Возвращение в Ахен Хаецкая Елена

И к этой звезде обращался Аэйт. Он звал ее, и она отвечала.

Он не понимал, что он делает и почему. Крепче сжав зубы, он вскинул левую руку с черным крестом на ладони. До него донесся отчаянный крик, такой сильный, что ветер пронесся по равнине, шевеля перья мертвых птиц. Меч под звездой горел ярким белым светом.

Незнакомец кричал, стоя на коленях, потом упал лицом вниз. Пистолет рассыпался прямо у него в руках. Пальцы хватали песок и камешки. Страшная неведомая сила избивала его. Оглушенный болью, он корчился на песке, готовый потерять сознание.

— Хватит, — выдавил он. — Перестань.

В неведомой дали Аэйт не слышал его.

Меч пылал все ярче, и Аэйт вдруг понял, что если не отведет от него глаз, то навсегда останется на этой мертвой равнине и проведет жизнь в бесплодных поисках дороги назад. Может быть, уже поздно, подумал он.

И в тот же миг меч погас, и алая звезда скрылась за тучей. В полной темноте по равнине прошла женщина, волоча по траве подол тяжелого платья, и Аэйт скорее ощутил ее присутствие, чем увидел ее. В ушах у него свистел ветер. Кто-то пел в темноте еле слышно — то ли неведомая женщина, то ли меч, источавший слабое сияние, посылали ему свой голос. А потом, очень медленно, стала возвращаться к нему картина того мира, где он находился, — отмель, скалы, река. Казалось, с живописного полотна стирают верхний слой, постепенно открывая нижний.

Покачнувшись, Аэйт сделал шаг вперед. Голоса стихли, точно обрубленные ножом, и в ярком лунном свете Аэйт сразу же увидел Вальхейма.

Капитан лежал на песке, неподвижный, в неловкой позе, упав на подвернутую руку.

Юноша опустился рядом с Вальхеймом на колени и уложил его удобнее. Тело оказалось мягким и невероятно тяжелым. Выстрел в упор изуродовал его лицо, выбил зубы, оставил черные точки на щеках и вокруг губ. Все еще не веря, Аэйт дернул завязки плаща на шее капитана, тронул ямку между ключицами. Но он уже увидел, как заострились скулы, как помутнели глаза с поблескивающими белками.

Неожиданно мертвый человек показался ему неестественно большим. Все в нем было слишком крупным — руки, голова, каждый палец. Смерть обнажила разницу между ними и сделала это грубо и слишком откровенно. Когда Ингольв был жив, он никогда не казался Аэйту уродом. Сейчас к горлу юноши подступила тошнота, и он отвернулся, не в силах подавить брезгливости. Его душил стыд, но он ничего не мог с собой поделать.

Убийца попрежнему лежал на берегу, раскинув руки, и хрипло, трудно дышал. Аэйт смотрел на него, сблизив ресницы. Это существо хотело выкрасть Золотого Лося — Око Хорса. Оно опасно, потому что его нельзя убить простым оружием. Оно могущественно, ибо в нем заключено Зло, которое больше и старше этого человека.

Аэйт судорожно перевел дыхание и словно со стороны услышал свой жалобный всхлип. Он не успел еще ничего толком понять, а выбора у него уже не осталось. Как будто кто-то указал на него пальцем и велел: уведи эту тварь подальше от болот, отыщи то место, где ей назначена смерть, и уничтожь ее. Великий Хорс, почему ты выбрал именно меня? Ответа на этот вопрос не существовало.

Волна жара окатила Аэйта, и он ощутил слабость в коленях. Взять в этот путь Мелу он не сможет. Им предстоит идти через миры. Еще одна граница между мирами — это убьет старшего брата. А Ингольв мертв. Аэйт стоял один на перекрестке, где навсегда расходились пути воина и его тени.

Он тряхнул белыми волосами, отгоняя эти мысли, и наклонился над разбойником. Тот съежился от страха, когда мальчик оперся левой рукой о его спину, а правой осторожно извлек кинжал. Крепкая кожаная куртка бродяги была распорота, однако крови ни на одежде, ни на клинке Аэйт не обнаружил.

Сунув нож за пояс, Аэйт толкнул одноглазого в бок сапогом.

— Встань, — тихо сказал он.

Одноглазый с трудом выпрямился, стоя на коленях, потом зашатался и встал, хватаясь руками за воздух. Он выглядел измученным. Аэйт был ростом ему до подбородка. Втягивая голову в плечи, незнакомец мелко вздрагивал, озирался — он явно хотел убежать и не смел даже шагу ступить.

— Ты убил моего друга, — еще тише сказал Аэйт.

— Разве у тебя могут быть друзья среди людей? — выдавил бродяга, поглядывая на него с затаенной ненавистью.

— Рано или поздно я убью тебя, — сказал Аэйт.

— Ты же видел, колдун, что у меня нет крови в жилах.

— В одном из миров Элизабет должно быть такое место, где тебя можно убить.

— Сомневаюсь, — проворчал одноглазый.

— Для каждого назначено место, где умереть, — устало отозвался Аэйт.

— Смотри, как бы тебе не пожалеть о таком решении, — предупредил бродяга и снова сжался, когда Аэйт поднял левую руку с крестом на ладони. Но мальчик только отвел с глаз волосы.

Он бросил одноглазому кинжал.

— Прежде чем мы уйдем отсюда, выкопай могилу.

Бродяга поймал кинжал и зло ухмыльнулся. Мальчик ответил ему хмурым взглядом. Он не боялся давать одноглазому оружие, потому что знал: в далеких мирах одинокая звезда горит над мечом, в клинке которого заключено Зло, ненавидящее само себя, и младший сын Арванда всегда может вызвать его. И тот, у кого в жилах не было крови, казалось, тоже понимал это.

Помедлив, одноглазый поплелся к высокой пойме и принялся срезать дерн. Он трудился довольно долго, вытаскивая землю, обрывая корешки растений. Потом они вдвоем с Аэйтом перенесли Вальхейма и уложили его в могилу. Одноглазый уже взялся было сыпать туда землю, но Аэйт остановил его.

Теперь терзавшее юношу отвращение ушло, и осталась только бесконечная жалость к этому одинокому человеку, которого Аэйт заставил разрушить свой дом, а потом привел на смерть. Аэйт склонился и поцеловал его лоб и руки, сложенные на груди, потом срезал прядь своих белых волос и положил их в могилу. Больше ему нечего было подарить Вальхейму на прощание.

Взяв землю двумя ладонями, он стал бережно сыпать ее в яму. Одноглазый не вмешивался. Он сидел рядом, уставившись в светлеющее небо, и терпеливо ждал.

Наконец, Аэйт поднялся на ноги. Он побрел к реке, долго смывал с рук землю, потом пил и, наконец, повернулся к одноглазому. Вставало солнце, и первые блики побежали по взволнованной водной поверхности. Теперь, когда ночь ушла, Аэйт казался просто заблудившимся ребенком. Одежда его была грязной и рваной, волосы спутались, висели серыми прядями, остроносое веснушчатое лицо осунулось.

— Я Аэйт, — сказал он одноглазому.

Бродяга встал и наклонил голову. И, поскольку он молчал, Аэйт спросил его:

— Ты кто?

— Не знаю, — ответил бродяга.

— Но у тебя есть имя?

Единственный глаз незнакомца смотрел испуганно.

— Да, — сказал бродяга, — но я забыл его.

Солнце скоро затянуло облаками. День был пасмурный. Они развели костер и согрели воды в походном котелке, который бродяга таскал с собой в мешке. Там же обнаружилась и подмокшая буханка хлеба. Бродяга срезал горбушку, в которую впиталась кровь — мешок лежал недалеко от того места, где упал Ингольв, — и выбросил ее в реку. Остальное разломил пополам.

Аэйт взял хлеб из рук своего врага и начал жевать.

О себе бродяга мог сказать очень немногое.

Во-первых, ему было гораздо больше лет, чем можно было предположить с первого взгляда. На вид он казался лет сорока пяти. В действительности ему перевалило уже за сотню.

Во-вторых, ни меч, ни пуля его не брали, хотя и было больно. Когда последний его компаньон увидел, как таможенник всадил в него шесть пуль, одну за другой, без всякого видимого результата, его чуть удар не хватил. Таможенника, впрочем, тоже.

У него не было прошлого. Он начал свою жизнь в сорок с лишним лет, очнувшись однажды ночью среди бескрайних болот, название которых было ему неизвестно. У него не было имени, родных, дома, и он понятия не имел, где их искать. Лишенный памяти, одинокий, он скитался, не замечая, как уходят годы.

И вот однажды он сообразил, что не стареет. От первой догадки его прошиб холодный пот. Несколько лет, последовавших за этим открытием, превратились в кошмар: он прислушивался к себе, пытаясь обнаружить хотя бы намек на свою истинную природу. Постепенно он успокаивался, свыкаясь и с этой мыслью. Ни оборотнем, ни чародеем, ни вампиром он не был.

Но хуже всего была неотвязная тоска. Она терзала его, рвала на части, он мучился, как от физической боли. Печаль не имела названия, она ускользала от его воспоминаний, и это делало ее порой непереносимой. Как он догадывался, это было нечто, оставшееся в той, утраченной, жизни.

И он не мог вспомнить, что именно.

Пора было уходить, но Аэйт все тянул время, не в силах расстаться с братом. Наконец, он отломил от остатков хлеба ломоть и подошел к тому месту, где устроил под ветками Мелу. До него донеслось хриплое, прерывистое дыхание. Брат спал. Постояв над ним, Аэйт положил возле его руки хлеб. Потом вынул из ножен меч Гатала, долго держал его на весу, не решаясь оставить оружие, а затем вздохнул и с силой вонзил меч в землю. Красные глазки Хозяина сверкнули на рукояти.

Аэйт протянул к нему ладони.

— Охраняй моего брата, — прошептал Аэйт. — Боги знают, как нужен мне меч, но я не могу оставить Мелу без защиты. Будь ему другом, вражеский меч.

Он едва успел отдернуть руку. Из-под земли взвились две тонких струйки пламени. Они переплелись, обвивая клинок, лизнули рукоять и исчезли. Альмандиновые глазки загорелись и погасли.

Бродяга наблюдал за этим с интересом, но без всякого удивления.

— С кем ты заключил союз? — спросил он.

Аэйт повернулся к нему, и несколько секунд длилось молчание. Наконец Аэйт сказал:

— Идем.

Коренастые беловолосые воины опустили на дорогу носилки, сделанные из больших щитов овальной формы. Тот, кого они несли, казалось, ничего вокруг не замечал. Он лежал неподвижно, опустив красноватые припухшие веки. Но он был жив, и один из воинов дал ему напиться. Вода стекала из угла его рта.

Второй постучал в дверь невысокого каменного дома.

— Кто здесь? — отозвался низкий голос.

— Лаэг и Ройг, — сказал воин. — Мы пришли поговорить с тобой, Эоган. Нам нужен совет.

Дверь распахнулась, и на яркий солнечный свет вышел Эоган.

С того дня, как Хариона и Фетан, не помня себя от страха, прибежали из леса с криком, что серая тень убила у лесной речки четырнадцать человек, прошло немногим более месяца. Хариона вскоре умерла, а Фетан стала очень тихой, молчаливой. Эоган поил ее отварами каких-то ему одному ведомых горьких трав.

По старой памяти люди приходили к Фейнне. В прежние времена жена вождя всегда умела заменять мужа, когда тот был в походах. Но теперь она скрывалась в глубине дома и не выходила, если ее звали. Вместо Фейнне появлялся ее брат — всегда усталый, всегда в пятнах копоти, со слезящимися глазами. Обтирая руки о кожаный фартук, он хмуро встречал гостей на пороге каменного дома, где не смолкая ревел огонь. Эоган давал советы, лечил больных, ковал оружие, разговаривал с Хозяином.

Морасты, крепко побитые у соляного озера, притихли, собираясь с силами. В деревне все чаще поговаривали о том, что нужен новый вождь, что лучше Эогана не найти. К тому же, он в кровном родстве с вдовой Гатала. Но сердца воинов не лежали к кузнецу.

И сам Эоган не говорил ни да, ни нет, точно ждал чего-то…

— Что же вам нужно от меня, Лаэг и Ройг? — спросил кузнец, щуря глаза на солнце.

Заговорил Лаэг — он был старше.

— Выслушай нас, Эоган. Вот раненый. Мы нашли его на берегу реки.

— Вы не можете поделить своих прав на него?

В голосе кузнеца появилась досада. Слишком часто его беспокоили по мелочам. Существовал закон: раненый враг принадлежит тем, кто его захватил. Лаэг и Ройг были друзьями; они вполне могли бы и сами договориться об участи пленника.

Но Лаэг ответил Эогану:

— Посмотри на него внимательно, кузнец. Видишь — он один из нас. Ройг и я — мы воины; будь он чужим, мы добили бы его и закопали в песок. Но он нашей крови. Поэтому мы перевязали его раны и взяли с собой.

Эоган подошел ближе и склонился над носилками. Похоже, Лаэг прав: лежавший на щитах действительно принадлежал к их народу. У него было простое лицо, коротко стриженые белые волосы, перевязанные на лбу кожаным шнурком.

— Кто он? — спросил Эоган. — Я никогда его прежде не встречал.

— Его никто не знает, — ответил Лаэг. — Мы пронесли его по всей деревне, опасаясь ошибки. Ни один не смог назвать его имени.

Эоган замолчал. Кто же он такой, этот найденыш? Может быть, лазутчик? Слишком сильно изранен. Конечно, морасты терпеливы, как все варвары, но так рисковать они бы не стали: он мог умереть, потому что раны, насколько успел заметить кузнец, были настоящие.

Наконец Эоган спросил:

— Как вы нашли его?

— Он лежал на берегу. Ройг сказал: «Убитый. Надо похоронить его». Я согласился с ним, и мы подошли ближе. В руке он сжимал кусок хлеба. Когда я прикоснулся к нему, он был очень горячий. Тогда мы дали ему воды, и я сказал: «Отнесем его в деревню». Ройг согласился со мной. Мы сняли наши щиты и сделали носилки. И тогда я увидел меч…

Лаэг оглянулся на своего друга. Ройг подошел ближе.

— Лаэг сказал мне: «Смотри, кто-то вонзил меч в землю, точно молился». Тогда я сказал: «Никто, кроме нас, в этих краях не молится своему оружию. Этот воин — нашей крови».

— Верно, — пробормотал Эоган.

— Я поклонился мечу и вытащил его из песка, — продолжал Ройг приглушенным голосом. — И тогда вслед за клинком вырвалась огненная струя. Мы едва успели отскочить.

— Дай мне этот меч.

Эоган повелительно протянул руку, и в его ладонь легла рукоять в виде головы и лап Хозяина. Кузнец осторожно провел пальцами по светлому клинку.

— Здравствуй, Илгайрэх, — прошептал он, склонившись над своим творением. — А я-то гадал, куда ты исчез с той поляны. Ты ведь не мог погибнуть. Я ковал тебя для победителя…

По красивой стали пробежала волна жара. Эоган поднял голову.

— Я узнал этот меч, — сказал он Лаэгу и Ройгу. — Это Илгайрэх, меч Гатала.

Лаэг нахмурился.

— Тогда надо понимать, что этот найденыш лишил тебя брата, твою сестру — мужа, а нас — великого вождя?

— Я спрошу его, — ответил Эоган просто. — Но даже если это и так, значит, Илгайрэх избрал Гаталу преемника. Когда это оружие оказывается воину не по руке, тот гибнет. Зачем нам спешить? Кем бы он ни был, он сам решил свою участь, осмелившись наложить руку на Илгайрэх.

— Как нам поступить с ним дальше? — спросил Ройг.

— Я заберу его к себе, — сказал кузнец. — Кто знает, может быть, сама река посылает нам его?

— А если «реку» зовут Фарзой? — в упор произнес Лаэг.

— Не хочешь ли ты сказать, что я должен бояться умирающего?

Мгновение Лаэг смотрел в светлые глаза кузнеца, потом опустил ресницы.

— Нет, — сказал он.

Они перенесли раненого в дом и уложили его на постель. Длинный меч оставили на скамье у стены.

Эоган сел рядом с незнакомцем и задумчиво уставился на него. Кто же он такой, похожий на человека их племени, найденный на берегу реки немым, беспомощным и безымянным, точно младенец, едва рожденный на свет?

Он был молод и, без сомнения, уже много воевал.

Эоган осторожно снял с него одежду. Две раны, на груди и на ноге, были еще свежими и зажили плохо. Одна из них раскрылась. Кузнец заметил следы от ударов кнутом, а на горле — большой синяк, словно кто-то пытался его задушить.

— Кого же ты привел в мой дом, Илгайрэх? — пробормотал он, обращаясь к мечу. — Кого ты выбрал себе новым хозяином?

Раненый тихо выдавил несколько бессвязных слов. Эоган укрыл его теплым одеялом и встал.

Снял с полок коробки и банки, поставил их на стол. Потом принялся растапливать козий жир. Работая, Эоган то и дело поглядывал на раненого. Было что-то знакомое в чертах его лица, хотя кузнец был уверен, что они никогда прежде не встречались. Прямая линия рта, широкие скулы, пушистые светлые ресницы, острый нос с россыпью бледных веснушек.

Он снова отвернулся и начал сматывать длинные льняные полосы для перевязки. Стоя к незнакомцу спиной, Эоган слышал, как тот снова невнятно забормотал, потом тяжело задышал и задвигался, стараясь улечься поудобнее. Эоган отложил в сторону полосы ткани, подошел поближе и осторожно поправил подушку, набитую соломой. Затылок под его ладонью был горячим и мокрым от пота.

Раненый закричал и никак не мог пробудиться. Он давился и хрипел, пытаясь крикнуть в голос и разбудить себя, но у него ничего не получалось. Он заметался и сразу почувствовал, что его удерживают чьи-то руки.

И тогда, простонав, он тихо позвал:

— Аэйт…

Кузнец вздрогнул от неожиданности, а потом едва не рассмеялся. Ну конечно же!.. У незнакомца было лицо Аэйта, только старше лет на пять и не такое конопатое. Эогану сразу стало намного легче. По крайней мере, одна загадка решена: он знает имя этого человека и представляет себе, чего от него можно ожидать.

Однако тут же возникли новые загадки, и Эоган не мог пока найти им объяснение. Придется ждать, пока брат Аэйта придет в себя и сможет разговаривать. Если он только захочет что-либо говорить.

Эоган вздохнул и принялся накладывать повязку на ту рану, что прошла в нескольких дюймах от сердца.

Через час, когда дыхание Мелы стало более ровным, Эоган прибрал окровавленные тряпки и таз с розоватой водой, устало сполоснул лицо и руки и занялся обедом. Поставил на стол две глиняных плошки с репной кашей, отломил от ржаного хлеба половину, положил две ложки. Потом взял с полки глиняную лампу, подлил в нее масла, зажег фитилек и направился в оружейную кладовую.

Это была крошечная комнатка без окон, темная, тесная. Здесь хранилось такое количество стали, что у Эогана всякий раз, как он заходил туда, появлялся во рту металлический привкус. У входа висел тяжелый темный занавес с кистями — от злого духа.

Эоган поднял лампу повыше и, выступая из темноты, на стенах засветилось оружие — короткие тесаки и длинные мечи, тонкие кинжалы с трехгранными клинками, хищные гизармы, алебарды, медные бляхи для щитов.

Но кузнец пришел сюда неради оружия. Здесь, в тесноте и мраке, скрывалась вдова Гатала — Фейнне.

Один только кузнец знал, почему она прячется.

Это случилсь в тот день, когда погибших провожали в безмолвный мир, где ревет огонь и не слышен голос человека. У Эогана до сих пор стоял перед глазами мертвый Гатал, некогда великолепный Гатал — с черным разорванным горлом и синеватыми щеками, словно бы втянутыми внутрь. Волнистые белокурые волосы опалены, как будто перед смертью он бежал сквозь пламя, ресницы сгорели. Рот приоткрыт, и это неожиданно сделало его похожим на изможденного старика. Он лежал на крестообразно сложенных дровах, обложенный вязанками хвороста.

Фейнне в своем белом платье с летящими по подолу цаплями стояла рядом и все не могла выпустить из рук его окоченевшую руку.

Стоя в головах убитого, Эоган держал за волосы одного из пленных. Народ Эогана и Фейнне до сих пор поил Черную Тиргатао человеческой кровью. В день, когда погребали Гатала, им хотелось, чтобы Смерть осталась довольна ими.

Глухо стучали о щиты рукояти мечей. Из толпы вышла женщина и подала Эогану чашу, в которой дымилась какая-то горячая жидкость. Эоган принял чашу и поднес ее к губам пленного. Тот выпил.

Это был худенький парнишка, может быть, на два или три года старше Аэйта. Он был бледен до синевы, однако не дрожал, не шарил по толпе глазами, и зубы у него не стучали. Когда он выпил, Эоган отобрал у него чашу и бросил ее себе под ноги. Глиняная посуда разлетелась на куски.

Прошло несколько минут, и глаза пленника расширились и восторженно заблестели, губы дрогнули в улыбке. И тогда Эоган спросил его, слегка потянув за волосы:

— Кого ты видишь сейчас перед собой?

— Я вижу Эсфанд, мою мать, — ответил он.

— Как твое имя?

На этот вопрос нельзя было отвечать. Имя даст колдуну ключ к его жизни. Но юноше было безразлично, потому что напиток уже лишил его воли. И он ответил:

— Эсфандар.

Огонь уже начал потрескивать. Хворост занялся. В ногах Гатала стал подниматься белый дым.

Не глядя, Эоган протянул руку, и ему подали новый меч, ни разу не побывавший в битве. Эоган с силой надавил на плечи Эсфандара и вынудил его встать на колени, потом лечь лицом вниз. Он подчинился, точно во сне, и только сильно вздрогнул, ощутив прикосновение стали.

— Тиргатао! — закричал Эоган звенящим голосом. — Черная Тиргатао с огненным рогом!

Мгновение было тихо и только трещали тонкие ветки в погребальном костре. И вдруг огонь взревел, и над распростертым телом вождя поднялась исполинская черная тень женщины, окутанной клубами густого дыма.

— Кто меня звал? — угрожающе проговорила она.

— Я, — ответил кузнец.

— Назови свое имя, человек с мечом для жертвоприношений, — прозвучал хриплый голос.

— Зачем оно тебе, Черная Тиргатао? Вот Эсфандар, сын Эсфанд. Возьми его кровь, а взамен окажи нам услугу и забери к себе наших погибших.

Смерть засмеялась. Теперь в ее голосе звучали алчность и нетерпение. Эоган глубоко вздохнул и резким движением вонзил меч в затылок юноши. Эсфандар ударил по земле босыми пятками и замер. Кузнец бросил меч рядом с телом. Пылающие руки черной богини простерлись над Гаталом.

И тут раздался гневный крик Фейнне:

— Не смей его трогать!

Эоган метнулся к сестре, схватил ее за плечи, зажал ей рот ладонью. Смерть повернулась в сторону Фейнне и встретила яростный взгляд ее светлых глаз, сверкающих над огрубевшими пальцами Эогана.

— Ты, женщина… — прошипела Тиргатао, поднимая руку.

— Нет! — закричал кузнец и, сбив сестру с ног, бросился на нее и закрыл ее своим телом.

Прошло несколько секунд, прежде чем богиня отвернулась, но Эоган не шевелился до тех пор, пока языки пламени не поглотили и Смерть, и погибших, и Эсфандара, сына никому здесь не ведомой Эсфанд.

Фейнне была странно неподвижна. Тяжело дыша, кузнец приподнял ее за плечи, заглянул ей в лицо и помертвел. Тиргатао успела коснуться вдовы Гатала своим огненным дыханием, и Эоган, наделенный Темной Силой, лучше, чем кто бы то ни было, видел, как меняется лицо Фейнне. Оно бледнело, серело, под глазами появились черные круги, губы стали коричневыми, словно их вымазали пересохшей кровью. Из пустых глаз Фейнне на него глядела черная богиня с огненным рогом.

Кто-то остановился рядом с ними, и тихий женский голос произнес:

— Позволь мне помочь твоей сестре, Эоган.

Это была Фетан, благодарная кузнецу за то, что он не давал ей умереть. Фетан протянула руку, желая коснуться волос Фейнне, и кузнец успел как раз вовремя, чтобы отшвырнуть ее в сторону.

Он поднял сестру с земли. Вся осыпанная пеплом и пылью, она лежала у него на руках, запрокинув голову, и он видел ее горло.

Фетан ползала по земле, точно искала что-то. Под пристальным взглядом Эогана она съежилась и замерла, а потом неожиданно зарыдала в голос, ударяя кулаками о землю. Кузнец мельком подумал о том, что надо бы получше заботиться о Фетан, и тут же забыл о ней.

Почти бегом он добрался до кузницы, уложил Фейнне на кровать, лихорадочно собрал из звякающих банок по щепотке своих горьких трав и заварил их. Фейнне непонимающе уставилась на темную жидкость, которая плескалась в кружке у самого ее лица. Руки кузнеца тряслись.

— Пей, — хрипло сказал он.

Фейнне не пошевелилась.

Он схватил ее за волосы, раздвинул грязными пальцами зубы и влил ей в рот обжигающий отвар. Она пронзительно закричала, слезы потекли из ее глаз. Выпустив Фейнне, кузнец перевел дыхание. Она склонилась головой к его коленям и замерла.

Эоган молча смотрел на свою сестру. Если ему не удастся изгнать Смерть из тела вдовы Гатала, он убьет ее. Смерть не будет жить среди его народа. Он перережет ей горло и сожжет свою Фейнне на можжевеловом костре, а пепелище присыплет солью и вгонит в него новый меч по самую рукоять.

Лучше бы Эоган ошибся. Но он не ошибался никогда.

Кузнец заставил Фейнне выпить вторую чашку. Она покорно проглотила все до капли и застыла, глядя в одну точку. Выждав полчаса, Эоган взял ее за волосы и обратил к себе ее лицо.

Сероватый оттенок кожи пропал, черные круги вокруг глаз побледнели, стали желтыми.

Он подал ей третью чашку и приказал:

— Пей!

Она подчинилась и потеряла сознание.

Держа в руке масляную лампу, Эоган остановился над своей сестрой и посмотрел на нее сверху вниз. Она сидела на полу оружейной кладовой, уткнувшись лицом в колени. Мрак почти полностью скрывал ее, и только растрепанные волосы выделялись в темноте светлым пятном.

— Фейнне, Подруга Воинов, — позвал Эоган.

Глухой голос откликнулся не сразу.

— Зачем ты пришел, кузнец?

— Я хочу накормить тебя, — ответил он.

Женщина не пошевелилась.

— Уходи, — сказала она все так же глухо.

— Я не уйду.

Она подняла голову, и он увидел ее сухие, больные глаза.

— Оставь меня, — повторила она. — Оставь меня плакать.

— Но ты не плачешь.

— Нет, — сказала она, — я плачу, Эоган.

Кузнец поставил лампу на пол. Фейнне снова опустила голову в колени. Красноватый свет играл на клинках, висящих по стенам, и тем же стальным блеском, словно в ответ, вспыхивали длинные волосы Фейнне.

Наклонившись, он схватил ее за косы и заставил подняться на ноги. Фейнне пронзительно вскрикнула. Эоган с размаху ударил ее по лицу. Она стала вырываться, а он потащил ее прочь, через кузницу, через жилую комнату, к двери, и по дороге все время безжалостно бил ее. Она яростно отбивалась, не замечая боли.

Наконец он выволок ее на улицу и бросил в пыль. Яркий солнечный свет ударил ее по глазам, и она закричала. Дверь в полутемный дом была совсем рядом, но на пути к спасительному мраку стоял Эоган. Не было в тот миг никого ненавистнее.

Четырежды Фейнне пыталась проскочить мимо него, и всякий раз кузнец резким ударом отбрасывал ее назад. Наконец она осталась лежать неподвижно. Тогда Эоган склонился над ней и помог ей встать на ноги. Она всхлипывала. Эоган осторожно взял ее за плечи и отодвинул от себя, чтобы получше рассмотреть.

Фейнне болезненно щурила глаза. Смерть ушла из ее тела. Теперь она была просто женщиной, подурневшей от горя, приглушенного травами Эогана, от которых расширяются зрачки. Она очень похудела и стала теперь похожа на угловатого подростка с острыми локтями и торчащими ключицами. И только один след навсегда оставила по себе Черная Тиргатао с огненным рогом.

Седину.

Эоган взял в руки спутанную длинную прядь волос Фейнне и отвел ее с лица сестры. В его пальцах тускло отсвечивало серебро. Ему сперва даже показалось, что сестра осыпала косы пеплом, и если стряхнуть золу, вымыть, высушить эти мертвые серые волосы, то снова, как прежде, засияет мягкое золото.

— Будь ты проклят, Лишенный Имени, — шепнул он.

Эоган сидел, опустив подбородок на ладонь, и смотрел, как Фейнне ест. После каждой ложки она поднимала глаза и смотрела на него умоляюще. Но Эоган был беспощаден, и Фейнне вновь принималась за еду.

И так день за днем, думал кузнец. Когда он пытался разговаривать с ней, ему казалось, что он идет против сильного ветра.

Наконец миска опустела.

Эоган взял сестру за подбородок и поцеловал ее в лоб.

— Умница, Подруга Воинов.

Она слабо улыбнулась. Первая улыбка за все это время. Эоган стиснул зубы.

И тогда она увидела окровавленного человека, который лежал в постели у маленького окошка. Она нахмурилась. Встала. Затаив дыхание, Эоган следил за ней. С секунду она рассматривала раненого, потом перевела взгляд на своего брата.

— Кто это, Эоган? — спросила Фейнне.

Словно что-то подтолкнуло кузнеца, потому что еще мгновение назад ничего подобного ему в голову не приходило. Он встал рядом с сестрой и взял ее за плечи.

— Это твой будущий муж, Фейнне.

Мела лежал в полутемной комнате, совершенно ему незнакомой, и пытался понять, что же с ним произошло. Он помнил, как они с Аэйтом выбрались из замка. Потом Ингольв Вальхейм подал ему воды. Где Аэйт? Что с ним случилось? Почему он лежит здесь, и кто перевязал его раны?

Мела закрыл глаза, проваливаясь в забвение. Сквозь сон он чувствовал, как его усаживают и подносят к его губам горячую чашку. Его заставили выпить — он не почувствовал вкуса — и снова уложили, заботливо подоткнув одеяло.

Он заснул.

Проснувшись через несколько часов, он сразу ощутил чье-то присутствие. Кто-то рядом терпеливо дожидался, пока он придет в себя. Вот этот кто-то пошевелился… Мела приподнял ресницы, желая потихоньку рассмотреть свою сиделку.

Первое, что он увидел, были коротко стриженые жесткие волосы и светлая борода, резко выделявшаяся на красноватом лице.

Он был в плену.

Почувствовав на себе взгляд, Эоган быстро повернулся.

— Ты можешь говорить?

— Да, — ответил Мела. В его мутных глазах мелькнула и бессильно погасла ненависть.

Шершавая ладонь провела по его лбу.