Возвращение в Ахен Хаецкая Елена

Пузан побагровел от смущения. Аэйт усмехнулся и тут же поморщился: болели рассеченные камнем губы.

— Почему ты один? — спросил Синяка. — Где Мела?

Аэйт вздрогнул.

— Что мучаете парня? — вступился Пузан. — Он вон еле живой, в чем только душа держится… Дали бы хоть дух перевести…

Синяка замолчал. Аэйт потрогал ссадину на левой щеке и тихонько сказал:

— Я не знаю, где сейчас Мела, Синяк. Я его оставил на берегу реки, потому что…

— Когда ты его оставлял, он был жив? — Вопрос прозвучал спокойно.

— Да…

Казалось, такой ответ полностью удовлетворил Синяку и, не задерживаясь больше на этой теме, он без перерыва перешел к следующей:

— Где Вальхейм?

Аэйт заплакал. Слезы больно разъедали ранку на щеке, и он был даже рад этому. Синяка сидел неподвижно и смотрел на него усталым взглядом.

Синяка хорошо понимал, что означают эти слезы, но не испытывал ничего, кроме странного удовлетворения. Все правильно, думал он, слушая, как тихо всхлипывает Аэйт, и не отвечая на взгляды расстроенного великана. Он надеялся еще раз увидеть капитана, но в этом ему было отказано. Неведомая сила, которая бросила его в эту мясорубку под названием «жизнь», сейчас отнимала у него одну радость за другой.

«Он одинок, устал и скоро его не будет…»

«Как я умру, Асантао?»

«Я не могу увидеть твою смерть. Я просто вижу мир без тебя».

Аэйт плакал, и Синяка завидовал ему. Наконец он вздохнул и заставил себя сказать:

— Не плачь, Аэйт. Это все уже не имеет значения.

И маленькое измученное существо прижалось к нему благодарно, и тогда Синяка провел рукой по грязным белым волосам.

— Не плачь, — повторил он.

Пузан, ворча себе под нос, прикатил бочку, в которой собирался заквасить на зиму капусту, и с плеском вылил в нее ведро горячей воды.

— Ингольв тосковал по Ахену… — сказал Аэйт. — Синяка, откуда он тебя знает? Когда я назвал твое имя, он весь побелел. Кто он такой?

— Просто человек, — сказал Синяка. И нехотя пояснил: — Когда— то он был моим командиром. Много лет назад. Когда Завоеватели подошли к городу, доблестное командование послало на смерть пятьдесят человек. Мы защищали форт, прикрывая отступление основных частей. Нас осталось тогда двое — Вальхейм и я…

— Я видел форт, — сказал Аэйт. — А это было страшно?

Синяка посмотрел на него долгим взглядом, и Аэйту показалось, что на него повеяло холодом, точно распахнулась дверь по ту сторону земного бытия.

— Не помню, — сказал, наконец, Синяка.

Аэйт поежился. Синяка заметил это и улыбнулся. От его улыбки проницательного Пузана мороз пробрал по коже. Он в сердцах плюхнул в бочку еще одно ведро воды, стараясь произвести как можно больше шума.

Аэйт спросил:

— Как Ингольв оказался в Кочующем Замке?

— А… — Синяка снова улыбнулся. — Очень просто. Торфинн спас ему жизнь. С причудами был старик…

— Да уж… — буркнул Пузан.

Синяка спросил:

— Как погиб Вальхейм?

— Его убил Косматый Бьярни, — ответил Аэйт.

Наступило долгое молчание. Потом Синяка проговорил, очень спокойно, почти равнодушно:

— Значит, Бьярни все-таки добился своего…

И неожиданно для Аэйта усмехнулся.

— Ты чего? — прошептал Аэйт. Он снова испугался, и Синяка опять погладил его по волосам.

— Не бойся, Аэйт.

— Ну вот что, — вмешался Пузан, — иди-ка сюда, конопатое чудище. Раздевайся.

Хозяйской рукой он подхватил мальчика, стянул с него грязную, окровавленную одежду и окинул тощее тело неодобрительным взором, как бы оценивая, сколько же еды предстоит вложить в это несовершенное творение Хорса, прежде чем на него можно будет смотреть без отвращения. Аэйт переминался с ноги на ногу.

— Лезь в бочку, — распорядился Пузан. — Ей все равно разбухать. Вон как рассохлась… Заодно грязь смоешь.

Бочка стояла в луже и курилась паром. Недолго думая, Пузан засунул туда голого Аэйта, и мальчик зашипел от боли, когда горячая вода коснулась ссадин и царапин. Пузан принялся энергично тереть его пучком травы.

Умытый, завернутый в одеяло, сытый, Аэйт заснул на солнце и не заметил, как его перенесли в дом и уложили на сундук. Синяка снова забрался с ногами на подоконник.

Прибирая одежду Аэйта и немытую посуду, Пузан ворчал:

— Поели бы, господин Синяка.

— Я не голоден.

— Так я и поверил! — взорвался Пузан и сердито грохнул мисками. — Еду бережете, что ли? Что ее беречь-то? Еще осень вся впереди. Вон, от вас уже одна тень осталась. Насквозь скоро будет видно.

— Спасибо, Пузан. Я просто не хочу.

— Будет вам изводиться, — сказал великан.

Синяка не ответил, и Пузан ушел к заливу — стирать и мыть посуду. Синяка забыл о нем в ту же секунду, как захлопнулась дверь. Он смотрел на спящего. Бледная детская физиономия Аэйта, распухшая от слез, в ссадинах, царапинах, меньше всего была похожа на грозный лик судьбы.

Синяка знал, конечно, что вся эта безоблачная жизнь на Пузановой сопке — только отсрочка перед тем, как принять то самое, единственное решение. А в том, что однажды он столкнется со своей судьбой вот так, напрямую, он не сомневался. Но никогда не думал, что она явится к нему в облике голодного ребенка, который доверчиво придет к нему в дом и уснет, ни о чем не подозревая.

«Будет слишком поздно, когда ты поймешь, что такое — спасти Ахен. Такие, как ты, идут по своему пути до конца».

В хибаре было совсем тихо. Еле слышно посапывал на сундуке Аэйт, и за окном плескали волны. И если прислушаться, то можно было уловить, как Пузан яростно начищает песком котел.

«Даже обреченному дается последняя надежда».

Вранье, устало подумал Синяка и слез с подоконника.

Ветер свистел над Пузановой сопкой. В окне стояла ночь. Белые ситцевые занавески, сдвинутые в сторону, налились синевой. Огонек маленькой свечки, оплывавшей на подоконнике, вздрагивал и моргал. В углу, на вытертой козьей шкуре, мирно спал Пузан.

Сидя на сундуке, напротив Синяки, Аэйт тихо, чтобы не потревожить великаньего сна, рассказывал о скальном народце, о гибели Торфинна и Кочующего Замка, о тролльше Имд и Косматом Бьярни.

Синяка слушал внимательно, не перебивая, и вертел при этом в пальцах пустую катушку из-под ниток. Иногда он через силу улыбался — в тех местах истории, которые, по мнению рассказчика, должны были показаться ему смешными. Всякий раз от этой улыбки Аэйту становилось не по себе. В поведении Синяки ему постоянно чудилась странная отрешенность, как будто все случившееся уже не имело никакого значения.

Аэйт протянул руку к огоньку свечи, и его пальцы окрасились алым. На мгновение он увлекся, а когда вновь повернулся к своему собеседнику и открыл уже было рот, чтобы продолжать, наткнулся на неподвижный взгляд ярко-синих, горящих в темноте глаз. Они казались больше, чем обычно, потому что в них стояли слезы.

Аэйт запнулся на полуслове, и в хибарке наступила мертвая тишина. Страшные глаза пылали во мраке, и Аэйт хотел бы убежать от них, но не мог даже пошевелиться. И когда с ним заговорил спокойный, ровный голос, он тоже показался пугающе чужим.

— Подойди ближе, — сказал Синяка.

Темное, стиснутое стенами жилище скрипело под порывами ночного ветра, и Аэйту ничего так не хотелось, как бежать отсюда в приветливую ночь, к лесам, подальше от этих широко раскрытых, светящихся синих глаз.

— Пожалуйста, подойди ко мне, — повторил Синяка. Он видел, что Аэйт испуган.

Аэйт послушно подошел.

— Не уходи, Аэйт, — попросил тихий, очень мягкий голос. — Ведь ты хочешь уйти?

— Да, — вырвалось у него. Он с надеждой посмотрел на Синяку и увидел, что синий свет в глазах чародея медленно гаснет.

— Я боюсь оставаться один, — сказал Синяка. — Пожалуйста, останься. Побудь со мной, Аэйт. Только одну ночь.

Аэйт молчал.

Синяка медленно пронес руку над пламенем свечи. Огонь прошел сквозь нее, как сквозь воздух, даже не поколебавшись. Смуглые тонкие пальцы засветились.

— Только одну ночь, — повторил Синяка. — Завтра утром все уже будет иначе.

— Хорошо, — прошептал Аэйт, не в силах оторвать взгляд от этих пылающих рук.

Синяка тоже неподвижно смотрел на огонь. В ночном мраке красноватым пламенем была озарена только левая сторона его лица с острыми скулами и вьющаяся прядь на виске.

— Хорошо, что это ты, Аэйт, — проговорил Синяка. Он встретился с мальчиком глазами, и Аэйт заставил себя улыбнуться.

— Черный Торфинн говорил, что у меня не может быть друзей,

— сказал Синяка.

— Он ошибался, — откликнулся Аэйт. — Клянусь тебе Оком Хоса, Синяка, старик ошибался.

(И далеко на бескрайних болотах, в деревушке, затерянной на реке Элизабет, гневно вспыхнул алым Золотой Лось).

Синяка поднес руку к лицу. Сквозь растопыренные алые пальцы проглянул пылающий синий глаз, потом все опять погасло, и в темноте синякин голос тихо спросил:

— И ты больше не боишься меня?

Аэйт перевел дыхание.

— Нет, — сказал он. — Почему я должен тебя бояться?

— Сила сжигает меня, — отозвался голос. — Она гораздо больше, чем я могу вынести… — Синяка поднял голову и совсем другим тоном сказал: — Садись, Аэйт. Ты устал сегодня. Не обязательно стоять в моем присутствии.

Аэйт пристроился рядом, и Синяка почувствовал, что мальчик дрожит. Он коснулся рукой белых волос, как дотронулся бы до головы испуганного животного.

— Расскажи о себе, — сказал Аэйт. — Кто ты, Синяка?

— Разве ты этого не знаешь?

Аэйт немного подумал и помотал головой.

— Я знаю, что ты — тот, кто без имени, — сказал он, — но это все равно, что не знать ничего. Как ты жил все эти годы? Почему Черный Торфинн так боялся тебя?.. По-моему, это куда важнее.

В темноте Синяка улыбнулся. Аэйт слышал это по голосу, когда он заговорил.

— Я последний в роду великих магов. Прежде чем исчезнуть, мои родные вложили в меня все свои силы, знания, всю власть, накопленную за долгие столетия.

— А куда они исчезли? — спросил Аэйт, не зная, что повторяет вопрос, заданный самим Синякой много лет назад.

И Синяка, усмехнувшись, повторил тот ответ, который некогда услышал.

— Не знаю, — сказал он. — Просто исчезли.

Он замолчал, и стало слышно, как за окном волны с шумом проволокли по берегу крупную гальку. Аэйт начал уже жалеть, что перебил Синяку. Но молчание не затянулось.

— От всего, что мои родные сделали со мной, я и стал таким уродом, — просто добавил Синяка.

Но он вовсе не был уродом, этот стройный, смуглый человек с грустными глазами, и Аэйт хотел сказать ему об этом. Но Синяка не дал своему собеседнику вставить ни слова.

— У них не было времени, — продолжал он. — Они очень торопились. Я слишком поздно появился на свет. Мне было три года, когда я остался один.

— Откуда ты знаешь все это?

— А… — Синяка непонятно усмехнулся. — От нашего общего друга, которого ты так решительно превратил в кучку ржавых хлопьев, маленький Аэйт. Я встретил Торфинна из Кочующего Замка на этих болотах много лет назад. Еще в те дни, когда был человеком. — Он выговорил это равнодушно, словно о постороннем, и вздохнул. — Торфинн многое тогда рассказал мне. Я рожден для того, чтобы спасти Ахен, — так он сказал. Но ни словом не обмолвился, что я должен для этого сделать. — Вдруг Синяка горько засмеялся. — Я воевал за Ахен и едва было не дал себя пристрелить в форте. А когда зимой начался мятеж, Вальхейм ушел на улицы, и я пошел вместе с ним. Он знал, что это бесполезно, и я тоже это знал, но думал: вдруг мое присутствие им поможет? В результате нас опять чуть не убили. Теперь-то я понимаю, чего ради Торфинн так обо мне заботился. Ну а тогда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, Аэйт, и я был глупее тебя ровно в два раза. А может, и в три. Едва очухавшись после побоев, я тут же решил, что все Зло в городе — от Косматого Бьярни. И я застрелил его, точно раздавил нечистое насекомое. И Зло бродило по берегам Элизабет еще столетие…

Синие глаза опять ярко разгорелись в темноте.

— И я убежал от Ахена, потому что не знал, что должен делать. И еще потому, что боялся…

— И теперь не знаешь?

Аэйт спросил это очень осторожно и вдруг вспомнил Ран в мутной воде ахенского порта.

— А теперь знаю, — сказал Синяка. — Есть только одна возможность спасти Ахен. Для этого я и был рожден.

— Какая?

— Другой вариант прошлого.

— Как это — другой вариант?

Синяка задумчиво покусал ноготь большого пальца.

— Как тебе объяснить, Аэйт?.. Будущее, как правило, существует в бесчисленных вариантах. Никогда нельзя заранее определить, какой именно из этих вариантов воплотится. Здесь все зависит от свободного выбора каждого из нас. Но когда будущее уже воплотилось и стало прошлым, тут уже никто ничего поделать не может. Прошлое ни от кого не зависит. Оно есть — и хоть ты тут убейся.

Аэйт слушал и не понимал.

— Но какие же могут быть варианты, если это так?

— Это так, — сказал Синяка, — для всех, кроме меня. Не забывай, Аэйт, кто я такой. Я МОГУ ВСЕ. Вот что самое чудовищное.

— Почему?

Синяка словно не слышал вопроса.

— Да, я могу все, — медленно повторил он. — Я могу вернуть время назад и создать иной вариант прошлого. Люди, которые погибли на той войне, останутся живы. Я могу повернуть вспять этот поток и заставить корабли Завоевателей пройти мимо. Другого спасения для Ахена не существует.

— Что? — вскрикнул Аэйт.

— Завоевания не было, — сказал Синяка. — Корабли ушли в другие миры. Ахен остался вольным городом, и чужие руки не разорили его…

— Так это же… Это прекрасно! — не выдержал Аэйт. Теперь он понимал, почему Синяка сказал, что смерть Вальхейма не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения. Погибшие не погибнут, если прошлое станет другим. Сгусток Зла не повиснет над городом, колокола не упадут с колоколен, и стены будут стоять вечно.

Когда-нибудь Ахен встанет перед Аэйтом в синеватой дымке залива как награда после долгого пути, и ему не будет душно среди белых башен и домов с высокими черепичными крышами…

— Да, — согласился Синяка. — Это прекрасно. Вольный город — без Завоевания, без войны, без разрушений. И без…

Он замолчал. От дурного предчувствия Аэйт сжался.

— Что? Что ты хотел сказать?

Синяка молчал. Огонек свечки затрещал и погас, но почему-то в хибарке не стало темнее.

— Что ты хотел сказать, Синяка? — настойчиво переспросил Аэйт.

— Я хотел сказать, что в этом варианте прошлого не будет меня.

Аэйт застыл с раскрытым ртом. Прошло несколько секунд, прежде чем он сумел выговорить:

— Но почему?

— Потому что отпадет надобность в моем появлении на свет.

Они замолчали. Потом Аэйт тихо спросил:

— Ты уверен?

— Да, — сказал Синяка. — У меня есть еще одно доказательство.

Аэйт похолодел. Он уже понял.

— Торфинн?..

Юноша скорее уловил, чем увидел утвердительный кивок.

— Мы оба должны исчезнуть из миров Элизабет. Торфинна уже нет…

— Значит, это правда…

— Да, Аэйт.

В отчаянии Аэйт поднес к глазам ладонь с черным крестом.

— Лучше бы ее отрубил Алаг…

Синяка провел по его щеке, вытирая слезы, и жесткие мозоли царапнули по ссадинам на разбитом лице Аэйта.

— Не плачь, — мягко сказал он.

На небе над заливом засветилась тонкая фиолетовая полоска. Наступало утро. Точеный профиль Синяки отчетливо вырисовывался теперь на фоне посветлевшего окна. Аэйт увидел, что яркое синее пламя в глазах чародея угасло, и они стали бесцветными.

«В конце концов, между „уже нет“ и „никогда не было“ разница невелика…»

— Я тебя люблю, Синяка, — сказал Аэйт хрипло. — Свидетель Хорс, я буду тебя помнить.

— Смотри, — сказал Синяка, показывая пальцем в окно.

Сперва Аэйт не понял, на что он показывает, и посмотрел на синякин палец. Поначалу он даже не поверил своим глазам. Палец был белым, почти прозрачным, красноватым на сгибах. Аэйт перевел взгляд на лицо своего друга. Русые волосы, светлее, чем у Вальхейма, падали на бледный, как полотно, лоб.

— Что с тобой? — шепнул Аэйт.

Синяка взглянул на свою руку, заметил белизну кожи и нетерпеливо тряхнул головой.

— Не туда смотришь. Там, за окном…

Аэйт подошел к окну и выглянул.

Первый луч солнца озарил полосатые сине-красно-белые паруса, которые только что показались на горизонте.