Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) Хазан Владимир
Мне пишут из Лондона, что, по тамошним слухам, Вас взяли в Америку вместе с Х<аимом> Е<взоровичем>. Хочу надеяться, что это выдумка. Но если нет – еще раз напоминаю Вам то, что сказал Вам в Иерусалиме в присутствии Шварца. Это была бы непоправимая ошибка. Х<аим> Е<взорович> всегда старался взять с собою в Америку того человека, который в данный момент популярнее его. Это укрепляет его позиции. Нехорошо и грешно теперь укреплять позицию деятеля, каждый шаг которого теперь – яд для сионистского дела. И то, что Вы попадаете в банальное, сто раз измызганное положение его «лейтенанта» (и Z<ionist> О<rganization> A<merica>, и проданная ей печать именно так осветят Вашу поездку), тяжко и непоправимо отзовется на Вашем имени и влиянии. Простите, что даю непрошенные советы, но Вы представляете ишув, к которому я принадлежу и который мечтает видеть в Вас виновника поворота, а не подпевалу старой гнили. Ради Бога не пачкайте себя.
Все-таки надеюсь, что все это басня, и если так – простите.
На днях буду в Лондоне.
Ваш В. Жаботинский
Из лагеря мапайников ближе всех к Рутенбергу был, пожалуй, Б. Кацнельсон, и тоже по чисто личным причинам. Однако столь свободных и доверительных интонаций, как в письмах к Жаботинскому, мы нигде более у Рутенберга не найдем. Вот один – не из самых ярких, но типичных примеров: письмо середины 30-х гг., в котором он информирует Жаботинского о ходе местных дел – репатриации евреев из Германии, новых идеях британского Верховного комиссара, арабской организованности и дезорганизованности евреев и пр. (RA, недатированная копия):
Дорогой Владимир Евгеньевич.
Вернувшись в Палестину опять проболел две недели. С корабля прямо в постель. Старость – «состояние» неизбежное.
За время моего отсутствия из страны <sic> положение наше не улучшилось. Настроение prosperity уже немного подмочено. Хотя посещение кафе и танцев очевидно не изменилось. И спасение еврейских капиталов из Германии в форме привоза «китайских» безделушек, хрусталя, парфюмерии дамской и подобных предметов первой необходимости для страны – продолжается. И мы «обогащаемся». Какой-то экономический кризис несомненно приближается. Знаменитые капиталы начнут перевозиться в Европу (это уже теперь делается, особенно новыми банками, специалистами по немецким евреям). Будет нехорошо. И правительство «поможет» нам нашими же деньгами из общегосударственной, т. е. арабской кассы.
High Commissioner «любим» и арабами, и евреями. Устроил это несомненно талантливо. При помощи этой любви вводит legislative council, который и евреям, и арабам нужен как болячка. Муниципальные выборы прошли скандально. Кажется, на пять лет. И несмотря на блестящие успехи мы, евреи, позорно провалились. А арабы добились огромных успехов. Ввиду их дисциплины и дельных лидеров. Нам думать о таких пустяках некогда было. Заняты все «внутреннимы» трудностями принципиального харатера. На эту тему многое, конечно, сказать можно. Фактическое положение ясно. Оно катастрофично. Во всех направлениях. Злополучный united фронт вопрос жизни и смерти для нас. И как можно скорее. Иначе гибель. В конце сентября в Лондоне будут решаться вопросы огромного для нас значения. Даже Бродецкий24 добьется большего, т. е. меньших цорес25, если будет говорить от имени всех.
Еще раз обращаю Ваше внимание на это.
Выезжаю в конце будущей недели, во всяком случае скоро, в Лондон. Надеюсь, увидимся.
Всего Вам доброго
П. Рутенберг
В мае 1921 г. арабы устроили новый погром – на сей раз эпицентром стал район Тель-Авива-Яффы. Во время беспорядков погиб выдающийся еврейский писатель Иосеф Хаим Бреннер (1881–1921). Рутенберг стал во главе обороны Тель-Авива. О его деятельности в этом качестве существуют воспоминания Мани Вильбушевич-Шохат, упоминавшейся в I: 3. М. Вильбушевич-Шохат еще с российских времен подозревала Рутенберга в неправедном суде над Гапоном и играла роль едва ли не «палестинского Манасевича-Мануйлова», знаменитой «Маски», автора версии о том, что в деле убийства священника-провокатора замешаны какие-то «темные» расчеты – сведение счетов с нежелательным свидетелем или конкурентом. В воспоминаниях о днях кровавого арабского разгула в мае 1921 г. она писала о Рутенберге:
Рутенберг в эти дни назначил себя самого руководителем обороны Тель-Авива и его окрестностей. Он давал нам разные распоряжения, не имея даже минимального представления о том, что происходило вокруг, и без всякого анализа создавшегося положения. Главным требованием было эвакуировать жителей из тех мест, в которых, по его мнению, недоставало оружия и людей для защиты. Так, он потребовал покинуть Микве-Исраэль, а также лагерь, в котором располагался гдуд ха-авода неподалеку от Петах-Тиквы, и сосредоточить основные силы в Тель-Авиве. Фактически это был приказ. Или руководящее требование. Мы, группа добровольцев, состоявшая в основном из членов организации ха-шомер, кто сразу же после начала беспорядков образовал отряд обороны города, воспротивились этому решению. Принцип, который мы отстаивали, сводился к тому, чтобы не оставлять ни одного из тех мест, где началось строительство еврейского ишува. Мы не спорили с Рутенбергом. Делали вид, что подчиняемся ему, дабы не поколебать его авторитет, но действовали так, как считали нужным (Goldstein 1991:151).
Помимо общей – на фоне смерти Гапона – нелюбви к Рутенбергу, в столкновении с ним в мае 1921 г. сыграл свою роль конфликт хаганы и ее предшественника ха-шомер – организации, созданной репатриантами 2-й алии и выполнявшей в 1909–1920 гг., до возникновения хаганы, функции еврейской самообороны. Ха-шомер фактически основал и возглавлял муж Мани Исраэль Шохат (1886–1961), принявший также участие в организации хаганы, но затем из-за несогласия с теми принципами, на которых основывалась ее деятельность, вышедший из состава руководства. Одним из тех, кто в наиболее острой форме противостоял И. Шохату, был молодой и напористый Элиягу Голомб (1893–1945), руководивший в хагане группой милиции, набранной из наиболее отчанных и стойких еврейских ребят. Э. Голомб принадлежал к поколению «детей» палестинского ишува. В Палестину он был привезен ребенком, в 1913 г. окончил первую еврейскую школу в Тель-Авиве – гимназию Герцлия. Невзирая, однако, на возраст, Голомб, как и члены его группы, и в вопросах идеологии, и по основным проблемам военной тактики расходился с И. Шохатом, требовавшим для группы ха-шомер условий автономного подразделения внутри хаганы.
По-разному относясь к организационным проблемам, те, кто создавал хагану, были едины в одном – молодой еврейской обороне недостает опыта и оружия; первое – дело наживное, для приобретения второго следует сделать все возможное и невозможное. Широко известной стала присказка Голомба:
Когда есть оружие без организации – в конце концов организация сложится, но когда есть организация без оружия – в конце концов нужно распускать организацию (Golomb 1953, I: 224; Sefer toldot Hahagana 1954-64, II/l: 129).
Неприязненные отношения сложились и между группой ха-шомер, с одной стороны, и Рутенбергом как руководителем обороны Тель-Авива – с другой. Ревностно относившегося к тому, когда наряду с его мнением существовало чье-либо другое, Рутенберга, конечно, приводила в ярость независимость поведения супругов Шохат и их группы. Кроме того, он явно проигрывал им, проведшим в Палестине уже несколько лет, в знании местных условий. О неприятии его «руководящих указаний» или по крайней мере молчаливом сопротивлении ему красноречиво свидетельствует приведенный фрагмент из Маниных воспоминаний (см. также: Sefer toldot Hahagana 1954-64, II/l: 123; И/2: 1274). Однако личной неприязнью дело не ограничивалось.
За майскими 1921 г. событиями последовала довольно запутанная история, в которой отразились многие противоречивые стороны жизни молодого еврейского ишува вообще и характера Рутенберга, занявшего в нем лидирующие позиции, в частности. Речь идет о понаделавшей много шума поездке Мани Шохат в США с целью сбора денег для покупки необходимого хагане оружия.
По прошествии лет Маня говорила, что сама эта поездка была официально санкционирована Рутенбергом:
Сам он на какое-то время покинул Палестину и оттуда распорядился телеграммой, чтобы я немедленно отправлялась <в США>26. Я понимала, что группа Брандайза27 поможет мне только в том случае, если казначеем созданного фонда, существование которого должно было храниться в строжайшей тайне от англичан, станет абсолютно им <Брандайзу и его людям> доверенное лицо. Я предложила Генриетте Сольд28 стать казначеем, и та согласилась. Но за несколько часов до отплытия Генриетта Сольд мне сообщила, что отменяет нашу договоренность: как президент «Хадассы» она не имеет морального права заниматься нелегальной деятельностью, поскольку, если вдруг ее роль обнаружится, это может нанести урон престижу «Хадассы» в Америке (Goldstein 1991: 154).
Далее Маня рассказывала о том, как Рутенберг, с чьим мнением американо-еврейские круги серьезно считались, просил из «политических соображений» на время прервать деятельность по отправке оружия.
Мы находимся перед утверждением Декларации Бальфура, – по словам Мани, писал Рутенберг в письме, обращенном к «группе Брандайза», – и если что-либо обнаружится, это может принести большой вред (там же).
Маня, по ее словам, была потрясена: ей казалось, что Рутенберг сошел с ума. А спустя некоторое время выяснилась причина отказа Г. Сольд от ее предложения. Как считала Маня, когда Рутенберг, вернувшись в Эрец-Исраэль, узнал о том, что обошлись без него и что не он будет главным распорядителем фонда, его обиде и раздражению не было границ. И тогда он решил вмешаться и нарушить своим авторитетным словом налаженное дело. Рутенберг, заключает Маня,
верил в успех лишь тех предприятий, где победителем являлся он один, и вел себя в соответствии со своим характером и своими амбициями. Если деньги добыты Шохат или Бен-Цви, это не может привести к положительному результату. И поскольку его принципом было – для достижения цели все средства хороши, в этом деле он избрал принцип самый резкий. И чтобы все полностью прекратить без лишних споров, послал <в США> упомянутое выше письмо (там же).
Изложенная здесь версия Мани Шохат, как вообще всякая версия, должна быть, безусловно, принята во внимание. Однако поскольку в ней правда переплетена с полуправдой, а некоторые истинные мотивы ее деятельности аккуратно замалчиваются и основное обвинение ложится на ненавистного ей Рутенберга, следует придать этому рассказу более панорамный и более объективный характер.
Официальной целью Маниной поездки в США, куда она должна была отправиться не одна, а вместе с Берлом Кацнельсоном, был сбор денег для организовавшегося в Эрец-Исраэль Рабочего банка (Bank ha-poalim) и финансирования экономики, которая находилась в крайне плачевном состоянии. Одним из главных инвестиционных центров была поднимаемая Рутенбергом гидроэнергетика (Shapira 1984: 117).
В США Маня уже однажды побывала, это было в 1907 г., когда она предприняла поездку из Палестины для аналогичного сбора средств на оружие, но в тот раз не для обороны ишува, а для еврейской самообороны в России.
Кацнельсон сначала отправился в Прагу, где 10 июля участвовал в заседании Комиссии Поалей-Цион.. Среди других там, между прочим, обсуждался вопрос о строительстве Рутенбергом электростанции на реке Яркон. В сентябре Берлу предстояло участвовать в 12-м Сионистском конгрессе, который должен был состояться в Карлсбаде. Находившаяся в Париже и потерявшая с ним связь, Маня стала разыскивать Кацнельсона через Палестину. С этой целью 23 июля 1921 г. она написала письмо помощнику Рутенберга Икутиэлю Багараву29, в котором с дальним тактическим прицелом, понимая, что для американского вояжа ей понадобится поддержка, передает горячий привет его всесильному боссу (Shochat 2005:106). К самому Рутенбергу, однако, Мане пришлось обратиться гораздо раньше, чем она предполагала. Уже через несколько дней, 4 августа, безнадежно застрявшая в Париже из-за ограниченного въезда в Америку, Шохат была вынуждена просить его о помощи:
Здравствуйте, Рутенберг.
Попала в глупую историю, из-за того что Берл Каценельсон <sic> не соизволил до сих пор отвечать на письма. Я не попала в Америку третьего числа, т. е. вчера, ибо думала 6/8 встретиться с Берлом. Вчера же, после отхода парохода, получаю извещение, что Берл остается здесь до после конгресса и в то же время получается телеграмма из Америки в Cunard Line, что процентная норма на август переполнена для пассажиров Палестины и до сентября никто не может быть взят на пароход. А т<ак> как я не взяла с собой из
Палестины документа, что я не эмигрант, то, следовательно, надо сидеть до октября. Это абсурд. Я здесь никакой пользы принести не могу. У меня в Европе связей нет, а в Америке очень хорошие. Вся моя надежда в Америке, что я убежду <sic> «Vorwerz» помогать нам для палестинских дел. Без «Vorwerz» мы в Америке сделаем гроши, и овчинка выделки не стоит. Для этого мне Берл не нужен, он в этом помочь не может. Я приготовлю почву до его приезда в разных областях. Не могу я здесь в письме объяснять этого. Да и Вы длинных разговоров не любите.
Для того, чтоб я могла уехать теперь, я должна получить от американского посольства письмо, удостоверяющее, что я еду в Америку по делам рабочего Банка (можно выдумать и другое дело), вернусь через 3 месяца и к процентной норме не отношусь. Я вчера же ночью из Шербурга отъехала в Париж, чтоб здесь через протекцию получить таковое письмо. Но оказалось, что люди, могущие мне это сделать, уехали из Парижа. Остается только надежда на Вас. Вы можете через Zioniste Comission получить такого рода свидетельство, удостоверить в американском амбасаде и прислать сюда, в Париж. <…>
Теперь судьба моя в Ваших руках. Помогите.
Если я поеду через месяц, я теряю главного моего приятеля из «Vorwerz», он уезжает в Европу, кажется, в Россию.
Жду заступничества Вашего.
Крепко жму руку Вашу с чувством искренней привязанности.
Маня30
Последняя фраза о привязанности была чистым блефом: ничего подобного к Рутенбергу Маня, конечно, не испытывала. Тот наверняка это хорошо чувствовал, однако в интересах дела («так надо») умел становиться выше личных симпатий или антипатий. Так или иначе Маня в Америку попала.
Несмотря на то что Рутенберг способствовал этой поездке (а по словам Мани, был даже ее инициатором), впоследствии он действительно попытался дискредитировать Шохат в глазах американо-еврейской общественности, и для этого имелись веские причины. Помимо тех, что упоминает Маня: официальной – не дать англичанам повода для недовольства перед решением Лиги Наций об утверждении их мандата на Палестину31, и той, что она выдвигает в качестве основной: ревностное отношение Рутенберга к чужим успехам, якобы оттесняющим его на задний план, была еще одна, о которой Шохат умалчивает. Но именно эта причина главным образом и вынудила Рутенберга пойти на беспрецедентный шаг: лишить кредита доверия лицо, выполнявшее по существу общее и нужное дело. Он подозревал Маню (и ее мужа), и не без основания, в сепаратистских настроениях – в том, что под маркой сбора пожертвованных американскими евреями денег на оружие для хаганы Шохаты фактически закупали оружие для ха-шомер. Эти подозрения возникли не у одного Рутенберга, их разделял и Э. Голомб, который находился в состоянии острой полемики с супругами Шохат и их товарищами по ха-шомер как по вопросам идеологическим, так и по вопросам, связанным с обороной ишува (Shochat 2005:107).
Одним из поводов, усугубивших подозрения Голомба, послужил так называемый инцидент с ульями. Оружие отправляли в Палестину в ульях с двойными стенками. Партии прибывали на пароходе в Хайфу, и их разгрузкой занимался кооператив «Кармель», которым руководил бывший член ха-шомер Ицхак Розенберг. Груз предназначался для Йегуды Вольфзона, в прошлом также члена ха-шомер. Во время одной из разрузок, 17 декабря 1921 г., ящик, в котором находились улья, упал со спины рабочего-араба на землю, разбился, его содержимое вывалилось на землю. Разразился шумный скандал – о нелегальной транспортировке евреями оружия узнали и арабы, и англичане. 300 пистолетов и 17 000 патронов были конфискованы. Розенберга арестовали, но за отсутствием доказательств его замешанности в этой незаконной акции вскоре отпустили. Однако главное заключалось в том, что Голомб о прибытии партии оружия ничего не знал, и о ней ему фактически стало известно только благодаря этой случайности (см. об этом: Sefer toldot Hahagana 1954-64, II/l: 130; Shochat 2005: 108).
Чтобы воспрепятствовать сепаратистской деятельности супругов Шохат, Голомб послал в Вену (закупка оружия для Эрец-Исраэль осуществлялась через Вену) доверенных ему людей – Моше Шертока32 и Дова Хоза33, проследить за происходящим на месте, а затем, во второй половине декабря 1921 г., отправился туда сам.
Сепаратизм Исраэля и Мани Шохат проявлялся и в дальнейшем: так, в 1925 г. Исраэль вел тайные переговоры с Москвой
о сотрудничестве своей группы с советской разведкой (эти переговоры не увенчались успехом), а собственный оружейный склад «ха-шомерники» хранили в тайне вплоть до 1929 г. (см.: Краткая еврейская энциклопедия 1976–2005, IX: 737, X: 304), хотя сама эта организация официально прекратила свое существование еще в 1920 г.
Именно желанием сорвать планы сепаратистов объяснялось то, что Рутенберг, лично знавший Г. Сольд, напрямую обратился к ней с просьбой прекратить оказывать какую-либо помощь Вильбушевич. Его письмо к Сольд обнаружить не удалось, однако в RA имеется ее ответ:
Jerusalem
November 3,1921
Mr. P. Ruttenberg <sic>
Jerusalem
Dear Mr. Ruttenberg:
I am receipt of your letter of November 1. You have been correctly informed, I wrote to two of my friends concerning Mania Shochat. One letter was addressed to Miss Seligsberg, under date June 20. The other letter was addressed to Mrs Guggenheimer, under date June 21.1 am attaching copies of the letters. Judge for yourself whether I have interfered in matters of delicacy and importance without consulting the persons I know to be competent therein.
I am bound to tell you, however, pacifist though I was during the whole of the Great War, what is happening here is beginning to produce a revolution in me. I should be glad to have the opportunity of speaking to you on the subject.
As for Mania Shochat, I have such deep admiration for her that even where she and I cannot walk the same path, I am ready to say that the reasons for her walking along her road must be as cogent as mine for walking along mine. More of this, too, when I see you.
Very truly yours,
Henrietta Szold34
Из этого письма трудно, да и, как кажется, невозможно заключить, что первоначальный отказ Г. Сольд стать казначеем фонда по приобретению оружия как-то был связан с Рутенбергом и его обращением к ней. Скорее напротив, Сольд, хотя и в лаконичной форме, но достаточно внятно дает ему понять, что Маня внушает ей «глубокое восхищение» («deep admiration»). Ее отказ, судя по всему, действительно был вызван опасением, что эта история может приобрести огласку и в таком случае иметь для нее неприятные последствия: как отнесутся, если узнают, к акции закупки оружия в руководимой ею «Хадассе», основная цель которой состояла в содействии здравоохранению и просвещению в Эрец-Исраэль?
Однако через некоторое время, когда в ноябре 1921 г. в связи с 4-й годовщиной Декларации Бальфура арабский террор вспыхнул вновь, президентша «Хадассы» свое решение изменила: чувство еврейского патриотизма возобладало в ней над всякими иными чувствами, и уж во всяком случае над теми личными распрями, какими ей могли представляться отношения Рутенберга и Шохат. Нужно полагать, что именно этот смысл имеют ее слова о произошедшей в ней революции.
Маня, конечно, была недалека от истины, когда писала, что Рутенберг всячески стремился воспрепятствовать успеху ее миссионерской деятельности в США – главную причину этого мы попытались объяснить. Но он был далеко не единственным, кого сильно смущало то обстоятельство, что во главе важнейшего финансового проекта, связанного с жизненно важной для Эрец-Исраэль темой – закупкой оружия для обороны ишува, – может оказаться такая авантюристическая личность, как Вильбушевич-Шохат. Еще одним ярым противником Мани и ее деятельности в США был X. Вейцман, избранный за год до этих событий президентом Всемирной сионистской организации. На роль того, кто взял бы под контроль все стекавшиеся на хагану средства, он выдвигал инженера М. Новомейского (см. о нем прим. 30 к I: 3), который и был в это время казначеем хаганы. В одном из писем, адресованных «группе Брандайза» от 21–22 октября 1921 г., Вейцман писал:
Cannot concur <in> employing <of> Shochat as desirable (Weizman)35.
Правда, с самим Вейцманом Л. Брандайз и его группа находились в состоянии конфликта из-за несогласия с принципами деятельности Всемирной сионистской организации. Столкновение произошло на Лондонской сионистской конференции в 1920 г., где Брандайз изложил свой план экономического развития Эрец-Исраэль, который был отвергнут. Этот спор, затрагивавший самые основы сионистской политики, продолжался и в дальнейшем: Брандайз подвергал главный орган сионистов суровой критике за то, что он оставляет в стороне решение наиболее первостепенных и существенных проблем, к которым он относил энергичную подготовку экономических условий в Эрец-Исраэль для массовой алии. План Рутенберга по ее электрификации, естественно, принадлежал к одному из главных в перечне таковых условий. Однако, несмотря на натянутые отношения с Вейцманом, Брандайз, судя по всему, поддержал его требовательную просьбу относительно Мани Шохат – в таком тонком вопросе, как сбор денег, любой негативный сигнал воспринимался с двойной настороженностью.
На фоне этой разрушительной работы по отношению к миссии Шохат в Америке неожиданной и в конце концов спасительной поддержкой явилось поведение Голомба, который, несмотря на свои жестокие споры с организацией ха-шомер, все-таки полагал, что Маня делает за океаном дело большой важности. 23 января 1922 г. он просил М. Шертока, который учился в Лондоне, добиться от Вейцмана письма в ее поддержку, чтобы снять отрицательное впечатление, произведенное на «группу Брандайза» письмом Рутенберга. По всей видимости, Голомб не очень отчетливо представлял себе отношение к Мане президента Всемирной сионистской организации и не знал о том, что Вейцман уже высказал о ней свое отрицательное суждение. Ясно, что из миссии Шертока ничего путного выйти не могло.
Несмотря, однако, на негативную реакцию, которую вызвала деятельность Вильбушевич по сбору средств в Америке, и активное ей сопротивление со стороны Рутенберга, Вейцмана и др., ей удалось собрать свыше 20 ООО долларов – сумму по тем временам немалую. Эти деньги составили общий фонд Исраэля Шохата и Элиягу Голомба – двух враждующих лидеров хаганы, делавших одно общее дело.
Бывший вместе с Маней в США Б. Кацнельсон практически никакого участия в сборе «оружейных» средств не принимал. Его отношения с Рутенбергом вообще носили совершенно иной, противоположный Маниному, характер. Но об этом речь пойдет в следующей главе.
______________________________________________
1. Syrkin 1919: 3.
2. Рональд Сторрс (Ronald Storrs; 1881–1955) родился в семье священника. Его служебная карьера была целиком связана с Ближним Востоком, Средиземноморским регионом и Африкой, где в те годы властвовали англичане (Сторрс говорил о себе: «anima naturaliter Levantina»): служил на египетской таможне (1904-9), затем – секретарем по делам Востока в штаб-квартире в Каире (1909-17); с 1917 по 1920 – военный губернатор Иерусалима; в 1920-26 – губернатор (позднее – окружной комиссар [District Commissioner]) Иерусалима; в 1926-32 – губернатор Кипра; в 1932-34 находился в северной Родезии, где при загадочных обстоятельствах стал инвалидом.
3. При этом Сторрс здесь же, ничего не утаивая, вспоминает о том, как однажды ему пришлось «to offer both men the alternative of disarming or being put under arrest» (предложить им обоим <т. е.
Жаботинскому и Рутенбергу> или сложить оружие, или отправиться под арест) (Storrs 1937: 440, то же: 1939: 433).
4. Как пишет исследователь этой проблемы,
сразу после вспыхнувшего погрома к Сторрсу явились Жаботинский и Рутенберг в качестве представителей хаганы. Признав, что имеют в своем распоряжении подготовленных людей, владеющих оружием, они потребовали разрешить использовать их с целью обороны еврейских кварталов. Это требование было отклонено. Не располагая в Иерусалиме постоянно действующими полицейскими формированиями, английская администрация делала ставку исключительно на армию. Было решено не рассредоточивать солдат среди множества узких и извилистых улочек Старого города, а создать живой кордон вокруг городских стен, чтобы воспрепятствовать всякому, кто захотел бы проникнуть внутрь. Самим войскам было также запрещено входить в город. Результатом этого стало то, что погром не прекращался и его жертвами прежде всего оказались старики, женщины и дети. Несколько погромщиков были убиты выстрелами с крыш еврейскими снайперами. Однако активистов еврейской самообороны англичане арестовывали. Задержаны были и представители Сионистского комитета, пытавшиеся передать тем, кто находился внутри городских стен, продовольствие и медикаменты (Wasserstein 1978: 65).
5. Хадж Амин эль Хусейни стал иерусалимским муфтием в 1921 г. Годы спустя, в 1940 г., Рутенберг на секретной встрече в Лондоне с Р. Локкартом предложит физически его ликвидировать как главное препятствие на пути добрососедских отношений между евреями и арабами в Палестине (см. об этом в V: 1).
6. Лео (Арье Лейб) Моцкин (1867–1933), деятель сионистского движения; один из инициаторов создания Комитета еврейских делегаций на Парижской мирной конференции и его руководитель; глава Исполнительного комитета (Экзекутивы) Всемирной сионистской организации (1925-33). Составитель классической книги о еврейских погромах в России («Die Judenpogrome in Russland», Kln, 1909), в которой большое внимание уделялось вопросам самообороны, а также редактор книги «Les pogroms en Ukraine sous les gouvernements ukrainiens (1917–1920)» (Paris, 1927), посвященной погромам на Украине в годы гражданской распри.
7. CZA А 126/501.
8. Спустя много лет показания Рутенберга были опубликованы в переводе на русский язык, см.: Бен-Хорин 1932. Здесь приведены в нашем переводе.
9. Д-р М.Д. Идер (1865–1936), член Ва’ад-Гацирим, см далее.
10. Ва’ад-Гацирим (доел.: ‘Совет представителей (делегатов)’ – Сионистская комиссия – орган, возглавлявший и координировавший в 1918-21 гг. сионистскую организацию в Эрец-Исраэль. Предложение о его создании выдвинул X. Вейцман 6 ноября 1917 г., он же стал первым председателем (с октября 1919 до ликвидации в сентябре 1921 г. возглавлялся М. Усышкиным). Образован решением правительства Великобритании как «консультативный орган при британской администрации в Палестине по всем делам, касающимся евреев или могущим повлиять на создание национального очага для еврейского народа». По решению 12-го Сионистского конгресса, деятельность Ва’ад-Гацирим была прекращена, а его функции переданы в образовавшееся бюро Правления Всемирной сионистской организации в Иерусалиме.
11. Русское подворье – квартал в центральной части Иерусалима, пространственным фокусом которого является собор св. Троицы. Квартал был приобретен Россией в середине XIX в., и здесь было устроено подворье для приезжающих в Святой город русских паломников – гостиница, постоялый двор, больница, богадельня и пр. В годы британского мандата все здания Русского подворья были приспособлены под административные учреждения, включая тюрьму. После Второй мировой войны, когда в стране нарастало еврейское антибританское движение, Русское подворье было окружено рядами колючей проволоки и превращено в военный опорный пункт, который местные жители прозвали «Kiriat-Bevin» (Бевин-град) – по имени английского министра иностранных дел Э. Бевина (1881–1951).
12. Несмотря на международное признание британского мандата, противодействие палестинских арабов и антисемитские выступления в самой Англии тормозили принятие необходимых политических решений и инициатив. Сопротивление было такой силы, что палата лордов оказалась даже вынуждена в конце июня 1922 г. принять решение об аннулировании мандата (это решение было вскоре отменено парламентом с большим перевесом голосов: 292 против 31), и 1 июля английское правительство опубликовало постановление о мандате, в котором легализовались регулирующие его государственные механизмы.
13. Верховный комиссар (High Commissioner) сэр Герберт Самюэль (Herbert Samuel; 1870–1963) появился в Палестине в начале июля 1920 г. В данной связи исследователь пишет:
Верховный комиссар сэр Герберт Самуэль прибыл в Яффо в июле 1920 г., одетый в белый парадны китель с золоченым шнурком и в стальном остроконечном шлеме колониального правителя на голове. Несмотря на этой бравый вид, больших шансов на успех у него не было. Как еврей, чья позиция поддержки сионистов была хорошо известна, он сразу же вызвал подозрительное отношение со стороны арабов. Хотя вряд ли приходилось рассчитывать на то, что он мог бы удовлетворить эйфорические ожидания евреев. Как администратор, у которого отсутствовал опыт жизни в британских колониях и знание арабского мира, он ступал на территорию, имевшую весьма зыбкие очертания (Shepherd 1999: 56)
14. Любопытно, что Р. Сторрс, который во всем этом деле сыграл не последнюю роль, в письме к Жаботинскому от 30 июля 1920 г. трогательно интересовался здоровьем его сына Эри:
I hope the boy is better now (JI8/3 – 1 a).
15. Та же дата стоит под черновиком письма-обращения в Ва’ад-Гацирим (см. о нем далее), в котором Рутенберг сообщает о своем отъезде и пишет о том, что расходы, предоставленные в его распоряжение «для целей самообороны», пересланы им для «контроля г. С<околову?> с распоряжением предоставить эти отчеты со своими замечаниями Вам» (.RA).
16. Нам неизвестны в отношениях Рутенберга и Жаботинского какие-то еще столь же откровенные случаи наставническо-критических монологов. Однако совершенно естественно, что глубокое взаимное уважение, которое они питали один к другому, не отменяло чувства критической интерпретации слов и действий друг друга. Укажем в качестве иллюстрации на оставшуюся, разумеется, Жаботинскому неизвестной реакцию Рутенберга на следующий фрагмент из его письма (от 19 мая 1935 г.), в котором он рассказывал о Еврейской морской школе в Чивитавеккии и восхищенно писал о начальнике школы итальянском капитане Никола Фуско как примере редкого юдофильства (RA):
Отношение к нашим <еврейским кадетам в школе> прекрасное; глава школы, капитан Fusco, «кандидирует» на Пат<т>ерсона, и, по-видимому, искренне. Чтобы за этим были какие-либо намерения to rope us into something more ambitions – не думаю. Пока не чувствуется. Что чувствуется – это обычное теперь в Италии желание очаровывать заграницу; а главное – просто очень серьезный интерес к хорошей группе молодежи.
Рутенберг отчеркнул это место в письме и резюмировал: «Наивно».
Английский военный инженер полковник Джон Генри Паттерсон (1867–1947), символ юдофильства в еврейских кругах, стоял во главе Еврейского легиона (Отряда погонщиков мулов).
О Еврейской морской школе в Чивитавеккии см.: Хазан 2007с: 203–231.
17. Ср. в статье Рутенберга «Еврейские беды – хороший бизнес» (Di varhayt. 1916. 12 августа):
Его величество еврейский народ сильнее, чем его сиятельство еврейский министр или еврейский миллионер.
18. Парафраз известного выражения из сатиры Лукиана: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав».
19. «Гатиква» – надежда (иврит) – гимн сионистского движения, с 1948 г. государственный гимн Израиля (сл. Н.Х. Имбера); здесь в смысле – утопической надежды.
20. Письмо приводится по копии, хранящейся в // 8/3 – 1а. Впервые опубликовано в: Хазан 2006b: 319-26.
21. Белой книгой назывался отчет о политических мероприятиях английского правительства, представляемый парламенту. Известно всего шесть таких книг, в которых фигурировала Палестина: Белая книга Черчилля (1922); Белая книга Пасфилда (1930); Белая книга от июля 1937 г., о которой идет речь; Белая книга от ноября 1937 г.; Белая книга от ноября 1938 г. и Белая книга Малькольма Макдональда (май 1939).
22. ‘Мой синьор Петр’ (итал.).
23. ‘действительно задело меня' (англ.).
24. Ашер (Зелиг) Бродецкий (1888–1954), английский сионистский деятель, профессор математики. Родился в Украине, но с 5 лет жил в Лондоне. Обучался в Кембриджском и Лейпцигском университетах. Защитил диссертацию на степень доктора математики. Преподавал в Брюссельском, а затем в Лидском университетах (1920–1949). В 20-40-е гг. глава Сионистской организации Англии и один из руководителей Всемирной сионистской организации, член правления Еврейского агентства. С 1935 по 1950 г. президент Всемирного совета Маккаби (еврейское спортивное общество), после этого – почетный президент. Президент Еврейского университета в Иерусалиме (1949-52).
25. ‘бед, несчастии (ашкеназит, идиш).
26. Речь идет об июле 1921 г., когда Рутенберг находился в Лондоне в связи с решавшимся там вопросом об электрической концессии (см. об этом в следующей главе).
27. См. И: 5.
28. Генриетта Сольд (Henrietta Szold; 1860–1945), основательница и первый президент женской американо-еврейской организации «Хадасса».
29. Родившийся в России Икутиэль Багарав (1894–1980) был привезен в Палестину в 1905 г., в девятилетием возрасте. Принадлежал к первому выпуску еврейской школы в Тель-Авиве – гимназии Герцлия (1913). В годы Первой мировой войны был добровольцем в турецкой армии. Один из членов отряда хагана Жаботинского-Рутенберга. Разглядев его среди сверстников, Рутенберг в 1921 г. взял Багарава себе в помощники; эту роль тот исполнял до последних дней основателя и руководителя Хеврат ха-хашмаль. После смерти Рутенберга до 1959 г. продолжал работать в руководстве электрической компании.
30. State Archive of Israel (Jerusalem). Ben-Zvi Collection. P 2120/33.
31. О том, что Рутенберг был глубоко озабочен предстоящим решением и делал все от него зависящее, чтобы повлиять на него, свидетельствует его письмо А.М. Кулишовой от 20 декабря 1921 г., приведенное в II: 3.
32. Моше Шерток (Черток; с 1948 г. – Шарет; 1894–1965), израильский политический и государственный деятель. В Палестину был привезен в детском возрасте. В первой половине 20-х гг. учился в лондонской Школе экономических и политических наук. По возвращении в Эрец-Исраэль работал в социалистической газете «Davar» (в 1929–1931 гг. редактировал еженедельное приложение к ней на английском языке). К идеям Рутенберга об использовании гидроэнергетических ресурсов Палестины первоначально отнесся с недоверием (Shapira 1984: 117). С 1931 г. – секретарь Еврейского агентства {сохнут). В 1933 г. избран главой его политического отдела (одна из ключевых должностей в Эрец-Исраэль) и оставался на этом посту до образования государства Израиль. Впоследствии занимал посты министра иностранных дел (1948–1956); короткий период (с 25 января 1954 по 3 ноября 1955) был главой правительства. В последние годы жизни – директор издательства «Ат oved».
33. Дов Хоз (1894–1940), общественный деятель в Эрец-Исраэль, один из лидеров рабочего движения. Привезен в Палестину в 12-летнем возрасте. Вместе в Э. Голомбом, И. Багаравом и др. составлял первый выпуск гимназии Герцлия. В годы Первой мировой войны, как и Голомб, записался добровольцем в турецкую армию, дослужился до чина офицера. После объявления Декларации Бальфура (ноябрь 1917 г.) дезертировал из турецкой армии, за что был заочно приговорен к смертной казни. В 1918 г. вступил в Еврейский легион. В годы британского мандата являлся одним из основателей и руководителей профсоюзного движения. Был женат на сестре М. Шертока (вместе с ней и дочерью разбился в автомобильной катастрофе).
34. Перевод:
Дорогой г-н Рутенберг:
Я получила Ваше письмо от 1 ноября. Ваша информация совершенно верная: относительно Мани Шохат я написала двум своим друзьям. Одно письмо, датированное 20 июня, было адресовано мисс Зелигс-берг, другое, от 21 июня, – мистеру Гугенхаймеру. Я прилагаю копии этих писем. Судите сами, вмешивалась ли я в дела столь деликатные и важные, не посоветовавшись с людьми, в них компетентными.
Я обязана сказать, однако, что хотя я в течение всей Великой войны принадлежала к пацифистам, то, что случилось здесь, произвело во мне революцию. Я была бы рада иметь случай поговорить с Вами об этом.
Что касается Мани Шохат, я пребываю от нее в столь глубоком восхищении, что полагаю: тем путем, которым идет она, я пройти бы не сумела. Я готова сказать, что мотивы ее действий, должно быть, столь же убедительны, как и мотивы моих. Об остальном – когда увидимся.
Преданная Вам,
Генриетта Сольд
35. Не можем согласиться с использованием Шохат как нежелательной <персоны> (англ.).
Глава 3
Игра мирового значения
…Я полагаю, что электрический свет открыт вовсе не для того, чтобы несколько богачей освещали свои пышные салоны, а для того, чтобы при его освещении мы решали вопросы человечества. Один из них – и притом вопрос не второстепенной важности – еврейский вопрос. Решая его, мы работаем не только для себя, но для многих других, страждущих и обремененных.
Т. Герцль. Еврейское государство1
Господин Рутенберг! Вы осветили страну ваших предков. В России, где вы показали себя смельчаком, вас поздравляли с тем, что вы боролись с тьмой. Здесь арабы обвиняют вас в том, что вы украли у них воду.
А. Лондр. По следам Вечного жида2
В своей книге «La juif errant est arrive» (Paris, 1930), переведенной в том же году на русский язык под названием «По следам Вечного жида», Альбер Лондр, совершивший в конце 1920-х гг. исследовательско-приключенческую поездку по миру с целью проследить за жизнью Вечного жида и побывавший в Восточной Европе и Палестине, обращается к переселившимся туда евреям, и в частности к Пинхасу Рутенбергу, – эти слова-то и приведены выше в качестве одного из эпиграфов.
А. Лондр, вероятно, знал о том, что Рутенберг послужил Л.Н. Андрееву прототипом героя повести «Тьма», и именно этот смысл (или, скажем, аккуратней: и этот тоже), по-видимому, лежит за его словами о борьбе с тьмой. В одном из своих монологов исповедующийся перед проституткой герой достигает верхних нот в выражении извечного соперничества света и тьмы:
Зрячие! Выколем себе глаза, ибо стыдно… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо – это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни погасли. Пей, темнота! (Андреев 1913, II: 171-72).
Другая ипостась упоминаемой им борьбы связана с деятельностью Рутенберга в Палестине в качестве основателя и главы электрической компании. Строительство гидроэлектростанций в этом небогатом водными ресурсами крае хотя и преподносится, в соответствии с замысловатой арабской логикой, в виде образа кражи воды, но, безусловно, ассоциируется с прогрессом, а в рассказанной в дни 60-летия Рутенберга на страницах палестинской газеты «Ha-boker» («Утро») забавной истории – вообще напоминает причудливую восточную сказку. Некий Я. Шапиро повествовал в ней о том, что когда в начале 30-х гг. в страну начали приезжать немецкие евреи, бежавшие из гитлеровской Германии, они, как правило, не знавшие иврита, поначалу полагали, что «свет», «электричество» передаются в Палестине словом «Рутенберг» – так часто они звучали как синонимы в речи местных жителей (1939. № 989. 5.02. S. 2). А один из палестинских колонистов, по-видимому, не в силах сдержать рвущегося из груди эмоционального восторга, превратил его в хотя и беспомощные, но искренние вирши (RA):
Посвящается Рутенбергу
- И вот, как в первый день творенья,
- Сказал Творец «да будет свет».
- Так в первую эпоху возрожденья
- Пустынной родине Вы дали свет.
- И силы новые в нее Вы влили,
- Вы две реки соединили,
- И, натолкнувшися на гору, ее Вы смыли,
- И карту Палестины изменили.
- Так гения размах с восторгом созерцая,
- Я шлю привет герою наших дней.
На «любви к элетричеству» построены многие метафоры судьбы Рутенберга, однако всего любопытней его собственная попытка воспользоваться одной из них. В повести С. Ан-ского «В новом русле» (Ан-ский 1907), в которой рассказывается о революционизации российского еврейства, чутко зафиксировано появление в еврейском лексиконе новых слов, таких, например, как «организация» (имелся в виду Бунд) или «электрики», т. е. социалисты. «Электриками» их называли потому, что они отрицали существование души и вместо нее якобы признавали некий пар – «электру», с помощью которой живет человек. В дневниковой записи от 12 августа 1932 г. «главный электрик» еврейского ишува, основатель и директор компании Хеврат ха-хашмаль, называет себя «революционером-электриком» (.RA). Это непривычное словосочетание, оставшееся у автора дневника непрокомментированным, в котором сведены воедино его бывший и настоящий «статусы», искушает, кроме прочего, предположением о генетической связи «революционера-электрика» с повестью Ан-ского.
Однако даже если это не так, в любом случае Рутенберг с помощью андреевской «Тьмы» подготовил удачную метафору своей будущей палестинской жизни и деятельности. Повесть, как мы отмечали выше, вызвала яростные споры, и преобладающей была негативная реакция, шедшая из разных, зачастую прямо противоположных лагерей. Одним из тех, кто, наперекор многим, увидел в повести зерна нового гуманизма, был поэт и критик Н. Минский. Споря с Мережковским, с его пониманием андреевской повести как «проповеди самодовольства», «призыва к сладчайшему усыплению в небытии», Н. Минский писал, что
…едва ли во всемирной литературе отыщется другое произведение, в котором чувство самодовольства было бы преодолено до такой глубины, почти абсолютной, как во «Тьме». Может быть, ни в какой другой литературе, кроме русской, этот рассказ не мог бы появиться. В нем заключается завет какой-то новой любви, с культурно-европейской точки зрения, может быть, и непонятной, любви как бы бездейственной и не греющей, а на самом деле, наиболее энергичной и сжигающей (Минский 1909: 216-17).
Понятное дело, Рутенберг прямого отношения к литературно-философским дебатам вокруг повести не имел, но, послужив когда-то Андрееву биографическим импульсом к ее созданию, он уже не мог быть абсолютно независимым от метафорической магмы, в которой неразрывно связывались прототипика и фантазия, реальная жизнь и динамика авторского вымысла.
Тот же Минский, возможно, в полемическом задоре несколько, пожалуй, преувеличивая, писал о том, что
герой «Тьмы» не придуман Андреевым, что этот герой не кто иной, как вся дореволюционная русская интеллигенция, вся русская литература, вышедшая из народа в своих настроениях и вернувшаяся к нему в своей любви (там же: 217).
Нет оснований утверждать, что Минский мог знать о существовании реального прототипа героя андреевской «Тьмы» (хотя такой вариант вовсе не исключен), но даже если его высказывание свободно от каких бы то ни было осложняющих намеков, оно все равно интересно тем, что выводит заглавную метафору рассказа – борьбу тьмы со «светом разума и свободы» – из самых глубин жизни и литературы:
Разве Достоевский не погрузился добровольно во тьму наших «исконных начал», лишь бы быть вместе с народом во мраке суеверия и рабства, чем отдельно от него в свете разума и свободы. Разве Толстой добровольно не ушел в тьму неделания и непротивления, чтобы быть вместе с народом во мраке невежества, чем отдельно от него в свете культуры. Разница между ними и героем «Тьмы» та, что они идеализировали народную тьму, возвели ее в перл созданья, а анархист Андреев идет во «тьму», называя ее тьмою (там же: 217-18).
Овеществление безметафорической победы света над тьмой – некая общая схема рутенберговской жизни. В 1926 г. в Палестине побывала Ирма Линдгейм (1886–1978), сменившая на посту президента «Хадассы» упоминавшуюся выше Г. Сольд. И. Линдгейм описала свой палестинский визит в книге «Бессмертное приключение» (именно так она назвала это свое путешествие) и, в частности, рассказала о том, как в Хайфе стала свидетельницей незабываемого момента, когда вспыхнула первая лампочка:
Мне посчастливилось оказаться в Хайфе, когда там была пущена в ход новая электростанция Рутенберга. Это было потрясающее событие. Внутри изящного бетонного строения стояли громадные безмолвные машины. В уже наступавших сумерках они выглядели подобно отдыхавшим чудовищам. Две керосиновые лампочки отбрасывали световые блики, которые не столько служили источником света, сколько чуточку рассеивали тьму Когда темнота окончательно сгустилась, присутствующие сгрудились в машинном зале. Здесь были сэр Герберт Самюэль, Пинхас Рутенберг, рабочие и сотни тех, кто пришел сюда из простого любопытства. Все были настроены в один лад с происходящим. Ради этого момента стояли в темноте, затаив дыхание. Мотор был запущен, и вспыхнул свет. В Хайфе наступила новая эра. Электричество, энергия, индустрия. Арабы выступили против рутенберговского проекта, но и для них он вскоре обернется радостью, когда они оценят новые возможности, которые он в себе несет (Lindheim 1928: 270-71).
При всех неожиданных изломах рутенберговской судьбы палестинский «крутой поворот» был, как кажется, самым стремительным и непредсказуемым. Там, где у обычных эмигрантов или репатриантов уходят десятилетия на устройство своих дел (поиск работы, установление круга общения, деловых и бытовых контактов и пр.), Рутенберг «поднялся» мгновенно: даже не считая того, что он сразу выдвинулся на первые роли в обороне ишува, главное дело своей жизни в Земле обетованной, с которым до сегодняшнего дня связано его имя, он политически и технически обосновал, основал и устроил в течение каких-нибудь полутора-двух лет.
Безусловно, этот поистине ураганный жизненный ритм должен был кем-то оплачиваться. Больших собственных средств у Рутенберга не было, и все основные расходы на его зарплату и техническую подготовку проекта взяла на себя Сионистская организация (Shaltiel 1990, I: 112). Но сама оперативность в производстве проекта доказывает обоснованность утверждения М. Новомейского, хорошо знавшего Рутенберга, о том, что он прибыл в Палестину с совершенно четким планом ее электрификации. Причем план этот, как пишет тот же Новомейский, возник и сложился у него задолго до приезда сюда – еще в Италии или в США (Novomeiskii 1962:13).
Новомейский, сам блестящий инженер, который, идя по стопам Рутенберга, через несколько лет, в 1929 г., также добьется от английской бюрократии (хотя с неизмеримо большими трудностями и временными оттяжками) разрешения на концессию по добыче и переработке солей Мертвого моря, пишет далее, что воплощение рутенберговского плана требовало наличия трех условий: разработки детального технического проекта, получения разрешения от мандатных властей и умения добыть нужные, и немалые, деньги на его реализацию.
Для решения трех этих условий, – считал Новомейский, – был необходим высококвалифицированный инженер, человек с деловой жилкой, имевший богатый практический опыт и сочетавший предприимчивость и коммерческий склад со связями в финансовом мире. Рутенберг, в прошлом революционер и опытный конспиратор, должен был найти в себе самом умение сыграть все три роли одновременно. Он представил британскому правительству подробное техническое описание проекта, для чего воспользовался визитом в Палестину министра колоний Уинстона Черчилля – добился у него аудиенции и лично изложил ему свои идеи. После этого начались официальные переговоры о санкционировании проекта. Летом того же года <1921>, когда он уже покидал Лондон и отправлялся в Иерусалим, явившийся на железнодорожный вокзал чиновник министерства колоний сообщил ему, что в принципиальном виде вопрос решен положительно3[1].
Следующим этапом, рассказывает Новомейский, было превращение вчерашнего революционера в финансового гения:
Человек из другого мира, чуждого наживе и коммерции, презиравший до сих пор всякого рода финансовые сделки, он, когда оказалось нужно, преуспел и на этом поприще: связался с бароном Эдмондом Ротшильдом в Париже и добился его согласия участвовать в предприятии, вложив в него сто тысяч фунтов стерлингов – сумму по тем временам гигантскую4. Совершив эту операцию, Рутенберг сумел с помощью Ицхака Найдича привлечь также деньги из Keren ha-iesod5 <…> (Novomeiskii 1962:13).
Окончательное разрешение от английских властей на строительство электростанций Рутенберг получил 21 сентября 1921 г. Собственно, разрешений было два. Согласно первому, он должен был в течение двух ближайших лет создать электрическую компанию на финансовой основе в 100 ООО фунтов стерлингов, которая, используя воды реки Яркон, обеспечила бы электроэнергией и гидрооросительной системой область Самарии, т. е. центральную часть Палестины. Второе разрешение касалось проекта более обширного и было связано с построением электростанции на реке Иордан и обязывало Рутенберга в следующие два года расширить компанию до размеров финансовой стоимости в миллион фунтов стерлингов и обеспечить светом и ирригационными возможностями всю Палестину, включая Заиорданье (Shaltiel 1990, I: 114). Поставленные задачи, которые, впрочем, сам директор утвержденной компании определил заранее, были далеко не из легких.
Несмотря на то, что имя Рутенберга гремело на каждом углу, многие имели о его деятельности весьма смутное представление, связывая ее не с каторжным каждодневным трудом, а главным образом с финансовым успехом. Несколько раз посетивший в начале 20-х годов Палестину английский журналист Базил Ворсфольд (Basil W. Worsfold) и написавший по впечатлениям от своих поездок книгу «Palestine of the Mandate» так передает свои впечатления от встреч с Рутенбергом:
Использование водных ресурсов Иордана для обеспечения Палестины электрической энергией превратилось в столь известное предприятие, что имя его организатора господина Пинхаса Рутенберга сделалось смутно знакомым множеству газетных читателей. Я употребляю слово «смутно», потому что идея электрификации Палестины, которая ассоциируется с широко обиходным, но недостаточно точным понятием «концессии Рутенберга», не без помощи плутовства английской администрации вызывает в сознании возможность финансового успеха, обязанного не столько персональным заслугам, сколько благосклонной судьбе (Worsfold 1925:175-76).
Ирония Ворсфольда была более чем оправданна и уместна: пасторальный эпитет «благосклонная» никак не подходил к судьбе Рутенберга в первые годы его пребывания в Палестине. Любой малейший успех приходилось оплачивать колоссальным физическим и моральным напряжением, не только пробиваясь сквозь козни врагов, но и обходя подножки «друзей» и постоянно занимаясь терапевтическим самовнушением мысли о том, что «нервов не существует» (фраза из его письма А. Беркенгейму от 30 сентября 1922 г., см. ниже).
Для того чтобы выбить у англичан право на электрическую концессию, Рутенберг приложил все имеющиеся в его распоряжении ресурсы дипломатической изобретательности, международных связей, воли и терпения, упорства и упрямства. Приехав в Лондон, где в то время находился Рутенберг, Б. Кацнельсон рапортовал 30 июня 1921 г. Комиссии Ahdut ha-avoda в Эрец-Исраэль:
Положение дел у П<инхаса Рутенберга> трудно предсказать. Сбываются наши скептические предположения относительно получения концессии. Вещи, которых запрещено касаться – то, о чем говорят и в Эрец-Исраэль, – вопрос о Верховном комиссаре Палестины, концессии и мандате, в страшной опасности6. Вопрос о концессии отложен неспроста. Что же касается мандата, то следует предположить, что он отдан на доработку. И мне также кажется, что передача концессии находится под большим вопросом. Во всяком случае я вижу, что П<инхас Рутенберг> строит сейчас станции на Ярконе (на тот случай, если не выйдет с Иорданом). Эти дни являются решающими для него и для всех нас. Он очень обрадовался моему приезду, и это тоже убедило меня в том, что положение его нелегкое. Я, до того как он получил вашу телеграмму, пытался внушить ему мысль, что создавшееся тяжелое положение требует моей поездки в Прагу7. Не знаю, насколько это поможет, но мой долг использовать любую малейшую возможность. Он поначалу был против, но потом со мной согласился (Katznelson 1961-84, IV: 251).
Спустя несколько дней, 2 июля, тот же Кацнельсон пишет об изменении дел к лучшему (письмо Д. Блох-Блюменфельду) – о начавшихся переговорах, связанных со строительством первой электростанции на Иордане (там же: 255). 5 июля он сообщает Комиссии Ahdut ha-avoda, что Рутенберг получил разрешение строить станцию на Ярконе (там же: 258).
В конце концов англичане проявили заинтересованность к проекту Рутенберга и даже дали на строительство первой электростанции в том месте, где Яркон впадает в Средиземное море (тогда это место располагалось вблизи Тель-Авива, ныне оно находится едва ли не в центральной части города), банковскую ссуду: помимо прочего, их привлекал еще тот немаловажный момент, что совместная работа должна была объединить еврейских и арабских рабочих и приостановить не прекращающиеся между двумя народами стычки на национальной и религиозной почве.
Еще до получения разрешения от английского правительства, по инициативе руководителей Ahdut ha-avoda – того же Кацнельсона и Бен-Гуриона, Рутенбергу было отпущено на нужды концессии 750 лир стерлингов: деньги эти отчислили из суммы, которую Ahdut ha-avoda получила от Э. Дж. Ротшильда (Shapira 1981, I: 191). То же самое еще в марте 1921 г. сделал Keren ha-iesodj о чем говорилось выше в воспоминаниях Новомейского. Сумма, которая поступила из главного сионистского фонда, была неслыханная, если учитывать его тогдашнюю бедность, – 53 ООО фунтов стерлингов8. Однако именно сионистская Экзекутива (Исполком Сионистской организации), и в первую очередь ее президент Вейцман, явились поначалу для Рутенберга главной помехой на пути, который открылся после разрешения англичан на приобретение концессии. Вопрос стоял о том, кто кому будет подчиняться. Обе стороны, отстаивая обоснованность собственных претензий, перешли некие приличествующие рамки.
Подробный разбор всех подробностей этого инцидента дан в книге Э. Шалтиэля (см. Shaltiel 1990,1: 115-19). Мы лишь кратко воспроизведем его основное содержание.
Отношения между Рутенбергом и Экзекутивой обострились зимой 1921-22 г. Властный Рутенберг решил вести себя независимо и без согласования с руководством Сионистской организации вступил в переговоры с Э. Ротшильдом, на которых определилась степень участия могущественнейшего еврейского благотворителя в проекте электрификации Палестины (в конечном счете оно выразилось в кругленькой сумме). Реакция сионистских вождей не заставила себя ждать, и на заседании в феврале 1922 г. Вейцман атаковал Рутенберга не столько по правилам боевой науки, сколько вне всяких правил. Так, вопреки всему тому, что говорилось им до сих пор, Вейцман заявил, что Рутенберг, как он выразился, «украсил себя чужими перьями», т. е. воспользовался не ему одному принадлежавшим успехом. В качестве наказания непослушного и строптивого инженера Вейцман предлагал вообще лишить его права представительства от лица концессии, поскольку он не имеет никакого другого интереса, кроме личного.
На том историческом заседании Вейцман вспомнил врученное Рутенбергу письмо от 28 октября 1920 г., в котором его податель наделялся полномочиями вести любые переговоры от лица Сионистской организации по поводу приобретения электрической концессии и, обычно европейски сдержанный и умеренный, на сей раз он разразился гневной речью. Оперируя протоколом этого заседания, Э. Шалтиэль дословно передает негодование сионистского президента, заявившего, что без его, Вейцмана, вмешательства ни двери Министерства колоний, ни двери Министерства иностранных дел перед Рутенбергом вообще не открылись бы, и только благодаря его, Вейцмана, участию английские чиновники выказали ему доброе расположение и дело завершилось успехом (Shaltiel 1990,1: 116).
Далее распалившийся глава Сионистской организации заявил, что принял решение не утверждать участия в рутенберговском проекте без тщательной проверки тех данных, на которые опирается его описание, и всячески отстаивал прерогативу Экзекутивы рассматривать себя как орган, за которым во всем этом деле остается последнее и решающее слово (там же: 117).
В основе этого спора-конфликта лежало то, что Рутенберг и Вейцман – каждый по-своему – видели и воспринимали будущую электрическую компанию с точки зрения политической иерархии и соответствующей ей административной субординации: то ли ее полного и безусловного подчинения Сионистской организации, то ли столь же полной и безусловной независимости. Как это зачастую бывает в сложных и спорных ситуациях противостояния интересов, правота обеих сторон имела свои объяснения и резоны. Вейцман был решительным противником того, чтобы в палестинском ишуве образовалось независимое «княжество» в виде рутенберговской концессии, а Сионистская организация оказалась бы неким служебным органом при ней. Рутенберг же со своей стороны расценивал участие Сионистской организации в получении прав на концессию как самое минимальное и не видел причин – после достигнутой им победы – приглашать к праздничному столу на правах хозяев кого-либо еще. О том, что его точка зрения фактически не расходилась с реальным положением вещей, свидетельствует, в частности, письмо к нему самого Вейцмана от 13 октября 1921 г. В нем президент Сионистской организации, отмечая неординарность рутенберговских усилий и выговаривая победителю за индивидуализм и «собственнические инстинкты», а также настаивая на совместной радости от достигнутого результата, вместе с тем признавал свое маргинальное участие в этом проекте:
Дорогой Петр Моисеевич,
<…> Исаак Адольфович <Найдич> передавал мне, что Вы очень сердитесь на меня и остальных (кажется, слово «сердитесь» здесь слишком слабое) из-за того, что не писал Вам и пр., и пр. Признаю, что действительно – намеренно – не писал, потому что по существу не знаю, с одной стороны, как ответить на Ваши требования, а с другой, Вы всегда говорите другим (людям со стороны), что не хотите иметь дела с нами <Сионистской организациейх Письма эти передаются здесь из рук в руки, и о них говорят во враждебных нам кругах. Я ничего не знаю о Вашем проекте и намерениях, не видел даже разрешение на концессию и решил выждать, когда все до конца прояснится. <…> Я также мог бы многое сказать о <Вашем> отношении к Сионистской организации и ко мне, но я знаю, что не могу позволить себе роскоши выразить свое недовольство или гнев – я должен молчать!
Я надеюсь увидеть Вас и все полностью довыяснить. Однако Вы совершаете большую ошибку, если думаете, что ни я, ни кто-то другой не в состоянии оценить важности и масштаба Вашего предприятия и той преданности и любви, которые Вы при этом обнаруживаете, но ведь все мы проливаем нашу кровь…
С нетерпением ожидаю Вас увидеть.
С дружескими чувствами,
X. Вейцман (Weizmann 1977-79, X: 296).
На этом фоне – правда, без дипломатической ретуши и политеса – и проходило в феврале 1922 г. упомянутое заседание сионистской Экзекутивы. Рутенберг воспринял эти – «централизационные» – настроения как покушение на его единовластие. Реакция его была еще более яростной, чем негодование Вейцмана. 10 марта 1922 г. он отправил ему угрожающее письмо, в котором сказался весь воинственный рутенберговский нрав, пробуждавшийся с особой силой, когда кто-то пытался перейти ему дорогу (печатается по копии из RA):
Еду в Америку.
Уезжаю с чувством злобы и глубокого неуважения к вам. Ко всем.
Вы, экзекутива сионистской организации – самое больше не-счастие злополучного народа нашего.
Моя поездка в Америку для вас далеко не безразлична. По поводу нее вы несомненно много говорили, обсуждали, что-то решали и что-то сделали. А мне ни звука не сказали. У меня за спиной.
У Вас и у других имеются свои личные дела, личные интересы, жизнь. «Сионизм» для каждого из вас источник славы, честолюбия, самоуспокоения, «мицве»9, что хотите. Но себя при этом вы не забываете.
Я отдал всего себя – для еврейского народа, для Палестины еврейской. Отдал без остатка. Каждый день, каждый час моей жизни и работы проходят на фоне рек крови и безграничного горя. В прошлом и настоящем. Проходят на фоне светлой большой жизни в будущем. Для строения которой имею высокую честь и большое счастье свои скромные силы, свою руку приложить. Никакого «вознаграждения» мне не надо. Кроме внутреннего интимного сознания успеха дела. Которого добьюсь. Несмотря на все ваши намеки; на сознательную злостность и бессознательную бездарность.
Не сомневаюсь, что вы что-то сделали, чтобы помешать мне в Америке. Но если мои подозрения верны – горе вам.
Не трогал и не трогаю вас публично, чтобы не разрушать иллюзии, не вносить опасного разлада, чтобы сохранить свои силы и энергию на более чистоплотное и полезное, чем борьба с вами.
Но если мои подозрения верны! Я сильнее вас, много сильнее.
К двойной игре не привык.
Берегитесь.
П. Рутенберг10
Через три дня, 13 марта, Рутенберг обратился с письмом аналогичного содержания к ближайшему другу Вейцмана И. Найдичу. В финальной фразе крайняя амбивалентность и противоречивость рутенберговского характера едва ли не достигает своего crescendo – подозрительное и мстительно-негодую-щее чувство к Экзекутиве неожиданно сменяется обезоруживающим признанием в любви к адресату (переписка между ними, сохранившаяся в RA, убеждает в абсолютной искренности Рутенберга) – RA, копия:
Дорогой Исак Адольфович.
Уезжаю в Америку с тяжелым чувством против всех вас. Много неприятного мог бы написать Вам о поведении Ваших товарищей в Лондоне за последнее время. Но вы ведь «правительство» злополучного еврейского народа, и в качестве такового претендуете, что про вас нельзя дурного сказать. Единственное, пожалуй, хорошее – что экзекутива понимает, что надо покрываться авторитетом «представителей» народных. <…>
Вы тоже избегали писать мне пред отъездом. Тоже скрываете что-то от меня.
All right! Как бы только вы все не переинтриговали. Самих себя, конечно. Если только мои подозрения правильны, что вы написали в Америку, чтоб мне мешали, будет нехорошо.
Могу молчать, чтоб сохранить силы и энергию для более важной и неотложной работы, чем борьба с вами. Могу молчать. Но при условии, что вы мне не будете мешать сознательно. Не писать в Америку вы не могли. А написали несомненно что-то нехорошее. Ибо мне ни звука не сказали.
А Вас лично все-таки сердечно люблю.
Всего Вам лучшего.
П. Рутенберг
В пору их, Рутенберга и Вейцмана, знакомства (см.: II: 4) Вейцман, который был и по возрасту старше своего гостя, и по месту, занимаемому в еврейском мире, известнее его, поспешил взять по отношению к Рутенбергу патерналистский тон: в уже упоминавшемся по другому поводу письме жене от 29 декабря 1914 г. он, шутливо калькируя фамилию «Рутенберг», называет его «Красногоровым» и далее пишет:
Я старался договориться с Красногоровым, чтобы он ничего не делал без моих указаний. Постепенно удалось его убедить, но один Бог ведает, что будет дальше. Они горазды там все запутывать (Weizmann 1977-79, VII: 134).
Когда Вейцман обнаружил, с каким крепким, самостоятельным и вовсе не нуждающемся в педагогическом обращении человеческим материалом в лице Рутенберга-Красногорова он имеет дело, его патерналистский тон пошел на убыль, но отношения между ними – при сохранении, конечно, внешней корректности – почти всегда оставались шероховатыми. Помимо антагонизма персонального – характеров и самолюбий, здесь проявилась еще некая, что ли, «политическая» несовместимость: разность социальных темпераментов и способов достижения поставленных целей, что, безусловно, усугублялось острой борьбой за лидерство.
Коллизия Рутенберг – Вейцман была хорошо известна их современникам. Л. Липский пишет о том, что временами столкновения Рутенберга с Вейцманом, чьи политические методы он не разделял, приобретали непримиримый характер, хотя в открытую публичную полемику с главой сионистов он пускался редко (Lipsky 1956:127). Но в узком кругу Рутенберг позволял себе высказывать о Вейцмане вещи крайне для того нелестные – он был искренне убежден, что в кресле президента Всемирной сионистской организации сидит «не тот» человек, которого заслуживал еврейский народ. М. Беркович в книге «Western Jewry and the Zionist project, 1914–1933» приводит любопытную запись упоминавшейся выше Г. Сольд – о ее разговоре с Рутенбергом, состоявшимся 3 октября 1930 г. Несогласная с оценкой своего собеседника, Сольд тем не менее записала его слова о том, что
д-р Вейцман должен оставить свой руководящий пост, поскольку то, что он делает, и бесчестно, и несерьезно (neither honesty nor seriously) (Berkowitz 1997: 36).
В своих воспоминаниях «Trial and Error» Вейцман известное внимание уделяет и Рутенбергу. Касаясь проблемы политического руководства, он пишет, что напрасно Рутенберг в последние годы оставлял то, что у него получалось лучше всего, – инженерную деятельность, и вмешивался в политику:
Он был человек, чья роль в жизни Эрец-Исраэль как крупнейшего строителя была несравнима ни с кем другим. Его отдача, savoir-faire <умение, профессионализм> были здесь, вне всякого сомнения, самой высокой пробы. Впрочем, его успехи в инженерной деятельности могли быть еще более впечатляющими. Но, к великому сожалению, он, как множество других жителей Эрец-Исраэль, был увлечен политикой, не понимая, что по своей натуре и характеру он вообще не способен стоять во главе политической организации такого уровня сложности. В политических делах он представлял собой смесь детского простодушия и гипертрофированного самолюбия. И постоянно был озабочен тем, чтобы накопить гигантскую сумму – скажем, 50 миллионов долларов (деньги для сионистских проектов очень большие лет двенадцать-пятнадцать назад) для того, чтобы скупать земельные участки и заниматься потом массовым расселением на них людей (Weizmann 1966/1949: 362).
В качестве одного из упреков этой стороне деятельности Рутенберга, который занимался скупкой земель у арабов, чтобы производить еврейскую колонизацию на законных, а не захватнических основаниях, Вейцман говорит об искусственном вздутии цен и маклерских манипуляциях при купле-продаже. Аргумент этот не выглядит бесспорным – особенно при отсутствии конструктивной альтернативы: любая деятельность, в принципе, может сопровождаться негативными эффектами – это еще не свидетельствует о ее бесполезности или простодушии того, кто ей занимается.
Проблеме закупки земель Рутенберг уделял серьезное внимание. Об этом свидетельствуют многие материалы, отложившиеся в RA, из которых мы отберем лишь одно его письмо М.Г. Поляку в связи с обращением известного в еврейском ишуве общественного деятеля, одного из первых плантаторов в Эрец-Исраэль, писателя и публициста Моше Смилянского (1874–1953).
М. Смилянский приехал в Эрец-Исраэль из России в 1890 г., в шестнадцатилетнем возрасте. Приобретя в 1893 г. обширный земельный надел, поселился в Реховоте. На купленной земле стал разводить апельсиновые сады и виноградники. После Первой мировой войны стал одним из инициаторов создания Hit’ahdut ha-ikkarim (Объединения еврейских земледельцев) и его главой. В вопросе раздела палестинской территории Смилянский ратовал за мирное разрешение споров между евреями и арабами, и поэтому как человек, облеченный общественной властью, стремился достичь таких политических моделей сосуществования, которые устраивали бы оба народа. Несмотря на свое тяготение к правому лагерю, Рутенберг как трезвый политик понимал, что без договоренности с арабами на разрешение конфликта надеяться не приходится, и в 1936 г. вошел в так называемую kvutsat ha-hamisha («группу пяти»: Г. Фрумкин, И.Л. Магнес, М. Новомейский, М. Смилянский и он), которая, не получив согласия и разрешения от Экзекутивы, вела тайные переговоры с эмиром Трансиордании Абдаллой ибн Хусейном (1882–1951) (Shaltiel 1990, И: 458-61). Результатов эта деятельность никаких не принесла, поскольку Экзекутива прекратила переговоры и отклонила все звучавшие в их ходе предложения. Однако сам по себе прецедент был весьма знаменательный. Помимо всего прочего, он свидетельствовал о том, что проблема приобретения евреями земель у арабов имела для Рутенберга важный политический интерес, и странно, что Вейцман не фиксирует своего внимания на этой стороне дела.
Оставаясь в рамках легитимного приобретения земель, Рутенберг прилагал интенсивные усилия для поиска необходимых финансовых источников колонизации. Одним из тех, к кому он по разным поводам обращался за помощью, в том числе для ассигнования средств под земельные проекты, и был М. Поляк. Об этой примечательной личности, о которой, к сожалению, имеется не так много сведений, следует сказать особо.
Михаил Григорьевич Поляк (1862? – март 1954) родился в Нижнем Новгороде в семье владельца известного в России общества нефтеналивных пароходов «Мазут» Гирша (Григория) Абрамовича Поляка (? – 1897) (см.: Дижур 1968:178-9). В семье, кроме Михаила, было еще двое сыновей: Соломон11 и Савелий12, и две дочери, одна из которых, Соня, вышла замуж за инженера Гинцбурга (в 20-е гг. они проживали в Германии, после прихода Гитлера к власти перебрались в Англию), другая – за химика Бейлина. Михаил, который окончил математический факультет Петербургского университета, вместе с братом Савелием стал основной опорой Поляка-старшего: им удалось расширить дело отца и наладить нефтяную торговлю с западными странами. Компаньоном российского общества «Мазут» состоял парижский дом Ротшильда (Фурсенко 1962: 29–42). Еще до Первой мировой войны братья по совету Э.Дж. Ротшильда закупили акции нефтяной компании «Шелл», благодаря чему после большевистского переворота и бегства из России они не только не потеряли своего состояния, но и оказались еще более богаты. Савелий остался в Париже, а Михаил перебрался в Палестину, которую впервые посетил в 1908 г., вторично – незадолго до Первой мировой войны13, в 1914 г., и затем после ее окончания – в 1920 и 1922 гг. В 1923 г., частично задействовав деньги Савелия, он основал в Хайфе цементное производство Nesher Cement Works, которое существует и поныне.
Начиная с 20-х гг., Михаил Поляк вкладывал огромные суммы в экономическое развитие Эрец-Исраэль, финансируя или ссужая в виде ипотеки многочисленные большие и малые проекты. После его смерти, поскольку он, как и брат Савелий, никогда не был женат и не оставил наследников, часть его бумаг попала в RA – Рутенберг, которого Михаил Григорьевич пережил на 12 лет, считался одним из близких ему людей.
Деловая переписка, сохранившаяся в архиве Поляка (фактически – в RA), свидетельствуют о том, что он обычно быстро и охотно откликался на просьбы своих корреспондентов. Так, например, без промедления ссудил деньги руководителю Ва’ад-Гацирим (Сионистской комиссии) М. Усышкину, обратившемуся к нему 26 мая 1920 г. со следующей просьбой (RA):
М.Г.
Михаил Григорьевич,
Я нахожу нужным арендовать для передачи в аренду евреям дома, принадлежащие арабам и расположенные в районе <С>тены <П>лача. Для этой цели покорнейше прошу Вас дать мне одну тысячу египетских фунтов, каковую сумму я обязуюсь Вам возвратить без процентов не позже чем через двенадцать месяцев со дня получения от Вас. Если Вы найдете возможным исполнить мою просьбу, благоволите деньги внести на счет мой в Anglo Palestine С° Ltd в Иерусалиме.
М. Усышкин
Читать бесплатно другие книги:
