Мой взгляд на будущее мира Д'Аквили Юджин
Во-вторых, следует отметить, что каждая страна может предпринимать шаги в этом направлении, несмотря на отсутствие международных договоренностей, поскольку забота об экологии — не всегда вопрос альтруизма. Снижение уровня загрязнения улучшает состояние окружающей среды и качество жизни людей внутри самой страны. В некоторых случаях усилия по сокращению выбросов могут быть экономически целесообразными, особенно когда эти выбросы обусловлены неэффективным использованием энергии. Японцы скрупулезно изучают, как можно свести к минимуму количество энергии, идущей на производство каждого продукта, поскольку они понимают, что это позволяет существенно снизить его себестоимость. Противоположный подход — топливные субсидии. Когда вы субсидируете энергоносители, люди не заботятся об экономии и не стремятся оптимизировать их использование. Следовательно, отмена таких субсидий — и, возможно, даже введение налогов на энергоносители, чтобы показать обществу их истинную стоимость, — может принести пользу как экономике, так и защите окружающей среды.
По этим причинам многие страны уже начали действовать в одностороннем порядке. Этим объясняется рост экологического сознания в Китае. Китайцы понимают, что, если они будут продолжать производить на нынешнем уровне энергоэффективности, они никогда не обгонят США по объему ВВП на душу населения, просто потому что им не хватит на это энергоресурсов. Кроме того, они видят, как ухудшается экологическая обстановка в стране и население начинает все больше страдать от загрязнения воздуха и воды. Растет заболеваемость респираторными заболеваниями. Участились песчано-пылевые бури. Ледники на Тибетском плато сокращаются с каждым годом. Когда в период Олимпийских игр 2008 г. китайцы вдвое сократили количество машин на дорогах и остановили некоторые из заводов, экологическая обстановка заметно улучшилась. И теперь, когда люди увидели, что это возможно, по мере повышения стандартов жизни они будут усиливать давление на правительство, требуя сосредоточить внимание на защите окружающей среды.
Индии может потребоваться больше времени для становления экологического сознания, поскольку она менее урбанизирована и промышленно развита, чем Китай, и пока не столкнулась с такими же серьезными экологическими проблемами. Реальные шаги на международном уровне начнут предприниматься только тогда, когда люди во всех странах ощутят на себе последствия глобального потепления и почувствуют реальную угрозу для своего образа жизни, как это уже произошло в Европе. Но до тех пор, пока гром не грянет, большинство стран будут относиться к изменению климата как к чисто теоретической проблеме.
Между тем прогресс в способах получения энергии может позволить нам выиграть немного времени. Новая технология добычи сланцевого газа открыла доступ к гигантским запасам этого топлива в Соединенных Штатах и других частях мира. Появление этой технологии по праву называют революцией, поскольку она во многом изменила правила игры.
Сланцевый газ — более экологичный вид топлива, чем уголь, и может позволить значительно сократить объем выбросов. Кроме того, благодаря ему в мире существенно увеличились общие запасы ископаемых энергоносителей, что отодвинуло срок их исчерпания на несколько десятилетий, а то и больше. Наконец, сланцевый газ обещает сделать Северную Америку энергетически независимой, а это совершенно неожиданный поворот событий. Терминалы СПГ и порты, построенные в Соединенных Штатах для импорта сжиженного газа, теперь будут использоваться для его экспорта. Конечно, сланцевый газ не сможет полностью вытеснить нефть. Самолеты по-прежнему будут летать на керосине. Но переход на сланцевый газ во многих областях приведет к заметному снижению спроса на нефть. В результате Ближний Восток потеряет значительную часть своей мощи и влияния как ведущий мировой производитель нефти. Это также во многом ослабит угрозу наступления глобальной рецессии в результате резкого роста цен на нефть, как не раз бывало в прошлом.
Но экологи не в восторге от сланцевой революции. Они предпочли бы, чтобы мир полностью отказался от ископаемого топлива и перешел на использование возобновляемых источников энергии. Лично я не думаю, чтобы какая-либо страна могла бы удовлетворить все свои энергетические потребности или хотя бы большую их часть за счет возобновляемых источников. В некоторых областях мы еще долго не сможем обойтись без нефти, например таких как воздушный и наземный транспорт. Электромобили — отличное изобретение, но они не подходят для поездок на большие расстояния и для перевозки тяжелых грузов.
Я являюсь членом Международного консультативного совета французской нефтегазовой компании Total. Компания регулярно анализирует состояние дел в сфере альтернативных источников энергии, таких как ветер, солнце, приливы и др. Вывод всегда одинаков: тогда как отдельные районы мира в силу благоприятных природных условий могут находить использование тех или иных альтернативных источников экономически целесообразным, общий их вклад будет оставаться незначительным. Они могут играть вспомогательную роль, но из-за своей маломощности и нестабильности никогда не сумеют заменить традиционные источники энергии.
Пару лет назад один мой китайский друг рассказал мне, что в Китае расширяется использование солнечных батарей в жилых домах, особенно для нагрева воды. Я отправил в наше Министерство окружающей среды и водных ресурсов записку с вопросом о том, почему бы Сингапуру не подумать о покупке таких панелей у Китая, если они действительно настолько дешевы и эффективны, как кажется. Мне ответили, что эта технология пока экономически нежизнеспособна. Китай субсидирует установку панелей и вкладывает большие деньги в исследования в этой области, потому что хочет стать мировым лидером в производстве солнечных батарей. Но Китай — большая страна, поэтому может позволить себе делать это.
Что касается Сингапура, то нам лучше подождать, пока цены на солнечную энергию не упадут до приемлемого уровня. Анализ выгод и затрат говорит о том, что на данный момент единственной альтернативой нефти и газу, не приводящей к глобальному потеплению, является ядерная энергия. После инцидента на АЭС в Фукусиме некоторые страны, включая Германию, решили либо закрыть свои атомные электростанции, либо отказаться от строительства новых. Но другие, такие как Китай и Южная Корея, продолжают идти вперед. Сама Япония приняла трудное, но здравомыслящее решение сохранить свою ядерную энергетику. Разумеется, в идеальном мире все страны предпочли бы отказаться от ядерной энергии из-за сопряженных с ней высоких рисков и нерешенной проблемы утилизации радиоактивных отходов. Но на практике у нас не такой уж большой выбор. Я думаю, что со временем многие страны начнут обращаться к ядерной энергетике. Сланцевая революция может отсрочить этот момент, но доля ядерной энергии в общемировом производстве энергии будет расти.
В конце концов, все страны должны осознать, что у нашей планеты есть пределы того, что она может выдержать. И мы должны учитывать это, если хотим жить. Мы все обитаем на одной планете, и наши судьбы взаимосвязаны. Неважно, то окажется прав, а кто нет. Если с Землей что-то случится, пострадают все. Разумеется, к тому моменту, когда проявятся наиболее разрушительные последствия глобального потепления, возможно через 50–150 лет, меня, как и многих других ныне живущих людей, уже не будет. Но мы несем ответственность перед нашими детьми и внуками за то, чтобы передать им планету такой же здоровой и жизнеспособной, какой получили ее в наследство от предыдущих поколений.
В: Возможно ли, что научно-технический прогресс — появление технологий, которые мы пока даже не можем себе представить, — позволит смягчить некоторые из наихудших последствий глобального потепления?
О: Кто знает? Ученые могут придумать какой-нибудь способ защитить Землю от избытка солнечного тепла, например создать огромную чашу, которая будет собирать тепло и рассеивать его в космосе. Это можно было бы делать на суше. Но как делать это над водой?
В: Как вы думаете, не обострится ли конфликт в Южно-Китайском море из-за наличия там месторождений нефти и газа?
О: Бурение еще не началось, поэтому пока никто точно не знает, что там есть под водой. Что касается спора вокруг островов Сенкаку, или по-китайски Дяоюйдао, то я не думаю, что он связан с нефтью. Это скорее вопрос суверенитета и национальной гордости. Я думаю, что спор угаснет сам собой без какого-либо урегулирования. Ни одной из сторон невыгодно позволить ему испортить экономические отношения. С точки зрения Японии эта проблема не стоит того, чтобы отказаться от инвестиций в Китае. А китайцам нужны японские инвестиции, хотя пока они поднимают шум из-за этих островов. Но воевать они не станут. Разумеется, если в пределах их исключительной экономической зоны действительно будут найдены нефть и газ, китайцы могут встать на защиту своих интересов, потому что им очень нужны энергоносители.
В: Может ли хлынуть в Сингапур волна переселенцев из других стран, спасающихся от повышения уровня моря?
О: Это сингапурцам придется переселяться в другие страны. Если уровень моря повысится на один-два метра, мы потеряем большую часть нашей территории. Останется разве что холм Букит-Тимах, но этот клочок земли слишком мал, чтобы говорить о нем.
В: Насколько серьезно Сингапур изучает идею строительства защитной дамбы?
О: Если этого потребуют обстоятельства, нам придется ее построить. Мы уже приглашали специалистов из Голландии, чтобы они дали свои рекомендации, и они сказали, что строительство насыпных дамб у нас невозможно. Нам нужно возводить защитную стену. В Голландии земли расположены ниже уровня моря, у нас выше. При этом нам придется придумать, как разместить морской порт за пределами этой стены.
В: Некоторые говорят, что Сингапур делает крайне мало для охраны окружающей среды. Разумеется, мы должны принимать во внимание стоимость природоохранных мер, но не думаете ли вы, что Сингапур может делать гораздо больше в этом направлении?
О: Наша страна настолько мала, что мы никак не можем повлиять на изменение климата на планете. На нашу долю приходится всего 0,2 % мировых выбросов. Тем не менее Сингапур уже предпринял ряд значимых по меркам нашей страны шагов, таких как переход на природный газ для производства электроэнергии, ограничение роста количества автомобилей и их использования и повышение энергоэффективности.
В: Будь вы сегодня в правительстве, добивались бы вы того, чтобы в этом направлении делалось еще больше?
О: Я поручил бы провести исследования и тщательно оценить все доступные нам альтернативы. Но при этом нужно учитывать, что сингапурцы трепетно относятся к деньгам. Цена для них важнее, чем экология. Например, мы попытались убедить их перейти на гибридные автомобили, но те, даже с учетом сниженных налогов, стоят намного дороже, поэтому люди предпочитают покупать обычные машины. Разумеется, правительство может потребовать этого в законодательном порядке. Когда на рынке появятся действительно эффективные гибридные автомобили, мы можем принять закон, разрешающий сингапурцам приобретать только их или электромобили.
В: Не могут ли проблемы экологии приобрести статус значимых политических вопросов, особенно среди молодых сингапурцев?
О: Нет. Почему экология должна становиться политикой?
В: Например, сингапурцы очень дорожат зелеными зонами и хотят сохранить их. Могут ли появиться группы, которые попытаются спекулировать на этой идее, придав ей политическую окраску и постаравшись мобилизовать народ?
О: Нет, вряд ли. Правительство заботится о защите незастроенных зеленых зон ничуть не меньше, чем любая общественно-политическая организация.
В: Но в 2012 г. эксгумация могил на кладбище Букит-Браун в связи со строительством новой дороги вызвала бурные протесты общественности…
О: Да, были задеты чувства людей.
В: Но одним из аргументов, выдвигавшихся несогласными, был тот, что таким образом уничтожается ценная флора и фауна.
О: Нет, дело было не столько во флоре и фауне, сколько в могилах. Людьми двигала сентиментальность: там похоронено несколько поколений наших предков, на могилах написаны их имена, имена их детей и внуков. Это было напоминанием о прошлом. Но мы раскопали кладбище Бидадари и использовали это место под строительство. Поэтому, если нам понадобится земля и нам придется раскопать все кладбище Букит-Браун и перенести прах усопших в колумбарий, мы это сделаем.
10. Личная жизнь. Знать, когда уйти
Я придерживаюсь строгого распорядка дня. Проснувшись, разбираю электронную почту, читаю газеты, делаю зарядку и завтракаю. Затем еду в свой офис в резиденции Истана, работаю с документами и пишу статьи и речи. После обеда, ближе к вечеру, иногда встречаюсь с журналистами, после чего могу провести час или два с моими учителями китайского языка.
Я ввел в привычку ежедневно заниматься физическими упражнениями. Сейчас мне 89 лет, и я могу нормально сидеть и ходить без трости. Когда мне было 30 лет, я много курил и увлекался пивом. Но, потеряв однажды во время избирательной кампании голос, я бросил курить. Это было еще до того, как медицинские исследования установили связь между курением и раком легких и горла. Как ни странно, позже у меня развилась повышенная чувствительность к сигаретному дыму. Кроме того, от большого количества пива у меня появился пивной живот — это хорошо видно на фотографиях того времени. Чтобы вернуться в хорошую физическую форму, я начал больше играть в гольф, но потом перешел на бег и плавание, потому что они дают больше аэробной нагрузки за меньшее время. Сейчас я упражняюсь на беговой дорожке три раза в день: 12 минут утром, 15 минут после обеда и 15 минут после ужина. Перед ужином я плаваю в бассейне по 20–25 минут. Без этого я не смог бы находиться в весьма приличной физической форме. Все дело в дисциплине.
Я по-прежнему продолжаю встречаться с людьми. Это необходимо, чтобы видеть более широкую картину. Я встречаюсь не только с сингапурцами, но и малайцами, индонезийцами, китайцами, европейцами и американцами. Стараюсь общаться не только со старыми друзьями или политическими лидерами, но и с представителями самых разных кругов, включая ученых, бизнесменов, журналистов и простых людей.
В последние годы я сократил количество зарубежных поездок, потому что мне все труднее адаптироваться к смене часовых поясов, особенно при поездках в Соединенные Штаты. До 2012 г. я раз в год посещал Японию, чтобы выступить на конференции «Будущее Азии», которая организуется японской медиакорпорацией Nihon Keizai Shimbun (Nikkei) и проводилась вот уже 19 раз. В свое время я так же регулярно, раз в год, ездил в Китай. Конечно, мне не нравился Пекин из-за высокого уровня загрязнения, но у меня не было выбора, поскольку все правительство находится там. В 2012 г. Международный консултативный совет JP Morgan, членом которого я являюсь, оказал мне честь, приняв решение провести свою ежегодную встречу в Сингапуре. Так же поступил и консультативный совет французской компании Total. Я бы спокойно выдержал поездку во Францию — до нее всего 12 часов лета на комфортабельном Airbus 380. Но поездка в Нью-Йорк гораздо более утомительна, особенно из-за значительной разницы во времени. Путешествия за границу помогают мне расширять горизонты. Я вижу, как развиваются другие страны. Ни одна страна, ни один город не остаются неизменными. Я снова и снова вижу, как меняются Лондон и Париж.
Поскольку я больше не вхожу в правительство, я не так хорошо информирован о происходящем и мне трудно выносить полноценные суждения. Поэтому я соглашаюсь с большинством решений, принимаемых министрами. Я редко выражаю противоположное мнение, по крайней мере гораздо реже, чем когда я входил в правительство и присутствовал на всех заседаниях кабинета, что позволяло мне видеть картину целиком и отстаивать свою точку зрения.
Иногда, когда я категорически с чем-то не согласен, я доношу свою точку зрения до премьер-министра. Например, так было в том случае, когда правительство обсуждало вопрос о возвращении программ на диалектах китайского языка на бесплатных государственных телеканалах. Они рассуждали следующим образом: «Поскольку мандаринский язык уже надежно устоялся в нашем обществе, давайте транслировать программы на других диалектах китайского, чтобы доставить удовольствие пожилому населению». Я решительно этому воспротивился, поскольку в мою бытность премьер-министром мне стоило огромных трудов побудить людей отказаться от диалектов и перейти на мандаринский язык. Так зачем же теперь возвращаться в прошлое? Мне пришлось бороться с целым поколением китайцев, которые яростно протестовали против отмены своих любимых телепрограмм на государственных телеканалах. На канале Rediffusion работал великолепный телеведущий Ли Дай Сор, но нам пришлось закрыть его шоу. Зачем заражать следующее поколение сингапурцев кантонским или хок-кьеном? Если вы вернете эти телепрограммы, старшее поколение начнет говорить на диалектах со своими детьми и внуками. Так мы медленно, но верно, вернемся к прошлым проблемам.
В каждой стране должен быть один общий язык, который понимают все ее жители. Сингапуру британцы оставили в наследство четырехязычное общество, и его интеграция была непростым делом. У нас было много китайских школ, где обучалось большинство сингапурских китайцев. Они очень гордились своим языком, особенно после того как в 1949 г. в Китае было создано новое коммунистическое государство. Мне пришлось бороться сразу на многих фронтах, чтобы перевести обучение во всех школах на английский, а родной язык преподавать как второй. Китайские шовинисты сражались против этого не на жизнь, а на смерть. Китайские газетчики подливали масла в огонь, чтобы не терять свои тиражи. Поскольку в то время я не обладал достаточным влиянием среди китайской общины, мой пресс-секретарь Ли Вей Чень, китаец по происхождению, держал китайскую прессу, китайские школы и Наньянский университет под жестким контролем, чтобы предотвратить или хотя бы свести к минимуму демонстрации, забастовки и саботаж.
В конце концов люди осознали все преимущества англоязычного образования, и проблема решилась сама собой. Благодаря этому сегодня Сингапур говорит на английском, что позволяет нам свободно общаться со всем миром и привлекает к нам транснациональные корпорации, а родные языки помогают сохранять тесные связи с Китаем, Индией и Индонезией. В свое время выбор языка стал критическим поворотным моментом для нашей страны. Если бы мы выбрали другой язык, сегодня Сингапур мог бы быть застойным болотом.
Не только по сентиментальным, но и по сугубо практическим соображениям, связанным с расширяющейся торговлей и бизнесом с Китаем, сегодня нам нужен китайский как второй язык. Но нам не нужны диалекты. В свое время мы потратили массу времени, сил и политического капитала на то, чтобы очистить средства массовой информации от диалектов китайского языка, потому было бы крайне глупо отказываться от этого сегодня.
Жизнь лучше смерти. Но смерть когда-нибудь приходит к каждому. Многие люди в расцвете сил предпочитают не думать об этом. Но в 89 лет я не вижу смысла избегать мыслей о ней. Меня волнует, как я уйду. Умру ли я быстро, из-за остановки сердца вследствие инфаркта миокарда? Или меня поразит инсульт, и я буду много месяцев лежать в постели, разбитый параличом, в полубессознательном состоянии? Из этих двух вариантов я, разумеется, предпочел бы первый.
Некоторое время назад я составил «завещание о жизни», в котором распорядился: в том случае, если я впаду в такое состояние, в котором меня придется подключить к аппаратам жизнеобеспечения фактически без шансов на то, что я смогу вернуться к нормальной жизни, врачи должны отключить меня от этих аппаратов и позволить мне быстро умереть. Этот документ заверен моим врачом и юристом.
Если вы не составите такой документ, они сделают все возможное, чтобы предотвратить неизбежный исход. Я видел много таких случаев. Мой шурин Йонг Ньюк Лин был подключен к такому аппарату. Он находился у себя дома, и рядом лежала его жена, почти в таком же состоянии. Его сознание вскоре угасло. Но жизнь в нем поддерживали еще несколько лет. Какой в этом смысл? Очень часто врачи и родственники считают, что должны сохранить человеку жизнь во что бы то ни стало. Я с этим не согласен. У всего есть конец, и я хочу, чтобы конец моей жизни наступил по возможности быстро и безболезненно. Я не хочу покидать этот мир, лежа на кровати в коматозном состоянии, с трубками в носу и желудке. В конце концов, человек — это не только тело.
Я не склонен видеть в жизни какой-то смысл — некое великое предназначение — и оценивать ее как-то иначе, чем с точки зрения того, что вы хотели сделать. Что касается меня, то я сделал в своей жизни все, что желал, на что хватило моих сил и талантов. Я удовлетворен.
Разные общества выработали разные философские объяснения, ради чего нам дается жизнь и что происходит после нее. В Америке вы найдете ревностных последователей христианства, особенно в консервативном Библейском поясе, охватывающем юг страны. В Китае, несмотря на десятилетия маоистской и марксистской идеологической обработки, широко распространены религии на основе традиционного буддизма и даосизма. В Индии люди верят в реинкарнацию.
Я не назвал бы себя атеистом. Я не отрицаю существование Бога, хотя и не могу однозначно сказать, что он есть. Говорят, что наша Вселенная образовалась в результате Большого взрыва. Но люди как мыслящие существа, стремящиеся постичь самих себя и мир вокруг, появились на Земле всего 20 000 лет назад. Стало результатом это ли дарвиновской эволюции? Или же делом рук Божьих? Я не знаю. Поэтому не смеюсь над людьми, которые верят в Бога, даже если сам не наделен такой верой.
У меня был близкий друг Хон Суй Сен, который был очень набожным католиком. Когда он умирал, рядом с ним находился священник. Хотя ему было всего 68 лет, он не боялся смерти. Он верил, что на небесах встретит свою жену. Я тоже хотел бы после смерти встретить свою жену, но не думаю, что это произойдет. Я просто перестану существовать, как перестала существовать и она — иначе загробный мир был бы перенаселен людьми. Могут ли быть небеса безграничным пространством, способным вместить все души когда-либо живших людей? Сомневаюсь. Но Суй Сен верил в это, и это сделало последние мгновения его жизни спокойными и радостными. Его жена, которая умерла в ноябре 2012 г., также верила в то, что они встретятся на небесах.
Окружающие меня люди, которые раньше предпринимали попытки обратить меня в свою веру, больше не делают этого, понимая, что это бесполезно. У моей жены была подруга детства, чрезвычайно религиозная и пытавшаяся обратить всех вокруг в христианство. В конце концов моя жена перестала с ней общаться, сказав: «Это абсурд. Каждый раз, когда мы встречаемся, она только и делает, что проповедует». Она не верила в жизнь после смерти, хотя, по общему признанию, человеку легче и комфортнее жить с верой в загробную жизнь, чем без нее.
С каждым днем я становлюсь все менее энергичным, менее активным. Если бы меня попросили выйти в два часа дня в самую жару на площадь, чтобы встретиться с людьми, пожать им руки, поцеловать детей, я был бы не в состоянии сделать это. Вот 20–30 лет назад мог бы, а теперь нет. Жизнь нужно принимать такой, какая она есть, смиряясь с тем, что физическое тело постепенно приходит в упадок. Иногда мой секретарь, видя, как я отдыхаю в своем кабинете, спрашивает, не стоит ли отменить следующую встречу. Порой я говорю: «Нет, все в порядке, скоро я буду готов». Мне нужно на 15 минут закрыть глаза, чтобы после этого мой ум снова стал ясным и сосредоточенным. Но если чувствую, что у меня нет сил, я просто говорю: «Да, давайте отложим встречу. Мне нужно вздремнуть». Вы не можете сказать заранее, как будете себя чувствовать. Несмотря на строгую самодисциплину, я не в силах остановить процесс угасания.
Я доволен тем, как прошла моя жизнь, и это удовлетворение проистекает из того факта, что я сумел завоевать поддержку и мобилизовать свой народ, чтобы сделать нашу страну меритократическим государством, свободным от коррупции, где царит равенство и верховенство права, — и она останется таковой после моей смерти. Когда я вступил в должность премьер-министра, Сингапур был совсем другим. В правительстве Лим Ю Хока процветала коррупция. Там был один человек по имени Мак Пак Ши, усатый кантонец индийского происхождения. У него было прозвище «решала», потому что за определенную мзду он мог решить в правительстве любой ваш вопрос.
Сейчас Сингапур — единственное свободное от коррупции государство в этом, пожалуй, самом коррумпированном регионе мира. Мы создали наши институты таким образом, чтобы не допустить ее возникновения, и учредили специальное Бюро по противодействию коррупции. Назначение на руководящие посты у нас всецело зависит от заслуг человека, а не от его национальности, языка или религии. Если мы сохраним эти институты, то будем продолжать идти по пути прогресса. На это я возлагаю самые большие свои надежды.
В: Раньше вы говорили, что считаете себя буддистом. Вы все еще можете назвать себя таковым?
О: Да, могу. Я соблюдаю буддистские ритуалы и другие формальности. Я не христианин и не даос. И не принадлежу ни к какой религиозной секте.
В: Что вы имеете в виду под «ритуалами»?
О: Например, в день поминовения умерших мы приносим дары нашим предкам — еду и разные вещи. Слуги раскладывают все это особым образом. Но мое поколение — последнее, кто это делает. Это как приведение в порядок могил на праздник Цинмин. С каждым поколением это делает все меньше людей. Это ритуал.
В: Где же тогда вы черпаете утешение, если не в религии?
О: Меня утешает мысль о том, что смерть — это конец всех горестей, болей и страданий. И я надеюсь, что этот конец наступит скоро. Просматривая некрологи в газетах, я вижу, что очень мало людей живет дольше меня. Мне всегда интересно: как они жили? Как умерли? В трезвом уме или беспамятстве? Быстро или после продолжительной болезни? Когда вам 89 лет, вы невольно думаете о таких вещах. Я бы посоветовал каждому, кто не хочет умереть, опутанный трубками и проводами, проведя несколько месяцев в коматозном или полукоматозном состоянии, составить «завещание о жизни». Откажитесь от медицинского вмешательства ради искусственного поддержания жизни. Умрите естественной смертью.
В: Но в Сингапуре по-прежнему очень мало людей составляют завещание о жизни.
О: Потому что люди боятся думать о смерти.
В: Как вы относитесь к эвтаназии, которая уже легализована в некоторых странах?
О: Я думаю, что при определенных условиях, когда эвтаназия не используется как способ избавиться от стариков и является личным решением человека, который таким образом хочет освободить себя от страданий, ее можно разрешить, как это сделали голландцы. В своем завещании о жизни я так и написал: «Позвольте мне уйти».
В: Если к вам подойдет внук и спросит, что значит прожить хорошую жизнь, что вы ему скажете?
О: Всем моим внукам уже больше 20 лет. Они не задают мне таких вопросов. Они знают, что такое хорошая жизнь. Они живут в другом мире, общаются с другими людьми, ставят перед собой другие цели — их представления о жизни значительно изменились по сравнению с представлениями моего поколения.
В: Вы хотите сказать, что на нынешних молодых людей невозможно повлиять?
О: Вы можете влиять на их ценности и принципы с момента рождения до 16–17 лет. Но после этого — а иногда и раньше — они начинают жить своим умом, и на них может повлиять только их непосредственный опыт и их сверстники.
В: Вы сказали, что не верите в то, что после смерти встретитесь со своей женой. Но разве иногда, в глубине души, вы не надеетесь на это? Разве человеку не свойственно в это верить?
О: Нет, это идет вразрез с логикой. Предположим, что люди не умирают. Куда тогда они попадают?
В: Возможно, на некие метафизические небеса?
О: Где мы существуем как некие призраки? Нет, я так не думаю.
В: Как часто вы думаете о своей жене?
О: У нас есть урна с ее прахом, и я попросил детей, чтобы после моей смерти они поместили урну с моим прахом в колумбарии рядом с ней, по сентиментальным соображениям.
В: И потому, что вы все-таки надеетесь на встречу?
О: Вовсе нет. Моя жена умерла. Все, что осталось от нее, — горстка праха. Когда я умру, от меня тоже останется горстка праха. Сейчас мне приятно думать, что мой и ее прах будут находиться рядом. Но встреча в загробной жизни — это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но индусы верят в реинкарнацию.
В: Да, так учит индуизм.
О: Если вы ведете праведный образ жизни, то в следующей жизни получите новое, лучшее тело. Если же вы грешите, то в следующей жизни можете стать собакой или кем-то похуже.
В: Но буддисты тоже так считают…
О: Они не столь однозначны в своих представлениях о жизни после смерти.
В: Отличается ли ваш сегодняшний образ жизни от того, каким он был в вашу бытность премьер-министром?
О: Разумеется. Сейчас на мне не лежит такого груза ответственности.
В: Но вы всегда хорошо справлялись с любым давлением…
О: Самое трудное, когда ты занимаешь такой высокий пост, — это принятие решений. Очень часто существует несколько возможных альтернатив, поэтому нужно тщательно изучить вопрос и попытаться найти оптимальное решение. Но, когда оно принято, действовать нужно уверенно, без оглядки. Это уже давление другого рода.
В: Вы скучаете по такой ответственности?
О: Нет. Почему я должен скучать? Я сделал свое дело.
В: Но разве вы не хотели бы, как прежде, участвовать в заседаниях кабинета, работать с молодыми министрами?
О: Нет, я думаю, что мне пришло время отойти от дел. Мне 89 лет. Сегодняшний Сингапур сильно отличается от тех представлений о нем, от той картины, которая осталась у меня в голове. Раньше я регулярно посещал жилые кварталы. Я хорошо знал людей в домовых комитетах и много с ними общался. Я знал, как живут простые сингапурцы. Теперь я потерял эту тесную связь. Я читаю отчеты, а это вовсе не то же самое. Поэтому я предпочитаю не вмешиваться — пусть страной правит новое поколение лидеров.
В: Значит, вы не сожалеете о своем решении выйти из состава правительства, принятом вами вскоре после выборов 2011 г.?
О: Нет. Как я могу участвовать в управлении страной, если не могу поддерживать контакт с людьми на местах? Для этого нужно много физическх сил. С умственными способностями у меня все в порядке: я не страдаю деменцией, у меня не было инсульта. Но мое тело быстро слабеет. Перед этим интервью я поупражнялся 15 минут на беговой дорожке, после чего мне пришлось дать себе отдых. Раньше я не нуждался в таких частых передышках.
В: Значит, у вас не осталось в этой жизни незаконченных дел?
О: Нет, я сделал все, что хотел. Я передал свои обязанности премьер-министра Го Чок Тонгу. Я помог ему. Он передал этот пост Ли Сяньлуну. Сейчас страной правит новое поколение. Так что мой вклад стал куда менее значимым, разве что кроме того случая, когда они хотели вернуться к диалектам.
В: Можно ли спросить у вас о вашем здоровье?
О: Недавно я попал в больницу. Врачи сказали, что у меня была транзиторная ишемическая атака. Но с тех пор я полностью восстановился и вернулся к работе. Принимая во внимание тот факт, что мне скоро исполнится 90 лет… как сказали врачи, нет никаких объективных критериев, по которым можно было бы оценивать состояние здоровья в этом возрасте.
В: Но вы можете использовать собственные критерии. Вы довольны своим физическим и умственным состоянием на данный момент?
О: Нет, приходиться мириться с постепенным снижением физических способностей. Мои умственные способности не деградируют, как это произошло с некоторыми из моих друзей. Я благодарен судьбе за это. Я думаю, что во многом это зависит от хорошей наследственности. Но физическое старение остановить невозможно.
В: Возможно, ваше хорошее умственное здоровье связано с вашей привычкой к активной умственной деятельности? Вы продолжаете работать, интересоваться тем, что происходит вокруг…
О: Да, разумеется. Еще я продолжаю учить новые слова и фразы на китайском языке — это тоже хорошая тренировка для ума. Как и игра в маджонг.
В: Изменились ли с возрастом ваши привычки в питании?
О: Я больше не наедаюсь до отвала. Я останавливаюсь, прежде чем почувствую себя сытым. Я также стараюсь есть больше овощей и меньше белковых продуктов.
В: В интервью газете The Straits Times, которое вы дали по случаю своего 80-летнего юбилея, вы сказали, что больше всего вас беспокоит то, что по мере старения у людей часто сужается «окно в мир» — постепенно оно становится все меньше и меньше, пока не закрывается совсем. Вы заботитесь о том, чтобы ваше «окно в мир» оставалось широко открытым?
О: Да. Иначе я не беседовал бы сейчас с вами, а сидел бы дома один.
В: Бывает ли, что вы страдаете от одиночества?
О: Нужно различать одиночество и уединение. У меня был друг, в свое время один из самых талантливых студентов в Кембридже. Он уже умер. Его звали Перси Крэдок. Его жена была датчанкой, из-за диабета она лишилась обеих ног. Перси всегда говорил: «Я наслаждаюсь уединением». Как-то я сказал ему: «Купи себе компьютер и научись им пользоваться. Ты сможешь получить доступ ко всем стихотворениям, которые ты когда-либо читал и которые тебе нравились, ко всем литературным произведениям. Тебе просто нужно зайти в Google и ввести ключевые слова». В конце концов, он так и сделал.
В: Какие газеты или интернет-сайты вы регулярно читаете?
О: Из газет я читаю Straits Times и Lianhe Zaobao. Раньше я читал Berita Harian, но потом перестал. Когда-то я хорошо знал малайский язык, но потом он стал мне не нужен, потому что большинство малайцев в Сингапуре говорят по-английски. В Интернете я внимательно слежу за новостями, которые касаются Сингапура и нашего юго-восточного региона в целом, а также Китая, Японии, Кореи, Индии, Европы и Америки. Иногда читаю новости по Ближнему Востоку. По Латинской Америке — почти никогда, потому что она находится слишком далеко и не имеет для нас никакого значения.
В: Какие именно интернет-сайты вы читаете?
О: Я пользуюсь Google. Я настроил его таким образом, чтобы он автоматически показывал мне новости из разных регионов мира.
В: Какие фильмы вы смотрели в последнее время?
О: Я не смотрю фильмы.
В: А какие книги читали?
О: Мне нравится читать биографии великих людей. Я не любитель художественной литературы — там описывают выдуманную жизнь. Реальная куда интереснее.
В: Какая книга из недавно прочитанных понравилась вам больше всего?
О: О Шарле де Голле. Франция была завоевана немцами. Де Голль тогда был никем. Он поехал в Лондон и сказал: «Франция — это я». Потом он отправился в Алжир и сказал Альфонсу Жюэну, который в то время подчинялся правительству Виши: «Как маршалу Франции вам должно быть стыдно за себя». Он был очень смелым человеком. Потом он вернулся в Париж с союзными войсками.
В: Что сегодня беспокоит вас больше всего? Есть ли какие-то проблемы, которые не дают вам спать?
О: В первую очередь меня волнует демографическая проблема в Сингапуре. При коэффициенте рождаемости в 1,2 у нас нет иного выбора, кроме как принимать мигрантов. Сингапурцев не заставить изменить их образ жизни. Образованные женщины больше не хотят посвящать всю свою жизнь семье и детям. Они хотят ездить по миру, наслаждаться жизнью. В результате они вступают в брак в довольно позднем возрасте, когда им уже трудно родить много детей.
В: А на что вы надеетесь?
О: Я надеюсь, что Сингапур будет держать стабильный курс на развитие и сохранит те преимущества, которые отличают его от других стран нашего региона.
11. Беседы со старым другом
В мае 2012 г., когда я работал над этой книгой, в Сингапур приехал мой близкий друг Гельмут Шмидт. С 1974 по 1982 г. он был канцлером Западной Германии. Он на шесть лет старше меня, и наши ныне покойные жены, Чу и Локи, тоже были подругами. Я всегда знал Гельмута как умного и сильного лидера, способного выявить суть проблемы даже в самой сложной ситуации. С годами мое уважение к его проницательному уму только возросло. За три дня его визита мы с Гельмутом обсудили широчайший круг вопросов. В нашей беседе нам помогал Маттиас Насс, журналист из немецкой газеты Die Zeit, который время от времени задавал нам вопросы. Впоследствии мы договорись включить в эту книгу выдержки из той беседы, разделив их на три темы: «Уроки лидерства», «Видение Европы» и, наконец, «Прощание».
ГШ: Если бы нас попросили подвести итог нашей жизни как политиков, что бы ты сказал, Гарри?[13]
ЛКЮ: Прежде всего я сказал бы, что мне везло гораздо больше, чем другим. В критические моменты мне всегда улыбалась удача. Сингапура сейчас могло бы не быть, потому что, отсоединившись от Малайзии, мы лишились внутренних территорий и стали крошечным островным государством. К счастью, глобализация и интеграция позволили нам найти свое место в мире.
ГШ: Сколько человек жило в Сингапуре, когда ты стал премьер-министром?
ЛКЮ: Два миллиона. Сейчас нас пять миллионов.
ГШ: Если у гражданина Сингапура спросить: «Кто вы по национальности?», что он ответит?
ЛКЮ: Я сингапурец.
ГШ: Как давно люди стали так говорить?
ЛКЮ: Лет 20–30 назад.
ГШ: А раньше?
ЛКЮ: Раньше нет. Но и сейчас они обязательно добавят: «У меня китайские, индийские или малайские корни». Мы никогда не сможем полностью изжить это разделение. Такова реальность. Существуют межнациональные браки, но их по-прежнему очень мало.
ГШ: Какими были самые памятные события твоей жизни?
ЛКЮ: Конечно же, это японская оккупация Сингапура. Крах Британской империи. Потребовалось меньше трех месяцев, чтобы разрушить империю, которая могла бы просуществовать еще 1000 лет. Еще одним шоком стало отделение Сингапура от Малайзии, когда мы осознали, что нам нужно построить государство на островах, без внутренних территорий. Нас выгнали из Малайзии, потому что мы нарушали их этническое равновесие.
ГШ: Вас выгнали, потому что в Сингапуре было много китайцев?
ЛКЮ: Да. Поэтому у нас был выбор: либо победить, либо погибнуть. Глобализация помогла нам. Мы превратили в свои «внутренние территории» весь мир.
ГШ: Что касается меня, то в моей жизни было два ключевых события. Первое произошло в конце 1944 г., примерно в сентябре, когда я внезапно осознал, что служу преступному режиму. Я был призван в армию в 1937 г., и мне потребовалось почти восемь лет, чтобы понять, кто правит нашей страной. Это было за полгода до окончания войны. И с этого момента моя жизнь изменилась. Я никогда не был нацистом — я был против нацистов, но ничего не делал. Второе великое событие случилось в 1989 г., когда железный занавес рухнул и разделенная Германия получила возможность воссоединиться. Тогда я уже не был канцлером. За время моего пребывания на этом посту ничего более значимого не произошло.
ЛКЮ: Это были важные поворотные моменты, особенно воссоединение Германии, хотя многие опасались возрождения немецкой силы в центре Европы.
ГШ: Такие опасения были вызваны той ролью, которую на протяжении более чем 1000 лет играла страна, находящаяся в центре этого небольшого континента, — люди по всей Европе либо жили под угрозой сильного центра, либо пытались завоевать его, когда он слабел. Эта ситуация привела к тысячелетней нескончаемой череде войн. Вряд ли в мире найдется другой такой континент, который пережил столько же войн, сколько Европа.
ЛКЮ: Это очень странно, потому что вы все — христиане, но при этом разделены противоборствующими национальными амбициями.
ГШ: Не могу с тобой не согласиться. Позволь теперь спросить у тебя: что из того, что ты сделал за время своего пребывания на посту премьер-министра, ты считаешь самым важным? Чем ты гордишься больше всего?
ЛКЮ: Я сделал так, чтобы все граждане нашей страны чувствовали себя равными. Я не превратил Сингапур в китайский город. Я не поддался давлению китайских шовинистов, которые хотели сделать китайский основным государственным языком. Я сказал: «Нет, нашим основным языком будет английский, потому что это нейтральный язык для всех». И это помогло объединить людей. Мы исключили любую дискриминацию по национальному, языковому или религиозному признаку.
ГШ: Если сингапурец хочет купить билет на местный общественный транспорт, на каком языке он обратится к билетеру?
ЛКЮ: На английском.
ГШ: Это действительно так?
ЛКЮ: Да. У нас все водители и все таксисты говорят по-английски. Английский знает вся страна, потому что на нем ведется обучение в школах.
ГШ: Правильно ли я понял, что выбор языка был самым важным из всех решений, принятых тобой на посту премьер-министра?
ЛКЮ: Да, если бы мы выбрали другой путь, позволив каждой этнической группе использовать свой язык как основной, наша страна была бы разобщена. У нас были бы постоянные конфликты и никакого прогресса.
ГШ: Англичане знают, что это была твоя заслуга?
ЛКЮ: Нет, но я считаю, что нам повезло в том, что мы были британской колонией. Вьетнам управлялся французами, и теперь вьетнамцы сталкиваются с большими трудностями, пытаясь перейти с французского языка на английский, потому что весь мир говорит по-английски.
М[14]: Но Гонконг в настоящее время теряет это преимущество. По крайней мере, мне так показалось, когда я там был…
ЛКЮ: Да, потому что теперь он является частью Китая, и каждый день десятки и даже сотни тысяч человек пересекают границу в обоих направлениях. Многие живущие в Гонконге китайцы имеют вторые дома на материке, потому что земля там намного дешевле. Таким образом, со временем Гонконг будет абсорбирован Китаем.
М: Есть ли какие-либо уроки, которые вы выучили за 50–60 лет пребывания у власти, уроки личного или нравственного характера, связанные с профессией политика?
ЛКЮ: Пожалуй, самый важный урок состоит в том, что для того, чтобы чего-то достичь, нужно сначала завоевать доверие людей. Нужно не просто давать обещания и красиво говорить, но и делать то, что говорите. Хотя иногда вы будете терпеть неудачу, надо стараться, чтобы слова не расходились с делом. Именно это и позволило мне добиться успеха, потому что в ключевые моменты я выполнял свои обещания, несмотря на ожесточенное противодействие. Так я завоевал доверие людей, и после этого все стало намного проще. Если вы будете давать обещания, но не выполнять их, как вы сможете заставить людей поверить вам и пойти за вами? Вы будете обычным политиком, на смену которому через четыре-пять лет придет другой политик. У вас будет такая же ситуация, как в Японии, где премьер-министры сменяют друг друга каждый год.
М: Что же в таком случае составляет суть политического лидерства? Чем отличается лидер от обычного политика? И что требуется для того, чтобы стать государственным деятелем? Ведь это разные вещи.
ЛКЮ: Да, между политиком и государственным деятелем есть важные отличия. Политик хочет стать известным и получить высокий пост и, достигнув этого, гордится своим статусом. У лидера есть миссия. Он стремится к власти, потому что хочет выполнить определенные задачи. Государственный деятель — этот тот, кто не только сумел прийти к власти и выполнить свои задачи, но и передал дела достойному преемнику. Таково мое понимание.
ГШ: Кого бы ты назвал величайшим государственным деятелем нашего времени?
ЛКЮ: Дэн Сяопина.
ГШ: Согласен, но я бы поставил на первое место Уинстона Черчилля.
ЛКЮ: Да, он был великим оратором, он мобилизовал народ, когда Британия выступила против фашистской Германии. Это он сказал те самые легендарные слова: «Мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем драться на холмах; мы никогда не сдадимся». Однажды Франклин Рузвельт спросил у секретаря Черчилля, почему его собственные выступления не производят такого эффекта, и тот ответил: «Сэр, он сам пишет свои речи». Он вдохновил людей на борьбу, и это позволило Британии продержаться, пока на помощь не пришли американцы.
ГШ: Без Черчилля западные державы не выиграли бы Вторую мировую войну.
ЛКЮ: Да, он бросил вызов сильнейшему врагу, наперекор всему. Другой на его месте, например Невилл Чемберлен, попытался бы договориться.
ГШ: И французы не пришли ему на помощь.
ЛКЮ: Да.
М: А как же Шарль де Голль?
ГШ: Де Голль появился уже потом. Все его значимые деяния были совершены после войны.
ЛКЮ: Нет, де Голль проявил себя и во время войны. Хотя у него не было никаких официальных полномочий, он отправился в Лондон и заявил, что представляет Францию. Поначалу ему не доверяли, но он добился помощи от англичан и американцев. Он настаивал на том, что он — душа Франции. Так что в этом смысле он является великим человеком.
ГШ: Безусловно, де Голль — великий человек. В начале 1960-х гг. он первым протянул руку немцам.
М: Эти два человека, о которых вы сказали, — Дэн Сяопин и Уинстон Черчилль — изменили мир к лучшему. Но кого бы вы могли назвать злыми гениями ХХ века?
ЛКЮ: В Азии таковым был Мао Цзэдун. Если бы он прожил дольше, это было бы настоящей катастрофой, потому что он считал, что страна должна находиться в состоянии постоянной революции. У него была странная романтическая убежденность в том, что стабильность ведет к застою и бюрократизму, к утрате желания изменять мир вокруг. Я считаю его опасным человеком. Если бы он продолжал править страной и к власти не пришел Дэн Сяопин, Китай ждал бы крах, что привело бы к катастрофе на всем Дальнем Востоке. В Европе таким злым гением был Адольф Гитлер. Если бы ему удалось реализовать свои планы — захватить Москву и не двигаться дальше, американцам и англичанам было бы очень трудно прорваться через «Атлантический вал», который немцы выстроили на западном побережье Франции. Но это уже история. Американцы вмешались в войну не ради борьбы за демократию или права человека, а потому что не хотели видеть Европу под господством столь мощной идеологии, поскольку это в конечном итоге могло бы представлять угрозу для их собственной безопасности. Да, Рузвельт и Черчилль были хорошими друзьями, но дружба в таких делах в расчет не идет. Это было в интересах Америки, чтобы Европа не оказалась в руках такого человека, как Гитлер.
ГШ: Согласен с тобой. Что же касается Дэн Сяопина, то я считаю его самым великим человеком среди всех тех людей, которых я знал лично. Это была выдающаяся личность.
ЛКЮ: Я написал о нем в своей книге. Это был человек маленького роста, но большой политический лидер.
ГШ: И он был заядлым курильщиком.
ЛКЮ: Да, хотя при этом не страдал от эмфиземы.
ГШ: И еще он никогда не промахивался в плевательницу, даже если она стояла в метре от него.
ЛКЮ: Впервые он приехал в Сингапур перед тем, как Вьетнам напал на Камбоджу и Лаос. Он хотел убедить нас в том, что мы должны сплотить силы против вьетнамцев. Когда мы встретились за ужином, он сразу же принялся говорить, без бумажки, потому что его речь уже была хорошо отрепетирована в Бангкоке и Куала-Лумпуре, которые он посетил до приезда в Сингапур. Тогда я сел за стол и сказал: «Может быть, мы сначала поужинаем? Или вы хотите сразу же начать обсуждение?» Он ответил: «Да, давайте сначала поужинаем». На следующий день я сказал ему: «Вы призываете нас объединиться против русского медведя. Но наши соседи хотят объединиться против китайского дракона. Им угрожает не русский медведь, а ваши радиостанции, ваши деньги, которыми вы поддерживаете партизан в Таиланде, Малайзии и других местах». Я ожидал взрыва негодования и протестов, но этого не последовало. Он помолчал, а потом спросил: «Что вы хотите, чтобы я сделал?» Я сказал: «Остановите это». На что он ответил: «Дайте мне время». И в течение года это прекратилось. Он был великим человеком.
ГШ: Когда это было?
ЛКЮ: В ноябре 1978 г.
ГШ: В 1983 г. у меня состоялся с ним другой интересный разговор. Это была годовщина образования Китайской Народной Республики. Мы сидели втроем — мы двое и переводчик. На тот момент мы были знакомы друг с другом уже лет 10, поэтому это была откровенная дружеская беседа. Я в шутку сказал ему: «Если принять во внимание все факты, то вы не очень честный человек. Вы называете себя коммунистом, тогда как на самом деле гораздо больше похожи на конфуцианца». Он был поражен моими словами. Несколько секунд он молчал, а потом сказал: «Ну и что?» Я согласен, что он был великим человеком.
ЛКЮ: Да, он умел смотреть правде в глаза. Когда я, лидер крошечного островного государства, сказал ему, что мы и наши соседи боимся его страны, а не русского медведя, он не стал протестовать. Он спокойно спросил у меня, как он может исправить эту ситуацию. Этим он меня поразил. В тот же вечер за ужином я распорядился специально для него поставить плевательницу, потому что я знал об этой его привычке.
ГШ: Вы поставили рядом с ним плевательницу?
ЛКЮ: Да, самую красивую, бело-голубую фарфоровую плевательницу эпохи династии Мин. Но он не стал ею пользоваться. Кроме того, я предупредил его помощников, что в нашем зале приемов установлена специальная система для вытяжки сигаретного дыма, но Дэн не курил.
ГШ: Я думаю, из уважения к вам.
ЛКЮ: Я распорядился установить вытяжной вентилятор специально для таких встреч, но он не пригодился.
ГШ: Кстати, как Дэну удалось преодолеть колебания тогдашней руководящей верхушки и прийти к власти?
ЛКЮ: На его стороне были многие генералы старой гвардии, которые вместе с ним участвовали в «Великом походе». После смерти Мао его преемником стал Хуа Гофэн. Но у Хуа Гофэна не было реальной власти. Армия была верна Дэн Сяопину.
ГШ: Но почему после смерти Мао доверие военных перешло к Дэну, а не к Хуа Гофэну?
ЛКЮ: Потому что Дэн участвовал вместе с ними в гражданской войне, в «Великом походе», они знали, что Дэн — великий лидер, искренне заботящийся об интересах Китая, и что они могут ему доверять. Поэтому он легко оттеснил Хуа Гофэна в сторону, хотя и сделал это по-дружески, сначала позволив ему занять пост премьер-министра. Когда я приехал с визитом в Китай, Дэн сделал так, что сперва я встретился с Хуа Гофэном и только потом с ним — протокол был соблюден.
ГШ: Удивительно, но Дэн никогда не занимал официальный пост руководителя страны. Он был всего лишь председателем Центрального военного совета ЦК КПК.
ЛКЮ: Официальная должность не имела для него никакого значения, потому что и армия, и большая часть руководящей верхушки считала, что только Дэн может спасти Китай.
ГШ: Мне было очень интересно наблюдать со стороны, как он постепенно сосредотачивал власть в своих руках и в конце концов победил.
ЛКЮ: И он всегда был готов учиться новому.
ГШ: Да, он был открыт для новых идей.
ЛКЮ: Когда он приехал в Сингапур, то увидел, какого прогресса и процветания сумел добиться небольшой остров без каких-либо природных богатств. Он видел, как хорошо живут наши люди, наблюдал, задавал очень глубокие вопросы и пришел к выводу, что секрет нашего успеха в открытости экономики, которая принесла с собой инвестиции, технологии, передовые методы управления и доступ к рынкам. Он вернулся домой и создал шесть особых экономических зон, взяв за основу сингапурскую модель. Эти зоны стали процветать, и тогда он постепенно открыл всю страну. Затем Чжу Жунцзи добился вступления Китая в ВТО, и в стране начался подъем.
ГШ: Примерно в то же время я посоветовал советским лидерам, в частности Михаилу Горбачеву, сделать нечто подобное в таких местах, как Одесса, Петербург, Калининград и Балтийское побережье в Литве, но они меня не послушали. Не то чтобы они отвергли мое предложение — они просто не могли представить, к чему это может привести.
ЛКЮ: Советский Союз был очень закрытым обществом. Они твердо верили в плановую экономику и боялись любых новых идей. Дэн видел, что, следуя советской модели, Китай движется к краху, поэтому, когда он увидел Сингапур, он сказал: «Вот то, что нам нужно! Это будет работать».
ГШ: Я думаю, что определенную роль здесь сыграло то, что он провел свою молодость во Франции.
ЛКЮ: Возможно. Он учился во Франции, часто ездил в Бельгию и Германию, поэтому был хорошо знаком с капиталистическим миром и знал, чего можно достичь благодаря свободному предпринимательству. Он понял, что политика открытых дверей спасет его страну.
ГШ: Я думаю, что Дэн Сяопина как нельзя лучше характеризует однажды сказанная им фраза: «Неважно, черная кошка или белая, главное, чтобы она ловила мышей». В этих словах — вся суть его политического кредо.
ЛКЮ: Его решение совершить поездку по южным провинциям Китая также свидетельстует о политической прозорливости. Во время вышеупомянутого визита в Сингапур я сказал ему: «Что бы мы ни делали, вы можете сделать лучше, потому что мы — потомки безземельных крестьян с юга Китая. У вас есть ученые и есть специалисты. Что бы мы ни делали, вы добьетесь большего». Тогда он мне не ответил. Он просто посмотрел на меня и сменил тему. Но потом он поехал в Гуандун и сказал: «Мы должны учиться у мира и особенно у Сингапура. И мы должны добиться большего, чем они». Он не забыл мои слова. Но я не уверен, что они могут добиться большего, чем мы, потому что у них нет верховенства закона и институтов управления.
ГШ: Постепенно они создают верховенство закона.
ЛКЮ: Нет, у них существует верховенство правителя. Что правитель говорит, то и закон.
ГШ: Я не думаю, что такое отношение к закону сохранится у них и в будущем. Они унаследовали его от империи, но уже начали выстраивать судебную систему. Когда я был в Китае в первый раз, у них совсем не было адвокатов. Теперь у них тысячи адвокатов. Они их вырастили.
ЛКЮ: В свое время Дэн Сяопин отправил к нам своего министра, чтобы тот попросил у нас наш свод законов. Я спросил: «Зачем вам наши законы?» Он сказал, что они хотели бы их изучить и, возможно, взять за образец. На что я ответил: «Прежде всего у вас должны появиться независимые судьи, которые в спорах между гражданами и государством будут готовы выносить решения не в пользу государства. Вы должны установить верховенство закона». Он сказал: «Это неважно. Просто позвольте нам изучить ваши законы». Я дал ему наши законы. Они их перевели. Но я не думаю, что они сумеют претворять их в жизнь, потому что их судьи делают то, чего хочет партийное руководство.
ГШ: Да, их судьи по-прежнему делают то, чего хочет руководство, но раньше все они набирались из числа проверенных, лояльных людей, которые «знали», как выносить решения, то есть из числа военных. Сегодня в Китае появились первые судьи с университетским образованием. Это может привести к некоторому прогрессу. Кстати говоря, я считаю, что Дэн Сяопин — единственный коммунистический лидер, сумевший добиться успеха.
Читать бесплатно другие книги:
