Смерть в черной дыре и другие мелкие космические неприятности Тайсон Нил

Глава сорок первая

Священные войны

Каждый раз, когда я читаю публичную лекцию о Вселенной, я стараюсь отвести достаточно времени для вопросов. Как пойдут события, вполне предсказуемо. Первые вопросы относятся непосредственно к лекции. Потом слушатели переходят на особо пикантные космические темы – заговаривают о черных дырах, квазарах, Большом Взрыве. Если у меня хватает времени, чтобы ответить на все вопросы и если дело происходит в Америке, в конце концов речь заходит о Боге. Чаще всего меня спрашивают: «Верят ли ученые в Бога? А вы верите в Бога? Если изучаешь астрофизику, как это влияет на религиозность – укрепляешься в вере или наоборот?»

Издатели давно разобрались, что упоминание Бога приносит много денег, особенно если автор – ученый и в названии книги прямо противопоставлены темы науки и религии. Читателям такие книги по душе – это, например, «Бог и астрономы» Роберта Ястрова (Robert Jastrow, «God and the Astronomers»), «Частица Бога» Леона М. Ледермана (Leon M. Lederman, «The God Particle»), «Физика бессмертия. Современная космология, Бог и воскрешение из мертвых» Фрэнка Дж. Типлера (Frank J. Tipler, «The Physics of Immortality: Modern Cosmology, God, and the Resurrection of the Dead») и две работы Пола Дэвиса – «Бог и новая физика» и «Разум Бога» (Paul Davies, «God and the New Physics», «The Mind of God»). Все эти авторы – признанные ученые, физики или астрофизики, и хотя книги их не религиозного содержания, они подталкивают читателя к тому, чтобы при разговоре об астрофизике упоминать Бога. Даже покойный Стивен Дж. Гулд, «бульдог Дарвина» и ярый агностик, и тот поучаствовал в этом параде названий – у него есть книга «Твердыня вечная. Наука, религия и полнота жизни» (Stephen Jay Gould, «Rock of Ages: Science and Religion in the Fullness of Life»).

Финансовый успех этих печатных трудов показывает, что американское общество готово вознаграждать деньгами всякого, кто, будучи ученым, открыто говорит о Боге.

После выхода в свет «Физики бессмертия», где говорится о том, позволяют ли законы физики вам и вашей душе существовать сколько-нибудь долго после того, как вы покинете этот мир, Типлер во время рекламного турне выступил во многих протестантских общинах, и ему щедро за это платили. Это прибыльное направление особенно процветает в последние годы стараниями сэра Джона Темплтона, состоятельного основателя Инвестиционного фонда Темплтона, цель которого – добиться мира и гармонии в отношениях науки с религией. Фонд Темплтона не только финансирует семинары и конференции по соответствующей тематике, но и разыскивает плодовитых ученых, которые публикуют работы с религиозным уклоном, дабы наградить их ежегодной премией – между прочим, ее сумма больше Нобелевской.

Расставим все точки над «i». У науки и религии в их нынешнем виде нет ничего общего. Как подробно доказано в монографии XIX века «История войны науки с теологией в христианстве», принадлежащей перу историка Эндрю Д. Уайта, одно время бывшего президентом Корнельского университета (Andrew D. White, «A History of the Warfare of Science with Theology in Christendom»), на протяжении всей истории наука и религия пребывали в состоянии вражды и соперничества, и все зависело от того, кто из них в данный момент обладает большей властью над обществом. Заявления науки основываются на экспериментальной проверке и подтверждении, а заявления религии – на вере. Примирить эти подходы к познанию в принципе невозможно, вот почему каждый раз, когда сталкиваются представители этих лагерей, дебаты могут тянуться вечно. Впрочем, как при переговорах об освобождении заложников, лучше всего, наверное, постараться, чтобы обе стороны были поглощены разговорами друг с дружкой.

Раскол произошел отнюдь не потому, что никто раньше не пытался примирить враждующие стороны. Величайшие умы – от Клавдия Птолемея, жившего во II веке, до Исаака Ньютона, жившего в веке XVII, не жалели своей невероятной интеллектуальной мощи на то, чтобы вывести природу Вселенной из принципов и утверждений, которые содержатся в священных писаниях. Тот же Ньютон ко времени своей кончины написал о Боге и религии больше слов, чем о физических законах, и в том числе предпринял жалкие попытки понять и предсказать события в мире природы, опираясь на библейскую хронологию. Если бы его труды увенчались успехом, к сегодняшнему дню наука и религия были бы практически неотличимы.

Мой довод очень прост. Я еще ни разу не видел, чтобы предсказание о положении вещей в физическом мире, сделанное на основании того или иного религиозного документа, так или иначе оправдалось. Более того, я могу сделать и более сильное заявление. Каждый раз, когда кто-то пытался дать точное предсказание о положении вещей в физическом мире на основании религиозных документов, попытка с треском проваливалась. Под предсказанием я понимаю конкретное, не проверенное экспериментально утверждение о природных явлениях или о поведении природных объектов, сделанное до того, как событие имеет место.

Если модель описывает что-то уже после того, как это произошло, вместо предсказания получается «послесказание». Послесказания – фундамент большинства мифов о сотворении мира и, разумеется, сказок Киплинга, где даются объяснения задним числом уже известных реалий повседневной жизни. Однако наука – это такой бизнес, где за одно правильное предсказание отсыплют не глядя добрую сотню послесказаний.

Верхние места в топ-параде религиозных предсказаний занимают извечные притязания на то, когда настанет конец света; пока что ни одно из них не оправдалось. Впрочем, это относительно невинные упражнения. Однако бывают и такие предсказания и заявления, которые всерьез тормозят или даже обращают вспять научный прогресс. Вопиющий пример – судебный процесс над Галилеем (я бы проголосовал за него на конкурсе «Процесс тысячелетия»), в ходе которого он показал, что Вселенная фундаментально не соответствует преобладающим взглядам католической церкви. Правда, надо отдать должное инквизиции: геоцентрическая модель Вселенной с точки зрения наблюдений вполне себя оправдывала. Геоцентрическая модель – при условии, что она была дополнена полным комплектом эпициклов, позволяющих объяснить особенности движения планет на фоне звезд, – в свое время не противоречила никаким данным наблюдений. Это положение сохранялось даже после того, как Коперник вел свою гелиоцентрическую модель Вселенной, что произошло за сто лет до Галилея. Геоцентрическая модель соответствовала и догматам католической церкви, и превалирующему толкованию Библии, согласно которой Земля определенно была создана раньше Солнца и Луны, о чем, собственно, и говорится в первых нескольких стихах книги Бытие. Если тебя создали первым, значит, ты становишься центром всяческого движения. Где тебе еще быть? Более того, предполагалось, что и сами Солнце и Луна представляют собой гладкие сферы. Что еще может создать совершенное всеведущее божество?

Разумеется, все изменилось с изобретением телескопа и с наблюдениями Галилея над поведением светил. Новое оптическое устройство выявило свойства космоса, которые прямо противоречили всеобщим представлениям о геоцентрической, безупречной божественной Вселенной. Поверхность Луны была каменистой и ухабистой, поверхность Солнца была вся в плавающих пятнах, у Юпитера оказались свои собственные спутники, которые вращались вокруг него, а не вокруг Земли, а у Венеры – фазы, совсем как у Луны. За эти революционные открытие, сотрясшие основы христианства, а еще за то, что Галилей так ими похвалялся, его отдали под суд, признали виновным в ереси, приговорили к домашнему аресту. Это было очень мягкое наказание, если вспомнить, что случилось с монахом Джордано Бруно. За несколько десятков лет до этого Бруно тоже обвинили в ереси и сожгли на костре за предположение, что жизнь может быть не только на Земле, но и на других планетах.

Я вовсе не утверждают, что вполне уважаемые ученые, признанные специалисты в своей области, разумно следовавшие научному методу, никогда не ошибались. Всякое бывало. Большинство заявлений, которые делают ученые, работающие на переднем крае науки, рано или поздно оказываются неверными, в первую очередь – из-за неполных или плохих данных, а иногда – из-за глупых ляпсусов. Однако научный метод, позволяющий совершать ознакомительные вылазки в интеллектуальные тупики, позволяет также получить гипотезы, модели и прогностические теории, которые могут быть потрясающе точными. История человечества не знает другого занятия, позволяющего с такой точностью расшифровывать устройство Вселенной.

Иногда науку обвиняют в узколобости и упрямстве. Зачастую подобные обвинения выдвигают, когда видят, как ученые с легкостью отмахиваются от астрологии, всяческих сверхъестественных явлений, снежного человека и прочих областей человеческих интересов, которые никогда не проходят проверку двойным слепым методом и не оставляют по себе надежных следов. Только не обижайтесь. С тем же самым скептицизмом ученые относятся и к самым обычным гипотезам в профессиональных научных журналах. Стандарты совершенно одинаковы. Вспомните хотя бы, что было, когда химики из Юты Б. Стенли Понс и Мартин Флейшман заявили на пресс-конференции, что осуществили в своей лаборатории «холодный» термоядерный синтез. Ученые отреагировали молниеносно и с большим скептицизмом. Не прошло и нескольких дней после объявления, как стало ясно, что повторить результат, о котором заявили Понс и Флейшман, никому не удается. По итогам проверки их гипотеза была отвергнута. Подобные сценарии, за вычетом пресс-конференций, разыгрываются чуть ли не ежедневно по случаю практически любой гипотезы. Просто вам рассказывают не обо всех таких случаях, а, похоже, только о тех, которые могут прямо повлиять на экономику.

Ученым свойствен столь сильный скептицизм, что кое-кого, наверное, удивит, если я скажу, что больше всего ученые радуются, когда кому-нибудь действительно удается найти недочеты в сложившихся системах представлений: на долю таких исследователей приходится больше всего похвал, премий и славы. Такие же премии получают и те, кто открывает новые способы понимания Вселенной. Почти все знаменитые ученые – выбирайте кого хотите – на протяжении жизни хоть раз прославились чем-то подобным. Такой путь к успеху в профессиональной карьере по сути своей претит практически любой другой сфере человеческих интересов, а особенно религии.

Из всего этого отнюдь не следует, что в мире нет религиозных ученых. Недавно было проведено исследование религиозных воззрений среди профессионалов в области физико-математических наук (Larson and Witham 1998), и оказалось, что религиозными объявили себя 65 % математиков (самая большая доля) и 22 % физиков и астрономов (самая маленькая доля). В среднем по стране среди всех ученых доля религиозных составила около 40 %, и этот показатель за последние сто лет менялся мало. Для сравнения, религиозными себя считают около 90 % населения США, это один из самых высоких показателей в западной культуре, так что либо в науку тянет людей нерелигиозных, либо занятия наукой отвращают от религии.

А как же те ученые, которые считают себя религиозными? Невозможно заниматься серьезными научными исследованиями исходя из религиозных убеждений. С другой стороны, современные методы науки не имеют практически никакого отношения к этике, вдохновению, морали, красоте, любви, ненависти и эстетике. Это жизненно важные элементы цивилизованной жизни, и именно они и составляют предмет забот практически любой религии. А следовательно, для многих ученых здесь нет никакого конфликта интересов.

Как мы вскоре убедимся, когда ученые говорят о Боге, то обычно упоминают его в связи с теми областями познания, где нам нужно быть особенно смиренными и где мы сильнее всего удивляемся и восхищаемся. А разве можно устать от удивления и восхищения?

В XIII веке испанский король Альфонсо Мудрый (Альфонсо Х), который был еще и прекрасным математиком, пришел к мысли, что птолемеевы эпициклы, корректирующие геоцентрическую модель Вселенной, чересчур сложны. Это его огорчало, а поскольку король не отличался таким смирением, как остальные мыслители, находившиеся на передовом рубеже науки, он как-то раз отметил:

Если бы я присутствовал при сотворении мира, то, пожалуй, дал бы несколько полезных советов по обустройству Вселенной.

(Carlyle 2004, Book II, Chapter VII)

Совершенно согласен с претензиями ко Вселенной, которые высказал король Альфонсо, был и Альберт Эйнштейн, который в письме к коллеге отмечал: «Если этот мир сотворил Бог, очевидно, что обеспечить нам простоту его понимания не было его главной заботой» (Einstein 1954). Когда Эйнштейн не смог заключить, как и почему детерминистская Вселенная требует пробабилистских моделей квантовой механики, то сказал: «Трудно подглядеть в Божьи карты. Но в то, что Он решил играть со всем миром в кости… в такое я ни на миг не могу поверить» (Frank 2002, p. 208). Когда Эйнштейну рассказали о результатах одного эксперимента, которые, если бы их удалось подтвердить, опровергли бы его новую теорию гравитации, Эйнштейн заметил: «Пути Господни неисповедимы, но злым Он быть не может» (Frank 2002, p. 285). Датский физик Нильс Бор, современник Эйнштейна, наслушавшись от Эйнштейна упоминаний Господа, воскликнул как-то раз, что тому пора перестать отдавать Богу распоряжения (Gleick 1999)!

В наши дни иногда приходится слышать, как тот или иной астрофизик, быть может, один на сотню, публично упоминает Бога, когда его спрашивают, откуда взялись все физические законы или что было до Большого Взрыва. Мы уже поняли, что эти вопросы составляют передний край современной науки о космосе и на данный момент выходят за пределы ответов, которые мы можем получить на основании доступных данных и теорий. Уже появились некоторые перспективные идеи, например инфляционная космология или теория струн. В конечном итоге из таких идей и получатся ответы на эти вопросы – и предел восхищения и удивления отодвинется чуточку дальше.

Лично я придерживаюсь совершенно прагматичного мировоззрения, отчасти напоминающего взгляды Галилея, который, как говорят, на суде сказал: «Библия учит, как вести себя, чтобы попасть на небеса, а не как ведут себя сами небеса» (Drake 1957, p. 186). А в письме великой герцогине Тосканской в 1615 году он писал: «Мне думается, что Господь написал две книги. Первая – Библия, где люди находят ответы на вопросы о морали и нравственности. Вторая же книга Господа – книга природы, которая позволяет людям опираться на наблюдения и опыт, чтобы ответить на свои собственные вопросы об устройстве Вселенной» (Drake 1957, p. 173).

Проще говоря, я верю в то, что помогает узнать истину. А узнать истину помогает здоровый скептицизм, воплощенный в научном методе. Честное слово, если бы удалось доказать, что Библия представляет собой богатый источник ответов на научные вопросы и понимания явлений природы, мы штудировали бы ее изо дня в день в поисках астрофизических открытий. Однако слова, при помощи которых я описываю научное вдохновение, у меня те же самые, что и у восторженных верующих. Как и многие другие, я смиренно склоняюсь перед объектами и явлениями Вселенной. Я благоговею перед ее великолепием. Но при этом я отдаю себе отчет, что если я выдвину гипотезу о Боге, который дарует нам голубые дали непознанного, благодаря научному прогрессу может настать день, когда никаких голубых далей непознанного уже не останется. И я мирюсь с этой мыслью.

Глава сорок вторая

Периметр незнания

Ученые, писавшие свои труды в минувшие столетия, считали своим долгом говорить о тайнах мироздания и о творении Господнем выспренным языком поэзии. Пожалуй, в этом нет ничего удивительного: многие ученые в те времена, как и многие ученые в наши дни, считали себя людьми духовными.

Однако тщательное изучение более старых текстов, особенно тех, где речь идет о Вселенной как таковой, показывает, что авторы прибегали к божественному лишь тогда, когда доходили до пределов своего понимания. Они говорили о высшей силе, лишь когда глядели в океан собственного невежества. Они призывали Бога, только очутившись в полном одиночестве на краю бездонной пропасти непонимания. Однако там, где мыслители были уверены, что правильно объясняют происходящее, о Боге никто даже не упоминает.

Начнем с самых верхов. Исаак Ньютон был одним из величайших умов за всю историю человечества. Его законы движения и закон всемирного тяготения, сформулированные в середине XVII века, описывают физические явления вселенского масштаба, которые философы не могли объяснить на протяжении тысячелетий. Благодаря этим законам можно понять, как происходит гравитационное взаимодействие в системе из нескольких тел, а это позволяет понять, как устроены орбиты. Закон всемирного тяготения Ньютона дает возможность вычислить силу притяжения между любыми двумя объектами. Если ввести третий, то каждый из них притянет два других, и рассчитать орбиты, которые они описывают, станет гораздо сложнее. А если добавить четвертый, пятый и так далее объекты, вскоре получится наша Солнечная система со всеми ее планетами. Земля и Солнце взаимно притягиваются, но при этом Землю притягивает еще и Юпитер, а также Сатурн и Марс, Юпитер притягивает Сатурн, Сатурн притягивает Марс – и так далее.

Ньютон боялся, что из-за всего этого перетягивания орбиты Солнечной системы могут утратить стабильность. Его формулы показывали, что планеты уже давным-давно должны были либо упасть на Солнце, либо просто вылететь из системы – и в том и в другом случае при Солнце не осталось бы планет. Однако Солнечная система, как и Вселенная в целом, представлялась Ньютону образцом порядка и прочности.

Поэтому Ньютон в своем величайшем труде «Начала» приходит к выводу, что Господь, должно быть, время от времени вмешивается и что-то подправляет:

Шесть главных планет обращается вокруг Солнца приблизительно по кругам, концентрическим с Солнцем, по тому же направлению и приблизительно в той же самой плоскости… Все эти правильные движения не имеют своим началом механических причин, ибо кометы носятся во всех областях неба по весьма эксцентрическим орбитам… … Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа.

(Здесь и далее цитаты из «Начал» Ньютона даны в переводе А. Крылова)

В своих «Началах» Ньютон проводит различие между гипотезами и экспериментальной философией и объявляет: «Гипотезам же метафизическим, физическим, механическим, скрытым свойствам не место в экспериментальной философии». Ньютону нужны исключительно данные, которые можно «вывести из явлений». Однако в отсутствие данных, на границе между тем, что он мог объяснить, и тем, что он мог лишь прославлять, – того, причины чего он мог выявить, и того, причины чего выявить не мог, – Ньютон восторженно призывал Бога:

Он вечен и бесконечен, всемогущ и всеведущ… всем управляет и все знает, что было и что может быть… Мы познаем его лишь по его качествам и свойствам и по премудрейшему и превосходнейшему строению вещей и по конечным причинам, и восхищаемся по совершенству всего, почитаем же и поклоняемся по господству.

Прошло сто лет, и французский математик и астроном Пьер-Симон Лаплас бросился в лобовую атаку на ньютонову дилемму нестабильных орбит. В его глазах загадочная стабильность Солнечной системы объяснялась не непознаваемым вмешательством Господа: Лаплас объявил ее научной задачей. В своем трактате «Небесная механика», состоящем из нескольких частей, первый том которого вышел в свет в 1799 году, Лаплас доказывает, что Солнечная система стабильна на протяжении периодов времени гораздо больших, чем мог предсказать Ньютон. Для этого Лаплас разработал новую отрасль математики под названием «теория возмущений», что позволило ему изучать сочетанный эффект взаимодействия множества мелких сил. Часто рассказывают – впрочем, скорее всего, рассказ этот сильно приукрашен, – что когда Лаплас подарил экземпляр «Небесной механики» своему другу Наполеону Бонапарту, сведущему в физике, Наполеон спросил его, какую роль Бог сыграл в конструировании и отладке небес. «Сир, в этой гипотезе я не нуждаюсь», – отвечал Лаплас (DeMorgan 1872).

Тем не менее пример Лапласа – скорее исключение, поскольку не только Ньютон, но и многие другие ученые взывали к Богу или к богам всякий раз, когда их познания достигали предела, за которым лежало невежество. Вспомним хотя бы александрийского астронома Птолемея, жившего во II веке. Вооруженный описанием поведения планет на небесах, он не располагал подлинным пониманием происходящего и поэтому не смог сдержать религиозного пыла и на полях своего «Альмагеста» приписал:

Я знаю, что от природы смертен и существование мое эфемерно, но когда я с удовольствием слежу за передвижениями небесных тел, то больше не касаюсь Земли ногами, я предстаю перед самим Зевсом и насыщаюсь амброзией.

А можно вспомнить и голландского астронома XVII века Христиана Гюйгенса, в число достижений которого входит создание первых часов с маятником и открытие колец Сатурна. Он посвятил вводные главы своей прелестной книги «Открытые небесные миры», опубликованной уже посмертно, в 1698 году, восславлению всего того, что уже было известно к тому времени о планетах и их орбитах, форме и размерах, а также об относительной яркости планет и о том, из каких каменных пород они предположительно состоят. В книге есть даже вклейки с изображением структуры Солнечной системы. В рамках этого обсуждения Богу места нет, хотя всего веком ранее, до достижений Ньютона, орбиты планет были покрыты завесой священной тайны.

«Небесные миры» также полны предположений о возможности существования жизни на планетах Солнечной системы, и здесь-то Гюйгенс и задается вопросами, на которые у него нет ответа. Здесь-то он и заговаривает о загадках биологии своего времени, например о том, как трудно выявить источник жизни. И поскольку физика в XVII веке продвинулась гораздо дальше биологии, Гюйгенс, конечно, упоминает десницу Божию лишь тогда, когда речь идет о биологии:

Думаю, никто не станет отрицать, что в размножении и росте животных и растений больше следов разумного замысла, больше чудесного, чем в безжизненных грудах неодушевленных тел… Ибо именно в них десница Божия и мудрость Божественного провидения явлены гораздо отчетливее, чем во всем прочем.

(Huygens 1698, р. 20)

Сегодня светские философы называют подобного рода призывы к божественному «доказательством от незнания» – и это очень верно подмечено, поскольку незнания у нас всегда было в избытке, в отличие от знаний.

Все благочестие ученых вроде Ньютона, Гюйгенса и других величайших умов минувших лет не мешало им быть эмпириками. Они не закрывали глаза на выводы, к которым настойчиво подталкивали полученные данные, а когда открытия конфликтовали с доминирующими догматами веры, отстаивали истинность открытий. Разумеется, это было нелегко, иногда ученые встречали суровый отпор, например Галилей, которому пришлось защищать свои наблюдения, сделанные при помощи телескопов, от чудовищных нападок, происходивших как от священного писания, так и от «здравого» смысла.

Галилей четко разграничил роли религии и науки. Религия для него была служением Богу и спасением душ, тогда как наука – источником точных наблюдений и доказуемых истин. В своем письме великой герцогине Кристине Тосканской он не оставляет никаких сомнений в том, что он думает о буквальном понимании Священного писания:

Если при толковании Библии вынужденно ограничиваться лишь грамматическим смыслом, лишенным всяких прикрас, неизбежно впадешь в заблуждение… нельзя сомневаться и тем более опровергать никакие библейские пассажи, где речь идет о каких-то физических явлениях, которые можно доказать, а между тем вероятно, что эти пассажи имеют какой-то скрытый за словами иной смысл…

Не чувствую себя обязанным верить, что тот самый Бог, который наделил нас чувствами, разумом и здравым смыслом, не желает, чтобы мы всем этим пользовались.

(Venturi 1818, p. 222)

Галилей был редким исключением среди ученых – он считал неведомое объектом исследования, а не вечной тайной, над которой довлеет десница Божия.

Поскольку небесные сферы в целом считались царством Божественного, то обстоятельство, что простые смертные не в состоянии объяснить, как они устроены, вполне можно было считать доказательством существования высшей мудрости и власти Божией. Однако начиная с XVII века труды Коперника, Кеплера, Галилея и Ньютона, не говоря уже о Максвелле, Гейзенберге, Эйнштейне и всех прочих, кто открыл фундаментальные законы физики, обеспечивали рациональное объяснение все новым и новым явлениям. Мало-помалу Вселенную стали изучать при помощи научного метода и научного инструментария – и тогда она превратилась в царство точных знаний и доказательств.

А затем произошла совершенно неожиданная и поразительная философская инверсия: толпы священнослужителей и ученых провозгласили, что именно законы физики как таковые и служат доказательством мудрости и могущества Господня.

В XVII–XVIII веках была популярна тема «заводной Вселенной» – упорядоченного, рационального, предсказуемого часового механизма, созданного и управляемого Богом и его физическими законами. Первые телескопы, позволявшие наблюдать небо лишь в диапазоне видимого света, не помогали разрушить этот стройный образ упорядоченной системы. Луна вращается вокруг Земли. Земля и прочие планеты вращаются вокруг своей оси и вокруг Солнца. Звезды светят. Туманности свободно парят в пространстве.

Лишь в XIX веке стало понятно, что видимый свет – это всего лишь одна полоса в широком спектре электромагнитного излучения, просто так вышло, что именно эту полосу видят люди. В 1800 году открыли инфракрасное излучение, в 1801 – ультрафиолетовое, в 1888 – радиоволны, в 1895 – рентгеновские лучи, в 1900 – гамма-лучи. А с каждым новым десятилетием следующего века в научный обиход входили все новые разновидности телескопов, снабженные датчиками, способными «видеть» невидимые прежде части электромагнитного спектра. Теперь астрофизики начали выявлять подлинный характер Вселенной.

Как выяснилось, некоторые небесные тела испускают больше света в невидимых диапазонах, чем в видимом. И невидимый свет, который уловили новые телескопы, показал, что в космосе творится настоящая бойня – чудовищные гамма-всплески, смертоносные пульсары, сокрушающие вещество гравитационные поля, пожирающие вещество черные дыры, обдирающие шкуры со своих раскормленных соседей, новорожденные звезды, пылающие в недрах областей схлопнувшегося газа. И по мере того, как наши обычные оптические телескопы становились все больше и лучше, картина становилась все страшнее: на наших глазах сталкиваются и заглатывают друг друга галактики, взрываются сверхмассивные звезды, орбиты звезд и планет приходят в хаос. И, как уже отмечалось, наши космические окрестности, внутренняя часть Солнечной системы, оказалась настоящим стрельбищем, тут полным-полно залетных астероидов и комет, которые время от времени сталкиваются с планетами. Случается, что они даже массированно стирают с лица Земли флору и фауну. Все говорит о том, что мы живем вовсе не в благовоспитанной заводной Вселенной, а в зоопарке, полном свирепых злобных тварей, сеющих смерть и разрушение.

Разумеется, и Земля тоже может оказаться вредной для здоровья. Гризли мечтают покалечить вас на суше, акулы – сожрать в океане. Вьюга грозит вас заморозить, пустыня – высушить насмерть, землетрясение – засыпать, вулканы – испепелить. Вирусы вызывают болезни, паразиты норовят высосать жизненные соки, рак захватывает тело, врожденные болезни влекут за собой безвременную смерть. И даже если вам очень повезло и вы в целом здоровы, ваши посевы погубит саранча, цунами смоет вас в океан вместе с чадами и домочадцами или ураган сравняет ваш город с землей.

В общем, Вселенная хочет всех нас убить. Однако давайте пока не будем обращать внимания на это обстоятельство – ведь нам и раньше это удавалось.

На переднем крае науки маячит множество вопросов – возможно, даже бесконечное множество. Ответы на некоторые из них ускользали от лучших умов наших собратьев на протяжении десятков, а иногда и сотен лет. И при всем при том в современной Америке идея о том, что единственный ответ на все загадки – это наличие высшего разума, переживает возрождение. Нынешняя версия доказательства от незнания получила новое название: «разумный замысел».

Это выражение намекает на то, что некая сущность, чьи интеллектуальные способности намного превышают человеческие, способна воплотить в себе, создать или обеспечить все предметы и явления физического мира, которые мы не можем объяснить научными методами.

Интересная гипотеза.

Но почему же мы ограничиваемся только тем, что слишком удивительно или сложно для нашего понимания, и считаем, что высший разум создал только такие предметы и явления, только с такими свойствами? Почему не упомянуть и все то, что устроено до того нелепо, глупо, непрактично, нерационально, что прямо вопиет об отсутствии всякого разумного замысла?

Возьмем хотя бы человеческое тело. Мы едим, пьем и дышим при помощи одного и того же отверстия в голове, и именно поэтому, несмотря на прием доктора Генри Геймлиха, носящий его имя, удушение по-прежнему занимает четвертое место в списке причин смерти от несчастного случая в США. А утопление, которое стоит на пятом месте? Вода покрывает две трети поверхности Земли, однако мы – существа сухопутные, и умираем, будучи полностью погруженными в воду всего на несколько минут.

А чего стоит собрание ненужных частей тела! К чему нам ноготь на мизинце ноги? А аппендикс, который у взрослого человека перестает функционировать и служит исключительно источником аппендицита?

Однако и полезные части тела тоже весьма несовершенны. Вот я, например, очень люблю свои колени, однако никто никогда не скажет, что они прекрасно защищены от ударов и травм. В наши дни те, у кого больные колени, могут хирургически заменить их искусственными суставами. А вот замену позвоночнику, который у всех постоянно болит, придумают, наверное, еще очень не скоро.

А молчаливые убийцы? Высокое артериальное давление, рак кишечника, диабет ежегодно уносит жизни десятков тысяч американцев, однако их зачастую диагностирует только патологоанатом. Правда, было бы славно, если бы у нас были встроенные био-датчики, которые заблаговременно предупреждали бы об опасности? Ведь датчики состояния двигателя есть даже на самых дешевых автомобилях!

А какой шутник сконструировал область между ног – парк аттракционов, построенный прямо на канализационном отстойнике?

Глаз часто считают чудом биологической инженерии. Однако для астрофизика это совсем неважный инструмент. Было бы лучше, если бы глаз был чувствительнее к темным объектам в небе и ко всем невидимым частям спектра. Насколько красивее были бы закаты, если бы мы видели ультрафиолетовое и инфракрасное излучение! А как было бы полезно, если бы мы с первого взгляда видели все источники микроволнового излучения в округе или знали, какие радиостанции сейчас работают. Как было бы полезно, если бы мы ночью видели полицейские радары…

Только подумайте, насколько проще было бы прокладывать маршрут в незнакомом городе, если бы мы, подобно птицам, всегда знали бы, где север, благодаря магнетиту в голове. Подумайте, насколько лучше нам жилось бы, если бы у нас были не только легкие, но и жабры, насколько продуктивнее мы работали бы, имей мы шесть рук, а не две. А было бы восемь – можно было бы спокойно вести машину и при этом говорить по мобильному телефону, настраивать радиоприемник, красить глаза, попивать кофе и чесать левое ухо.

Идиотские ошибки в замысле достойны отдельного воспевания. Не то что бы природа вела себя так по умолчанию, однако они встречаются сплошь и рядом. Однако почему-то всем нравится думать, будто наше тело, наш разум и даже наша Вселенная – шедевры красоты и разумности. Может быть, такой образ мыслей – хороший антидепрессант. Но к науке это не имеет отношения – ни сейчас, ни в прошлом, никогда.

Есть и другая практика, не имеющая отношения к науке, – манера приветствовать незнание. Однако это и есть фундаментальный принцип философии разумного замысла: я не знаю, что это. Я не знаю, как это устроено. Для меня это слишком сложно, мне не разобраться. И вообще людям в этом не разобраться – слишком сложно. Значит, это, должно быть, творение высшего разума.

Как быть с подобной логикой? Неужели просто уступить прерогативу решать задачи тому, кто умнее тебя, тому, кто даже не человек? Неужели сказать студентам, что надо решать только задачи, на которые легко получить ответ?

Вероятно, и в самом деле человеческий разум способен изучать Вселенную лишь до некоторого предела. Но какой было бы самонадеянностью с моей стороны заявлять, что если я не могу решить какую-то задачу, значит, ее не сможет решить никто – ни те, кто жили до нас, ни те, кто еще не родился. Только представьте себе, что было бы, если бы так думали Галилей и Лаплас. Или лучше представьте себе, что было бы, если бы Ньютон думал не так. Тогда он решил бы задачу Лапласа на сто лет раньше – и у Лапласа появилась бы возможность взять следующий барьер незнания.

Наука – это философия открытий. Гипотеза разумного замысла – это философия незнания. Нельзя построить программу открытий на предположении, что ни у кого не хватит ума найти ответ на ту или иную задачу. Когда-то люди решили, что причина морских бурь – бог Нептун. Сегодня мы называем эти бури циклонами. Знаем, где и когда они зарождаются. Знаем, что ими движет. Знаем, что усмиряет их разрушительную силу. И всякий, кто изучал глобальное потепление, скажет вам, что их усиливает. В наши дни циклоны называют «волей Божьей» разве что страховые агенты.

Пытаться отрицать, что в истории человечества была и есть целая плеяда ярких, интересных ученых и других мыслителей, которые в своих трудах апеллировали к божественному, пытаться вычеркнуть их из памяти было бы бесчестно с интеллектуальной точки зрения. Естественно, на просторах академического пейзажа найдется место и для гипотезы разумного замысла. Вот, например, история религии. Или, скажем, психология и философия. Этой гипотезе не место лишь в кабинете физики, только и всего.

Если академические доводы вас не поколебали, задумайтесь о финансовой стороне дела. Впустите гипотезу разумного замысла в учебники по физике, в лаборатории и аудитории – и мы понесем неисчислимые потери на передовом крае научных открытий, тех самых, которые движут экономику будущего. Не хочу, чтобы студентам, которые могли бы совершить следующий крупный прорыв в освоении возобновляемых источников энергии или в области космических полетов, внушали, что если они чего-то не понимают и этого еще никто не понял, значит, это создано высшими силами и потому лежит за рамками их интеллектуальных способностей. В день, когда это произойдет, американцы просто сядут сложа руки и замрут в благоговении перед всем непонятным – и мы будем беспомощно наблюдать, как весь остальной мир храбро шагает туда, куда еще не заглядывал ни один смертный.