Ночной поезд Барр Эмили

Глава 3

Сэм настаивал на том, чтобы отвезти меня на машине в Труро, к моему первому ночному воскресному поезду. Он был так демонстративно печален, что мне в противовес этому хотелось смеяться. Я бы предпочла сесть на боковую железнодорожную ветку на станции Доки позади нашего дома, но видела, что для него было очень важно меня проводить, поэтому быстро сдалась.

Он чуть не плакал, когда мы прощались у турникета в Труро.

– Береги себя, – сказал он. – Хорошо? Обещай, что все время будешь оставаться на связи. Как жаль, что я не могу поехать с тобой.

Я улыбнулась и поцеловала его.

– Не глупи, – ответила я с шутливой строгостью. Теперь мне не составляло труда быть с ним ласковой. – Ты работаешь для того, чтобы выплатить закладную за дом и оплачивать счета. Я буду работать для того, чтобы расплатиться по кредитным картам. Я вернусь утром в субботу. Мы чудесно проведем выходной. Все наши уик-энды будут чудесными, Сэм! Никакого уныния, хорошо? Меня не будет поблизости, чтобы тебя ободрить, поэтому обязательно сходи в паб. Повидайся с друзьями. Прокатись на машине. Не давай себе скучать, и не успеешь оглянуться, как я вернусь.

Он зарылся лицом в мои волосы.

– Да, мисс, – произнес он нарочито смиренно. – Я знаю. И начнем процесс усыновления из-за границы.

– Конечно. Все верно. Я пойду. Незачем нам стоять здесь и грустить. Пока, милый. – Ему хотелось услышать, что люблю его, я знала это. Сэм заслуживал этих слов. Я не могла уйти, не сказав их. Я сделала глубокий вздох. – Я люблю тебя.

Я проговорила это тихо, ему в плечо, но его облегчение было до отвращения очевидно.

– Спасибо, родная, – прошептал Сэм, и я услышала в его голосе улыбку. – Спасибо.

Поезд медленно подъезжал к перрону, а Сэм все еще стоял в кассовом зале, уставившись в окно. Я нашла вагон «Е», спальное место 23, дверь купе была открыта.

Мое купе оказалось меньше, чем я ожидала, с единственной, к моему облегчению, нижней койкой, с раковиной, зеркалом, прозрачным пакетом с туалетными принадлежностями, несколькими сетчатыми полочками для вещей, приделанными к стене. На стене висел телевизор, в идеальном положении, чтобы смотреть, лениво лежа на койке.

Все в этом крохотном купе было целесообразно и чисто. Кровать с удивительно роскошным стеганым пуховым одеялом в хрустящем белом пододеяльнике, хоть и узкая, но притягательная. В течение некоторого времени я осматривалась вокруг, не испытывая ничего, кроме удовольствия.

Штора была опущена на ночь. Подняв ее, я, вероятно, смогла бы увидеть в окно Сэма. Он наверняка старательно обводил глазами поезд, высматривая меня.

Вместо этого я закрыла дверь и села на постель. Слегка вибрируя, поезд тронулся.

Десять часов. Утром я должна быть на работе. Мне нужно немедленно ложиться спать.

На стене возле раковины висело зеркало, и еще одно – на двери. В поезде я выглядела по-иному. В Фалмуте я жена, бездетная, но приятная женщина, которая добровольно берется за разные дела. Однако в тот самый момент, как я ступила на этот поезд, я стала пассажиром, едущим на работу.

Кто-то постучал в дверь, и меня пронзила тревога и раздражение. Моя первая мысль была, что это Сэм тайно купил себе билет на поезд, чтобы меня удивить. Я молила Бога, чтобы моя догадка оказалась неверной, и ненавидела себя за это.

Я открыла дверь, потому что едва ли возможно притвориться, что меня здесь нет. Привалившись к косяку, в дверях стояла краснощекая женщина с короткими кудрявыми волосами и смотрела в какой-то список.

– Привет, моя милая, – жизнерадостно сказала она. – Мисс Финч, не так ли? Верно? Можно мне посмотреть на ваш билет, дорогая? Что бы вы хотели на завтрак, моя милая?

Я вручила ей билет с плацкартой.

– Мне положен завтрак?

– Да, конечно, положен.

– Вы знаете мое имя?

– Оно в списке, дорогая.

Если я у нее в списке, ничего ужасного произойти не могло. У меня возникло желание сфотографировать ее и отослать фотографию Сэму, чтобы доказать ему, что я в хороших руках. Если я попрошу, она, вероятно, будет не против.

Однако я просто заказала кофе и круассан, зная, что на деле еда окажется не такой привлекательной, как мне бы хотелось, но все равно уверенная, что будет недурно.

Как только она удалилась, я отправилась в конец вагона, в туалет, и по дороге протиснулась мимо высокого мужчины, которому, наверное, слегка за сорок. У него темные волосы, он высок и хорошо сложен и тоже похож на пассажира, едущего на работу. Он тепло мне улыбнулся, когда мы разошлись – довольно тесно друг к другу, потому что коридор был узкий. Слегка коснувшись его, я, смутившись, поспешила дальше.

В поездах я предпочитала держаться особняком. Вскоре они станут неотъемлемой частью моей жизни, и я не хотела лишних встреч и разговоров с людьми. Поезд может стать превосходной декомпрессионной камерой между двумя моими жизнями. Эти две ночи в неделю – особенные, в которые не входят ни работа, ни проживание на квартире у сестры (что теперь, когда я приближалась к Лондону, выглядело не такой уж легкой перспективой), ни дом, со всем его чувством вины и утраченным очарованием.

Я лежала без сна на узкой койке, чувствуя, как поезд подпрыгивает на рельсах, неумолимо неся меня к столице, и ухмылялась, а затем вслух рассмеялась в полутьме от внезапной перемены в моей жизни. Шесть недель назад я вела бесцельную и тоскливую жизнь: была «женой Сэма» и «той женщиной в приемной врача». Я слонялась по Фалмуту и ездила без причины на пароме в Сент-Моус, несмотря на то что с трудом могла позволить себе стоимость проезда. Теперь я снова стала самой собой, мчалась обратно в большой город, порвав с ощущением неудовлетворенности и провала и бросаясь в работу, которую, как я надеялась, все еще могла хорошо выполнить. Себя я пыталась убедить, что делаю это единственно ради денег.

Поначалу мне казалось, что я не засну, однако довольно быстро провалилась в сон, а когда проснулась, поезд стоял. До меня доносились звуки снаружи, которые, несмотря на доки, мы не слышали в Фалмуте. Это шумы Паддингтонского вокзала во всей красе. Шум локомотивов и визг колес, предостерегающий окрик и отрывистый смех. Смазанный звук объявления по радио, несомненно, о каком-то поезде, хотя мне не удалось разобрать слова. За серым прямоугольником моей опущенной шторы притаилось утро.

Пока я тянулась за телефоном, засунутом в сетчатый карман возле постели, раздался резкий стук в дверь, и дружелюбный женский голос произнес нараспев: «Доброе утро! Завтрак!»

Я со щелчком отворила дверь, не покидая постели, и женщина вошла, поставила сервировочный столик и проверила, прочно ли стоит на нем поднос.

– Вы должны покинуть поезд к семи, – сказала она, уходя. – После этого можете подождать в зале ожидания Паддингтона, если хотите. Вы знаете, что на первой платформе есть зал ожидания?

– Благодарю вас, – кивнула я, – но я пойду прямо на работу.

Кофе оказался растворимым, а круассан – из пластикового пакета, но я все равно смаковала и то и другое. Я сфотографировала поднос с моим полусъеденным завтраком и отправила Сэму. Мне казалось, что ему будет приятно.

«Прибыла в Паддингтон, – написала я. – Меня здесь кормят. Все прекрасно. Через минуту отправляюсь на работу. Позвоню тебе позже».

Затем я постаралась, как могла, помыться с помощью мягкой мочалки для лица, которую мне выдали в поезде, и нанесла обильное количество дезодоранта. Я оделась в юбку, блузку и жакет, которые аккуратно повесила вчера вечером, и поскольку не было возможности вымыть и высушить волосы, встала перед зеркалом и потратила двадцать минут, закрепляя их в подобие шиньона с помощью многочисленных шпилек, которые взяла с собой. Я нанесла макияж, который делала, когда жила в Лондоне. Наконец я нанесла последний штрих: надела рабочие туфли. Я хранила их несколько лет, и, вероятно, к настоящему времени они перешли в разряд винтажных. Они на высоких каблуках, с перепонками, классические «Мэри Джейн», такого типа, которые секретарша из 50-х годов, наверное, надевала, выходя вечером из дома. Они темно-красные, и я их обожала. Я надела их, а вместе с ними – прежнюю заброшенную, полузнакомую личину.

Я улыбнулась своему отражению. Теперь я была настоящая, правильная Лара. Этих Лар за минувшие годы было множество, и теперь я поняла, что эта мне нравится больше всего. Деловая. Успешная. Элегантная. Та, что чертовски хороша в своем деле.

Эгоистичная, самодостаточная и незамужняя.

Семь часов. Я сошла с поезда вслед за женщиной, которой на вид было за пятьдесят. Она, как и я, одета для работы и решила проблему волос, надев широкую ленту, из тех, что люди надевают на пляже. Лента бледно-зеленого цвета, в тон ее костюму, и она ей шла.

– Доброе утро, – с широкой улыбкой сказала женщина, заворачивая на платформу и дожидаясь меня. Мне она сразу же понравилась. Если бы она была в книжке-раскраске, я бы раскрасила ее оранжевым и красным, с мягкими язычками пламени, которые выстреливают чем-то добрым в окружающих людей.

– Доброе утро. – Я чувствовала себя немного смущенно, но эта неожиданная волна товарищества заставила меня улыбнуться.

– Прямо на работу? – спросила она, глядя на мою экипировку. – Или сначала выпьете кофе? Мне всегда кажется, что станционный кофе настолько лучше того дерьма, которое подают в поезде, что было бы преступно не опрокинуть в себя чашечку перед трудовым днем. Ведь он бесплатный. То есть вы уже заплатили за него обильной ценой за купе. Так что просто обязаны его забрать.

– Я собиралась прямо на работу. – Я взглянула на старомодные часы на стене прямо перед нами. – Но сегодня мой первый рабочий день, и я наверняка распереживаюсь, если долго придется ждать, пока приготовят кофе в какой-нибудь кофейне. Так что вообще-то я могла бы выпить здесь. А если он приличный, тем лучше.

Я остановилась на секунду и глубоко вдохнула лондонский воздух. Он здесь грязный и пыльный от разных станционных механизмов, я его обожала.

Женщина лучезарно мне улыбнулась, и я прошла за ней в дверь, миновала мужчину в форме, сидящего за столом и читающего газету, и помахала перед ним билетом, по примеру спутницы. Комната была полна столов и стульев, высоко на стене экран без звука показывал какую-то программу с субтитрами. Женщина направилась прямиком к кофемашине. Мы обе взяли большие белые чашки на блюдцах, при взгляде на которые я вздрогнула: они напомнили чашку, которой Сэм иногда пользуется дома.

– Первый день? – переспросила она, когда мы сели за столик. Здесь стояла еда – выпечка и бананы на больших тарелках, но, как и моя спутница, я ни к чему не притронулась. Я попробовала кофе. Она права. Он оказался вполне приемлемый. – Почему? Были в декретном отпуске или что-то в этом роде?

Всегда всех тянет говорить о младенцах!

– Нет! Это долгая история. Переехала в Корнуолл со своим мужем. Бросила работу. Он получил там место. – Я замялась, не желая делиться этой своей историей с посторонним человеком. – Он и сейчас там работает. Мне предложили что-то вроде моей прежней должности по шестимесячному контракту, а мы нуждаемся в деньгах, поэтому я согласилась.

– Каждую неделю в Лондон и обратно в течение полугода?

– Да. А вы тоже? Каждую неделю в Лондон?

– Что-то вроде. Не постоянно, но довольно часто вы будете видеть меня по вечерам в воскресенье и в пятницу. Нас таких несколько. Иногда мы собираемся в коктейль-баре. Пятница для этого лучше всего подходит. Я Элен.

– Лара.

– Лара, – повторила она, глядя на меня оценивающим взглядом. – Очень эффектное имя. Оно вам подходит.

– Хм, спасибо. Я понятия не имела, что кто-то еще ездит вот так на работу. Я думала, я одна такая. А вы кем работаете?

– Банковское дело, знаете ли. В Лондоне я одна из ненавидимых банкиров, но никто на самом деле нас не ненавидит. В Корнуолле я просто женщина, которая работает в Лондоне.

– Почему вы не живете в Лондоне?

Элен пожала плечами:

– Я люблю Корнуолл. Мне нравится проводить там выходные. Это восхитительно. По мне, гораздо лучше жить вот так. Влюбляешься в поездки на ночном поезде, и это куда лучше, чем иметь какую-нибудь глупую квартиру в Клэпаме[10], как все остальные. Мой партнер живет в Корнуолле. Он фермер, так что для него вряд ли найдется место в большом городе. Поездки порой утомляют, но обычно я их обожаю. – Она улыбнулась и обвела взглядом помещение. – Тут нет шума и суеты. Люди ненавидят утро понедельника. А я – нет. – Она помахала кому-то. – Мне очень нравится.

– Очень рада это слышать. Послушайте, этот кофе не такой уж потрясающий, правда?

– Ах, боже мой, конечно. По сравнению с настоящим кофе. Впрочем, в нем есть кофеин и он сравнительно свежий. Мне важно, чтобы был кофеин.

– О, мне тоже. – Я запомнила, как Сэм настоял на отказе от кофеина в период попыток забеременеть. Мы оба убедили себя, что отсутствие кофеинсодержащих продуктов в наших организмах вдруг подтолкнет вялый сперматозоид к непокорной яйцеклетке и произведет ребенка там, где в ином случае его бы не было. Я всегда знала, что тонкая перенастройка Вселенной с целью сделать ее безрадостно декофеинизированной на самом деле не склонит чашу весов в нужную сторону, но все равно поддерживала это начинание, на всякий случай.

– У вас есть дети? – Я не хотела разговаривать на эту тему. Я страшно негодовала, когда незнакомые люди спрашивали меня об этом, и вот, пожалуйста, сама сделала то же самое. – То есть… извините, я не имела в виду…

Элен рассмеялась:

– Нет, Лара, нету. Честно говоря, я никогда их и не хотела. Я была замужем какое-то время, но стойко держалась, была против детей, потому что из этого ничего хорошего бы не вышло, и я это знала, ей-богу. Затем, когда я познакомилась с Джеффом, подходящее время уже прошло. Я рада, что у меня никогда не было детей. Я не смогла бы жить этой шизоидной жизнью. Как я догадываюсь, у вас их тоже нет?

Я посмотрела на свой кофе. Пенистая молочная пленка уже исчезла с его поверхности. Подобный разговор, даже со столь дружелюбной незнакомкой, был совсем не легок.

– Мы пытались несколько лет. Мой выход на работу в некотором роде знаменует нашу неудачу. – Взглянув на нее, я быстро добавила: – На самом деле все к лучшему. Действительно к лучшему. Я никогда особенно не мечтала стать матерью и рожать детей. Это было больше нужно Сэму, не мне. Конечно, я любила бы своего ребенка, если бы он появился, но этого не произошло. И вот уже задача деторождения поглощает тебя целиком, становится навязчивой идеей, и внезапно оказывается, что все стороны твоей жизни подчинены инъекциям и циклам, и каждый постоянно спрашивает: «Так что же, будут у вас дети?» Как будто мало того, что вы и сами друг с другом говорите только об этом. А Сэм фактически не мог говорить и думать ни о чем другом, и к тому времени, когда мы все-таки оставили свои усилия, я не чувствовала ничего, кроме громаднейшего облегчения. Я рада, что перешла к чему-то новому.

– Ну, вот это другой разговор. – Она подняла свою чашку с кофе. – Ваше здоровье, Лара. Добро пожаловать в новую жизнь. Счастливого начала.

Мы встали, забрали свои сумочки и вместе тронулись в начале понедельничного часа пик через Паддингтонский вокзал, по направлению к подземке, навстречу работе и лондонской жизни.

Глава 4

Рабочий день прошел легче всего. Первую пару часов я знакомилась с людьми, разбиралась, что к чему, и входила в курс проекта. Он обещал быть интересным – планировалась застройка позади галереи Тейт Модерн: я буду превращать промышленные склады в квартиры и ресторан. Я начала с основ проекта, прокручивая каждый шаг у себя в голове. Это территория с высоким горизонтом грунтовых вод, высокой вероятностью археологических осложнений и активным местным сообществом, отслеживающим каждый наш шаг.

Я хорошо знала свое дело и вернулась к работе легко и профессионально. Несмотря на мой неожиданно личный утренний разговор с Элен (который оставил у меня ощущение обнаженности и о котором я немедленно пожалела) или, возможно, именно из-за него я была дружелюбна, но сознательно держала дистанцию с новыми коллегами, многие из которых были моложе меня.

Я покинула офис в шесть тридцать, довольная собой.

Через Ковент-Гарден[11] я направилась к квартире сестры. Она жила на до неприличия безупречной улице в центре большого города. Был ранний вечер, светило солнце, и улицы были полны освободившимися работниками, туристами, студентами, а также разнообразными людьми, не поддающимися классификации. Я чувствовала в воздухе возбуждение, и, хотя я любила Фалмут и Корнуолл, в глубине души знала, что я лондонка. Я лондонка и вернулась домой, и даже необходимость уживаться с Оливией не могла умерить мой прилив счастья.

В какой-то момент я представила себя героиней книги. Это была бы детская книжка с картинками под названием «Лара в Лондоне». Я изображена в элегантном стиле, как женщина из шикарного модного журнала тридцатых годов, с осиной талией и шиньоном, и уверенно шагаю по городу навстречу приключениям. Эти приключения не подчинены какому-то определенному ритму, потому что «Лара в Лондоне» – это больше путеводитель по городским достопримечательностям, чем роман. В данный момент я обхожу, цокая каблучками своих восхитительных туфель, центральную площадь Ковент-Гарден, мимо людей, мерзнущих со своим пивом за столиками на улице, и уличного затейника, жонглирующего стульями на красном коврике, в окружении собравшейся поглазеть на него толпы. Проходя, я помахала ему, ощущая себя настолько могущественной, что, казалось, смогу заставить его помахать в ответ и испортить свой номер. Он, конечно, меня даже не заметил, но мое воображение моментально трансформировало жонглера в его иллюстрированную версию, с преувеличенно круглыми щеками, оттененными короткой щетиной.

Магазин «Маркс и Спенсер» напротив входа в подземку – мой первый пункт назначения. Покупая вино, оливки и сливочный варенец – дома у сестры не буду даже пытаться сделать вид, будто привезла их из Корнуолла, – я твердила себе, что все будет хорошо. Я повторяла это снова и снова так уверенно, что начинала в это верить. Оливия сказала, что не против, если я буду жить у нее в течение всей рабочей недели. Но я уверена, лишь из вежливости.

Мне было прекрасно известно, что на самом деле сестра совсем не рада моему присутствию. Я не видела ее полтора года, потому что на прошлое Рождество мы отправились к родственникам Сэма, а когда 28 декабря добрались до моих родителей, она куда-то «уехала с друзьями».

Я попыталась внушить себе, что, поскольку мы отдохнули друг от друга, вероятно, все будет хорошо. Перерыв – это именно то, что требовалось нашим отношениям. Мы никогда не были дружны в детстве или подростковом возрасте, а став взрослыми, катастрофически рассорились. Она не знала об одном важном событии в моей жизни, однако мой муж тоже не в курсе. Мы никогда не были друзьями, даже в самом поверхностном смысле. Она родилась, чтобы меня ненавидеть; я предполагала, что какой-то мой поступок мог спровоцировать эту ненависть, но я не пыталась портить отношения намеренно. Ее неприязнь была стойкой и неподдельной, и Оливия вела себя так, что я невольно возненавидела ее в ответ.

Я всегда скептически относилась к превозносимой другими сестринской близости. В сущности, я не могу отделаться от ощущения, что все это притворство, что под внешней личиной каждой пары любящих сестер скрывается некий вариант нас с Оливией, постоянно пестующих взаимное недовольство, начавшее копиться в тот день, когда был зачат второй ребенок.

Однако сейчас нам, возможно, удастся выстроить новые отношения. Нам обеим за тридцать, и у нас могло бы получиться. Есть шанс, уговаривала я себя, расплачиваясь дебетовой карточкой. Возможно, скоро я смогу произнести слова «моя сестра» без привычного укола жгучей неприязни. Эти мысли заставили меня ринуться за букетом белых роз с витрины. Я заплатила за них отдельно, кэшбэком[12], и бросила извиняющийся взгляд на мужчину, стоящего за мной в очереди. Наверно, я должна была встать в конец очереди, чтобы сделать вторую покупку. Но мужчина нервозного вида, лет сорока с лишком, кивнул и сказал: «Красивые цветы» – с австралийским акцентом. Я благодарно улыбнулась, стараясь стряхнуть с себя внезапное чувство, что встречала его прежде. Это же Лондон: конечно же, не встречала.

Лишь однажды Оливия передо мной извинилась. Но вскоре мы вернулись к нашему привычному взаимному пренебрежению. Она преодолела эту свою оплошность легко и быстро. Это был единственный раз, когда она сделала по отношению ко мне что-то конкретное, о чем все знали и на что я могла указать и сказать: «Ты это сделала». Тем не менее, если бы мне случилось упомянуть об этом сейчас, она бы надо мной посмеялась.

Ее улица изменилась с тех пор, когда я была здесь в прошлый раз. Она берет начало от Лонг-Акр[13] и считается страшно модной. Тут находится большой универмаг винтажной одежды, центр йоги, вход в новый дворик, полный высококлассных магазинчиков. Я прошла ее до конца, поглядывая на расположенный у дороги паб. Он выглядел уютным. Возвышающийся рядом с ним дом украшали миллионы гераней в ящиках на окнах, а между ними вились ползучие побеги. Торопливо опрокинутый в себя глоток водки придал бы мне смелости.

Я, конечно, отказалась от этой мысли, как мне ни хотелось, и направилась к многоэтажному зданию, в котором жила Оливия. Ясное вечернее солнце вдруг стало холодить мне щеки. Со времен моего предыдущего визита классический фасад дома был обновлен и теперь сиял красным кирпичом. Сестра проявила проницательную практичность, купив эту квартиру, когда получила свою первую работу и когда Лондон был на пороге всплеска ценовой недоступности.

Над головой с неожиданным криком пролетали птицы. Какой-то мужчина двигался в мою сторону, и я смотрела на него отчаянным взглядом, как будто он мог спасти меня от необходимости нажать кнопку домофона. Он медленно прошел мимо по другой стороне улицы, разговаривая по телефону.

– Угу, конечно, мы могли бы, – говорил он, – но тебе придется справиться с реакцией Годдарда, приятель. Я снимаю с себя ответственность.

Мне захотелось спросить, кто такой Годдард и какова будет его реакция, но вместо этого я нажала на кнопку, и дверь со щелчком открылась, без единого слова из переговорного устройства.

Она ждала меня на лестничной площадке. Ковер был заменен со времен моего прошлого визита, но стены остались по-прежнему неряшливыми.

Я перевела дух.

– Оливия! – выдохнула я, стараясь не замечать пренебрежения в ее жестком взгляде. – Как чудесно тебя видеть! – Я направилась к ней, чтобы обнять, затем отказалась от этого намерения, почувствовав ее ледяную холодность. – Большое тебе спасибо за то, что согласилась меня приютить. Как поживаешь? Выглядишь отлично. Вот, я тут принесла тебе кое-что. Цветы и кое-какой вклад в хозяйство.

– Да, – бросила она. – Конечно. Спасибо.

Она провела пальцами по волосам – черным и более коротким, чем раньше. Ей шла короткая стрижка: Оливия подстриглась «под мальчика», что придало ей юный вид и французский безжалостный стиль, который немногие могли бы вынести.

Квартира у нее маленькая, но красивая, с окнами на фасаде, сквозь которые солнце заливает светом каждый кусочек гостиной и главной спальни большую часть дня. Кухня, ванная комната и маленькая спальня по сравнению с ними мрачные, но я заметила, что теперь сестра повсюду развесила китайские фонарики, чтобы противостоять темноте в своей характерной агрессивно-эксцентричной манере.

Оливия поставила пластиковый пакет с покупками в тускло освещенной кухне, даже не взглянув на него. Я последовала за ней в гостиную, где она упала в потертое кожаное кресло, являющееся частью этой комнаты все время ее проживания здесь, хотя теперь оно было покрыто лиловыми и серебряными подушками. Я заняла место на кремовом диване и адресовала сестре фальшивую улыбку.

– Ты приехала, – произнесла она. – И как прошел первый день возвращения к славной карьере?

– Все было прекрасно, – пролепетала я. – Действительно замечательно. Вновь погрузилась в самую гущу. Провела день, проверяя разрешение на перепланировку, чем я всегда раньше занималась. Все было в точности как в старые времена. Но как ты, Оливия? Как работа? И как все остальное?

– О, сама знаешь. Ничего особенного. Рутина.

Я рассмеялась:

– У тебя совсем не рутинная жизнь. Сама знаешь.

– Изнутри все выглядит иначе. Но как бы то ни было. Родители хотят тебя видеть. Они придут на обед в среду. Папа заказал столик в «Пицца Экспресс». Само собой. Поскольку в Лондоне нет другого ресторана.

– О! Хорошо.

Я сидела и отчаянно улыбалась. Оливия подтянула под себя ноги и теперь сидела, свернувшись в кресле, как кошка. Она очень худая, заметила я. И задалась вопросом, уместно ли будет пойти и принести только что купленное вино, открыть его и налить нам обеим по большому бокалу. Сестра намеренно проигнорировала мои покупки и теперь улыбалась мне саркастической улыбкой.

Я старшая сестра. Я, как она настойчиво всю жизнь повторяла, – «золотой ребенок». Золотые дети могут принимать на себя ответственность.

– Хочешь есть? – спросила я. – Я принесла кое-какую еду. Если хочешь, могу что-нибудь приготовить.

Она скажет «нет», но, по крайней мере, это даст мне благоприятную возможность уйти на кухню и поесть самой.

– Вообще-то я сегодня вечером ухожу.

– О, здорово.

– Ах, здорово? Ну еще бы. Хорошая квартира вся в твем распоряжении.

– Я не это имела в виду! Куда ты идешь?

– О, просто прогуляться. – Оливия пыталась накрутить прядь волос на палец, хотя ее волосы недостаточно длинны для этого, и тихонько посмеивалась.

– Ладно, – сказала я, поднявшись. Наши разговоры никогда не занимали много времени, хотя эта встреча побила рекорд. Большие деревянные дорожные часы[14] с распродажи из багажника[15], которые я бы ни за что не купила, потому что они безвкусные, но которые каким-то образом выглядели стильно в гостиной сестры, сообщили, что уже без десяти восемь. За окном было все еще светло. – Тогда я соображу себе что-нибудь поесть, если не возражаешь. И выпью немного вина. – С глубоким вздохом я снова заставила себя быть дружелюбной. – Могу я налить тебе бокал перед тем, как ты уйдешь?

– Конечно. – Она выглядела смертельно скучающей.

Моя спальня – это каморка, которая также известна под названием «кабинет». На протяжении нескольких лет она служила приютом разнообразным выдающимся и неприступным друзьям Оливии, а в промежутках между квартирантами становилась местом складирования всего, что сестра хотела убрать с глаз долой.

Я толкнула дверь и была приятно удивлена, увидев, что Оливия убралась в комнате для меня. Я ожидала найти пол покрытым ненужными бумагами, коробками и вещами. Вместо этого половицы были идеально чистые, односпальная кровать (комната определенно не могла бы вместить больше одного человека) разобрана и покрыта стеганым одеялом в вышитом белом пододеяльнике и двумя подушками. В ногах постели даже лежало бледно-розовое полотенце. На перекладине для одежды висели плечики для моей одежды и имелся встроенный шкаф для остальных вещей.

– Спасибо за комнату, Оливия, – крикнула я ей. Как жаль, что я не могла называть ее Лив или Оли, как ее друзья. Некоторые из них зовут ее Либби, Либстер или Олс, и чем дальше вариант отстает от ее истинного имени, тем больше в нем интимности. А я никогда не решалась на что-нибудь иное, чем ее полное имя – «Оливия».

В обратную сторону дилеммы не существует. Нет очевидных сокращений от имени «Лара». Только один человек за всю мою жизнь попытался его сократить. Рэйчел называла меня Лаз. Я сглотнула комок и прогнала воспоминание.

Даже моя мать никогда не отступала от правил, произнеся что-нибудь вроде Ла (что, предположительно, прозвучало бы глупо). Точно так же и Сэм. Я Лара, и люди называют меня Лара, вот и весь сказ. Я – не моя сестра и, в отличие от нее, не могу использовать свое имя как оружие.

– Добро пожаловать, – бросила она откуда-то как раз в тот момент, когда я открыла шкаф и на меня обрушилась лавина бумаг, бракованной одежды, случайных предметов и всего, что можно отнести к разнокалиберному мусору.

Я задумалась, стоит ли забрать назад благодарность, но во имя сохранения мира просто встала на колени и затолкнула всю эту уйму под кровать.

В дверях появился поджарый мужчина с бородой и в твидовом пиджаке. Он немного походил на Джарвиса Кокера[16], и я была до умиления благодарна ему за теплое приветствие.

– Ага! – воскликнул он, указывая на меня. – Вы та самая знаменитая сестра! Вином балуетесь! Корнуоллская женщина приезжает работать в большой город, да?

– Совершенно верно. – Я не хотела знать, что Оливия рассказывала обо мне.

– Счастлив с вами познакомиться, – продолжил он с небольшим поклоном. – Я Алан.

– Привет, Алан. – Он выжидательно смотрел на меня. Оливия явно не упоминала моего имени. – Лара.

Он протянул свою длинную руку, и мы со странной официальностью обменялись рукопожатием.

– Лара. – Он будто смаковал это слово. – Лара. Извините, что забираю вашу сестру в ваш первый вечер, Лара. Не хотите ли к нам присоединиться, Лара?

Я испытывала искушение согласиться, просто чтобы посмотреть на ее лицо.

– Нет. Но все равно спасибо. Мне нужно многое сделать. Приятного вечера.

– На него-то мы и нацелились.

Алан пожелал мне спокойной ночи, и они ушли. Притворяясь, что меня здесь нет, Оливия стремительно пронеслась мимо и вышла на новый, но уже грязный ковер лестничной площадки.

В течение получаса я разговаривала с Сэмом, изумленная тем, что мне еще не доводилось уезжать из дома на целые сутки. Пока мы болтали, я расхаживала по квартире – до гостиной и обратно, – в которой было светло даже ночью благодаря уличному освещению. Я зашла в крохотную кухню, где взяла оливку, кусок питы, обмакнутой в хумус, а затем, во время третьего обхода квартиры, налила себе еще вина.

– Чем ты занимался? – спросила я, ненавидя свой покровительственный тон. Сэм, похоже, его не заметил.

– О, знаешь, плохо спал без тебя. Кровать слишком большая. Некому жаловаться, когда я заворачиваюсь в одеяло. Все без тебя не в радость.

– О, я понимаю. У меня то же самое.

– Я ни на что не годен, когда один. – Сэм начал говорить быстро, его подавленное огорчение выплескивалось в потоке слов: – Лучше бы мы этого не делали, Лара. Это ошибка. Лучше бы мы вместе посмеялись и назвали это абсурдной затеей. Лучше бы мы поставили нас самих, тебя и меня, выше денег и всего прочего. Лучше бы ты была здесь, со мной. Все это неправильно.

– Я знаю. – Я сказала это не просто для того, чтобы ему стало легче. Несмотря на то что Лондон сегодня был волнующ, а пребывание на работе – возбуждающим и удивительным, мне вдруг захотелось оказаться в Фалмуте, в нашем маленьком домике над доками, с Сэмом. С ним я чувствовала себя в безопасности. Я вдруг ощутила, что он и наш дом – это мое убежище, уютная тихая гавань сразу в нескольких отношениях. – Я вернусь в субботу, – напомнила я.

– Но сейчас только понедельник!

– Конец понедельника. А я приеду в самом начале субботы. Время пролетит быстро. Ты привыкнешь. Ты можешь сколько захочешь смотреть «Человек и еда»![17] Можешь оставлять поднятым сиденье унитаза. – Я замолчала, потому что заметила, как жалостливо это звучит.

– Угу. – Несколько секунд мы оба молчали.

– Так что… – произнес он наконец в тот самый момент, когда я произнесла: «И…» Мы неловко замолчали, каждый ожидая, чтобы другой продолжил.

– Продолжай, – сказал наконец Сэм. Мы оба рассмеялись, и напряжение ушло.

– Я просто хотела сказать, что тебе, в отличие от меня, не приходится жить с Оливией. Ты, по крайней мере, в нашем доме. Давай пойдем куда-нибудь пообедать в субботу. В какой-нибудь симпатичный паб.

– Да. – В его голосе наконец прозвучала решимость, и мне это понравилось. – Да. Я закажу столик в «Пандоре» или «Феррибоуте».

Это наши любимые пабы в окрестностях Фалмута, оба расположены на воде. «Пандора Инн» – на берегу речки Рэстронгуэт; крытый тростником паб, который сгорел, затем чудесным образом вновь открылся почти в точности в том же виде. У него есть причал, к которому в солнечные дни пришвартовываются лодки, а те, кто на них приплыл, заходят в паб пообедать. Там же дети ловят крабов и швыряют их в пластиковые ведра.

А паб «Фэррибоут» расположен в устье Хелфорда (это часть долины, затопленная морем), в сельской местности Фрэнчменс-крик. Там речной пляж, зеркальная водяная гладь и лодки до самого горизонта, а паром, давший название пабу[18], целый день возит людей на прогулки по реке. Оба паба – рай умиротворения: это такие места, где ничего плохого не может случиться. Иллюзорные, тихие миры, населенные исключительно обеспеченными и успешными людьми. В прошлый раз, когда мы ездили в «Фэррибоут», я разглядывала окружавшие нас семьи состоятельных отдыхающих, их здоровых детей, со знанием дела чистящих креветки и пьющих натуральный лимонад, и убеждала себя, что в мире полно печали, что люди ужасно несчастны в браке, что они заводят интрижки, слишком много пьют и имеют пристрастие к азартным играм, что многие жизни на грани распада, что семьи разбиваются, а бизнес банкротится.

В конце концов я стала главным образом смотреть так на нас с Сэмом. Для посторонних мы, должно быть, выглядели идеально: пара на четвертом десятке лет обедает вместе в прибрежном пабе. Никто бы не узнал по внешней картинке, что наша третья попытка экстракорпорального оплодотворения провалилась и мы стараемся смириться с мыслью, что у нас никогда не будет собственного ребенка, что у нас многотысячный долг и один из нас относится гораздо более спокойно к мысли о бездетности, чем другой.

И когда затем я посмотрела вокруг, то уловила отчаяние в уголках людских глаз, их страдание, фальшивые улыбки, которые они демонстрировали друг другу. Я увидела, как люди пытаются тайком писать эсэмэски под столом, но расстраиваются, что нет приема. От этого мне захотелось кричать, и я пожалела, что не запрятала подальше свой цинизм.

– Это было бы чудесно, – сказала я. – Где тебе больше захочется. Буду ждать этого с нетерпением.

– Как прошла встреча с Оливией? – спросил Сэм, и мне стало приятно, что кто-то еще, кроме Леона, искренне об этом беспокоится. – Она тебе досаждает?

Я выдавила смешок.

– О, все в пределах терпимого. С этим нетрудно справиться, избегая друг друга. Да. Кстати о сестринском примирении, на которое я надеялась. Этого, похоже, не произойдет. Сегодня вечером она ушла гулять с симпатичным мускулистым мужчиной, который очень мило ко мне отнесся. Это прекрасно.

– Не поддавайся на ее штучки, ладно?

– Я знаю.

– Я люблю тебя, Лара. Это единственное, что имеет значение, верно?

Все остальное детали.

– Да, ты прав.

Я дала отбой. Затем приняла душ, зная, что если сяду расслабляться в ванну, то потрачу слишком много воды, и Оливия, придя домой, найдет меня там и начнет ворчать. Я вылила оставшееся в бокале вино в раковину, тщательно помыла посуду, затем закрылась в своей крохотной комнатке и ненадолго заснула, рывком проснувшись, как только ключ сестры повернулся в замке. Я слушала, как она, производя разнообразный шум, ходит по квартире. До меня доносился запах тостов, которые она готовила. И я пожалела, что не могу встать и присоединиться к ней.

Внезапно донеслись ее рыдания. Кажется, Оливия старалась их подавить, но тщетно. Я слышала ее прерывистое дыхание. Часы показывали три утра. Мне хотелось снова заснуть, но ошеломление было слишком сильно. Оливия плакала все горше и горше. Это надрывало мне сердце.

Ей не понравится, если я подойду к ней, поэтому я не вставала. Я лежала в кровати, слушала, как она плачет, и притворялась, что сплю.

Глава 5

Пятничная ночь на Паддингтонском вокзале – это единственное время, когда я искренне и без всяких посторонних мыслей бывала счастлива. Я с нетерпением ждала этого времени всю неделю и, сходя с поезда в Труро, начинала ждать воскресной поездки обратно. От осознания этого стало не по себе. Так не должно быть, но так есть.

Я проталкивалась сквозь толпу. Вокзал в пятницу иной, чем в понедельник: воздух полнится предвкушением. Люди едут домой с работы и не собираются возвращаться на нее завтра; или же отправляются на уик-энд, с упакованными сумками, настроившись на развлечение.

Я шагала по диагонали через толпу, с нетерпением ожидая встречи с друзьями. Затем я остановилась. На какой-то момент возникло чувство, будто кто-то идет следом, и этот кто-то так близко, что может протянуть руку и коснуться меня, желая причинить вред. Чье-то недоброжелательное присутствие стало осязаемо почти физически: даже показалось, что кто-то действительно до меня дотронулся, легонько, почти не ощутимо. Я обернулась и окинула взглядом людей в толпе, их лица, но ничего подозрительного не заметила. И поблизости я никого не обнаружила. Большинство людей шли в разных направлениях или стояли неподвижно, тем временем как я спешила мимо. Но кто-то там все же был. Что-то там было.

«Не было, – сказала я себе. – Никого там не было. Ты вбила себе в голову вздор. Такое и раньше случалось». Порой я ощущала нечто, чей-то взгляд на себе, чьи-то глаза поблизости и вздрагивала, уверенная, что за мной следят и вот-вот произойдет нечто страшное. В такие моменты я чувствовала, будто иду по натянутому канату, как Филипп Пети[19] между башнями, и шатаюсь.

Я прошла прямо к залу ожидания первого класса, показала свой билет женщине, читавшей газету «Метро» и встретившей меня беглой улыбкой, и присоединилась к остальным пассажирам, ожидающим ночной поезд.

Из моей маленькой банды я пришла первая, поэтому взяла пластиковую бутылку газированного напитка и маленький пакетик с двумя печеньями и села ждать. Я все еще дрожала, несмотря на то, что ничего не произошло, и схватилась за телефон, чтобы хоть чем-то занять себя.

Я написала Сэму, где нахожусь. Прибавив, а затем удалив тираду о последней хамской выходке Оливии (бросившей в мою спальню сломанную микроволновку), я стала смотреть на заголовки новостей, которые появляются в виде неуклюжих субтитров в нижней части приглушенного телевизора, показывающего новостной канал «Би-би-си».

– Лара, – услышала я голос Элен. Она села рядом со мной и принялась копаться в своем чемоданчике, при этом постукивая пальцем по экрану айфона и время от времени заправляя волосы за уши. – Добрый вечер. Счастливой пятницы.

– Привет, – отозвалась я, открывая свои печенья и радуясь, что теперь жду не одна. – Удачная неделя?

– Прекрасная, спасибо. А у тебя? Как там твоя сестра? – Элен посмотрела на меня, прищурившись. Поскольку она знала Оливию только с моих слов, то считала ее совершенной ведьмой. Я постоянно старалась смягчать свои рассказы, прибавляя нечто вроде: «Я уверена, если бы вы спросили ее, у нее бы оказался совершенно другой взгляд на вещи», – но на Элен и Гая это не производило никакого впечатления.

Я бегло осмотрелась, ища глазами Гая.

– О, сама знаешь, – отмахнулась я.

– Заведи свое собственное пристанище! Я, понимаешь ли, намерена повторять это, пока ты не послушаешься. Ты самостоятельная женщина, на хорошей работе. Ты зарабатываешь и вполне можешь снять себе студию. Не так уж это и дорого. Тебе лучше было бы разорвать эти нездоровые отношения.

Я вздохнула. Элен, как я поняла за короткое время знакомства, всегда говорит то, что думает. И она была права.

– Если я скажу ей, что переезжаю, Оливия никогда не даст мне забыть об этом.

Моя собеседница пожала плечами:

– И что? Ты живешь в ее каморке. Она унижает тебя на каждом шагу. Заставляет чувствовать себя дерьмом. Ты не должна там оставаться. Перестрой свою жизнь.

– Я знаю. Я подумаю над этим на выходных.

– Поговори об этом с Сэмом. Как следует. Увидишь, он скажет то же, что и я.

Я снова окинула взглядом спешивших на свои поезда людей в поисках третьего члена нашей компании. Гай, Элен и я – единственные, кто каждую неделю ездил в Лондон из западного Корнуолла. Он жил где-то возле Пензанса[20] с женой и детьми-подростками. За последние две пятничные ночи наша троица поглотила слишком много джина с тоником в вагон-салоне по пути на запад.

– Гай сегодня возвращается домой? – спросила я.

Она кивнула:

– Сказал, что да. Кто знает? Может, его семья приехала на выходные в Лондон или еще что-нибудь. Кстати, вот еще одна причина, почему тебе надо съехать от Оливии. Если бы у тебя была квартира-студия, ты могла бы приглашать туда Сэма на выходные. Всего лишь какая-нибудь крохотная квартирка в северном Лондоне или что-то в этом роде. Она едва будет тебе что-то стоить. Тогда он мог бы приезжать, и вы бы ходили по театрам, галереям и ресторанам.

Я решила не спорить с Элен о том, будет мне что-либо стоить квартирка или нет.

– Ты так делаешь? Джефф приезжает в Лондон?

– О боже, нет. Джефф ненавидит Лондон. Да я и не хочу заниматься всей этой чепухой. Все это я проходила. Для меня воскресная экскурсия – это поход в паб в Зенноре[21]. А не давка через Лестер-сквер. Я говорю о тебе, Лара. Ты ловишь кайф от Лондона. Вы раньше тут жили. Из всего, что ты рассказывала о Сэме, я думаю, он достоин получить удовольствие от первосортного уик-энда в Лондоне со всеми прибамбасами.