Осенний призрак Каллентофт Монс
— На скорости верных шестьдесят-семьдесят километров в час мы домчались до поворота. Колеса начали скользить. Помню, что думал тогда только о том, что все летит к черту. А потом машину вынесло на заснеженное поле и закрутило… Нас мотало из стороны в сторону, словно в стиральной машине, а в глаза бил яркий свет. Потом все стихло. Через некоторое время я увидел, как Йерри пытается отстегнуть ремень безопасности. Освободившись, помог и мне. Он протрезвел в мгновение ока.
Юнас ясно представляет себе то, о чем рассказывает: двое молодых людей пробираются по сугробам сквозь ветер и снег, а поодаль, в поле, лежат два тела.
— Мы увидели их, Андреаса и Ясмин. Они лежали в поле.
— И вы пошли к ним?
— Да. Из ушей Ясмин текла кровь, но она дышала.
— И тут вы поняли, что Андреас умер?
— Да, так.
— Ну а потом? — спрашивает Вальдемар.
— Йерри схватил меня за руку и сказал: «Мне придется за все это ответить, я был пьян. Но если ты скажешь, что за рулем сидел ты, то спасешь меня». Он посмотрел на меня своими синими глазами, и я понял, что никогда не смогу сказать ему «нет». «Кому будет лучше от того, что Йерри пострадает?» — подумал я. «Ты был трезв, — продолжал Йерри, — а потому полиция спишет все на гололедицу».
— И вы согласились? — спрашивает Юхан.
— Да.
— Просто так? Все это кажется мне странным…
— Йерри умел убеждать. И он пообещал мне массу всего, прежде чем успели подъехать полиция и «Скорая помощь». Он пообещал стать моим другом, а больше мне ничего не было нужно, именно об этом я мечтал. Он пообещал дать мне денег, когда разбогатеет.
— И он стал твоим другом?
— Нет, он уехал в Лунд.
— А деньги?
— Нет.
— Ты напоминал ему об этом?
— Нет, прошло слишком много времени, прежде чем о его махинациях стали писать газеты.
— И ты никогда не пытался вымогать у него деньги, когда он разбогател? — Вальдемар переходит на зловещий шепот. — Или когда он вернулся? Ты не угрожал ему, что раскроешь правду?
— Нет, зачем? Если бы правда всплыла, весь город узнал бы, что я солгал и повел себя как слабак. И может быть, мне предъявили бы обвинение.
— А разве ты повел себя не как слабак? — спрашивает Вальдемар.
Юнас Карлссон нервно смеется.
— Именно так, — произносит он.
— А тебе не приходило в голову, что родители пострадавших должны знать правду о том, что случилось?
Юнас Карлссон делает жест в сторону бутылок на столе:
— Об этом я думаю каждый день.
— Итак, ты не пытался вымогать у Йерри деньги. А может, ты все-таки поехал к нему той ночью? И потом все случилось само собой…
— Той ночью я гостил у моих друзей, мы пили до утра, вы можете позвонить им.
— Мы сами знаем, что нам делать, — огрызается Вальдемар.
Юнас Карлссон сбрасывает с себя руку полицейского, встает и выходит на середину комнаты.
— Йерри Петерссон был не такой, как другие. Он ничего не дал мне из того, что обещал в тот вечер. Но я до сих пор не раскаиваюсь в том, что сделал. Андреас умер, Ясмин осталась калекой на всю жизнь. Они знали, на что шли, когда садились в машину, даже если и были пьяны. Взрослые люди отвечают за свои поступки. Мне нечего стыдиться, это на самом деле был несчастный случай. Зачем же еще ломать Йерри жизнь? Ведь такое не смоешь до самой смерти.
— Вы имеете в виду вождение в нетрезвом состоянии, повлекшее смерть другого человека? — уточняет Юхан.
— Именно это я и имел в виду, — подтверждает Юнас, срывая бумажку с губы, которая опять начинает кровоточить.
41
«Дворники» работают в бешеном темпе, сметая с ветрового стекла дождевые струи. Часы на приборной доске показывают 13:35.
Малин смотрит на поля, рощи и красные домики. Весь мир кажется покрытым слоем серого пепла.
На Тенерифе не было ванны, тело ее горит.
Тем не менее самочувствие несколько улучшилось, и она протрезвела достаточно для того, чтобы самостоятельно вести машину из Норрчёпинга в Линчёпинг. Она решила сразу направиться в школу «Фолькунгаскулан», прорваться на какой угодно урок, чтобы обнять Туве. Сегодня исполняется ровно неделя с того дня, как Малин ударила Янне, будучи пьяной, и вернулась в свою квартиру. И почти неделя, как труп нашли в замковом рву.
На Тенерифе жарко. А здесь дождь и холод. На Форс теплый шерстяной свитер с норвежским узором, упакованный в ее сумку именно для того, чтобы надеть его в день возвращения.
Однако Туве придется подождать.
Малин разговаривала с Харри, и она в курсе хода расследования. Фредрика Фогельшё освободили, а Юнас Карлссон подтвердил, что машину в ту ночь вел Йерри Петерссон. Но у Юнаса алиби на время убийства. Малин взяла адрес родителей юноши, погибшего в ту новогоднюю ночь. Его мать зовут Стина Экстрём, и она живет в Линдхеме.
— Это мне по пути, — сказал Харри. — Мы можем встретиться.
— Успокойся, Экстрём я возьму на себя.
— Как на Тенерифе?
— Жарко.
— И твои родители?
— Созвонимся после того, как я поговорю с Экстрём — если, конечно, она дома.
Малин включает радио и на въезде в Линчёпинг настраивает его на местный канал. Раздается мягкий, сексуальный голос Хелен Анеман. Они не виделись несколько лет, хотя живут в одном городе. Иногда беседуют по телефону, говорят, что надо встретиться, но этим все и заканчивается.
«Скорее знакомые, чем подруги», — думает Малин, слушая, как Хелен рассказывает о выставке собак, которая откроется в эти выходные на стадионе «Клоетта Центр». Когда Хелен замолкает, салон заполняет музыка, и у Малин что-то сжимается внутри, ведь это та самая песня:
«Скоро ангелы спустятся на землю… смею ли я сказать, что мы принадлежали друг другу…»
Голос Ульфа Лунделля.[65]
Она чувствует рядом теплоту рук Янне. Они любили танцевать под эту песню там, в доме в Мальмслетте. На столе стояла бутылка вина, а Туве спала на диване, и музыка ей не мешала. Дурацкая романтика!
Лингхем.
Дорожный указатель едва различим за струями дождя.
Из всех кошмаров человеческой жизни самый страшный — потерять своего ребенка.
«Мне удалось сохранить тебя, Туве», — думает Малин.
Снова перед глазами автомобиль, соскользнувший на пустынное заснеженное поле. Потом стук в дверь. «Ваш сын… Примите наши соболезнования».
Малин сворачивает в сторону Лингхема, проезжает мимо футбольного поля и церкви. Человек в куртке «монах» стоит у могильного камня за стеной маленького кладбища. У него в руках букет цветов, он как будто плачет.
Комнаты в небольшом таунхаусе обставлены сосновой мебелью.
На вязаных скатертях, покрывающих деревянные поверхности, фигурки от Сваровски. «Впечатляющая коллекция», — думает Малин, в то время как мама Андреаса Экстрёма Стина ставит на стол кофейник.
На бюро фотографии в рамках.
Щербатый мальчик с льняными волосами в детском саду. Он же на футбольной площадке. А вот он уже выпускник школы. Стройный подросток на пляже. Ветер растрепал его модельную стрижку, а поодаль, в воде, стоит мужчина, должно быть отец.
— Теперь вы знаете, как он выглядел, — говорит Стина Экстрём. Обе они сидят в одинаковых плюшевых креслах цвета красного вина друг напротив друга.
Точно такие же фотографии Туве стоят у Малин на бюро в спальне.
— Очаровательный мальчик, — замечает Малин.
Стина Экстрём улыбается.
«Сколько тебе лет? — мысленно спрашивает ее Малин. — Шестьдесят?»
У женщины, сидящей напротив нее, короткие светлые волосы с проседью, а морщины вокруг тонких губ — верный признак того, что она курит. В комнате пахнет табаком, но Малин нигде не видит ни пепельницы, ни сигарет. Или Стина все-таки нашла в себе силы бросить? Поборола дурную привычку?
На ней черные джинсы и серый вязаный свитер.
У нее глаза человека, не ожидающего от жизни никаких сюрпризов, просто наблюдающего за тем, как дни приходят и уходят. «Однако в ее взгляде я не вижу усталости, — замечает про себя Форс. — Скорее что-то другое… покой? Никакой озлобленности. Или это то, что называют смирением?»
Стина разливает кофе левой рукой и показывает на тарелку с булочками домашней выпечки.
— Интересно, чем же это я могла заинтересовать полицию?
— Мы расследуем убийство Йерри Петерссона.
— Да, я знаю об этом. Я ведь читаю газеты.
— Он был в той машине, когда случилась авария.
Выражение глаз Экстрём не изменилось. Или так выглядит скорбь, после того как человек смирился с ней?
— Он сидел на переднем сиденье. Пристегнулся ремнем безопасности и поэтому выжил.
Малин кивает.
— Вы часто думаете об аварии?
— Нет, не об аварии. Но Андреаса я вспоминаю каждый день.
Малин делает глоток кофе и слушает, как снаружи стучат в окно дождевые капли.
— Вы жили тогда здесь?
— Да, мы переехали сюда, когда Андреасу было двенадцать. А до этого жили в районе монастыря Вреты.
Стина замолкает на некоторое время, словно собираясь с силами.
— Первое время я была вне себя. Но потом, с годами озлобленность и скорбь ушли. Ведь девятнадцать лет рядом с Андреасом были фантастическим подарком судьбы, глупо скорбеть о том, что жизнь пошла так, а не иначе.
Малин чувствует, как у нее в груди сжимается сердце, словно огромный кулак, а на глаза сами собой наворачиваются слезы.
Стина Экстрём смотрит на нее.
— С вами все в порядке?
Малин прокашливается:
— Да, просто аллергическая реакция.
— У меня еще двое детей, — продолжает Стина, и Малин улыбается, утирая слезы.
— Вы не держите зла на того, кто сидел за рулем?
— Это был несчастный случай.
Малин замолкает, словно собираясь с силами, а потом наклоняется вперед.
— У нас есть информация, что в ту ночь машину вел Йерри Петерссон и он был пьян.
Стина ничего не отвечает, выражение ее лица не меняется.
— Он уговорил Юнаса Карлссона…
— Я все понимаю, — прерывает ее Экстрём. — Я не настолько глупа. Вы думаете, что, когда я узнала об этом, решила убить…
— Ничего подобного мы не думаем.
— Но ведь вы зачем-то пришли ко мне?
Малин смотрит в глаза собеседницы.
— Я многое потеряла в ту ночь, — продолжает Стина. — Через несколько лет после аварии мы с мужем развелись. Мы не могли говорить об Андреасе и молчать — единственное, что нам оставалось. Независимо от того, кто сидел тогда за рулем, во мне больше не осталось ни ненависти, ни злобы. А скорбь стала для меня привычным состоянием.
— Кого еще затронуло это горе?
— Горевали все. Но это было так давно…
— А отец Андреаса?
— Он может ответить за себя сам.
Отец Андреаса Экстрёма живет в Мальмслетте. Харри сейчас у него.
— Семья Фогельшё как-нибудь выразила свое сочувствие?
— Нет. Они как будто не заметили того, что произошло, такое у меня было ощущение. И то, что несчастье случилось на их земле и после праздника, устроенного их сыном, не имело как будто никакого значения.
Малин закрывает глаза. Она чувствует, что тело ее раздуто, а к горлу подступает тошнота.
— Могу я спросить, где вы работаете? Или вы на пенсии?
— До пенсии мне еще четыре года. Я работаю на полставки с умственно отсталыми людьми в Доме инвалидов. А почему это вас так интересует?
— Просто спросила, — отвечает Малин, поднимаясь и протягивая Стине руку через стол. — Спасибо за то, что уделили мне время. И за кофе.
— Возьмите булочку.
Малин берет булочку с блюдца и тут же принимается жевать.
Корица. Кардамон.
— И вы не хотите спросить меня, что я делала в ночь с четверга на пятницу на прошлой неделе?
Малин глотает, улыбаясь.
— Ну и что же вы делали?
— Я была дома. Сидела в чате до полуночи. Вы можете проверить.
— Думаю, в этом нет необходимости, — отвечает Малин.
Экстрём поднимается и выходит из комнаты. Спустя несколько минут она возвращается с пакетиком жевательных резинок в руке.
— Возьмите пару штук. Вам ведь еще работать.
Малин паркуется возле школы «Фолькунгаскулан», выключает двигатель и слушает, как дождь стучит по крыше, словно пытаясь пробить ее насквозь. Она кладет руки на руль и тяжело дышит и представляет себе, что сидит сейчас рядом с Туве, готовая обнять ее, крепко-крепко.
Малин смотрит в сторону школы. Широкая лестница похожего на замок здания ведет к входной двери, которая раза в три выше любого из учеников. Огромные дубы вокруг выглядят печальными в лучах закатного солнца, как будто жизнь их закончится в тот день, когда слетит последний лист.
Там, за этими стенами, Туве. Малин не знает ее расписания. Что у нее сейчас — математика, шведский? Нужно просто спросить на вахте, а потом войти в класс, увести Туве куда-нибудь в буфет и обнять. Но ведь я, наверное, воняю перегаром. Или все-таки жевательная резинка помогла?
Надеюсь, Туве выйдет во двор на перемене. Тогда я смогу увидеть ее, подбежать к ней, попросить у нее прощения или просто посмотреть на нее из машины. А может, она сама подойдет ко мне? Или вообще не выйдет в такой дождь…
Все-таки я должна войти.
Малин открывает дверцу автомобиля и ставит одну ногу на землю. Несколько учеников вышли во двор. Их фигуры мелькают между деревьями, терзаемыми ветром и такими же старыми, как и сама школа.
И Форс ставит ногу обратно и закрывает дверцу. Она пытается унять дрожь в руках, которыми держит руль, но ничего не получается. Она тяжело дышит: организм требует очередной порции алкоголя. Но Малин собирает в кулак всю свою волю, сопротивляясь непроизвольному желанию.
Ну вот. Руки больше не дрожат.
Малин берет телефон, набирает номер Туве и слышит автоответчик.
Она оставляет голосовое сообщение:
«Туве, это мама. Я только хотела сказать тебе, что вернулась. Вечером мы можем поужинать вместе. Позвони мне, пожалуйста».
Она поворачивает ключ зажигания, и шум мотора заглушает дождь.
Малин закрывает глаза. Ей видятся огромные каменные башни какого-то замка, окутанные туманом. Не Скугсо, какого-то другого замка, не имеющего названия.
Она смотрит в ров. Тот наполнен белыми раздувшимися человеческими телами, между ними мелькают маленькие серебристые рыбки.
Рыбки задыхаются без воды, в их глазах застыло выражение страха.
42
Харри Мартинссон пересекает парковку, направляясь к дверям полицейского участка. Старые стены цвета охры буквально пропитаны влагой. У этого здания началась вторая жизнь, с тех пор как здесь расположились полицейский участок, суд и Государственная криминалистическая лаборатория. Раньше здесь были казармы.
В глубине души Харри проклинает эту чертову погоду, хотя прекрасно понимает, что стихию ругать бессмысленно. Это ни к чему никогда не приводит.
Он опять вспоминает Мартина. НХЛ. У мальчика достаточно денег, чтобы Харри с женой могли расслабиться и отдыхать где-нибудь под южным солнцем до конца своих дней. И еще есть внук, которого Харри едва успел увидеть.
Зачем же мне все это? Андреас Экстрём, его отец…
Харри покинул дом Ханса Экстрёма всего пятнадцать минут назад. Озлобленный пожилой человек в старой, ветхой лачуге. Он буквально впал в ярость, когда полицейский рассказал ему, что, по всей вероятности, в ночь, когда случилась авария, автомобиль вел Йерри Петерссон.
Ханс Экстрём вскочил со стула на кухне, где они сидели, и закричал Харри, что все это чертовы сплетни, что ни у кого нет права копаться в его прошлом, с которым ему самому удалось смириться. Он отказался отвечать на вопросы, хотя, судя по его реакции, то, что сообщил ему инспектор, было для него новостью. А значит, никаких причин убивать Йерри Петерссона у него не было. В противном случае господин Экстрём великий актер. К тому же правша.
Он закончил свою речь проклятиями в адрес семьи Фогельшё.
— Они ни цветочка не прислали на похороны.
«Да, это им следовало бы сделать», — отвечает Харри про себя на последнюю реплику Ханса, толкая дверь полицейского участка. Новые автоматические двери сейчас не работают. Не иначе как влага проникла в механизм и вывела его из строя.
Завидев Малин Форс на рабочем месте, Мартинссон сразу замечает про себя, как плохо она выглядит. Если солнце и светит там, на Тенерифе, то только не для нее.
Ты превращаешься в собственную тень, Малин?
Ему хочется подойти к ней и, обняв за плечи, сказать, чтобы взяла себя в руки. Но Харри знает, что это только разозлит ее.
Форс поднимает глаза, смотрит на него и, не поздоровавшись, снова погружается в чтение каких-то бумаг.
Харри разворачивается и поднимается по лестнице в кабинет Свена Шёмана. Он должен поговорить с ним до начала совещания.
Комиссар стоит у окна и смотрит на восточные ворота главного корпуса университетской больницы. Фасад десятиэтажного здания обит листовым железом, выкрашенным белой и желтой краской. Обшивка здания сейчас дрожит под порывами ветра, словно вот-вот оторвется и полетит над городом, чтобы приземлиться где-нибудь в более спокойном месте.
Харри останавливается посреди комнаты.
— Только не говори ничего Малин, — начинает он. — Она никогда не простит мне того, что я хлопочу о ней за ее спиной, но ведь ты сам видишь, как она выглядит. Она пьет чертовски много.
Свен качает головой.
— Этот разговор останется между нами. Это хорошо, что ты решил поговорить о ней. Я и сам хотел, но ты ведь знаешь…
Шёман поворачивается.
— Она не может совладать с собой, видеть это выше моих сил, — продолжает Харри. — Я пытался…
— Я поговорю с ней, Харри. Я отправил ее на Тенерифе, чтобы дать возможность передохнуть.
— Поговори с ней сейчас. Похоже, поездка на Канары оказалась не слишком приятной.
— Возможно, это была глупая идея. Посмотрим, — отвечает Свен. — Ведь это ты сидишь за рулем, когда вы вместе?
Харри кивает.
— Машину всегда веду я.
Оба замолкают на некоторое время.
— Должно быть, она тяжело переживает то, что произошло в Финнспонге, — говорит Харри, выдержав паузу.
— Это так, — отвечает Свен. — Да и кто не переживал бы на ее месте? Но, я думаю, она сама не понимает, что причина в этом. Не хочет понять.
Часы на стене комнаты совещаний показывают 15:37.
Группа розыска в сборе.
В отличие от «бумажного Аида», здесь есть окна.
Сегодня на игровой площадке никого нет, но Малин различает ребятишек за окнами детского сада напротив. Она видит, как они играют, бегают по комнатам, беззаботные, словно в этом мире нет ничего, кроме радости. Пластиковые горки синего и красного цветов, яркие, незамутненные цвета — таков мир человека с чистой душой, того, кто открыто смотрит жизни в глаза и живет только настоящим.
«В отличие от сидящих в этой комнате», — замечает про себя Форс.
Лицо у Карима Акбара серьезное. У него вид человека, перешагнувшего какой-то важный рубеж. Он выглядит почти усталым.
«Эта осень опустошает нас, — думает Малин. — Превращает в черно-белые фигуры, как в старом кино. Всем нам — и Харри, и Свену Шёману, Вальдемару Экенбергу и Юхану Якобссону с юной Ловисой Сегерберг из Стокгольма — надо хорошенько отдохнуть от всего, что связано с дождем и работой в полиции.
Расследование. Сейчас оно застопорилось, словно заржавевший механизм, и в любой момент может рассыпаться на куски.
Линии расследования. Каждый из нас снова и снова прокручивает их в голове, они словно следы трассирующих снарядов в наших мыслях.
Предчувствия. Голоса. Все эти события и люди, встретившиеся нам в то время, когда мы переворачиваем камень за камнем на довольно короткой дороге, которая называется жизнью Йерри Петерссона».
Свен стоит возле доски, исписанной синим маркером, там перечислены имена и фамилии.
Йохен Гольдман.
Аксель, Фредрик и Катарина Фогельшё.
Юнас Карлссон.
Родители Андреаса Экстрёма и Ясмин Сандстен.
Потом ряд вопросительных знаков. Новые имена? Новые сведения? Что-то еще, что может повести нас дальше?
Малин делает глубокий вдох и смотрит на ребятишек за окнами детского сада. У нее нет сил внимательно слушать то, что говорит Свен.
Она только что рассказывала о своей поездке на Тенерифе, о странном поведении Йохена Гольдмана и о своей встрече с мамой Андреаса Экстрёма. Ее слушали внимательно. Ловиса говорила о своей упорной работе с бумагами и жестким диском Йерри Петерссона, о том, что нужно как минимум пять специалистов с экономическим образованием, чтобы управиться со всем этим в разумные сроки. «У нас нет таких ресурсов», — оборвал ее Карим.
Они до сих пор не нашли никакого завещания и ничего такого, чтобы указывало на шантаж или вымогательство денег. Поговорили еще с несколькими партнерами Йерри Петерссона по бизнесу, но по-прежнему с нулевым результатом.
Вальдемар Экенберг и Юхан Якобссон рассказали о новой беседе с семьей Фогельшё: те утверждают, что почти не помнят автокатастрофы. Вальдемар с Юханом встретились и с отцом Ясмин Сандстен Стелланом на предприятии «Меканика Коллинз», где он работает. Но, кроме того, что у Стеллана есть алиби на время убийства, ничего выяснить не удалось. Поговорить с мамой Ясмин еще не успели. Однако выяснили, что она вместе с дочерью находится сейчас в реабилитационном центре возле Седерчёпинга.
Харри рассказывал о своей встрече с Хансом Экстрёмом. Смерть ребенка — вот настоящее горе. По прошествии стольких лет, вероятно, уже не имеет никакого значения, кто сидел за рулем и был ли он пьян или трезв. Твой ребенок мертв или, что еще хуже, превратился в растение. Какой смысл искать виновных? Сорок ножевых ранений. Что это, ненависть, дождавшаяся наконец своего часа?
Потом Свен коротко рассказал о решении прокурора выпустить Фредрика Фогельшё. «Мы не должны спускать с него глаз», — закончил он. Напрасное предупреждение, и Свен сам об этом знает. У них нет ресурсов, чтобы следить за Фредриком.
— Связи, — шипит Вальдемар Экенберг. — Кто знает, какие связи пустил в ход пройдоха Эреншерна, чтобы надавить на прокурора?
И Малин думает о своей работе.
О расследованиях.
О Марии Мюрвалль.
О насилии. О неустанных поисках правды. Кому нужна эта правда? Жертве, пребывающей сейчас в мире ином, или оставшимся на земле ее родственникам?
— Ты работал по своим каналам? — спрашивает Свен Вальдемара.
— А что, не видно? — Вальдемар отвечает вопросом на вопрос, и все смеются, а потом нависает тишина.
— Я работал, но, похоже, у Петерссона не было таких связей.
А потом Свен говорит о том, что надо и дальше продолжать копаться в жизни Йерри Петерссона, тщательно прорабатывать каждое из наметившихся направлений. Ничего нельзя упускать из виду.
Читать бесплатно другие книги:
