Некоторые вопросы теории катастроф Пессл Мариша
В других странах также происходили тайные убийства разных крупных шишек, промышленных магнатов и коррумпированных чиновников. Анонимный главный редактор сайта www.newworldkuomintang.org пишет, что с 1980 года по настоящее время более трехсот олигархов (чье суммарное состояние оценивается в 400 миллиардов долларов) из тридцати девяти стран, включая Саудовскую Аравию, были «тихо и четко ликвидированы» стараниями «Ночных дозорных». Неясно, правда, какую пользу внезапная кончина олигархов принесла угнетенным и обездоленным, но, по крайней мере, корпорации занялись выяснением внутренних проблем и дележкой руководящих постов, благодаря чему отвлеклись от простых людей, которыми в ином случае могли бы пожертвовать ради увеличения прибыли. Многие служащие вышеупомянутых корпораций жаловались на резкое падение производительности после гибели руководящих работников или попечителей. Некоторые употребляли даже такое выражение, как «нескончаемый бюрократический кошмар». Невозможно ничего решить и ни один проект невозможно осуществить, поскольку любой пустяк требует подписей начальников из самых разных отделов. На некоторых сайтах, особенно в Германии, высказывают гипотезу, что «Ночные дозорные» внедрились в руководство корпораций и нарочно раздували масштабы бумажной волокиты, чтобы корпорации день за днем сжигали миллионы в бесконечной игре на выжидание и «постепенно сожрали сами себя изнутри» (см. www.verschworung.de/firmaalptraume).
Мне хотелось верить, что «Ночные дозорные» и в самом деле еще ведут активную деятельность, – это значило бы, что ежемесячные поездки Ханны в Коттонвуд были не тем, чем казались. Она не подбирала мужчин у дороги, словно старые консервные банки, а участвовала в конспиративных встречах «один на один» для платонического обмена важными сведениями. И может, именно Док, славный старый Док с лицом, похожим на макет гористой местности, и шарнирными ногами сообщил Ханне о расследовании Смока Харви. После этой встречи (в первую неделю ноября) Ханна решила убить Смока. Больше ей ничего не оставалось, если она хотела оградить от опасности убежище своего бывшего любовника на острове Паксос.
Как же она осуществила свой замысел?
Этот вопрос поставил в тупик Аду Харви, а я, прочитав о других убийствах, совершенных «Ночными дозорными», могла теперь ответить с закрытыми глазами (и с небольшой помощью книги Хелига «Незримые козни»).
Если верить слухам, получается, что «Ночные дозорные», поставив себе в январе 1974 года задачу стать невидимыми, начали и убийства совершать как можно более незаметно, не оставляя следов. Наверняка в их арсенале имеется нечто, подобное «стрекозе в полете», о которой рассказано в «Истории линчевания на американском Юге» (Киттсон, 1966). (Я уверена, что именно так был убит Марк Лесенк, чью смерть признали самоубийством.) По всей вероятности, они используют и другой, еще более надежный способ – его впервые официально задокументировал врач из Лондона Коннолт Хелиг – тот самый, кто по просьбе полиции осматривал тело Мэри Келли, пятой и последней жертвы серийного убийцы по прозвищу Кожаный Фартук, более известного широкой публике как Джек-потрошитель.
В главе 3 своей книги Хелиг, весьма уважаемый медик, подробно описывает «единственный возможный способ совершить безупречное недоказуемое убийство».
Безупречное – потому что, строго говоря, это не убийство, а цепочка специально подстроенных обстоятельств, неизбежно приводящая к смерти. Задуманное исполняется не одним лицом, а «по сговору от пяти до тринадцати единомышленников». Каждый из них в определенный день совершает заранее оговоренное действие по поручению главного «дирижера» (стр. 21). Каждое из этих действий само по себе вполне законно и даже обыденно, однако в совокупности они приводят к «такому положению вещей, при котором намеченной жертве не остается ничего иного, кроме как умереть» (стр. 22). «Каждый участник действует в одиночку, не зная других в лицо и даже не зная целей всей операции, – пишет Хелиг на стр. 21. – Такое неведение необходимо для успеха всего замысла, поскольку подтверждает невиновность каждого. Весь план от начала до конца известен только «дирижеру».
Для осуществления всего плана требуется тщательно изучить частную и профессиональную жизнь выбранной жертвы – только тогда можно подобрать «идеальный яд» (стр. 23–25). Это может быть какая-нибудь вещь, физический недостаток или давняя привычка – например, любимая коллекция оружия, крутые ступеньки у входа в особняк в Белгравии (оказавшиеся «исключительно скользкими в то морозное февральское утро»), тайное пристрастие к опиуму, лисья охота на резвом скакуне, общение с зараженными уличными проститутками под мостом через Темзу или – что удобней всего – ежедневная доза лекарства, прописанного семейным доктором. Суть идеи в том, что использованное оружие принадлежит самой жертве и, таким образом, смерть неизбежно сочтут случайной, «даже если расследование будет производить самый искусный и хитроумный сыщик» (стр. 26).
Этот способ и применила Ханна – вместе с другими, конечно. Скорее всего, на той вечеринке среди гостей присутствовали ее помощники – в масках, весьма кстати. Например, Элвис в костюме «Привет с Гавайев!» очень подозрительно на всех косился, или тот астронавт, который разговаривал по-гречески с китаянкой в костюме гориллы. («Организация набирала новых членов и за пределами Америки», – сообщает Якобус на сайте www.deechtewaarheid.nl.)
«Автор преступного замысла, – в дальнейшем будем его называть „Номер Первый“ – заранее готовит яды», – пишет Хелиг на стр. 31.
Ханна и была Номером Первым. Она втерлась в доверие к Смоку и определила набор ядов: таблетки от давления – «Минипресс», любимый сорт выпивки – «Джеймсон», «Бушмилс», «Талламор Дью» («Виски он уважал, врать не стану», – говорила Ада). По данным сайта www.drug_data.com, это лекарство не сочетается с алкоголем и при их совместном приеме возможны такие симптомы, как головокружение, дизориентация, кратковременное отключение сознания и даже длительный обморок. Ханна заранее купила таблетки, а может, они у нее уже были. Возможно, те девятнадцать пузырьков в шкафчике в спальне были не для нее самой, а про запас, для будущих жертв. Она растерла в порошок энное количество лекарства (в точности соответствующее дневной дозе, чтобы при вскрытии не возникло никаких сомнений, – коронер просто предположит, что покойный по ошибке второй раз принял таблетки). Порошок всыпала в стакан виски и подала его Смоку, как только тот приехал.
На стр. 42 Хелиг пишет: «Номер Первый берет на себя задачу привести жертву в благодушное состояние, чтобы ослабить ее защиту. Весьма полезно, если Номер Первый обладает исключительной красотой и обаянием».
Смок с Ханной поднялись по лестнице, как раз мимо нас с Найджелом, недолгое время разговаривали у нее в комнате, а потом Ханна под каким-нибудь предлогом вышла – может, сказала, что принесет еще напитки. Забрав с собой оба стакана, она тщательно вымыла их в кухне и тем самым уничтожила единственную улику. Так завершился подготовительный этап – Хелиг называет его «первым актом пьесы». С этой минуты Ханна к Смоку и близко не подходила.
Второй акт состоит из якобы случайных перемещений жертвы, когда ее, словно эстафетную палочку, передают от одного заговорщика другому, «мягко направляя к неизбежному финалу» (стр. 51). Ханна, скорее всего, знала, что Смок будет одет в оливково-зеленую военную форму Китайской народно-освободительной армии, и потому ее соратники прекрасно знали не только общие приметы объекта, но и какой костюм высматривать. Второй, Третий, Четвертый номера (не знаю, сколько их всего) появлялись в условленных местах, подходили к Смоку, знакомились, начинали разговор, предлагали выпить и таким образом вели его от комнаты Ханны вниз по лестнице, в патио – все как один симпатичные, раскованные, слегка в подпитии. Возможно, среди них попадались мужчины, однако большинство составляли женщины. (Эрнест Хемингуэй, весьма суровый к женскому полу, говорил: «Барышня с красивыми глазами и очаровательной улыбкой может заставить старика сделать практически что угодно» [ «Дневники», Хемингуэй, 1947].)
Этот тщательно отрепетированный балет продолжался час или два, и в конце концов Смок очутился у самого края бассейна. Лицо его раскраснелось, в глазах мельтешили перья, чешуя и ангельские крылышки, голову словно трухой набили. Тут в общей толчее на него налетел Номер Шестой. Смок потерял равновесие и упал в воду, а уже в воде Номер Седьмой – кто-нибудь из гостей в костюмах мышек, что резвились с мячом, – придержал его голову под водой или просто подтолкнул к дальней, более глубокой части бассейна и оставил одного.
Итак, жертва погибла. Завершился второй акт – «самый примечательный акт нашей пьесы» (стр. 68). Третий акт начался, как только обнаружили тело, и к концу его все участники заговора «рассеялись по свету, как лепестки засохшего цветка, чтобы никогда более не собираться вместе» (стр. 98).
Я добавила последний кусочек к «ЗАПИСКАМ ПО ДЕЛУ» (они уже занимали двенадцать страниц в общей тетради). Отложила ручку, протерла глаза и откинула голову на спинку папиного крутящегося кресла. В доме было тихо. Темнота повисла на окне под самым потолком, словно брошенная впопыхах ночная рубашка. Обшитая деревом стена, которую когда-то украшали мамины бабочки, тупо таращилась на меня.
Стоило вспомнить Смока Харви, шаг за шагом проследить его долгий путь навстречу смерти – и все красивые идеи тайной революции против капиталистической алчности разом поблекли.
В том и беда с подобными идеями, напоминающими макдональдсовский «Счастливый обед» со спрятанной внутри дешевой игрушкой: рано или поздно они становятся точь-в-точь похожи на своего врага – того самого, с кем непримиримо борются. «Свобода» и «демократия» – громкие слова, их так удобно выкрикивать, размахивая кулаками (или скулить со слезами на глазах), а по сути это заморские невесты, приехавшие из далекой неведомой страны: спервоначалу кружат голову, а как попривыкнешь к ним да присмотришься получше, то замечаешь, что они никак не приживутся на здешней почве, никак не выучат обычаи и язык. Не получается их пересадить из учебника в реальную жизнь.
– Персонаж в книге не может быть умнее автора, – говорил папа в своей лекции «Замкнутая Швейцария». – Они могут оставаться миролюбивыми и сохранять нейтралитет исключительно потому, что страна такая крохотная. Точно так же никакое правительство не бывает умнее самих правителей. И пока у нас не случилось нашествие зеленых человечков с Марса – а читая очередной выпуск «Нью-Йорк таймс», я невольно думаю, что это было бы не так уж плохо, – правительства всегда будут состоять из обыкновенных земных людей, трогательно парадоксальных, способных как на невероятное сочувствие, так и на невероятную жестокость. Вы, наверное, удивитесь, но коммунизм, капитализм, социализм, тоталитаризм и всякие прочие «измы» не настолько и важны. Так или иначе, равновесие между человеческими крайностями всегда будет очень хрупким. Так мы и живем – осознанно выбирая то, во что верим, вот и все.
На часах было 21:12, а папа все еще не вернулся домой.
Я выключила компьютер, поставила на полку книги и «Федеральный форум», собрала «ЗАМЕТКИ ПО ДЕЛУ», выключила свет и поднялась к себе. Сгрузив бумаги на стол, натянула через голову черный свитер.
Я должна вернуться к Ханне – и не завтра, в безжалостном свете дня, который все делает смешным и жалким, а сейчас, пока истина еще корчится в конвульсиях. Расследование не закончено – о нем никому нельзя рассказать. Нужны вещественные доказательства: «Минипресс» в одном из девятнадцати пузырьков, фотография Ханны с Джорджем Грейси под ручку или статья из «Валлармо дейли» – «Убит полицейский, неизвестная скрылась» от 20 сентября 1987 года. Что-нибудь, что намертво прикует Ханну Шнайдер к Кэтрин Бейкер, Смоку Харви и к «Ночным дозорным». Я-то, конечно, уже не сомневалась. Я знала, что Ханна – это Кэтрин, так же твердо, как я знаю, что бывают черепахи весом в тысячу фунтов (см. раздел «Кожистая черепаха» в кн. «Энциклопедия живых существ», 4-е изд.). Я была с ней в гостиной и на горной вершине, я по крупинке, по осколочку собрала воедино историю ее жизни. Мне всегда мерещилось за ней что-то прекрасное и уродливое, и вот наконец это нечто робко выглянуло из мрака.
Но кто мне поверит? В последнее время я только и делала, что пыталась убедить окружающих при среднем уровне успеха – ноль из восьми. Да уж, миссионер из меня не выйдет. Аристократы уверены, что я убила Ханну, сержант Харпер – что у меня синдром свидетеля, а папа явно опасается, что я потихоньку свихиваюсь. Всем для веры нужны доказательства (оттого сейчас в католической церкви кризис, ряды верующих катастрофически редеют). И доказательства не такие, что шмыгнут по лестнице легкой тенью, а полновесные, как русская учительница, что встала прямо в луче прожектора и с места ее не сдвинешь: тройной подбородок, седые волосы кое-как прихвачены шпильками, пенсне и просторная оранжевая юбка (под которой легко спрячется взрослый орангутан).
Я хоть сдохну, а найду это доказательство!
И тут в моем плане обнаружилось слабое место: едва успев завязать шнурки на кроссовках, я услышала, как к дому подъезжает «вольво». Папа меня ни за что не отпустит, а пока я все объясню и отвечу на его каверзные вопросы (чтобы убедить папу в чем-то новом, надо вооружиться, как Господь Бог в Книге Бытия), солнце уже встанет и я буду вымотанная, словно только что сражалась с гигантским спрутом. (Если честно, хоть я и не сомневалась в своих выводах, все-таки оставался страх, что они могут в одночасье рухнуть, как постоянная Больцмана, как число Авогадро, как квантовая теория поля или модель расширяющейся Вселенной. Потому я и торопилась.)
Хлопнула входная дверь, звякнули ключи – папа их бросил на столик, напевая себе под нос «I Got Rhythm»[480].
– Эй, моя радость!
Я дико заозиралась. Бросилась к окну, изо всех сил толкнула вверх раму, потом отодвинула заржавленную сетку. Высунула голову и поглядела вниз. В отличие от кино, там не было могучего раскидистого дуба, по которому удобно спускаться, как по лестнице, или решетки, увитой розами, – только узенький карниз над эркером в столовой да пара чахлых побегов плюща, словно волоски, прилипшие к свитеру.
Папа внизу прослушивал сообщения на автоответчике: свое, насчет ужина с Арни Сандерсоном, потом Арнольда Шмидта из журнала «Проблемы внешней политики. Новый взгляд», издающегося в Сиэтле, – тот шепелявил и последние четыре цифры своего телефона произнес абсолютно неразборчиво.
– Радость моя, ты у себя? Я еду из ресторана принес!
Я нацепила рюкзак, перекинула через подоконник одну ногу, потом вторую и неуклюже съехала наружу, зацепившись локтями. Повисела так минуту, глядя на кусты далеко внизу, осознавая, что легко могу убиться насмерть или как минимум переломать руки-ноги, а может, и позвоночник. И какие преступления смогу я разгадать, сидя в инвалидной коляске, на какие вечные вопросы найти ответ? В такую минуту полагается задуматься, а стит ли оно того, – и я задумалась. Я подумала о Ханне, о Кэтрин Бейкер и Джордже Грейси. Представила себе Грейси на Паксосе, как он сидит с бокалом «маргариты» в руке у бассейна, сбоку – загорелые красотки рядами, словно сельдерей на блюде, а за ними плещет океан. Какими далекими показались вдруг Джейд, и Мильтон, и «Сент-Голуэй», и лицо Ханны уже расплывалось и меркло, как набор исторических дат, вбитых в голову к итоговой контрольной. Как одиноко и нелепо болтаться, уцепившись за подоконник… Я вздохнула поглубже и открыла глаза. Я уже больше не та трусиха, которая чуть что спешит зажмуриться. Если это – мой последний миг, а дальше все рухнет, я хочу все это видеть до последней секунды: всю огромную ночь, и каждую дрожащую травинку, и мелькающие за темными деревьями огни проносящейся машины.
Я разжала руки.
Глава 32. «Соль земли», Фланнери О’Коннор
Выступающий, словно залитая лаком челка, козырек над окном столовой притормозил мой полет к земле. Правда, я ободрала левый бок о стену дома и кусты рододендронов, куда приземлилась, однако встала и отряхнулась, в целом вполне бодро. Теперь мне требовалась машина (если пробраться в прихожую за ключами, я рисковала столкнуться с папой). В голову приходило только одно: мне поможет Ларсон с автозаправки.
Через двадцать пять минут я ввалилась в магазинчик.
– Смотрите, кто пришел! – загремело по громкой связи. – Я уж думал, ты машину купила, а меня разлюбила.
Ларсон скрестил руки на груди и подмигнул мне из-за бронированного стекла. На нем была черная футболка с обрезанными рукавами и надписью: «Кот! Кот!» К стойке с батарейками прислонилась новая подружка: худющая, как штакетина, блондинка в коротком красном платье. Она жевала картофельные чипсы.
– Сеньорита, я по тебе скучал! – объявил Ларсон.
– Привет! – Я подошла к окошечку.
– Почему не приходишь меня навестить? Ты разбиваешь мне corazon![482]
Блондинка смотрела на меня скептически, слизывая соль с пальцев.
– Как дела в школе? – поинтересовался Ларсон.
– Нормально, – сказала я.
Он кивнул и показал мне раскрытую книгу: «Изучаем испанский» (Берлиц, 2000).
– Вот, я тоже учиться решил. Хочу взять штурмом зарубежную киноиндустрию. Если здесь сидеть, надо пробиваться с нуля. Конкурентов немерено. А за границей ты – большая рыбина в маленьком пруду. Я надумал в Испанию. Слышал, у них актеры нарасхват…
– Помогите мне, пожалуйста! – выпалила я. – Можно мне… еще раз одолжить грузовик? Через три-четыре часа верну, обещаю! Это очень важно.
– Вот они, девушки… Приходят, только если что-то надо. Опять с папулей поссорилась? Можешь не рассказывать – я и так вижу.
– Нет, не в этом дело. Кое-что случилось в школе. Слышали, учительница погибла? Ханна Шнайдер.
– Покончила с собой, – с полным ртом изрекла Штакетина.
– Ага! – Ларсон кивнул. – Я все думал об этом. Как там папка-то твой? Мужики горюют не так, как женщины. Мой перед тем, как свалил, встречался с Тиной из парикмахерской. Недели не прошло, как мачеха умерла от рака мозга, а он уже эту Тину пригласил на свиданье. Я на него наорал, а он мне объяснил, что разные люди по-разному переживают утрату, надо это уважать. Так что, если твой папка опять с кем-нибудь встречаться начнет, ты его не суди. Он, конечно, горюет про себя. Сюда разные люди заходят, а я сразу вижу, где настоящая любовь, а где так себе актеришка роль бубнит…
– Это вы о ком?
– Да о папке твоем.
– О моем папе?
– Он переживает, наверное.
– Почему? – растерялась я.
– Ну как – если твоя девушка вдруг взяла и померла…
– Его девушка!
– А то.
– Ханна Шнайдер?
Теперь уже он на меня уставился в растерянности.
– Они же были едва знакомы…
Едва слова вылетели у меня изо рта, они вдруг закачались и рассыпались, как пустая обертка от соломинки для коктейля, если на нее попадет вода.
Ларсон смотрел неуверенно. Видно, почувствовал, что ляпнул что-то не то, и теперь не знал, продолжать или дать задний ход.
– С чего вы взяли, что они – пара? – спросила я.
– С того, как они смотрели друг на друга. – Ларсон подался вперед, чуть не стукнувшись лбом о стекло. – Один раз она сюда зашла, а он ждал в машине. Она мне улыбнулась, купила «Тамс». Другой раз они расплатились за бензин кредитной картой, не выходя из машины. Но я разглядел. А потом раз – ее фотография в газете. Красивая, такую не забудешь.
– А это точно была не… женщина с желто-оранжевыми волосами?
– А, эту я тоже видел. Голубые глаза с сумасшедшинкой. Нет, про которую я говорил – точно та, из газеты. Брюнетка. С виду нездешняя.
– И сколько раз вы их видели?
– Два. Может, три.
– Я… Мне надо… – Я сама испугалась собственного голоса. Он выходил толчками, комками. – Извините, – выговорила я.
Магазин вдруг стал давить на меня. Я резко отвернулась – не могла смотреть Ларсону в лицо. В глазах все расплывалось (а может, сила земного притяжения вдруг стала действовать как-то по-другому). Я задела рукой витрину с поздравительными открытками, потом налетела на Штакетину – та покинула свой пост около батареек, чтобы налить себе горячего кофе в кружку размером со среднего младенца. Нас обеих залило кипятком. Штакетина взвыла, что у нее ноги ошпарило, но я не стала извиняться, а кинулась дальше, опрокинув по дороге стойку с цепочками для очков и автомобильными освежителями воздуха в виде ангелочков. Звякнул колокольчик у двери, и наконец-то в лицо мне пахнуло ночным воздухом. Кажется, Ларсон что-то кричал вдогонку – «ты подумай сначала, готова ли узнать правду», – а может, это были гудки машин, еле успевавших меня объехать, или просто мои собственные слова, промелькнувшие в голове.
Глава 33. «Процесс», Франц Кафка
Папу я нашла в библиотеке.
Он не удивился, меня увидев, – на моей памяти папа вообще никогда не удивлялся, разве только однажды, когда наклонился погладить шоколадного пуделя июньской букашки Филлис Миксер, а тот вдруг взвился в воздух и чуть не отхватил папе нос.
Я стояла в дверях, смотрела на него и не могла заговорить. Папа убрал очки для чтения в футляр, как женщина убирает в шкатулку жемчужное ожерелье.
– Как я понимаю, ты не стала смотреть «Унесенных ветром»?
– Давно ты встречаешься с Ханной Шнайдер?
Папа нахмурился:
– Встречаюсь?
– Только не ври. Тебя видели с ней. – Я хотела еще кое-что добавить, но не сумела.
– Радость моя! – Он всматривался в меня, словно я была интересной концепцией разрешения конфликтов, написанной на классной доске.
– Ненавижу тебя, – сказала я дрожащим голосом.
– Прошу прощения?
– Ненавижу!!!
– Боже, – протянул он с улыбкой. – Какой интересный поворот! Смешной немного.
– Ничего смешного! Ты сам смешон!
Я швырнула в него первую попавшуюся книгу с полки. Папа заслонился рукой, и книга отлетела в сторону. Это был «Портрет художника в юности» (Джойс, 1916). Я схватила следующую книгу – «Выступления президентов США на инаугурации» (юбилейное издание в честь двухсотлетия США).
– Возьми себя в руки, черт побери!
– Ты врун! Ты макака! – заорала я, швыряя в него и эту книгу. – Ненавижу!
Он опять успел заслониться.
– Мало того что выкрики «Ненавижу!» не соответствуют действительности, – хладнокровно заметил папа, – они еще и…
Я швырнула «Повесть о двух городах» (Диккенс, 1859), целясь в голову. Папа отбил. Я сгребла еще книг, сколько могла удержать в руках, словно обезумевшая от голода беженка, которой позволили взять в столовой столько еды, сколько она унесет. Кажется, мне попались «Деятельная жизнь» (Рузвельт, 1900), «Листья травы» (Уитмен, 1891), «По эту сторону рая» (Фицджеральд, 1920), тяжеленный зеленый том в твердом переплете – «Описание Англии» (Гаррисон, 1577). Все это я отправила в полет, как очередь из пулемета. Большинство снарядов папа отразил, хотя «Англия» стукнула его по колену.
– Урод больной! Негодяй! – Я швырнула в него «Лолиту» (Набоков, 1955). – Чтоб ты сдох в мучениях!
Отбивая книги руками и даже ногами, папа не вскочил и не сделал попытки меня остановить.
– Возьми себя в руки, – повторил он. – Прекрати драматизировать. Мы с тобой не в мини-сериале…
Я швырнула ему в живот «Суть дела» (Грин, 1948), а в лицо – «Здравый смысл» (Пейн, 1776).
– Непременно нужно устраивать сцену?
Я бросила в него «Четыре текста о Сократе» (Уэст, 1998) и схватилась за «Потерянный рай» (Мильтон, 1667).
– Это редкое издание, – предупредил папа.
– Так пусть оно тебя и прикончит!
Папа вздохнул и снова заслонил руками лицо. Легко поймав книгу, аккуратно ее закрыл и положил на стол. Брошенный мною «Рип Ван Винкль и Легенда Сонной Лощины» (Ирвинг, 1819) ударил папу в бок.
– Если ты все-таки возьмешь себя в руки и начнешь вести себя как разумный человек, я, возможно, расскажу тебе, как познакомился с этой весьма неуравновешенной особой – мисс Шнайдер.
«Рассуждение о неравенстве» (Руссо, 1754) врезалось ему в левое плечо.
– Синь! Успокойся, наконец! Посмотри на себя – ты причиняешь больше вреда себе, а не мне…
Отпечатанный крупным шрифтом «Улисс» (Джойс, 1922), брошенный мною со всего размаху после отвлекающего выстрела «Библией короля Иакова», ударил папу углом обложки по лицу, совсем близко к левому глазу. Папа тронул висок и посмотрел на свою руку.
– Ты закончила бомбардировать отца западноевропейской классикой?
– Почему ты врал? – У меня сел голос. – Почему ты мне все время врешь?
– Сядь!
Он шагнул ко мне, а я замахнулась потрепанным томиком «Как живет другая половина» (Риис, 1890).
– Если ты наконец успокоишься и прекратишь истерику, тебе сразу станет легче.
Папа забрал у меня книгу. Под левым глазом – не знаю, как называется эта часть лица, – блестели бисеринки крови.
– Вот так, успокойся…
– Не уходи от темы!
Он снова сел в кресло:
– Мы можем поговорить разумно?
– Кто бы говорил о разумности! – крикнула я, но уже не так громко: горло саднило.
– Я понимаю, что ты подумала…
– Каждый раз я все узнаю от чужих людей! А ты от меня скрываешь!
– Очень хорошо понимаю, – кивнул папа. – С кем ты говорила сегодня?
– Я не раскрываю своих источников!
Папа, вздохнув, сложил руки домиком, сведя вместе кончики пальцев.
– Дело, в сущности, очень простое. Помнишь, она подвозила тебя домой – в октябре, если не ошибаюсь?
Я кивнула.
– Ну вот, вскоре после этого она мне позвонила. Сказала, что беспокоится о тебе. Мы с тобой тогда были не в лучших отношениях, и я, конечно, тоже беспокоился. Поэтому и принял ее приглашение поужинать вместе. Она выбрала, довольно некстати, весьма затейливый ресторан – «Гиацинтовая терраса» – и за обильным обедом сообщила мне, что тебе неплохо бы обратиться к детскому психиатру, чтобы решить проблемы, связанные с твоей покойной матерью. Я, естественно, обозлился. Наглость безмерная! Но потом вернулся домой, посмотрел на тебя – на твои волосы, окрашенные в естественный цвет полевого шпата… Я задумался – может, она и права? Да, это было полнейшее идиотство с моей стороны, однако меня всегда тревожило, что ты растешь без матери. Можно сказать, это моя ахиллесова пята. Поэтому я согласился еще пару раз с ней встретиться за ужином, чтобы обсудить, к кому бы тебе обратиться, и в конце концов осознал, что помощь нужна не тебе, а ей, причем срочно. – Папа вздохнул. – Я знаю, тебе она нравилась, но она не могла похвастаться крепким душевным здоровьем. Потом еще несколько раз звонила мне на работу. Я ей сказал, что мы с тобой сами разобрались и у нас все хорошо. Она смирилась. Вскоре после этого мы улетели в Париж. С тех пор я с ней не общался и ничего о ней не слышал до того, как она покончила с собой. Конечно, это трагедия, но не скажу, чтобы я был сильно удивлен.
– А когда ты ей послал барбареско-ориенталь?
– Что?
– Ясно же, что ты их купил не для Джанет Финнсброк, которая работает на факультете с палеозойской эры. Ты купил их для Ханны Шнайдер.
Папа заметно растерялся:
– Да… Видишь ли, я не хотел, чтобы ты…
– Значит, ты был в нее безумно влюблен, – перебила я. – Не ври хоть раз! Скажи прямо!
Папа засмеялся:
– Вот уж это вряд ли!
– Никто не покупает барбареско-ориенталь, если не влюблен без памяти!
– Ну, значит, я первый. Звони в компанию рекордов Гиннесса! Говорю же тебе, она скорее вызывала жалость. Я послал ей цветы после того, как однажды за ужином довольно резко ей высказал, что я о ней думаю: по-моему, она из тех отчаявшихся людей, которые выдумывают сумасшедшие теории об окружающих, чтобы расцветить свою серую, неинтересную жизнь. А люди правды не любят, и такая откровенность всегда кончается слезами. Помнишь, я тебе говорил о том, как правда стоит в углу в длинном черном платье, пятки вместе, голова опущена?
– Что она самая одинокая девушка в комнате…
– Именно! Вопреки общепринятому мнению, никто не хочет иметь с ней дело. Слишком грустно. Всякому приятней танцевать с веселой привлекательной красоткой. Поэтому я и послал цветы. Не знал, как они называются. Я попросил продавщицу в цветочном магазине подобрать что-нибудь этакое…
– Это были лилии, барбареско-ориенталь.
Папа улыбнулся:
– Теперь буду знать.
Я молчала. Освещенное сбоку, папино лицо казалось ужасно старым. Вдруг проступили морщины, изрезали его крохотными ранками.
– Значит, это ты тогда ночью звонил.
Он поднял голову:
– Что?
– В ту ночь, когда я убежала к ней. Ты позвонил.
– Кому?
– Ханне Шнайдер. Я была у нее. Она сказала, что это Джейд, но это был ты.
– Да, – тихо ответил папа. – Наверное. Я и правда ей звонил.
– Видишь? У вас б-были отношения, и ты…
– А почему я ей звонил, как ты думаешь? – заорал папа. – Эта психопатка была моей единственной ниточкой! Я не знал имен и телефонов твоих безмозглых приятелей! Когда она сказала, что ты явилась к ней, я хотел сразу приехать, но она снова завела речь о своих завиральных психологических идеях, а я, как мы уже видели, становлюсь полным кретином, когда дело касается моей дочери! «Оставь ее в покое. Нам надо поговорить. Доверительный разговор между нами, девочками». И я согласился! Господи боже, во всей западной культуре нет другого такого идиотски раздутого понятия, как «разговор»! Все забыли очаровательную поговорку, а мне она кажется весьма здравой: «Разговоры ничего не стоят».
– Тогда почему ты молчал? Ничего мне не рассказал?
– Стыдно было, наверное. – Папа уставился в пол, засыпанный книгами. – Не хотел тебя расстраивать. Ты как раз занималась поступлением в Гарвард…
– А то я сейчас не расстроилась.
– Признаю, это было не лучшее решение, но в то время я считал, что поступаю правильно. В любом случае все это уже дело прошлое. Пусть Ханна Шнайдер покоится с миром. Учебный год почти закончился… – Папа вздохнул. – История как из романа! Среди всех городов, где мы с тобой побывали, Стоктон – самый театральный. Больше страстей, чем в Пейтон-Плейс, больше безысходности, чем в Йокнапатофе. А уж причудливостью не уступает Макондо.[483] Тут тебе и секс, и всяческие грехи, и самое страшное – расставание с юношескими иллюзиями. Радость моя, ты уже стала взрослой. Тебе больше не нужен твой старенький папочка…
Руки у меня были ледяные. Я прошла через всю комнату и села на желтый диванчик у окна.
– С Ханной Шнайдер еще не закончено. У тебя кровь вот тут. – Я показала пальцем.
– Да, ты меня зацепила-таки, – смущенно отозвался он, снова трогая висок. – Что это было – Библия или «Американская трагедия»? И то и другое символично…
– Есть еще кое-что насчет Ханны Шнайдер.
– Возможно, придется накладывать швы…
– На самом деле ее звали Кэтрин Бейкер. Она состояла в «Ночных дозорных». Убила полицейского.
Мои слова подействовали на папу, как будто сквозь него прошло привидение. То есть я никогда не видела, как привидение проходит сквозь человека, но с папиного лица разом схлынули все краски, как вода вытекает из ведра. Он молча смотрел на меня.
– Я не шучу. И если ты хочешь признаться, что сам был в «Ночных дозорных», вербовал новых участников или… или взрывал своих буржуйских коллег по Гарварду… то лучше скажи сразу, потому что я все равно узнаю. Я не остановлюсь.
Решимость в моем голосе удивила папу, а я удивилась еще больше. Кажется, мой голос оказался крепче меня самой. Он ложился на землю бетонными плитами, указывая мне путь.
Папа прищурился, глядя на меня, как на незнакомого человека.
– Их же нет давно, – медленно проговорил он. – Тридцать лет уже. Это просто сказочка.
– Не обязательно. В интернете пишут…
– Ах, в интернете… Конечно, авторитетный источник. Если уж обращаться к интернету, нужно заодно признать, что Элвис жив, нужно верить всплывающей рекламе… Почему вдруг именно «Ночные дозорные»? Ты читала мои старые лекции, статьи на «Федеральном форуме»?
– Основатель, Джордж Грейси, действительно еще жив. Он живет на Паксосе. Прошлой осенью в бассейне у Ханны утонул человек, Смок Харви, он его выследил…
– Конечно! Помню, она по этому поводу ныла. Видимо, еще и это происшествие подорвало ее хрупкое душевное здоровье.
– Нет. Она его и убила. Потому что он работал над книгой о Джордже Грейси. Он собирался их всех разоблачить, всю организацию.
Папа выгнул бровь:
– Я смотрю, ты немало потрудилась над своей теорией. Что ж, продолжай.
Я заколебалась. Берт Тауэлсон в своей книге «Партизанки» (1986) пишет: занимаясь расследованием, нужно очень тщательно продумывать, кому можно открыть обнаруженную тобой страшную правду. Но если не папе, то кому доверять вообще?
Он смотрел на меня с тем выражением, с каким смотрел тысячу раз, когда мы просматривали черновик моего доклада или реферата по школьному заданию, – с интересом, но и с легким сомнением: дескать, вряд ли ты меня поразишь. И я машинально, привычно стала излагать.
Начала с того, как Ханна решила исчезнуть, потому что Ада Харви кое-что узнала. Рассказала про оставленную Ханной кассету с фильмом Антониони, о «стрекозе в полете», о вечеринке с маскарадом, о том, как убили Смока способом, очень похожим на тот, что описан у Хелига. О том, как выдуманные Ханной истории об Аристократах повторяли разные эпизоды из жизни Кэтрин Бейкер, об интересе Ханны к без вести пропавшим и, наконец, о моем телефонном разговоре с Адой. Вначале папа смотрел на меня как на сумасшедшую, но дальше слушал все внимательней и под конец ловил каждое мое слово. Я только однажды видела его таким сосредоточенным: когда он читал июньский номер «Нью рипаблик» за 1999 год, где в разделе писем напечатали его длинный сатирический ответ на статью «Магазинчик ужасов. История Афганистана».
В конце концов я замолчала, ожидая, что на меня обрушится град вопросов. Но папа тоже молчал в задумчивости. Прошла минуту, другая…
Папа нахмурился:
– Кто же убил бедную мисс Шнайдер?
Он, разумеется, задал тот единственный вопрос, на который у меня не было четкого ответа. Ада Харви считала, что Ханна покончила с собой, но я же слышала, как кто-то ломился через лес, и потому склонялась к мысли, что это сделал кто-нибудь из «Ночных дозорных». Убив полицейского, Ханна привлекла внимание властей, а значит, стала опасна для организации. Тут еще Ада собирается звонить в ФБР, а если Ханну поймают, это поставит под удар Грейси и всю подпольную группу. Но подтвердить все это я не могла, а папа всегда говорил, что «умозрительные предположения не должны течь струей, как жижа из рваного мусорного мешка».
– Не знаю точно, – сказала я.
Папа кивнул. И снова молчание.
– Ты в последнее время ничего не писал о «Ночных дозорных»? – спросила я.
– Нет, а что?
– Помнишь, как мы познакомились с Ханной Шнайдер? Она прошла мимо нас в продуктовом, а потом заговорила с тобой в обувном…
– Помню, – ответил папа после небольшой паузы.
– Точно так же она познакомилась со Смоком. Мне Ада Харви рассказывала. Все было спланировано заранее. Я беспокоилась, вдруг ты что-нибудь такое написал и она наметила тебя следующей мишенью…
– Радость моя! Конечно, я был бы весьма польщен – мишенью быть мне еще не приходилось… Однако «Ночных дозорных» давно не существует. Даже самые доверчивые политологи относят их к области фантазии. А что такое фантазия? Способ отгородиться от мира. Наш мир – жесткий паркет, спать на нем – просто убиться можно. Кроме того, мы живем не в эпоху революционеров, а в эпоху изоляционистов. Люди хотят не объединяться, а, наоборот, разорвать все связи с другими, всех растоптать и загрести как можно больше бабла. К тому же история, как известно, развивается циклично, и в ближайшие два столетия никакие восстания нам не грозят, хоть бы даже и тайные. Вдобавок я читал когда-то довольно серьезное исследование, где говорилось, что Кэтрин Бейкер по происхождению – цыганка из Парижа, так что предположить, будто она и Ханна Шнайдер – одно и то же лицо, можно только с большой натяжкой, как бы увлекательно это ни звучало. Возможно, Ханна прочитала какую-нибудь залихватскую книжечку, настоящий триллер, про таинственную Кэтрин Бейкер и дала волю воображению? Очень уж странно выглядят эти ее рассказы. Быть может, она хотела, чтобы после самоубийства все решили: такая вот у нее была бурная жизнь, она – Бонни, другой балбес – Клайд? Тогда легенда о ней будет жить в веках. Она уйдет, оставив позади захватывающий приключенческий роман, а не нудную передовицу, какой была ее жизнь на самом деле. Люди сплошь и рядом врут о себе подобным образом.
– А как же Смок?
– А что Смок? Мы знаем только, что ей нравилось знакомиться с мужчинами в продуктовых магазинах. Она искала любви среди замороженного горошка.
Я задумалась. В папиных словах действительно были крохотные крупицы истины. На сайте www.zheleznaya_babochka.net утверждали, будто Кэтрин Бейкер – французская цыганка. А если вспомнить постеры со сценами страсти у нее в классной комнате, вполне можно представить, что она выдумала для себя другую, более интересную жизнь. Папа играючи продырявил днище моей теории, и она сразу стала казаться слишком вычурной и непроработанной (см. DeLorean DMC-12[484] в кн. «Ошибки капитализма», Гловер, 1988).
Я сказала:
– Значит, я спятила.
– Этого я не говорил, – немедленно возразил папа. – Твоя теория, безусловно, чересчур фантастична, однако она отлично продумана. В целом вполне замечательная теория. А до чего захватывающая! Ничто так не будоражит кровь, как рассказы о тайных мятежниках…
– Ты мне веришь?
Он помолчал, глядя в потолок и обдумывая свой ответ так серьезно, как умел только папа.
– Да, – сказал он просто. – Верю.
– Правда?!
– Конечно. Ты же знаешь, у меня слабость ко всему фантастическому и абсурдному. Вероятно, можно еще доработать кое-какие детали…
– Я не сумасшедшая!
Читать бесплатно другие книги:
