Джонни и мертвецы Пратчетт Терри

– Джонни, ты в порядке? – спросил Холодец.

Джонни вспомнил учебник географии, параграф о перенаселении. За каждым нашим современником, говорилось там, стоит двадцать предшественников, и так было всегда, с той поры, когда люди еще только-только произошли от обезьян.

Иными словами, в затылок каждому живому дышат двадцать мертвецов.

За спиной у Холодца их было даже больше. Впрочем, Джонни казалось, что лучше не заострять на этом внимание.

– Что-то стало холодать, – заметил Бигмак.

– М-мне пора, – дрожащим голосом сказал Холодец. – Н-нужно сделать домашку.

Значит, он все-таки боялся. Заставить Холодца добровольно взяться за уроки могли только зомби.

– Ты же их не видишь, – удивился Джонни. – Их тут целая толпа, но ты-то их не видишь, верно?

– Вообще-то живые редко видят мертвецов, – сказал мистер Порокки. – Наверное, ради собственного блага.

Троица сбилась в кучку.

– Ладно, пошли. Хватит тут отсвечивать, – сказал Бигмак.

– Ха! – сказал Холодец. – Он просто пытается нас напугать. Что-то вроде «мертвой руки» на вечеринках. Ха! И ничего у тебя не вышло. Я пошел домой. Айда, ребята.

Он повернулся и сделал несколько шагов.

– Погоди, – сказал Ноу Йоу. – Тут что-то не так…

Он оглядел пустынное кладбище. Грач – а может быть, ворона – давно улетел.

– Что-то не так, – пробормотал Ноу Йоу.

– Послушайте! – сказал Джонни. – Они здесь! Вокруг нас!

– Все маме расскажу! – пригрозил Холодец. – Опять тебя в сатанизм понесло!

– Джон Максвелл! – прогудел Олдермен. – Нам нужно с тобой поговорить!

– Вот именно! – подхватил Уильям Банни-Лист. – Это важно!

– О чем поговорить? – спросил Джонни. На гребне волны страха он обрел странное спокойствие. Словно, взлетев туда, стал чуточку выше.

– Вот об этом! – Уильям Банни-Лист взмахнул газетой.

Холодец охнул. В воздухе плавала свернутая в трубку газета.

– Полтергейст! – выдохнул он и трясущимся пальцем ткнул в Джонни. – У подростков это бывает! Я читал в одном журнале! Сковородки по воздуху летают, шмотки всякие… Сейчас у него башка ка-ак завертится!

– О чем говорит этот толстячок? – спросил Олдермен.

– И что такое «мертвая рука»? – полюбопытствовал мистер Порокки.

– Этому наверняка есть научное объяснение, – выдавил Ноу Йоу, глядя на газету, порхающую в воздухе.

– Какое? – спросил Бигмак.

– Я и пытаюсь придумать!

– Глядите, разворачивается!

Уильям Банни-Лист развернул газету.

– Да это небось ветер! Какая-нибудь аномалия! – пятясь, выговорил Ноу Йоу.

– Нет тут никакого ветра!

– Я и говорю – аномалия!

– Что ты намерен предпринять на сей счет? – вопросил Олдермен.

– Прошу прощения, но все же… «мертвая рука» – что это?

– ТИХО! – рявкнул Джонни.

Даже мертвые подчинились.

– Так-то лучше, – сказал мальчик, отчасти успокаиваясь. – Гм. Послушайте, ребята… эти… м-м… люди хотят с нами поговорить. То есть со мной…

Ноу Йоу, Холодец и Бигмак напряженно смотрели на газету. Та неподвижно висела в воздухе в метре с лишком от земли.

– Эти… ущемленные в дыхании? – спросил Холодец.

– Балда! Они же не астматики, – возмутился Ноу Йоу. – Ну ладно. Начал – выкладывай. Колись. Как на духу. Они кто?.. – Он запнулся и оглядел медленно погружающееся во тьму кладбище. – Эти… граждане, перешедшие в новое качественное состояние?

– Они подкрадываются? – спросил Холодец. Они с Бигмаком и Ноу Йоу стояли теперь так близко друг к другу, что походили на одного очень широкого человека с шестью ногами.

– Ты нас не предупредил, – упрекнул Олдермен.

– О чем? – удивился Джонни.

– О том, каковы нынче «Ведомости»! «Ведомости», надо же! Куда ни глянь, девицы! А ведь эта газета может попасть в руки почтенных замужних дам или маленьких детей!

Уильям Банни-Лист с большим трудом удерживал газету раскрытой на разделе «Развлечения». Джонни вытянул шею и заглянул. На странице было помещено весьма скромное фото: девушки в бассейне Сплинберийского административного центра.

– Но они же в купальниках, – сказал Джонни.

– В купальниках? Все ноги наружу! – взревел Олдермен.

– И ничего страшного, – фыркнула пожилая дама в огромной шляпе с фруктами. – Здоровые тела наслаждаются гимнастикой в лучах солнца, которое есть дар Божий! И надо сказать, в весьма удобных костюмах.

– Удобных, мадам? Страшусь подумать, для чего!

Мистер Порокки наклонился к Джонни и шепнул:

– Дама в шляпе – миссис Сильвия Либерти. Умерла в четырнадцатом году. Пламенная суфражистка.

– Суфражистка?

– Теперь этому не учат, а? Суфражистки начали движение за равное избирательное право для женщин. Приковывали себя к оградам, кидали яйца в полицейских, а в день Дерби бросались под копыта лошади принца Уэльского.

– Ух ты!

– Но миссис Либерти все перепутала и бросилась под ноги самому принцу Уэльскому.

– И что?!

– Скончалась на месте, – вздохнул мистер Порокки и сочувственно пощелкал языком. – Видать, принц был очень весомый человек.

– Довольно буржуазной болтовни! – крикнул Уильям Банни-Лист. – Вернемся к злобе дня! – Он зашелестел газетой.

Холодец моргнул.

– Тут говорится, – сказал Уильям Банни-Лист, – что кладбище собираются закрыть. И застроить. Тебе это известно?

– Гм. Да. Да. Гм. А вы разве не знали?

– А что, кто-то должен был нас известить?

– Что они говорят? – спросил Бигмак.

– Их страшно разозлило, что кладбище продали. В газете статья про это.

– Поторопись! – сказал Уильям Банни-Лист. – Я ее долго не продержу…

Газета провисла, потом пролетела сквозь его ладони и приземлилась на дорожку.

– Да, я уж не тот, что прежде, – сказал Банни-Лист.

– Определенно, это какой-то аномальный ветер, – объявил Ноу Йоу. – Я про них слышал. Ничего сверхъесте…

– Это наш дом, – прогремел Олдермен. – Что будет с нами, юноша?

– Минутку, – сказал Джонни. – Погодите. Ноу Йоу!

– Чего?

– Они хотят знать: если кладбище застроят, что будет с теми, кто здесь похоронен?

– Эти… мертвецы хотят знать?

– Да, – хором сказали Олдермен и Джонни.

– Ей-богу, Майкл Джексон ничего такого не делал, – сказал Бигмак. – Он…

– Я видел один фильм, – проблеял Холодец, – про то, как на старом кладбище построили дома, и кто-то выкопал бассейн, и все скелеты повылазили и хотели всех передушить…

– Зачем? – спросил Олдермен.

– Он спрашивает зачем, – сказал Джонни.

– Без понятия, – пожал плечами Холодец.

– Я думаю, – нерешительно начал Ноу Йоу, – что… э-э… гробы и все прочее выкопают и куда-нибудь перенесут. Наверное, есть какие-то специальные места.

– Я против! – объявила покойная миссис Сильвия Либерти. – Я уплатила за свой участок пять фунтов, семь шиллингов и шесть пенсов! И отчетливо помню содержание Документа. Там говорилось: Место Последнего Упокоения. И ни слова о том, что Спустя Восемьдесят Лет Ваш Прах Выкопают и Перезахоронят, дабы живые могли построить… как это?..

– Современные Специально Спроектированные Офисы, – подсказал Уильям Банни-Лист. – Что бы это ни значило.

– Наверное, их спроектировали специально, – предположил Джонни.

– Пойти с молотка за пять пенсов! Стыд и срам! – воскликнула миссис Либерти.

– Вот вам живые! – с горечью воскликнул Уильям Банни-Лист. – Совершенно не думают об угнетенных меньшинствах.

– Понимаете, – несчастным голосом проговорил Джонни, – мэрия говорит, содержать кладбище чересчур накладно, а земля дорогая…

– А что это за Сплинберийские муниципальные власти? – спросил Олдермен. – Куда подевался городской совет Сплинбери?

– Не знаю, – сознался Джонни. – Никогда о нем не слышал. Послушайте, я тут ни при чем. Мне здесь тоже нравится. Я и Холодцу говорил: мне не по душе то, что происходит.

– Так что же ты намерен предпринять? – поинтересовался Олдермен.

Джонни попятился, но наткнулся на роллс-ройсовую усыпальницу мистера Порокки.

– Ой, нет, – сказал он. – Только не я. Это не мое дело!

– Разве? – удивилась покойная миссис Сильвия Либерти. – В конце концов, ведь именно ты нас видишь и слышишь.

– Остальные нас просто не замечают, – прибавил мистер Порокки. – Ноль внимания.

– Мы весь день из кожи вон лезли, – сказал Олдермен.

– Гуляют тут всякие с собаками, – буркнул Уильям Банни-Лист. – Ха! Пяти минут на месте не постоят, все бегом.

– Даже старая миссис Тахион и та… – вздохнул мистер Порокки.

– А она ведь умалишотка, – сказал Олдермен. – Бедняжка.

– Остаешься ты, – подытожил Уильям Банни-Лист. – Ты должен пойти к этим муниципальным как-их-там и объяснить, что мы – не намерены – переезжать!

– Меня никто не станет слушать! Мне всего двенадцать! Я даже голосовать еще не имею права!

– Зато мы имеем, – сказал Олдермен.

– Да ну? – усомнился мистер Порокки.

Мертвецы сгрудились около него, как американская футбольная команда.

– Мы ведь остаемся совершеннолетними, верно? По бумагам?

– Да, но мы мертвы, – напомнил мистер Порокки.

– Теперь голосовать можно с восемнадцати лет, – сказал Джонни.

– Неудивительно, что в людях не осталось уважения, – проворчал Олдермен. – Говорил же я: стоит допустить женщин к голосованию, и пиши пропало…

Миссис Либерти гневно сверкнула на него глазами.

– От имени умерших голосовать нельзя, – вмешался Уильям Банни-Лист. – Это называется «персонация». Незаконная Выдача Себя За Другое Лицо. Я был кандидатом от Революционной Рабочей Партии Солидарности и знаю.

– Я никому не предлагаю воспользоваться моим голосом, – сказал Олдермен. – Я хочу воспользоваться им лично. Никакой закон этого не запрещает.

– Верно…

– Я пятьдесят с лишним лет верой и правдой служил этому городу, – продолжал Олдермен. – И не вижу, отчего бы мне не поучаствовать в голосовании. Оттого только, что я мертв? Демократия – вот главное.

– Народная демократия, – вставил Уильям Банни-Лист.

Воцарилось молчание.

– Ну… – сказал несчастный Джонни, – я погляжу, что можно сделать.

– Молодчина, – одобрил Олдермен. – И газету не худо бы доставлять каждый день.

– Нет. – Мистер Порокки покачал головой. – Так трудно переворачивать страницы…

– Но мы должны быть в курсе событий, – возразила миссис Либерти. – Как знать, что за нашей спиной замышляют живые!

– Я… что-нибудь придумаю, – сказал Джонни. – Получше газеты.

– Вот и отлично, – сказал Уильям Банни-Лист. – И сходи в мэрию и скажи там…

– Что мы не собираемся с этим мириться! – прогремел Олдермен.

– Ладно, – покорно согласился Джонни.

Мертвецы растаяли. Опять возникло ощущение перемещения, словно они отбыли в неведомый иной край.

– Ушли? – спросил Холодец.

– Нельзя сказать, чтоб они приходили, – заметил Ноу Йоу, ревностный поборник науки.

– Приходили и ушли, – подытожил Джонни.

– Блин, чудно все это, – поежился Бигмак. – И холод собачий…

– Ладно, потопали, – сказал Джонни. – Мне надо подумать. Они хотят, чтоб я остановил стройку.

– Как?

Джонни быстро зашагал к воротам.

– Ха! Это они свалили на меня.

– Мы поможем, – тут же сказал Ноу Йоу.

– Да? – спросил Холодец. – В смысле, Джонни-то в порядке, но… ну… это получается якшаться с нечистой силой. Твоя мать, если узнает, будет вне себя.

– Да, но если они говорят правду, значит, мы помогаем христианским душам, – возразил Ноу Йоу. – А раз так – ничего страшного. Это ведь христианские души, да?

– По-моему, на кладбище есть и еврейский участок, – сказал Джонни.

– Ну и что. Евреи все равно что христиане, – заявил Бигмак.

– Не совсем, – очень осторожно возразил Ноу Йоу. – Но вроде того.

– Да, но… – неуклюже начал Холодец. – Это… покойники и всякое такое… ну… он их видит, значит, это его проблема… то есть…

– Когда Бигмака судили, мы все пошли его поддержать, – напомнил Ноу Йоу.

– Ты сказал, что его повесят, – надулся Холодец. – И я, дурак, все утро рисовал плакат «Свободу сплинберийцу!».

– Это был политический процесс, – обиделся Бигмак.

– Ты угнал машину министра просвещения, пока он торжественно открывал школу! – возмутился Ноу Йоу.

– Я не угонял. Я бы покатался и вернул.

– Ты въехал на ней в стену. Ты бы не смог ее вернуть, даже если бы отскреб лопатой.

– А я виноват, что у него тормоза ни к черту? Я, между прочим, мог здорово покалечиться. Но, похоже, это никого не колышет. Ваш министр сам виноват – не фиг бросать где попало тачки с плевыми замками и гавкнутыми тормозами…

– Спорим, сам он тормоза не чинит.

– Значит, виновато общество…

– Все равно, – сказал Ноу Йоу, – мы в тот раз подставили тебе плечо, верно?

– Не шею же было вместо него подставлять, – буркнул Холодец.

– И все мы поддержали Холодца, когда он нажаловался в музыкальный магазин, что, если проигрывать записи Клиффа Ричардса задом наперед, слышны Откровения Господа…

– Ты же говорил, что тоже их слышал! – возмутился Холодец. – Сам говорил!

– Это когда ты объяснил мне, что к чему, – сказал Ноу Йоу. – А пока я не знал, что слышу, мне казалось, что кто-то скулит и подвывает: айип-аййиип-муээп-айииипп[1].

– Нельзя выпускать записи, которые так действуют на впечатлительных! – воинственно заявил Холодец.

– Я хочу сказать, – перебил Ноу Йоу, – что друзьям надо помогать, согласны? – Он повернулся к Джонни. – Вот что. Лично я думаю, что ты на грани нервного срыва, у тебя расстроена психосоматика, ты слышишь голоса и страдаешь бредовыми галлюцинациями, и тебя, наверное, надо бы засунуть в смирительную рубашку – знаешь, такую белую, с моднючими длинными рукавами – и посадить под замок. Но это не важно, потому что мы друзья.

– Я тронут, – сказал Джонни.

– Похоже, – согласился Холодец, – но нам по барабану, верно, парни?

Мамы дома не оказалось – ушла на вторую работу. Дед смотрел «Курьезы скрытой камерой».

– Дед!

– А?

– Уильям Банни-Лист был известный человек?

– Очень известный. Знаменитая личность, – не оглядываясь, ответил дед.

– А в энциклопедии я его не нашел.

– Очень известный человек был Уильям Банни-Лист. Ха-ха! Гляди, гляди, мужик с велосипеда свалился! Прямо в кусты!

Джонни взял том «Л – Мин» и на несколько минут затих. У деда было полно толстенных многотомных энциклопедий. Зачем они ему, никто толком не знал. Году, кажется, в пятидесятом дед сказал себе: «Ученье свет!» – и оптом закупил все эти пудовые тома. Он их так ни разу и не открыл, только смастерил для них шкаф. К книгам дед относился с суеверным почтением. Он считал, что, если в доме их довольно, атмосфера насыщается культурой и знаниями, как радиацией.

– А миссис Сильвия Либерти?

– Что за птица?

– Эта… как ее… суфражистка. Женщины на выборах и прочее.

– Никогда о такой не слыхал.

– Ни на «Либерти», ни на «Суфражистки» ее нет.

– Нет, никогда не слыхал про такую. Ого, смотри! Кошка ухнула в пруд!

– Ладно… а мистер Антонио Порокки?

– Что? Старина Тони Порокки? Как он?

– А он был знаменитость?

Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.

– Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.

– Значит, он был знаменитость?

– Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…

– Выходит, знаменитым – по-настоящему знаменитым – он не был?

– Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.

– И пришпиливал к пальто гвоздику, – сказал Джонни.

– Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.

– Дед…

– Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…

– Помнишь, у нас был маленький транзистор? – спросил Джонни.

– Какой маленький транзистор?

– Ну тот, твой.

– А что?

– Можно мне его забрать?

– Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.

– Это… для одних знакомых. – Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. – Они старенькие, – добавил он. – И мало выходят.

– А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки – старые совсем сели.

– Какие-то батарейки у меня есть.

– Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля – гляди, прямо под лед!..

До завтрака Джонни сбегал на кладбище. Ворота оказались на замке, но, поскольку в ограде зияло множество дыр, погоды это не делало.

Накануне он купил пластиковый пакет, выскреб из приемника кашу из химикалий, в которую превратились старые батарейки, и подобрал новые.

Кладбище было пустынно, ни души – ни живой, ни мертвой. Только тишина – огромная пустая тишина. Если бы барабанные перепонки могли издавать звук, он как две капли воды походил бы на эту тишину.

Джонни попытался заполнить ее.

Из-за надгробия выскочила лисица и метнулась в кусты.

– Эй! Это я!