Осенний призрак Каллентофт Монс

43

— Мама.

— Туве? Я звонила тебе.

— Я была в школе.

«Сказать ли ей, что я тоже была там? Обрадуется? А может, наоборот, огорчится, что я не вошла?»

— Ты приедешь вечером? Получила мое сообщение?

— Я собираюсь в кино.

— Ты не хочешь узнать, как там бабушка и дедушка?

— Как они?

— Хорошо, Туве.

— О’кей.

— Ты поедешь домой после кино? Ты должна. Я хочу увидеть тебя, понимаешь?

— Сеанс закончится поздно. Может, будет лучше, если я поеду к папе на автобусе?

— Я приготовлю бутерброды.

— Но все мои вещи у папы. Я ведь теперь там живу.

— Решай сама.

— Может, завтра, мама…

— Но ведь ты можешь жить и со мной. Раньше это у нас получалось.

Туве молчит.

— Я должна умолять тебя, Туве? Ты можешь приехать?

— Пообещай, что ты не будешь пить, если я приеду.

— Что? — возмущается Малин. — Да, я пью иногда, ты это знаешь.

— Ты пьешь слишком много, мама, ты это понимаешь? Ты больна.

Туве заканчивает разговор, а в ушах Малин эхом отдаются ее последние слова. Она не хочет их слышать, мотает головой, словно пытаясь вытряхнуть их из себя, чтобы услышать другой, ласковый голос, зовущий ее в тот мир, где ей не нужно лгать своей дочери в попытке обмануть саму себя.

И она снова видит чудовище, склонившееся над Туве, чтобы убить ее. Оно поворачивается к Малин и шепчет, улыбаясь: «Я дам тебе то, что ты хочешь». В этот момент Форс понимает, что она пьет по уважительной причине, что любой запил бы на ее месте, пережив то, что она, когда жизнь Туве висела на волоске. И Малин создает теорию, оправдывающую предательство, совершенное по отношению к самой большой своей любви. Опьянение — это мир без тайн, без страха, это комната без углов, в которой бродит ласковая черная кошка, никогда не выпускающая когтей.

«Посмотри на меня. Пожалей меня», — шепчет ей внутренний голос. Малин хочется разорвать саму себя на куски, но вместо этого она наливает себе стакан текилы.

Где я?

Форс стоит у дверей полицейского участка и думает, куда ей идти. Она вглядывается в темноту, где мутно-бежевое здание казарм кажется серым и в свете уличных фонарей дождевые капли похожи на осколки мутного стекла. Семь часов. Она задержалась на работе, составляя отчет о поездке на Тенерифе.

Малин достает мобильник и нажимает кнопки.

Он отвечает после третьего сигнала:

— Даниэль Хёгфельдт.

— Малин.

— Я вижу на дисплее.

— Даниэль, — начинает она, — ты ведь знаешь, как это бывает…

— Ты хочешь со мной встретиться? — обрывает он ее.

— Да.

Двери раздвигаются, и трое мускулистых коллег в форме выходят из здания полицейского участка, кивая Форс на прощание.

— Меня не надо упрашивать, — отвечает Даниэль. — Ты можешь подъехать ко мне через полчаса?

— Да.

Заканчивая разговор, Малин чувствует на себе руки Даниэля Хёгфельдта.

А ровно через тридцать пять минут она уже лежит в его постели в квартире на Линнеегатан, вцепившись в металлическую спинку кровати. Он берет ее, а она кричит. У него теплое и твердое тело, чужое и в то же время хорошо знакомое.

«Он как будто бьет меня кнутом, — думает Малин. — А его руки словно колючая проволока на моей спине». Ей хочется кричать: «Быстрее, черт! Глубже, медленнее, грубее!» И Даниэль, словно читая ее мысли, с каждым разом все сильнее прижимает ее к кровати, царапая ногтями затылок. Малин чувствует, как его пот, словно холодный дождь, проникает сквозь ее кожу, в плоть, в кости, в душу.

Не сдерживай себя.

Взорвись.

Она не помнит себя от боли и счастья. Лица маленьких змеенышей исчезают в темноте.

Малин и Даниэль лежат на серой простыне друг возле друга, в темноте она видит контур его тела на фоне спущенных жалюзи. Он говорит. Голос у него спокойный и ясный, твердый и теплый. Она пытается собраться с мыслями спросонья, отвечая на его вопросы.

— Итак, вы разъехались?

Малин слышит, как она почти беззвучно, шепотом отвечает Даниэлю:

— У нас ничего не получилось. В конце концов, я его ударила.

— Ничего и не могло получиться. На что ты надеялась?

— Не знаю.

— А что с вашим расследованием? Нашли что-нибудь? На вашем месте я бы занялся Гольдманом.

— Не надо об этом, Даниэль.

Малин слышит его хриплый смех. Ей хочется подвинуться к нему ближе, положить на него руку. Но его как будто нет рядом. Или это сама близость стала вдруг для нее невозможной?

— Может, продолжим? — Даниэль кладет руку ей на бедро, но Малин этого будто не замечает. Ей кажется, что журналист говорит не то, что хочет на самом деле, что ждал ее ради чего-то другого. «Разве не ради того, чем мы только что занимались?» — мысленно спрашивает себя Форс.

Она поднимается с постели, одевается, а Даниэль не спускает с нее глаз.

— Ты уходишь?

Идиотский вопрос.

— Что же мне здесь делать?

— Но ты можешь остаться. Я приготовил бы бутерброды, если ты голодна. Ты выглядишь усталой, сейчас тебе нужен кто-то, кто заботился бы о тебе.

— Твоя болтовня, Даниэль, — последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.

— Иди, что ж. «Гамлет» наверняка все еще открыт.

— Закрой рот, Даниэль, ради бога, закрой рот.

Сакариас Мартинссон задирает юбку Карин Юханнисон, снимает с нее белые нейлоновые чулки и на руках доносит ее до скамейки из нержавеющей стали в подвальном помещении Государственной криминалистической лаборатории. Карин ложится на спину и раздвигает ноги. И Харри берет ее, дыша ее сладковатым запахом, погружаясь в ее влагу. Она стонет. «Который это раз, десятый или двадцатый?» — спрашивает себя полицейский.

Гунилла дома. Она ждала Харри к ужину, когда он позвонил и предупредил, что задерживается на работе и дома будет не раньше одиннадцати.

Мартинссон старается не думать о том, как сейчас дома, на кухне, Гунилла ужинает в одиночестве, но эта картина не выходит у него из головы.

Как-то раз прошлой осенью Сакариас пришел к Карин по одному делу и задержался. Она повела его в подвал, в лабораторию, чтобы кое-что показать, и тут все случилось. Потом они оба тосковали, и сегодня Карин снова позвала его. Сначала он взял ее на руки и положил на пол. Она была теплая, размякшая и податливая. «У меня вспотел затылок, — шептала она ему. — Поцелуй меня в затылок».

Форс смотрит в избитое, все в синяках лицо Марии Мюрвалль.

Фотография жертвы изнасилования лежит перед ней на паркетном полу гостиной. Малин поворачивает ее, разглядывая то с одной стороны, то с другой, как одержимая.

Так что же случилось, Мария?

Немота надежно хранит эту тайну, хотя все твое тело — словно беззвучный крик в белой комнате психиатрической больницы города Вадстены. Завтра мне предстоит посетить другую больницу и другого человека, который тоже ничего мне не скажет.

Часы на башне церкви Святого Лаврентия бьют десять, и инспектор криминальной полиции спрашивает себя, спит ли сейчас Мария или нет, и если спит, то что ей снится.

Туве сейчас, конечно, в автобусе с каким-нибудь новым приятелем.

Она не приедет сюда. «Я вела себя ужасно, — думает Малин. — Я умоляла ее, а она в глубине души такая же, как и все: стоит ей заметить мою слабость — и она не упустит шанса показать свою власть надо мной.

И так я думаю о собственной дочери?»

Малин замирает, задумавшись. Ей становится стыдно, и она отгоняет эту мысль прочь.

С кем она собиралась в кино? С парнем? Как я могу ей позволить такое после того, что случилось? Со временем многое забылось, мой ужас прошел. Остался только какой-то смутный страх, будто электрический разряд в теле. Страх, которым можно оправдать все.

«Я больше ничего не понимаю. Я перестала понимать саму себя».

И Янне. Он исчезает из памяти, словно давнишний сон. Малин не собирается говорить с ним и не думает просить прощения. «Что я за человек? — спрашивает она себя. — Как я могу презирать тех, кого люблю?»

Малин идет на кухню и достает текилу из шкафчика над холодильником. Осталось полбутылки.

Она пьет прямо из горлышка.

Что делает с тобой эта осень, Малин Форс? Что делает она со всеми вами?

Куда она заведет тебя?

Посмотри, куда она завела меня.

Я хочу сказать тебе одну вещь: иногда мне кажется, что Андреас где-то совсем близко, я чувствую его дыхание. Оно не холодное и не теплое, и совсем не имеет запаха. Я не вижу и не слышу Андреаса, но знаю, что он где-то близко и в то же время невероятно далеко.

Ясмин тоже здесь, по крайней мере, отчасти.

Стоит ли мне бояться их?

Захотят ли они мне отомстить?

Мой мир совсем белый. А их, вероятно, черный или серый, и холодный, какой та ночь запомнилась им, живой и мертвому.

Не пытайся разгадать свою тайну, Малин. Даже если у тебя получится, это не поможет тебе. В тайне заключена особая сила.

Занимайся лучше моей тайной, если тебе так хочется. Иди по следу навстречу одиночеству и страху. Может, тогда Андреас и Ясмин простят меня.

Если только найдется из-за чего прощать.

Прощение.

Вот слово, засевшее в голове Янне, когда он готовит бутерброды для Туве и смотрит в сторону кухонного стола, туда, где всего неделю назад стояла Малин. Тогда она кричала на него, а потом ударила. «Сможем ли мы со временем простить друг друга? Как нам это сделать, мне и Малин? Ведь это все равно что понять одну вещь: то, что оба мы виноваты друг перед другом и вся наша совместная жизнь не более чем недоразумение, нечаянная обида, ошибка, за которую надо просить прощения.

Или мы просто состарились, Малин? И когда же нам придется просить друг у друга прощения в следующий раз? Через двенадцать лет? Через тринадцать?

Туве любит бутерброды с печеночным паштетом и маринованным огурцом.

Сейчас она наверху. Сидит, поджав ноги, и смотрит телевизор. Здесь, дома. Ты ведь, наверное, хочешь, чтобы я попросил прощения за ее выбор, Малин, ведь так?

Она была в кино со своей подругой Фридой. Похоже, она сторонится парней. Еще не совсем оправилась после Маркуса и Финнспонга».

— Бутерброды готовы, Туве. Тебе травяного чаю или имбирного?

Молчит.

Может, заснула?

Туве откидывается на спинку дивана и переключает каналы. «Отчаянные домохозяйки», реалити-шоу, футбольный матч. Она останавливается на документальном фильме о каком-то скульпторе, изваявшем фигуру человека, бросающегося вниз из окна Всемирного торгового центра как раз в момент обрушения башен. Скульптуру планировали установить на том месте, где стоял ВТЦ, однако проект признали неудачным, а саму идею скульптуры — слишком надуманной и пугающей. Люди словно отказываются верить в то, что человек действительно был вынужден выпрыгнуть из окна небоскреба.

Туве откусывает от своего бутерброда.

Она не поедет к маме сегодня вечером. Ей хочется сидеть в темноте, смотреть телевизор и слушать, как папа возится на кухне.

На экране скорчившаяся фигура в бронзе. Такая маленькая во встречном потоке ветра, совсем как в реальной жизни. «Ты похожа на нее, мама», — думает Туве. Ей хочется спуститься вниз, к папе, и уговорить его съездить к маме вместе, посмотреть, как она там, может, остаться у нее на ночь. Но папа, конечно, не захочет. Да и мама, наверное, рассердится, если они приедут просто так.

Телефон сигнализирует о получении СМС. От Сары. Туве немедленно отвечает, в то время как на экране телевизора появляется крупным планом испуганное лицо скульптуры и ее бронзовые волосы, растрепавшиеся на ветру.

44

30 октября, четверг

Харри Мартинссон смотрит на часы в верхнем углу монитора. 8:49. В здании полицейского участка довольно спокойно, народ, должно быть, сейчас спешит на работу. Сегодня нет утренней планерки, вчера они обо всем договорились и знают, чем сегодня заняться.

Малин Форс давно пора прийти. Уже сейчас они должны быть на пути в Седерчёпинг.

Где ты, Малин?

Внизу, в тренажерном зале? Вряд ли.

Может, всплыло что-нибудь новое, и ты неожиданно отправилась куда-нибудь? Тоже маловероятно.

Вчера тебе явно нездоровилось. Ты хотела выпить?

Гунилла поинтересовалась, почему Харри задержался, несмотря на то что он звонил ей. Мартинссон ответил, что работал. Он стоял на кухне и лгал ей прямо в лицо, нисколько не смущаясь и не чувствуя стыда. Скорее он жалел ее, женщину, обманутую мужем вот так, после стольких лет брака. Харри уснул быстро, вспоминая бедра Карин Юханнисон.

Сейчас он обводит взглядом своих коллег, в форме и без. Таких решительных и в то же время растерянных. Чего вы хотите, собственно говоря?

Малин не знает, чего она хочет в конечном итоге добиться; тем не менее она работает каждый день. Она пытается убедить людей, находящихся там, за стенами полицейского участка, в том, что они под надежной защитой.

Так где же ты, Малин? Харри звонил ей три раза, два раза на мобильный и один на домашний телефон, и нигде не дождался ответа. Может, она у Янне? Но и там никто не берет трубку.

У Хёгфельдта?

Это слишком сложно для Харри. Он ничего не знает об их отношениях.

— Куда ты подевал Форс? Разве вы сейчас должны быть не в Седерчёпинге? — раздается усталый голос выходящего из лифта Свена Шёмана.

Харри поднимается и смотрит на комиссара, а тот хмурит брови. «Похоже, она действительно увязла, нам следует ответственнее отнестись к ее проблеме», — вот какие мысли читает Мартинссон на лице своего начальника.

Они встречаются в середине комнаты и глядят друг другу в глаза.

— Думаю, она дома, — говорит Харри.

— Едем туда немедленно, — командует Свен.

Харри нажимает кнопку звонка и слышит пронзительный сигнал по ту сторону двери.

Свен в темно-синей утепленной форменной куртке молча ждет рядом с ним.

В машине они не сказали друг другу ни слова. О чем им было говорить?

Харри звонит еще раз. Потом еще.

Свен приподнимает крышку почтовой щели и заглядывает вовнутрь. И тут до них доносится тяжелое сонное сопение и возня под дверью.

— У тебя есть отмычка? — спрашивает Свен.

— Целая связка, — отвечает Харри.

— Малин лежит на полу в прихожей.

Харри качает головой, быстро стряхивая с себя инстинктивное беспокойство, от которого у него холодеет внутри, и сосредотачивается на происходящем.

Она дышит.

Спит.

А может, она ранена?

— Дай мне отмычку, — говорит Свен, и через несколько секунд они видят Форс на полу прихожей. Белая майка задрана, так что виден пупок, выглядывают трусы с узором из маленьких розовых сердечек.

Крови не видно. Никаких синяков, ран, только слышно дыхание крепко спящего человека.

До Свена и Харри доходит запах перегара.

Они замечают пустую бутылку из-под текилы.

Свежий номер «Коррен» под головой вместо подушки.

Харри и Свен опускаются на колени по обе стороны Малин и смотрят друг на друга. Им нет необходимости задавать вслух вопрос, застывший на губах каждого из них.

И что нам теперь делать?

Выключите же этот дождь. Мне холодно, а он все барабанит и барабанит по коже. Это невыносимо! А что это холодное окутывает мои ноги?

Янне!

— Даниэль, иди к черту! — кричит она.

Идите к черту.

Откуда эти холодные капли и как я оказалась на улице голая? И кто это там разговаривает?

Харри? Свен?

Что они здесь делают?

— Держи ее.

— Сиди тихо.

Они оборачивают мое тело полотенцем. Я вижу лицо Харри, его обритую голову. Похоже, он настроен решительно. Свен, это ты? Теперь я узнаю свою ванную. Я под душем! И черт, какая же холодная вода! Теперь я вижу их обоих. Я сижу в ванной, а они поливают меня. Трусы и майка липнут к телу, я ведь почти голая, какой же у меня сейчас, должно быть, глупый вид. Ну хватит!

— Хватит! Я знаю, чем вы тут занимаетесь!

Она размахивает руками, словно отбиваясь от направленного на нее распылителя.

Капли, словно ледяные осколки, крохотные острые иглы, возвращающие ее к жизни.

— Дайте же мне поспать, черти!

Теперь на нее надели теплый халат, а изнутри тело согревает горячий кофе. В голове гудит, и у Малин все двоится в глазах. Она видит двух Свенов и двух Харри, ей хочется кричать, требовать алкоголя, но взгляды коллег удерживают ее на месте.

Свен сидит на стуле у окна, Харри стоит возле мойки. Он смотрит на сломанные часы из магазина «Икеа», потом на голубя за окном. Птица всего на несколько секунд задержалась у стекла, а потом улетела в сторону собора.

Начинай же.

Давай, прочитай мне лекцию.

Скажи мне, какой я пропащий человек, безвольная пигалица, которая не в силах противостоять даже самому слабому из своих демонов.

Назови меня дерьмом. Ну!