Один момент, одно утро Райнер Сара

– Нет, ничего не было, – настаивает она и опускает глаза, тыча вилкой в морковь перед собой. Этот обед невероятно безвкусен, она не может даже взять подливки, потому что в ней жир от мяса.

– Ничего, дорогая, можешь рассказать нам, – говорит дядя Пэт с той чрезмерно сочувственной ноткой в голосе, какую Лу уловила вчера в голосе матери.

«Да не могу! – внутренне протестует Лу. – В том-то все и дело».

– Думаю, она не хочет об этом говорить, – наконец, понимает Одри. – Извини, дорогая, я не хотела соваться не в свое дело. Просто ты такая милая девушка, и…

– И уже не такая молодая, – помогает ей дядя Пэт.

– Пэт! – пресекает его Одри. – Я хотела сказать совсем не это.

– Я вышла замуж в двадцать один, – замечает мать Лу.

– Я знаю. – Лу тянется за горчицей. Ей нужно что-то острое, чтобы придать вкус этой пище.

– А твоя сестра вышла замуж в двадцать четыре.

– И это я знаю.

– Так, значит, ты не хочешь иметь детей? – спрашивает дядя Пэт.

У Лу такое чувство, что этот разговор натягивает ее нервы, как ветер натягивает нить воздушного змея.

– М-м-м… не знаю, – бормочет она.

– Ты бы стала прекрасной матерью, – говорит Одри.

Лу знает, что она желает добра, но, честно сказать… Сама Одри тоже могла бы стать прекрасной матерью, но Лу не собирается говорить ей об этом. Она не знает, почему у Одри нет детей – выкидыши, бесплодие, импотенция мужа – причина может быть любая. Это может быть связано с нервами. Почему они не могут оставить ее в покое?

– Знаете что? Я не думаю, что хочу иметь детей, – говорит она, надеясь хоть немного шокировать их. Это не совсем правда – на самом деле она просто не нашла, с кем могла бы обсудить рождение ребенка. Но по крайней мере это может остановить их домогательства.

– О! – восклицает мать.

Лу видит, что она разочарована. Но почему она должна чувствовать себя такой несчастной? Разве двух внуков недостаточно? Это напоминает Лу о фотографиях, и она чувствует, как струна внутри натягивается еще сильнее.

Может быть, это оттого, что мать видит их сходство с Лу: обе без мужа, живут одни. И хотя она не хочет этого признавать, мать одинока, а ее жизнь так ограничена, что она не может поверить, что жизнь Лу может быть иной.

Лу содрогается. Ей ни на секунду не хочется думать, что они с матерью похожи. Они разные, совершенно разные. Ей нужно показать то.

И тут она думает о Саймоне и обо всем, что случилось за неделю, и что у нее лишь одна жизнь, которую нужно прожить хорошо или, по крайней мере, насколько возможно, честно. Ей вспоминается просьба отца держать правду в тайне от матери, и она, наконец, понимает, что это было. Трусость.

Да, отец, может быть, прожил жизнь, избегая конфронтации с женой, но это убило его, а Лу не хочет позволить убить себя. Она понимает, что если продолжит отрицать правду о своей ориентации, то она тоже может кончить, как и ее мать, в одиночестве и изоляции. Если не прямо сейчас, то в конечном итоге. Она больше не может притворяться.

После такого признания нить больше не может натягиваться. Она рвется.

И…

– Я лесбиянка, – говорит Лу.

На этот раз телевизор не отвлекает их, они все здесь, за столом. Два самых сильных слова, которые она когда-либо выговаривала, затмили переваренные овощи, недожаренное мясо и быстро остывшую подливу.

* * *

Разогретая пицца, бобовый салат, кускус – остатки вчерашнего ужина – Карен дает детям и матери на обед и ест сама. Потом, пока Молли спит, а Люк с бабушкой тихо упражняется в письме, она выскальзывает к Анне.

Это первая короткая прогулка в одиночестве – в полном одиночестве – за последние дни. А так всегда рядом кто-то был – наверху, в соседней комнате, где-то поблизости.

День унылый. Вроде бы не нужен зонтик или капюшон, но воздух сырой, влага наполняет волосы и одежду, оседает на коже. Во многих отношениях этот день не отличается от тысяч других, но, шагая по тротуару, Карен все отчетливее понимает, что он не такой. Это первый день ее жизни совсем, полностью без Саймона.

Саймон похоронен, его нет.

Минуя один за другим домики с террасами, некоторые с облупившейся краской, некоторые заново отремонтированные, некоторые в лесах, она вдруг поражается: не все, но многие из них – семейные дома. Внутри, за побеленными стенами, живут люди со своими супругами, детьми. Они смеются, играют, спорят, хандрят, устраивают воскресные обеды, дремлют на диване.

И не верится, что ее мир не отражает, как в зеркале, их миры.

* * *

– Так я и знал, – говорит дядя Пэт.

– Если знал, почему же никогда меня не спрашивал?

Дядя Пэт, похоже, не понимает, что ответить, и Лу помогает ему:

– Может быть, потому что боялся?

– М-м-м… не знаю.

– Ну, думаю, так, – говорит она. – И кто тебя упрекнет? Мне самой было страшно это сказать. Правда состоит в том, что все вы годами об этом знали, но не позволяли себе сказать вслух.

Она смотрит на всех по очереди. Тетя Одри старательно рассматривает свою тарелку; кажется, продукция «Royal Doulton» никогда ее так не зачаровывала. Дядя Пэт смотрит на Лу, склонив голову набок, словно неожиданно наткнулся в зоопарке на странное животное и пытается оценить его. Но больше всего Лу хочет прочесть, что написано на лице матери, но не может.

– Ты знала это, мама? – спрашивает она. – У меня не было и нет бойфренда не потому, что я не могу ужиться с мужчинами, а потому, что не хочу. Я люблю женщин. По большому счету, это так просто. Папа знал об этом и просил не говорить тебе. Потому я и молчала все эти годы. Я заботилась о тебе, скрывая, потому что он так беспокоился, что это тебя расстроит. Он даже сказал, что это тебя убьет. Но мне уже тридцать два, черт возьми! – Она замечает, как мать вздрогнула от этого выражения, но Лу уже не может сдерживаться. Она должна высказать все, что у нее на душе.

Лу поворачивается к дяде:

– Ты прав, дядя Пэт, я уже не так молода. – И говорит матери: – И я поняла, что все прекрасно, пока я забочусь о тебе, мама. А как насчет того, чтобы ты позаботилась обо МНЕ? Если я продолжу и дальше жить во лжи, то в конце концов это погубит меня, съест изнутри. И говорю тебе: я лесбиянка. Назад дороги нет, ничего не изменишь, никаких «она-просто-не-встретила-подходящего-мужчину». Я никогда не стану Джорджией. Я никогда не выйду замуж, у меня не будет два и четыре десятых ребенка[28], я не буду жить в миленьком домике в деревне с очаровашкой мужем, рядом с тобой. Я никогда не буду, как она, ездить на миленьком «Гольфе» по Хитчину, пока мой муж зарабатывает деньги, чтобы оплатить одежки от Бодена для моих чертовых детей и мои дизайнерские сумочки. Я живу в Брайтоне, где много таких, как я. Я сама зарабатываю себе на жизнь. И я буду спать с женщинами.

Она замолкает, переводя дух, готовясь отразить нападение.

Ждет…

Но вместо этого мать говорит:

– Все поели? – и встает из-за стола.

Они передают ей тарелки, мать забирает их и, не говоря ни слова, выходит из комнаты.

Трое остаются сидеть в неловком молчании; Лу слушает, как тикают часы на каминной полке, отмечая течение времени.

Наконец, Одри покашливает и произносит:

– Ну, тогда… значит ли это, что у тебя есть женщина?

Лу несколько истерично смеется:

– Нет.

На ум приходит София, но еще слишком, слишком рано присваивать ей этот титул, и все равно Лу не хочет углубляться в свои специфические отношения, чтобы добавить жару в и так достаточно взрывоопасную ситуацию.

Одри сочувственно улыбается, и Лу чувствует, что, хотя бы так тонко, она все-таки предлагает свою поддержку.

– Я действительно ни с кем не встречаюсь, – откровенно признается она.

Лу слышит, как ерзает дядя Пэт, словно само упоминание о свиданиях с другой женщиной вызывает в его воображении всевозможные половые извращения.

Лу в ответ улыбается тете, потом глубоко вдыхает, сгребает оставшиеся овощи на одно блюдо, убирает пустую емкость, берет соусник и уходит на кухню.

Мать стоит у раковины, по локоть опустив руки в мыльную воду. Лу с посудой подходит к сушилке.

Мама плачет.

Подавив злость, Лу наклоняется, чтобы заглянуть ей в глаза:

– Ты как, мама?

Мать не может посмотреть ей в глаза. Она отводит взгляд и смотрит в сад, а потом говорит:

– Я не понимаю, Лу. Что я делала не так?

– Ты тут ни при чем, мама, – отвечает Лу. Внутренне она вопит: «Почему ты считаешь, что ты сделала что-то не так, раз я лесбиянка?»

Мать, наконец, поворачивается к ней, и Лу видит ее боль. Щека матери дергается, глаза полны горя.

– Ты всегда была у отца любимицей, – говорит мать, словно пытаясь найти объяснение.

– Но не у тебя, – замечает Лу.

– Это не значит, что я тебя не любила.

Лу потрясена: мать никогда не говорила с ней о любви. Она ждет. Мать кладет руки на край раковины, и мыльная вода капает с них на пол.

– Я просто не понимала тебя, вот и все.

– Я знаю. – И вдруг Лу отчасти уясняет точку зрения матери. Наверное, непросто было иметь такую дочь, как Лу: девочку, так легко, так крепко привязавшуюся к отцу. Может быть, она чувствовала себя отвергнутой, лишенной влияния на собственное дитя. – Теперь я пытаюсь помочь тебе понять меня.

– Угу. – Мать снова задумчиво смотрит в окно.

Там безупречно ухоженный сад, газоны сверкают зеленью аккуратно подстриженной травы, горшки с примулами и анютиными глазками расставлены в строгом порядке, самые маленькие впереди, как выстроившиеся ученики на школьной фотографии.

– Знаешь, еще не поздно. – Лу кладет свою руку на руку матери и сжимает ее. Она не привыкла прикасаться к ней, это бывало так редко. Сквозь воду и мыло она чувствует мамины кости, их хрупкость, и хотя мать не отвечает и по-прежнему не смотрит на Лу, она не убирает руку.

Лу понимает, что пока это все, чем может ей ответить мать.

* * *

– Кофе – вот что нам нужно, – говорит Карен. – Я сварю, ты продолжай.

Она знает, где Анна хранит кофе, как работает кофеварка, и приносит кружки наверх, осторожно, чтобы не пролить на кремовый ковер.

– Прервись на минутку, – предлагает она.

Обе садятся на диванчик в эркере, и Карен ставит кружки на пол рядом с ними.

Какое-то время они сидят молча, глядя в окно.

Это не оживленная улица и вряд ли когда-нибудь будет такой. На тротуаре мусор – пластиковая бутылка, мешок, старая, промокшая под дождем газета. Медленно проезжает машина. Водитель ищет, где бы припарковаться. По дороге, обходя лужи, идет молодая женщина. Вдали, на склоне холма, растет новый деловой квартал; на крыше дома рядом не хватает нескольких плиток черепицы.

– Вот мы и обе остались без мужчин, – говорит Анна и добавляет, извиняясь: – Я не хочу сказать, что у меня то же, что у тебя.

«Сегодня она выглядит иначе», – думает Карен и вдруг понимает почему: Анна без косметики – явный признак того, что события заставили ее, как раньше и саму Карен, забыть о ежедневной рутине. Но Карен нравится видеть Анну в таком виде: она кажется моложе, беззащитнее, как-то реальнее, что ли. Карен наклоняется и берет ее за руку:

– Мужайся.

Воскресенье

11 ч. 43 мин

Небо – не бывает голубей, без единого облачка. Середина лета, жарко. Окно в машине полностью опущено, Лу положила руку на оконную раму и подперла ею голову, наслаждаясь ветерком. Она в видавшем виды «Эм-Джи» Софии, крыша откинута назад, они едут к морю, София за рулем. Лу смотрит на профиль Софии, та сосредоточенно уставилась вперед, и сердце у Лу взлетает ввысь, выше, выше, до самого безоблачного неба.

Это один из тех ах-каких-редких случаев, когда Лу не может, никак не может представить, как можно быть счастливее. Она любит свою работу, несмотря на всех заноз-учеников, с которыми приходится иметь дело. Любит этот город, несмотря на путаницу его обветшавших домов и людей и галечный, а не песчаный пляж. Она любит свою квартиру, хотя та маленькая и неказистая. Любит своих друзей – и старых, и новых. Она даже – странным образом – любит свою маму. Ей известно, что мама борется с собой – она слышит усилие в ее голосе, когда разговаривает с ней. И хотя она также различает и неодобрение, тем не менее Лу уже сказала, кто она есть, и в этом деле появилась ясность. В конце концов, это больше беда мамы, а не ее. И мама может справиться с этим, постепенно, в собственном темпе. И, наконец, Лу теперь сосредоточена на другом – она переменилась, освободилась. Может быть, ей понадобилось стать свидетельницей смерти, чтобы понять, как ей хотелось кого-то встретить, открыться, освободиться от оков прошлого. Но какова бы ни была причина произошедших в ней перемен, Лу влюблена, и с прошлой ночи это стало очевидным фактом. Она сказала это первая, тихо, когда они с Софией лежали в постели: «Я тебя люблю». И София ответила, громче, с несомненной страстью: «Я тоже тебя люблю», – и они засмеялись и стали целоваться, и вскоре после этого сначала кончила София, а потом Лу.

Они подъехали к светофору.

– Здесь направо, – командует Лу.

София включает сигнал поворота, поворачивает, и они едут от прогулочной дорожки через жилые кварталы Хоува, и у Лу возникает мысль, как сделать этот момент еще совершеннее.

– Давай остановимся и купим мороженого, – говорит она.

* * *

Карен, на четвереньках пропалывая огород, прислушивается. Молли и Люк играют рядом и болтают друг с другом. Земля сырая от ночного дождя, и они делают куличи. Чуть подальше кто-то забивает в землю столбы – наверное, ставит забор или ремонтирует сарай. А еще дальше – слышатся крики со спортивной площадки за дорогой: «Давай! Давай! Давай!» Сегодня выходной, поэтому, должно быть, там играют в бейсбол или софтбол и болеют за своих игроков.

Спину Карен припекает палящее солнце.

– Дети, – говорит она, вставая, – вам нужно намазаться лосьоном.

– Нет-нет, не надо лосьона! – Молли топает ножками по кочковатой траве. Она не любит эту процедуру.

– Надо лосьон.

Карен подходит к большой ивовой корзине, которую принесла с собой, и роется в поисках пластикового флакона.

– Идите сюда. – И прежде чем Молли успевает продолжить протесты, она выливает на ладонь голубовато-белую жидкость и мажет Молли ручки и ножки, проводя пальцами по пухлому тельцу дочери, сверху вниз и снизу вверх, а потом – шлеп! шлеп! – мажет каждую щечку – Молли уже отшатывается и топает ножками со все большим возмущением, и Карен чувствует, что она готова заплакать. Со словами «все, готово» она отпускает дочку играть дальше.

Уф, скандала удалось избежать. В последнее время Молли стала поспокойнее – месяц назад у нее часто случались истерики, но как только Карен подумала, что пора что-то предпринимать, а то она уже больше не выдержит, припадки Молли стали реже. Теперь они случались раз в день, а с этим она вполне может справиться.

– Люк, твоя очередь.

Он послушно встает, выпятив грудь. Цветом волос и кожи он похож на нее, но сложением точно в отца, думает Карен, и таланты у него тоже от отца.

Ей бы хотелось, чтобы Саймон увидел их. Он не видит, как они меняются, не видит нюансов их взросления. Молли пока еще не так подвержена переменам, а вот тело Люка превращается из мальчишеского в мужское…

Карен чувствует себя одинокой и иногда смотрит на них и думает: хотя у нее есть друзья и близкие родственники, которые рады послушать про ее детей, только их отец оценил бы эти тонкие изменения так, как она.

Тут она чувствует порыв ветра, слышит шум листвы в деревьях, жужжание пчелы рядом, и впервые с того страшного февральского дня ощущает, что может пережить эту катастрофу и переживет ее. Она знает, что рана не зажила и по-настоящему не заживет никогда. Она воспринимает тот день как далекий и ошеломительный и никогда не оправится от смерти мужа, но она научилась жить по-другому в этом мире, где нет Саймона. Ее чувства как будто переместились на другую территорию, она постепенно раскапывает свою печаль, чтобы заново выстроить свой образ на новом фундаменте. Как инстинктивно, так и по расчету она находит то, что дает утешение, и тянется к этому, как цветок к солнцу. Она может жить дальше.

– Готово, – говорит она, закрыв флакон и легонько шлепая Люка.

* * *

Анна набирает номер на кодовом замке, и он открывается. Она вынимает замок и распахивает большие металлические ворота. У нее тяжелая ноша: на плече вощеная хлопчатобумажная сумка с бутербродами, водой и печеньем, в одной руке большие садовые вилы, в другой – коврик. Она запирает за собой ворота и идет по дорожке.

Свернув за угол, Анна видит перед собой Карен, Молли и Люка.

Молли бежит поздороваться.

– Это крестная Анна!

Карен внаклонку выпалывает сорняки.

– Привет! – Она поднимает сияющее лицо.

– Привет. – Анна кладет свой груз на траву и восхищается довольно внушительной кучей увядших сорняков: – Ты сегодня уже неплохо поработала.

– Посмотри на мой участок! – визжит Люк, бросая свои куличики и грязными руками дергая Анну за футболку. Ей ничего не остается, как идти за ним к самой маленькой грядке. И конечно – вот, подсолнухи вытянулись вверх с тех пор, как она была здесь последний раз, они уже высотой в два фута, прекрасный ряд больших здоровых листьев, немного поникших на солнце. На подсолнухах уже завязываются цветы.

– Ух ты! Скоро будут с тебя ростом.

– Знаю, – с гордостью говорит Люк. – И, смотри, мои семена тоже проросли.

– О-о-о, да. Как они называются?

– Леденцовые пучки[29].

– Какая прелесть! Давай посмотрим, как поживают овощи, а?

Люк идет туда, где работает Карен.

– Побеги выросли, да? – замечает Анна.

Обвившись вокруг бамбуковых шестов, они расцвели, сверкая яркими красными бутонами. Один-два уже превратились в стручки.

Карен кивает:

– Латук нужно прореживать. Вырывай, сколько сможешь, ему только лучше будет.

– Прекрасно. Что я должна делать? – спрашивает Анна.

Карен знает лучше, она много читала по этой теме и консультировалась с Филлис.

– Поливать не имеет смысла. Слишком жарко. Сделаем это перед уходом. Может быть, сумеешь прополоть грядку вокруг ревеня?

– Конечно. – Анна достает из сумки рабочие перчатки и вскоре уже на коленях вытаскивает из земли сорняки.

Вскоре с дорожки слышится:

– Привет! Привет!

Это Лу, а сразу за ней София. Они выглядят как настоящие работницы: в оборванных джинсах и куртках из хлопка. Они прекрасно дополняют друг друга, как форзац книги. В их паре есть что-то особенно восхитительное.

– Добро пожаловать, леди, – приветствует их Карен, вставая.

– Мы принесли мороженое! – объявляет София.

– Ах! – выскакивает Молли. Она только что сосредоточенно выкладывала камешки по размеру рядом с куличиками.

– Его нужно съесть сейчас же. Сию минуту, – командует Лу, роясь в белом пластиковом мешке. Анна уже не впервые замечает, что она очень естественно держится с детьми. Не удивительно – такая у нее работа.

– Хочешь шоколадное или земляничное? – спрашивает Лу у Молли.

– Земляничное!

Лу протягивает ей холодное лакомство на палочке.

– А Люк?

– Шоколадное!

– Я тоже люблю шоколадное, – говорит Анна. – Это ничего?

– Конечно. А Карен?

– Я возьму, что останется, – говорит та.

– Нет, теперь ваша очередь выбирать, – настаивает Лу.

Анна улыбается. Типично для Карен. Но и для Лу тоже типично. Лу соперничает с Карен по части великодушия. Эти двое – как отражение друг друга. А в другом отношении она сама и Карен являются отражением друг друга, так же как она и Лу. Их дружба напоминает ей трельяж в спальне ее матери. Когда Анна была маленькая, то поворачивала три плоскости так, чтобы видеть свои бесконечные отражения, которые становились все бледнее и бледнее. Ей понравилось такое представление многообразия перспективы мира.

Анна разрывает обертку и лижет мороженое. М-м-м! Белый шоколад, нежный и восхитительный.

– У нас объявление! – говорит Лу.

По ее выражению Анна понимает, что это что-то хорошее.

– София переезжает в Брайтон, – объявляет Лу, улыбаясь своей партнерше.

– Это чудесно, – говорит Анна.

– Поздравляю! – улыбается Карен.

Лу притягивает Софию к себе, та краснеет.

Анна ощущает укол зависти – она переживала за них и все же не может не позавидовать их счастью. «Не будь противной, – говорит она себе. – Теперь не твое, а их время. Лу такая милая, она заслуживает счастья».

– Это значит, что вы будете ездить на поезде? – спрашивает она.

– Да, – говорит София.

– Прекрасно. – Анна чувствует оттенок грусти: ее разговоры один на один с Лу прекратятся.

– Я буду выходить в Восточном Кройдоне, – считает нужным объяснить София.

«Ага, – думает Анна, – значит, у нас будет какое-то время в поезде, когда мы сможем остаться вдвоем». Ей бы хотелось быть не такой эгоистичной, но она надеется, что никто не заметит. Но еще не прошло и шести месяцев с того февральского дня и на неделю меньше с тех пор, как она разошлась со Стивом. Анна не жалеет об этом, теперь она знает, что никогда не могла бы быть с ним счастлива, хотя Стив, очевидно, вступил в общество анонимных алкоголиков, и дела у него стали лучше. Но трезвость – его задача; он сам должен решить ее, один, без нее. И все же ей сильно не хватает Стива, и она еще не готова к новым отношениям. Но со временем, может быть, она встретит кого-то еще, более покладистого и доброго.

Может быть.

Вероятно…

Сейчас она лишь точно знает, что это было нелегко.

И для нее, и для Карен, и для детей. Карен по-прежнему каждый день плачет, хотя и старается это скрывать. Люк по-прежнему ночью спит с мамой; Карен признается, что пока позволяет ему это, как и себе, но когда-то должна будет отослать его в свою комнату. Скоро она сделает это. Карен такая, она мужественная.

Когда-нибудь, в конце концов, Анна надеется, Карен тоже кого-нибудь встретит. Конечно, ей на это потребуется больше времени, потому что они с Саймоном прожили целую вечность, но, опять же, это может быть, и не больше.

Как знать?

А до тех пор, да и потом тоже, у Карен будет Анна, а у Анны – Карен.

Волею Бога/Судьбы/Удачи они будут дружить с Карен еще много лет. И с другими вроде Лу и теперь Софии.

И вдруг Анна, еще раз взглянув на пару Лу – София, чувствует, как к ее глазам подступают слезы. Четыре месяца назад, когда эти женщины приобрели этот участок, здесь была лишь голая земля. Никаких грядок, ни цветов, ни овощей – лишь дикие заросли и пырей, и эта земля настоятельно требовала заботы. Они раскошелились и засадили ее. Они потели и смеялись, их сводили с ума частые дожди и недостаток воды, они стонали из-за слизняков, пока Карен не смягчилась и не согласилась травить их ядом, и вовсю боролись, хотя и тщетно, с сорняками. Молли и Люк тоже помогали. Сегодня здесь всего восемь грядок, каждая огорожена деревянными планками, и на них растут экзотический пурпурный и вьющийся зеленый латук и традиционный гибколистный. Одно время у них росла руккола, а теперь поспели малина и ревень, мгновенно захватывающий свободное пространство. Скоро вырастут бобы и брокколи, и капуста, и крыжовник, и ежевика, и тыквы, и сливы на дереве, которое уже росло тут. В Хоуве невозможно было иметь большой участок земли, как хотела Карен, но это более чем здравая альтернатива.

Природа имеет свойство лечить душу, и огород стал мостом во внешний мир. То, что они делают, наполняет Анну радостью.

Так почему же ей хочется плакать? Она бросает работу, чтобы подумать о своем настроении, потом понимает.

Саймон.

Саймону бы это очень понравилось. С его чувством общности, среди дающей ростки жизни под широко простирающимся небом, огород был бы по-настоящему его местом. И еще он так любил растения и все планировал, разрабатывая ландшафтное пространство, – здесь он был бы в своей стихии.

И опять же, может быть, он здесь. В конце концов, он вернулся в землю. Жизнь, смерть, времена года, день, ночь – это рутинная последовательность, определенный цикл.

Анна доела мороженое и взяла свою лопату.

Вскоре она уже опять на коленях, старается вырвать из земли особенно упрямый одуванчик.

Выражение признательности

Прежде всего, огромное спасибо Вивиан Грин, моему агенту. Сдавая карты моей жизни, Фортуна подбросила мне туз. Не могу выразить словами мою благодарность. Во-вторых, спасибо Сэму Хэмфри, который с самого начала был на 110 процентов вовлечен в этот роман. Два туза. Фортуна одарила меня. Я помню также всех сотрудников издательства «Пикадор», литературных агентств «Гайа Бэнкс» и «Шейл Лэнд», всех представителей маркетингового агентства «Диджитал энд Директ». Мне бы также хотелось поблагодарить тех, кто читал роман, пока я его писала. Это Элисон Бойделл и Клер Стреттон, которые помогали мне оттачивать первые наброски и критиковали текст. А также Клер Эллисон, Джекки Доннеллан, Патрик Фитцджеральд, Хэтти Гордон, Эмму Холл, Кэти Холфлрд, Алекса Хайд, Никки Лоуит, Кейт Миллер, Эйден и Джинетт Роуорт и Джоанна Уотсон, каждый из которых прочитал этот роман, когда я его дописала, и чье мнение сыграло неоценимую роль. Также благодарю Диану Мессидоро и Джона Найта за авторскую фотографию. И, конечно, мою мать, Мэри Райнер, она – мое вдохновение. И еще спасибо Тому Бика не только за чтение, хотя он не занимается романами, но и за то, что не обращал внимания, когда я огрызалась, пребывая в муках творчества, и просто за то, что был ну просто восхитителен.

В конечном итоге эта книга посвящается моим подругам.

Можно считать, что я писала ее для всех вас.

Страницы: «« ... 1314151617181920

Читать бесплатно другие книги:

Данная книга — самоучитель по уникальной технике психо-энерго-диагностики и терапии через работу с т...
В книге представлены самые известные и авторитетные работы выдающегося российского политолога и публ...
В Северной Африке открыт Нубийский водоносный слой-крупнейшее природное хранилище ископаемой воды. В...
Первая книга из цикла "Сказки старого индейца"."Иные среди нас. Иные среди иных" - так гласил один и...
Россия с ее интеллектуальным потенциалом, традициями научных исследований и профессионального общени...
1980-й год. Лондон. Психиатр Роберт Хендрикс получает письмо-приглашение от незнакомца – француза по...