Ворон. Сыны грома Кристиан Джайлс
Саксы крепко держали щиты, ожидая нападения. Глядя в глаза собственной смерти, они сохраняли горделивый вид, и, признаюсь, мне не хотелось их убивать. Эти люди были отцами и мужьями, но прежде всего они были воинами и потому не выказывали страха, не молили о пощаде. Злая судьба дала им ничтожного господина, и я надеялся, что они спасутся, хотя знал, что им не спастись.
За нашими спинами послышались всплески: викинги принялись бросать тела англичан за борт «Фьорд-Элька», пока кровь не въелась в дубовые доски. Даже морской бриз не смог рассеять вонь дерьма, смешанного с кровью, и я с неудовольствием подумал о том, как долго нам предстоит скрести палубу, когда все будет позади.
Эльдред взошел на боевую площадку, сооруженную на носу. Теперь он больше чем на целую голову возвышался над своими людьми и был соблазнительной мишенью для наших лучников и копьеносцев.
– Я уэссексский лорд! – возгласил он. – А ты кто такой? Ты – языческая мразь, что копошится в темноте, как муха в бараньей туше! С такими, как ты, я дела не имею. Христианин не должен связываться с тебе подобными, если не хочет получить нож в спину. Давай, Сигурд, козлиный сын! Подойди и отведай английской стали! Или ты дерешься только с невооруженными людьми?
По правде, речь Эльдреда была недурна, хотя мало кто из викингов оценил его остроумие. Мы подняли щиты и двинулись вперед, однако Сигурд велел нам стоять на месте.
– Хорошо, Эльдред, – сказал наш ярл. – Я готов был поспорить, что ты станешь умолять о пощаде, как трус, ведь трус ты и есть. – Такое оскорбление – тяжелый камень. – Но я рад, что ты решил умереть, как мужчина, хотя жил, как ничтожество. Уэссекс – славный край. Такой земле нужны воины, готовые погибать с мечом в руках, не то через двадцать лет ее наводнят викинги. За юбки ваших женщин будут держаться норвежские дети, которые вырастут мужами, верными Одину и Тору. А твоего Белого Христа, как пятно от мочи, никто и не вспомнит.
Эльдред свирепо вытаращил глаза, длинные усы затряслись.
– Я буду драться с тобой, Сигурд! – рявкнул Маугер, чье широкое лицо побагровело от ненависти. – К черту богов! Поглядим, на что способны люди!
Кое-кто из викингов заворчал: мол, пора бы уже прикончить этих собак, вместо того чтоб с ними разговаривать. Норвежцы поняли немногое из того, что было сказано, но угрозу они распознали и пришли в возбуждение. Маугер слыл лучшим ратником Эльдреда, гранитным мужем, прошедшим множество битв. О нем говорили как о величайшем воине Уэссекса, и я не хотел, чтобы Сигурд с ним сражался. Мой господин тоже был прирожденным воителем; и потом, даже ярл порой оказывается пленником собственной чести. Вызов, что бросил ему Маугер, затмил сияние сундука, доверху набитого серебром.
– Эльдред! Ты сразишься со мною сам. Тогда я убью тебя, а людей твоих отпущу. Они, я вижу, преданные воины и заслуживают лучшей доли, нежели умереть за такого, как ты. – Сигурд поднял меч и направил острие в олдермена: – Что скажешь? Будешь со мною драться?
Верхняя губа Эльдреда сморщилась, как старая кожа.
– Не буду, – фыркнул он. – Вместо себя я пошлю Маугера. Он сразится с тобой или с любым из твоих людей.
Маугер тряхнул головой, исполненный решимости. Мышцы его голых рук налились кровью под браслетами и нательными узорами. Это был грозный седовласый боец с каменным лицом, и я не завидовал тому, кому предстояло скрестить с ним меч.
– Я займусь этим ублюдком! – завопил Пенда, впившись в Маугера голодными очами.
– Что они говорят, Ворон? – прошипел Бьорн.
Мы стояли в третьем ряду и наблюдали за происходящим, выглядывая из-за плеч товарищей.
– Маугер бросил вызов Сигурду, – объяснил я по-норвежски.
Услыхав мой ответ, викинги принялись беспорядочно сыпать в англичан проклятьями.
– Я насру тебе на морду! – крикнул один.
– Родные матери не смогут собрать вас по кускам, смердящие подонки! – проорал другой.
Флоки Черный и Свейн Рыжий стали упрашивать Сигурда, чтобы тот позволил им сразиться с Маугером вместо него, но ярл велел всем придержать языки.
– Я ваш предводитель, и это мое право, – сказал он, вкладывая меч в ножны. – Опустите оружие, сыны Уэссекса. Даю вам слово, что сегодня вы не будете кормить воронов своим мясом. Я принимаю вызов Маугера. Если он победит, вы все свободны.
– А если не победит? – спросил один из саксов, за что Эльдред на него укоризненно зашипел.
Тому, что английский воин осмелился задать такой вопрос, я не удивился: в тот миг олдермен был для него не так страшен, как мы. Сигурд пожал плечами:
– Если выиграю я, то я и буду плести ваш вирд. Может, вы умрете, а может, и нет.
Англичане переглянулись. Их умы, верно, корчились, как змеи, пытаясь решить, что же лучше: понадеяться на победу Маугера и бесславно сложить оружие или же сразиться с нами и принять неминуемую, но достойную смерть. Вирд человека, его судьба, скрывается в туманной дымке. Несколько часов назад саксы плыли по спящему морю, не зная, что принесет им утро. Внезапно на них напали мы, язычники, – гости из страшных детских снов, пропитанных мочой. Англичане думали, что уничтожили нас, но мы явились и будем мстить. Мы завладели нитями их судеб и перерезали их. Эти гордые воины были слугами своего господина и остались верными ему до конца. По его приказу они склонились и опустили свои мечи на палубу «Фьорд-Элька».
– Славный выйдет поединок – настоящий хольмганг, как встарь! – сказал Бьорн, восторженно сверкнув глазами.
– И думается мне, брат, что первая кровь дела не уладит, – ответил Бьярни, ощерясь.
Нашу стаю разделили надвое: Улаф повел «Фьорд-Эльк», а Сигурд вернулся на «Змея» вместе с английскими пленниками и некоторыми из своих волков, включая меня. На обоих кораблях оказалось достаточно гребцов, чтобы плыть, но недостаточно для того, чтобы плыть быстро, и нашему ярлу предстояло найти выход из этого затруднения. Хотя когда на судне мало людей, то под парусом оно летит, как крылатый дракон, даже при набитом трюме.
– Связать их! – приказал Сигурд, едва мы вылезли из окровавленных кольчуг и пропотевших шлемов, которым предстояло лежать грязными до тех пор, пока ветер не позволит нам поднять парус и заняться чисткой.
Мухи не заставили себя долго ждать. Они облепили доспехи, оружие и палубу, упиваясь загустевшей кровью. Сперва мы пытались их отгонять, но после бросили. Поедателями мертвых тел у нас обыкновенно слывут вороны и волки – эти падальщики, что приходят на каждое поле брани. Мало кто вспоминает мух.
Ярл Сигурд, кивнув, плюнул за борт.
– Отцепляй, Дядя! – крикнул он.
– Будет сделано!
Выдернув крюки, Улаф покачал головой и зацокал языком: железо оставило на дереве шрамы – постыдное напоминание о том, что наш «Фьорд-Эльк» побывал во вражеских руках.
– Ничего, Дядя, ширстреки легко заменить, – сказал Брам, хлопнув Улафа по плечу, и снял последний крюк.
Корабли мягко закачались на ровной глади утреннего моря, задевая друг друга бортами. Теперь мы, сбросившие свою броню, были свободны, а англичане связаны. Их усадили на носу, под головой Йормунганда. На руки Эльдреда не стали тратить веревок: для олдермена это было скорее оскорбление, чем дань его высокому титулу. Так Сигурд решил ему показать, что он, Эльдред, не воин и опасен для нас так же, как женщина или дитя.
Воды прилива отнесли оба корабля ближе к берегу. Теперь мы гребли в обратную сторону, чтобы сперва отойти от скалистого мыса и лишь потом вернуться в бухту, где нас ждали отец Эгфрит и Кинетрит. Сгорая от желания скорее увидеться с нею, я предложил Пенде взять мое весло и поучиться гребле. Сейчас это было нетрудно: просто борись с течением, чтобы корабль не сносило. Однако мой друг сакс оказался не самым прилежным учеником. Я понял это, как только он обозвал меня собачьей задницей и послал меня к горным троллям.
– Рано или поздно тебе придется этому учиться, Пенда, – сказал я, чувствуя, что глаза мои улыбаются. – Лучше теперь, чем в шторм. Ты просто смотри на Арнвида и делай, как он. Я в тебя верю.
– Ах ты, дерзкий щенок! Это же чертовски тяжелая работа!
Моя усмешка не прибавила ему желания испытать свои силы, но после нескольких новых оскорблений он все же сел на мой сундук и взялся за гладкую еловую рукоять.
– Англичанин на веслах! Ты что, Ворон, вздумал нас утопить? – крикнул Бьорн.
Кто-то из викингов расхохотался, а кто-то помянул Ньёрда.
– Надеюсь, девица и раб Христов умеют плавать, Ворон? – спросил Сигурд, глядя на берег. – В высокой воде могут прятаться камни, на которые нам лучше не налетать. Так что этим двоим придется немного намокнуть.
– Кинетрит плавает, точно рыба, господин, – отозвался я, вспоминая, как утром тщетно пытался ее догнать. Мне уже казалось, что с того часа, когда мы вдвоем лежали на траве в укромной бухте, прошла целая жизнь. Теперь отец Кинетрит был нашим пленником, и я не знал, каково ей будет это увидеть. – Ну а что до монаха, господин, то мне неизвестно, под силу ли ему сюда доплыть. Надеюсь, нет. – Сигурд усмехнулся. – Или, может, Асгот попросит Ньёрда послать нам морское чудище, которое проглотит эту куницу?
– Бедное чудище; Эгфрит, должно быть, отвратен на вкус. Как скисшее молоко, тухлые яйца… или того хуже, – сказал Сигурд и стал заплетать свою густую золотистую бороду. – А что, Ворон? Легкая была битва, верно?
– Слишком легкая, господин, – ответил я, пытаясь прихлопнуть муху, которая не отставала от сгустка подсохшей крови на моей руке. – Я их почти пожалел.
Перевязывая косу кожаным шнурком, ярл покачал головой. С «Фьорд-Элька» доносился стук топора о дерево: викинги занялись крестом, который англичане водрузили на носу.
– Ты их пожалел? Да они, если б им это удалось, отрезали бы твои яйца и заставили бы тебя их съесть. Странный ты, Ворон. Любовь к врагу больше к лицу рабам Христовым, а тебя я взял в наше братство, чтобы ты, как велит нам Тор, любил хорошую битву. И не вздумай жалеть тех, кто мечтает высушить твои кишки на ветру.
– Я сказал, что почти пожалел их, господин. Но один из них обмочился прямо мне на башмаки. И тогда я подумал: «Хель вас всех побери!»
Сигурд расхохотался:
– Так-то лучше. Узнаю моего Ворона, сына грома.
Мы замахали руками, показывая Кинетрит и Эгфриту, что им придется подплыть к кораблю. Кинетрит принялась уговаривать монаха. Даже взяла его за руку и потянула к воде. Наконец они оба поплыли, да так легко, что я подумал: «Похоже, Эгфрит не куница, а выдра». Им спустили веревку, за которую они несколько мгновений держались, переводя дыхание, пока мы табанили[12], борясь с течением. Потом их втащили на борт, как рыбу, и дали им покрывала. Увидав на носу «Змея» своего отца, Кинетрит, и без того бледная от холода, побелела как смерть.
– Я хочу говорить с ним, – сказала она, роняя на палубу капли воды с длинных волос.
Эльдред заметил дочь, и глаза его потемнели, будто от удара мечом по лицу. Однако он встал, подняв подбородок, и принужденно улыбнулся. Слуги олдермена остались сидеть, потупив взоры. Каждый из них теперь думал о своей участи. Я обратился к Сигурду, чтобы спросить, можно ли девушке подойти к отцу, но ярл метнул взгляд мне за спину, и я, повернувшись, увидел, что она уже шагает по палубе, бросив мокрое покрывало и на ходу связывая волосы.
– Пригляди-ка за ними, Ворон, чтобы она его не убила, – сказал Сигурд, почесывая заросшую бородою щеку.
И я пошел за Кинетрит.
Глава 6
Я встал за спиной Кинетрит и угрожающе воззрился на Эльдреда, который меня будто бы не видел. Он смотрел лишь на дочь, и глаза его казались такими же понурыми, как его усы.
– Эти черти тебе ничего не сделали? – спросил олдермен, обращаясь к Кинетрит.
Мне захотелось высказать, что я о нем думаю, однако я лишь сжал рукоять меча, висевшего у меня на боку, и прикусил язык.
– Нет, отец. С чего бы им причинять мне вред? Я их не предавала.
Эти слова прозвучали пресно, как ячменный хлеб, и все же они поразили Эльдреда: раскачиваясь от мягких колебаний «Змея», он стиснул резкие челюсти, и на щеках его проступили желваки.
– Почему ты здесь, дочь моя? Среди… – Олдермен бросил взгляд на меня. – Среди язычников? Этот изверг, должно быть, околдовал тебя, иначе ты не потерпела бы его рядом с собою. Он отпрыск нечистого. Разве ты не знаешь, каковы их дикие верования? Их богомерзкие обычаи?
Кинетрит посмотрела на меня, и, клянусь, она как будто подумала, что отец не так уж и не прав. Я скрестил руки на груди и приподнял брови, предлагая ей ответить на последние слова олдермена, но она, снова повернувшись к нему, сказала:
– Ты повинен в смерти моего брата.
– Не забывай, что его взяли язычники. Они схватили вас обоих и увезли из страны Кенфульфа. Никто, кроме них, не виноват в его смерти. Думаешь, я не горевал о Веохстане? О моем сыне? Я всего лишился. Бог нас покинул, Кинетрит. – Эльдред дрожал, и мне оставалось лишь надеяться, что он не заплачет, как маленькая девочка. – Господь отвернулся от нашей семьи. Ты только посмотри на нас, дочь!
– Веохстан тебя любил, – произнесла Кинетрит. Ее голос, глухой от скорби, был словно выжат, как старая тряпка. – Твой сын был лучше тебя.
– Ах, Кинетрит! – ответил Эльдред, склоняясь к ней с вымученной полуусмешкой на устах. – Хоть в этом мы с тобою согласны друг с другом.
Я тронул Кинетрит за локоть.
– Пойдем. Оставь его, пускай тушится в собственном жире.
Две чайки, пронзительно крича, кувыркались над носом «Змея». Одна из них устремилась вниз и скользнула по воде, но взлетела без добычи – лишь с воплем отчаяния. Кинетрит как будто захотела сказать еще что-то, однако промолчала, слегка покачав головой, и возвратилась со мной на корму.
– Сегодня же, до захода солнца, он станет едой для червей, – прорычал Сигурд по-норвежски, когда мы проходили мимо мачты.
– Чем быстрей, тем лучше, господин, – пробормотал я на его языке, наклоняясь, чтобы достать из трюма сухое одеяло для Кинетрит.
Закутавшись, она приблизилась к моему сундуку, села рядом с Пендой и, обхватив руками колени, стала смотреть на море. Я хотел подойти и попытаться отвоевать хоть крупицу того, что мы разделили с нею на рассвете, в песчаной бухте, но понял: чем бы это ни было, оно уже уносилось прочь, гонимое утренним ветром, и его не вернешь, как не вернешь тепло, испаряемое открытой раной. Появившись на корабле, Эльдред словно отравил воду для Кинетрит и меня. Я был бы рад, если б Асгот подошел к олдермену, перерезал ему горло и бросил труп в океан как жертву Одину или любому другому из хозяев Асгарда, с кем он, наш жрец, в ладах.
Я взял у Пенды свое весло, чем обрадовал и викингов, и самого англичанина: он бросился прочь, прежде чем я успел как следует схватиться за рукоять. Она выскользнула и проскочила бы в отверстие, если б я не поймал ее, ударившись о борт коленом. На меня посыпались ругательства, и я смутился, ну а Пенда уселся на палубе, словно ничто его не касалось, достал из-за пояса точильный камень и, поплевав на него, принялся острить свой меч.
Эгфрит отыскал евангелие в трюме англичан. Никто из викингов не хотел касаться христианской книги, и Кнуту пришлось подвести «Змея» вплотную к борту «Фьорд-Элька», чтобы монах смог перелезть через ширстреки. Он долго рылся в сундуках, непрестанно разговаривая не то с самим собою, не то со своим богом, и наконец воскликнул:
– Вот оно! Хвала всемогущему Господу, оно здесь! – Прижав к груди книгу в шелковом мешочке, он неистово вытаращил свои маленькие глазки. – Реликвия снова в безопасности, я нашел ее! Благодарю Тебя, милосердный Боже! Ты вверил священные письмена святого Иеронима Твоему ничтожному рабу! Эй, Ворон! Calix meus inebrians – чаша моя преисполнена![13]
– Я знавал девчонок, которые могли перепить тебя, монах, – ответил я, а он махнул рукой так, словно я был слишком глуп, чтобы что-то смыслить.
Заполучив пленников-англичан, евангелие Иеронима и «Фьорд-Эльк», что шел теперь следом за нами, мы легко и мерно налегали на весла. «Змей» двигался на юг вдоль суши, но не жалась к ней: Сигурд не хотел, чтобы мы натолкнулись на какое-нибудь франкийское судно, охраняющее прибрежные воды, или чтобы рыбаки, вернувшись к своим очагам, сообщили, что видели два корабля-дракона. Нам было велено смотреть, не покажется ли остров, или устье Секваны, или уединенный монастырь, спрятанный в зелени, как спелое яблочко, упавшее в траву: ни один истинный викинг не оставил бы без внимания обитель, утопающую в серебре и охраняемую одними лишь монахами. Если бы первой на нашем пути показалась река, нам следовало развернуться и плыть на восток, ибо земля франков – не место для язычников. Ну а остров был нужен нам, вернее Сигурду, для того, чтобы воздать должное старинному обычаю хольмганга.
– Хольмганг? – произнес Пенда, вертя на солнце свой меч и проверяя, нет ли на лезвии зазубрин. – Что еще за языческое дерьмо?
Кинетрит тоже посмотрела на меня. Я поднимал свое весло, двигаясь согласно с Арнвидом, сидевшим передо мною. Лицо Кинетрит выражало страдание, губы были поджаты, и я догадался, что у нее новый приступ морской болезни.
– Это поединок, Пенда, – ответил я. – Между двумя мужами. Он, видно, должен быть на острове.
Не сумев к этому ничего прибавить, я обратился к Бьярни.
– Это бой за честь, – сказал викинг, плавно и как будто без малейшего усилия работая веслом. – Честь как весы, чаши которых должны быть выровнены. Нельзя допускать, чтобы равновесие нарушалось. Если такое случается, мужчина теряет уважение людей, и всю его семью могут презирать. Любой, кто достоин носить свою шкуру, станет биться с оскорбившим его и отвоюет поруганную честь. Но это не просто свара. Есть правила. Бой должен происходить на необитаемой земле или в особом удаленном месте. В моей деревне такое место есть. – Голубые глаза Бьярни расширились. – Там трава сразу вырастает красной, потому что испокон века на нее лили кровь.
Флоки Черный, сидевший у меня за спиной, пробормотал:
– Честь мужчины кровожадна.
Я перевел Кинетрит и Пенде то, что рассказал мне Бьярни. Мой друг не смог припомнить, чтобы в Уэссексе или другом английском королевстве был подобный обычай. Там кровная вражда катит, как колеса телеги, устилая путь все новыми и новыми мертвыми телами, поколение за поколением, даже когда обиды, с которой все началось, никто уже не помнит.
– Обыкновенно поединок завершается, когда один из противников калечит другого ударом в ногу, – продолжал Бьярни, – однако порой бой становится последним для обоих. Лучший хольмганг, какой мне довелось увидеть, произошел, когда я был еще безбородым мальчишкой. Из деревни до того места было четыре дня ходу, но все мужчины взяли своих собак и пришли: уж очень непростые люди собирались драться. – Толстые губы Бьярни искривились в улыбке. Не глядя ему ниже шеи, никак нельзя было понять, что он гребет. – Одного звали Гнупа. Этот сукин сын вставлял каждой женщине, которая только поглядела в его сторону, и некоторым из тех, что никогда на него не глядели. Еще все знали его как убийцу, потому-то кувыркание с чужими женами и сходило ему с рук. Гнупа часто являлся в нашу деревню продавать оленью кость, медвежьи шкуры и всякое такое. Заработав немало деньжат, он напивался и устраивал заваруху. Противника его звали Краки. Это был сын нашего вождя, сильный и ловкий парень, которому сулили славное будущее. Уж не знаю, с чего вдруг его молодая женушка (не помню имени сучки) вздумала раздвинуть ноги перед Гнупой, но она это сделала. Так, по крайней мере, говорили люди. Вождь твердил, будто все это грязные торговые сплетни и дело лишь в ценах на товары Гнупы. Старик пытался замазать трещину в добром имени сына. Но Краки потребовал хольмганга, и, думается мне, отец гордился им, хотя и не желал поединка.
Я остановил Бьярни, чтобы, пока чего-нибудь не позабуду, передать его рассказ Пенде и Кинетрит. Потом я кивнул, и викинг продолжил:
– Так вот. Они встретились в месте, которое выбрал Гнупа. Было оно у черта на рогах. Верно, торговцу хотелось расправиться с сыном вождя без свидетелей. Нам пришлось побросать работу, но, как я уже говорил, мы все пришли смотреть поединок. Краки в деревне любили, и многие надеялись, что он сделает то, для чего у них кишка оказалась тонка. Женщины тоже притащились. – Бьярни усмехнулся. – Видно, Гнупа был по нраву их срамным местам. – Этого я не перевел. – Вопреки обычаю, противники не взяли щитов…
– Бараны безмозглые, – вставил Флоки Черный.
– Да, зато храбрые, – ответил Бьярни. – Начали они осторожно. Кружили друг вокруг друга, точно волки. Опыт против молодости. Оба правши. – Он усмехнулся: – Мы ждали славной долгой битвы и аж чесались от нетерпения. Но Гнупа и Краки разом закричали, сделали выпад, замахнулись и начисто снесли друг другу головы! Из обрубков шей на нас хлынула кровь, головы, дважды подпрыгнув, укатились в грязь. Глаза, заляпанные всякой дрянью, были огромные, как земной диск. Гнупа повалился набок и трясся, как рыба, а Краки упал на колени да так и остался стоять, будто скала, сжимая меч в руке. Мы были как громом поражены и даже не почувствовали досады оттого, что битва вышла такая короткая. Просто таращились и ловили ртами мух. На этом все и кончилось. Больше я ничего подобного в своей жизни не видал. До ближайшей полной луны вождь умер. Бабка моя сказала, что от разбитого сердца.
Я сделал вдох и перевел окончание рассказа на английский.
– Какая ужасная история, Ворон! – простонала Кинетрит.
Мне показалось, что она с трудом сдерживает рвоту.
– Не я ее рассказал, – ответил я, оправдываясь.
– А мне понравилось, – протянул Пенда, задумчиво почесывая шрам на лице. – Особенно конец. Однажды я видел, как один идиот чуть сам себе не отрубил ногу топором. Но чтобы так… Занятная история! Попроси язычника, пусть расскажет еще.
Я взглянул на Кинетрит. Она подошла ближе к борту, ожидая, что ее вот-вот вывернет.
– Может, попозже, Пенда, – сказал я.
Он возразил:
– Девушку просто укачало, Ворон. Хороший рассказ ее отвлечет.
По правде говоря, я сам не хотел больше слушать таких историй. Мои мысли без того почернели, и ни к чему было лишний раз пятнать их кровью. Сигурду предстояло драться с Маугером, первым воином Уэссекса. Наш ярл мог разделить участь тех, о ком рассказывал Бьярни. Что бы мы стали делать без Сигурда?
В тот день викинги приметили три лодки у берега и одну ладью, что шла к востоку вдоль северного края моря. Ветер был слабый и теплый. Мы гребли, по пояс раздетые, наслаждаясь тем, как воздух обдувает наши тела, высушивая струйки пота. Небо все еще оставалось почти безоблачным, и в его голубизне мы уже различали коричневый дымок, поднимавшийся из-за прибрежных скал и холмов. Не сегодня, так завтра мы подошли бы к Секване, поэтому Сигурд велел в последний раз бросить якорь, перед тем как повернуть на север. Нужно было покончить с нашим делом. Пролить кровь. Будь мир совершенен, мы подыскали бы для хольмганга скалистый остров, не принадлежащий никому из людей, однако мир не совершенен, и такого острова нам не встретилось. Сигурд должен был сразиться с Маугером на франкийском берегу.
– Хольмганг на христианской земле? – вскричал Асгот, брызнув слюной и так тряхнув жидкими лохмами, что вплетенные в них кости застучали. – Не к добру это, Сигурд! Человек, с которым ты дерешься, – христианин. Там его бог силен. – Жрец кивком указал на берег.
Мы продолжали грести, но наши уши жадно ловили все, что до них долетало. Сигурд провел рукой по золотой бороде:
– А что говорят кости, годи?
Жрец скривил рот.
– Неясно. Будущее сокрыто. Надо подождать. – Он указал на англичан, сидевших под головой Йормунганда. Они разговаривали меж собою, стараясь, по-видимому, поднять боевой дух Маугера; лица их были тверды и свирепы. – Увези англичан на север, убей их и брось в наши холодные воды. Богам это будет угодно. Ты ничего не должен врагам. Так и не давай им ничего, кроме смерти, мой ярл. Они обошлись бы с нами так же.
Несколько мгновений Сигурд размышлял над словами жреца, нахмурив чело и покусывая полную нижнюю губу. Затем покачал головой:
– Я дал слово и сражусь с сукиным сыном. Еще до того, как взойдет луна, дело будет улажено. Когда кровь Маугера обсохнет на моем мече, я отдам Эльдреда тебе. Делай с ним, что пожелаешь.
При последних словах пожелтевшие глаза Асгота зловеще вспыхнули, а когтистая рука схватила рукоятку ножа, заткнутого за пояс. Поклонившись Сигурду, жрец с нарочитой торжественностью повернулся и зашагал к пленным саксам. Я услышал, что он, коверкая английский язык, устрашает их обещаниями боли и смерти.
Убрав Йормунганда, дабы не оскорблять духов тамошней земли, мы благополучно подвели оба корабля к берегу. Под днищами заскрежетала галька. Люди соскочили вниз и за веревки оттащили суда подальше от прибоя. Не найдя больших камней, к которым можно было бы их привязать, мы обухами топоров вбили в берег восемь заостренных кольев, припасенных для таких случаев. Затем Флоки Черный в сопровождении нескольких других викингов по обыкновению отправился на разведку. Остальным было дано не менее важное поручение: собрать хворост для костра. Убедившись в том, что все спокойно, мы притащили с кораблей железные котлы. Пятерым людям Улаф приказал отскрести «Фьорд-Эльк» от крови и грязи, а мне велел стеречь англичан, в особенности Эльдреда. Я был рад такому заданию: оно избавляло меня от чистки. Кровь въедается с дубовые доски, и, чтобы вывести ее, нужно пролить целый бочонок пота. Но даже после этого темнеют на палубе пятна, пока не настанет Рагнарёк – конец света.
В некотором отдалении от кромки воды громоздились тысячи камней, гладких, точно куриные яйца, а за ними стеной стояли рябины, ясени и кусты бузины. Время от времени до нас долетал сладкий запах зелени, тонувший в запахе моря.
Асгот послал Брама и Свейна Рыжего поймать лису, барсука или зайца – любую тварь, что родила эта земля, – строго-настрого велев им взять зверька живьем. Не мешало принести богам кровавую жертву, прежде чем наш ярл сразится с прославленным воином. Когда Брам и Свейн вернулись, мы уже успели расправиться с ужином – варевом из тюленьего мяса и грибов. Час был поздний, и лица охотников не выражали ликования, из чего мы поняли, что вернулись они с пустыми руками. Дюжие мужи тяжело опустились на землю у костра из березового хвороста, взяли протянутые им дымящиеся миски и принялись молча есть. Никто не отважился спросить их об охоте. Даже Асгот придержал язык, хотя по его роже, кислой, как перестоявшее молоко, я понял: в неудаче Свейна и Брама он видит дурной знак.
Пленных тоже накормили. Сигурд лично подал Маугеру миску, полную до краев, чтобы англичане потом не приписали поражение своего воина голодному недомоганию. Ну а сам побежденный уже ни на что не должен был жаловаться – по крайней мере, в земной жизни. Маугер поблагодарил ярла коротким кивком. Когда он доел вторую миску, даже муравей не смог бы насытиться тем, что осталось на донце.
В костре потрескивали березовые ветки. Гул приглушенных голосов повис над пламенем, словно нити еще не сложенной саги. Что станется с нашим братством, если Маугер победит? Вероятно, викингов поведет Улаф, и, несомненно, они за ним пойдут. Но куда? Присягнут ли ему воины, как присягали своему ярлу?
– Пора. – Поднявшись, Сигурд осушил рог с медом. Он стоял с противоположной стороны костра, и отсветы огня плясали на заостренных чертах его лица, словно вырезанного из хорошего сухого дуба. – Дядя, ты будешь моим подручным.
Улаф торжественно кивнул. Я посмотрел на Бьярни, и тот, отерев ладонью мед с губ, пояснил:
– Обычай требует, чтобы у каждого из противников был помощник, щитоносец. Он не вооружен и сам не имеет права участвовать в битве. Да, и… – Бьярни поднял четыре пальца, пьяно нахмурился и один палец согнул, – каждому из тех, кто дерется, можно иметь три щита. – Он фыркнул: – Только щиты эти недолго остаются целыми.
– Ворон, – окликнул меня Сигурд, указав туда, где сидели пленные, – ты будешь подручным Маугера.
– Господин? – пробормотал я с полуулыбкой, решив, что ярл шутит.
– Принеси англичанину три щита. Хороших, с железными краями. – Сказав это, Сигурд связал на затылке волосы, которые блестели в отсветах костра, как потускневшее золото, и прибавил: – Да проследи, чтоб он не забыл свой меч. А ты, годи, готовь место. Ничего, что твой нож остался сухим. Мы принесем жертву потом, когда дело будет сделано.
Асгот, встав, кивнул засаленной головой, призвал в помощники Бьярни с Бьорном и, шурша галькой, направился вместе с ними вниз по берегу, туда, где виднелись стройные очертания наших судов. На кормовые доски ложился свет, отражаемый белыми волнами прибоя. Я на миг замешкался, увидев, как Флоки Черный что-то нашептывает ярлу, держа ладонь на рукояти меча. Мне стало ясно: он упрашивает Сигурда, чтобы тот позволил ему сразиться с Маугером вместо себя. Сигурд положил руку на плечо своего воина и покачал головой. Флоки огорченно понурился.
Я пошел на «Фьорд-Эльк» за тремя хорошими щитами.
Глава 7
Бьорн и Бьярни принесли двенадцать старых плащей и разложили их на земле четырехугольником футов по девять от края до края. Миновав круглые камни, мы прошли в глубь берега, откуда не слышалось ни тихое бормотание моря, ни потрескивание костра. Место было более или менее ровное. Низкие деревья, стоявшие поодаль, раскачивались, тесня друг друга и гремя листьями на ночном ветру. Некоторые из нас готовили площадку: вырубали заросли жимолости и вьюнков, струивших сладкий запах, когда мы их тревожили. Как только плащи были разостланы и закреплены колышками, Асгот острием копья обвел квадрат тремя чертами с промежутками в фут. По углам вбили грубо вытесанные ореховые палки, а между ними натянули веревки. Улаф и Брам Медведь зажгли воткнутые в землю факелы. В их непрерывно мигающем свете арена стала растягиваться, искривляясь, как в странном сне. Струйки смолистого дыма вились вокруг нас, украдкой собираясь в клубы и поднимаясь в бледное вечернее небо, подобно черным духам.
Когда все приготовления были закончены, старый жрец обозрел площадку и, удовлетворенно фыркнув, велел мне идти за «тухлыми свиными потрохами», подразумевая Маугера, Эльдреда и других саксов.
Я нашел противника Сигурда на песке неподалеку от кораблей. Он лежал на спине, прижав одно колено к широкой груди и направив вторую ногу на мачту «Фьорд-Элька». Налитые силой мускулистые руки ухватились за лодыжку поднятой ноги и подтянули ее выше, разрабатывая подколенное сухожилие. Браслеты, которыми Маугер так гордился, уже лежали в нашем трюме среди других сокровищ, и на коже бывшего обладателя остались от них лишь следы. Воина можно лишить добытых в бою трофеев, но и без них доблестный муж сохраняет грозный вид. Умерить гордость Маугера под силу было только хорошему мечу.
– Сигурд ждет, – сказал я.
Флоки Черный стоял чуть позади, уперев рукоять копья в песок, и из темноты бросал на англичан полные ненависти взоры. Приближенные Эльдреда все еще сидели у костра, как и некоторые из викингов. И тех и других уже начинал будоражить дух предстоящей схватки.
– Подождет, – рявкнул Маугер, морщась от добровольно претерпеваемой боли растянутых мышц.
Когда он одним плавным перекатом поднялся с земли, оказавшись так близко ко мне, что мог бы до меня достать, мое сердце часто забилось. Я слыхал о невероятной силе этого англичанина. Он так же легко сломал бы хребет мне, как я – собаке. Не сводя с меня глаз, Маугер расслабил шею и плечи. Донесся едкий запах его злого пота.
– Я буду твоим щитоносцем, – мрачно произнес я.
Он нахмурился, толстая шея втянулась.
– Ты?
Я пожал плечами:
– Да.
– Чего ради ты?
– Не я так решил. Будь моя воля, мы бы связали тебя и упражнялись бы на твоей туше в стрельбе из лука, – ответил я. Флоки Черный вышел из тени, почуяв неладное. – Но Сигурд велел мне держать твои щиты, и я буду их держать.
Маугер с улыбкой потянул богатырские мышцы рук, отчего узоры на коже исказились. Повернувшись к морю, он сделал три глубоких вдоха в лад с мерным плеском прибывающей воды. Посмотрел на меня, потом на Флоки, потом опять на меня.
– Так и быть, парень, – сказал Маугер, отхаркиваясь и сплевывая на песок. – Давай поглядим, на что способен твой ярл.
Мы отдали англичанину его меч, кольчугу, шлем и щит, а я принес еще два щита, добротно сработанных и совершенно целых. Мы двинулись к месту сражения, оставив костры позади. Красно-черные угли, обдуваемые ветром, прерывисто тлели. Трое оставшихся викингов проводили нас угрюмыми взглядами: им выпало охранять корабли, хотя они всё отдали бы, чтобы увидеть битву. Выйдя из полосы света, мы на несколько мгновений остановились, давая глазам привыкнуть в темноте. Потом Флоки приметил слабое пламя факела и темные людские очертания по другую сторону от зарослей кустарника.
– По мне, ты не похож на раба Христова, Маугер, – сказал я. – Но если ты все же христианин, то сейчас для тебя самое время подумать о душе.
– Ты думаешь, кровавый глаз, что твой ярл сможет меня побить? – ответил англичанин так, будто мои слова скорее удивили его, чем оскорбили.
– В жилах Сигурда течет кровь асов. Он потомок Тюра, бога войны. А может, и самого Одина. О тебе, Маугер, ходит слава. Должно быть, ты сумел уложить на землю одного-двух воинов. Но Сигурд – дело иное. Он рожден, чтобы убивать.
– Посмотрим, для чего он рожден, – ответил Маугер, тяжело и шумно ступая по камням, густо поросшим колючками.
Моя попытка заронить в его мозг семена сомнения оказалась, как и следовало ждать, напрасной. Столь опытного бойца слова могли потрясти не больше, чем ветер – скалу.
Толпа расступилась, и уэссексский воин прошествовал на арену. Я за ним. Ладони мои были мокры от пота, дыхание стало коротким и рваным. Зрители стояли грозной стеной, на их суровых бородатых лицах играли тени, губы были сжаты. Запах пота, кожи, жира и грязи заглушал медвяное благоухание цветов.
Маугер и Эльдред обменялись кивками. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шипением факелов, шорохом листьев да поскрипыванием и треском деревьев, скрытых в ночи. Где-то скрипуче крикнула хищная птица. Волк завыл ей в ответ, требуя свежей крови. Там, во тьме, смерть уже вступала в свои права.
При виде Сигурда, стоявшего внутри веревочного ограждения, я невольно улыбнулся. Шлем, отражавший пламя, отбрасывал тень на глаза, нацеленные на Маугера. Скулы проступали под кожей, как лезвия ножей. Часть бороды, висевшая ниже подбородка, была заплетена в косу и походила на толстый канат. Чешуя кольчуги сверкала в факельном свете точно золото. Отцовский меч, подвешенный у бедра, словно бы слился с Сигурдом и принадлежал его телу так же, как руки и ноги. У груди ярл держал круглый выпуклый щит с изображением волчьей головы – блестящий, без единой вмятины. Сигурд был неотразим.
Я знал, что Кинетрит где-то в толпе, но запрещал себе искать ее взглядом. Английские воины стояли рядом с Эльдредом. Один из них встретил Маугера бодрым возгласом, который был подхвачен воодушевляющим ревом соплеменников. Тогда люди Сигурда тоже закричали, поддерживая ярла, и арена на миг утонула в разноголосом шуме. Я увидал Пенду, стоявшего, скрестив руки. Он приподнял подбородок, приветствуя меня, и в этом сдержанном жесте словно бы отразилась мрачная торжественность предстоящего. Я поворотился к Сигурду, чтобы просить его найти для Маугера другого подручного, из саксов, – может, даже самого Эльдреда. Почему я должен держать щиты английского воина, когда предпочел бы видеть его мертвым? Я собрался было произнести это вслух, но в тот миг ни один из живущих на земле не отважился бы заговорить с нашим ярлом. Пришлось мне прикусить язык и стать за спиной у Маугера, который, нагнувшись, преодолел веревочное ограждение и занял место напротив Сигурда. Позади ярла стоял Улаф. Лицо старика казалось невозмутимым, как скала.
Асгот, шаркая, вышел на середину площадки. Его пожелтевшие глаза отяжелели от тревоги, а губы высохли и потрескались от молитв. Едва он поднял руку, все вокруг замолчали.
– Маугер принял вызов, пожелав сразиться с Сигурдом согласно древнему обычаю хольмганга, – каркнул жрец и кивнул мне, чтобы я перевел его слова англичанам. Когда я это сделал, он продолжил: – Каждый из противников должен оставаться на этих плащах, ни на палец не выступая. Обыкновенно бой заканчивается, когда на плащ падает первая капля крови, но в этот раз будет иначе. Хольмганг не прекратится до тех пор, пока один из двоих не упадет замертво. – Улаф подлез под веревкой и перешагнул черту, оставленную копьем жреца. Что все это значило, я не понял. Между тем Асгот продолжал: – Каждому воину дается подручный, который защищает его, пока целы щиты. – Мне показалось, будто меня ударили в лицо. А жрец все говорил, указывая в небо костистым пальцем: – Ни один из подручных не может нападать на противника или его человека. Он только защитник.
Я устремил на Сигурда буравящий взгляд, ожидая объяснения или отмены приказа. Одно дело – держать для Маугера щиты, но защищать его… Как я мог помогать первому воину Эльдреда?! В борьбе с Сигурдом! Вместо того чтобы всадить англичанину нож в его тухлые кишки!
– Как воин, представляющий сторону, которой брошен вызов, Маугер наносит первый удар. После этого схватка бушует, ничем не скованная, и никто не имеет права мешать ее ходу. – Теперь Асгот повернулся к Маугеру. Первобытная ненависть словно стянула лицо жреца тугим узлом. – Когда мой ярл тебя убьет, – прошипел он, – я расчленю твое тело и сдеру с него кожу. Твой дух, вопия, устремится в загробный мир, и до скончания веков ни одна живая душа не распознает в тебе человека.
От этих слов моя кровь похолодела. Лица Маугера я не видел, но видел, как он плюнул жрецу под ноги. Такая неустрашимость не могла меня не восхитить.
Улаф взмахом руки велел мне войти в огороженный веревками четырехугольник. Я подчинился, чувствуя, что сердце мое бьется, точно знамя на ветру. Несколько мгновений стояла тишина. Затем Маугер обнажил свой огромный меч и заревел так, будто Хель распахнула ворота в свое царство. Прыгнув вперед, англичанин ударил лезвием по Сигурдову щиту в надежде его расколоть. Однако щит был хорош, как и броня под ним. Ярл выдержал удар, который мог выбить костный мозг из его руки. Теперь он сам поднял отцовский меч, замахнулся и сделал выпад, однако Маугер наклонил свой щит, чтобы лезвие наткнулось на железный обод. Наблюдая за тем, как противники размахивают оружием, зрители шумели яростно, словно буря на море. Щиты покрывались вмятинами, и ни я, ни Улаф не смогли бы подойти ближе. Что до меня, то я и не пытался.
Сигурд был выше, зато Маугер – шире и тяжелее. Он с силой ударился правым плечом о щит Сигурда; ярл вынужденно попятился и едва не заступил за край плаща. По-звериному рыча и вздув жилы на шее так, что они, казалось, готовы были лопнуть, он подался вперед, сделал глубокий вдох и оттеснил противника. Тот резко опустил плечо, отчего Сигурд пошатнулся. Англичанин описал мечом полный круг. Викинг успел заслониться, но липовое дерево громко треснуло. Оба воина отскочили назад, тяжело дыша. По их лицам струился пот. Даже не взглянув на щит, Сигурд, без сомнения, почувствовал, что тот сломан и использовать его дальше значит подвергать себя опасности. Однако схватка только началась, и брать замену было рано. Внезапно я понял, почему обычай предписывал давать каждому из противников по три щита: колотя по ним и разбивая их в щепки, неприятели доводили себя до полного изнеможения, и под конец ни одному из них не хватало силы для смертельного удара. Однако это был не обычный хольмганг, и первая пролитая кровь не могла его остановить.
Сигурд провел рукой по лбу и сплюнул слюну, густую, как лягушачья икра. Враги, сцепившись взглядами, принялись кружить на месте. Внезапно ярл с быстротою молнии воздел меч над головой и махнул им, но Маугер успел увернуться. Лезвие просвистело у самого его лица. В то же мгновение щит Сигурда раскололся надвое, не выдержав нового выпада. Отбросив верхнюю часть, ярл схватился за нижнюю: металлическая выпуклость осталась цела и еще могла защищать своего хозяина, хотя и недолго. Сигурд стал наступать, один за другим нанося противнику сокрушительные удары, но англичанин выдержал их все, и я проклял себя за то, что собственными руками выбрал для сподвижника Эльдреда этот щит, крепкий, как диск колесницы Тора.
Маугер перешел в нападение. Размахивая мечом не более милосердно, чем это делает тот, кто продирается сквозь ежевичные заросли, он отсек еще одну часть от Сигурдова ополовиненного щита. Теперь у ярла остались лишь две полоски металла, железная пластинка да кусок дерева. С руки, сжимавшей этот искореженный осколок, мерно капала кровь.
– Говорят, ты великий воин, Маугер, – сказал Сигурд, по-волчьи осклабясь, – но я вижу перед собой лишь старого пса, чьи лучшие дни давно миновали. Иди же, я довершу твой позор.
– Этот пес еще не растерял своих зубов, язычник, – ответил Маугер, вызвав шумное одобрение саксов.
Я взглянул на Эльдреда: его глаза горели гордостью, надеждой или же тем и другим одновременно.
Улаф передал Сигурду второй щит. Подождав, пока противник будет снова готов к бою, англичанин пошел в наступление. Викинг устоял и, как только Маугер сделал шаг назад, чтобы набрать побольше воздуху, попытался поразить его в шею. Враг остановил удар собственным оружием, отведя острие Сигурдова меча в сторону и вверх, но неудавшийся выпад ярла оказался лишь уловкой: он ударил англичанина щитом по лицу, и дюжий воин закружился, как веретено. Подняв ногу, Сигурд пнул Маугера в бедро. Тот взревел, зашатался и чуть не рухнул, однако все же удержал равновесие и вновь принял боевую стойку: голова набычена, меч поднят. Ярл стал бить по щиту противника. Полетели щепки, и англичанину оставалось лишь заслоняться от ударов, каждый из которых был, верно, так силен, словно настал Рагнарёк – конец света. Маугер отступал, прижимаясь к краю устланного плащами квадрата. Неровное дыхание сотрясало его плечи. Наконец он закричал и, выбросив ногу вперед, махнул мечом слева направо, но Сигурд оказался готов к удару с незащищенной стороны. Лезвия встретились, и осколок стали, отлетев, разрезал англичанину щеку. Когда ярл выбил Маугеру зубы головкой рукояти своего меча, раздался низкий всхрап, и кровь хлынула с подбородка, как вода с горы. Воин Эльдреда был оглушен. Он запнулся, и лишь благодаря отчаянному усилию мышц его ноги не подкосились. Сигурд почувствовал запах победы. Продолжая нападать, он взмахнул мечом как орудием божественного возмездия. Я бросился вперед, выставив щит. Одного этого удара хватило, чтобы вбить меня в землю, точно кол для шатра. Ярл шагнул назад, сверкая очами, похожими на две серебряные монеты. Викинги, окружавшие меня, зароптали. Я сжался, ожидая, что холодная сталь вот-вот вонзится в мою плоть.
Маугер тем временем доковылял до противоположного края арены и теперь тряс головой, пытаясь вернуть себе утраченный разум. На плащ под его ногами падали осколки зубов и огромные сгустки крови. Сигурд стоял к англичанину спиной, не сводя с меня неподвижного взгляда, и я подумал, что погубил своего господина. Я исполнил долг вражеского щитоносца, вместо того чтобы позволить ярлу разрубить Маугера пополам. Но вдруг глаза Сигурда вспыхнули. Он, ощерясь, повернулся к противнику, и сражение загрохотало с новой силой. Столкновение щитов смяло металлические шишаки. Ярл отразил низкий взмах вражеского меча, но англичанин тут же ударил его железным ободом щита в висок, отчего шлем викинга, подскакивая, покатился по земле. Обезумев, как медведь, пронзенный множеством стрел, Маугер превратил в груду щепок второй щит своего противника. Однако молниеносно подоспевший Улаф спас ярла, подав ему третий, последний, щит. Наш капитан был старше всех нас годами, но оставался крепким, словно дуб. Если б не он, выпад Маугера сокрушил бы Сигурда. Я не представлял себе, откуда в человеке могут взяться силы, чтобы наносить или отражать столь грозные удары.
Давно сгустилась ночь, а битва продолжалась. Воины поочередно нападали и защищались, при любом случае глотая воздух с жадностью, которой позавидовал бы океан. Прежде я и не думал, что щиты порой принимают на себя такую бурю, продолжая заслонять хозяев, хотя уже не раз должны были разлететься на части.
Золотые волосы Сигурда растрепались и мокрыми прядями падали на лицо, наполовину залитое кровью, блестевшей в свете факела. Выхватив из рук Улафа последний щит, он постучал по нему мечом, словно предлагал Маугеру возобновить нападение. Рот англичанина темнел сплошной кровавой дырой. Маугер хромал, заслоняясь вторым щитом. Уже не в силах говорить, он лишь кивнул викингу и, с трудом передвигая ноги, двинулся к нему под ободряющие крики саксов. Я пошел за ним и остановился позади его левого плеча, наблюдая за обоими противниками в надежде, что мне достанет ловкости уклониться или защититься от неистового взмаха того или другого меча. У Улафа больше не было щитов для нашего ярла, и он, бессильный ему помочь, стоял у черты, проведенной жрецом на земле за плащами. Кулаки старого воина были сжаты в тугие узлы, чело нахмурено, и он тихо рычал: «Прикончи его, Сигурд! Прикончи!»
После столкновения щитов противники разошлись и взмахнули мечами: Маугер высоко, Сигурд низко. Последний оказался быстрее, и звенья кольчуги его врага разлетелись от удара в бедро, однако англичанин все же успел пронзить броню на плече викинга и вырвать острием кусок мяса. Взвыв от боли и ярости, Сигурд обрушил свой меч на щит Маугера. Тот, шатаясь, попятился и ответил тем же. Ярл отшвырнул обломки щита, расколотого мощным неприятельским ударом, и приготовился к новому нападению. С кровожадной усмешкой воин Эльдреда проковылял вперед и взмахнул мечом, желая снести противнику голову, но Сигурд резко пригнулся, описал несколько поворотов вокруг своей оси и, приблизившись к врагу слева, всадил острие в его правое бедро. Раздался такой звук, будто кто-то расщепил полено. Видно, у англичанина была сломана кость: он вскричал и рухнул на колени. Рана на плече ярла кровоточила, весь его левый бок вымок в блестящей крови, но он снова пошел на Маугера. Меч Сигурдова отца на мгновение повис в воздухе, поймав свет факела, затем опустился, встреченный вражеским щитом, и снова взмыл. На сей раз щит раскололся, эхо подхватило его треск. Я выбежал вперед, подавая англичанину последний щит. Сигурд заворчал и все же отступил, позволив мне надеть кожаные ремни на предплечье Маугера. Тот, прорычав слова благодарности, попытался встать, но не смог. Я отскочил, и ярл вновь замахнулся, однако воин Эльдреда сумел ударить его в голень, и он тоже упал на колени. Теперь противники неотрывно смотрели друг другу в глаза. Боль искажала их лица, израненные тела содрогались от изнеможения.
Норвежцы и англичане кричали, призывая своих первых воинов подняться и кончить дело, но ни Сигурд, ни Маугер уже ничего не слышали, погруженные в собственные миры, где бушевало лишь пламя смертельной муки.
Приспешник Эльдреда положил меч, снял шлем, стряхнул щит и выбросил руки вперед, дразня ярла кровавой улыбкой, исполненной ненависти. Сигурд сплюнул и, издав хриплый звук, вонзил оружие своего отца в разостланный на земле плащ. Стало тихо, как в могиле… а через мгновение враги сцепились, точно два оленя. Я съежился, надеясь, что Улаф остановит их, и зная, что он этого не сделает. Противники, перекатываясь, неистово били друг друга и царапали ногтями. Каждый силился одержать верх. Вдруг все вздрогнули от душераздирающего вопля. Кричал Маугер: Сигурд вырвал ему глаз, который теперь болтался на кровавом шнурке. Превозмогая нестерпимую боль, англичанин ударил ярла кулаком в подбородок. Затем, нащупав порез на щеке Сигурда, пальцы Маугера стали впиваться в мясо. Толпа викингов глухо застонала. Наш ярл лбом разбил противнику нос, потом схватил его мускулистую руку, зажал ее и рванулся вправо и вниз. Раздался щелчок, похожий на треск полого дерева. После этого Сигурд с ревом оторвал глаз, свисавший из кровоточащей глазницы врага, и бросил его Эльдреду под ноги.
Лицо и борода Маугера были сплошным темно-красным месивом, а левая рука беспомощно повисла, но он продолжал слепо размахивать правым кулаком. Страшная, невообразимая сила исказила лицо ярла, и он поднялся на ноги. Не обращая внимания на удары, которыми все еще сыпал англичанин, Сигурд обхватил его голову и, воскликнув: «Один!» – повернул ее так, что она описала почти полный круг. Снова раздался оглушительный треск. Уронив вторую руку, как птица роняет сломанное крыло, Маугер затих. Сигурд толкнул его коленом в плечо, и тело беззвучно перекатилось на бок. Теперь все было кончено. Наш ярл победил.
Глава 8
Улаф и Флоки Черный подбежали к господину и подхватили его под руки. В тот же миг ноги у него подкосились. Лицо и доспехи Сигурда были сплошь залиты блестящей кровью. Борода и волосы болтались темными клочьями. Он повис на плечах своих людей, как звериная туша. Пока его уносили с места сражения, Эльдред и другие саксы обступили Маугера, до сих пор не веря в то, что их первый воин мертв. Асгот рявкнул оставшимся викингам, чтобы те не позволяли англичанам трогать тело, а сам поплелся за Сигурдом, на ходу заламывая руки и взывая к богам. Я стоял как оглушенный. То, что я видел и в чем участвовал, потрясло и возбудило меня. Воители, чей поединок оказался таким жестоким, внушили мне ужас и восхищение своею силой, своим мастерством, своей готовностью стоять до последнего. И все же было жутко видеть такого дюжего воина, как Маугер, растерзанным, точно он не человек, а бездушный кусок мяса. Перед битвой оба противника походили на богов войны, повелителей поля брани. Теперь один стал едой для червей, а другой истекал кровью. Наш ярл был как корабль, разбитый волнами о скалы и рассыпавшийся на многие бревна. Нам оставалось лишь ждать, куда его вынесет течение судьбы.
Кто-то из норвежцев принялся древками копий отгонять саксов от трупа, кто-то начал снимать веревки и выдергивать колья. Сигурдов меч все еще стоял, воткнутый в землю сквозь расстеленный плащ, и казался последним веским словом в ожесточенном споре. Потаенная часть меня, та часть, в которой до сих пор бурлила кровь, тряся и скручивая мои мышцы, страстно захотела ухватиться за рукоять этого меча, как будто, прикоснувшись к ней, я мог глубже впитать в себя страшную славу произошедшего.
– Лучше молись, парень, чтобы он выжил, – проворчал Брам Медведь, указав на обагренные плащи. Бьорн и Бьярни вынимали деревянные щепы, пригвождавшие покров к земле. – Клянусь волосатым задом Одина, эта кровь текла бы, как раньше, по жилам Сигурда, если б не ты. И о чем ты только думал? Маугер… – викинг сплюнул, – этот подлый пес был не жилец. Сигурд уже одержал верх. А ты возьми да отрази удар! Даже если б ты дал мне по роже дохлой рыбиной, я бы так не остолбенел. Я подумал, что сплю.
Лоб Брама пересекла глубокая морщина. Он пристально посмотрел на меня, покачал головою и пошел прочь. Я заметил, что и другие викинги на меня смотрят. Да и стоило ли удивляться? Ведь Брам был прав. Я в самом деле нарушил ход поединка. Не заслони я Маугера от меча Сигурда, хольмганг завершился бы много раньше. За этот мой необъяснимый шаг ярл поплатился несколькими ранами, которые могли оказаться смертельными. Если теперь Сигурд умрет, обвинят меня.
Однако сердце мое холодело не только от страха перед разгневанными викингами. Мне думалось, будто, закрыв Маугера щитом, я выдернул нить из Сигурдовой судьбы, разорвал то, что сплели Норны. Если так, то нож в живот был бы для меня наименее суровой карой, ибо живущие в Асгарде любили нашего ярла (я не сомневался в этом даже тогда, когда сомневались другие), и мне предстояло испытать на себе гнев богов.
Тишина, царившая в лагере той ночью, была тяжела, как свинец. Казалось, сам воздух давил на нас, когда в невидимом, но сущем мире, шла борьба, исход которой так много значил для нашего братства. Заботу о Сигурде приняли на себя его жрец и капитан, однако Улаф вскоре подошел к Кинетрит и спросил у нее, не доводилось ли ей раньше иметь дело с боевыми ранами. Когда она сказала, что немного умеет лечить травами и перевязывать порезы, старый викинг призвал ее на помощь. Странный отряд боролся в ту ночь за жизнь Сигурда! Асгот возносил молитвы Эйр, богине-врачевательнице, прислужнице Фригг и, понятно, самому Одину, прося их спасти ярла: затянуть его раны и восстановить силы. То и дело до меня долетал запах трав, которые жрец прикладывал прямо к истерзанной плоти или поджигал, окуривая Сигурда едким дымом. Улаф успокаивал друга неслышными мне мягкими словами, обтирал ему лоб влажной тряпицей, омывал поврежденные члены, резал холст на полоски, а Кинетрит перевязывала раны.
Вверив своего ярла заботам трех лекарей, остальные викинги удалились, хотя тому или другому из нас то и дело поручали принести горячей воды или меду: его вливали в искусанные губы Сигурда, чтобы утихомирить боль.
Часовых, обозревавших море и берег с возвышенности, в ту ночь было больше, нежели обыкновенно. Я завидовал им, тяготясь унынием, охватившим лагерь. Сперва мне хотелось, чтобы кто-нибудь запел или стал упражняться в борьбе – словом, отыскал бы любое занятие, которое заглушило бы стоны Сигурда. Затем я понял: викинги, по крайней мере большинство из них, хотят знать, какой дорогой идет сейчас их ярл. Прислушиваясь к судорожным вздохам и страдальческим крикам раненого, мы словно разделяли с ним тяготы пути. Это было меньшее и вместе с тем большее, что мы могли сделать.
Странный желтый дым от Асготова костра будто нарочно отыскивал мои глаза, разъедая их и заволакивая слезной пеленой. Пленные саксы сбились в жалкую кучу и, наверное, молились, ведь их первый воин проиграл битву, и Сигурд мог учинить над ними, что пожелает. Случись ему выжить, он едва ли будет расположен к великодушию. А умри он, его люди разорвут врагов на мелкие куски, упиваясь медовой сладостью отмщения. По мне, эти пятеро англичан уже были пропащими душами, ходячими мертвецами.
После того как кончилась битва, прошли часы, и на востоке забрезжил первый хрупкий свет. Подняв глаза, я увидел, как Асгот покинул Улафа и Кинетрит, склонившихся над Сигурдом, и зашагал по берегу. Он был изможден, однако шел уверенно, преследуя некую цель. Этой целью оказалось тело Маугера: его приволокли с места битвы, вытащили из брони и бросили лежать ничком на песке. Труп уже окоченел: одна рука, странно согнутая, была поднята, а скрюченные пальцы напоминали когти орла. Асгот воздел длани к небу, не отрывая взгляда от тела, и велел Свейну принести топор, да побыстрее.
– Смотри, чтоб лезвие было острое, как язык старой ведьмы! Ты, тупоголовый сын рыжей лисицы!
Свейн, ни слова не говоря, поднялся и пошел на зов. Его грузное туловище и секира, зажатая в руке, вырисовывались темным пятном в слабом предутреннем свете.
Мне вспомнилось леденящее кровь обещание, данное Асготом Маугеру перед битвой. Я снова услыхал шипение жреца и его слова, каждое из которых источало яд: «Я расчленю твое тело и сдеру с него кожу… Ни одна живая душа не распознает в тебе человека».
Англичане глухо застонали, когда Свейн в первый раз взмахнул топором и отсек руку от туловища Маугера, как ветку от ствола. Безжалостное лицо рыжеволосого великана не дрогнуло, и он с громким треском отрубил вторую руку. Отцу Эгфриту зрелище пришлось не по нраву: он, трясясь, осенил себя крестным знамением и тихо отошел. Асгот, с дьявольским оскалом на лице, наклонялся и подбирал отрубленные члены. По тому, как он прогибал спину, относя их в сторону на каких-нибудь несколько футов, я видел, насколько они тяжелы. Ноги мертвого бойца, огромные куски мяса, были крепки, точно узловатые дубовые стволы, и даже такому могучему викингу, как Свейн, пришлось сделать несколько взмахов, прежде чем он смог разрубить мощные мышцы и сухожилия. Когда с этим было покончено, чресла Маугера затемнели страшным мясистым обрубком.
Я взглянул на Эльдреда: тот отвернулся, предпочтя не видеть, как расчленяют тело его первого воина. Викинги, напротив, все до единого наблюдали обряд, вполголоса молясь, чтобы Один, бог войны, не забирал нашего ярла в Вальхаллу, чертог павших, а принял вместо него тело могучего врага. Говоря по правде, это не было подлинным жертвоприношением, ведь Маугер умер прежде, однако нам казалось, будто Асгот верит, что сможет умилостивить бога искромсанной плотью англичанина. Теперь же я думаю так: старый жрец терзал труп ради собственного наслаждения. Порой людская жестокость и ненависть бывают глубже самых глубоких фьордов. Асгот и Свейн рубили, мы – смотрели.
Когда тело Маугера превратилось в груду окровавленных кусков, жрец принялся нанизывать их, вонзая по два копья в каждый член, а потом при помощи Свейна поднял над костром, чтобы сжечь присохшую одежду. После этого старик, чье лицо искривилось от усердия, стал ножом срезать с рук и ног почерневшею кожу. Она отделялась от мяса сухими завитками.
Предоставив Асготу заканчивать дело, Свейн отошел от него и сел рядом со мной, обдав меня угольным запахом горелого мяса и едкой вонью паленых волос, которая иной раз по нескольку дней не выветривается из носа.
– Плохой конец для воина, – сказал викинг, качая головой.
– Плохой конец для любого, – пробормотал я.
Свейн, поджав губы, согласно кивнул.
По настоянию Арнвида и Бодвара несколько викингов отправились искать грибы и коренья в роще за прибрежной полосой, а также птичьи яйца на поросших травой скалах, чтобы добавить все это в варево, что готовилось на костре. Впрочем, собранное едва ли накормило бы горстку старух, не говоря уж о целом братстве воинов. Видно, сердца собирателей не были расположены к добыче пропитания, как и наши желудки – к еде. Против обыкновения Арнвид и Бодвар не ждали похвал своей стряпне и не получили их.
– Он сильнее нас всех, – прогрохотал Брам, прерывая тишину, что окутывала лагерь, точно мех. – Оглянуться не успеете, как он поднимется на ноги с новой затеей, которой сам Локи позавидует.
Послышалось одобрительное бормотание, несколько рук потянулось к амулетам и мечам, приносящим удачу. Флоки Черный предложил расправиться с пленными – не наспех, а так, чтобы это отвлекло нас от тяжелых дум о судьбе нашего ярла. Викинги принялись обсуждать способы убийства, каждый из которых был настолько жутким, что одно только упоминание о нем пробрало бы вас до мозга костей. Но Бьярни всем напомнил: решать участь Эльдреда и его приближенных может один лишь Сигурд. Наш ярл заслужил это право, заслужил собственной пролитой кровью и истерзанной плотью. Никто из сидевших вокруг костра, даже Флоки, не посмел возразить.
Спаси его, Один! Заклинаю тебя, не забирай его! Дай ему силы, Один, останови кровь. Пусть она загустеет в ранах, как сливки в маслобойке, и пусть они заживут, о великий ярл среди богов! Он нужен нам. Нужен мне.
Что я сотворил?! На мою руку было надето серебряное кольцо – подарок Сигурда. Ярл дарит своим людям кольца, жалует их серебром и прочими сокровищами в благодарность за мечи и жизни, отданные ему и его братству. И что же сделал я? Я заслонил своего врага крепким щитом, и теперь из ран моего господина кровь лилась, точно вода из ивового садка.
Кинетрит принесла охапку мокрых багровых тряпиц и бросила их в самый большой костер. Они зашипели, ослабив пламя, и наполнили утренний воздух запахом железа. Внизу у воды темнела ряса монаха: отец Эгфрит глядел на море, и первый свет нового дня уже тронул его лысую макушку. Я знал: мы внушаем ему отвращение, и, чтобы оставаться среди нас, он должен был обладать волей, твердой, как металл.
– Попроси его замолвить словечко о Сигурде, – сказал Пенда, показывая на Эгфрита большим пальцем. – Твоему ярлу, парень, сейчас любая помощь не помешает.
Читать бесплатно другие книги:
