Властелин Севера. Песнь меча (сборник) Корнуэлл Бернард

– Во время мытья можно подхватить простуду.

– Я же не подхватил, – сказал он. – Так, говоришь, меня просто искупают в воде?

– Это называется обрядом крещения.

– И мне придется отступиться от старых богов?

– Да.

– И иметь только одну жену?

– Только одну. На этот счет есть строгое правило.

Гутред поразмыслил над этим.

– И все-таки я думаю, что должен стать христианином, – сказал он, – потому что бог Эадреда – могущественный бог. Посмотри на этого мертвеца! Это ведь чудо, что он не сгнил!

Датчане были заворожены реликвиями Эадреда. Может, поначалу большинство из них и не понимали, с какой стати монахи таскали труп старика, голову мертвого короля и изукрашенную драгоценностями книгу по всей Нортумбрии, но зато сейчас они уразумели, что эти предметы священны, и это произвело на них впечатление. Священные реликвии имеют власть. Они тропа, ведущая из нашего мира к другим, огромным мирам за его пределами, поэтому еще до того, как Гутред появился в Кайр-Лигвалиде, некоторые датчане приняли крещение, чтобы пользоваться силой этих реликвий.

Сам я не христианин. В наши дни опасно делать подобные признания, потому что епископы и аббаты имеют слишком большое влияние. Куда легче притвориться верующим, чем открыто выступать против. Я был воспитан христианином, но в десятилетнем возрасте, когда меня приняли в семью Рагнара, обрел старых саксонских богов, которые также были и богами датчан и норвежцев. Поклонение им всегда имело для меня больше смысла, чем поклонение христианскому богу, который обитал где-то далеко, так далеко, что я ни разу не встречал никого, кто побывал бы в тех местах.

Другое дело Тор и Один: они бродили по нашим холмам, ночевали в наших долинах, любили наших женщин и пили воду из наших источников, поэтому казались нашими соседями. Что еще мне нравилось в старых богах – это то, что они не были одержимы нами, простыми людьми. У них имелась собственная жизнь, свои битвы и любовные похождения, и, казалось, по большей части боги просто не обращают на нас внимания.

Зато христианский бог, похоже, только тем и занимался, что строго следил за нами. Он постоянно изобретал множество всевозможных правил, и вводил запреты, и издавал новые законы, и ему требовались сотни облаченных в черное священников и монахов, чтобы убедиться в том, как мы себя ведем.

Этот бог представлялся мне довольно сварливым, хотя христианские священники и уверяли, что он нас любит. Я никогда не был настолько глуп, чтобы думать, будто Один или Хёд любят меня, хотя иногда надеялся, что они считают меня достойным воином.

Но Гутред хотел заполучить силу христианских реликвий, поэтому, к восторгу Эадреда, попросил, чтобы его окрестили. Церемонию провели на открытом воздухе, возле большой церкви. Гутреда погрузили в огромную бочку с речной водой, и все монахи при этом размахивали руками, взывая к небесам и всячески славя Господа. Потом Гутреда завернули в плащ, и Эадред короновал его во второй раз, возложив на его мокрые волосы бронзовый обруч мертвого короля Освальда. Лоб Гутреда смазали тресковым маслом, ему вручили меч и щит и попросили поцеловать сначала Евангелие Линдисфарены, а затем, в губы, святого Кутберта. Труп вынесли на солнечный свет, чтобы вся собравшаяся толпа могла лицезреть святого. Судя по виду Гутреда, он наслаждался церемонией, и аббат Эадред был так тронут, что взял украшенный гранатами крест святого Кутберта из рук мертвеца и повесил его на шею нового короля.

Однако там крест провисел недолго. Аббат снова положил его на труп после того, как Гутреда представили его подданным – оборванцам, живущим на руинах Кайр-Лигвалида.

В ту ночь закатили пир. Правда, еды там было немного, только копченая рыба, тушеная баранина и черствый хлеб, но зато было вволю эля.

A на следующее утро я с гудящей головой отправился на первый витенагемот Гутреда. Само собой, будучи датчанином, он не привык к тому, чтобы на подобные собрания допускали всех танов и высших церковников и позволяли им высказать свое мнение. Но Эадред настоял на том, что витан[2] состоится и Гутред будет там заправлять.

Местом проведения витана была выбрана большая церковь. Всю ночь шел дождь, и вода просачивалась сквозь грубую солому крыши, поэтому присутствовавшим приходилось то и дело уклоняться от падающих сверху капель. В церкви не хватало кресел и стульев, поэтому мы большим полукругом уселись на застланном тростником полу вокруг Эадреда и Гутреда – те восседали на престоле рядом с открытым гробом святого Кутберта.

В витане участвовало сорок шесть человек, половина их была священниками, а вторая половина – крупнейшими землевладельцами Камбреленда, как датчанами, так и саксами. Но по сравнению с витенагемотом восточных саксов здешний казался жалким сборищем. Тут не щеголяли особым богатством. Некоторые датчане носили на руках браслеты, а несколько саксов имели изящные броши, но, по правде говоря, все это больше смахивало на сборище фермеров, чем на государственный совет.

Однако Эадреду мерещилось величие. Он начал пересказывать присутствующим новости из других частей Нортумбрии. Он знал, что там происходит, потому что получал от церковников донесения, в которых говорилось, что Ивар все еще находится в долине реки Туид, ведет ожесточенную войну с воинами короля Аэда Шотландского.

– Кьяртан Жестокий затаился в своей твердыне, – сказал Эадред, – и не выходит на бой. Значит, остается Эгберт из Эофервика, а он не отличается особой силой.

– A что насчет Эльфрика? – перебил я.

– Эльфрик Беббанбургский поклялся защищать святого Кутберта, – ответил Эадред. – И он не сделает ничего, что оскорбило бы этого святого.

Может, это и было правдой, но мой дядя наверняка потребует мою голову в награду за то, чтобы труп святого остался нетронутым.

Я больше ничего не говорил, а просто слушал Эадреда: тот предлагал создать армию и двинуться маршем через холмы, чтобы взять Эофервик.

Это предложение вызвало некоторое удивление. Присутствующие переглядывались, но Эадред ораторствовал с такой уверенностью и напором, что сначала никто не осмеливался задать ему вопрос. Все члены витана ожидали, что им велят приготовить отряды своих людей, чтобы биться с норвежскими викингами из Ирландии или чтобы отразить очередное нападение Эохайда из Страт-Клоты, но вместо этого им предлагали отправиться на далекую войну, чтобы низложить короля Эгберта.

Ульф, самый богатый датчанин Камбреленда, в конце концов не выдержал. Он был уже пожилым, лет сорока, и после частых стычек, происходивших в Камбреленде, был весь покрыт шрамами и хромал. Но он все еще мог привести Гутреду сорок или пятьдесят опытных воинов. По меркам большинства областей Британии, это было немного, но в Камбреленде представлялось внушительной силой. И теперь Ульф потребовал, чтобы ему объяснили, почему он должен вести своих людей через холмы.

– В Эофервике у нас нет врагов, – заявил он. – Однако стоит нам уйти, как на наших землях мигом появится множество врагов.

Большинство датчан согласно загудели. Но Эадред знал, чем убедить присутствующих.

– В Эофервике есть огромные богатства, – сказал он.

Ульфу это понравилось, но он все еще осторожничал и потому уточнил:

– Какие богатства?

– Серебро, – пояснил Эадред, – и золото, и драгоценности.

– A женщины? – спросил кто-то.

– Эофервик просто погряз в разврате, – объявил Эадред. – Это настоящий притон дьявола, место, где живет множество похотливых женщин. Это город зла, который должен быть очищен святой армией.

Большинство датчан приободрились при мысли о похотливых женщинах, и больше никто уже не возражал против того, чтобы напасть на Эофервик. Как только город будет взят, что Эадред считал само собой разумеющимся, мы должны будем отправиться на север, а люди Эофервика, заявил аббат, пополнят наши ряды.

– Кьяртан Жестокий не победит нас, – объявил Эадред, – потому что он трус. Он отступит обратно в крепость, как паук, удирающий в свою паутину, и останется там. Мы позволим ему гнить там, пока не настанет время его сразить. A Эльфрик Беббанбургский не станет с нами сражаться, потому что он христианин.

– Он ненадежный ублюдок, – прорычал я, но на меня не обратили внимания.

– И мы победим Ивара, – продолжал аббат.

Я удивился, каким это образом наш сброд сумеет одолеть «стену щитов» Ивара.

Но у Эадреда не было сомнений.

– Бог и святой Кутберт будут сражаться на нашей стороне! – объявил он. – A потом мы станем хозяевами Нортумбрии, и всемогущий Бог поможет нам основать Халиверфолкланд, и мы построим гробницу святого Кутберта, которой будет дивиться весь мир.

Ну вот, теперь наконец ясно, чего Эадред хотел на самом деле. Ради этого и затевалось все безумие – ради гробницы давно умершего святого. Ради этой цели Эадред сделал Гутреда королем и теперь собирался идти воевать со всей Нортумбрией.

A на следующий день явились восемь темных всадников.

У нас было триста сорок четыре человека того возраста, в котором мужчина может сражаться, и из них только у нескольких имелись кольчуги, и лишь примерно у сотни были приличные кожаные доспехи. Люди в кольчугах и кожаных доспехах по большей части имели также шлемы и нормальное оружие – копья или мечи, но остальные были вооружены топорами, теслами, серпами или заостренными мотыгами.

Эадред напыщенно именовал это Армией Святых Людей, но, будь я и вправду святым человеком, я не стал бы в этом участвовать, а рванул бы обратно на небеса и подождал бы, пока мне подвернется что-нибудь получше.

Треть нашей армии составляли датчане, остальные были по большей части саксами, хотя среди них имелось и несколько бриттов, вооруженных длинными охотничьими луками. Эти луки могли быть страшным оружием, поэтому я назвал бриттов Стражей Святых Людей и велел им оставаться рядом с трупом святого Кутберта, которому, очевидно, предстояло сопровождать нас во время предстоящих завоеваний.

Однако первым делом нам следовало добыть запасы продовольствия для людей и фуража для лошадей, которых у нас насчитывалось всего семьдесят семь.

Так что появление темных всадников оказалось весьма кстати. Их было восемь, все верхом на черных или гнедых лошадях. Всадники (четверо из них были облачены в кольчуги, а остальные – в добротные кожаные доспехи) вели четырех запасных верховых лошадей. Все всадники – в черных плащах, с выкрашенными в черный цвет щитами – приехали с востока, следуя вдоль римской стены, что вела на дальний берег реки. Поскольку старый мост разрушили норвежцы, им пришлось переправиться вброд.

Эти радушно встреченные восемь всадников были не единственным нашим подкреплением. Новые участники похода прибывали ежечасно. Многие из них были монахами, хотя встречались и воины, пришедшие с холмов. Обычно оружием им служили топоры или дубины. Некоторые являлись в доспехах, верхом, но только восемь вышеупомянутых темных всадников появились в полном военном снаряжении. Они оказались датчанами и сообщили Гутреду, что прибыли из усадьбы Хергиста, владевшего землями в месте под названием Хегостелдес.

Хергист стар, пояснили они королю, и не смог явиться сам, но он послал лучших своих людей. Предводителя всадников звали Текиль, и он казался хорошим воином, потому что мог похвалиться четырьмя браслетами и имел длинный меч. Этого человека отличали твердый взгляд и уверенное выражение лица. На вид ему было около тридцати, как и остальным шестерым, и только последний, восьмой всадник был намного младше остальных – совсем еще мальчик, и у него единственного на руках не было браслетов.

– Почему Хергист из Хегостелдеса прислал мне своих людей? – спросил Гутред у Текиля.

– Его земли находятся слишком близко к Дунхолму, мой господин, – ответил тот. – И Хергист хочет, чтобы ты уничтожил это осиное гнездо.

– Тогда добро пожаловать, – проговорил Гутред и позволил восьмерым мужчинам опуститься перед ним на колени и принести клятву верности.

– Я хочу, чтобы люди Текиля входили в состав моей личной стражи, – позже сказал мне Гутред.

Мы стояли в поле к югу от Кайр-Лигвалида, где я тренировал войска короля. Я выбрал тридцать молодых людей, почти наугад, позаботившись лишь о том, чтобы половина из них была датчанами, а половина – саксами. Я велел им построиться «стеной щитов», так чтобы рядом с каждым датчанином обязательно оказался бы сакс, и теперь учил их, как сражаться и как молиться моим богам, чего им никогда еще не приходилось делать: все воины были абсолютно неопытные. Хотя датчане и смотрелись лучше саксов, потому что датчанам с детства прививают умение владеть щитом и мечом, но они и понятия не имели о том, как вести себя в «стене щитов».

– Края ваших щитов должны соприкасаться! – кричал я им. – Иначе вы мертвецы! Хотите погибнуть? Хотите, чтобы ваши кишки выплеснулись к вашим ногам? Смыкайте щиты! Да не так, ты, эрслинг! Правый край твоего щита должен быть перед левым краем его щита. Понял?

Я повторил все это по-датски, потом посмотрел на Гутреда и сказал:

– Я против того, чтобы люди Текиля стали твоими телохранителями.

– Почему?

– Потому что я их не знаю.

– Этих людей ты тоже не знаешь, – ответил Гутред, показав на воинов, которых я тренировал.

– Я знаю, что они идиоты и что их матерям не следовало бы разводить колени, – в сердцах сказал я. – Ты что делаешь, Клапа? – закричал я молоденькому неуклюжему датчанину.

Его настоящее имя я забыл, но все звали парня Клапа, что означало «Неуклюжий». Этот прибывший из деревни верзила был редким силачом и, пожалуй, один стоил двоих, но вот с умом у него была беда. Он тупо уставился на меня, когда я пошел к строю.

– Что тебе полагается делать, Клапа?

– Держаться поближе к королю, мой господин, – ответил тот с озадаченным видом.

– Хорошо! – отозвался я, так как это был первый и самый важный урок, который следовало вколотить в головы тридцати новобранцев.

Поскольку эти молодцы составляли личную стражу короля, они и впрямь должны были всегда находиться рядом с ним, но сейчас я добивался от Клапы другого ответа.

– В «стене щитов», идиот, – сказал я, стуча по его мускулистой груди. – Что тебе следует делать в «стене щитов»?

Клапа немного подумал, потом просиял:

– Поднимать щит, мой господин.

– Правильно, – кивнул я, подняв вверх щит, который он держал у лодыжек. – Щит не должен болтаться над твоими сапогами! Ты чему ухмыляешься, Райпер?

Райпер был саксом, в отличие от Клапы, тощим и умным, как горностай. Прозвище Райпер означало «вор» и очень подходило парню. Попадись он в лапы правосудия, его мигом заклеймили бы и высекли, но мне нравилась смекалка, сквозившая в глазах этого юноши, и я решил, что из него выйдет настоящий убийца.

– Знаешь, кто ты такой, Райпер? – спросил я, стукнув его щитом в грудь. – Ты эрслинг. A что такое эрслинг, Клапа?

– Задница, мой господин.

– Правильно, задница! Щиты поднять! Поднять!

Последнее слово я прокричал во весь голос.

– Хочешь, чтобы все над вами смеялись? – Я показал на группу людей, разыгравших на большом лугу шуточную битву.

На лугу были и воины Текиля, но они просто сидели в тени и наблюдали, давая понять, что им не нужны тренировки. Я снова повернулся к Гутреду:

– Эти лучшие из наших людей никак не могут входить в число твоей личной стражи.

– Но почему?

– Потому что дело кончится тем, что ты окажешься в окружении, когда все остальные сбегут. И тогда ты умрешь.

– Так и случилось, когда мой отец сражался с Эохайдом, – признался Гутред.

– Теперь ты и сам видишь, что я прав, – сказал я. – Мы поставим Текиля на один фланг, а Ульфа и его людей – на другой.

Ульф, вдохновленный мечтами о бесчисленных грудах серебра и похотливых развратных женщинах, теперь рвался совершить бросок на Эофервик. Ульфа не было в Кайр-Лигвалиде, когда появились темные всадники: он повел своих людей добывать еду и фураж.

Я разделил личную стражу на две группы и заставил их драться друг с другом. Правда, на первое время я приказал ребятам обмотать клинки мечей тканью, чтобы они не перерезали друг друга. Они сражались с воодушевлением, но до чего же неумело! Я в мгновение ока прорвался сквозь обе «стены щитов». Ничего, все впереди: рано или поздно они научатся сражаться, если только сперва не повстречаются с войсками Ивара и не погибнут в неравном бою.

Спустя некоторое время, когда новобранцы устали и по их лицам покатился пот, я велел им отдыхать. Я заметил, что они разделились на две группы: датчане сели с датчанами, а саксы – с саксами, но этого следовало ожидать. Я подумал, что со временем наши воины научатся доверять друг другу. Они могли худо-бедно общаться: я заметил, что в Нортумбрии датский язык и язык саксов постепенно начали смешиваться. Эти два наречия в любом случае похожи, и большинство саксов могли понимать датчан, если те кричали достаточно громко, но теперь сходство обоих языков еще более усилилось. Нет, вы только подумайте, большинство саксонских эрслингов из личной стражи Гутреда хвастались своими «навыками» в битве на мечах (хотя ясно, что никакими навыками они не обладали). Но дело в другом: они говорили «навык» вместо «мастерство». И они ели теперь «яичницу», а не «болтунью». Датчане же стали называть лошадь лошадью, а не конягой, и иногда было трудно понять, датчанин перед тобой или сакс. Нередко попадались полукровки, у которых отцы были датчанами, а матери – саксонками, но никогда наоборот.

– Я должен жениться на саксонке, – сказал мне Гутред.

Мы добрели до края поля, где несколько женщин резали солому и смешивали ее с овсом. Когда войско двинется через холмы, этой смесью мы будем кормить лошадей.

– Это еще зачем? – удивился я.

– Чтобы показать, что Халиверфолкланд есть союз двух народов, – ответил Гутред.

– Нортумбрия, – раздраженно поправил я.

– Что? – не понял он.

– Эта земля называется Нортумбрией.

Гутред лишь пожал плечами, как будто название не имело значения.

– Я должен жениться на саксонке, – повторил он, – и мне бы хотелось, чтобы она была хорошенькой. Может, на красотке Хильде? Только она слишком стара.

– Но ей всего девятнадцать!

– A мне нужна девушка лет тринадцати-четырнадцати. Здоровая, чтобы могла родить нескольких наследников.

Он перелез через низкий забор и стал спускаться по крутому берегу к маленькому ручью, который тек на север, к Хедену.

– В Эофервике наверняка есть хорошенькие саксонки!

– Но тебе ведь нужна девственница, так?

– Пожалуй, – сказал Гутред. Потом кивнул: – Да, конечно.

– Может, в Эофервике еще остались одна или две.

– Все-таки с Хильдой не слишком удачно вышло, – туманно проговорил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Не будь она твоей женщиной, – пояснил Гутред, – ты мог бы жениться на Гизеле.

– Мы с Хильдой друзья, – ответил я. – Всего лишь друзья.

И это была правда. Раньше мы были любовниками, но с тех пор, как Хильда прикоснулась к мощам святого Кутберта, она впала в задумчивость. Ее все больше и больше тянуло к ее богу, я видел это. Но когда я спросил, не хочет ли Хильда снова облачиться в одеяние монахини, она покачала головой и сказала, что еще не готова.

– С другой стороны, Гизелу лучше выдать замуж за короля, – сказал Гутред, не обратив внимания на мои слова. – Может, за Аэда Шотландского, чтобы тот наконец утихомирился? Или лучше за сына Ивара. Как ты думаешь, она достаточно красива?

– Еще бы!

– Кобылья Морда! – сказал Гутред и сам рассмеялся этому старому прозвищу. – Мы с сестрой в детстве обычно ловили тут колюшку, – продолжал он.

Король стащил с ног сапоги, оставил их на берегу и побрел по воде, вверх по течению.

Я последовал за ним по берегу: мне приходилось подныривать под ветви ольхи и идти по высокой траве. Вокруг меня гудели мухи. День был теплым.

– Хочешь колюшки? – спросил я, все еще думая о Гизеле.

– Я ищу остров, – отозвался Гутред.

– Вряд ли тут есть большие острова, – возразил я.

Ручей можно было пересечь в два шага, и вода доходила Гутреду только до икр.

– Он был достаточно большим, когда мне было тринадцать, – сказал Гутред.

– Достаточно большим для чего? – спросил я и прихлопнул слепня, размазав его по кольчуге.

Было так жарко, что мне захотелось снять тяжелую кольчугу. Но я давно уже понял: мужчина должен быть к ней привычен, иначе в битве она становится обременительной. Поэтому почти каждый день я носил кольчугу, чтобы она стала моей второй кожей. Зато когда я снимал ее, то чувствовал себя так, будто боги дали моим ногам крылья.

– Остров был достаточно большим для меня и для саксонки по имени Эдит, – ухмыльнулся Гутред. – Она была у меня первой. Эта Эдит была очень милым созданием.

– Вероятно, она такой и осталась.

– Она погибла: ее забодал бык, – покачал головой Гутред.

Король продолжал брести по воде, проходя мимо камней, на которых росли папоротники. Шагов через пятьдесят он издал счастливый крик, увидев свой остров, и я почувствовал жалость к бедняжке Эдит, потому что остров оказался всего лишь грудой камней. Должно быть, ее костлявой заднице камни казались острыми как бритвы.

Гутред сел и начал швырять в воду гальку.

– Как ты думаешь, мы сможем победить? – спросил он.

– Вероятно, мы сможем взять Эофервик, – ответил я, – если только Ивар не вернулся.

– A если он уже вернулся?

– Тогда ты мертвец, мой господин.

Он нахмурился, услышав это. И предложил:

– Мы можем вступить с Иваром в переговоры.

– Именно это и сделал бы Альфред, – сказал я.

– Вот и прекрасно! – приободрился Гутред. – И еще я смогу предложить Гизелу в жены его сыну!

На эти слова я не обратил внимания и ответил:

– Но Ивар не станет вести с тобой переговоры. Он будет сражаться. Не забывай, что он из Лотброков. Он не ведет переговоры, кроме тех случаев, когда ему нужно выиграть время. Ивар верит в меч, в копье, в щит, в военный топор и в смерть своих врагов. Какие там переговоры! Нам придется биться с Иваром, а у нас нет для этого армии.

– Но если мы возьмем Эофервик, – с энтузиазмом произнес Гутред, – люди присоединятся к нам. Наша армия будет расти.

– Ты называешь это армией? – спросил я, покачав головой. – Ивар возглавляет закаленных в боях датчан. Когда мы встретимся с ними, мой господин, большинство наших датчан мигом перейдут к нему.

Гутред поднял на меня глаза; на его честном лице читалось замешательство.

– Но они дали мне клятву! – воскликнул он.

– И все равно они присоединятся к Ивару, – мрачно произнес я.

– Так что же нам делать?

– Мы берем Эофервик, – сказал я, – грабим его и возвращаемся сюда. Ивар не будет нас преследовать. Ему плевать на Камбреленд. Поэтому мой тебе совет: правь здесь, и в конце концов Ивар про тебя забудет.

– Но Эадреду это не понравится.

– A чего он хочет?

– Соорудить гробницу.

– Он может построить ее здесь.

– Аббат хочет, чтобы она находилась на восточном берегу, потому что там живет больше всего людей, – покачал головой Гутред.

Полагаю, Эадред мечтал возвести гробницу, способную привлечь тысячи пилигримов, которые засыпали бы его церковь монетами. Он вполне мог бы построить гробницу здесь, в Кайр-Лигвалиде, но это было слишком удаленное место, и паломники не стали бы приходить туда тысячами.

– Но король – ты, а не Эадред, – возразил я, – и ты отдаешь приказы.

– Это верно, – горько усмехнулся Гутред и швырнул в воду еще один камень. Потом нахмурился, глядя на меня. – Скажи, что делает Альфреда хорошим королем?

– A с чего ты взял, что он хорош?

– Все так считают. Отец Виллибальд говорит, что он величайший король со времен Карла Великого.

– Потому что Виллибальд – взбалмошная задница.

– Тебе не нравится Альфред?

– Я ненавижу этого ублюдка.

– Но он воин, законодатель…

– Да никакой Альфред не воин! – перебил я пренебрежительно. – Он просто ненавидит сражаться! Альфред дерется, если нет другого выхода, но ему это не нравится, и у него слишком слабое здоровье, чтобы стоять в «стене щитов». Но он и вправду законодатель. Он любит издавать законы. Альфред полагает, что если он придумает достаточно законов, то сотворит рай на земле.

– Но почему люди говорят, что он хороший король? – озадаченно спросил Гутред.

Я уставился вверх, на орла, который скользил по голубому своду небес.

– Чего у Альфреда не отнять, – произнес я, пытаясь быть честным, – так это порядочности. Он достойно обращается с людьми… Во всяком случае, с большинством людей. Его слову можно верить.

– Это хорошо, – кивнул Гутред.

– Но он набожный, придирчивый, беспокойный ублюдок, – продолжил я. – Вот каков он на самом деле.

– Я постараюсь быть справедливым, потому что тогда люди будут меня любить, – заметил Гутред.

– Они уже тебя любят, – ответил я, – но они должны еще и бояться тебя.

– Бояться? – Мысль об этом явно ему не понравилась. – Но почему?

– Да потому, что ты король.

– Я буду добрым королем, – сказал он с жаром, и как раз в этот миг на нас напали Текиль и его люди.

Мне следовало бы это предвидеть. Восемь хорошо вооруженных всадников не отправятся в глушь, чтобы присоединиться к какому-то сброду. Их послали сюда, и послал не датчанин по имени Хергист из Хегостелдеса. Они явились от Кьяртана Жестокого. Тот, взбешенный унижением сына, отправил своих людей выследить мертвого воина. У них ушло немного времени, чтобы выяснить, что мы последовали вдоль римской стены. И вот теперь, когда мы с Гутредом воспользовались славным теплым деньком, чтобы прогуляться, и оказались на дне маленькой долины, эти восемь предателей ринулись к нам вниз по берегу с обнаженными мечами.

Я сумел выдернуть из ножен Вздох Змея, но Текиль отбил его в сторону своим мечом, а потом меня ударили сразу двое, швырнув спиной вперед в ручей. Я дрался с ними, но они пригвоздили мою руку, державшую меч, кто-то встал коленями мне на грудь, а еще один человек держал мою голову под водой, и я почувствовал настоящий ужас, когда вода заполнила мне глотку. Я задыхался.

В глазах у меня потемнело.

Мне хотелось кричать, но я не смог издать ни звука, а потом Вздох Змея вырвали у меня из руки, и я потерял сознание.

Я пришел в себя на голом островке, где восемь человек стояли вокруг меня и Гутреда, держа мечи у наших животов и глоток. Текиль, ухмыляясь, пинком отбросил клинок, который утыкался мне в живот, и опустился рядом со мной на колени.

– Утред Рагнарсон, – приветствовал он меня, – наверняка ты не так давно встречался со Свеном Одноглазым. Он шлет тебе поклон.

Я промолчал.

– Может, в твоем кошельке есть «Скидбладнир»? И ты уплывешь от нас обратно в Нифльхейм? – улыбнулся Текиль.

Я промолчал.

Дыхание клокотало в моем горле, и я продолжал кашлять, выплевывая воду. Я хотел сражаться, но кончик меча больно придавил мне живот. Текиль послал двух своих людей, чтобы те привели коней, но прочие остались нас сторожить.

– Жаль, – сказал Текиль, – что мы не поймали твою шлюху. Ее хочет Кьяртан.

Я попытался собраться с силами и сесть, но человек, державший меч у моего живота, надавил на клинок. Текиль весело рассмеялся, глядя на меня. Потом он расстегнул мой пояс с ножнами и вытащил его из-под меня. Нащупал на поясе кошель и ухмыльнулся, услышав звяканье монет.

– Мы проделали долгий путь, Утред Рагнарсон, и не хотим, чтобы ты от нас сбежал. Ситрик!

Мальчик, единственный из людей Текиля, не носивший браслетов, подошел ближе. Похоже, он нервничал.

– Господин? – спросил он Текиля.

– Кандалы, – велел тот, и Ситрик, покопавшись в кожаном мешке, вытащил две пары рабских кандалов.

– Может, его вы отпустите? – сказал я, мотнув головой в сторону Гутреда.

– Кьяртан хочет встретиться и с ним тоже, – ответил Текиль. – Хотя и не так сильно, как желает возобновить ваше давнее знакомство.

Он улыбнулся, словно отпустил остроумную шутку, после чего извлек из-за пояса нож с тонким лезвием и такой острый, что его края казались зазубренными.

– Он велел подрезать тебе поджилки, Утред Рагнарсон, чтобы ты не сумел сбежать. Ну что же, мы подрежем тебе поджилки, а потом выколем один глаз. Свен сказал, что я должен оставить тебе один глаз, чтобы он сам смог с ним поиграть, но вдруг мне захочется выколоть тебе и второй глаз, чтобы сделать тебя более сговорчивым? A я воистину хочу, чтобы ты стал сговорчивым. Итак, какого глаза ты предпочел бы сейчас лишиться, Утред Рагнарсон? Левого или правого?

Я снова промолчал. И, признаюсь честно, мне было страшно. Я снова попытался вырваться, но Текиль пригвоздил коленом мою правую руку, а другой человек держал меня за левую. Потом моей кожи коснулся нож, как раз под левым глазом, и Текиль опять улыбнулся.

– Попрощайся со своим глазом, Утред Рагнарсон, – сказал он.

Солнце ярко сияло, отражаясь в клинке, так что мой левый глаз наполнился этим блеском, и даже сейчас, много лет спустя, я все еще вижу это сияние.

И я все еще слышу тот вопль.