Войны некромантов Дашков Андрей

3

Нападение на Габера произошло практически одновременно с покушением на бастарда Рудольфа. Оставшись в одиночестве, Карл намеревался вернуться в гостиницу, но так и не добрался до своего номера.

Он уверенно вел машину по узким старинным улицам Менгена, руководствуясь исключительно своей тренированной памятью, и ни разу не ошибся. Он следовал кратчайшим путем, хотя почти не знал города. Заблудиться в столице было несложно, а для Габера к тому же и опасно. После прискорбного и до сих пор не расследованного убийства сибирского посланника любые меры предосторожности не казались лишними.

Габер тщательно проверил машину перед тем, как сесть в нее, сделал вид, что не заметил спрятанного в чехлах «жучка», и теперь ехал с поднятыми стеклами и избегал сближения с другими автомобилями. Это требовало искусного маневрирования и поглощало внимание, покуда он не свернул на пустынную боковую улицу. Но даже здесь он не сразу увидел легкий дымок, который начал просачиваться через решетку кондиционера.

Карл насторожился, заподозрив неладное. Машина была в порядке – Карл мог поручиться, что не подхватил на дороге какую-нибудь магнитную гадость. Все его органы чувств и в особенности психолокатор были подчинены обнаружению любых объектов, имеющих враждебный «след»... Спустя несколько мгновений Габер понял, что поразительно устойчивая струя дыма на самом деле представляет собой рой мельчайших насекомых – весьма эффективное оружие, против которого бессилен револьвер.

Он отреагировал раньше, чем насекомые оказались в его легких вместе с очередной порцией вдыхаемого воздуха. Это потребовало небольшого усилия – примерно такого же, какое затрачивается на уничтожение агрессии техна... Ему удалось обезвредить часть роя, при этом изрядное количество мертвых насекомых в виде серого порошка осело на его брюках. К несчастью, до гостиницы было еще далеко. В радиусе нескольких десятков метров от машины Габера не было видно ни одного человека, тем не менее атака на него продолжалась.

Плотность роя, управляемого извне, заметно увеличилась; темная пелена понемногу затягивала лобовое стекло... Габер понимал, что останавливаться не имеет смысла, – шансов уцелеть внутри машины было гораздо больше, чем вне ее. Тень, мелькнувшая впереди, оказалась крупной вороной. Тысячи птиц, подобных этой, кормились отбросами на столичных помойках. Ворона летела метрах в двадцати перед капотом «форда» и, по-видимому, не собиралась сворачивать.

Тем временем Карлу все-таки удалось полностью изолировать салон от окружающей среды. Это означало, что в его распоряжении остался весьма ограниченный запас кислорода, однако в любом случае все должно было решиться в ближайшие несколько минут...

За первым же перекрестком, когда машина снова набрала скорость, ворона резко развернулась... и остановилась в воздухе. Габер мог бы поклясться, что крылья птицы оставались неподвижными, пока он катастрофически быстро сближался с нею. Вдобавок какая-то сила буквально швырнула ее навстречу автомобилю...

В свое время, с одобрения Фон Хаммерштайна, под Клагенфуртом проводились опыты над животными с целью изучения возможности манипулирования ими и подавления инстинкта самосохранения. Насколько было известно Габеру, эти опыты не имели ничего общего с дрессировкой и оказались бесперспективными. Постоянный контроль за поведением «подопытных» требовал безупречной концентрации, а с увеличением расстояния между «ведущим» и «ведомым» затраты психической энергии становились колоссальными. С рыбами и насекомыми не удалось достичь даже такого разочаровывающего результата.

Путь «непрерывного управления» был признан тупиковым, а путь «программирования» не был пройден до сих пор ввиду чрезвычайной сложности задачи. Таким образом, Габер впервые столкнулся с проявлением «животного террора», но у него не осталось времени на анализ ситуации.

...Он практически не сумел помешать живому снаряду, устремившемуся навстречу своей смерти. Ему удалось только увеличить плотность воздуха на траектории движения птицы и поджечь ее оперение. Несмотря на это, в момент столкновения встречная скорость составила около трехсот километров в час.

Мощный клюв легко пробил стекло, а птичье тело, обладавшее достаточной инерцией, проделало в нем дыру размером с человеческую голову. Комок окровавленной и дымящейся плоти едва не задел пригнувшегося Габера и врезался в спинку заднего сидения. Оторванные крылья и слипшиеся перья остались снаружи, закрывая обзор.

Несколько секунд машина была неуправляемой. Когда Габер, наконец, поднял лицо, он увидел в образовавшемся отверстии оскаленную кошачью морду. Должно быть, кошка прыгнула на капот с тротуара или из окна какого-нибудь дома. Она была черной, с аккуратной полоской белой шерсти на груди.

Карл резко бросил автомобиль в сторону, но ведьмина тварь удержалась на нем, распластавшись на покрытом сетью трещин стекле и не обращая внимания на острые края. Через секунду она уже оказалась в салоне, впившись когтями в руки Габера и сдирая с его запястий полоски кожи. Он вытерпел боль, сцепив зубы. После этого он почти полностью отключил болевой центр. Оставшейся чувствительности должно было хватить ровно на то, чтобы не потерять ориентации. «Форд», виляя, мчался по подозрительно пустой улице...

Балансируя на рулевом колесе, кошка подобралась для прыжка. Но Габер не дал ей прыгнуть. Он схватил ее левой рукой, прежде чем она успела вцепиться ему в лицо. Габеру казалось, что он полностью контролирует ситуацию. Правой рукой он все еще крепко держал руль. Одновременно Карл начал тормозить, чтобы разобраться с возникшей проблемой. Но остановиться он так и не успел.

Его сильные пальцы сжимали тощее кошачье туловище. Он сжал их еще сильнее и услышал, как затрещали ребра. Кошка оглушительно взвыла. И в этот момент Габер понял, что имеет дело с необычным четвероногим. Он ощутил ладонью складку свежего шрама, сочившуюся кровью, и увидел грубую нить, которой был зашит кошачий живот. По обе стороны от белого пунктира стежков были кровью выведены какие-то варварские знаки...

На мгновение в голове Габера промелькнула мысль о том, откуда появились одержимые животные. Вряд ли это была официальная охота – в распоряжении императора имелись сотни более простых способов прикончить его. Скорее всего, он стал мишенью для клана Каплина, хотя теперь Габер готов был поверить и в реальность зомбирования животных. Спустя всего несколько секунд он убедился в этом, однако новое знание уже не принесло ему никакой пользы.

То, что кошка представляет собой живую бомбу, он понял слишком поздно. Бомба взорвалась прямо у него в руках.

Заряд взрывчатки, которой была начинена выпотрошенная тварь, оказался слишком мощным для одного автомобиля, не говоря уже о сидевшем в нем человеке.

«Форд» на ходу развалился на части, приземлившиеся в радиусе сотни метров. Начисто вылетели стекла в окнах ближайших домов. На месте взрыва осталась продолговатая воронка в асфальте. Опознать Габера не представлялось возможным. Во всяком случае у имперской полиции было немало проблем с установлением личности погибшего. Прошло немало времени, прежде чем связь между взрывом в Менгене и убийством Каплина в Клагенфурте стала очевидной.

4

Ночь была веселая, а старик действительно неплохо сохранился. Недостаток твердости он компенсировал опытом и изысканным обращением. Заполучив в свою постель графиню Хаммерштайн и ее дочь, Вальтер Шутцбар все еще не мог решить, считать ли это везением или же безрассудством со своей стороны. Они обе возбуждали его пресыщенные чувства, но совершенно по-разному: мать была зрелой, томно-ленивой любовницей и, казалось, снисходительно относилась к его ласкам (на самом деле Эльза стеснялась своего увечья), а дочь терзала Вальтера с молодой жадностью и звериным бесстыдством. Он ассоциировал их с животными: с ангорской кошкой и сиамским котенком. Это действовало на него примерно так же, как контрастный душ.

Спальня Шутцбара в замке «Две тройки» была похожа на дворцовый гарем из старой арабской сказки. Благоухали доставленные с юга цветы и пряности. Тончайшая роспись на стенах ласкала взор. Полупрозрачные ткани рассеивали и без того мягкий свет свечей. Из музыкальной шкатулки доносилась музыка группы «Орегон». В сумраке бесшумно скользили силуэты слуг. Вальтер и тут остался верен в себе: в числе его слуг были евнухи.

Около пяти лет назад Шутцбар «накрыл» обосновавшуюся в одной из деревень секту скопцов. Сектанты были, казалось бы, вполне безопасными, поголовно впали в дремучий и безжизненный мистицизм, но Вальтер решил не рисковать. Его забавляли эти людишки, добровольно лишившие себя едва ли не самой большой земной радости. Он тщетно копался в их выжженных фанатизмом мозгах, пытаясь обнаружить причину такой странной переориентации.

В конце концов секту разогнали, но двух самых молодых ее членов Вальтер принял к себе в услужение. Их преимущественной обязанностью было ублажать хозяина во время оргий. Он находил это пикантным и внимательно следил за изменениями, происходившими в их сознании. Один из его евнухов был уже достаточно близок к паранойе. Другой все еще считал замок Шутцбара чем-то вроде притона, где его искушал зрелищами своих распутств сам лукавый, принявший мужское обличье...

Вальтер долго оттягивал момент, когда придется расстаться с частью жизненной силы. Молодая Хаммерштайн была неугомонна; он понял, что его провинциалкам все-таки чего-то не хватает, – может быть, опыта и той особо изощренной среды, в которой прошла юность Марты?.. Об этом стоило подумать. Возможно, ему удастся договориться с кем-нибудь из столичных ценителей об обмене «воспитанницами», скажем, десятилетнего возраста. Пожалуй, так. Он решил завтра же востребовать и перечесть «Лолиту», чтобы поточнее установить этот самый «нежный возраст». А пока надо было восстановить потерянные силы...

Он мысленно отдал приказ, и вскоре под тускло освещенной аркой входа появился темный силуэт слуги. Того самого, чей болезненный взгляд все чаще останавливался на любовницах Вальтера. Вот и сейчас его зрачки перебегали с одной женщины на другую, но остановились на Марте. Та самодовольно потянулась. Ее кожа блестела от пота.

На плечи евнуха была наброшена нелепая, расшитая золотом хламида, опускавшаяся до пола, которую его заставлял надевать хозяин. Бритая голова и фигура выглядели бесполыми, словно принадлежали кукле. Шутцбар считал своего слугу именно испорченной куклой. Мысли и чувства евнуха были притуплены и блуждали в мертвой петле нереализованного желания.

Слуга поставил в изножье кровати огромный поднос, отполированный до зеркального блеска. Вдова Хаммерштайн смотрела на него пустыми глазами. Марта стала на колени и подобралась поближе к евнуху, разглядывая его и не обращая внимания на содержимое серебряных тарелочек. Скопец представлялся ей существом другой породы, ее любопытство было любопытством потенциального охотника.

– Это и есть твой евнух? – спросила она, не оборачиваясь.

Вальтер лениво промычал что-то, затягиваясь сигаретой.

– Пусть разденется, – потребовала Марта. – Я хочу посмотреть.

– Не дразни его. Он может стать опасным.

– Именно это я и хочу увидеть. Как они становятся опасными...

Психоты разговаривали так, будто скопец был еще и глухим.

– Марта, прекрати. – Попросила графиня, осмелившаяся напомнить о себе. Она лежала неподвижно, как статуя. Ее глаза были закрыты, а лицо заливал румянец стыда.

Дочь посмотрела на нее с презрением. Техны казались Марте сентиментальными до глупости. Именно страх перед любыми отклонениями и культ несуществующей в действительности статистической «нормы» привели их к краху...

Шутцбар затянулся еще раз. Приказ был отдан.

Евнух расстегнул золотую пряжку на шее и сбросил с плеч хламиду. Взглядам лежавших на кровати открылось его тело – бледное, худое, перепоясанное шнурком, на котором висел серебряный гвоздь. Пустота между ног казалась противоестественной.

– Для чего это? – с отвращением спросила Эльза.

Вальтер знал, что она имеет в виду, но предпочел ответить так, будто не понял.

– Чтобы канал не зарастал. – Сказал он, и Марта разразилась хохотом. Она упала на спину; ее груди тряслись, как два упругих резиновых шара, язык глубоко провалился в глотку.

О том, что хотел сделать евнух, мог бы рассказать только Шутцбар и, возможно, Марта. Во всяком случае, им были известны мотивы скопца, но тот не успел даже протянуть к ним руку. Сильнейшая режущая боль в животе скрутила его. Он рухнул на пол возле кровати. Его стоны заглушали изысканный гобой Пола МакКендлесса, и Вальтер велел скопцу убраться. Тот уползал, как побитая лысая собака, пораженная неведомой болезнью, и вслед ему несся издевательский женский смех.

– Ты жестокая девочка, – улыбаясь, сказал Вальтер Марте, передавая ей папиросу с травкой. Она развеяла его последние сомнения. Только что он лишился слуги, зато неплохо развлекся.

– Ага, – подтвердила Марта, плотоядно облизываясь, и чтобы доказать ему это, она принялась привязывать к спинке кровати его руки, используя детали своего туалета. Он догадывался, какая игра предстоит, и не сопротивлялся. Любой узел мог быть развязан при достаточной концентрации. Вальтер почти не рисковал. Без этого «почти» было бы скучно жить.

...Очень скоро ему пришлось пожалеть о своей беспечности. Марта оседлала его, но не успела сделать и нескольких движений. Короткий, но очень сильный удар, нанесенный из полумрака кем-то невидимым, лишил ее сознания. Она качнулась вперед, и ее отяжелевшее тело повалилось на Вальтера. Вдобавок кто-то вцепился в его ноги. Он приподнял голову, насколько позволяли привязанные к спинке кровати руки, и увидел лысый череп своего евнуха.

Шутцбар нанес запоздалый удар, но скопец продолжал держать его, корчась от боли. Чтобы не закричать, евнух впился зубами в хозяйское бедро. Отделаться от него было так же трудно, как остановить бешеного пса. Вальтер почти не мог повлиять на поврежденный мозг. Он попытался для начала сбросить с себя Марту, но ему удалось только вызвать судорожные и беспорядочные сокращения мышц ее тела.

Голова девушки оказалась возле его плеча, и стало видно ее искаженное лицо. На левом виске расплывался громадный фиолетовый кровоподтек – след энергетического удара, равномерно распределенного по большой площади... В этот момент Вальтер почувствовал, как что-то обвило его шею. Это были не пальцы и не веревка, а что-то упругое и сдавливающее одновременно со всех сторон, как резиновое кольцо.

Шутцбар понял, что потерял контроль над своим телом и – хуже того – над своим мозгом. Он попробовал освободить руки, но его захлестнули неизвестно откуда взявшиеся страх, чувство вины, похоть и уже не давали состредоточиться... Обруч на шее неумолимо сжимался.

Вальтер перестал видеть свечи. Перед ним проносились только мертвенно-серые призрачные тени. Он воспринимал вибрации умерших... Он слышал участившееся дыхание Эльзы, и до него наконец дошло, от кого исходит угроза...

Он дернулся, но это была уже агония. Евнух распластался у него в ногах, потеряв сознание от боли. Его тело весило тонны. Скопцу еще было неведомо, что он избавился от козней нечистого... Полупрозрачная субстанция – мерцающее подобие человеческой руки без костей – скользила вокруг шеи Вальтера, пронизывая подушку, простыни и даже плечо Марты Хаммерштайн. В выпученных глазах Шутцбара отражались язычки свечей, потом что-то странное произошло с его зрачками. Из них хлынула чернота, растекшаяся по глазным яблокам, и те стали похожи на два темных биллиардных шара...

Спустя несколько минут Эльза фон Хаммерштайн, урожденная Элайза Мария Гомес, покинула спальню Шутцбара. Впервые за много лет она испытывала чувство глубокого удовлетворения.

5

Дорога была выложена из плит, отполированных временем и плотно пригнанных друг к другу. Стыки не ощущались. Если бы не яркие звезды и засветка, которую создавали городские огни, здесь было бы совершенно темно. Техника последнего века сюда не добралась. Кто-то или что-то властно остановило ее. Дорога осталась такой же, как в древности, и только эрозия была врагом камня.

Рудольфу и Тине пришлось бросить «шевви», когда подъем стал слишком крутым и узким. Дальше они пошли пешком. Девушка двигалась, уставившись прямо перед собой. С таким же безучастным видом она шагнула бы в пропасть. Руди провел ладонью вдоль ее спины, чтобы не пропустить первые симптомы освобождения. Но Лоа до сих пор крепко удерживал ее душу. Несмотря на то, что было очень холодно, Тина даже не дрожала, а ее кожа оставалась гладкой...

Они брели под звездами – две не принадлежавшие себе человеческие тени, затерянные среди фальшивого гималайского величия. Спустя тысячу шагов они приблизились к каменной арке, очертания которой смутно вырисовывались на фоне неба. Арка была покрыта резьбой, почти неразличимой, но осязаемой. Пальцы Рудольфа пробежали по чьей-то каменной руке, выпуклому животу, утрированному фаллосу, окруженному продолговатыми лепестками... За аркой начиналась лестница, ведущая к храму.

Подъем оказался нелегким и долгим. Им пришлось преодолеть не менее пятисот ступенек, прежде чем они оказались у тройных ворот. Влево и вправо тянулись стены; понять, где кончается скальная порода и начинается кладка, было невозможно. Над центральной аркой имелась какая-то надпись. Если Лоа, руководивший Тиной, не подвел, надпись должна была гласить: «Храм Восьмого Неба». Руди равнодушно рассматривал вход в резиденцию последнего и самого могущественного императора планеты.

Пройдя под аркой, они оказались на переднем дворе храма. В темноте здание представлялось частью горной страны, чуть более правильной, чем природные исполины. По углам, словно стражи вечности, высились четыре восьмиярусные башни. Под крышей храма угадывались окна, затянутые паутиной линий, напоминавших витражи. Но бумаги или стекол давно уже не было. Зато был свет – слабый, розоватый свет, пробивавшийся изнутри здания, словно предвестник зари.

Рудольф понял, что все складывается не совсем так, как ему хотелось бы. Но отступать было поздно. Тина уже стояла у многостворчатых дверей. Когда он начал открывать их, дерево жалобно застонало... Они переступили порог и оказались между двумя рядами каменных колонн. Колонны были отделены от стен проходом шириной около полутора метров.

Свет падал из правого прохода. Колонны и алтарь из черного дерева отбрасывали расширяющиеся тени. Стены были увешаны ветхими полотнами, на которых плясали, совокуплялись, занимались садомазохизмом, демонстрировали непонятные символы боги и богини с ужасающими лицами. Композиции страдали избытком обнаженной плоти.

С лица Руди не сходила застывшая улыбка. На полу храма, покрытом толстым слоем пыли, не было никаких следов. Девушка следовала за ним неотвязно, словно тень. Спустя минуту он оказался прямо против ниши, в которой размещалось ритуальное оружие. Несмотря на очевидную древность, каждый из четырех топоров вполне годился для того, чтобы проломить кому-нибудь голову. Однако бритая голова, которую Рудольф увидел справа от ниши, явно принадлежала не тому, за кем он охотился.

6

Человек сидел в позе кэква-фудза[27] лицом к стене на подстилке и толстой подушке, подложенной под ягодицы. За его спиной ровно горели поставленные в ряд розовые свечи. Язычки пламени были абсолютно неподвижны. Незнакомец был одет в странный костюм – слишком просторный, но все же европейский.

Вокруг бритоголового висело невидимое облако покоя; этого облака избегали даже ночные насекомые. Казалось, ничто и никто не может потревожить медитирующего. За исключением Хаммерштайна, который сразу же направился к нише.

Подойдя поближе, он покосился на профиль сидящего человека. Он обратил внимание на холодное застывшее лицо с покатым лбом и необычайно длинную мочку уха. Неправдоподобно огромный череп мог вместить в себя уникальный мозг... но с такой же вероятностью череп мог принадлежать олигофрену.

Полуопущенное веко не дрогнуло, когда Рудольф и Тина появились в поле зрения сидящего. Если бритоголовый и дышал, то делал это совершенно незаметно. В его облике были кое-какие несуразности, которые Руди даже не пытался анализировать. Например, на бедрах медитирующего лежала кривая индийская сабля. Кроме того, он не отбрасывал тени на ближайшую стену. Розовые свечи освещали ровную оштукатуренную поверхность, на которой были различимы мельчайшие трещины.

Руди протянул руку к топору. Что-то прошелестело справа от него, и зомби обдало волной прохладного воздуха. Прежде пустое пространство заполнилось восьмидесятикилограммовым телом. Огромная черная тень взметнулась под потолок храма и слилась со свисающим пологом мрака.

Человек поднялся очень легко и быстро. В воздухе раздался короткий свист. Клинок плашмя ударил Рудольфа по пальцам. Он ощутил не боль, а некую останавливающую силу. Кощунственная аналогия пришла ему на ум. Сила воздействовала так, словно сам Барон Самеди ПРИКАЗАЛ ему быть смирным...

Руди повернул голову, чтобы рассмотреть досадную помеху, и в этот момент узнал бритоголового.

Это не было воспоминанием. Он составил чужое лицо из фрагментов, сложил мозаику в соответствии с внушенным ему алгоритмом. Рудольф видел его на фотографии, с которой Рейнхард Дресслер никогда не расставался и которую носил на груди рядом с сердцем...

В списке психотов, подлежащих уничтожению, этот человек занимал одно из первых мест. Первое всегда оставалось за императором. Но в некотором смысле бритоголовый был опаснее. Встреча с ним означала почти неизбежную изоляцию в Сумеречной Зоне. Это был тот, кто выдавал технам бесплатный билет в один конец. Ликвидатор монастырей. Изобретатель Зоны. Судья, выносивший приговоры, и палач, приводивший их в исполнение. Для этого он не нуждался в помощниках. Его мозг был адски совершенным инструментом пытки и смерти.

Широкое лицо с глазами навыкате приближалось к Рудольфу. Наверняка уже началась атака, однако он ровным счетом ничего не чувствовал. Зомби просто ждал, когда враг потеряет преимущество, которое имел благодаря сабле... Но оказалось, что бритоголовый атаковал не его.

Из-за спины Рудольфа выступила Тина. Ее тело сотрясалось так сильно, что капли пота летели в стороны. Кожу на лице сминали невидимые пальцы. Теперь девушка не казалась красивой и даже симпатичной, – ее лицо исказилось до неузнаваемости и стало почти нечеловеческим...

Барон Шверин фон Вицлебен улыбнулся. Его глаза не выражали ничего, что можно было бы хоть как-то интерпретировать. Он легко и даже ласково похлопал девушку ладонью по щеке. Когда она начала приходить в себя, на ее лице отразилась вначале благодарность, а затем страх.

– Зачем ты привела его сюда? – прошептал барон без всякой злобы.

Она затравленно оглянулась, и тут Вицлебен проткнул саблей ее живот. Руди увидел острие, пробившее кожу на спине. Впервые за много дней он испытал что-то вроде легкого сожаления. Но случай был удобным, и он не мог его упустить.

Зомби толкнул Тину на барона, пока клинок еще оставался в ее теле. Он шагнул вперед и нанес стремительный удар из-за головы умирающей девушки. Его кулак погрузился в пустоту. Там, где только что находился барон, осталось всего лишь его размытое изображение, не отбрасывавшее тени. Лицо и фигура выглядели замутненными; там, где прошла воздушная волна, клубилась потревоженная пыль.

Руди услышал смешок позади себя, прозвучавший в тишине храма гулко и преувеличенно громко. Он обернулся. Вицлебен стоял возле черного алтаря, скрестив на груди руки. Он был в смокинге, как будто только что вышел из клубной курительной, а сабля вообще исчезла.

Тина потеряла равновесие и упала на пол. Ее голова оказалась возле правого ботинка Руди. Призрачный бритоголовый страж храма с окровавленной саблей в руке висел над нею тусклеющей голограммой... Пламя свечей снова выровнялсь. Они излучали розовое сияние, безрадостное, как огонь далекой преисподней.

Барон расслабился и позволил себе немного поболтать.

– Итак, господин Хаммерштайн, какова причина вашего дурацкого любопытства?

Тон Вицлебена был вполне светским, будто они обсуждали результаты последних скачек.

– Причина у моих ног, – ответил Руди, не выказывая особого огорчения. – Люблю развлекаться в романтической обстановке.

– Прошу прощения за то, что нарушил ваши планы.

– Ничего, сущие пустяки. Я счастлив, если подобные упражнения помогают вам сохранять форму.

– Теперь я понимаю озабоченность Павлиди. – Барон обошел вокруг Рудольфа, разглядывая его, словно музейный экспонат. – Вы действительно странный персонаж. Мне придется лично заняться вами. В противном случае я проявил бы непростительную беспечность.

– Не понимаю, о чем это вы толкуете.

– Допускаю, что не понимаете. Вы просто машинка для исполнения желаний. К сожалению, не моих.

– Черт возьми, это звучит оскорбительно!

– Хватит паясничать! – лицо фон Вицлебена стало зловещим. В свете, падавшем снизу, оно напоминало глиняный череп. – Меня не интересует мнение дрессированных убийц. Так же, как господина Павлова не интересовали ощущения его бедных собачек... Но своего он добился...

Рудольф почти не слышал последних слов барона. Его сознание исчезло в черной дыре и проникло в две изнаночные вселенные. В одной из них ему предстоял короткий путь суицида, в другой – чуть более продолжительный путь на новом уровне сопротивления.

Вицлебен не заметил этого – предполагаемая жертва не излучала ничего, кроме необычного диапазона вибраций из витального центра. Вибраций, характерных для коматозного состояния, однако и здесь имело место всего лишь подобие, а не идентичность.

Силуэт барона, утрачивающий плотность, все еще перемещался вокруг этого полутрупа, пока его удаляющийся голос мягко шептал:

– Кого же мне благодарить за такой «подарок»? Крозиг мертв... Элию? Сократеса? Дресслера?..

Руди все еще находился в двух шагах от ниши с топорами. Ему оставалось только протянуть руку, чтобы коснуться одного из них.

– Я хочу увидеть императора.

– Но император не хочет тебя видеть, идиот!

...Оружие оказалось слишком тяжелым для одной руки. Руди провел им вдоль нематериального следа по-настоящему опасного удара. Лезвие топора разрезало ткань смокинга на груди Вицлебена, как нож плуга взрыхляет землю, но, к сожалению, всего лишь оцарапало кожу...

Под ногами зомби разверзлась пропасть. Он балансировал на самом краю расширяющейся трещины и вскоре потерял равновесие. Иллюзия падения была полной. Чтобы избежать этого, ему пришлось отпрыгнуть в сторону, и это оказалось ошибкой. То, что Вицлебен влиял даже на восприятие зомби, говорило о невероятной, почти демонической силе его «психо».

Барон скользнул мимо Рудольфа, будто порыв враждебного ветра, и слился с силуэтом, уставившимся в стену над трупом Тины. Иллюзорная пропасть тотчас же исчезла. Но Руди потерял время. Пора было ставить точку... Держа топор в левой руке, правой он выхватил револьвер.

Человек в просторном костюме, который мог двигаться стремительно, ускользая от опасности, на этот раз почему-то не торопился. Тем не менее он развернулся лицом к Рудольфу, не поколебав пламени свечей.

– Эта игрушка не сработает, мой мальчик, – проговорил фон Вицлебен. – Порох не воспламенится. Здесь (он обвел взглядом храм) изменяются свойства материи. Никакой детонации; лазер твоей шкатулки бесполезен, и тебе пришлось бы немало потрудиться, чтобы получить электрический ток. Во всяком случае, это никому еще не удавалось... Почему-то мне кажется, что тебе это тоже не удастся. Ты-то далеко не гений...

Зомби нажал на курок. Ударник звякнул о капсюль. Выстрела не последовало. Тогда он швырнул в барона топор.

Тяжелое оружие отклонилось от цели, распласталось в воздухе и совершило плавный вираж. Его двойное лезвие со свистом рассекало воздух, будто крыло истребителя. Он и был истребителем. Истребителем зомби...

Топор описывал сужающиеся круги под сводами храма. В центре этих кругов находился Руди.

Последним оставшимся у него оружием было собственное тело. Он пробормотал заклятие и почувствовал проникновение духов. Это явилось неожиданностью – храм был прекрасно защищен, – но помощь пришла из-под земли, из ближайшего узла некросферы...

Ноги зомби оторвались от земли. Он вытянулся в воздухе горизонтально, превратившись в подобие снаряда. Струя какой-то энергии, в которой мгновенно умирали микроорганизмы, поддерживала его в подвешенном состоянии, затем согнула сильным выплеском в области живота и послала вперед, словно огромный бумеранг.

Интерьер храма выглядел размытым при огромной скорости вращения; кровь отлила от глаз, и в течение нескольких секунд Руди видел только тьму, разрываемую багровыми вспышками... Клинок Вицлебена вспорол пространство там, где мгновение назад находилась шея зомби. Он ударил барона обеими ногами в грудь и вбил бы того в стену, если бы стена вдруг не утратила твердость.

Фон Вицлебен проделал в ней метровое углубление, а потом упругая субстанция выбросила его обратно, словно резиновая подушка. Красивое, растянувшееся на секунды сальто, выполненное с нечеловеческим совершенством, было к тому же смертоносным. В верхней точке траектории, оказавшись вниз головой, барон зацепил саблей вращающееся тело Руди. Зомби начал падать, задувая свечи...

Барон прирос к полу и на мгновение поднес к глазам саблю. Лезвие утратило блеск на двадцатисантиметровой длине. Оно было испачкано обо что-то, напоминающее влажный пепел... Тем временем летающий мертвец догнал топор и схватил его за шершавое древко. Тяжелое оружие снова рассекло воздух, и Вицлебену пришлось перемещаться, выбрасывая фейерверки темных фантомов. Его собственная фигура напоминала мираж, дрожащий над горизонтом пустыни. Силуэт барона снова обрел четкие очертания на безопасном расстоянии от Рудольфа.

– Неплохо! – насмешливо произнес фон Вицлебен. – Значит, это все-таки правда...

Руди медленно приближался к зыбкой человекообразной статуе, как будто отлитой из застывшего вулканического стекла. Он начал заносить над нею топор для нового удара. Рана не болела. Он ощущал только некоторое неудобство, словно его ребра были опутаны проволокой.

– Что – правда? – спросил он ласково. Слова казались липкой сетью, способной удержать барона на месте.

– Дресслер, Дресслер, старая лиса, – пробормотал про себя Вицлебен и при этом даже выглядел довольным. Он не любил неопределенности, но теперь все стало на свои места. Он переместился еще раз и оказался за спиной Рудольфа. Его передвижения были незаметны, как дуновения ветра. Он сказал:

– Хватит, конец! Ты мне понравился, но ты мне надоел. Я тебя убираю... Не расстраивайся – ты мне еще понадобишься. Я сохраню тебя, как идеального носителя...

Руди мало что понимал. Весь его путь, усеянный трупами, оказался бессмысленным. Но потом он вспомнил проповеди настоятеля Дресслера.

– Сумеречная Зона, – тихо произнес он, безуспешно пытаясь приблизиться к барону, ускользавшему, словно в дурном сне.

– Нет, это неинтересно. – Сказал тот. – Я спрячу тебя поближе. Как насчет двадцать пятого века? Двадцать шестого? Самое глухое подземелье Европы? Замурованное надежнее, чем гробница фараона?.. Скажем, монастырь... Вымерший монастырь под Менгеном...

С лицом барона произошла разительная метаморфоза. Или зомби только ПОКАЗАЛОСЬ, что произошла. Теперь он ни в чем не был уверен...

Сквозь кожу проступил огромный светящийся череп. Его глазницы были затянуты черной пленкой, мерцавшей, словно звездное небо. Внутри этой неопределенной субстанции парили острова спиральных галактик. Самая большая из них, похожая на свастику, рассекала глазницы пополам. Отдельные звезды были неразличимы. Белый череп стал средоточием Вселенной, Храм Восьмого Неба казался гораздо менее значительным миражом...

Руди был дезориентирован. Единственное, в чем он был уверен, это в том, что Вицлебен находится где-то поблизости, возможно, на расстоянии вытянутой руки, и его положение неизменно. Топор начал оплывать и вскоре превратился в лужу у его ног. Рукоятка вытекла из руки, словно была вылеплена из пластилина. Зомби не видел ничего, кроме белеющего черепа, и поэтому ударил двумя пальцами по глазницам барона.

Он пробил магическую пелену и тотчас же перестал ощущать свои пальцы. Их больше не существовало, или же они превратились во что-то другое – вакуум, скопление газа, свет... Череп засиял нестерпимо ярко. Его влияние поглощало мысли, высасывало разум, освобождало дух... Зомби выдернул пальцы и буквально «увидел», как их плоть заново формируется из мельчайших частиц. Потом они исчезли из поля зрения.

Руди снова смотрел в глазницы демона и постепенно переставал осознавать себя. Теперь он состоял из вибраций другой частоты, что позволяло ему беспрепятственно проникать сквозь материальные преграды, и даже поток времени не увлекал его за собой, просачиваясь «сквозь» тело, как вода протекает через решетку... Он «увидел» завораживающую пустоту мира, почувствовал, насколько велики расстояния между атомами, ощутил «медленно» вибрирующее вещество земли и каменных стен, которое теперь казалось ему не более плотным, чем туман...

Планета распадалась, превращаясь во вселенную мерцающей пыли – пыли, танцующей в лучах потустороннего сияния, и эти лучи, рождающие материю из вакуума, были единственной неоспоримой реальностью. Они не имели ничего общего со светом и скорее были некими векторами вероятности. Для демона они означали неизбежность. Один из таких лучей нес Рудольфа, как ветер несет парусный корабль, к новому воплощению, еще невидимому острову бытия, и где-то в окрестностях другого мира и другого века он вдруг ощутил, что его существо возвращается из астрала. Он снова начал обрастать плотью...

На него обрушилась почти невыносимая тяжесть бытия.

Ему предстояло заново познакомиться с последствиями первородного греха.

7

Рейнхарду Дресслеру нравилось экспериментировать с человеческим мозгом. Ему нравилось наблюдать за тем, как люди сходят с ума. Он пришел к выводу, что это не имеет ничего общего с деградацией и означает лишь то, что подопытный частично пребывает в другой реальности.

Дресслер страстно хотел понять и начал понимать многое из того, что происходит внутри черепа. Мозг представлялся ему бомбой замедленного действия, начиненной биологической тканью, мистическим туманом и подозрительно устойчивым набором электрических импульсов.

Этот интерес возник в нем очень рано. На его глазах съехала крыша у матери. Тогда они жили в трущобах, и деваться было некуда. Постоянное соседство с душевнобольной оказалось страшным и... завораживающим. В тринадцать лет Рейнхард уже смотрел на нее глазами исследователя и учился управлять даже ее безумием.

Она покончила с собой, птичкой выпорхнув из окна, когда ему исполнилось семнадцать, но для Дресслера это был уже отработанный материал. В самый разгар «тихой» психотической революции он превратился в бродягу, несколько лет скитался с кочевниками, угодил в «плавучую общину» – корабль традиционалистов, пытавшихся избежать неизбежного. Потом были Карибы, Ямайка, Гаити, где он стал посвященным, а в последствии – и жрецом вуду. Некоторое время спустя Дресслер впервые услышал проповеди Сократеса, тогда еще просто одного из идеологов сопротивления, и понял, что судьба сама вложила оружие в его руки.

На совершенствование этого оружия ушло около десяти лет, но то были лучшие годы в жизни Рейнхарда. Его деятельность была наполнена смыслом, а монастыри стали силой, с которой считались имперские губернаторы... Потом что-то сломалось; хрупкое равновесие нарушилось; психоты научились влиять на сознание своих «оппонентов», и количество монастырей начало стремительно сокращаться...

Невеселые воспоминания посетили Дресслера, когда он лежал в глубокой расщелине с женщиной, еще вздрагивавшей от его ласк. Ее звали Барбара. Еще недавно она считала его если не маньяком, то по крайней мере, человеком с серьезными психическими отклонениями. Ему было плевать; он использовал ее в своих целях.

Необходимый минимальный сдвиг был достигнут. С некоторых пор настоятель перестал использовать трансовые ритмы барабанов. Вместо этого он скармливал своей подопечной лошадиные дозы ЛСД. «Кислоту» доставляли в Сумеречную Зону самые преданные из его последователей. Так у Дресслера постепенно скопился приличный запас – от уличных суррогатов до первоклассного «Сандоза»[28].

То, чем он думал скрасить свою безрадостную старость, пригодилось ему гораздо раньше. Бывшая служанка оказалась первым человеком в Зоне, отправившемся в принципиально новое путешествие... Только что Рейнхард окончательно пришел к выводу, что поиски выхода в пространстве бессмысленны; теперь перед ним лежали неисследованные и гораздо более обширные территории измененного сознания.

Самым трудным оказалось поддерживать связь с «проводниками», как Дресслер окрестил про себя своих подопытных. Он начинал экспериментировать с зомби, но те уже не годились для такого сложного перехода. Проводник должен был обладать полноценным мозгом, способным самостоятельно воссоздавать предшествующую реальность. Тем не менее Дресслер понял, что не сможет переместить туда свое тело. Для этого ему не хватало некоего органа, образовавшегося у психотов в результате неизвестных мутаций. Вицлебен оказался действительно непревзойденным в своем искусстве, а настоятелю пришлось искать обходной путь.

И он его нашел.

Ключом к заветной двери оказалась «кислота».

...Он ввел Барбаре еще сто микрограмм препарата и осторожно осмотрел ее тело, не реагировавшее на его прикосновения. Дресслеру предстояло поддерживать жиснеспособность оболочки проводника в течении ближайших нескольких часов. Тело обладало достаточным запасом витальной энергии. Ему не грозило удушье, остановка сердца или мозговой коллапс. Органы чувств были полностью заблокированы. Некоторую опасность представляло возможное омертвение тканей, но Дресслер научился предотвращать это с помощью специального массажа. Выделение происходило самопроизвольно и регулярно; в связи с этим Рейнхарду приходилось выполнять не очень приятные, но необходимые процедуры.

...Вокруг места, выбранного Дресслером для очередного опыта, неподвижно стояли зомби – что-то вроде личной гвардии настоятеля. Он видел их темные головы, озаренные лучами красного карлика. Никто не смел потревожить Дресслера или помешать ему во время его непонятных бдений, и все же зомби были рядом на случай непредвиденных искажений. Подобное произошло уже дважды: один из «пациентов» Рейнхарда пытался убить его, а другой – покончить с собой. В последнем случае не помогли даже зомби – проводник почти мгновенно перегрыз себе вены.

Барбара оказалась самым «способным» из проводников. Ее восприимчивость была так велика, что Рейнхард поражался разнообразию пространств, которые она пересекала во время «странствия». Но он не мог позволить себе бесцельные перемещения, пусть даже вызывающие экстаз и предпринятые для достижения чистого кайфа. Он искал реальность, из которой был изгнан Вицлебеном...

Спустя примерно полтора часа тело Барбары впервые зашевелилось. Женщина лежала голая, чтобы одежда не стесняла движений и не мешала Дресслеру массажировать кожу. Теперь настоятель увидел необычную игру мышц, совершенно не затрагивавшую застывшего лица. То, что он вначале принял за судороги, было попыткой свернуться в кольцо, но этому препятствовали кости скелета.

В результате тело перекатилось на живот и продолжало волнообразно извиваться. Мелкие порезы, по-видимому, не причиняли ему боли. Пот обильно сочился из пор, отчего тело стало скользким. Оно проползло несколько метров приблизительно так, как это делает змея, – без помощи рук и не отталкиваясь от земли ногами. Да, больше всего его движения напоминали конвульсии обезглавленной змеи или сжигаемого червя. Казалось, что кости размягчились и изгибались под резиновой кожей, но так только казалось. Выпученные глаза Барбары не мигали и смотрели только прямо перед собой. Из красноватой щели рта высовывался сильно удлинившийся и очень тонкий язык...

Дресслер наблюдал за этими метаморфозами с интересом исследователя. Он почти догадывался о том, что происходило с сознанием Барбары в эту минуту. Тело-змея добралось до вертикального участка стены в тупике расщелины, потыкалось в нее головой, оставило обильные следы слюны на камне и поползло обратно, чтобы снова надолго замереть у ног настоятеля... Кожа Барбары была покрыта множеством мелких порезов и ссадин, особенно сильно пострадала грудь. Это не добавляло привлекательности последней любовнице Дресслера, но она уже и не интересовала его в этом качестве.

Он попытался установить связь с проводником. Для этого ему пришлось настроиться на его специфические вибрации. Вначале он вошел в контакт с телом, ощутил даже легкий болезненный зуд на своей груди и животе, но на соответствующем уровне сознания была каверна, пропасть, черный коридор, из которого еще никто не возвращался таким, каким был прежде. Дреслеру уже приходилось «встречать» преображенных странствием – безумие делало их абсолютно непригодными для жизни.

Он «погрузился» в каверну, постепенно утрачивая ориентиры прежней реальности. Там, где предстояло странствовать Дресслеру, существовали лишь эманации запредельных существ, и оттуда же иногда излучались чувства, для которых в человеческом языке пока не было придумано названий... С некоторого момента Рейнхард осознавал себя как бы в двух слоях жизни: в грубом, отягощенном материей и набором более-менее стабильных форм, и безликом, многомерном слое Лоа, где не было никаких физических преград.

В первом слое осталось его тело. Оно находилось в безвыходной пространственно-временной ловушке, для которой и были предназначены его органы чувств. Здесь было намертво зафиксировано его восприятие, но теперь информация не достигала мозга.

После долгого периода неподвижности Барбара (вернее то, что выглядело как Барбара,) встала на четвереньки и начала облизывать лицо Дресслера пересохшим шершавым языком. Он никак не реагировал на эту сомнительную ласку – его лицо было просто частью оболочки, утратившей прежнее значение. Потом Барбара присела и по-собачьи помочилась. В другое время это показалось бы Дресслеру отвратительным; теперь же для его расслоившегося сознания не существовало уродства или красоты...

Он окончательно оставил свое тело. Оно было весьма уязвимым, однако вряд ли что-нибудь угрожало ему в ближайшие пять-шесть часов. Все равно мясу предстояло разложиться. Прах настоятеля принадлежал Сумеречной Зоне.

Самого Рейнхарда уже было некому вернуть из «странствия», но он нисколько не переживал о брошенной старческой плоти – на этот раз он и не собирался возвращаться.

Многолетние сумерки подходили к концу. Теперь Дресслер знал, какой ценой достигается подлинное освобождение. Ему было открыто почти любое сознание, почти каждый мозг, не исключая животных. Он мог воздействовать на мертвую материю, и в его распоряжении была безвременная вечность. Он искал бастарда Рудольфа в Менгене 2030 года, но тот бесследно исчез.

Настоятель Дресслер обнаружил его почти на том же месте несколько веков спустя.