Один момент, одно утро Райнер Сара
Карен решает на всякий случай сама позвонить Анне.
Но мобильный телефон Анны выключен, сразу слышится голосовое сообщение. Карен пытается позвонить на стационарный телефон. Слышны долгие гудки, никто не отвечает.
– Оставь это, дорогая, – говорит мать. – Анна достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе.
Карен качает головой:
– Мне тревожно, мама.
Как ей объяснить, что их отношения с Анной выходят за границы обычной дружбы, что иногда ей кажется, что их связывает какое-то шестое чувство, она ощущает это физически, особенно когда эмоции перехлестывают через край, как это случилось недавно! Мать думает, что она ведет себя как в мелодраме.
– Я знаю, что ты тревожишься, Анна твоя хорошая подруга. Но при всех твоих прочих бедах, думаю, тебе не стоит так близко принимать это к сердцу. Если нужно, пусть поможет кто-нибудь другой.
– Я ее ближайшая подруга, – возражает Карен. – И я живу совсем рядом. А что, если с ней что-то случилось?
– Ничего с ней не случится, Алан же написал: они легли спать. Она, наверное, отключила телефоны, чтобы никто не беспокоил. Думаю, ты так привыкла волноваться обо всем на этой неделе, что не можешь отключиться. Это можно понять, но я уверена, что с Анной все хорошо. Я присмотрю за детьми, а ты, если хочешь, можешь сходить к ней утром.
– Ладно…
Но Карен по-прежнему неспокойно.
Лу сидит в гостиной с матерью, тетей Одри и дядей Пэтом. Дядя Пэт пододвинул кресло с изогнутой спинкой поближе к телевизору; кроме прочих своих болезней, он еще плохо слышит и иначе, как он громко объяснил, не услышит ведущего. Одри и мать Лу вместе сидят на канапе, и их выпрямленные спины выдают их строгое воспитание («Сиди прямо!»). Лу развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Это кресло показалось ей наименее неудобным – обветшавшее, с откидной спинкой, мать считает его слишком неряшливым и никуда не годным и не выбросила только потому, что его любил ее муж.
Дядя Пэт загораживает Лу телевизор, но она все равно не смотрит на экран. Она чистит ногти – замещающая деятельность от досады после разговора о Саймоне.
«Неужели мать не видит, что я не интересуюсь мужчинами? – думает она, удаляя особенно упорную часть кутикулы. – Однако она быстро заметила, что я одета не подобающим для похорон образом. Да, у меня уже годы, годы, как нет бойфренда. С пятнадцати лет. Что, она думает, я делала все это время? Воздерживалась?»
Лу думает о Софии и ее поцелуе вчерашним вечером. Потом смотрит на мать – на ее шлем седых волос с тщательно уложенными волнами, как у Тэтчер, на ее надутые губы, на морщины, образовавшиеся от мимики, выражающей недовольство, – она пребывает в таком состоянии уже много лет. Но, несмотря на чопорную внешность, она родила двух дочерей с небольшой разницей в возрасте. Как-то она их зачала. Лу даже вспоминает, что отец намекал, что ее мать была на удивление страстна в сексуальном отношении. В конце концов, должно быть что-то, что тридцать лет удерживало вместе двух таких разных людей.
Эта ситуация мучает Лу изнутри всю ее взрослую жизнь. И как это странно… Вот она практически распласталась в кресле, ее тело трепещет всего лишь от воспоминания о поцелуе женщины.
– Я лесбиянка, – едва слышно бормочет она.
Но мать так погружена в телепередачу, что не слышит ее голоса.
– Ложись спать, мама, – говорит Карен. – Я поднимусь через минуту.
– Почему тебе не оставить это до завтра?
Карен вынимает тарелки из посудомоечной машины.
– Ничего страшного, честно. Лучше я сделаю это сейчас. А потом загружу новые. Почему бы тебе не принять ванну, расслабиться?
– Хорошая мысль. Тебе оставить воды?
– Да, пожалуй. – Они не делали этого много лет, и предложение матери напоминает ей детство.
Мама принадлежит к тому поколению, для которого такая бережливость была привычной. Карен часто думала, что людям может снова пригодиться такой образ жизни. «Странно, – размышляет она, вынимая посуду и выставляя ее на полку, – как прошлое напоминает о себе в самые неожиданные моменты». Вот она убирает посуду, и воспоминания переполняют ее.
Здесь выщербленная чугунная кастрюля, которую ей несколько лет назад отдала Филлис, сказав, что Карен она нужнее, ведь у нее дети. Вот разные кружки – каждая со своей историей: одни Саймон принес с работы, где ему их дали по рекламной акции, пара изящной формы фарфоровых чашек – подарок от Анны; смешная чашка от Алана с надписью, что лохматые мужчины – лучшие любовники. Вот формы для пирога, принадлежавшие бабушке, она подарила их Карен, когда та поступила в колледж. В ту же осень бабушка отправилась в дом престарелых, и Карен вспоминает, как она говорила, что больше не будет готовить, но, может быть, эти вещи пригодятся Карен? Тогда на Карен это не произвело впечатления, но теперь это воспоминание глубоко трогает ее, ведь она уже много лет пользуется этими формами.
Потом она вынимает одну, две, три, четыре, пять, шесть тарелок из сервиза, который они с Саймоном просили подарить им на свадьбу. Сколько раз они пользовались ими? Она проводит пальцем по краю, по голубой каемке. Ничего кричащего, просто белый фарфор. В то время у друзей не было лишних денег; они с Саймоном поженились, когда она была довольно молодой и только что закончила колледж. Экстравагантный список свадебных подарков показался бы алчностью. Все равно эти тарелки хорошо послужили, разбились только две. А какой толк был бы от чего-нибудь дорогого и хрупкого, на чем они не решались бы есть? А этим тарелкам нашлось хорошее применение, они пережили их первые приемы гостей в качестве семейной пары, когда она умела более-менее хорошо готовить лишь картофельную запеканку на дни рождения детей. Их плоское дно идеально подходило для запеканки, да и сегодня эти тарелки превосходно подходят для ватрушек, пиццы и тортов…
И они получались у Карен, как и сами тарелки, совершенно круглыми.
А в сердце этих воспоминаний сам Саймон. Так долго он был неотъемлемой частью ее жизни – почти каждый предмет посуды каким-то образом связан с ними двоими. Даже то, чем пользовался до встречи с ней, он потом делил с Карен.
К этому трудно привыкнуть. Карен сегодня выплакала все слезы. Теперь она выжата и оцепенела в отчаянии.
Она освобождает посудомойку и наполняет ее новой партией посуды. Потом вкладывает таблетку в контейнер для моющего средства, закрывает дверцу и поворачивает циферблат, чтобы запустить машину.
Через несколько часов Анна снова просыпается. Она удивлена и обрадована, что Стив больше не доставал ее. Наверное, он ушел.
Она заходит в эркер и смотрит в щелку между штор. Если он все еще в саду, ей не хочется, чтобы он увидел ее и снова устроил сцену.
Там никого нет.
Потом она что-то замечает. Напротив, у дверей дома, где располагаются офисы, виднеются ее одеяла, и она видит Стива, он закутался в них и спит. Раньше там спал тот бездомный, человек с творожными бутербродами.
Воскресенье
8 ч. 23 мин
Карен ворочается: кто-то лежит рядом с ней в постели.
Возможно ли?
Не может быть.
Нет, нет!
Это Люк. Он заполз под одеяло ночью, а теперь прижался к ней сзади.
И так будет каждое утро? Удар под дых, как только она открывает глаза?
Она зажмуривается в надежде, что нахлынувшие чувства исчезнут.
Потом сильнее прижимает к себе Люка – то ли защищая его, то ли ища его защиты. Он теплый и мягкий и мирно спит. Может быть, он просто случайно прижался к ней.
Через некоторое время Анна снова смотрит в окно. Стив исчез и забрал одеяла.
Она поднимает раму, высовывается и осматривает дорогу.
Никаких признаков.
Она все еще взволнована случившимся, но, как всегда практичная, быстро оценивает ситуацию. Сейчас она не может выйти из дому – как бы не вернулся Стив. У него есть ключи. Поэтому прежде всего нужно позвонить слесарю. Она втыкает в розетку шнур стационарного телефона и звонит.
Оказывается, нужно заплатить двойную цену, потому что сегодня воскресенье.
– Вы не можете подождать до завтра? – спрашивает слесарь. – Раз уж вы все равно дома?
– Не могу, – резко отвечает Анна.
И вот через час она, уже одетая, смотрит, как слесарь долбит входную дверь. Она боится, что Стив придет раньше, чем тот закончит работу, но она больше не может наблюдать за работой с дрожащими коленями, поэтому решает найти оптимальный выход для своего возбуждения. Она достает из-под кухонной раковины рулон мусорных мешков и уносит их наверх, там снимает с вешалок в шкафу всю одежду Стива и выкладывает на кровать. Потом, кое-как сложив, складывает ее в мешки. Через двадцать минут все готово.
Анна ищет коробки для его книг, но вдруг вспоминает, что ее мобильник все еще выключен. Пожалуй, можно рискнуть и включить его. По крайней мере, можно посмотреть, кто звонил. Но как только она включает телефон, он начинает звонить. Взвинченная, она подпрыгивает. Это Карен.
– Слава богу! Я целую вечность пыталась дозвониться.
– Извини, я выключила телефон. Почему ты не позвонила на стационарный?
– Вчера вечером я пыталась это сделать. Но никто не подошел. Потом я попробовала дозвониться утром, было занято. Я подумала, что неисправность на линии или что-то в этом роде.
– О, я забыла! Я ведь отключила его. А утром, наверное, разговаривала со слесарем.
– Со слесарем? Зачем?
– Мы со Стивом расстались.
Она не хочет ничего объяснять.
– О! – В голосе Карен явно сквозит удивление.
Анна ждет, пока та усвоит информацию.
– Это правда? – спрашивает Карен через какое-то время.
– Правда. – Анна знает, что Карен, наверное, не говорит лишнего на случай, если она скоро передумает. Это всегда рискованно, когда пара расходится, – быстрое одобрение может легко вернуться бумерангом, если они опять сойдутся.
Анна хочет дать понять Карен, что это окончательно.
– Мы здорово разругались, когда пришли домой.
– Боже! Извини.
– Ты не виновата.
– Надеюсь.
– Он вел себя как законченный говнюк. Мне нужно извиниться перед тобой.
– Ты тоже не виновата.
Но Анна снова чувствует вину:
– Я должна была это предвидеть.
– Анна, со Стивом никогда не знаешь, чего ожидать. Сейчас он такой симпатяга, а через минуту – ну, я надеюсь, ты не против, если скажу это, – просто пьяная свинья.
– Это мягко сказано.
– Вчера он превзошел самого себя.
– Ты мне это говоришь! Ты не видела самого худшего. Когда мы вернулись, это был просто ужас.
– Он тебя не бил?
– Не совсем так… – И тут Анна рассмеялась. – Наверное, я вмазала ему сильнее, чем он мне.
– Что?
– Я ногой как следует дала ему по яйцам.
– Молодец! – вскрикивает Карен, и Анна, наконец, понимает, как ее подруга относилась к Стиву. – Где он сейчас?
– Я его вышвырнула.
– Что, утром?
– Нет, вечером.
– Не повезло бедняге. Ночью было холодновато.
– Я дала ему одеяла.
И только рассказав все, Анна понимает, как нелепо выглядит все произошедшее. Зеркало разбилось об ее зазеркалье.
– И что теперь?
– Я сменила замок.
– Черт возьми! – разевает рот Карен. – Ты не теряла времени.
– Всего четыре года, – сухо замечает Анна.
– Ну, извини, – повторяет Карен. – Он мне в некотором роде нравился. – И добавляет: – Во всяком случае, трезвый.
– В том-то и беда – пьяное свинство – лишь половина него.
– Угу…
Анна чувствует, что Карен задумалась.
– Чем ты сегодня занята?
– В основном, наверное, буду паковать его вещи. А что?
– Мама предложила присмотреть за Молли и Люком чуть позже. Мне прийти, помочь?
– Это было бы здорово.
Это была длинная неделя, и Лу нужно отоспаться. К тому же сегодня воскресенье – хорошее оправдание для того, чтобы встать попозже. Едва проснувшись, полусонная, она слышит, как по дому ходят люди. Шум нагревательной колонки – тетя принимает душ, – тихие звуки классической музыки по радио, звяканье посуды на кухне.
Наконец, она понимает, что дальше отлынивать нельзя: мать будет ходить туда-сюда, дожидаясь Лу к завтраку. Она сбрасывает одеяло, надевает халат и спускается по лестнице. Ей слышны голоса, но это не дядя Пэт разговаривает с матерью, это сестра Джорджия. Джорджия часто заезжает в выходные, они с матерью на кухне.
– Элиот напоминает твоего отца, – говорит мать.
– Ты так думаешь? Мне казалось, он больше похож на Говарда.
Говард – это муж Джорджии, а Элиот ее сын.
– Нет, посмотри. Подбородок – точно как у твоего отца.
Лу, нахмурившись, стоит на нижней ступеньке. Черт, Джорджия показывает матери рождественские фотографии – а она хотела это сделать сама. В конце концов, это она фотографировала, и ей понравилось, что ей удалось схватить удачные моменты. Жаль, что не удалось услышать похвалу матери. Но, опять же, нужно было это предвидеть, посылая фотографии сестре: когда дело касается снимков ее сына, конечно, Джорджия захочет похвастать ими при первой же возможности. Лу велит себе не быть ребенком и идет к ним.
– Доброе утро, – приветствует ее мать.
Лу берет из буфета чашку с блюдцем, наливает себе чаю из чайничка. Она любит крепкий, но этот перестоял и – она макает мизинец – холодный.
– Пожалуй, я заварю свежий, – бормочет она.
– Ах да, извини, мы давно его заварили, – говорит Джорджия. – Я встаю рано, с детьми. Это машинально. Завидую тебе, что можешь спать так долго!
Лу хочется ответить: «Вовсе ты не завидуешь», но вместо этого она садится с ними и берет фотографии со стола. Ее племянник Элиот лижет ложку с тортом, и измазал себе весь рот; Элиот на кривых ножках делает первые шаги; Элиот плещется в ванне – при виде этого нужно изображать умиление. А вот ее племянницу кормят грудью, личико малышки сморщилось и нахмурилось; вот племянница улыбается и играет с погремушкой. Лу сама дала ей игрушку.
Лу добавляет в чай молока и погружается в просмотр фотографий, смеясь и сюсюкая вместе с матерью и сестрой, и ей самой нравятся фотографии, хотя мать ни разу не сказала, как они хороши. Потом, добравшись до последней, Лу испытала необъяснимый наплыв чувств. Ей вдруг захотелось плакать.
Она встает, подходит к окну, пытаясь понять, что это на нее так повлияло. Слезы щиплют глаза. И, вытерев их, она вдруг понимает причину. Это зависть. Она завидует не жизни своей сестры: она бы не хотела такого брака, или такого дома, или, если на то пошло, таких детей. Но она завидует отношениям сестры с матерью.
Они кажутся такими легкими, такими ясными, такими честными по сравнению с ее.
Анна уже почти запечатала третью коробку с книгами Стива, она с шумом оклеивает ее липкой лентой, когда телефон звонит снова.
Это Лу.
– Привет, – говорит она. – Удобно говорить?
На этот раз Анна более уверена, что действительно удобно. Ураган миновал. Она собирает вещи, но не захвачена, как раньше, на полпути.
– Да.
– Я просто хотела спросить, как вчера все прошло.
С чего начать? – думает Анна. Это были потрясающие двадцать четыре часа.
– Поминки у Карен прошли хорошо. В целом.
– Я очень рада.
– Вы где? – Анна хочет уточнить, прежде чем излагать полную версию событий.
– У матери. Ну, на самом деле я вышла купить газеты. Нашла повод прогуляться.
Анна слышит в трубке, как проносятся машины.
– Добрались нормально?
– Да, прекрасно.
Анна еще не очень хорошо знает Лу, но тем не менее улавливает в ее голосе некоторую нотку: на самом деле у нее не все прекрасно.
– Все хорошо?
Лу выдыхает:
– Я только что разругалась с матерью. Она сводит меня с ума.
– А-а-а. – По тому, как Лу это произносит, и из того, что она рассказывала раньше, когда они встречались на неделе, Анна точно знает, что их отношения с матерью – это целая история. – Печально это слышать.
– Одно и то же, одно и то же. На самом деле я и не ожидала ничего другого. И все-таки иногда надеешься, что что-то изменится. С этим ничего не поделаешь.
– Да. – Анна думает о Стиве. Как часто она надеялась, вопреки очевидности, что он изменится, станет другим. И решает признаться: – А вчера вечером мы разошлись со Стивом.
– О!
Анна дает ей несколько секунд, как раньше Карен.
– Это печально, – в конце концов произносит Лу.
– Вы так думаете? – Анна удивлена, что Лу так считает. Она думала, что Лу не считала их идеальной парой.
Но Лу объясняет:
– Всегда печально, когда расходятся люди, не безразличные друг другу. У меня было чувство, что вам не наплевать на него.
Хотя они знают друг друга совсем недолго, Лу прекрасно ее поняла.
– Да. Он много значит для меня. Значил.
– Я понимаю, что это страшно тяжело – жить с алкоголиком.
– Я просто больше не смогла.
Анна смотрит на коробки вокруг. Это действительно печально. У них было со Стивом кое-что общее, например чтение книг, и ей будет страшно этого не хватать.
– Тогда, в парке, знаете, я говорила серьезно.
– Что?
– Что вы не можете разобраться с этой проблемой за него, вылечить его.
– Да.
– Знаете, ему, наверное, придется дойти до самого дна, прежде чем он поймет, что пора завязывать. Так говорят. В некотором роде, может быть, вы помогали ему жить с его проблемой. Вы поддерживали его, придавали сил. Он не мог бросить пить.
Анна слышала эти доводы и раньше, но до этого утра они не отзывались в ней так сильно. Стив на дне – это трагическая мысль. Она вдруг ясно осознала такую перспективу.
– Думаете, у него все будет хорошо? – Ей хочется, чтобы Лу ответила утвердительно. Она понимает, что не может вернуть Стива, и тем не менее чувствует тревогу за него и свою вину. Она оставила его – хотя кто-то может сказать, что он сам оставил себя, – без дома.
– Может быть, – говорит Лу. – Если он будет искать помощь, то сможет ее найти.
– Вы имеете в виду «Анонимных алкоголиков» и все такое?
– Да. Он пытался обратиться туда?
– Нет.
– Но он может обратиться сейчас. А пока ему есть где жить?
– Не знаю, – честно признается Анна. Ее чувство вины возрастает. Она по-прежнему чувствует себя в ответе за Стива – не может стряхнуть это чувство за одну ночь. Но ощущает и противоположное чувство, новое, и дорожит им: это понимание того, что прежде всего она должна позаботиться о себе. – Я не хочу терпеть его здесь, – повторяет она.
– Да.
– Он может пожить у человека, с которым иногда работает, у Майка, или, надеюсь, у кого-то еще. Я даже не хочу с ним разговаривать. Но мне бы хотелось знать, что он устроился. – Анна обеспокоена: – Сегодня утром я еще ничего не слышала о нем.
– Он взял с собой свой мобильник?
Анне вспоминаются непрерывные звонки вечером.
– Да.
– Я могу позвонить ему, если хотите, – неожиданно предлагает Лу.
– То есть как?
– Проверить, что у него все в порядке. Я работаю еще и в хостеле для бездомных. Так что в худшем случае, если он не у Майка или кого-то еще, я могу направить его туда.
У Анны смешанные чувства: мысль о том, что Стив в хостеле, обжигает ее изнутри. Тем не менее ей бы хотелось знать, что он в тепле и хоть как-то устроен. Это лучше, чем ничего. Ей невыносима мысль, что и следующую ночь он будет спать на улице под дверью.
– Вам не трудно?
– Конечно нет. Я могу скрыть свой номер, чтобы он не мог позвонить на мой телефон. Мы просто узнаем, что у него все в порядке.
Анна не хочет, чтобы Лу впутывалась в бесконечные звонки, ей не нужен посредник. Но Лу, очевидно, сталкивалась раньше с таким поведением, как у Стива – не так уж удивительно, учитывая ее работу, – и рассуждает практически, но также и великодушно.
Анна благодарна ей, особенно учитывая, что у самой Лу был трудный день.
«Мать Лу не понимает, какое счастье – иметь такую дочь, – думает Анна, ожидая, когда Лу позвонит и сообщит ей новости. – Она не должна ругать свою дочь, ей надо гордиться ею».
Такого еще не было, думает Лу. Она не знает, что скажет, но нет смысла репетировать. Она уже довольно давно бродит по деревенским лугам. Мать, наверное, гадает, куда она подевалась. К ее облегчению, Стив отвечает сразу:
– Алло?
– О, привет! – говорит она, все еще собираясь с духом. – Я… м-м-м… Вы меня не знаете, но я Лу, подруга Анны.
– Да. Она говорила про вас. – Лу различает новозеландский говор. – Что вам надо?
– Я звоню по ее просьбе. Она просто хочет знать, что у вас все в порядке.
– У меня все прекрасно, – говорит он. Кажется, он не пьян. Это хорошо. – Просто плоховато провел ночь. А у Анны все в порядке? – Слышно, что его голос смягчился.
– Да, кажется, в порядке. – Она переходит к сути: – Вы где?
– У моего приятеля Дэйва. Он говорит, что я могу пожить у него какое-то время.
Ага, Анна была права. Это тоже хорошо. В какой-то степени он стал проблемой для кого-то другого. Но Лу почему-то не хочет, чтобы он оставался там, она надеется направить его в нужное русло, дать надежду. Не ради него и Анны, а для него самого.
– Рада это слышать, – говорит она и добавляет: – Слушайте, Стив, вы меня не знаете и можете просто послать куда подальше, можете не пользоваться моим советом и делать что угодно, это ваше дело. Я знаю, что вы много пьете – мне сказала Анна. – Она делает паузу, дожидаясь его реакции. Если он не собирается ее слушать, то положит трубку. Но нет, она слышит его дыхание и потому продолжает: – Короче, когда я все выясню, то пошлю вам номер телефона. Есть люди, которые могут вам помочь, если вы решите бросить пить. Хорошо?
– Ладно, – говорит он, а потом добавляет: – Спасибо.
13 ч. 00 мин
Обед подают ровно в час; ровно в этот момент, когда все садятся за стол, бьют часы на каминной полке в столовой. Только Джорджия уехала домой – ей нужно приготовить обед для своей семьи.
Тем не менее в честь Пэта и Одри мать Лу раздвинула дубовый стол и приготовила им ростбиф. Лу, как обычно, обойдется овощами.
– Значит, ты по-прежнему питаешься, как веганы? – спрашивает Пэт.
– Как вегетарианцы, – поправляет Лу. – Я ем молочное.
– Я думал, ты уже выросла из этого, – говорит он, с аппетитом отрезая себе мяса; из ростбифа на блюдо сочится кровь. Дядя Пэт ложкой кладет порцию овощей себе на тарелку.
– Из этого не вырастают, – поправляет его тетя Одри. – В это верят. – Она улыбается Лу, чтобы показать что-то вроде своего понимания.
Лу признательно кивает. Она давно заметила, что тетя Одри придерживается более либеральных взглядов, чем ее муж и, если на то пошло, ее сестра, мать Лу. У матери есть дети и внуки, однако ее сестра, похоже, лучше, а не хуже понимает младшее поколение.
Несколько секунд слышен лишь звук столового серебра по фарфору. Потом Одри пытается возобновить беседу.
– Значит, – как ни в чем не бывало говорит она, – у тебя сейчас есть бойфренд, дорогая?
Лу чуть не роняет вилку. Она не привыкла к таким прямым вопросам, мать обычно избегает этого.
– Я думаю, у нее было что-то с тем мужчиной из поезда, – говорит мать Лу, приподняв бровь.
Очевидно, при поддержке Одри и Пэта она приготовилась прозондировать почву поглубже, чем обычно.
Лу скрипит зубами.
Читать бесплатно другие книги:
