Ворон. Сыны грома Кристиан Джайлс

Глава 24

В ближайшие три дня от жажды или воспалившихся ран умерли еще двое датчан. Франки время от времени открывали дверь и бросали нам бурдюки с водой и объедки. Но многие из нас настолько ослабли, что не могли даже отгрызать от костей остатки мяса. Для этих несчастных надежда была потеряна, и потому все доставалось тем, кто еще цеплялся за жизнь. Узники, давно отринувшие гордость, набрасывались, как собаки, на любой кусок. Разговаривали мало: никто не хотел тратить силы, да и о чем было говорить? Нам оставалось только ждать медленно приближающейся бесславной смерти. Вскоре я потерял счет времени. Дни и ночи слились в ничто, наполненное болями и судорогами в голодном животе. Жажда поначалу казалась нестерпимой, но потом, ослабев, мы перестали ее замечать. Пенда решил, что это очень дурной знак. Моя кожа высохла и потрескалась, как мазаные стены нашей тюрьмы, губы лопались, отчего я постоянно чувствовал вкус крови на распухшем языке. Мы вынуждены были испражняться там же, где сидели, однако из наших пустых высохших тел почти ничего не выходило. Никто не являлся, чтобы нас забрать.

Как-то раз я проснулся от звона цепи: один из датчан душил своего друга, помогая несчастному умереть быстро и тем самым оказывая ему последнюю услугу. Все мы сидели, стиснув зубы, и вслушивались в темноту: когда предсмертные хрипы стихли, тяжелое дыхание душителя переросло в плач. Я знаю, что тоже плакал – от сострадания, злости и стыда, – хотя мои глаза уже не могли струить слезы. Эти датчане когда-то были такими же, как наша волчья стая: свободными, нахальными, полными жизни. Теперь они стали ничем, и я проклинал себя за то, что сдался живым, когда мог погибнуть с мечом в руках.

После того как все стихло, я некоторое время то терял сознание, то снова приходил в чувство и потому не сразу услышал шум во дворе, за стенами тюрьмы. Когда открылась дверь, дневной свет совершенно ослепил меня, и я отвернулся. Франки привели нового узника. Мне захотелось прокричать ему: «Дерись! Сопротивляйся, как можешь! Пусть лучше ты погибнешь от их клинков, чем сдохнешь в кандалах!» – Но я промолчал. Обессиленный, я лишь смотрел, как бедолагу вталкивают в нашу смрадную темницу. Над телами умерших датчан жужжали мухи, скользкие черви с тихим чавканьем копошились в гниющей плоти, а иногда я даже слышал, как крысы грызут кости, и при мысли о том, что кости эти человечьи, кровь стыла в жилах. Когда франки ушли, все снова погрузилось в беспросветную тьму, и мои глаза стали закрываться. Вдруг раздался голос, выдернувший меня из небытия:

– Так-то ты встречаешь друга в этой дерьмовой дыре? Клянусь зубами Одина, Ворон, даже задница Свейна пахнет приятнее!

– Брам?

– Ага, ты все-таки здесь, парень. Уже хорошо. А кто все эти вонючие свиные пузыри?

– Датчане, – слабо прохрипел я, чувствуя, что рев Медведя заставил меня немного ожить.

– Что случилось, Брам? – спросил я, толкнув Пенду.

Разбуженный англичанин застонал.

– Синие плащи схватили меня и бросили сюда, к тебе. Вот что случилось, – ответил Брам.

– Ты с ними дрался?

– Дрался? Похоже, парень, твой маленький мозг сгнил, как деревяшка. Если б я стал драться, то не очутился бы в этой отвратной яме, верно? Я бы просто перебил ублюдков. Нет, мне пришлось им поддаться. По приказу Сигурда. Он задумал, чтобы я устроил небольшую заварушку в какой-нибудь вшивой таверне в Эксля…

– В Экс-ля-Шапеле, – подсказал я.

– Точно. Мне пришлось расквасить несколько носов, явились синие плащи и… И вот я здесь. А тут, я погляжу, не слишком-то уютно. Этих стен не касались женские руки, как бы сказала Боргхильда.

Мысль о том, что Брам с нами, что он силен и совсем недавно был среди остальных наших волков, сама по себе подняла мой дух. Но превыше всего меня обнадежили слова «Сигурд» и «замыслил». Приглашать в сообщники тех, кого я совсем не знал, было опасно, и я окликнул Стейнна, понадеявшись, что он крепок, как приличествует человеку с этим именем.

– Стейнн! Стейнн, ты жив? Ты ведь не из таких, кто сдается?

– Я жив, Ворон из братства Сигурда, – проскрипел сухой голос. – Чего тебе от меня надо?

– Я хочу перебраться поближе к моему другу Браму. Пусть твои люди мне помогут. Попроси их поменяться со мною местами.

– Они не мои люди, а Ингве. Не мешай им спокойно умирать.

– Твой Ингве – куча гнили, – сказал я. Датчанин не ответил. – Стейнн, твои люди не хотят умирать так. Не о таком они мечтали, когда сложили свои дорожные сундуки и вышли на дорогу китов. Эта смерть бесславна, она не ведет в Вальхаллу. – Последние слова были тяжелы, и я подождал, пока Стейнн осознает их смысл. – Датчане, вы хотите снова увидеть ваши корабли? Снова обнять ваших женщин? Я могу вытащить вас из этой зловонной дыры. Могу возвратить вас к жизни.

Люди задвигались, зазвенели цепи. Языки, давно прошептавшие предсмертные молитвы, вновь зашевелились в пересохших изъязвленных ртах. В темноте послышался голос Стейнна:

– Если ты и вправду можешь нас вызволить, мы с тобой. Люди Треллеборга! Соберите последние силы и помогите норвежцам. Ингве был великим воином – это знают все. Но он привел нас к смерти, а Ворон говорит, что вернет нас к жизни; так поднимайтесь, сукины дети!

Послышались звериные стоны и рычание: люди задвигали полуотмершими членами, отстраняясь и оттаскивая покойников, чтобы я мог подобраться к Браму. У нас с Пендой еще оставались кое-какие силы, и мы делали, что могли. Наконец мы рухнули на наши новые места – на пол, загаженный чужим дерьмом и загустевшей кровью.

– Ты воняешь хуже, чем подмышка тролля, Ворон, – пробормотал Брам, сверкнув в темноте зубами.

– Скоро ты завоняешь точно так же, – буркнул я. – Как то, что ты сюда угодил, может нам помочь? Ты уверен, что просто не проснулся пьяный в объятьях какой-нибудь шлюхи, после того как разбил башку священнику?

– Я? – удивился Брам и, осклабившись, проворчал: – Говорю же тебе, парень, это задумал Сигурд. Его замысел хитер – так хитер, что позавидовал бы сам Локи.

Пенда смотрел на нас, и белки его глаз блестели. С Брама сняли кольчугу и плащ. Оставшись в рубахе, штанах и башмаках, он, казалось, едва ли мог порвать наши путы. Но когда он поднял прикованную к цепи руку и развязал одну из своих толстых косиц, та как будто осталась жесткой. Расплетая ее, Медведь улыбался все шире и шире, пока не извлек кусок металла длиною в палец. Несмотря на отсутствие маленькой деревянной ручки и рамки, удерживающей лезвие под нажимом, я тотчас понял, что это. Это была ножовка с зубьями, крошечными, как у макрели, но злыми, острыми и крепкими.

– Тебе понадобится год, чтобы распилить такую цепь этой штуковиной, – каркнул Пенда.

Брам не понял англичанина, да он и не слушал его. Он пилил. Прошло несколько часов, а Медведь не прекращал терпеливо водить лезвием по тонкому железному браслету у себя на руке. Зубцы были такими маленькими, что почти не издавали шума. К тому же один из датчан заглушал их работу непрерывными стонами (у него воспалилась рана), да и другие узники, задыхавшиеся в этой темнице смерти, постоянно кашляли и бормотали. Видно, появление Брама и слова Стейнна раздули в душах несчастных последние угольки: они поняли, что пока не умерли и, вероятно, еще смогут увидеть солнце. Но, боги, до чего же медленно двигалось дело! Без ручки и зажимной рамки от пилы, укороченной вдвое, было мало толку. Скоро пальцы Брама стали скользкими от крови. Она охлаждала лезвие, не позволяя ему сломаться, и викинг не замедлял своих движений.

Он почти закончил, когда дверь отворилась, и вошли пятеро франков с горящими головнями. Обыкновенно стражники только швыряли нам объедки, собирали пустые бурдюки и, еле сдерживая рвоту, спешили унести ноги. Но на этот раз они углубились в зловонную тьму и принялись тыкать людей копьями, проверяя, кто жив, а кто мертв. Может, они собирались привести новых заключенных и прежде решили вынести трупы, чтобы высвободить место. А может, это была обычная проверка. Так или иначе, двое франков теперь стояли на расстоянии копья от того грязного угла, где, прячась в дрожащей тени, сидели мы. Если б они увидели, что Брам распилил свои кандалы, нам пришел бы конец. Медведь согнулся, стараясь скрыть руки, но стражник, заподозривший неладное, поднес острие копья к его бороде, чтобы поднять подбородок. «Все, – подумал я. – Брам – мертвец».

Вдруг раздался крик, и солдат обернулся. Какой-то датчанин изо всех сил ударил другого стражника по лодыжкам, а когда тот упал, стал колотить его закованными руками по лицу. Франки бросились помогать товарищу, но узники били и царапали их, как звери. Синим плащам приходилось отчаянно обороняться, чтобы приблизиться к соратнику. Наконец один из стражников продрался сквозь толпу заключенных и с криком вонзил копье в плечо зачинщика смуты. Другие франки, подобравшись к нему, принялись пронзать его снова и снова, а солдат, на которого он напал, отполз, подобрав факел и копье. Глаза франка были расширены от потрясения и страха, на лице блестела кровь. Вскоре все было кончено: храбрый датчанин, спасший нас от разоблачения, превратился в изрубленный кусок сырого мяса. Когда стражники уходили, в исчезающем свете мелькнуло кровавое месиво его спины, и я тихо попросил Одина забрать этого воина в Вальхаллу. Им оказался Стейнн.

Брам, как ни в чем не бывало, продолжил свою работу, и вскоре наручник спал с его запястья. Тогда он принялся за мои кандалы. Я хотел, чтобы прежде освободился Пенда, потому что дрался англичанин куда лучше меня, но Брам ничего не пожелал слушать.

– Чтобы я спас сакса раньше викинга?! – прогрохотал он.

Вопрос, кто первый, оказался бессмысленным: не успел Медведь проделать со мною половины работы, как пилка сломалась. Проклятия Брама вывели из забытья датчан, лежавших поблизости.

– Ну и что теперь? – спросил Пенда.

Я пожал плечами, а Брам, обливаясь потом, прислонился к стене. Цепь уже не сковывала его, но один он вряд ли мог многое сделать. Англичанин проворчал:

– Почему этот тупица не принес вторую половину пилы в другой косе? Или хоть в заднице.

– Скажи этому уродливому сукину сыну: если еще раз так на меня посмотрит, я откручу ему голову и подброшу ее до потолка, – рыкнул Брам, обращаясь ко мне.

– А что еще придумал Сигурд? – спросил я, про себя заметив: «Не хватало только, чтобы эти двое подрались».

Брам прикусил нижнюю губу и почесал бороду:

– Он мне не сказал. Но я готов поспорить, парень: он знает, как быть.

Глава 25

Когда франки приходили в последний раз, за стенами темницы было еще светло. Мы подождали несколько часов, и, решив, что уже настала ночь, Брам принялся медленно и осторожно рыть землю под гнилой стеной обломком своей маленькой пилы. Через некоторое время мы почувствовали упоительное, хотя и слабое дуновение свежего воздуха и поняли: подкоп готов. Вскоре сам Брам подтвердил нашу догадку, сказав, что видит зажженные плошки и солдат, расхаживающих по двору. Дыра была достаточно мала, чтобы франки ее не заметили, однако достаточно велика, чтобы мы могли узнавать о происходящем за стенами тюрьмы. Мы стали ждать, одновременно надеясь и боясь увидеть Сигурда. Приди наш ярл вызволять нас, наверняка началось бы сражение, которое викинги не смогли бы выиграть.

После гибели Стейнна датчане опять пали духом. Смрад, заполнявший нашу темницу, был смрадом отчаяния и безнадежности. Только мы, трое, встрепенулись, когда целую вечность спустя на дворе послышались крики.

– Что случилось, Брам? – пробормотал я, поднимая тяжелую голову.

– Не вижу, – ответил он. – Погоди-ка. Дым. С запада, кажется.

– Еще что? – возбужденно спросил я.

– Ничего, парень. Только дым. Но франки как будто не слишком довольны.

Мы подождали. Потом подождали еще. Шум голосов усилился: тревога расправила над тюремным двором свои темные крылья. То и дело перед Брамовым потайным окошком мелькал синий плащ. Наконец викинг повернулся к нам. Его глаза сверкали в пробивавшемся снаружи луче света.

– Мне нужно идти, – сказал он. – Надеюсь, я смогу это продырявить, – он постучал по прогнившей мазаной стене, – прежде чем франки меня заколют. Если Тор мне поможет, они будут срать в штаны и ничего не заметят.

Я хотел предложить Браму подождать подольше, чтобы дать Сигурду (если там, во дворе, был Сигурд) побольше времени. Но другой возможности могло не представиться, и потому я кивнул. Скованный одною цепью с сотней мертвых или полумертвых людей, я чувствовал себя беспомощным. Брам был Брамом: поднявшись, он решил, к добру ли, к худу ли, проломить стену, а не ковырять под ней обломком пилки.

– Скоро ты избавишься от оков, Ворон, – сказал викинг и по-норвежски же прибавил: – Ты, англичанин, тоже.

Пенда кивнул. Затем, со всей силой, на какую были способны его ноги, крепкие, как дубовые стволы, Брам пнул стену башмаком. Глина треснула и начала крошиться, точно сыр. Медведь колошматил по ней снова и снова, и мы боялись, что от такого треска переполошатся все франки на милю вокруг. Наконец, получилась дыра, в которую Брам смог пролезть. В мгновение ока он исчез.

Теперь я чувствовал запах дыма. Это был не очажный дым, а едкий дым от старой мокрой соломы. Точно так же пахло в моей деревне, когда Сигурд ее поджег. Сейчас, как и тогда, страх завязал узлом мои кишки.

– Черт! А вот это нам ни к чему, – пробормотал Пенда.

Подняв голову, я увидел дымовое облако, клубящееся под старой крышей.

– Зачем им понадобилось жечь этот сарай? – проговорил я и, не отдавая себе в этом отчета, в тысячный раз проверил на прочность свои кандалы. – Они же знают: мы здесь.

При мысли о том, что мы можем сгореть заживо, я почувствовал ужасное смятение, нараставшее где-то в животе. Но скоро перед дырой вновь возник Брам с двумя франкскими топорами, один из которых был окровавлен.

– Так ты идешь или нет? – осклабился он, прежде чем пролезть внутрь.

Я положил руки на пол, чтобы Медведь до конца разрубил мои кандалы, которые прежде успел надпилить. Наши оковы были из мягкого железа, а лезвие топора окаймляла хорошая франкская сталь, и все равно оно сломалось, когда Брам разбивал наручники Пенды. Так или иначе, мы оба высвободились.

– Теперь их, – сказал я, указывая на остальных узников, что смотрели на нас жалобно, как хромые собаки.

– Они датчане, – ответил Брам.

– Я дал им слово, – возразил я, забирая у него топор.

У нас не было ни времени, ни орудий, чтобы освобождать каждого, и потому я направился в самую гущу толпы. Когда датчане посторонились, расчистив для меня место, я постарался отыскать середину цепи, что связывала всех узников, и ударил по ней вторым топором. Пенда и Брам помогли мне вытащить ее из кандалов, сковывавших живых и мертвых. Наконец, датчане были свободны: железные браслеты остались на их руках, но те, кто находил в себе силы, могли хотя бы выбраться из этого логова смерти.

– Идите к реке, если сможете, – сказал я им. Они уже поднимались на ослабевшие ноги, глядя на меня так, словно только что вылезли из-под собственных могильных холмов. Несчастные едва ли могли преодолеть частокол, не говоря уж о том, чтобы целый день шагать к реке. – Ваши корабли на пристани. Если удастся, мы вам поможем.

– Ворон! – прорычал Брам.

Я, повернувшись, кивнул и последовал за ним на свет. На первый взгляд двор показался пустынным. Возле входа в тюрьму лежали двое в синих плащах – само собой, это была работа Медведя. Из-за угла вышли еще два молодых стражника. При виде нас их глаза чуть не выскочили от ужаса. Солдаты словно сомневались, нападать им или спасаться бегством, но внезапно на них обрушилась толпа датчан. Оборванные узники так жаждали мщения, что даже копья в руках франков не остановили их. В мгновение ока стражники исчезли в гуще рычащих бешеных волков, готовых грызть и рвать свою добычу.

– Изголодались, ублюдки, – пробормотал Пенда, прежде чем мы устремились к трем небольшим строениям, в одном из которых обнаружили свои мечи, а также несколько копий, щитов и шлемов.

Воздух сделался густым от желтого дыма. Шел он большею частью с запада: западный свес тюремной крыши пылал жадным огнем, и много нашлось бы людей, которые, не будь они озабочены спасением собственных жизней, охотно поглядели бы, как эти стены сгорят дотла. Через главные ворота, которые остались открытыми, мы выбежали на блестящую от грязи дорогу, петлявшую по городским трущобам.

– А жить на берегу реки дерьма иногда не так-то плохо, – сказал Пенда и поглядел на запад.

Черный дым, клубившийся в синем небе, валил от домов, что стояли за западными воротами, однако и в самом городе полыхало пламя. Жители близлежащих улиц глазели на пожар, как и мы. Увидав датчан, которые высыпали из гнилой темницы, многие франки заспешили прочь. К месту, откуда шел дым, бежали десятки солдат, включая, без сомнения, и тюремную стражу, – именно поэтому мы так легко смогли покинуть окруженный частоколом двор.

– Я же говорил тебе: Сигурд все хорошо придумал, – гордо произнес Брам.

Вооруженные франкскими копьями и щитами, мы устремились туда, где горел огонь. Я был голоден, слаб, и от бега у меня закружилась голова. Но Пенда все это время томился в темнице вместе со мною, и если он мог бежать, то мог и я. Когда мы добрались до западной стены, город бурлил: мужчины и женщины ведрами лили воду на свои соломенные крыши, надеясь, что так на них не перекинется пламя, уже погубившее столько домов. Императорские солдаты, перемешавшись с торговцами и ремесленниками, помогали тушить пожар. Их командиры пытались придать всей этой суматошной возне хотя бы какой-то порядок. Ну а наших волков нигде не было видно, и мы не понимали, как они подожгли город.

– Может, Сигурд тут и ни при чем? – проговорил Пенда, когда мы бежали по горящим улицам, надеясь, что солдаты не заметят медведеподобного детину, как нельзя более похожего на язычника, и двух вооруженных монахов в рваных рясах.

В самом деле, никто из синих плащей не попытался нас остановить. За городской стеной ветер раздувал огромные полотнища пламени, которое рокотало, точно океан, жадно поглощая прижавшиеся друг к другу бревенчатые домишки. Горящее дерево трещало, словно от неистовой злобы. Когда мы вырвались из дыма я, ужасно кашляя, обернулся и увидел первых датчан, что, подобно привидениям, выползали из города на луг.

– Гляди-ка! – крикнул Пенда, указывая на полоску дыма, просвистевшую в воздухе. – Это не стрела!

С неба что-то упало, оставив после себя тающий серый столбик на синем небе. Мы подбежали, и я, к своему удивлению, увидел, что это птичка. Вокруг нас, в траве, всюду лежали обгорелые тельца ее пернатых собратьев. Я поднял один из трупиков за лапки, и мы, все трое, кашляя, в недоумении уставились на него. Кто-то привязал к птице клочок меха, который уже обуглился, но продолжал тлеть: его смазали воском, а затем подожгли.

– Чтобы наловить столько, им, верно, понадобилась сеть или Один знает что еще, – сказал я, кивком указав на лес за крепостным рвом.

Птиц, принесших в город огонь, было множество – наверное, сотни. Сигурд знал: они полетят в свои гнезда, устроенные под крышами франкских домов, которые теперь полыхали.

– В это никто не поверит, – сказал Пенда, качая головой. – Мне и самому не верится.

Огонь уже охватил четверть города, и солдаты императора суетились, стараясь спасти остальное. Теперь им не было дела до нашего побега.

– Идемте, – сказал Брам, когда я отбросил обгорелое птичье тельце. – Скоро за нами пошлют погоню.

Мы побежали на крик грачей, зная, что там, среди ясеней, на краю леса, ждет Сигурд.

Глава 26

Сигурд ждал нас в роще вместе с Флоки Черным и двадцатью другими викингами, снаряженными для боя. Когда мы встретились, их бороды разомкнулись в улыбке.

– Не прав я был, когда сказал, будто из вас двоих выходят хорошие рабы Христовы, – рассмеялся Халльдор, позабавленный нашим плачевным видом.

– Проголодался, парень? – спросил Сигурд, вытаскивая из мешка краюху хлеба и протягивая ее мне.

Я отломил себе кусок, а остальное отдал Пенде. В глазах ярла блеснул огонек, которого я не видел у него после хольмганга. Я подумал, что он радуется тому, какой затейливый узор сложился из его замысла.

– Ты пахнешь хуже, чем дерьмо тролля, – рассмеялся Сигурд, сделав шаг назад.

– Не поверишь, – ответил я, – но франки не пригласили нас в свои горячие купальни, о которых мы наслышаны. Злобные поганцы!

Внезапно я стал ощущать, как меня кусают блохи, ползающие под перепачканной сутаной. Я огляделся, ища взглядом Кинетрит. Конечно, ее не было, ведь дело могло дойти до боя. Да я и не хотел, чтобы она увидала меня таким грязным.

– Сейчас, Ворон, они и сами не станут тратить воду на мытье. До чистоты ли, когда зад горит! – удовлетворенно произнес Сигурд и, воткнув копье в землю, устланную опавшими листьями и хворостом, развернулся, чтобы зашагать прочь, но вдруг заметил, что некоторые его люди насторожились от треска сучьев.

Сигурд замер. Мы приготовились драться.

– Всё в порядке, – крикнул я. – Это датчане. Они бежали вместе с нами. – Из-за деревьев показались наши товарищи по заключению. Их худые лица выражали страх. Похожие на загнанных зверей, они не знали, подойти ли им ближе или броситься обратно в лес. Я сказал: – Они помогли нам, Сигурд. А их ярл умер и сгнил. – Пока Сигурд изучал взглядом датчан, казавшихся бородатыми скелетами в рубище, остальные норвежцы смотрели на него, ожидая приказа. – Эти люди пойдут за тобой, господин, – прибавил я. – И они храбры. Слабый не выжил бы в той тюрьме.

– Пойдут за мной? – произнес Сигурд, почесывая золотую бороду. – Да они еле держатся на ногах, Ворон. Ползти по берегу ручья – и то едва ли им под силу.

Тем временем подоспели другие датчане. Теперь их было не меньше двух десятков. Почти все они тяжело дышали, некоторые в изнеможении согнулись пополам. Руки их оставались скованными. Сигурд взял мешок с едой, шагнул навстречу датчанам и бросил его ближайшему из них. Потом ярл повернулся, чтобы продолжить путь, а вместе с ним повернулись и все его люди.

– Они могут следовать за нами, Ворон, – сказал он. – Но если к рассвету их не будет на пристани, пускай достаются франкам.

Мы, широко шагая, устремились вперед, а датчане кое-как поплелись следом. Когда мы добрались до реки, было еще темно. Не в силах дольше ждать, я спросил о Кинетрит. Оказалось, Флоки Черный и Халльдор наблюдали за нами из леса и видели всадников в синих плащах, несшихся по лугу с горящими головнями. Франков было слишком много, и потому викинги не могли выйти из укрытия. Наконец они нашли обессиленного Эгфрита под вязом. Рядом лежала Кинетрит. Зная, что нам с Пендой помочь нельзя, Флоки и его двоюродный брат доставили монаха и девушку на корабль.

Сейчас Эгфрит ухаживал за Кинетрит в шалаше, построенном на корме «Змея». Улаф тихо сказал мне, что ум девушки как будто бы блуждает впотьмах, и монах пытается выманить его на свет.

– Я пойду к ней, Дядя, – сказал я, все еще дрожа от усталости.

Улаф положил свою ручищу мне на плечо.

– Не тревожь ее, Ворон. Пускай монах о ней позаботится. Такие, как мы, ей сейчас не нужны. Лучше отдохни, парень.

Я кивнул: у меня не осталось сил спорить. Мы с Пендой и даже Брам были совершенно вымотаны, и потому, переодевшись в свое платье, рухнули на шкуры. Нам дали по пригоршне мяса и по бурдюку пива. На случай нападения франков выставили часовых, «Змея» и «Фьорд-Эльк» подготовили к бою. Однако оранжевое свечение на востоке говорило о том, что у императорских солдат есть другие заботы.

Сигурд ошибся, решив, будто датчане не в силах ходить. К рассвету не меньше шестидесяти из них добрались до пристани. Казалось, они пришли на зов самой реки: их истерзанные души вырвались из царства Хели, заслышав шум воды, сулящий жизнь и свободу. Увидав такую силу воли, люди Сигурда из собственных запасов сытно накормили и хорошо одели датчан, а также помогли им освободиться от оков.

– Много ли оказалось таких, кто не смог дойти? – произнес я, подумав об узниках, которые теперь коченели в темном лесу между пристанью и городом, сраженные раневой горячкой или голодом (эти убийцы ничуть не милосердней франкийской стали).

– Они возвратились к жизни благодаря тебе и Сигурду, – ответил Пенда, потирая следы, оставленные на запястьях кандалами.

– Если б не Сигурд, мы бы тоже сейчас гнили, – сказал я, подумав о том, какую невероятную хитрость проявил наш ярл, использовав пернатых для поджога: более ловкого замысла я еще не видывал, хотя поймать так много птиц и привязать к ним кусочки меха было, надо полагать, непросто.

На рассвете начался дождь. Коричневатый дым, висевший на востоке, сливался с низким серым облаком, пришедшим с севера и принесшим с собой влагу. Огонь на соломенных крышах, вероятно, уже догорал, однако новые угли алели в сердцах франков, грозя новым пожаром – пожаром мести.

Многие из кораблей, стоявших на пристани, ушли: их капитанам не нравилось соседство с воинами, хотя ни викинги, ни англичане никому не мешали заниматься своим делом. Теперь же, когда по приказу Сигурда Свейн огромным топором срубил крест на носу «Змея», последние франкские суда снялись с якорей и ускользнули вниз по реке. Датчане готовили к отплытию свои корабли, которые, хотя и уступали нашим, были вполне хороши для плавания по морю. В их изящных очертаниях и в резьбе на носах чувствовалась рука мастера-язычника. Человека, который стал для бывших узников кем-то вроде вожака, звали Рольфом. Под его наблюдением датчане проверили балласт, руль, заделку швов, паруса и лини, чтобы, несмотря на раны и истощение, суметь отплыть вовремя.

Мы с Пендой влили в себя столько пива и меда, желая размочить изнывшие кости, что едва могли держаться на ногах, когда из леса примчались Кальф и Остен. Их копья были опущены, щиты бились о спины. Викинги собрались, чтобы выслушать известия.

– Мы нагадили в медвежью берлогу, господин, – сказал Кальф Сигурду. – Синие плащи готовятся к бою. И не они одни: народ тоже ополчился. Сдается мне, франки не рады, что мы подожгли их дома.

– Их ведет этот раб Христов, тощий, как сопля, – прибавил Остен, подразумевая епископа Боргона. – Даже мечом размахивает.

– Да ну! – удивился Улаф. – Тогда этот костлявый ублюдок отрежет себе ногу, прежде чем успеет сюда добраться.

Боргону не терпелось сразиться с нами со дня несостоявшегося крещения Сигурда, и теперь представился отличный повод. Ярл бросил взгляд на «Змея», подумав, возможно, о несметном богатстве, спрятанном в ее трюме.

– Пора убираться, – сказал он. – Готовься к отплытию, Дядя.

Теперь мы стали франкам врагами и потому должны были идти только на север, минуя срединные земли империи, где на берегах петляющих рек нас могли поджидать сотни засад. Нам предстояло идти вниз по течению, и в любой другой день мы бы подняли паруса, чтобы вода и ветер, какой бы он ни был, сами несли нас вперед, но сегодня о ветре говорить не приходилось, а река, не успевшая разбухнуть от дождя, двигалась медленно. Не желая быть настигнутыми врагом, мы взяли весла. Грести пьяным нелегко: даже если ты не упадешь со своего сундука, нужно очень постараться, чтобы работать согласно с остальными, разрезая лопастью воду, а не просто подымая брызги. Однако Пенде и мне опьянение скорее помогло, позволив забыть о том, как мы все еще слабы. Думаю, наши движения не нарушали общего лада.

Три датских корабля довольно бойко шли за нами следом. Весла, более короткие, чем наши, плавно опускались и поднимались. Памятуя о том, как измучены гребцы, я восхитился их работой. Рольф подгонял своих людей, и маленькие ладьи, не отставая, шли по разрезанной нами воде. Их было три, и они менялись местами, поочередно пристраиваясь к корме «Фьорд-Элька». К счастью для них, наши суда, отягченные серебром, оружием и всякими товарами, сидели ниже обыкновенного и двигались медленнее. Однако нас самих это впоследствии едва не погубило.

– Твои тощие датчане неплохо гребут, Ворон, – прокричал Кнут с правого борта. – Но идти вниз по реке не то же самое, что бороздить море.

Губы нашего рулевого были изогнуты в улыбке, уверенные руки сжимали румпель, натертый ими до блеска.

– Надеюсь, они еще смогут проявить себя, Кнут, – ответил я.

Мы оба не знали, когда попадем в открытое море и что ждет нас на пути. К тому же меня одолевали и другие сомнения. Нашей волчьей стае доводилось участвовать в больших боях, наживать грозных врагов и строить замыслы, какими гордился бы сам Локи. Мы снискали воинскую славу, и имя Сигурда разнеслось за тридевять земель. Сагам о наших деяниях суждено было клубиться у очагов, подобно сладкому дыму, который вдыхают и стар и млад. Животы наших кораблей отяжелели от серебра. Все мы сделались богачами, а Сигурд мог теперь стать королем своего народа, хотя для этого ему, вероятно, пришлось бы убить нынешнего короля. Выйдя в открытое море, ярл, несомненно, направил бы носы наших драконов на север, к земле фьордов, и тогда я наконец ступил бы на те скалы, о которых викинги говорили с такой любовью. Я был уверен, что, как только это произойдет, туман в моей голове рассеется и я все вспомню. Я пойму, почему, когда старый Эльстан меня нашел, на моей шее висел языческий нож. Я почувствую, что фьорды – мой дом. С чего я бродил, как завороженный, в дубовых лесах возле Эбботсенда, если чары сейда не будили во мне предков, привыкших искать лучшие стволы для килей кораблей-драконов, подобных «Змею»? Почему мое сердце бьется как меч о внутреннюю сторону щита? Почему я дышу в лад с еловыми веслами, ныряющими в холодную воду?

– Быстро они явились! – сказал Свейн Рыжий, откидываясь назад.

Он греб с неистощимой силой, сидя у правого борта. Посмотрев на восточный берег, поросший пушистым песколюбом, мы все увидели императорских всадников. Судя по легкому вооружению, это были разведчики. Так же быстро, как появились, они галопом ускакали на север – туда, куда указывали наши носы.

– Сдается мне, – сказал Пенда, – мы видим их не в последний раз.

– Хочу, чтобы вы вспотели, парни! – крикнул Улаф.

Все мы знали, что соревнуемся с франками в скорости: наши весла против их лошадей. Река была переменчива, как божество. На прямых участках она благоволила нам, а на изгибах – нашим врагам. Мы гребли, не чувствуя себя. Все наши кости и мышцы самозабвенно отдались тому беспрестанному движению, что для викинга так же естественно, как дыхание. От быстроты взмахов у меня пересохло в горле, сердце стучало в груди, по лицу струился липкий жирный пот. Я бросил беглый взгляд назад: несмотря на тяжесть нашего груза, датчане начинали от нас отставать. Я стал шепотом молить Тора, чтобы он укрепил их силы. Мы дали им лишь несколько плохоньких копий и пару охотничьих луков; попадись они франкам, все кончилось бы для них плачевно.

Суда, которые мы видели утром на реке, стояли, зарывшись носами в камыши. Их капитаны отчаянно старались исчезнуть с нашего пути. Люди на палубах провожали нас взглядами, полными восхищения и страха, когда мы проносились мимо, размеренно всхрапывая при взмахах весел, что поднимались и опускались, как крылья. На правом берегу стали появляться местные жители – не солдаты, а простые франки: крестьяне, ремесленники, даже женщины. Это не предвещало ничего доброго. Видно, всадники уже проскакали по этим деревням и предупредили народ о нашем приближении. Те, кого мы сейчас видели, нарочно пришли на нас посмотреть. Зная, что мы спешим и не позволим себе остановиться, некоторые франки выпускали стрелы, которые впивались в доски или пролетали над нашими головами.

– Ублюдки, – проворчал Пенда, когда одна из стрел ударилась о борт рядом с ним. Нам следовало вывесить на ширстрек щиты, чтобы защитить хотя бы сидящих по правому борту.

Когда солнце поднялось на вершину небосклона, Кнут предупредил Сигурда (ярл греб вместе с нами), что с мола, видневшегося впереди, нас готовятся атаковать два франкских военных корабля.

– Дело нешуточное, – сказал кормчий. – Корабли мощные, сразу видно, но мы можем попробовать проскочить мимо, пока они не отплыли. – Он скривил лицо: – Эти безбородые сволочи, похоже, здорово распалились.

Однако Сигурд не захотел допустить, чтобы на нас напали, когда мы все на веслах, и, хотя это отняло время, стал собирать боевой отряд.

– Свейн, Флоки, Брам, Аслак, Бьярни, Ворон, сюда! – приказал он, вытаскивая свое весло из отверстия. – Пенда, ты тоже, ведь гребешь ты как английская девчонка.

Мы, ввосьмером, заспешили на нос «Змея», сложив весла и взяв вместо них копья со щитами. Браги собирал такой же отряд на носу «Фьорд-Элька».

– Ну а вы, сукины дети, гребите! – крикнул Сигурд тем, кто остался на скамьях. – Гребите так, будто здесь ваши отцы.

Первый из франкских кораблей отчалил и, резко молотя веслами, устремился к реке. Канал за ним грозил скоро стать слишком узким, чтобы мы с датчанами могли по нему пройти.

– На борту епископ Боргон, – объявил Эгфрит и указал на знамя из красного шелка, развевавшееся на корме судна.

– Быстрее, сыны грома! – взревел Сигурд. – Ваши предки смотрят из чертога Одина! Пускай Всеотец уничтожит вас, ежели вы их опозорите!

После этих слов викинги налегли на весла, зарычав от боли в легких, едва не лопнувших от натуги. Все мы знали: если франки поймают нас в этой реке, нам, вероятно, не удастся выбраться из западни.

Отчалил и второй корабль. Нет, нам было уже не уйти. Я нахлобучил шлем, и мы выстроились кабаньей головой, или клином. Перед нами возвышалась голова Йормунганда, вернувшаяся на свое законное место. Мне показалось, что я увидел епископа Боргона: он взмахнул худосочной рукой, и на облачном небе вместо креста мелькнул меч.

– Поднимай щиты! – крикнул Брам, когда первые стрелы полетели в нас и упали на палубу или за борт.

Обыкновенно мы подходили к врагам так близко, что по запаху могли сказать, чем они сегодня завтракали. Затем при помощи крючьев мы сцепляли корабли вместе и дрались на палубах, как на суше. Но сейчас следовало действовать иначе. Одна из стрел воткнулась в щит Флоки. Викинг перевернул его и мечом отсек древко, оставив железный наконечник внутри.

– Эти недоумки хотят поскорее встретиться со своим богом, – пробормотал Черный, плюнув через борт.

– Соберитесь с силами! – проорал Сигурд.

Кнут крикнул тем, кто сидел с правого борта, втащить весла. «Змей», страшно накренившись, подался влево, но этого оказалось недостаточно, и наш нос ударился о нос франкского корабля. Раздался оглушительный треск. Затем поднялся рев, и мы бросились на правую сторону встречать врага. Приготовившись, если подвернется случай, метать копья, мы держали щиты поднятыми. Вражеское судно не так низко сидело в воде, и это давало франкам возможность смотреть на нас сверху. Гребцы с нашего правого борта теперь встали и оборонялись от стрел, летевших со смертельно близкого расстояния. Те же, кто сидел слева, продолжали грести: мы боялись, что, если они бросят весла, «Змей» перевернется.

Один из франков подался вперед, выкрикивая своим солдатам какие-то приказы. С быстротою молнии я вонзил копье ему в горло и со всей силы повернул, прежде чем выдернуть острие. От моего шлема отскочила стрела. Свейн Рыжий подцепил императорского солдата, всадив ему в плечо свою огромную секиру, и перебросил его через ширстрек. Франк разбил лицо о корпус «Змея», прежде чем исчезнуть в воде под ее брюхом. Сигурд метнул копье, поразив толстого воина в мясистую шею. Тот закричал, как женщина, и упал, вцепившись в древко. Всюду сыпались стрелы, втыкаясь в палубу и в щиты, застревая в кольчугах или путаясь в плащах. Послышался еще один сильный удар: это «Фьорд-Эльк», пройдя с левого борта, столкнулся со вторым франкским кораблем. Но река не перестает течь, когда людям приходит в голову убивать друг друга, и мы продолжали неуклюже двигаться по течению, развернутые боком. Оба судна медленно, но верно поворачивались носами вниз. Кальф, шатаясь, попятился, лицо его исказилось от боли: ему в плечо вонзилась стрела. А у Халльдора была рассечена щека, и мясо вместе с кожей и взъерошенной бородой повисло, обнажив кость. Глаза викинга расширились от ужаса.

– Дядя, отцепи нас от этого поганого корыта! – крикнул Сигурд, ударяя мечом по франкскому щиту.

И тут я увидал Кинетрит. Она стояла на корме «Змея», и низкорослый англичанин Виглаф умолял ее укрыться за его щитом. Но она лишь указала на восток. Когда Виглаф посмотрел в ту сторону, его лицо выразило все: три, если не больше, франкских корабля (поменьше первых двух) отчалили от мола, заполненные вооруженными людьми, и готовились послать смертоносную тучу на наш правый борт. Копье, вылетевшее из толпы врагов, отскочило от шишака моего щита. Улаф и Брам Медведь, подбежав к нам, принялись поднимать весла и бить ими по борту франкского судна. Викинги налегали изо всех сил, стараясь оттолкнуть неприятельский корабль. Бодвар с Ирсой взялись помогать. Эти четверо подвергали себя большой опасности, и потому некоторые из нас стали прикрывать их своими щитами, вместо того чтобы разить противника. Асгот, Ульф и Гуннар швыряли неважно изготовленные копья, которые мы подобрали. Враги пригибали головы. Ни одна из сторон не использовала крюков, и я подумал, что франки хотят сцепиться с нами борт о борт не больше, чем мы с ними.

Датчане тем временем догнали нас и принялись метать стрелы и копья в небольшие франкские суда, чем помогли нам. Рольф понял, что ладьи нужно держать носами по течению, чтобы не угодить во вражескую западню. Полоска воды уже отделяла «Змея» от корабля противника. Улаф подстегнул своих помощников, и они сделали последнее отчаянное усилие, чтобы оттолкнуться от судна, которое, как кричал Дядя, строили слепые тупоголовые сыновья однорукого тролля. Брам и другие викинги не нуждались в побуждении: как только расстояние между кораблями увеличилось, половина из всех, кто был на левом борту, схватили весла и уселись на сундуки, а остальные стали прикрывать их щитами.

– Ворон! – крикнул кто-то. – Ворон!

Обернувшись, я увидел Боргонова телохранителя, того самого великана. Пробираясь сквозь толпу франков, он лез на корму, где его соратники все еще стреляли, ведь корабли едва разошлись на расстояние вытянутой руки.

– Чего хочет этот здоровенный ублюдок? – произнес англичанин Ульфберт, вкладывая меч в ножны и швыряя копье.

Оно пролетело рядом с лицом великана, вставшего на ширстрек. Норвежские стрелы проносились мимо него. Казалось, он вот-вот на нас прыгнет, хотя полоса воды между двумя кормами ширилась.

– Этот здоровенный кусок дерьма, видно, спятил, – сказал Пенда, вытаращив глаза.

– Эй ты, большая зловонная куча! Я здесь! – крикнул я, поднимаясь на приступку в основании мачты и стуча мечом по щиту. – Ты, кабанья морда!

Франк увидал меня, и ухмылка расползлась по его лицу. Он как будто даже не заметил стрелы, отскочившей от железной чешуи на его плече. Викинги, стоявшие на корме «Змея», невольно попятились, освободив пространство перед румпелем. Их щиты по-прежнему были неподвижно подняты, хотя поток копий и стрел начинал иссякать. Наконец великан согнул мощные ноги, выбросил руки вперед и, прыгнув, с глухим ударом приземлился на нашу палубу. Это был мощный скачок, особенно если учесть тяжесть тела и снаряжения. То, что викинги позволили Боргонову телохранителю его совершить, а не выстроились у ширстрека и не столкнули верзилу в темные глубины, было данью уважения.

– Он мой! – взвыл Свейн Рыжий, устремляясь к великану, который даже не обернулся, чтобы взглянуть на свое судно, удалявшееся от «Змея» благодаря усилиям наших гребцов.

Франки стояли у себя на корме, пялясь на нас из-под шлемов и по-прежнему сжимая в руках мечи и копья. Однако вскоре им был отдан приказ, и тогда они бросились на свои скамьи, сунули весла в воду и погнали корабль за нами.

– Нет, Свейн, – выпалил я, схватив за плечо Бьярни: тот тоже выступил вперед, желая сразиться с тем, кто снес голову его брату. – Эта битва за мной.

«Фьорд-Эльк» к тому времени уже оторвался от врага: франки на втором корабле дали задний ход, не желая оказаться зажатыми между двумя языческими ладьями, что позволило датчанам проскочить вперед. Теперь «Змей» замыкал вереницу драконов.

Боргонов великан, осклабясь, поманил меня коротким топором, который держал в левой руке. Свейн нахмурился. Я знал: он хочет прогнать меня и познакомить франка с собственным двуручным топором на длинном древке. Но Рыжему все же пришлось прикусить язык, чтобы не принижать меня в глазах противника, хотя его собственные глаза вполне откровенно выражали все, что было у него на уме.

– Этот здоровенный комок соплей тролля уже отведал моего ножа, – сказал я. – Теперь я выпущу из него зловонные кишки и скормлю их рыбам.

Я поднял щит и зашагал к франку, чувствуя, как страх скручивает мой желудок. Мне внезапно занадобилось облегчиться, и, наверное, я наполнил бы целое ведро. Мой враг, воин без щита, был огромен, не меньше Свейна, и двигался с уверенностью человека, привыкшего убивать, не сбавляя шага. Верно, он и сам знал, что, прыгнув на палубу «Змея», предрешил свою судьбу. Совершивший такое мог быть либо совсем бесстрашным, либо безмозглым, либо сумасшедшим. Ни то, ни другое, ни третье не сулило мне ничего хорошего.

– Давай, Ворон! – завопил кто-то из гребцов позади меня.

– Распотроши сукина сына! – прокричал другой.

Ободряющие возгласы слились в раскатистое подобие грома, меж тем как руки англичан и норвежцев продолжали поднимать и опускать весла. Я посмотрел на Сигурда: тот нахмурился, однако кивнул, понимая, вероятно, что я должен поквитаться с убийцей Бьорна, спасшего мою жизнь ценою своей. По той же причине отступил и Бьярни, страстно желавший убить франка собственноручно.

Сейчас гребли все, кроме Флоки, Свейна, Бьярни, Пенды, Улафа, Сигурда и Кнута, державшего румпель. Из уважения к храбрости врага зрители поединка вложили мечи в ножны и сели на пустующие задние скамьи. Только Бьярни стал со щитом возле кормчего, защищая его. Франкские корабли держались позади нас: их капитаны и, само собой, Боргон, желали видеть схватку, хотя епископ, надо полагать, плевался ядом, разозленный безрассудной выходкой своего человека. Священник наверняка знал, что ему придется искать себе нового телохранителя, даже если великану удастся убить меня.

– Проделай ему в заднице новую дырку, Ворон! – рыкнул Флоки Черный.

– Отрежь говнюку яйца, парень! – произнес Улаф, почесывая бороду, похожую на птичье гнездо.

Я шепотом призвал на помощь Одина и поцеловал обод своего щита. Затем, стиснув челюсти и сглотнув комок страха, распиравший мне горло, выступил вперед.

Глава 27

Лицо франка казалось высеченным из скалы, и я понял, каково было Беовульфу, когда тот выходил на бой с Гренделем. Мне припомнились слова Флоки: «Если дерешься с человеком, который крупнее тебя, нужно бить его по ногам. Отрежь их к чертям, это не труднее, чем срубить дерево». – «Но дерево не размахивает оружием», – подумал я теперь, не зная, как мне добраться до ног Боргонова телохранителя, чтобы тот не проткнул меня мечом и не рассек надвое своим устрашающим топором.