Возвращение в Ахен Хаецкая Елена

— Аэйт… ты не спишь?

— Нет, — ответил Аэйт. — Что тебе?

— Там, впереди, что-то странное…

Аэйт сел. Его знобило, голова кружилась от слабости. Во рту остался противный привкус.

— Что странное? Куда ты ходил?

— А… возьми. — Косматый Бьярни сунул ему в руку горсть каких-то шариков. На ощупь они были упругими и шелковистыми.

— Что это? — Аэйт поднес их к глазам. Лесные орехи. Он посмотрел на них, как на чудо. — Где ты их нашел?

Бьярни неопределенно мотнул головой в сторону. Орехи были зеленые, неспелые и горькие на вкус. Аэйт жадно ел их вместе с мягкой скорлупой. Голод не прошел, но ему удалось убедить себя в том, что в животе стало теплее и мерзкий привкус во рту пропал. Проклятая старуха! Неужели он больше никогда не увидит нормального хлеба?

— Скоро рассвет, — проговорил Бьярни.

Аэйт посмотрел на небо. Никаких признаков близкого рассвета там не наблюдалось. Но в воздухе действительно появилась зябкая свежесть, и беспокойство проносилось над верхушками деревьев. Наверное, Бьярни прав. Аэйт поежился и с трудом зевнул.

— Ну что, пойдем? — сказал он. — Где ты видел это… странное?

Бьярни осторожно обернулся, вглядываясь в фиолетовый туман, клочьями висящий между деревьев.

— Там… Я нашел орешник. А за кустами, на темной поляне, что-то горело. — Он поежился. — Белый свет. И от него тянуло холодом.

— Шуточки фрау Имд, — проворчал Аэйт. — Пойдем, посмотрим, что еще она придумала. У нее, должно быть, изощренная фантазия.

— Как эта ведьма тебя ненавидит, — завистливо сказал Бьярни.

Его тон удивил Аэйта. Ненависть — своя и чужая — приносила ему, как правило, только усталость, вроде той, что наваливается после сражения или долгого пешего перехода по болотам.

— А ты что, хотел бы, чтобы тебя ненавидели?

Бьярни несколько раз утвердительно кивнул.

— Когда-то, в ТОМ моем прошлом, — сказал он своим звучным, низким голосом, — я купался в бессильной злобе моих врагов…

Он скрипнул зубами.

Аэйт задумчиво смотрел на него. Юноша не испытывал сейчас никакой ненависти к старому завоевателю. Он должен будет убить его, но злоба не играла здесь никакой роли. Он просто знал, что должен избавить свой мир от Косматого Бьярни, вот и все. Чувства тут не при чем.

Одноглазый словно прочитал его мысли.

— Ты все еще хочешь убить меня, Аэйт?

Спокойный тон одноглазого не понравился Аэйту. Как будто Бьярни знал заранее, каким будет ответ. Тряхнув головой, юноша сердито сказал:

— Не знаю.

Он и в самом деле этого не хотел. Их было всего двое в мертвом мире, слишком старом и пустом для того, чтобы можно было начать здесь новую жизнь. Злые глаза тролльши Имд преследовали их, выжидали, насмехались. Они то и дело мерещились Аэйту среди облаков тумана, в гнилой траве, между обгоревших стволов. Время здесь стояло на месте. Здесь невозможно было умереть, но и жить было тоже невозможно.

Аэйт вырос в молодом мире, под горячим солнцем Хорса, и война была там смертью, а не грудой безмолвных белых костей, и вода там была жизнью, а не горькой маслянистой жидкостью, не способной утолить жажду. Там, у него на родине, все было ясно и определенно, как смена времен года.

Аэйт страдал в духоте туманов, где расплывалось и теряло очертания все, в том числе и такие однозначные вещи, как вражда и дружба. И, к его ужасу, постепенно стирались всякие различия между ними. В мире Аэйта все было просто. Здесь все сместилось и перемешалось.

Косматый Бьярни предательски убил Вальхейма; он хотел искалечить Аэйта; он собирался украсть Золотого Лося. Когда они пустились вдвоем в этот путь по реке Элизабет, Бьярни был Аэйту врагом.

Но здесь Бьярни был единственным живым существом, кроме самого Аэйта. Как и маленький воин, старый пират испытывал страх и мучился от голода и жажды. Второе живое дыхание в безмолвном сыром тумане.

И это было все.

Они прошли несколько сот метров, и впереди уже показался орешник, где перед рассветом Бьярни собирал горькие, как хина, мягкие орехи. Внезапно пират остановился и задержал Аэйта за локоть.

— Это здесь, — шепотом сказал он.

Аэйт подошел поближе.

— Смотри, — прошептал одноглазый.

Дорога выходила на поляну, заросшую синими и розовыми цветами на длинных стеблях. Казалось, само фиолетовое небо упало на траву и рассыпалось по ней. Восемь мечей с лиловой эмалью на рукоятях, вонзенные в землю, высились среди цветов, и их белые клинки горели холодным огнем.

В кольце пылающих клинков, как в клетке, жалась молодая женщина, связанная по рукам и ногам. Она стояла, опираясь на мечи, и клинки не давали ей упасть. Глаза у нее были завязаны платком. Она была одета по-деревенски, в длинное платье с красным корсажем, ее лицо и руки были бледны, роса блестела в каштановых волосах.

Аэйт в нерешительности остановился на краю поляны, не смея обратиться к незнакомке.

Она почувствовала его присутствие и заговорила первой.

— Кто здесь?

У нее был глуховатый, очень тихий голос.

— Мое имя Аэйт, госпожа, — сказал Аэйт.

Женщина повернулась на звук и слегка улыбнулась.

— Ты так вежлив с пленницей, — произнесла она. — Пусть боги услышат это и вознаградят тебя.

— В этом мире нет богов, — отозвался Аэйт. — И в награде я не нуждаюсь. Как можно быть грубым с вами?

— Имд поймала меня, — сказала женщина. — Она травила меня, как дикое животное. Она загнала меня в ловушку. — Голос ее звенел и срывался, он звучал то хрипло, то звонко, и в ушах Аэйта он становился музыкой. — В этом мире только старуха и подвластная ей нечисть. Здесь некому прийти на помощь.

— Как знать, — сказал на это Айэт.

— Кто ты? — спросила женщина, внезапно насторожившись. — У тебя горячий взгляд, Аэйт, у тебя теплое дыхание. Ты не похож на…

— Я сам еще толком не знаю, кто я такой, госпожа.

Женщина вздохнула.

— Лучше уходи отсюда, Аэйт. У тебя такой молодой голос… Ради твоей жизни, уходи. Не пытайся освободить меня. Ты погибнешь. Эти мечи тебя убьют.

— Почему?

— Имд замкнула свой мир, вонзив в землю восемь клинков. Отсюда нет выхода. Если ты коснешься мечей, ты погибнешь.

— Я не знаю вашего имени, госпожа, — начал Аэйт. — Я слишком молод, чтобы задавать вопросы…

— У тебя речь воина, — сказала женщина.

— Я всего лишь тень, — честно сознался Аэйт.

Связанная женщина тихонько рассмеялась.

— Ты давно уже не тень, Аэйт, сын Арванда. Видишь, я узнала тебя. А ты? Ты узнаешь меня?

Она шевельнулась в своих путах, словно хотела шагнуть к нему навстречу, но мечи обступили ее еще теснее.

— Нет, госпожа, — ответил Аэйт. — Но кем бы вы ни были, я попробую вам помочь.

Он подошел ближе. Теперь ему была видна каждая капля росы на ее бледной коже, на пышных волосах, каждая складка смятых кружев на груди, каждая ворсинка бархатного корсажа.

Он поднял руку и коснулся первого меча. Рукоять показалась ему ледяной.

— Флидас, — сказала женщина. Меч отозвался на свое имя, застонав в руке Аэйта. — Она рождена предать воина в первом же бою.

Очень медленно Аэйт вытащил Флидас из земли, держа рукоять правой рукой и проводя по клинку левой, с крестом. Меч покрылся пятнами крови, потом почернел. Аэйт бросил его в синие цветы, и мертвый металл рассыпался прахом.

Мечи шевельнулись, ощутив приближение своей гибели.

— Теперь Фейдельм, — сказала женщина. — Прекрасная Трижды.

По белому клинку одного из мечей пробежала алая искра, словно Фейдельм покраснела, услышав, как ее называют. Аэйт коснулся ее и едва не отдернул руку: рукоять была горячей. Фейдельм пронзительно вскрикнула, когда он рывком выдернул ее из земли.

Пленница затрепетала, откинув назад голову.

— Фидхелл, — назвала она третье имя.

Теперь Аэйт уже не понимал, как эти восемь мечей могли поначалу показаться ему одинаковыми. Словно восемь человек, они были очень разными, эти восемь белых горящих мечей с лиловой эмалью на рукоятях.

Фидхелл безмолвно ушел в землю. Ломая ногти, Аэйт вытаскивал его из сплетения трав. Меч отчаянно сопротивлялся. Аэйт встал на колени, расставив их пошире, и изо всех сил потянул рукоять обеими руками, держа ладонь левой поверх правой, чтобы случайно не коснуться рукояти крестом. Несколько минут прошло в мучительной борьбе, прежде чем Фидхелл сдался с коротким гортанным криком, словно выругавшись.

Аэйт поднял голову. Пот заливал его глаза.

Пленница молчала.

— Госпожа, — хрипло сказал Аэйт, — кто следующий?

Мечи сдвинулись ближе к женщине. Один из них полоснул ее по колену. На светлом лиловом платье проступила кровь.

Аэйт больше не колебался. Он схватил этот меч и выдернул его так поспешно, что порезался сам. Тихий женский голос жалобно простонал — «а-а…» — и задохнулся, когда разрыв-трава уничтожила белый клинок.

Пленница перевела дыхание.

— Фатах, — сказала она сквозь зубы. — Подлая, коварная. Она всегда нападает из-за угла.

— Кто теперь? — спросил Аэйт, слизывая кровь с пореза на руке.

Связанная женщина помедлила, и на ее лице показалось торжествующее выражение.

— Да, ты сможешь это сделать, младший сын Арванда, — проговорила она. — Ты сможешь. — И выкрикнула: — Скатах!

В тот же миг ей отозвался такой же мстительный вскрик, и два пронзительных женских голоса слились в один. У Аэйта зазвенело в ушах.

Скатах не давалась. Она то уходила в землю, то уклонялась, то грозила Аэйту, склоняясь в его сторону.

Внезапно она вырвалась, поднялась в воздух и направила острие ему в лицо. Аэйт поднял левую руку. Зашипев, Скатах ударилась в центр креста и с тихим шорохом стала осыпаться в траву. Рукоять упала рядом горсткой пепла.

— Скатах, ведьма, — пробормотала женщина, содрогаясь.

Аэйт провел рукой по лицу, оставляя на лбу пятна крови и грязи.

— Близнецы, — сказала женщина. — Самайн и Фолломайн. Вот они, справа и слева. Я не могу увидеть их, но чувствую их злобу. Когда-то они горели в руках героев, рожденных, как и они, в один час…

Аэйт вскинул руки и схватил два меча одновременно. Он уже не боялся по ошибке взять не тот меч, потому что больше не видел в этих мечах оружия. Теперь он ясно различал лица — бородатые мужские лица, загорелые, черноглазые, очень похожие друг на друга. Близнецы.

С диким боевым кличем Самайн и Фолломайн вылетели из земли и ударились друг о друга над головой Аэйта. Послышался оглушительный треск, крики, проклятия. И внезапно стало очень тихо.

И в этой тишине, медленно, как хлопья снега в безветренный день, осыпалась мертвая ржавчина. Когда это падение прекратилось, Аэйт не сразу опустил руки. Он постоял еще несколько секунд, не в силах двинуться. Потом отбросил в траву рукояти — одну направо, другую налево — и засмеялся.

Оставался всего лишь один, последний меч.

Самый легкий и тонкий.

Аэйт уже видел почти детское лицо очень юной девушки, бледное, порочное. Жестокость таилась в изгибе пухлого алого рта. Аэйт почувствовал яростное желание схватить ее, сломать, уничтожить. Меч жался к ногам пленницы, пытаясь зарыться в складки ее одежды.

Смеясь, Аэйт протянул к нему руку.

— Осторожнее! — крикнула пленница. — Это самая сильная, самая страшная…

Она не успела договорить.

Меч в руке Аэйта взвизгнул и запылал ослепительным белым огнем. Аэйт не ощущал его тяжести. Оружие казалось невесомым. Волны злобного торжества исходили от горящего клинка.

— Асса, — выкрикнула пленница, и имя свистнуло, как летящая стрела. — Асса-легкая, Асса-светлая, Асса-смерть… О Аэйт, не нужно было брать ее в руки…

Сталь исчезла. Вместо нее из рукояти изливался поток пламени. Аэйт поднял руку с мечом вверх, как факел. Если теперь он бросит меч — Асса вырвется на свободу, она спалит его, убьет женщину.

Он сжал в кулак левую руку. Ладонь с крестом. Ладонь, которая разрушила замок Торфинна.

Истинный замок был из железа.

Если это так, значит… Это значит, что истинный меч выкован из стали. Не надо бояться, сказал себе Аэйт.

Он глубоко вздохнул и погрузил левую руку в белое пламя. Страшная боль пронзила его, и он закричал низким, хриплым голосом.

Асса визжала, разбрызгивая искры белого света, которые падали в траву и гасли. Потом раздался тонкий свист, у Аэйта заложило уши — и все было кончено.

Всхлипнув, Аэйт отбросил рукоять и закрыл лицо руками. На левой вздулись пузыри от ожогов. У него подкашивались ноги, он дрожал всем телом.

Освобожденная женщина засмеялась. Роса заискрилась в ее волосах, точно на них была сетка, усыпанная крошечными самоцветами. Отняв руки от лица, Аэйт неподвижно смотрел на нее, и рот у него слегка приоткрылся. Медленно, медленно, все еще смеясь, она опустилась на колени и откинулась на спину. Солнечный свет, пробившись сквозь туман, отразился от водной глади.

Женщина исчезла.

Аэйт стоял на берегу полноводной реки, которая, капризно петляя, уходила к горизонту, пронося свои чистые воды мимо зеленых холмов и желтых песков. Полуденное солнце горело над ней, дробясь в мелких волнах.

Аэйт наклонился и поднял веревку, которой была связана пленница. С секунду он смотрел на нее, потом выбросил.

— Элизабет! — крикнул он.

Тихий смех донесся до него и тут же смолк, заглушенный плеском воды.

Инген ворвался в дом вождя.

Фарзой медленно поднялся с лавки. Но Инген не дал ему произнести ни слова.

— Они идут! — сказал он.

И столько тревоги было в его голосе, что свой гнев на непочтительное поведение молодого воина Фарзой отодвинул в сторону, как женщина откладывает пяльцы с рукоделием, чтобы заняться этим в свободную минутку. И потому, вместо того, чтобы вспылить, он просто спросил:

— Кто идет, Инген?

— Двое. Один держит щит на копье. Второй безоружен. Он крикнул, что хочет говорить с тобой.

Старый вождь словно опять услышал голос Асантао: «Тебе нужен мир любой ценой. Мир, Фарзой!»

— Я иду, — сказал он.

Сначала ему показалось, что зумпфы пришли договариваться о выкупе пленного, потому что один — тот, что был безоружен, — носил косы. Но потом Фарзой понял, что это женщина. Тонкая, печальная, с длинными волосами странного серебряного цвета.

Рядом с ней стоял невысокий, очень широкоплечий мужчина с короткой светлой бородой. Он действительно держал щит, перевернутый тыльной стороной наружу. Потемневшие от пота кожаные ремни болтались в воздухе, над верхним вырезом щита были видны старые пятна крови.

— Я Фарзой, сын Фарсана, — сказал вождь, хмурясь. — Что вам нужно на моей земле? Вы еще не завоевали ее, а уже топчете.

— Вот Фейнне, жена вождя, — сказал Эоган. — Я сопровождаю ее.

Фарзой покраснел от гнева. Шрам на его лице налился кровью.

— Я не стану вести переговоров с женщиной. Вы пришли сюда как победители. Ваше презрение дошло уже до того, что вы вынуждаете меня отвечать жене вождя. Где же сам вождь? Где он, ваш хваленый Эохайд? Почему не пришел?

— Я здесь, — неожиданно прозвучал негромкий голос, и буквально из пустоты выступил тот, о ком они говорили.

Фарзой вздрогнул. Ни один зумпф, даже колдун, не умел растворяться среди деревьев и мхов. Это умение было дано только его народу, и поэтому вождь даже не пытался разглядеть, не прячется ли кто-нибудь поблизости. Он заранее знал, что это невозможно.

И вот невозможное произошло. Из тени листвы выступил его враг. Эохайд, о котором говорят, что его родила сама Элизабет, когда горячий меч Илгайрэх коснулся ее прибрежных вод. И он был в точности таким, как описывал его Эйте: стройным и сильным, с блестящей волчьей шкурой на плечах. Щита он не носил. Два меча, короткий и длинный, висели на его поясе. Фарзой с содроганием увидел рукоять в виде головы и разведенных в стороны рук Хозяина Подземного Огня.

Стриженые белые волосы Эохайда торчали из-под кожаного шлема, укрепленного медными пластинами. Шлем оставлял открытой только нижнюю часть лица. Подбородок защищала еще одна медная пластина.

Фарзой поймал себя на том, что не сводит глаз с этого прямого жесткого рта, точно ждет, какие слова слетят с губ его врага.

Губы шевельнулись, и Эохайд сказал:

— Я хочу говорить с тобой, Фарзой. Я хочу говорить с твоим народом.

Фарзой сделал движение, и Эохайд быстро добавил, как будто угадав, о чем думает вождь:

— Не отказывайся. Впереди зима, и вам нужен мир.

Дрожа от унижения, Фарзой кивнул и отступил.

— Иди за мной, сын реки, — сказал он. — И эти двое пусть тоже идут с тобой. Наслаждайтесь зрелищем своих побед над нами.

Он резко повернулся и зашагал по улице к деревенской площади. Трое шли за ним. Фарзой неожиданно подумал о том, что на месте Эохайда он бы сейчас убил своего соперника ударом в спину. И он почти хотел, чтобы Эохайд избавил его от позора. Но знал почему-то, что Эохайд никогда так не поступит, и за это ненавидел его еще больше.

Наконец Фарзой остановился перед большим котлом, сваренным из наконечников стрел и копий, и начал бить в него рукоятью меча.

Медленно стали собираться на зов растревоженной меди жители деревни. Один за другим подходили они к вождю, так что, в конце концов, трое пришельцев остались стоять перед большой толпой. Они видели хмурые лица воинов и испуганные глаза женщин. Многие были безоружны, потому что Эохайд распорядился отбирать оружие у побежденных, но по возможности не убивать их. И о том, что таков был приказ самого Эохайда, здесь знали. Холодное великодушие этого человека оскорбляло их куда страшнее, чем жестокость его предшественника.

Все они уже начали голодать, потому что он лишил их хлеба.

Толпа колыхнулась, пропуская вперед невысокую женщину. Она подошла к вождю и заняла место по правую руку от него. На ней было длинное белое платье с бахромой и серебряными подвесками, звеневшими при каждом ее движении. Три солнечных знака сверкали на ее головной повязке — у висков заходящее и восходящее, на лбу полуденное.

Под пристальным взглядом Асантао Эохайд вдруг переступил с ноги на ногу и опустил голову, а затем вновь выпрямился.

В наступившей тишине Фарзой указал на него рукой.

— Вот Эохайд, сын реки, — заговорил он, обращаясь к молчаливой толпе. — С ним его жена Фейнне, бывшая некогда женой Гатала; его меч Илгайрэх, который некогда принадлежал Гаталу. Он пришел говорить с нами о победах Гатала, которыми хочет воспользоваться.

Морасты молчали.

Фарзой пристально вглядывался в лицо своего врага, наполовину скрытого шлемом. Он ожидал, что Эохайд, услышав оскорбление, вспыхнет от гнева, и тогда с ним будет легко справиться. Но Эохайд был невозмутим, как скала.

— Я пришел предложить вам мир, — сказал он, — и обсудить его условия.

— Побежденные не выбирают, — сказал Фарзой, вскинув голову.

— Я хочу заключить союз, — сказал Эохайд.

— Я заключу мир только после того, как последний зумпф покинет соляное озеро, — упрямо сказал Фарзой и сразу же вспомнил о том, что Асантао стоит рядом.

Эохайд ответил:

— Мой народ не согласится на это. Почему бы тебе не подумать о другом, Фарзой? Когда-то наши племена были одним народом. Я хочу вернуть это время.

Фарзой отшатнулся, не веря своим ушам.

— Ты предлагаешь нам соединиться с такими, как вы? Светлому народу морастов слиться с вашим проклятым племенем? Вы — жестокие, грязные варвары…

— Побежденные, как я погляжу, если и не выбирают, то выражения, — произнес Эохайд. — Я пришел к тебе со своей женой. Я думал, ты увидишь в этом знак доверия. Однако если дело дойдет до того, что мне придется защищать госпожу Фейнне, то можешь быть уверен: я сумею это сделать.

Фарзой остановил его, подняв руку.

— Довольно. Я прошу простить слова, сказанные в гневе.

Эохайд склонил голову в знак того, что принимает извинение, и этот жест неожиданно показался Фарзою знакомым.

Но тут заговорил Эоган.

— Поначалу заключим союз, поделим земли вокруг соляного озера, обменяемся пленными.

— Вы вернете пленных? — недоверчиво переспросил Фарзой. Толпа загудела и тут же стихла, чтобы услышать, каким будет ответ.

— Да, — подтвердил Эохайд. — Всех, кроме тех женщин, которые успели родить детей нашим воинам.

— Это разумно, — сказала Асантао, и подвески, свисавшие с ее головной повязки, тихонько запели.

— Но что вы хотите получить от нас? — спросил Фарзой. Условия мира казались ему подозрительно мягкими.

— Нетрудно догадаться. — Эохайд усмехнулся. — Я хочу объединить оба племени под своей рукой. Если наш союз окажется прочным, это произойдет само собой — рано или поздно.

— Я не склонюсь перед тобой, сын реки, — проговорил Фарзой.

Асантао шевельнулась за его спиной, но ее вмешательства не потребовалось. Эохайд проглотил второе оскорбление с тем же безразличием, что и первое. И в этом равнодушии было нечто худшее, чем гнев и угрозы.

— Ты не вечен, Фарзой, и уже не молод, — спокойно вымолвил Эохайд. — И у тебя нет сына. Я знаю об этом.

Фарзой побледнел.

— Твоя жена тоже не на сносях, — сказал он. — Да и ты не бессмертен, хотя передо мной ты еще молокосос, Эохайд— найденыш.

Теперь в толпе затаили дыхание. Асантао метнула взгляд на женщину с серебряными волосами. Та слегка покраснела. Эохайд прикусил губу и помолчал чуть-чуть, но когда он снова заговорил, его голос звучал все так же спокойно:

— Я предложил тебе мир. Спроси своих богов и свой народ, Фарзой, сын Фарсана. Пусть они подскажут тебе правильное решение. Я вернусь за ответом через пять дней.

Все трое повернулись и пошли прочь.

Никто в толпе не проронил ни звука и не шелохнулся. Фарзой провожал их горящими глазами.

Через несколько минут они услышали, как кто-то бежит за ними следом. Эохайд мгновенно обнажил оба меча и повернулся, закрывая собой Эогана и Фейнне. Но в этом не было необходимости. Их догоняла женщина. Путаясь в длинной юбке, поверх которой был повязан вышитый фартук, она спешила изо всех сил.

В десяти шагах от Эохайда она остановилась. Она задыхалась. Они терпеливо ждали, пока она сможет говорить. Наконец она сказала:

— Простите мою неучтивость. Я знаю, что не должна этого делать… Но вы сказали, что вернете пленных. Скажите еще раз: вы действительно вернете пленных?

Она все время оглядывалась, не идет ли Фарзой, чтобы отогнать ее и не позволить ей выслушать ответ.

— Мой старший сын, — пробормотала женщина извиняющимся голосом, — он у вас с весны… Он еще мальчик…

Женщина заплакала.

— Не надо плакать, — сказал Эоган. — Мы вернем всех, как обещали.

Женщина подняла глаза, в которых дрожали слезы, и он увидел, как она похорошела. Ей не было еще и сорока. На мгновение Эоган вспомнил мать Фейнне, вторую жену своего отца. Всю жизнь он завидовал сестре, которая называла ее матерью. Сам Эоган, хмурый, драчливый подросток, упорно обращался к ней по имени.

— Пусть боги морского берега благословят вашу доброту, — тихо сказала женщина. — Мое имя Эсфанд, и я навсегда в долгу перед вами.

Эоган вздрогнул и сжал губы, словно боясь, что с них слетит какое-нибудь неосторожное слово, а потом резко повернулся и пошел прочь. Эсфанд смотрела ему в спину, и ее благодарный взгляд жег его, словно огнем.

Только в своем лагере Мела снял шлем и тряхнул короткими волосами.

— Как ты думаешь, — спросил он Эогана, — Фарзой узнал меня?

— Вряд ли, — ответил Эоган. — Мне показалось, что он не так уж проницателен.

— Он примет наши условия?

— Я думаю, ты знаешь своего вождя лучше, чем я, Мела.

— Когда мы расставались, он был гордым и недоверчивым, — задумчиво сказал Мела. — С тех пор многое переменилось. Может быть, наши победы сломили его гордость, но они же увеличили его недоверчивость во много раз.

— Поживем — увидим, — сказал на это Эоган. Он все еще думал о женщине по имени Эсфанд.

Фейнне почти сразу ушла в свою палатку. Мела проводил ее взглядом, но она даже не посмотрела в его сторону.

— Госпожа Фейнне презирает меня по-прежнему, Эоган, — тихо сказал он кузнецу, который тем временем разводил огонь.

В лагере уже повсюду горели костры. Ночи становились холодными.

Эоган поднял голову.

— Садись, Мела. Фейнне всего лишь женщина. Ее имя означает «Подруга Воинов». Будь с ней ласков и терпелив, и со временем она полюбит тебя.

Мела сел к костру, вытянул ноги в сапогах.

— Возьми плащ, — сказал Эоган.

— Спасибо.

Мела закутался в широкий черный плащ с капюшоном и замер, глядя в огонь.