбитнева? Как так, убили? — воскликнул я.

— Вот так! «Духовский» снайпер, прямо в лицо. Ошуева ранили. Вертолет с экипажем сгорел и пять водителей из бензовозов. — Затем Вересков пересказал происшедший бой в подробностях, какие знал.

— Эх, Вовка! Вовка! Твою мать! Говорил тебе дядя: езжай домой! Навоевался, хватит! Нет, решил дальше судьбу испытать, со смертью играть, — горько вдохнул я.

— Никифор, давай за Володю по пятьдесят грамм. Помянем. У меня есть во фляжке немного спирта, — предложил Василий.

— Давайте, хороший был парень, Володька, настоящий русский офицер! У меня, товарищ майор, есть баночка огурчиков и тушенка, сейчас организую.

Я никак не мог перейти на «ты» с замами комбата. Все же они майоры, а я вчера был «зеленым» лейтенантом.

— Никифор, прекрати ко мне так обращаться. Я даже не первый зам. Ты, если судить по неофициальному ранжиру, выше меня и к комбату ближе.

— Я привыкаю, но с трудом, — ответил я, подставляя кружку под струю спирта.

По телу пробежала нервная дрожь. Я окончательно осознал, что погиб мой близкий друг, настоящий боевой товарищ. Еще вчера вместе балагурили, вместе воевали, выпивали… А сегодня погиб… Дома жена молодая, дочке три года. Единственный сын у матери. Ужасная трагедия.

Мы выпили, хрустнули маринованными огурцами. Не пробрало. Майор взболтнул фляжку, определяя, сколько осталось, и решил добавить.

— Думал, комбату оставить, но этим ему только мараться, губы смочить, — и зампотех разлил остатки спирта по кружкам.

Стоя выпили за погибших, молча закусили. Вересков закурил, а я задумчиво глядел в свинцовое небо. Еще пять-десять мину — и наступит ночь. Василий поднялся с камня и сказал, что поедет дальше. Его пост будет в ста метрах выше, за поворотом.

Бронемашина скрылась за выступом горы, и вскоре наступила тишина. На глазах выступили слезы, горло сжало тисками безотчетного ужаса. Холодный ночной ветер принес сырость, от которой содрогалось все тело. Спирт не успокоил меня, а лишь немного смягчил горе.

Меня охватила тоска. Эх, Вовка, Вовка! Бедная твоя головушка! Всех жалко: и тебя, и Шипилова, и Быковского, и Турецкого! Всех, с кем приехал, дружил и служил. И солдат погибших жаль. Знакомых и незнакомых. И себя жалко, бедолагу. Гадание гаданием, а вдруг «ворожея» ошиблась? Хочется верить, что старая ведьма не обманула и проживу обещанные девяносто семь лет. Но уж больно зыбко это все. Сидит себе «дух» в горах, целится в тебя из винтовки или гранатомета и не ведает, что тебе на роду написано почти век жить. Бахнет и оборвет линию жизни, предначертанную свыше. Верить предсказанию — это, конечно, самообман. Просто хочется надеяться, что смерть обойдет меня, не заденет острой косой.

Ночью мы ждали налета. Никто не сомкнул глаз. Солдаты снарядили патронами пустые магазины, запалами — гранаты, вскрыли ножами пару «цинков» с запасными патронами, чтобы не мучаться под огнем противника.

Я лежал головой к люку с автоматом в руках. Каждые пятнадцать минут окликал экипаж, чтобы не спали и вызывал на связь вторую машину.

В этой темноте вглядывайся не вглядывайся ни черта не видно. Силуэт соседнего БМП появлялся только в короткие минуты освещения ущелья специальными снарядами. Склоны гор озарялись холодным, мрачным светом, а затем на пятнадцать-двадцать минут вновь мрак.

На рассвете силы все же оставили меня. Тревожный сон сомкнул глаза. После бессонной ночи солдаты отдыхали по очереди, один наблюдает и на связи, другой спит.

Колонна выводимых войск почему-то не шла и не шла. Командование ежечасно напоминало о бдительности, объявляло часовую готовность, потом отменяло ее, вновь объявляло и опять отменяло. Наконец, пришло распоряжение — «отбой». Прохождение колонн через Саланг откладывалось. Командарм дал время проявить себя авиации и артиллерии. Летчики квадрат за квадратом «засевали» почву свинцом, сталью, огнем. Урожая от этого «посева» не соберешь, наоборот, желательно, чтобы некому было дышать после такой «посевной». «Ураганы» изрыгнули несколько залпов ракет, снаряженных «лепестками». Усеянные ими горные хребты станут совершенно непроходимыми. Добро пожаловать на прогулку, будущие безногие «бородатые» ампутанты! Работы для организации «Врачи без границ» из полевого госпиталя в Паджшере прибавится.

Красивая и занятная мина — «лепесток»! Для пустыни — серая, для «зеленки» — зеленого цвета. Посмотришь на нее и не подумаешь, что это взрывоопасная вещь. А наступишь — и нет стопы. В прошлом году один молодой солдатик из десантной бригады вблизи выносного поста обнаружил эти мины. Не знал, что это за дрянь. Собрал полведра и понес в блиндаж. Издали кричит приятелям: «Мужики, я чего-то нашел чудного! Поглядите!» Метров пятнадцать не дошел, споткнулся, тряхнул грузом — и ба-бах! Сдетонировали «лепестки». Ни ведра, ни бойца. Так-то вот.

Я решил пройтись ко второй машине, размять ноги взбодриться. Нагрудник на плечи, автомат в руки и вперед. Как всегда, словно юный натуралист-путешественник, глазел на горные пейзажи и прочие красоты дикой природы. Шел, шел и обнаружил на обочине противотанковую мину. Не наша. Вроде бы китайская. Провода не видны, поэтому непонятно — управляемая она или нет. Я побежал обратно, растолкал спящего наводчика, забрал у него шлемофон и доложил комбату о находке.

Подорожник вызвал саперов, сообщил командованию. Вместо раненого Ошуева руководить полком прибыл сам Филатов. Было известно, что Иван Грозный после рейда уходил на новую должность — начальником штаба соседней дивизии. Жаль. Вроде бы и грубиян, хам, матюжник, но свой, проверенный, надежный. Привыкли к нему, сроднились.

— Факел-300, что там у тебя, б…, за находка? — рявкнул в наушники Иван Васильевич.

— Подарок от «духов». На обочине лежит, нужны «кроты» убрать «гостинец», — ответил я командиру.

— Хорошо, «коробочка» подойдет через полчаса. Поставь указку и сам не лезь!

— Есть поставить указку! — отрапортовал я и подумал: что больше мне делать нечего, как самостоятельно разминировать! Прошли пионерские времена сбора металлолома, когда я таскал железяки. Пусть работают, кому положено. И хотя в прошлом я заканчивал учебку радиоминеров, был оператором, сержантом, но это не мое призвание.

Через полчаса подъехал БТР, облепленный саперами во главе с начинжем. Майор Скива спрыгнул на землю и, подходя ко мне с хитрой усмешкой, спросил:

— Ну, шо? Где лежит подарок? Гостинчик не украли еще?

— Нет, вон там, в ста метрах. Я ветку рядом воткнул, снимайте. Взрывателя нет, но кто знает, что под ней может быть?

Саперы «кошкой» (приспособление типа маленьких грабель на длинной веревке) зацепили мину и осторожно потянули в сторону от асфальта. Железный блин звякнул несколько раз, ударяясь о камни, и не взорвался. Лейтенант-сапер подошел, осмотрел мину и то место, где она лежала.

— Товарищ майор, — обратился он к Скиве, — проводов нет, вокруг тоже чисто. Ложная тревога!

— Это хорошо! В нашем деле самое главное — бдительность! Лучше перебздеть, чем недобздеть! Солдаты, щупами пошарьте вдоль обочины, чем черт не шутит! Береженого бог бережет! — приветливо улыбаясь и хлопая меня по плечу, сказал майор. — А ты сам-то, Никифор, побоялся саперные навыки применить?

— К черту! Если уж начальники инженерной службы дивизии подрываются, то я могу и подавно кувыркнуться! — ответил я.

— Эх, старлей, ты не путай две вещи: опыт и самоуверенность. Начинж дивизии когда-то был опытный! Но дослужился до высокой должности и навыки потерял. Он только прибыл из Союза, где мины учебные. А где ты тут учебную мину найдешь? Только боевые! Вот и погиб по причине забывчивости.

…Неделю назад в штабе дивизии проводили сборы внештатных саперов. Вызвали из отдельных подразделений (рембата, разведбата, батальона связи) назначенных командованием бойцов для обучения минно-взрывному делу.

Полковник собрал всех в круг возле учебного места и начал показывать, как ставится мина на неизвлекаемость. Привык в мирное время работать на макетах и забылся. Нужно, говорит, вставить запал и взвести по часовой стрелке. Показал правильные действия, как положено. А вот так, в обратную сторону, делать нельзя ни в коем случае! Взорвется! И саперный начальник правильно показал, как делать не нужно.

Начинжа так нашпиговало металлом, что буквально разорвало на части. Еще девять человек погибли, и семерых тяжело ранило. Нелепость и трагическая случайность, а людей не вернешь…

В четыре часа утра комбат вышел на связь.

— Как обстановка?

— Спокойная, — ответил я, зевая и борясь со сном.

— Тормоши бойцов. Не спать. «Праздник начался!» Как понял, прием? — спросил Подорожник.

— Понял вас, понял! «Праздник начался»! — отозвался я.

Итак, свершилось. Первые выводимые машины и люди спустя несколько часов марша пересекут перевал и устремятся домой.

Вдали, постепенно приближаясь, грозно нарастал шум моторов. Несколько сотен автомобилей, тягачей, бронемашин, зенитных самоходных установок, пусковых машин «КУБ» и «ОСА», коптя воздух, ползли домой. Надрывно ревели моторы, штурмуя горный серпантин. Впереди шел БТР из комендантской роты, затем танк и БРДМ с развернутым знаменем. Проехала бронемашина с руководством по проведению колонны и броня управления нашей дивизии. И пошли, пошли родимые полки…

Домой, скорее домой, на Родину! На каждой дверце у машин висят бронежилеты, водители и старшие машин в касках, лица нахмурены и сосредоточены. Некоторые, более невозмутимые, приветливо машут на прощанье. Через час колонна скрылась за поворотом, и только несколько отставших неисправных машин медленно догоняли ушедших.

Счастливого пути!

Батальон расположился возле Джабаль-Уссараджа, чтобы заправить технику и пополнить боеприпасы, почистить оружие.

Я уселся в санитарной машине на складном стуле за маленьким столиком писать политдонесение в полк об итогах боевых действий, об отличившихся, о трофеях и потерях. Разложив бумажки-рапорта из подразделений, я сразу обратил внимание на крохотный листок, исписанный каракулями, с грубыми орфографическими ошибками. Ага, это из гранатометного взвода принесли. Писал явно сержант или солдат. Вероятно Гурбон Якубов нацарапал эти вирши вместо Мандресова. Написано в поэтическом стиле. Описания природы только не хватает. А так, одна лирика. Мандресов, уходя из роты, упросил комбата перевести к нему этого сержанта. Теперь будущий узбекский народный поэт пишет донесения на русско-узбекском диалекте.

Дверца машины широко распахнулась, и в проеме появилось испуганное лицо Бугрима.

— Никифор! Постникова подстрелили! Только что.

Я отбросил писанину и выскочил из кунга. Пробежав триста метров до расположения первой роты за считанные секунды, мы увидели растерянных офицеров. Острогин, Калиновский, Ветишин и Бодунов что-то горячо обсуждали, стоя над перевязанным сержантом.

— Откуда была стрельба, мужики? — спросил я, переводя дыхание.

Офицеры растерянно посмотрели на меня и отвели глаза.

— А хрен его знает! — смутился замполит роты.

— Какое-то странное ранение. Может, пуля на излете попала в ногу? — пробормотал Бодунов.

— А куда в ногу? — переспросил я.

— Выше колена. Сильно разворотило мышцы, и кость задета, — вздохнул Бодунов.

— Так что ж это за излет? Может, «духи» из кишлака пульнули? Снайпер?

— Не знаю, — устало ответил Саша.

— Бодунов, это твой замкомвзвода. Отвечай, где он был, когда начался обстрел? Покажи мне это место! — рявкнул я.

Меня подвели к окровавленным камням. Вокруг стояла техника, справа гора, слева БМП.

— Что, горы выстрелили?

Прапорщик отвел взгляд.

— Нет.

— Кто был рядом с ним? — разозлился я еще сильнее.

— Муталибов и Хаджиев, — ответил Ветишин.

— Ко мне их, пусть объяснят, что произошло.

Бугрим сходил к технике и привел обоих сержантов.

— Как все случилось, Гасан? — обратился я к сержанту.

— А сами не поняли. Издалека кто-то выстрелил, и Постников упал, — ответил Муталибов.

— Чем вы тут занимались?

— Оружие чистили, разговаривали, костер жгли.

— А не из своего ли автомата он выстрелил? — У меня начало зреть смутное подозрение.

— Нет! Не было никакого самострела! — обиженно промямлил Муталибов.

По приказу комбата я взял машину и помчался в полковую санчасть, объясняться с дознавателем. В санчасти врач-лейтенант смущенно хмыкнул и сказал, что сержанта отвезли в медсанбат, но дело передано в прокуратуру. На теле пороховой ожог. Похоже, самострел.

Вот черт! Час от часу не легче. Сейчас повесят преступление на полк. Самострел, уклонение от службы, членовредительство, дезертирство. Статьи Уголовного кодекса на выбор.

И точно. В кунге меня уже дожидался майор Растяжкин. Особист батальона был очень приличный парень. На глаза нам не лез, мозги не компостировал. Может, тихонько информацию и собирал на нас всех, но не тыкал осведомленностью, права не качал.

— Никифор, рассказывай, что произошло? Характеризуй сержанта, ты ведь его хорошо знал.

Только я хотел раскрыть рот для благоприятной характеристики, как тут в машину сунул нос Бугрим и жестами позвал меня выйти.

— Никифорыч, тут такая неприятная история получилась с Постниковым. Это Хаджиев в него из пулемета стрельнул. Муталибов сейчас признался, и Хамзат объяснительную уже написал. Чистил оружие и не проверил на разряжение. Он отсоединил магазин, но не сделал контрольный спуск. А при чистке нажал на курок и, пожалуйста — закон подлости — точно в цель. Хорошо, не убил.

— Что ж хорошего? Инвалид на всю жизнь. Хорошо будет, если ногу спасут. Какая-то напасть на ноги в батальоне в последнее время! — вздохнул я.

Бугрим, рассеяно закурил папироску, отвернулся и замолчал.

Выслушав мой рассказ, Растяжкин собрал в полевую сумку свои бумажки, сочувственно похлопал меня по плечу и вышел. Это уже не его тема.

Комбат отправился к командиру полка. Решили так: зачем нам к огромным потерям добавлять и преступление по неосторожности. Обстрел из кишлака — и делу конец. Жаль балбеса Хаджиева: пропадет парень в тюрьме. Дело замяли. Золотарев вместе со мной съездил в медсанбат. Сержант написал объяснительную о ранении снайпером из развалин, дал расписку, что к своим друзьям претензий не имеет. На всякий случай. Замполит полка сумел внести изменения в медкарту и в историю болезни. Фразы о пороховом ожоге в ней больше не фигурировали.

Врач мне попытался доказать, что сержант явно наркоман. Не может терпеть боли, требует дозу за дозой промидола, нервничает. На эти разговоры я ответил капитану, что хотел бы посмотреть на него, если бы ему разворотило ляжку и кость! Как тогда сам будет стонать и орать?!

Жалко сержанта. Постников еще целый год мог командовать гранатометно-пулеметным взводом. Теперь надо подбирать и готовить нового заместителя командира взвода. Сержант Постников был крепким, мощным парнем, который не боялся ни «националов», ни старослужащих. Самый меткий пулеметчик роты.

В батальон он больше не вернулся. Через три месяца старшина собрал его вещи, мы оформили документы, и сержант прямо из госпиталя на костылях убыл в Союз.

Похромал дальше по жизни…

После подведения итогов за месяц майор Боченкин отозвал нас с комбатом в сторону, и то ли насмешливо, то ли виновато произнес:

— Василий Иванович! Ты оформлял наградной на орден Красной Звезды Ростовцеву? Твоя подпись?

— Ну, моя! Оформлял. За Баграмскую «зеленку», он с разведвзводом впереди техники шел, дорогу пробивал. В окружении больше часа сидел, отстреливался от «духов». И что из этого? Я его и за операцию по выводу войск опять оформлю к ордену…

— Из штаба дивизии представление к награде вернули. Начальник штаба велел определиться, что мы хотим! На что посылаем? На Героя? На орден?

— И на то, и на другое! — улыбнулся Подорожник.

— Такой вариант не проходит. Полковник в трубку рычал, что мы охерели, нового Брежнева из него лепим. Хотим с головы до пят «железом» обвесить. Хватит и «Золотой Звезды» — ответил майор.

— Если штабные такие умные, пусть с автоматом пешком пройдут хоть к одному посту, расположенному вдоль Баграмского канала. Я посмотрю, что они себе будут после этого требовать! Козлы вонючие! — рявкнул Василий Иванович.

— Ну, козлы и козлы, что делать! Все в их власти! Тебе тоже, Иваныч, второй орден зарезали! «Кэп» послал наградной на медаль «За службу Родине» III степени, возвратили. Резолюция такого содержания: «Слишком часто награждаем! Второй наградной оформить перед заменой!»

— Бл…ство! Я их всех на… видал, что б у них у всех… отсох! — гневно прорычал Чапай.

Я смущенно почесал затылок. Что скажешь? Оформлять вторую подряд награду не скромно. Все верно. Но за Иваныча обидно. В штабе округа большинство офицеров управления с орденами. У кого один, у кого два. А комбат боевого рейдового батальона с трудом получил один.

Боченкин похлопал моего шефа по плечу и успокоил:

— После следующего рейда опять пошлем. Тут еще одна проблема. Сбитневу «Красная Звезда» по ранению пришла, мы ее семье отправили. А посмертно к Герою представить не разрешили, только на «Знамя». Политика! Вывод войск, а командир роты погиб. Значит, были тяжелые бои. Официально объявлено, что войска вышли без потерь! Ошуеву по ранению оформили на «Красное Знамя», и тоже возврат. Кто-то наверху резолюцию написал: «Слишком много высоких наград, достаточно ордена Красной Звезды! Вот такое отношение! Да, и заберите остальную пачку представлений на подчиненных. Прошло только три наградных. Неверно оформлены! Теперь велено писать о взятых пленных и о трофеях, а тут сплошь убитые мятежники! Никаких уничтоженных врагов быть не должно. Перестройка не отражена, ускорение. Требуют указывать, что человек перестроился. Обязательно! Пришли, Василий Иваныч, своего Чухвастова, я ему новые веяния времени и требования изложу!

— Черт побери! Мудаки штабные! Их требования меняются каждый квартал, — сказал обиженный комбат, когда строевик удалился восвояси.

— Это точно, — согласился я. — А потом у пехоты на х/б одни дырки от осколков. Половина офицеров домой без наград уехали.

— Стоп! Комиссар, что ты меня убеждаешь? Я же не против. Представляй, пиши! Но Бодунов и Берендей пьют?

— Употребляют.

— Афоня дебоширит?

— Всего один раз.

— Степушкин и Радионов по своим стреляли из «Васильков»?

— С кем не бывает… По мне свои уже раз пять долбили.

— А меня что не чихвостят за эти ваши проказы? Я понимаю твое желание быть добреньким к друзьям. Но это скоро пройдет, когда начнут тебя иметь за целый батальон, за всех пятьсот пятьдесят человек. Посмотрю через месяц на твою дальнейшую доброту и жалость.