Осенний призрак Каллентофт Монс
Однако коллеги молчат.
Они уже запихнули в нее две таблетки парацетамола и две ресорба. А сейчас, по-видимому, ждут, когда она допьет кофе.
Теперь коллеги удаляются в прихожую. Малин слышит, о чем они говорят.
— Я позабочусь, чтобы она снова встала на ноги, мы не можем обойтись без… — говорит Свен.
Потом слышится голос Харри:
— Ей нужно лечиться.
Он действительно так сказал или у меня что-то со слухом? Он не должен был так говорить.
Они возвращаются на кухню и становятся рядом с ней.
— Одевайся скорей, и поезжайте в Седерчёпинг. Вам есть чем сегодня заняться, — командует Свен после того, как Малин допивает кофе.
Сама не зная как, Форс выдержала поездку в автомобиле, и к обеду они с Харри уже переступили порог нужной им комнаты в седерчёпингском реабилитационном центре.
На стенах обои в цветочек. Перед ними на ярко-красном диване сидит Ингеборг Сандстен, рядом с ней в синем инвалидном кресле полулежит ее дочь Ясмин. Ее тощее тело под светло-зеленым шерстяным пледом время от времени сотрясается в судорогах, один карий глаз закрыт, другой бессмысленно уставился в пространство. Она дышит тяжело и хрипло, и мама то и дело подносит к ее рту салфетку, вытирая слюну с губ правой рукой.
За окном измученное холодным ветром дерево, пустынный берег канала, словно ожидающий сезона велосипедных прогулок и белых прогулочных катеров местной лодочной станции, заполненных американскими туристами. «Вот мать, которая никогда не бросит свою дочь», — думает Малин. Она чувствует уважение к двум находящимся в этой комнате незнакомым ей людям. Даже если Ясмин не вполне понимает, что происходит вокруг, она наверняка чувствует, что мать ее никогда не бросит. «Знаешь ли ты, — мысленно обращается Малин к женщине в инвалидной коляске, — как тебя любят? Понимаешь ли, какая замечательная у тебя мать? А если бы такое случилось с Туве? Что я делала бы тогда? Для меня невыносима уже одна мысль об этом».
— Мы должны были уехать на Тенерифе, — говорит Ингеборг Сандстен, складывая свои худые руки на коленях, — в реабилитационный центр «Винтерсоль». Но нам отказали в последний момент, лишь только узнали, чем больна Ясмин. И тогда мы приехали сюда. Здесь нам тоже неплохо.
Малин хотела сказать сначала, что сама только что вернулась с Тенерифе и вслух удивиться такому совпадению, но промолчала: эти слова прозвучали бы как насмешка.
У Ингеборг Сандстен узкое, морщинистое лицо. Она выглядит настолько усталой, что рядом с ней Малин приободряется, словно понимая ничтожность своих проблем.
— Я опекаю Ясмин в качестве сотрудника муниципалитета.
— Она слышит нас? — спрашивает Харри.
— Доктора утверждают, что нет. Но я не знаю. Иногда мне кажется, что слышит.
— Вчера мои коллеги разговаривали с вашим бывшим мужем, — говорит Малин.
— Он все еще злится.
— Вы разговаривали с ним? Он передал вам то, что мы ему рассказали о той автокатастрофе?
— Да, он звонил мне.
— И что вы думаете?
— Может, все так и было, но теперь это уже не имеет никакого значения.
— И раньше вы об этом не знали?
— Я понимаю, куда вы клоните. Нет, не знала. И всю прошлую неделю я провела здесь, с Ясмин.
Женщина в инвалидном кресле громко стонет, и лицо ее искажает гримаса боли. Ингеборг прикладывает салфетку к губам дочери, а Малин думает о том, какой симпатичной была, должно быть, Ясмин лет двадцать с лишним тому назад.
— Вы не помните, знала ли Ясмин Йерри Петерссона до того вечера? — спрашивает Малин. Этот вопрос словно удочка или невод, которым Малин надеется выудить из глубин памяти Ингеборг что-нибудь полезное для расследования.
— Не думаю, — отвечает мама Ясмин. — Она никогда не называла этого имени. Хотя что взрослые знают о жизни подростков?
— А с братом и сестрой Фогельшё она была знакома?
— С Катариной Фогельшё они учились в параллельных классах, хотя вряд ли дружили.
— То есть вы ничего не можете рассказать нам о той ночи, — подводит итог Харри. — И вы не знали, что за рулем, скорее всего, сидел Йерри Петерссон.
— Откуда мне было знать? — спрашивает Ингеборг. — Уж не думаете ли вы, что Ясмин что-нибудь рассказала мне?
В окно барабанят крупные дождевые капли.
— То, что случилось, хранится где-то глубоко в памяти Ясмин, — продолжает Ингеборг. — И в ее снах.
Автомобиль пересекает болотистый эстергётландский ландшафт, за окнами мелькают безлиственные леса, пустынные поля, серые поселки.
Харри крепко держит руль. Малин переводит дыхание.
— Ведь это ты просил Свена поговорить со мной? — спрашивает она, сделав глубокий вдох.
На мгновение Мартинссон отрывает взгляд от дороги. Потом смотрит на нее и кивает.
— Ты будешь ругаться, Малин? Но ведь я должен был что-нибудь сделать.
— Но ты мог бы сам поговорить со мной.
— Конечно, Малин, конечно. Только стала бы ты меня слушать?
— Ты предпочитаешь действовать за моей спиной?
— Для твоей же пользы.
— Ты обманываешь не только меня, Харри, я не одна такая. Подумай, что ты теряешь.
Харри снова отрывает взгляд от дороги и смотрит на Малин. Его зеленые глаза постепенно теплеют.
— Каждый из нас в чем-то да грешен, — говорит он.
— И ты грешишь не меньше меня, — заканчивает его мысль Малин.
Оба замолкают, слушая гул мотора. Форс глотает, подавляя приступ тошноты.
За несколько миль до границы Линчёпинга раздается телефонный звонок. На дисплее незнакомый номер.
— Да?
— Это мама Андреаса, — Малин слышит в трубке голос Стины Экстрём.
— Здравствуйте, как вы?
— Как я?
— Простите, — Малин извиняется за явно неуместный формальный вопрос.
— Вы спрашивали меня, есть ли мне что сообщить вам об Андреасе и той аварии. Не знаю, насколько это вам интересно, но я вспомнила одного мальчика, с которым мой сын дружил еще до гимназии. Его звали Андерс Дальстрём. Они общались и после того, как мы переехали в Лингхем. Мой сын опекал Дальстрёма, насколько я помню. Правда, в старших классах они учились в разных школах, поэтому виделись реже. Я помню Дальстрёма на похоронах. Похоже, он очень тяжело переживал смерть Андреаса.
— Вы знаете, где он сейчас?
— Думаю, он до сих пор живет в городе, хотя я очень давно не видела его.
— Значит, они дружили?
— Да, особенно в начальной школе.
Стина замолкает, но что-то подсказывает Малин, что еще не время класть трубку.
— Тогда мы все разозлились, — продолжает женщина. — Родители Ясмин тоже. Ведь и они, по сути, потеряли своего ребенка. Но злоба бесплодна. Наше отношение друг к другу — вот единственное, что всегда важно, я так думаю. И здесь мы можем выбирать между сочувствием и равнодушием. Все так просто.
45
«В расследовании надо уметь слушать голоса, Малин, и следовать за ними. Пусть даже в самые мрачные уголки эстергётландского леса, если они зовут туда. Хватайся за любую соломинку».
Густой лес вокруг Малин и Харри такой же бесцветный, как и небо над ним. Сейчас мир как никогда лучше приспособлен для дальтоников. А на земле лежит черная листва, утратившая яркие осенние краски. В воздухе витает запах тления, ощущавшийся еще в машине, стойкий и зловещий.
Малин видит маленький одноэтажный домик возле рощицы в нескольких километрах к югу от поселка Бьёрсетер. Темно-красная краска в свете бледного осеннего солнца кажется выцветшей от бесконечных дождей.
Андерс Дальстрём — последний из всплывших в расследовании голосов. Малин еще не знает, что он значит.
«Следуй голосам, пока они не смолкнут. Продолжай следовать им и после этого, и тогда, может быть, ты будешь вознаграждена: ты услышишь, как они связаны между собой, как согласованы. Ты узнаешь правду».
«Правда, — вот чего ждут от нас люди. Ни больше ни меньше, — думает Малин. — Как будто она сделает их менее пугливыми».
«Вольво» останавливается на усыпанной гравием площадке перед домом. Возле гаража припаркован красный «Гольф». «Внутри замка Скугсо свободно разместились бы три десятка таких домов», — замечает про себя Малин.
У входа прикреплена табличка с именем Андерса Дальстрёма. Дверь открывается — и на пороге появляется мужчина в джинсах и футболке с изображением Боба Дилана. У него маленький курносый нос и узкое лицо, обезображенное следами от оспы.
— Андерс Дальстрём? — спрашивает Харри.
Мужчина кивает, вскидывая голову с растрепанными черными волосами.
— Не найдется ли у вас стакана воды? — просит Малин, переступая вслед за хозяином дома порог неприбранной кухни.
— Разумеется, — улыбается мужчина.
У него хриплый и низкий голос, настороженный и в то же время дружелюбный.
Мужчина подает Малин стакан правой рукой.
Стены кухни завешаны концертными афишами: Спрингстин на стадионе, Клэптон на «Скандинавиуме», Дилан в «Хове».[66]
— Боги, — указывает на афиши Андерс Дальстрём. — Таких больше не будет.
Полицейские сидят на старом диване, неторопливо попивая только что сваренный горячий кофе.
— А вы сами занимаетесь музыкой? — спрашивает Малин.
— Скорее занимался раньше, — отвечает Андерс.
— Мечтали стать рок-звездой? — интересуется Харри.
Дальстрём садится напротив гостей и делает большой глоток кофе. Он улыбается, отчего его курносый нос делается еще меньше.
— Нет, не рок-звездой. В молодости я хотел стать бардом.
— Как Ларс Виннербек?[67] — спрашивает Малин, вспоминая концерты великого линчёпингца на переполненном стадионе «Клоетта-центр».
— Ларса Виннербека из меня, к сожалению, не получилось, — вздыхает Андерс.
«Но ты все еще надеешься стать им, не так ли?» — мысленно обращается к собеседнику Форс.
— У меня студия в гараже. Я сам ее обустроил. Там я записываю свои песни. Но времени на музыку остается мало. Работа…
— И где же вы работаете?
— В доме престарелых в Бьёрсетере. Я работаю ночами, поэтому днем ни на что не остается сил. Утром я пришел с работы, вечером мне опять уходить.
Малин рассказывает Андерсу Дальстрёму о цели их визита: о Йерри Петерссоне и автокатастрофе, о том, что рассказала им Стина Экстрём.
«Может, мне не следовало бы так откровенничать с ним», — сомневается про себя Малин. Но у нее слишком болит голова, чтобы думать о том, что стоит, а чего не стоит говорить, к тому же у них нет никаких оснований в чем-либо подозревать Дальстрёма.
— И все-таки, вы чего-нибудь добились в музыке? — интересуется Харри.
— Немногого, — отвечает Андерс. — На вечеринках в гимназии мои песни имели некоторый успех, но все кончилось, когда я стал студентом.
— Вы знали Йерри Петерссона?
— Совершенно не знал.
— Разве вы не учились вместе с ним в гимназии?
— Нет. Он и Андреас Экстрём окончили Кафедральную гимназию, а я — Юнгстедскую.
— То есть вы совсем не знали Йерри? — уточняет Малин.
— Я только что ответил на этот вопрос.
— А Андреаса Экстрёма? Его мама сказала нам, что вы дружили.
— Это правда. Мы были неразлучны, защищали друг друга, сидели рядом на уроках.
— Вы выросли вместе?
— Да, ходили в одну школу в Лингхеме. Андреас переехал туда, когда учился в седьмом классе.
Малин вспоминает свои школьные годы в Стюрефорсе, своих одноклассников, рассыпавшихся по всей стране. Были среди них и хулиганы, которым нравилось обижать тех, кто казался слабее их. Юхан, Лассе, Юнни — она до сих пор помнит их имена. Малин до сих пор стыдно за свою трусость: сколько раз хотела она остановить их, пристыдить и каждый раз находила причину не делать этого.
— Но в гимназии вы уже не общались?
— Общались.
— Правда? Стина Экстрём говорила нам о другом.
— Мы общались, — повторяет Андерс Дальстрём. — Это было так давно, она могла забыть.
— Но ведь вас не было на той новогодней вечеринке у Фогельшё? — Голос у Харри хриплый и холодный, как дождь за окном.
— Нет, меня не пригласили.
Малин наклоняется вперед и всматривается в лицо Дальстрёма, как ей кажется, он прячет его за прядями редких черных волос.
— Ведь вы тяжело переживали его смерть, так? Вы потеряли друга…
— Тогда я особенно увлеченно занимался музыкой. Хотя, конечно, горевал.
— А сейчас у вас есть друзья?
— Какое отношение имеют мои друзья ко всему этому? Сейчас у меня не хватает времени встречаться со всеми ними.
— Что вы делали в ночь с четверга на пятницу? — задает Харри обязательный вопрос, ставя на стол пустую чашку.
— Работал. Вы можете спросить мою начальницу, я дам телефон.
— Мы спросим, — обещает Малин. — Это чистая формальность, — добавляет она, как бы оправдываясь.
— Все нормально, — понимающе кивает Андерс. — Делайте то, что вам нужно для того, чтобы найти убийцу Йерри Петерссона. Он порядочная свинья и заслужил наказание, если действительно вел автомобиль той ночью. Но убивать? Этому не может быть никакого оправдания.
— То есть вы все знали? — спрашивает Харри.
— Что именно?
— Что машину вел Петерссон?
— Я только что об этом узнал, — Дальстрём показывает рукой в сторону Форс. — От нее.
— Можно попросить ваш рабочий телефон? — Малин делает последний глоток из своей чашки и смотрит на Харри.
Когда Мартинссон прощался с Малин у подъезда ее дома на Огатан, было уже совсем темно.
Как заманчиво горят окна соседнего паба! Изнутри слышится музыка, шум. Малин представляет себе, как через несколько минут будет сидеть за барным столиком с бокалом бочковой текилы в руке.
— Заходи! — скомандовал Харри, попрощавшись с ней. Он проследил, чтобы она вошла в подъезд.
Малин закрыла за собой дверь, но не стала подниматься в квартиру. Стояла и слушала голосовые сообщения на мобильном. Одно было от Туве. «Как они там с Янне? — подумала Малин. — Вот уже неделя как я не виделась с ними».
Она позвонила начальнице Дальстрёма в дом престарелых, и та обеспечила ему алиби: порывшись в бумагах, подтвердила, что он работал в ночь убийства.
Малин убрала мобильный и вышла на улицу. Вывеска паба горела теплым, уютным светом, обещающим покой. Форс все еще страдала от вчерашнего похмелья, но теперь к плохому самочувствию добавилась тоска по любимым людям, грусть, отчаяние, и Малин захотелось войти в паб.
Но тут раздался звонок. Папин номер.
— Привет, папа.
— Привет, ты уже дома?
— Да, я уже вернулась. Работала и вчера, и сегодня.
— Ты понимаешь, что мама спрашивала, куда ты подевалась?
— Ты ей объяснил?
— Я сказал, что тебе позвонили с работы и ты была вынуждена срочно уехать в аэропорт.
Ложь.
И тайна.
Они всегда рядом, как две сестры.
— Как там Туве?
— С ней все в порядке. Она ждет меня в квартире, а я сейчас стою на улице. На ужин мы приготовим бутерброды с вареными яйцами.
— Передавай ей привет.
— Хорошо, я увижу ее через несколько минут. Извини, мне кто-то звонит. Пока.
Малин входит и подъезд, поднимается по лестнице и вставляет ключ в замочную скважину. Открывает дверь.
На полу почта, рекламные проспекты и под ними белый конверт формата А4 с ее фамилией и именем, выведенными аккуратным почерком синими чернилами. Без штемпеля.
Малин подбирает почту, проходит на кухню и бросает рекламные проспекты на стол. Потом ножом вскрывает конверт и вытаскивает его содержимое. В нем много фотографий. Разглядывая черно-белые снимки, Малин чувствует, как ее начинает знобить от ужаса, это чувство постепенно сменяется злобой, переходящей в страх.
Папа возле своего дома на Тенерифе.
Нечеткий силуэт мамы на балконе.
А вот они оба с тележкой проходят между рядами продовольственных товаров в супермаркете.
Папа на пляже. Папа играет в гольф.
А вот спокойная, ни о чем не подозревающая мама за столиком уличного кафе с бокалом белого вина в руке.
Эти снимки похожи на кадры фильма, снятого камерой «супер-восемь». Кто-то шпионил, отслеживал, фотографировал, а потом послал ей этот конверт в качестве предупреждения.
Еще одно входящее сообщение.
«Гольдман, — думает Малин. — Чертова свинья».
46
Свен Шёман откидывается на спинку кожаного кресла цвета красного вина в гостиной своего дома и перебирает фотографии, лежащие на кафельном журнальном столике. Напольные часы в углу только что пробили восемь. Механизм, смонтированный руками Свена, работает безупречно. На полу самодельный тряпичный коврик, на нем горшки с комнатными растениями размером с небольшие деревца, заслоняющими вид из окна в темный сад. Шёман переводит взгляд на Малин, сидящую в кресле напротив него. Он пригласил ее к себе, как только она позвонила.
Свен смотрит на снимки, осторожно трогая их пинцетом.
— Он хотел напугать тебя, Форс, только и всего.
— А что, если они снова доберутся до Туве? — Глаза Малин наполняются ужасом.
— Успокойся, Малин, успокойся.
— Не дай бог всему этому повториться!
— Подумай, кто может стоять за всем этим?
Малин делает глубокий вдох. Еще в машине она пыталась отогнать страх и собраться с мыслями.
— Гольдман. — Это имя пришло ей в голову сразу после того, как она вскрыла конверт.
Свен кивает.
— Разумеется, — говорит он, — нам надо держать ухо востро. Однако я не думаю, что тебе угрожает серьезная опасность. Скорее всего, Гольдман снова решил поиграть в свою любимую игру.
— Ты действительно так думаешь?
— Что же это может быть еще? Это Гольдман. Он играет с нами, ему доставляет удовольствие пугать тебя. Ведь все фотографии сделаны на Тенерифе.
— Но зачем?
— Ты ведь встречалась с ним, Малин; что ты сама думаешь?
Слушая барабанную дробь дождевых капель о крышу, Форс представляет себе Йохена Гольдмана возле бассейна на фоне синего неба и моря, потом на берегу и вспоминает, как он заигрывал с нею.
— Я думаю, ему просто скучно, — отвечает она, — вот он и решил поиграть мускулами.
Свен кивает.
— Если в том, что о нем говорят, есть хоть сотая доля правды, мы должны быть осторожны. Не расслабляйся.
— Но что мы можем сделать?
— Отошлем фотографии Карин Юханнисон. Она посмотрит отпечатки пальцев и обследует снимки. Хотя я сомневаюсь, что она найдет там что-нибудь интересное… — Свен замолкает, задумавшись, а потом задает следующий вопрос: — А кто-нибудь другой это может быть, как ты думаешь?
Еще в машине Малин думала об этих снимках. Разумеется, за время работы она многим становилась поперек дороги, но ей не приходило в голову, кто же именно мог таким образом угрожать ей.
Какой-нибудь убийца? Насильник? Грабитель? Банда хулиганов-байкеров? Вряд ли.
Может, какой-нибудь преступник только что вышел на волю и теперь вынашивает планы мести? Надо проверить.
— Ничего другого мне не приходит в голову, — говорит она Свену. — Но не мешает проверить, не освободился ли кто-нибудь из моих старых подопечных.
— Мы обязательно проверим, — обещает Шёман.
На пороге комнаты появляется его жена.
— Не хотите ли чашечку чаю? — спрашивает она Малин, поздоровавшись. — Вы, похоже, замерзли.
— Спасибо, нет, — отвечает Форс. — От чая я плохо сплю.
Свен ухмыляется, и жена смотрит на него с удивлением.
— Так, ничего, — он машет рукой, и Малин улыбается, реагируя на только им двоим понятную шутку.
— А я охотно выпью чашечку, — обращается Свен к жене, и та исчезает на кухне.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Шёман свою подчиненную, когда они остаются вдвоем.
Его голос звучит тепло, с искренним участием, и у Малин светлеет на душе.
— Вчера было очень тяжело. Мне ужасно стыдно перед всеми вами.
— Я должен кое-что предпринять, ты знаешь.
— Что именно? — Малин встает и наклоняется к нему через стол. — Что именно, Свен? — повторяет она. — Послать меня в какой-нибудь реабилитационный центр?
— Очень может быть, что именно это тебе сейчас и нужно.
— Я только вчера получила подозрительное письмо с фотографиями моих родителей. Мне угрожают, а ты можешь болтать о реабилитационном центре! — Возмущенная Форс почти шипит.
— Я не только болтаю, Малин, я подумываю об этом всерьез. Возьми себя в руки, или я позабочусь о том, чтобы тебя отстранили от работы, пока не подлечишься. Я могу принудить тебя.
Сейчас голос комиссара звучит совсем неласково, в мгновение ока он превращается в жесткого, бескомпромиссного начальника.
— А как быть с моими родителями? — спрашивает Малин. — Должна ли я буду сказать об этом родителям?
Читать бесплатно другие книги:
