В разреженном воздухе. Самая страшная трагедия в истории Эвереста Кракауэр Джон
Разогнавшись к своей цели, он начал спуск по самой крутой части откоса. «Энди! — крикнул я ему вслед. — Это безумие — спускаться таким образом! Ты наверняка разобьешься!» Он прокричал что-то в ответ, но его слова унес бушующий ветер. Через секунду он потерял точку опоры, шлепнулся на задницу и вдруг полетел головой вниз по льду.
Я едва смог различить внизу, в шестидесяти метрах от меня, неподвижные очертания упавшего к подножию склона Энди. Я был уверен, что он сломал как минимум ногу, а может быть и шею. Неимоверно, но после этого он встал, помахал мне в знак того, что с ним все в порядке, шаткой походкой направился к четвертому лагерю, который в этот момент был в пределах видимости, на расстоянии 150 метров.
Я мог видеть смутные очертания трех или четырех человек, стоящих возле палаток; их фонари мерцали сквозь пелену летящего снега. Я видел как Харрис шел по направлению к ним через равнину, он покрыл это расстояние меньше чем за десять минут. Когда минутой позже облака сомкнулись, перекрывая мне видимость, Энди был в двадцати метрах от палаток, может и ближе. Больше я не видел его, но был уверен, что Энди дошел до лагеря, где Чулдум и Арита, вне всяких сомнений, ожидают нас с горячим чаем. Сидя все еще посреди урагана, отделенный от палаток ледяным склоном, я почувствовал острую зависть. Я был рассержен на своего проводника за то, что он не подождал меня.
В моем рюкзаке не было почти ничего, кроме трех пустых кислородных канистр и пол-литра замерзшего лимонада; вероятно, это весило не больше 7–8 килограммов. Но я устал и боялся сломать ноги при спуске по склону, поэтому бросил рюкзак за край склона в надежде, что он полежит там, пока я к нему спущусь. Потом я встал и начал спуск по льду, который был таким гладким и твердым, как поверхность шара для игры в кегли.
Пятнадцать минут неуверенного, изнурительного спуска с помощью кошек, и я дошел в сохранности к подножию этого склона, где легко обнаружил свой рюкзак, потом еще десять минут, и я прибыл в лагерь собственной персоной. Я нырнул в палатку, не сняв кошки, плотно застегнул дверь, и растянулся на покрытом изморозью полу, слишком уставший для того, чтобы находиться в вертикальном положении. Только теперь я ощутил, как я на самом деле опустошен: никогда в своей жизни я не был так изнурен. Но я был цел и невредим. Энди тоже. Остальные скоро придут в лагерь. Проклятие, мы сделали это! Мы поднялись на Эверест. И несмотря на то, что мы были там не в полном составе, в конце концов все вышло здорово.
Пройдет много часов, прежде чем я узнаю, что на самом деле не все вышло так здорово, что девятнадцать мужчин и женщин остались на горе, застигнутые ураганом, втянутые в отчаянную борьбу за свои жизни.
Глава пятнадцатая
ВЕРШИНА
Существует множество оттенков опасностей, сопутствующих приключениям, но порой сквозь череду фактов просвечивает злонамеренная сила, не имеющая определения, которая заставляет человека думать и чувствовать, что это несчастье или эта стихийная ярость приходит к нему со злым умыслом, с неуправляемой силой, с разнузданной жестокостью, чтобы отобрать у него и надежду, и опасения, и мучительную усталость, и непреодолимое желание отдохнуть. Это означает разбить вдребезги, разгромить, уничтожить все, что он видел, знал, любил, чему радовался и что ненавидел; все, что является для него бесценным и необходимым, — и солнечный свет, и прошлое, и будущее; это означает разрушить дотла весь его драгоценный мир ужасно простым актом — отобрав его жизнь.
Джозеф Конрад «Лорд Джим»
Нил Бейдлман достиг вершины в 13:25, вместе с клиентом Мартином Адамсом. Когда они пришли туда, на вершине уже были Энди Харрис и Анатолий Букреев; я покинул вершину на восемь минут раньше. Предполагая, что остальная его команда вскоре появится, Бейдлман сделал несколько фотоснимков, подшучивая над Букреевым, и сел ожидать. В 13:45 клиент Клев Шенинг завершил подъем, достал фото своей жены и ребенка и расплакался, празднуя свое прибытие на крышу мира. С вершины, выступающей над массивом гребня, хорошо просматривается последняя часть маршрута, но к 14:00 (это время было назначено для возвращения обратно) все еще не показались ни Фишер, ни кто-либо из клиентов. Время было позднее, и Бейдлман начал беспокоиться.
Тридцатишестилетний аэрокосмический инженер, он был тихим, внимательным, чрезвычайно добросовестным проводником, которого любили большинство членов его команды и команды Холла. Бейдлман был также одним из самых сильных альпинистов на горе. Два года назад он и Букреев, которого Бейдлман считал своим другом, поднялись вместе на гору Макалу (8480 метров) почти в рекордное время, без кислородной поддержки и без помощи шерпов. Впервые Бейдлман встретил Фишера и Холла на склонах К-2, в 1992 году, и его компетенция и добродушный веселый нрав произвели благоприятное впечатление и на Фишера, и на Холла. Но поскольку высокогорный опыт Бейдлмана был относительно небольшим (Макалу была его главной гималайской вершиной), он был третьим по старшинству в команде «Горного безумия», после Фишера и Букреева. Соответственно жалованье Бейдлмана отражало его статус младшего проводника: он согласился быть проводником на Эверест за 10 000 долларов, тогда как Букрееву Фишер платил 25 000 долларов.
Бейдлман, будучи человеком деликатным, прекрасно знал свое место в экспедиции. «Вполне определенно я был третьим проводником, рассказывал он после экспедиции, — поэтому я старался не быть слишком настырным и не всегда высказывал свое мнение, быть может, даже тогда, когда это было нужно. Теперь я жалею об этом».
Бейдлман говорил, что, в соответствии с планом Фишера, в день штурма вершины предполагалось, что впереди группы пойдет Лопсанг Джангбу и что он понесет радио и две бухты веревки, чтобы закрепить ее до прихода клиентов; Букрееву и Бейдлману, ни у одного из которых не было радио, предполагалось быть, как говорит Бейдлман, «в середине или почти впереди, в зависимости от того, как будут двигаться клиенты; а Скотт, несущий второе радио, собирался идти в хвосте. По предложению Роба мы решили, что два часа дня будет принудительным временем возвращения: всякий, кто не преодолеет дистанцию до вершины к двум часам дня, должен будет повернуть обратно и спускаться».
«Предполагалось, что возвращение клиентов назад будет заботой Фишера, — объяснял Бейдлман. — Мы договорились об этом. Я сказал им, что, будучи третьим по старшинству проводником, не считаю удобным говорить клиентам, которые уплатили по шестьдесят пять тысяч долларов, что они должны идти вниз. Фишер согласился взять на себя эту ответственность. Но по какой-то причине этого не произошло». Фактически, к 14:00 до вершины дошли только Букреев, Харрис, Бейдлман, Адамс, Шенинг и я; если бы Фишер и Холл действительно придерживались заранее оговоренных ими правил, то все остальные должны были бы повернуть обратно, не поднявшись на вершину.
Хоть беспокойство Бейдлмана в связи с наступлением времени возвращения и возрастало, он не имел возможности обсудить ситуации с Фишером, так как у него не было радио. Лопсанг, который нес радио, был все еще где-то внизу. Рано утром, когда Бейдлман увидел на Балконе Лопсанга, страдающего от рвоты, он забрал у шерпа две бухты веревки, чтобы закрепить ее выше, на крутой скале. Однако, как он теперь сожалеет, «мне даже не пришло в голову забрать у него и радио».
В результате, рассказывает Бейдлман, «я просидел на вершине очень долго, поглядывая на часы и ожидая, когда покажется Скотт, думая о том, что пора идти вниз, но каждый раз, когда я поднимался, чтобы уйти, кто-либо из наших клиентов переваливал через верхушку гребня, и я садился снова, чтобы дожидаться его».
Сэнди Питтман появилась на финальном отрезке подъема около 14:10, чуть впереди Шарлотты Фокс, Лопсанга Джангбу, Тима Мэдсена и Лин Гаммельгард. Но Питтман двигалась очень медленно, а немного ниже вершины она вдруг упала на колени в снег. Когда Лопсанг подошел к ней, чтобы помочь, то обнаружил, что кислород в ее третьей канистре закончился. Рано утром, когда он начал тянуть ее на короткой страховке, он настроил ей подачу кислорода с максимальной скоростью (четыре литра в минуту), вследствие этого Питтман израсходовала свой запас кислорода относительно быстро. К счастью, хоть Лопсанг и не пользовался сам кислородной поддержкой, но нес в рюкзаке запасную канистру. Он подключил маску и регулятор Питтман к свежему баллону, и потом они прошли несколько последних метров к вершине и присоединились к праздновавшим восхождение альпинистам.
Роб Холл, Майк Грум и Ясуко Намба пришли на вершину почти в это же самое время, и Холл связался по радио с Хелен Уилтон в базовом лагере, чтобы сообщить ей радостную новость. «Роб сказал, что там было холодно и ветрено, — вспоминает Уилтон, — но говорил он бодро. Он сказал: „Дуг вот-вот появится из-за горизонта, и я сразу же двинусь вниз… Если от меня не будет сообщений, значит, все в порядке“». Уилтон передала известие в офис «Консультантов по приключениям» в Новую Зеландию и поспешила отправить факсы друзьям и семьям по всему миру, объявив о триумфальной кульминации экспедиции.
Надежды Холла на скорый приход Дуга Хансена не оправдались, Фишер тоже запаздывал. На самом деле, Фишер дошел до вершины к 15:40, а Хансен появился там только после 16:00.
В день, предшествующий восхождению, 9 мая, в четверг, когда мы уже поднялись из третьего лагеря в четвертый, Фишера еще не было с нами, он дошел до палаток на Южной седловине только после 17:00, был заметно уставшим, когда наконец-то добрался до четвертого лагеря, хотя и пытался всячески скрыть свою усталость от клиентов. Шарлотта Фокс, которая была в одной палатке с Фишером, вспоминала: «Я не сказала бы, что в тот вечер Фишер выглядел больным. Он был очень активным, психологически поддерживая каждого, как футбольный тренер перед ответственной игрой».
На самом деле, напряжение последних недель изнурило Фишера физически и психологически. Хоть он и обладал экстраординарными резервами энергии, но расходовал их слишком расточительно, и к моменту его прихода в четвертый лагерь силы его были на исходе. «Скотт был сильной личностью, — подтверждал после экспедиции Букреев, — но накануне восхождения он был переутомлен, его одолевали проблемы, он израсходовал слишком много сил. Бесконечные тревоги, бесконечные беспокойства. Скотт нервничал, но держал все в себе».
Кроме того, Фишер скрывал от всех тот факт, что он может серьезно заболеть во время штурма вершины. В 1984 году, участвуя в экспедиции в районе непальской горы Аннапурна, он подцепил желудочно-кишечных паразитов, от которых не мог полностью избавиться в последующие годы. Эти паразиты непредсказуемо переходили от состояния бездействия к активности, вызывая приступы сильного физического недомогания и поражая печень. Фишер говорил о своем недуге кое-кому в базовом лагере, но утверждал, что об этом не стоит беспокоиться.
По словам Джен Бромет, когда болезнь была в активной фазе (весной 1996 года, по-видимому, был именно такой случай), Фишер интенсивно потел и его нещадно трясло. Эти приступы буквально валили его с ног, но они были непродолжительны и проходили через десять-пятнадцать минут. В Сиэтле такое случалось с ним, может быть, раз в неделю или около того, но в состоянии стресса приступы бывали намного чаще. В базовом лагере они часто настигали его — через день, а иногда и каждый день.
Если Фишер и страдал от подобных приступов в четвертом лагере или выше, то он никому об этом не говорил. Фокс рассказывала, что вскоре после того, как Скотт притащился в свою палатку в четверг вечером, он укутался и проспал около двух часов. Проснувшись в 10 вечера, он медленно собрался, готовясь к восхождению, и ушел из лагеря намного позже последнего из своих клиентов, проводников и шерпов.
Остается неясным, когда на самом деле Фишер ушел из четвертого лагеря; возможно, только к часу ночи пятницы 10 мая. Почти все время в тот день он тащился далеко позади всех остальных и прибыл на Южную вершину только к часу дня. Я увидел его первый раз около 14:45, когда во время спуска с вершины мы с Энди Харрисом ожидали на ступени Хиллари, пока рассеется толпа. Фишер был последним альпинистом, поднявшимся вверх по веревке, и выглядел он чрезвычайно измотанным. Когда мы обменялись шутками, он быстро переговорил с Мартином Адамсом и Анатолием Букреевым, стоявшими сразу за нами с Харрисом в ожидании спуска по ступени Хиллари. «Эй, Мартин, — подшучивал Фишер через свою кислородную маску, стараясь поддержать игривый тон. — Думаешь, сможешь покорить вершину Эвереста?»
«Эй, Скотт, — отвечал Адамс, досадуя на то, что от Фишера не последовало поздравлений, — я только что это сделал».
Потом Фишер сказал несколько слов Букрееву. Насколько Адамс помнит тот разговор, Букреев сказал Фишеру: «Я иду вниз с Мартином». Потом Фишер тяжелой поступью двинулся в направлении вершины, а Харрис, Букреев, Адамс и я устремились вниз. Никто не обратил внимания на изнуренный внешний вид Фишера. Никому из нас не пришло в голову, что он нуждается в помощи.
В 15:10 Фишера все еще не было на вершине, рассказывает Бейдлман и добавляет: «Я решил, что пора убираться отсюда ко всем чертям, хотя Скотт и не появился». Он повел Питтман, Гаммельгард, Фокс и Мэдсена вниз по гребню вершины. Через двадцать минут спуска, прямо над ступенью Хиллари, они столкнулись с Фишером. «Я не сказал ему ничего, — вспоминает Бейдлман. — Он просто развел руками. Он выглядел так, как будто ему очень тяжело, но это же был Скотт, поэтому я не особо волновался. Я рассчитывал, что он дойдет до вершины и нагонит нас достаточно быстро, чтобы помочь довести клиентов вниз».
В тот момент главной заботой Бейдлмана была Питтман: «Все были измотаны к тому времени, но Сэнди выглядела особенно ненадежно я посчитал, что должен не спускать с нее глаз, потому что у нее был немалый шанс свалиться с гребня. Я проверял, хорошо ли она пристегнута перилам, а в местах, где веревки не было, я брался сзади за ее оснастку и крепко держал до тех пор, пока мы не подходили к следующей секции перил и она снова могла пристегнуться. Она была настолько заторможена что я даже не уверен, знала ли она о том, что я ее подстраховываю».
Немного ниже Южной вершины, когда альпинисты спустились в плотный слой облаков со снегопадом, Питтман снова стало плохо и она попросила Фокс сделать ей инъекцию мощного стероида, именуемого дексаметазон. «Декс», как называют его альпинисты, способен на время нейтрализовать губительное воздействие на организм большой высоты. Следуя инструкции доктора Ингрид Хант, каждый член команды Фишера имел при себе на случай экстренной помощи заранее приготовленный шприц с этим препаратом; шприцы были сложены в пластиковые упаковки для зубных щеток и хранились у каждого в пуховике, где они не могли пострадать от мороза. «Я немного стянула с Сэнди верхние брюки и воткнула иглу ей в бедро прямо через все одежки», — рассказывает Фокс.
Бейдлман задержался на Южной вершине, чтобы определить, сколько осталось кислорода, и догнал их в момент, когда Фокс воткнула шприц в Питтман, распростершуюся лицом вниз на снегу. Он рассказывает: «Когда я подошел и увидел лежащую там Сэнди и стоящую над ней со шприцом в руках Шарлотту, то понял, что дела ни к черту. Я спросил у Сэнди, что случилось, и когда она попыталась мне ответить, то не смогла выдавить из себя ничего, кроме беспомощного лепета». Крайне обеспокоенный, Бейдлман приказал Гаммельгард поменять ее полный кислородный баллон на почти пустой баллон Питтман, удостоверился в том, что подача кислорода отрегулирована на полную мощность, затем ухватил Питтман, пребывающую в полуобморочном состоянии, за оснастку, и потащил ее вниз по заснеженному склону Юго-восточного гребня. «В одном месте я позволил ей соскальзывать, — объяснял Бейдлман. — Я отпустил ее и скользил вниз по веревке первым. Через каждые пятьдесят метров я останавливался и обхватывал веревку руками, чтобы своим телом задержать ее скольжение. Первый раз, когда Сэнди свалилась на меня, она пропорола своими острыми кошками мой пуховик. Пух разлетался во все стороны». Ко всеобщему облегчению, приблизительно через двадцать минут инъекция и дополнительный кислород позволили Питтман прийти в себя и она смогла продолжить спуск самостоятельно.
Около 17:00, в то время как Бейдлман сопровождал своих клиентов вниз по гребню, Майк Грум и Ясуко Намба добрались до Балкона, который находился ниже на 45 метров. На этом выступе на высоте 8413 метров маршрут поворачивал с гребня точно на юг, в направлении четвертого лагеря. Однако когда Грум посмотрел в противоположном направлении, вниз вдоль северного склона, то сквозь вихри снега, кружащиеся в предвечерних сумерках, заметил одинокого альпиниста, сбившегося с пути. Это был Мартин Адамс, который потерял ориентацию во время бури и по ошибке начал спуск по стене Кангчунг в Тибет.
Увидев наверху Грума и Намбу, Адамс понял свою ошибку и стал медленно подниматься назад на Балкон. «Мартин был совершенно обессилевшим, когда поднялся назад к нам с Ясуко, — вспоминает Грум. — Его кислородная маска была сдвинута, лицо залеплено снегом. Он спросил, в каком направлении находятся палатки». Грум показал, и Адамс сразу же стартовал вниз, теперь в нужном направлении, двигаясь по тропе, которую я протоптал десятью минутами раньше.
Пока Грум ожидал Адамса, поднимавшегося назад на гребень, он велел Намбе продолжать спуск, а сам занялся поисками футляра от фотоаппарата, который он оставил там по пути наверх. Как только Грум начал озираться по сторонам, он сразу же обнаружил, что на Балконе он не один. «Этот человек был весь в снегу, я поначалу принял его за кого-то из группы Фишера и не обратил на него внимания. Когда же он, встав прямо передо мной, произнес: „Привет, Майк“, — я сообразил, что это был Бек».
Для Грума было такой же неожиданностью, как и для меня, увидеть там Бека. Он пристегнул к себе техасца короткой веревкой и начал спускать его вниз к Южной седловине. Позже Грум докладывал: «Бек ослеп так сильно, что через каждые десять метров делал шаг в пропасть, и я должен был удерживать его на страховке. Много раз я был напуган тем, что он стянет и меня за собой. Это было кошмарное изматывание нервов. Мне была необходима уверенность, что мой ледоруб выдержит испытание, что зубцы на моих кошках не забиты снегом и каждый раз вонзаются во что-то твердое».
Один за другим двигаясь по тропе, протоптанной мною пятнадцать-двадцать минут назад, Бейдлман и остальные клиенты Фишера спускались вниз сквозь усиливающийся ураган. Впереди всех, сразу за мной шел Адамс; за ним Намба, затем Грум и Уэзерс, Шенинг и Гаммельгард, Бейдлман и позади всех Питтман, Фокс и Мэдсен.
В ста пятидесяти метрах выше Южной седловины, там, где крутой склон из сланца сменяется пологим снежным склоном, у Намбы закончился кислород, и крохотная японка села, отказываясь двигаться дальше.
«Когда я попытался снять с нее кислородную маску, чтобы ей легче дышалось, — рассказывает Грум, — она настояла на том, чтобы снова ее надеть. Никакие уговоры не могли убедить ее в том, что у нее закончился кислород и что на самом деле маска затрудняла ей дыхание. И это случилось в то время, когда Бек обессилел до такой степени, что был не в состоянии передвигаться самостоятельно и я вынужден был взвалить его себе на плечи. К счастью, как раз в это время нас догнал Нил». Бейдлман, увидев, что Грум полностью занят Уэзерсом, начал тащить Намбу вниз, в направлении четвертого лагеря, несмотря на то что Ясуко не была членом команды Фишера.
Было уже около 18:45, почти совсем стемнело. Бейдлман, Грум, их клиенты и два шерпа из команды Фишера, наконец-то материализовавшиеся из тумана (Таши Тшеринг и Нгаванг Дордж), объединились в единую группу. Несмотря на медленное продвижение, им оставалось пройти 60 метров по вертикали до четвертого лагеря. К этому времени я как раз подходил к палаткам, возможно, на пятнадцать минут впереди первых членов из группы Бейдлмана. Но как раз в этот короткий интервал времени буря резко разрослась в настоящий ураган, и видимость стала меньше пяти метров.
Желая избежать опасности падений на льду, Бейдлман повел свою группу окольным путем, который делал петлю далеко на восток, там склон был не такой крутой, и к 19:30 они благополучно достигли широких, мягких, холмистых просторов Южной седловины. К этому времени, однако, только у трех или четырех из них были фонари с еще работающими батарейками, и все они были на грани полного изнеможения. Фокс все больше полагалась на поддержку Мэдсена. Уэзерс и Намба были не в состоянии идти без поддержки Грума и Бейдлмана, соответственно.
Бейдлман знал, что они находились на восточной, тибетской стороне седловины и что палатки расположены где-то на западе. Но чтобы продвигаться в нужном направлении, необходимо было идти прямо против ветра, в пасть урагану. Порывы ветра бросали снег и кристаллы льда в лица альпинистов с неистовой силой, засыпая им глаза так, что невозможно было видеть, куда они идут. «Это было так тяжело и мучительно, — объяснял Шенинг, — что трудно было не повернуться к ветру боком, вот почему мы пошли в ошибочном направлении».
«Временами ветер дул с такой силой, что ты не видел даже своих ног, — продолжает Шенинг. — Я боялся, что кто-нибудь сядет или отделится от группы и мы никогда больше его не увидим. Но когда мы достигли седловины, то доверились шерпам, я считал, что они знают, где находится лагерь. Когда же они вдруг остановились и затем повернули назад, то сразу стало ясно, что они не имеют понятия, где мы находимся. В этот момент я почувствовал, как изнутри подступает тошнота. Тогда я впервые понял, что мы в беде».
Следующие два часа Бейдлман, Грум, два шерпа и семь клиентов бродили вслепую по окрестностям во время бури, лишь больше изматывая силы и переохлаждаясь, в надежде случайно набрести на лагерь. Один раз они прошли мимо пары использованных кислородных баллонов, предполагая, что палатки где-то рядом, но не смогли их обнаружить.
«Это был сплошной хаос, — говорит Бейдлман. — Вокруг блуждали люди; я кричал на них, пытаясь заставить следовать за единым лидером. В конце концов, возможно около десяти вечера, я вышел на самый верх небольшого возвышения и почувствовал, что стою на краю земли. Я ощущал вокруг только необъятную пустоту».
Блуждая, группа забрела на самую восточную часть седловины, на выступ стены Кангчунг, которая там обрывается вниз больше чем на 2000 метров. Они находились на том же уровне, что и четвертый лагерь, всего лишь в 300 метрах по горизонтали от убежища[53], но, как утверждает Бейдлман, «я знал, что если мы продолжим блуждать во время бури, то довольно скоро потеряем кого-нибудь. Я был обессилен тем, что тащил Ясуко. Шарлотта и Сэнди едва держались на ногах. Поэтому я прокричал каждому, что необходимо остановиться прямо здесь и подождать пока ослабеет ураган».
Бейдлман и Шенинг поискали место, где бы можно было спрятаться от ветра, но не нашли никакого укрытия. Кислород у всех давно закончился, что делало группу более уязвимой для сильного ветра и сорокаградусного мороза. Укрывшись за валуном, размером с посудомоечную машину, альпинисты присели в ряд на пятачке зачищенного штормом льда «К этому времени холод одолел меня окончательно, — рассказывает Шарлотта Фокс. — Глаза оледенели. Я не понимала, как мы собираемся выбраться отсюда живыми. Холод был таким мучительным, что я не думала, что смогу это выдержать еще хоть немного. Я просто свернулась в клубок и надеялась, что смерть придет быстро».
«Мы пытались согреться, тормоша друг друга, — вспоминает Уэзерс. — Кто-то кричал, чтобы мы не прекращали двигать руками и ногами. Сэнди была в истерике; она, не переставая, вопила: „Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!“, все остальные молчали».
В это время, всего в трехстах метрах к западу, я находился в своей палатке и не мог унять дрожь, хотя лежал в застегнутом на молнию спальном мешке, одетый в свой пуховый костюм и все остальные теплые вещи, которые имел. Ураган рвал палатку на части. Каждый раз, когда дверь палатки открывалась, мое убежище наполнялось снежной порошей, так что все внутри покрывалось слоем снега. Позабыв о трагедии, разворачивающейся в бурю за стенами палатки, я то впадал в забытье, то снова приходил в себя, мечась в бреду от усталости, обезвоживания и кислородного голодания.
Ранним вечером в какой-то момент пришел Стюарт Хатчисон, мои сосед по палатке. Он сильно тряс меня и просил, чтобы я вышел с ним наружу. Он хотел, чтобы мы стучали по кастрюлям и светили фонарями в небо, чтобы помочь заблудившимся альпинистам, но я был слишком слаб и невменяем, чтобы откликнуться. Тогда Хатчисон, вернувшийся в лагерь в 14:00 и поэтому ослабленный значительно меньше, чем я, попытался поднять клиентов и шерпов из других палаток. Но все были слишком измотаны и слишком переохлаждены. Хатчисон вышел в бурю один.
Шесть раз этой ночью он покидал палатку в поисках отсутствующих альпинистов, но ураган был таким свирепым, что он ни разу не отважился отойти дальше, чем на несколько метров вверх от кордонов лагеря. «Ветер был неимоверно сильным, — вспоминает он. — Кристаллы снега бросало в лицо, словно из пескоструйного пистолета. Я мог продержаться на улице не больше пятнадцати минут, пока не промерзал насквозь и должен был возвращаться в палатку».
Сидя на корточках среди альпинистов, потерявшихся на восточном краю седловины, Бейдлман заставлял себя быть начеку, чтобы не упустить момент, когда ураган начнет стихать. Ближе к полуночи его старания были вознаграждены, он вдруг заметил над головой несколько звезд и стал кричать, чтобы остальные посмотрели на небо. Ветер все еще неистовствовал внизу, но небо над их головами начало проясняться, обнажая громады силуэтов Эвереста и Лхоцзе. Эти ориентиры позволили Клеву Шенингу понять их местоположение относительно четвертого лагеря. После громкой перебранки с Бейдлманом он убедил проводника в том, что знает дорогу к палаткам.
Бейдлман пробовал уговорить всех встать на ноги и двигаться в направлении, указанном Шенингом, но Питтман, Фокс, Уэзерс и Намба были слишком слабы, чтобы идти. Бейдлману стало ясно, что если кто-нибудь из них не доберется до палаток и не приведет спасательную группу, то все они погибнут. Поэтому он собрал тех, кто мог передвигаться, и затем они в составе: Бейдлман, Шенинг, Гаммельгард, Грум и два шерпа — ушли за помощью, преодолевая ураган и оставив позади себя, на попечении Тима Мэдсена, четырех беспомощных клиентов. Не желая покидать свою подругу, Фокс, Мэдсен самоотверженно вызвался остаться и заботиться обо всех, пока прибудет помощь.
Через двадцать минут Бейдлман и его компания притащились в лагерь, где состоялась их волнующая встреча с весьма обеспокоенным Анатолием Букреевым. Шенинг и Бейдлман, с трудом ворочающие языками, рассказали русскому, где находятся пятеро клиентов, оставшихся среди разгулявшейся стихии, а затем, изможденные до крайности, рухнули в свои палатки.
Букреев спустился вниз на Южную седловину на час раньше всех остальных из команды Фишера. Действительно, в 17:00, когда его товарищи по команде пробивались вниз сквозь облака на высоте 8500 метров, Букреев находился уже в своей палатке, отдыхая и попивая чай. Позже опытные проводники будут спрашивать, почему он принял решение спуститься так далеко впереди своих клиентов — это чрезвычайно необычный поступок для проводника. Один из клиентов этой группы испытывает Букрееву глубокое презрение, утверждая, что в самый ответственный момент проводник просто «сбежал».
Анатолий ушел с вершины около 14:00 и тут же застрял в пробке, которая образовалась на ступени Хиллари. Как только толпа рассеялась, он очень быстро двинулся вниз по Юго-восточному гребню, не ожидая никого из клиентов, несмотря на то, что обещал Фишеру наверху ступени Хиллари идти вниз с Мартином Адамсом. Таким образом, Букреев прибыл в четвертый лагерь прямо перед ураганом.
После экспедиции, когда я спросил Анатолия, почему он торопился вниз впереди своей группы, он вручил мне копию интервью, которое дал несколькими днями раньше через русского переводчика для журнала «Men's Journal». Букреев сказал мне, что он прочитал копию и подтверждает ее правильность. Когда я читал это интервью, у меня возник ряд вопросов, касающихся спуска Букреева с вершины. Вот что он рассказывает:
Я оставался [на вершине] около часа. <…> Было очень холодно — естественно, холод отнимал силы. <…> Я рассудил, что будет неправильно, если я буду продолжать мерзнуть, ожидая остальных. Было бы намного полезнее вернуться в четвертый лагерь, сохранив силы для того, чтобы принести кислород возвращающимся альпинистам, или подняться наверх, чтобы помочь тем, кто сильно ослабнет во время спуска… Если ты остаешься неподвижным на такой высоте, то теряешь силы на холоде и становишься неспособным что-либо сделать.
Восприимчивость Букреева к холоду была, вне всяких сомнений, обострена тем, что он не пользовался кислородной поддержкой; без кислорода он просто не мог стоять на гребне вершины в ожидании медлительных клиентов, ему грозило обморожение и переохлаждение. Как бы там ни было, он быстро спустился вниз впереди своей группы, для которой был образцом во время всей экспедиции, — это подтверждают последние письма и телефонные звонки Фишера в Сиэтл.
Когда я поинтересовался, почему он оставил своих клиентов на гребне вершины, Анатолий настаивал на том, что он сделал это в интересах команды: «Было бы намного лучше, если бы я согрелся на Южной седловине и смог нести наверх кислород, если клиенты совсем потеряют силы». Действительно, вскоре после наступления темноты, когда группа Бейдлмана не вернулась, а буря превратилась в настоящий ураган, Букреев понял, что они попали в беду, и предпринял смелую попытку принести им кислород. Но у его стратегии был один серьезный изъян: ни у него, ни у Бейдлмана не было радиосвязи. Анатолий не имел понятия, что случилось с отсутствующими альпинистами и где они могут находиться на огромных пространствах горы.
Несмотря на эти обстоятельства, около 19:30 Букреев ушел из четвертого лагеря на поиски группы. К тому времени, вспоминал он,
«Видимость была около одного метра. Все окружающее словно полностью исчезло. У меня была лампа, и я начал использовать кислород, чтобы подниматься с большей скоростью. Я нес три баллона. Я пробовал идти быстрее, но видимость пропала совсем. <…> Невозможно было ничего увидеть, ты чувствовал себя как слепой, словно ты остался без глаз. Это очень опасно, потому что можно упасть в трещину, можно свалиться в пропасть на южной стороне Лхоцзе, на 3000 метров вниз. Я пытался идти наверх, было темно, я не мог найти закрепленную веревку».
Поднявшись на 200 метров над Южной седловиной, Букреев осознал тщетность своих усилий и вернулся к палаткам. Он признает, что едва не заблудился сам. В любом случае, было только к лучшему, что он оставил попытку спасения группы, потому что в тот момент его товарищей по команде уже не было там, куда направлялся Букреев. К тому времени, когда он прекратил свои поиски, группа Бейдлмана на самом деле бродила в окрестностях седловины, на 200 метров ниже той точки, куда поднялся русский.
Когда к 21:00 Букреев вернулся в четвертый лагерь, он был сильно обеспокоен отсутствием девятнадцати альпинистов, но поскольку понятия не имел, где они могут находиться, ему не оставалось ничего другого, как только выжидать. Потом, в 0:45, в лагерь притащились Бейдлман, Грум, Шенинг и Гаммельгард. «Клев и Нил потеряли все силы и едва могли говорить, — вспоминает Букреев. — Они сказали мне, что Шарлотта, Сэнди и Тим нуждаются в помощи и что Сэнди едва жива. Потом объяснили мне, где их найти».
Услышав, что вернулись альпинисты, Стюарт Хатчисон вышел, чтобы помочь Груму. Он рассказывал: «Я привел Майка в его палатку, он был чрезвычайно изможден. Он мог говорить, но это требовало от него мучительных усилий — так бывает, когда человек произносит последние слова перед смертью. „Ты должен организовать нескольких шерпов сказал он мне. — Пошли их за Беком и Ясуко“. И указал рукой в направлении стены Кангчунг».
Однако усилия Хатчисона по организации спасательной команды оказались тщетными. Чулдум и Арита, шерпы из команды Холла, которые не поднимались на вершину, а были оставлены в резерве в четвертом лагере, специально для такого непредвиденного случая, были недееспособны из-за отравления угарным газом, которым надышались при приготовлении пищи в плохо проветриваемой палатке; у Чулдума даже открылась кровавая рвота. Четыре других шерпа из нашей команды были слишком замерзшими и ослабленными восхождением на вершину.
После экспедиции я спрашивал Хатчисона, почему он, узнав о местонахождении отсутствующих альпинистов, не попытался поднять Фрэнка Фишбека, Лу Кейсишка или Джона Таска, либо не предпринял вторую попытку поднять меня, с тем чтобы потребовать нашей помощи в спасательной операции. «Было настолько очевидно, что все вы совершенно изнурены, что я даже не подумал просить вас. Вы были так далеко за гранью обычной усталости, и я посчитал, что если вы попытаетесь участвовать в спасении, то только усложните ситуацию и придется спасать еще и вас». В результате Стюарт ушел в бурю один, но снова вернулся, дойдя до края лагеря, так как начал беспокоиться, что не сможет найти дороги назад, если уйдет дальше от палаток.
В это же самое время Букреев тоже пытался организовать спасательную команду, но он не встретил Хатчисона и не заходил в нашу палатку, поэтому усилия Хатчисона и Букреева остались не скоординированными, а о других планах спасения терпящих бедствие я не слышал. В конце концов Букреев, так же как и Хатчисон, обнаружил, что всякий, кого ему удавалось поднять, был слишком уставшим, изнуренным или напуганным, чтобы помочь. Итак, русский решил, что он сам приведет назад группу потерявшихся альпинистов. Отважно нырнув в утробу урагана, он около часа обыскивал седловину, но не смог никого найти.
Но Букреев не сдавался. Он вернулся в лагерь, получил от Бейдлмана и Шенинга более детальные указания о местонахождении пострадавших и затем снова ушел в ураган. В этот раз он заметил тусклый свет затухающего фонаря Мэдсена и благодаря этому смог обнаружить потерявшихся альпинистов. «Они лежали на льду без движения, — рассказывает Букреев. — Они не могли говорить». Мэдсен был еще в сознании и в состоянии двигаться самостоятельно, но Питтман, Фокс и Уэзерс были совершенно беспомощны, а Намба казалась мертвой.
После того как Бейдлман и другие поднялись и ушли за помощью, Мэдсен собрал вместе оставшихся альпинистов и заставлял каждого двигаться, чтобы не замерзнуть. «Я посадил Ясуко к Беку на колени, — вспоминает Мэдсен, — но он к этому времени ни на что не реагировал, а Ясуко не двигалась вообще. Немного позже я увидел, что она лежит на спине прямо на льду и снег задувает ей в капюшон. Она где-то потеряла перчатку — ее правая рука была обнажена, и пальцы были скручены так крепко, что их невозможно было распрямить. Казалось, что они промерзли до самых костей».
«Я подумал, что она мертва, — продолжает Мэдсен. — Но чуть позже она вдруг зашевелилась, это поразило меня. Она изогнула слегка шею, словно собиралась сесть, ее правая рука поднялась, но на этом все закончилось. Ясуко лежала на спине и больше не двигалась».
Как только Букреев обнаружил группу, ему стало ясно, что он сможет привести за один раз только одного альпиниста. Он нес кислородный баллон, который они с Мэдсеном подсоединили к маске Питтман. Затем Букреев пообещал Мэдсену, что вернется назад как можно быстрее, и ушел с беспомощной Фокс назад к палаткам. «После того как они ушли, — рассказывает Мэдсен, — Бек свернулся в позе эмбриона и больше не двигался. Сэнди тоже свернулась в клубок у меня на коленях и замерла без движения. Я кричал на нее: „Эй, не переставай шевелить руками! Покажи мне свои руки!“ И когда она привстала и высвободила руки, я увидел, что обе руки были без рукавиц — рукавицы болтались у нее на запястьях.
Я попытался засунуть ее руки назад в рукавицы; в это время, совершенно неожиданно, Бек пробормотал: „Эй, я все понял“. После этого он как-то откатился в сторону на небольшое расстояние, оперся на крупный камень и поднялся лицом к ветру, вытянув руки перед собой. Секундой позже порыв ветра просто сдул его назад в темноту, куда лучи моей лампы уже не доставали. Больше я его не видел.
Толя вернулся вскоре после этого и взвалил на себя Сэнди, тогда я собрал свои вещи и потащился за ними, стараясь не потерять из виду лампы Толи и Сэнди. К тому моменту я полагал, что Ясуко мертва, а поиски Бека были гиблым делом». Когда они наконец добрались до четвертого лагеря, было 4:30 утра и небо начало светлеть над восточным горизонтом. Услышав от Мэдсена, что Ясуко не вернулась, Бейдлман залез в свою палатку и почти час проплакал.
Глава шестнадцатая
ЮЖНАЯ СЕДЛОВИНА
Я не доверяю никаким ретроспективным изложениям с большими притязаниями на то, что некто держит под контролем то, о чем повествует; по моему мнению, тот, кто претендует на понимание происходящего, не сопереживая, тот, кто претендует на то, чтобы написать с чувством, вспоминая в спокойном состоянии, является глупцом и лгуном. Понять — значит проникнуться. Вспомнить — значит пережить заново и быть раздавленным… Я восхищаюсь авторами, стоящими на коленях перед лицом события.
Гарольд Бродки «Манипуляции»
Стюарт Хатчисон в конце концов смог растрясти и поднять меня в шесть утра 11 мая. «Энди нет в его палатке, — мрачно сообщил он, — и непохоже, что он находится в какой-нибудь другой. Я думаю, что он не вернулся».
«Гарольд не вернулся? — спросил я. — Не может быть. Я своими глазами видел, как он подошел к лагерю». Шокированный и сбитый с толку, я натянул ботинки и поспешил на поиски Харриса. Ветер дул все так же сильно — даже несколько раз сбил меня с ног, — но рассвет был ясным и прозрачным, видимость — великолепной. Чуть больше чем за час я обыскал всю западную половину седловины, заглядывая за валуны, ощупывая искромсанные, давно заброшенные палатки, но не нашел никаких следов Харриса. Адреналин хлынул мне в кровь. Слезы застилали глаза, тут же замерзая и слепляя веки. Куда мог пропасть Энди? Просто невероятно.
Я пошел к тому месту над самой седловиной, откуда Харрис соскользнул вниз по льду, и потом стал методично восстанавливать в памяти маршрут, по которому он следовал в направлении лагеря. Маршрут пролегал по широкой, почти ровной ледяной ложбине. С того места, где я последний раз видел Харриса перед тем, как сгустились облака, ему оставалось повернуть налево и пройти к палаткам десять-пятнадцать метров вверх по камням.
Однако я понимал, что если Харрис не повернул налево, а продолжал двигаться прямо вниз по ложбине, что легко было сделать в такой метели, даже не будучи изможденным и отупевшим от горной болезни, то он быстро мог дойти до западного края седловины. Седловина заканчивалась там отвесной серой ледяной стеной Лхоцзе, которая обрушивалась вниз на 1200 метров по вертикали на днище Западного цирка. Стоя там, боясь подойти чуть ближе к краю, я заметил одинокие слабые следы от кошек, которые шли мимо меня в направлении бездны. Я боялся подумать, что это были следы Энди Харриса.
Когда прошлым вечером я пришел в лагерь, то рассказал Хатчисону что видел, как Харрис благополучно добрался до палаток. Хатчисон передал по радиосвязи эту новость в базовый лагерь, а оттуда ее по спутниковому телефону передали в Новую Зеландию, Фионе Макферсон, которая была спутницей жизни Харриса. Она облегченно вздохнула, когда узнала, что Харрис невредим и находится в четвертом лагере. Однако теперь необходимо было сделать невообразимое: снова позвонить Макферсон и сообщить ей, что произошла ужасная ошибка и на самом деле Энди не вернулся и, по всей вероятности, погиб. Представляя этот телефонный разговор и свою роль в происшедшем, я ощутил подступающую тошноту, упал на колени и меня тошнило снова и снова, в то время как ледяной ветер дул порывами мне в спину.
Проведя час в напрасных поисках Энди, я вернулся в свою палатку как раз во время разговора по радио между базовым лагерем и Робом Холлом; я узнал, что он был наверху, на гребне вершины, и просил помощи. Затем Хатчисон рассказал мне, что Бек и Ясуко погибли и что Скотт Фишер потерялся где-то наверху на горе. Вскоре после этого батареи нашего радио разрядились, отрезав нас от остальных. Обеспокоенные тем, что потеряли с нами контакт, члены команды IMAX, находящиеся во втором лагере, позвонили в южноафриканскую команду, чьи палатки на седловине стояли всего в нескольких ярдах от наших.
Дэвид Бришерс — лидер команды IMAX и альпинист, которого я знаю двадцать лет, — рассказывает: «Мы знали, что у южноафриканцев был мощный радиопередатчик в рабочем состоянии, поэтому и попросили одного из членов их команды, находящегося во втором лагере, позвонить к Вудалу на Южную седловину и передать ему следующее: „Послушай, случилось непредвиденное. Там, наверху, умирают люди. Нам необходимо иметь связь с оставшимися в живых из команды Холла, чтобы скоординировать спасательную операцию. Пожалуйста, дай попользоваться вашим радиопередатчиком Джону Кракауэру“. И Вудал ответил нет. Было совершенно ясно, какова цена этого отказа, но они не дали своего радиопередатчика».
Сразу после экспедиции, когда я готовил статью для журнала «Outside», я опросил всех, кого только смог, из команд Холла и Фишера, со многими из них я говорил по нескольку раз. Но Мартин Адамс, относящийся с недоверием к репортерам, не желал обсуждать последствия трагедии и, несмотря на мои многократные попытки, всячески избегал разговора со мной, пока статья не появилась в печати.
Когда наконец в середине июля я дозвонился до Адамса, чтобы поговорить с ним, я попросил его рассказать все, что он помнит о штурме вершины. Один из наиболее сильных клиентов, в тот день он был в числе первых, в течение всего восхождения то немного обгоняя меня, то отставая. Поскольку он производил впечатление человека с крепкой памятью, которому можно было доверять, мне было очень интересно узнать, совпадет ли его версия с моей собственной.
По его рассказу, значительно позже полудня, когда Адамс направился вниз с Балкона, с высоты 8413 метров, он еще видел меня, я был впереди, минутах в пятнадцати от него. Но я спускался быстрее Адамса и вскоре пропал из его поля зрения. Он рассказывает: «Когда я увидел тебя в следующий раз, было почти темно; ты пересекал Южную седловину в тридцати метрах от палаток. Я узнал тебя по твоему яркому красному пуховому костюму».
Вскоре после этого Адамс спустился на плоский выступ над крутым ледовым склоном, стоившим мне стольких неприятностей, и провалился в небольшую трещину. Он смог выбраться из нее без посторонней помощи, затем упал в другую, более глубокую трещину. «Лежа в этой трещине, я думал, что пришел конец, — вспоминает он. — Это продолжалось недолго, а затем мне удалось выбраться и из этой трещины. Когда я вылез наверх, все лицо мое было в снегу, который быстро превращался в лед. Потом слева от себя я увидел сидящего на льду человека. У него на лбу светился фонарь, и я пошел в его направлении. Ночь еще не наступила, но было так темно, что я не мог разглядеть палатки.
Итак, я подошел к этому парню и сказал: „Эй, где находятся палатки?“ — и этот парень, кто бы он ни был, указал мне направление. Тогда я сказал, что и сам так думал. Потом этот парень проговорил что-то вроде: „Будь осторожен. Склон здесь скользкий и круче, чем кажется. Нам следует сходить вниз и принести веревку и несколько шурупов для льда“. Я подумал: „Пропади все пропадом. Я ухожу отсюда“. Как только я сделал два или три шага, то упал и заскользил на животе вниз по льду, головой вперед. Во время скольжения мой ледоруб зацепился за что-то, меня развернуло, и я смог остановиться у подножия этого склона. Я поднялся и побрел к палатке. Это все, что я могу сообщить».
Когда Адамс описывал, как встретился с неизвестным альпинистом, а потом скользил вниз по льду, у меня пересохло во рту, а волосы на затылке встали дыбом. Когда он закончил свой рассказ, я спросил его: «Мартин, ты не думаешь, что тем парнем, которого ты там встретил, мог быть я?»
«Нет, — засмеялся он. — Я не знаю, кто это был, но определенно это был не ты». И тогда я рассказал ему о своей встрече с Энди Харрисом и об ужасном ряде совпадений: я столкнулся с Харрисом приблизительно в то же время, что и Адамс с тем парнем, и приблизительно в том же месте. Многое из диалога, который состоялся между мною и Харрисом, ужасно похоже на диалог между Адамсом и тем неизвестным. И затем Адамс скользил по льду вниз головой точно так же, как Харрис.
После нескольких минут разговора Адамс был убежден: «Так, значит, там, на ледяном склоне я говорил с тобой». Адамс изумленно признал, что он, должно быть, ошибался, считая, что видел, как я пересекал Южную седловину еще до наступления темноты. «Так это с тобой я говорил. И это означает, что Энди Харриса там вовсе не было. Ну и ну! Слушай, дружище, мне кажется, это дает какое-то объяснение твоему обману».
Я был ошеломлен. Два месяца я рассказывал людям, что Харрис сорвался с края Южной седловины и там нашел свою смерть, но оказалось, что все было не так. Моя ошибка доставила лишние страдания Фионе Макферсон, а также родителям Энди — Рону и Мэри Харрисам, его брату Дэвиду Харрису и многим друзьям Энди.
Энди был крупным мужчиной, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров и весом около девяноста килограммов, он говорил отчетливо, с легким новозеландским акцентом; Мартин был по крайней мере на пятнадцать сантиметров ниже Энди, весил около шестидесяти килограммов и говорил по-техасски тягуче и гнусаво. Как я мог так жестоко ошибиться? Неужели я был так ослаблен, что, глядя в лицо стоящего поблизости незнакомца, мог перепутать его с другом, с которым провел шесть предыдущих недель? И если Энди на самом деле не вернулся в четвертый лагерь после того, как достиг вершины, что же с ним все-таки случилось?
Глава семнадцатая
ВЕРШИНА
Наверняка наша неудача является следствием неожиданно испортившейся погоды, хотя, как нам казалось, для того не было веских причин. Я не думаю, что кому-либо из людей довелось пережить такой месяц, какой пришлось пережить нам, и мы продержались, несмотря на погоду, вопреки болезни нашего товарища, капитана Оутса, несмотря на нехватку топлива на нашей станции, запас которого я не смог рассчитать, и, наконец, вопреки урагану, который застал нас в 11 милях от станции, где мы надеялись спрятать наши последние припасы. Несомненно, этот последний удар едва ли мог усугубить наши несчастья… Мы шли на риск, мы знали, что рискуем; но все обстоятельства были против нас, поэтому мы не жалуемся, а покоряемся провидению, распорядившемуся так, что наше лучшее дело стало для нас последним..
Останься мы живы, я бы поведал историю о смелости, выносливости и стойкости моих товарищей, которая нашла бы отклик в сердце каждого англичанина. Эти черновые записки и наши мертвые тела должны рассказать вам о ней.
Роберт Фолкон Скотт, «Послание к общественности», написанное им накануне смерти в Антарктике 29 марта 1912 года (из книги «Последняя экспедиция Скотта»)
Скотт Фишер поднялся на вершину 10 мая около 15:40 и обнаружил там своего преданного друга и сирдара Лопсанга Джанбу, который его ожидал. Шерп достал свой радиопередатчик из пуховой куртки, вышел на связь с Ингрид Хант в базовом лагере, затем передал переговорное устройство Фишеру. «Мы все поднялись на вершину, — передал Фишер для Хант в базовый лагерь. — Боже, как я устал». Через несколько минут на вершину прибыл Макалу с двумя шерпами. Роб Холл тоже был там, нетерпеливо ожидая появления Дуга Хансена, в то время как поднимающиеся облака зловеще окутывали гребень вершины.
По утверждению Лопсанга, Фишер провел на вершине пятнадцать-двадцать минут, неоднократно жалуясь на плохое самочувствие, чего он, прирожденный стоик и проводник, не делал почти никогда. «Скотт сказал мне, что он слишком устал и к тому же болен и нуждается в лекарстве для желудка, — вспоминает шерп. — Я дал ему чаю, но он выпил лишь чуток, только полчашки. Тогда я сказал ему: „Скотт, прошу, идем скорее вниз“. И мы пошли».
Фишер отправился вниз первым, около 15:55. Лопсанг объяснял, что хотя Скотт пользовался кислородной поддержкой во время всего восхождения, его третья канистра была наполнена больше чем на три четверти когда он уходил с вершины, но по какой-то причине он снял маску и перестал пользоваться кислородом.
Вскоре после того, как Фишер оставил вершину, ушел также и Го со своими шерпами, за ними отправился вниз и Лопсанг, оставив на вершине Холла, в одиночестве ожидавшего Хансена. Чуть позже, после того как Лопсанг начал спускаться, где-то около 16:00 наконец появился Хансен, мучительно и медленно перебираясь через последний выступ на гребне. Увидев Хансена, Холл поторопился вниз, чтобы его встретить.
Самое позднее время возвращения, назначенное Холлом, истекло два часа назад. Характеризуя этого проводника как консервативного, чрезвычайно методичного по натуре человека, многие его коллеги были поражены загадкой этой нехарактерной для Холла оплошности. Почему, удивлялись они, Роб не повернул Хансена назад раньше, сразу, как только стало ясно, что этот американский альпинист не успевал подняться на вершину до назначенного времени?
Ровно год назад Холл повернул Хансена назад на Южной вершине, в 14:30, и, оказавшись в числе не допущенных на вершину, когда она была так близко, Хансен пережил тяжелое разочарование. Он говорил мне несколько раз, что его возвращение на Эверест в 1996 году было по большей части результатом уговоров Холла; Хансен рассказывал, что Роб сделал ему «добрую дюжину» звонков из Новой Зеландии, побуждая сделать вторую попытку, и в этот раз Дуг был решительно настроен взять вершину. «Я хочу сделать это и оставить горы, — говорил он мне тремя днями раньше во втором лагере. — Я не хочу больше возвращаться сюда. Я слишком стар для такого дерьмового занятия».
Именно потому, что Холл уговорил Хансена вернуться на Эверест, ему было особенно тяжело второй раз не допустить Дуга на вершину. «Очень тяжело повернуть кого-то обратно, когда находишься высоко на горе», — объясняет Гай Коттер, новозеландский проводник, поднимавшийся на Эверест с Холлом в 1992 году; он же был проводником к вершине в команде Холла в 1995 году, когда Хансен делал свою первую попытку. «Когда клиент видит, что вершина близко, а его выводят из игры, он смеется вам в лицо и продолжает подниматься». Как высказался американский проводник-ветеран Питер Лев в журнале «Climbing» после трагических событий на Эвересте: «Мы думали, что люди платят нам за то, чтобы мы принимали правильные решения, на самом же деле люди платят за то, чтобы их привели на вершину».
Как бы там ни было, Холл не повернул Хансена обратно ни в 14:00, ни в 16:00, когда он встретил своего клиента немного ниже вершины. Вместо этого, по словам Лопсанга, Холл подставил Хансену плечо, чтобы тот смог на него опереться, и так сопровождал измученного клиента последние тринадцать метров к вершине. Они постояли на вершине минуту или две, а затем развернулись и начали долгий спуск.
Когда Лопсанг увидел, что Хансен спускается очень неуверенно, постоянно спотыкаясь, он задержался на спуске, чтобы удостовериться, что Дуг с Робом благополучно пройдут опасный карниз чуть ниже вершины. Потом, поспешив догнать Фишера, который к тому времени опережал его более чем на тридцать минут пути, шерп продолжил спуск по гребню, оставив Хансена и Холла на верхушке ступени Хиллари.
Сразу после того, как Лопсанг скрылся внизу за ступенью, у Хансена, очевидно, закончился кислород, и он окончательно выбился из сил. Он растратил последний запас своих сил, чтобы достичь вершины, а для спуска сил не осталось. «Достаточно похожая ситуация сложилась с Дугом в 1995 году, — рассказывал Эд Вистурс, который вместе с Коттером был проводником к вершине в команде Холла в том году. — Он был в порядке, пока поднимался, но как только начал спускаться, то сразу потух и умственно, и физически, он превратился в зомби, словно израсходовал все свои силы».
В 16:30, а затем в 16:41 Холл снова выходил на радиосвязь, чтобы сообщить, что они с Хансеном терпят бедствие высоко на гребне вершины и срочно нуждаются в кислороде. Две полные канистры с кислородом ожидали их на Южной вершине; если бы Холл знал об этом, он мог бы достаточно быстро туда добраться, а затем подняться назад, чтобы дать Хансену новую канистру. Но Энди Харрис, все еще находящийся у потайного склада кислородных канистр на Южной вершине и пребывающий в состоянии помешательства из-за кислородного голодания, перехватил этот радиовызов и прервал его, чтобы сказать Холлу — как он сказал Майку Груму и мне, — что все канистры на Южной вершине были пустыми.
Грум слышал разговор по радио между Харрисом и Холлом, он спускался в это время по Юго-восточному гребню с Ясуко Намбой и находился чуть выше Балкона. Он попытался связаться с Холлом, чтобы исправить ситуацию и дать знать Холлу, что это была дезинформация и что на самом деле на Южной вершине их ожидают полные канистры с кислородом, но, как объяснял Грум, «мой радиопередатчик был неисправен. Я мог принимать большинство вызовов, но на мои попытки установить связь чаще всего никто не отвечал. Пару раз, когда мне удалось связаться с Робом и я попытался сказать ему, где находятся полные канистры, меня немедленно прерывал Энди, чтобы сказать, что на Южной вершине нет кислорода».
Не будучи уверен в том, что канистры с кислородом ожидают его там, Холл решил, что будет лучше, если он останется с Хансеном и попытается спустить почти беспомощного клиента вниз без кислорода. Но когда они добрались до верхушки ступени Хиллари, Холл понял, что не сможет спустить Хансена по обрывающейся на 12 метров вниз стене, и их продвижение остановилось. «Я могу спускаться вниз, — сообщал Холл по радио, тяжело и громко дыша, — только я, черт возьми, не знаю, как мне без кислорода спустить вниз по ступени Хиллари этого мужика».
Незадолго до 17:00 Грум смог наконец связаться с Холлом и передать ему, что на самом деле кислород на Южной вершине есть. Через пятнадцать минут после этого, спускаясь к Южной вершине, пришел Лопсанг и столкнулся там с Харрисом[54]. К этому времени, по словам Лопсанга, Харрис, должно быть, уже понял, что по крайней мере две кислородные канистры, припасенные там, полны газа, потому что он обратился к Лопсангу с просьбой помочь ему поднять жизненно необходимый кислород для Холла и Хансена на верхушку ступени Хиллари. «Энди сказал, что заплатит мне пятьсот долларов, если я принесу кислород Робу и Дугу, — вспоминал Лопсанг, — но я полагал, что должен беспокоиться только о своей группе. Мне надо было позаботиться о Скотте. Поэтому я сказал Энди: нет, я тороплюсь вниз».
В 17:30, когда Лопсанг уходил с Южной вершины, чтобы продолжить спуск, он обернулся и увидел Харриса, медленно бредущего вверх по гребню вершины, чтобы помочь Холлу и Хансену. Харрис был очень ослаблен, если судить по состоянию, в котором я видел его два часа назад на Южной вершине. Это был героический поступок, который стоил ему жизни.
В это время на несколько сотен метров ниже Скотт Фишер вел изнурительную борьбу за спуск на Юго-восточном гребне, эта борьба ослабляла его все больше и больше. Спустившись на высоту 8530 метров к верхушке скалистых выступов, он оказался перед цепочкой низких, но сложных для прохождения зубьев, торчащих вдоль гребня. Слишком изнуренный, чтобы справиться со спуском по провешенным перилам, Фишер соскользнул на пятой точке прямо вниз по примыкающему снежному склону. Это было легче, чем спускаться по перилам, но после такого спуска он оказался ниже уровня скалистых выступов, а это значило, что ему предстояло проделать трудный подъем по траверсу, по колено в снегу, чтобы вернуться на маршрут.
Тим Мэдсен, спускавшийся с группой Бейдлмана, случайно взглянул наверх с Балкона, это было около 17:20, и увидел, как Фишер начал подниматься по траверсу. «Он выглядел чрезвычайно уставшим, — вспоминает Мэдсен. — Он делал десять шагов, потом садился и отдыхал, шагал еще немного и отдыхал снова. Он двигался очень медленно. Но выше Фишера я разглядел Лопсанга, спускающегося по гребню, и я предполагал, что вскоре Лопсанг догонит Фишера, позаботится о нем и все будет о’кей».
По словам Лопсанга, шерп догнал Фишера около 18:00, чуть выше Балкона: «Скотт не пользовался кислородом, поэтому я надел на него маску. Он сказал: „Я очень устал, слишком устал, чтобы идти вниз. Я собираюсь прыгнуть“. Он говорил это много раз, действуя, словно сумасшедший. Поэтому я связался с ним веревкой, иначе бы он спрыгнул вниз, в Тибет».
Связавшись с Фишером веревкой длиной в 20 метров, Лопсанг уговорил своего друга не прыгать, а затем позволил ему медленно двигаться в направлении Южной седловины. «Тогда был очень сильный ураган, — рассказывает Лопсанг. — Бум! Бум! Два раза словно выстрелили из пистолета — это прогремел гром. Два раза молния ударила очень близко от нас со Скоттом, очень громко и очень страшно».
Внизу, на сотню метров ниже Балкона пролегал мягкий заснеженный овраг, по которому они осторожно спускались; овраг сменялся крутым склоном из оголенного, сыпучего сланца, и Фишер был не в состоянии справиться с этим сложным участком спуска, так как чувствовал себя очень неуверенно. «Скотт теперь не мог идти, у меня была большая проблема, — говорит Лопсанг. — Я попробовал нести его, но я тоже был очень уставшим. Скотт большой, а я очень маленький; я не мог его нести. Он говорил мне: „Лопсанг, иди вниз. Ты иди вниз“. Я сказал ему: „Нет, я остаюсь здесь с тобой“».
Около 20:00 Лопсанг с Фишером, не имея возможности продолжать спуск, сидели на заснеженном выступе, как вдруг из-за пелены воющего урагана перед ними появились Макалу-Го и два его шерпа. Го был обессилен почти так же, как и Фишер, и тоже не мог спускаться по трудной сланцевой породе, поэтому шерпы посадили его возле Лопсанга и Фишера и продолжили спуск без него.
«Я пробыл со Скоттом и Макалу час или чуть больше, — рассказывает Лопсанг. — Я сильно замерз и очень устал. Скотт сказал мне: „Иди вниз. Пришли сюда Анатолия“. Тогда я сказал: „О’кей, я иду вниз, я пришлю быстрых шерпов и Анатолия“. Тогда я усадил Скотта поудобнее и пошел вниз».
Лопсанг оставил Фишера и Го на выступе, на 370 метров выше Южной седловины, и, сражаясь с ураганом, начал спускаться. Из-за отсутствия видимости он отклонился от маршрута далеко на запад и спустился ниже уровня седловины, потом понял свою ошибку и стал подниматься назад, вверх по северному краю стены Лхоцзе[55], чтобы попасть в четвертый лагерь. Около полуночи, преодолев все трудности, он благополучно справился со своей задачей. «Я пришел к палатке Анатолия, — сообщил Лопсанг. — Я сказал Анатолию: „Пожалуйста, иди вверх, Скотт очень болен, он не может двигаться сам“. Потом я пошел в свою палатку, упал, засыпая на ходу, и уснул мертвым сном».
10 мая в послеобеденное время Гаю Коттеру, давнему другу Холла и Харриса, довелось быть в нескольких милях от базового лагеря Эвереста, он был проводником в экспедиции на Пумори и вел радиоперехват всех разговоров Холла в течение дня. В 14:15 он поговорил с Холлом, находящимся на вершине, все было в порядке. Однако в 16:30 Холл позвонил вниз, чтобы сообщить, что у Дуга закончился кислород и он не в состоянии двигаться. «Мне нужна канистра кислорода! — задыхаясь, полным отчаяния голосом говорил Холл, обращаясь ко всем, кто мог его услышать. — Пожалуйста, кто-нибудь! Умоляю!»
Коттер был сильно обеспокоен. В 16:53 он вышел на связь и настойчиво убеждал Холла спускаться к Южной вершине. «Этот разговор, главным образом, сводился к тому, чтобы убедить его пойти вниз и взять канистру, — рассказывает Коттер, — потому что мы знали, что без кислорода Роб не смог бы ничего сделать для Дуга. Роб ответил, что сам он в порядке и смог бы идти вниз, но Дуг не сможет».
Через сорок минут Холл все еще находился с Хансеном на верхушке ступени Хиллари и не двигался с места. Во время переговоров с Холлом в 17:36 и затем в 17:57 Коттер упрашивал своего товарища оставить Хансена и спускаться без него. «Я знаю, что вел себя как подлец, уговаривая Роба бросить своего клиента, — признается Коттер, — но к тому времени стало совершенно ясно, что выбора не было». Однако Холл не посчитал возможным идти вниз без Хансена.
До середины ночи от Холла больше не было никаких сообщений. В 2:46 Коттер проснулся в своей палатке под Пумори, услышав длинный оборвавшийся радиоразговор, вероятно переданный ненамеренно: у Холла был микрофон, пристегнутый к наплечному ремню его рюкзака, он включился случайно, по ошибке. В таком случае, говорит Коттер: «Я предполагаю, что Роб даже не знал, что идет трансляция разговора. Я услышал, что кто-то кричал, — это мог быть Роб, но с уверенностью я не могу этого утверждать, потому что шум ветра сильно мешал. Он говорил что-то вроде: „Двигайся! Не останавливайся!“ — предположительно Дугу, упрашивая его не застывать без движения».
Если действительно было так, то это значит, что в предрассветные часы этого утра Холл и Хансен, возможно в сопровождении Харриса, все еще боролись с ураганом, двигаясь от ступени Хиллари в направлении Южной вершины. И если так, то это также означает, что им потребовалось более десяти часов, чтобы преодолеть на спуске тот участок гребня, который обычно альпинисты проходят на спуске меньше чем за полчаса.
Конечно, это все умозрительные заключения. Точно мы знаем только то, что в 17:57, когда Холл звонил вниз, он и Хансен были все еще на ступени, а в 4:43 утра, 11 мая, во время следующего разговора Холла с базовым лагерем, он спустился на Южную вершину. И к этому времени ни Хансена, ни Харриса с ним не было.
В следующие два часа последовал ряд переговоров по радио, в которых слова Роба звучали настораживающе спутанно и неразумно. Во время разговора в 4:43 утра он сказал Каролине Маккензи, нашему доктору базового лагеря, что у него отказали ноги и что он «слишком неуклюж, чтобы двигаться». Тусклым, едва слышным голосом Роб прохрипел: «Гарольд был со мной прошлой ночью, но, кажется, теперь его здесь нет. Он был очень слаб». Потом, явно смутившись, он спросил: «Был Гарольд со мной? Можешь ты мне это сказать?»[56]
К тому времени у Холла было две полных кислородных канистры, но клапаны на его маске так забились льдом, что он не мог включить подачу кислорода. Однако он сообщил, что пытается очистить маску ото льда. Это его сообщение, по словам Коттера, «позволило нам всем вздохнуть с некоторым облегчением. То была первая утешительная весть, которую мы услышали».
В 5:00 утра базовый лагерь организовал разговор по спутниковому телефону с Джен Арнольд, женой Холла, находящейся в Новой Зеландии. В 1993 году она вместе с Холлом поднималась на вершину Эвереста, и поэтому не питала никаких иллюзий относительно серьезности положения, в котором оказался ее муж. «Когда я услышала его голос, все внутри меня оборвалось, — вспоминает она. — Слова было трудно разобрать, словно он все время отдалялся. Я была там и знаю, каково наверху в плохую погоду. Мы с Робом обсуждали невозможность спасательных работ на гребне вершины. Он тогда сказал: „С таким же успехом можно ожидать помощи на Луне“».
В 5:31 утра Холл принял четыре миллиграмма дексаметазона и доложил, что он все еще пытается очистить ото льда свою кислородную маску. Разговаривая с базовым лагерем, он неоднократно интересовался состоянием Макалу-Го, Фишера, Бека Уэзерса, Ясуко Намбы и других своих клиентов. Казалось, более всего он был озабочен судьбой Энди Харриса и продолжал справляться о его местонахождении. Коттер говорит, что они пытались увести разговор от Харриса, который, вероятно, был мертв, «потому что мы не хотели, чтобы у Роба были причины оставаться наверху. В какой-то момент в разговор включился Эд Вистурс из второго лагеря и соврал: „Не тревожься об Энди, он внизу, здесь с нами“».
Немного позже Маккензи спросила Роба, как дела у Хансена. Он ответил: «Дуг ушел». Это все, что он сказал, и это было его последнее упоминание о Хансене.
23 мая, когда Дэвид Бришерс и Эд Вистурс дойдут до вершины, они не найдут никаких признаков тела Хансена, однако они найдут ледоруб, всаженный в слежавшийся снег на высоте около пятнадцати метров над Южной вершиной, в очень опасном месте на гребне, где заканчиваются провешенные перила. Вполне вероятно, что Холлу и/или Харрису удалось довести Хансена вниз по перилам до этого места только для того, чтобы он поскользнулся и упал в пропасть глубиной больше 2000 метров, вдоль отвесной Юго-западной стены, оставив свой ледоруб на том гребне, где он поскользнулся. Но это всего лишь догадка.
Еще труднее разобраться в том, что случилось с Харрисом. Учитывая свидетельство Лопсанга, разговор с Холлом по радио и тот факт, что второй ледоруб, найденный на Южной вершине, был определенно идентифицирован как принадлежащий Энди, мы можем с уверенностью утверждать, что Харрис был на Южной вершине с Холлом ночью 10 мая.
Кроме этого, фактически ничего не известно о том, как молодой проводник встретился со своей смертью.
В 6 часов утра Коттер спросил у Холла, осветило ли солнце то место, где он находился. «Почти», — ответил Роб, и это было утешительно, поскольку чуть раньше он признался, что весь дрожит из-за ужасного холода. С учетом того, что, по словам Роба, он был не в состоянии идти, это было очень удручающее известие для всех слушавших его внизу. Тем не менее, достижением было уже то, что Холл остался жив после ночевки без укрытия и кислорода на высоте 8750 метров, при ураганном ветре и сорокаградусном морозе.
Во время этого же разговора Холл снова беспокоился о Харрисе: «Кто-нибудь еще, кроме меня, видел Харриса этой ночью?» Через три часа после этого разговора Роб был все еще обеспокоен местонахождением Энди. В 8:43 он говорил по радио: «Кое-что из оснастки Энди еще здесь. Я думаю, ночью он пошел вперед. Послушай, можешь ты сообщить мне о нем что-нибудь или нет?» Уилтон попробовала увернуться от ответа, но Холл настаивал: «О’кей, я имел в виду, что его ледоруб, куртка и другие пожитки находятся здесь». «Роб, — ответил Вистурс из второго лагеря, — если ты можешь надеть его куртку, сделай это. Продолжай спускаться и беспокойся только о себе. Об остальных побеспокоится кто-нибудь другой. Ты только спускайся вниз».
После упорной четырехчасовой борьбы с обледеневшей маской Холл наконец очистил ее ото льда и около 9 утра начал дышать кислородом из канистры; к этому времени он провел более шестнадцати часов на высоте 8750 метров и выше без кислородной поддержки. Внизу, на тысячи метров ниже, его друзья прикладывали массу усилий, чтобы уговорить его идти вниз. «Роб, это Хелен из базового лагеря, — упрашивала Уилтон, еле сдерживая слезы. — Подумай о своем ребенке. Ты же собирался увидеть его через пару месяцев, когда он появится на свет, продолжай спускаться».
Несколько раз Холл объявлял, что он готовится к спуску, в какой-то момент мы даже были уверены, что он в конце концов покинул Южную вершину. В четвертом лагере Лхакпа Чхири и я, дрожа на ветру возле палаток, вглядывались в маленькое пятнышко наверху, медленно двигающееся по Юго-восточному гребню. Убежденные, что это был Роб, наконец-то спускающийся вниз, мы с Лхакпой хлопали друг друга по спине и радовались его возвращению. Но через час мой оптимизм резко испарился, когда я понял, что это пятнышко было все еще на том же самом месте: это было не что иное, как камень, — просто мы попали во власть галлюцинации, порожденной большой высотой. На самом деле Роб так и не покинул Южную вершину.
Около 9:30 утра Энг Дордж и Ахакпа Чхири вышли из четвертого лагеря и начали подниматься к Южной вершине с термосом горячего чая и двумя дополнительными канистрами кислорода, намереваясь выручить Холла из беды. Это была чрезвычайно трудная задача. Поразительное и отважное спасение Букреевым Сэнди Питтман и Шарлотты Фокс предыдущей ночью бледнело в сравнении с тем, что теперь намеревались сделать эти два шерпа: Питтман и Фокс были в двадцати минутах ходьбы от палаток по относительно ровной местности; Холл же находился на 900 вертикальных метров выше четвертого лагеря, а это при наилучших обстоятельствах означало восемь или девять часов изнурительного подъема.
Несомненно, обстоятельства не были наилучшими. Скорость ветра превышала сорок узлов. Как Энг Дордж, так и Лхакпа были ослаблены холодом и изнурены восхождением на вершину в предыдущий день. Более того, если бы им удалось добраться до Холла, то это было бы не раньше, чем в предвечернее время, и им бы оставались один или два часа светового дня, чтобы справиться с еще более сложной задачей — спуском вниз Холла. Все же их преданность Холлу была так сильна, что эти двое мужчин, игнорируя сокрушительные порывы ветра, двинулись в направлении Южной вершины с максимально возможной для них скоростью.
Вскоре после этого два шерпа из команды «Горного безумия» — Таши Тшеринг и Нгаванг Сая Кая (отец Лопсанга, маленький, аккуратный человек с сединой на висках) — и один шерп из тайваньской команды направились вверх, чтобы спустить вниз Скотта Фишера и Макалу-Го. На высоте 340 метров над Южной седловиной эти трое нашли ослабленных альпинистов на том самом выступе, где их оставил Лопсанг. Они пытались дать Фишеру кислород, но он уже ни на что не реагировал. Скотт еще едва заметно дышал, но взгляд его застыл, а зубы были плотно сжаты. Заключив, что он безнадежен, шерпы оставили его на этом выступе и начали спуск с Го, который, получив горячий чай и кислород, был в состоянии двигаться вниз к палаткам своим ходом, используя короткую страховку и сильную поддержку шерпов.
Тот день начинался с солнечной и ясной погоды, но по-прежнему дул сильный ветер, и ближе к полудню верхушку горы укрыли плотные облака. Находившиеся внизу, во втором лагере, члены команды IMAX рассказывали, что было слышно, как ревет ветер над вершиной, словно эскадрилья «Боингов», и это притом что второй лагерь располагался на 2100 метров ниже. Тем временем, высоко на Юго-восточном гребне, Энг Дордж и Лхакпа Чхири упорно продвигались сквозь усиливающийся шторм к Холлу. Однако в 15:00, всего на 200 метров ниже Южной вершины, ветер и сильный мороз взяли над ними верх, и шерпы не смогли подняться выше. Это были героические усилия, но они оказались безуспешными, и когда шерпы повернули назад, у Холла не осталось никаких шансов выжить.
Весь день 11 мая его друзья и товарищи по команде непрерывно уговаривали Роба сделать над собой усилие и начать спускаться. Несколько раз Холл объявлял, что он готовится к спуску, но ничего не менялось, и он оставался без движения на Южной вершине. В 15:20 Коттер, который к тому времени пришел из своего лагеря из-под Пумори в базовый лагерь Эвереста, ругаясь, говорил Холлу по радио: «Роб, иди вниз!»
Холл ответил ему с раздражением: «Послушай, дружище, если бы я считал, что смогу пристегнуться к перилам своими обмороженными руками, то начал бы спускаться шесть часов назад. Ты только пришли наверх пару ребят с термосом чего-нибудь горячего, и я буду в порядке».
«Дело в том, друг, что парни, которые пошли сегодня вверх, вынуждены были повернуть назад из-за сильного ветра, — сказал Коттер, стараясь по возможности деликатнее сообщить Робу о том, что попытка спасти его провалилась, — поэтому мы считаем, что лучше всего тебе самому попробовать идти вниз».
«Я смогу провести здесь вторую ночь, если ты пришлешь сюда к утру пару ребят с чаем, не позже 9:30–10 часов утра», — ответил Роб.
«Ты сильный человек, — сказал Коттер, голос его дрожал. — Завтра утром мы пришлем к тебе парней».
В 18:20 Коттер вышел на связь с Холлом, чтобы сообщить ему, что Джен Арнольд позвонила по спутниковому телефону и ожидает соединения с Робом. «Дай мне минуту, — попросил Роб, — у меня пересохло во рту. Я хочу съесть кусочек снега перед тем, как говорить с ней». Немного позже он включился и медленно прохрипел ужасно искаженным голосом: «Привет, моя любимая. Надеюсь, ты нежишься в прекрасной теплой постели. Как твои дела?»
«Я не могу тебе передать, как я волнуюсь, все мои мысли только о тебе! — ответила Арнольд. — Твой голос звучит немного лучше, чем я ожидала… Ты согрелся, мой дорогой?»
«Учитывая высоту и заход солнца, я нахожусь в более или менее комфортных условиях», — ответил Холл как можно бодрее, чтобы не тревожить ее.
«Как твои ноги?»
«Я не снимал ботинки, чтобы проверить, но думаю, что немного обморозился…»
«Когда ты вернешься, я сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Я знаю, тебя хотят спасти. Не думай, что ты одинок. Я посылаю всю свою позитивную энергию к тебе!»
Перед тем как отключиться, Холл сказал своей жене: «Я люблю тебя. Спи спокойно, моя любимая. Ты там не очень переживай».
Это были последние слова, которые кто-либо слышал от Холла. Попытки выйти на радиосвязь с ним этой ночью и на следующий день оставались безуспешными. Через двенадцать дней, когда Бришерс и Вистурс поднимались через Южную вершину, совершая свое восхождение, они нашли Холла, лежащего на правом боку в неглубокой ледяной выемке, верхняя часть его тела была занесена снегом.
Глава восемнадцатая
СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ГРЕБЕНЬ
Эверест воплощал в себе физическую мощь природных стихий Земли. Мэллори противопоставил этой мощи силу человеческого духа. Он мог бы увидеть радость на лицах друзей, если бы добился успеха. Может быть, он представлял, как его успех взволнует всех друзей-альпинистов, как он прославит Англию, как привлечет интерес мировой общественности, как прославит свое имя на весь мир, какое глубокое удовлетворение получит от того, что прожил жизнь не зря… Возможно, он никогда не думал именно так, но в его голове непременно должна была присутствовать идея: «все или ничего». Из двух альтернатив — отступить в третий раз или умереть — последняя, пожалуй, была для Мэллори предпочтительнее. Отступление означало для него, как для человека, как для альпиниста и как для художника, такие страдания, которых он не смог бы вынести.
Сэр Френсис Янгхазбенд «Эпопея горы Эверест», 1926
10 мая в 16:00, примерно в то же время, когда обессиленный Дут Хансен, опираясь на плечо Роба Холла, достиг вершины, три альпиниста из северной индийской провинции Ладакх передали по радио вниз, руководителю своей экспедиции, что они находятся на вершине Эвереста. Эти трое входили в состав экспедиции из тридцати девяти человек, организованной индо-тибетской пограничной службой. Их имена: Тшевонг Сманла, Тшевонг Пелджор и Дордж Морап; они поднялись на вершину с тибетской стороны, по Северо-восточному гребню — по тому знаменитому маршруту, на котором Джорж Ли Мэллори и Эндрю Ирвин исчезли в 1924 году.
Уходя на штурм вершины группой в шесть человек из своего последнего лагеря, расположенного на высоте 8300 метров, ладакхцы оставили палатки только в 5:45 утра[57].
К полудню, находясь больше чем на триста вертикальных метров ниже вершины, они попали в те же штормовые облака, с которыми столкнулись и мы по другую сторону горы. Три члена этой команды поняли, что проиграли, и около 14:00 повернули вниз, но Сманла, Пелджор и Морап продолжали продвижение вверх, несмотря на ухудшающуюся погоду «Они были охвачены вершинной лихорадкой», — объяснял Харбхаджан Сингх, один из тех, кто повернул назад.
В 16:00 эта троица достигла точки, которую они приняли за вершину, что не удивительно, ведь к тому времени облака так сгустились, что видимость упала до тридцати метров, а то и меньше. Они передали по радио в свой базовый лагерь, расположенный на леднике Ронгбук, что достигли вершины, и лидер их экспедиции, Мохиндор Сингх, связался по спутниковому телефону с Нью-Дели и с гордостью сообщил о триумфе премьер-министру Нарасиме Рао. Празднуя свой успех, эти трое оставили — как они считали, на вершине — жертвенные молитвенные флаги, церемониальные шарфы «ката» и начали спуск при быстро усиливающемся урагане.
На самом деле, прежде чем повернуть обратно, ладакхцы дошли до высоты 8700 метров. До настоящей вершины оставалось еще около двух часов ходу, и к тому времени она не была еще укрыта облаками. Тот факт, что они ошибочно остановились, не дойдя 150 метров до своей цели, объясняет, почему они не видели Хансена, Холла или Лопсанга на вершине.
Позже, вскоре после того, как стемнело, альпинисты, находившиеся ниже, на Северо-восточном гребне, видели два светящихся налобных фонаря на высоте приблизительно 8600 метров, прямо над хорошо известным крутым обрывом, который именуют Второй ступенью, но ни один из троих ладакхцев не вернулся в свою палатку в ту ночь, на радиосвязь они тоже не выходили.
11 мая, в 1 час 45 минут ночи, приблизительно в то же время, когда Анатолий Букреев лихорадочно обыскивал Южную седловину в поисках Сэнди Питтман, Шарлотты Фокс и Тима Мэдсена, два японских альпиниста в сопровождении трех шерпов вышли на штурм вершины. Они начали штурм из того же высотного лагеря на Северо-восточном гребне, что и ладакхцы; ураганный ветер не изменил их планов. В 6 часов утра, когда японцы оказались у крутого скального выступа, именуемого Первой ступенью, двадцатиоднолетний Иисуке Сигекава и тридцатишестилетний Хироси Ханада, обернувшись назад, увидели одного из ладакхцев-альпинистов, возможно Пелджора, лежащего в снегу, ужасно обмороженного, но все еще живого, после ночи, проведенной без укрытия и кислородной поддержки. Он едва слышно стонал. Посчитав, что остановка и оказание помощи подвергнут опасности их восхождение, японцы продолжили свое продвижение к вершине.
В 7:15 утра они дошли до подножия Второй ступени, головокружительно-крутого утеса из крошащегося сланца, который обычно преодолевают по алюминиевому трапу, закрепленному на утесе китайской командой еще в 1975 году. Однако японские альпинисты с ужасом обнаружили, что этот трап развалился на части и оказался местами отстающим от скалы, поэтому им понадобилось полтора часа напряженного подъема, чтобы преодолеть этот шестиметровый утес.
Прямо наверху Второй ступени они наткнулись на двух других ладакхцев, Сманлу и Морапа. Позже, сразу после восхождения японцев, британский журналист Ричард Коупер взял интервью у Ханады и Сигекавы на высоте 6400 метров. Согласно статье, опубликованной им в «Financial Times», один из ладакхцев был «явно близок к смерти, второй сидел на корточках в снегу. Не было сказано ни слова. Не было предложено ни воды, ни еды, ни кислорода. Японцы пошли дальше и через 50 метров остановились, чтобы отдохнуть и сменить кислородные баллоны».
Ханада сказал Коуперу: «Мы их не знали. Нет, мы не дали им воды. Мы не говорили с ними. Они были сильно поражены горной болезнью. Было видно, что их жизнь в опасности».
Сигекава объяснял: «Мы были слишком уставшими, чтобы помогать. Высота больше 8000 метров — это не то место, где люди могут позволить себе этичные поступки».
Отвернувшись от Сманлы и Морапа, японцы возобновили свое восхождение, миновали молитвенные флаги, оставленные ладакхцами на высоте 8700 метров, и, продемонстрировав изумительное упорство, в 11:45 утра достигли вершины при ураганном ветре. Роб Холл находился в это время на Южной вершине, сражаясь за свою жизнь, всего в получасе хода вниз от японцев по Юго-восточному гребню.
Возвращаясь по Северо-восточному гребню назад, в их высотный лагерь, японцы прошли снова мимо Сманлы и Морапа на верхушке Второй ступени. В этот раз Морап, казалось, был мертв; Сманла хоть и был все еще жив, но безнадежно запутался в веревке перил. Шерп из японской команды, Пасанг Ками, освободил Сманлу от веревки и продолжил спуск вниз по гребню. Когда японцы миновали Первую ступень — то самое место, где они прошли мимо Пелджора, лежащего в снегу в бредовом состоянии, то в этот раз японцы даже не взглянули на третьего ладакхца.
Через семь дней экспедиция индо-тибетской пограничной службы предприняла вторую попытку штурма вершины. Выйдя из своего высотного лагеря 17 мая в 1:15, два ладакхца и три шерпа вскоре дошли до замерзших тел своих товарищей по команде. Они сообщили, что один из них, в предсмертных муках, снял с себя почти всю одежду перед тем, как окончательно уступить стихии. Сманла, Морап и Пелджор были оставлены на горе, там, где они погибли, а пятеро альпинистов продолжили восхождение и достигли вершины в 7:40 утра.
Глава девятнадцатая
ЮЖНАЯ СЕДЛОВИНА
Кружась и кружась по растущему кругу,
Охотник и сокол не слышат друг друга;
Все рвется на части — центр больше не держит,
В пучину анархии мир весь повержен,
Преград больше нет для кровавой лавины,
Обряды невинности тонут в пучине.
Уильям Батлер Иейтс «Второе пришествие»
Когда в воскресенье 11 мая, около 7:30 утра, я приплелся назад в четвертый лагерь, то был просто подавлен фактами уже случившихся и еще только назревавших событий. Я чувствовал себя совершенно разбитым физически и эмоционально после того, как в течение часа прочесывал Южную седловину в поисках Энди Харриса; эти поиски убедили меня в том, что он мертв. Радиопереговоры с Робом Холлом, находящимся на Южной вершине, были перехвачены моим товарищем по команде Стюартом Хатчисоном, и нам стало ясно, что наш руководитель попал в очень тяжелую ситуацию и что Дуг Хансен погиб. Члены команды Фишера, которые, заблудившись, провели почти всю ночь на седловине, сообщили, что Ясуко Намба и Бек Уэзерс были мертвы. А Скотт Фишер и Макалу-Го, по всей видимости, погибли, или были близки к гибели, находясь на 360 метров выше палаток.
Столкнувшись с этими фактами, мой мозг погрузился в странное состояние отстраненности от происходящего, когда ты действуешь как автомат. Одновременно с четким осознанием действительности во мне возникла эмоциональная нечувствительность, словно я спрятался в бункере глубоко внутри своего черепа и смотрел на трагедию, происходившую вокруг меня, сквозь узкую щель. Когда я отупело всматривался в небо, мне казалось, что оно превратилось в неестественно тусклую тень слабо-голубого цвета, словно его отбелили. Зубчатый горизонт пылал похожим на корону заревом, которое мерцало и пульсировало перед моими глазами. С удивлением я понял, что круговерть спуска начинала затягивать меня в кошмарные владения безумия.
После ночи, проведенной на высоте 7900 метров без кислородной поддержки, я был обессилен и изнурен даже больше, чем в предыдущий вечер, после возвращения вниз с вершины. Я знал, что пока мы не получим хоть немного кислорода или пока не спустимся в нижний лагерь, состояние моих товарищей, так же как и мое, будет быстро ухудшаться.
Программа быстрой акклиматизации, которой следовали Холл и большинство других современных покорителей Эвереста, является очень эффективной: она позволяет альпинистам приступить к штурму вершины после относительно короткого четырехнедельного периода пребывания на высоте больше 5200 метров — включая только одну акклиматизационную вылазку с ночевкой на высоте 7300 метров[58]. Кроме того, эта стратегия строится на предположении, что каждый будет иметь постоянную кислородную поддержку выше 7300 метров. Если же по какой-либо причине кислородная поддержка прекращается, то никто не поручится за безопасность альпинистов.
Разыскивая остатки нашей команды, я обнаружил Фрэнка Фишбека и Лу Кейсишка лежащими в соседней палатке. Лу бредил, кроме того, у него была снежная слепота, он ничего не видел и был не в состоянии хоть как-то себе помочь, только бормотал что-то несвязное. Фрэнк выглядел так, словно он был в состоянии сильнейшего шока, но все же заботился о Лу. Джон Таск и Майк Грум были в другой палатке; казалось, что оба они спали или были в бессознательном состоянии. Хоть я и чувствовал себя разбитым и слабым, но было совершенно очевидно, что все остальные, за исключением Стюарта Хатчисона, находились в еще более плохом состоянии.
Переходя от палатки к палатке, я пытался найти хоть немного кислорода, но все попадающиеся мне канистры были пусты. Надвигающаяся гипоксия вместе с тяжелой усталостью обострили ощущение хаоса и отчаяния. Из-за непрестанного шороха болтающегося на ветру нейлона было невозможно переговариваться из палатки в палатку. Батареи в нашем единственном оставшемся радиопередатчике были почти разряжены. Атмосфера предельного запустения и распада заполнила лагерь, усиленная тем фактом, что наша команда, последние шесть недель полностью полагавшаяся на своих проводников, вдруг осталась без лидеров: Роба и Энди не было с нами, а Грум хоть и присутствовал, но прошедшей ночью он прошел через ужасное испытание. Сильно обмороженный, он лежал бесчувственный в своей палатке и даже не мог говорить.
Поскольку все наши проводники вышли из строя, Хатчисон принял на себя роль лидера. Подтянутый, серьезный молодой человек из высших слоев англоязычного общества Монреаля, он был блестящим врачом-исследователем, принимавшим участие в больших альпинистских экспедициях раз в два или в три года, поскольку имел мало времени для занятий альпинизмом. Во время кризиса в четвертом лагере он проявил себя с наилучшей стороны.
Пока я пытался восстановиться после бесплодных поисков Харриса, Хатчисон организовал команду из четырех шерпов, чтобы найти тела Уэзерса и Намбы, которые остались лежать на дальнем краю седловины, там, откуда Анатолий Букреев привел Шарлотту Фокс, Сэнди Питтман и Тима Мэдсена. Поисковая группа шерпов, возглавляемая Лхакпой Чхири, отправилась впереди Хатчисона, который был так изнурен и одурманен гипоксией, что забыл обуть свои ботинки и чуть было не ушел из лагеря в легких вкладышах с гладкой подошвой. Только когда Лхакпа обратил внимание на его грубую ошибку, Хатчисон вернулся, чтобы обуть ботинки. Следуя в направлении, указанном Букреевым, шерпы быстро обнаружили два тела на сером ледяном склоне, усыпанном валунами, у самого края стены Кангчунг. Чрезвычайно суеверные в отношении умерших, что характерно для всех шерпов, они остановились в стороне, приблизительно в двадцати метрах, и ожидали Хатчисона.
«Оба тела были частично занесены снегом, — рассказывает Хатчисон. — Рюкзаки валялись в стороне, метрах в тридцати выше по склону. Лица и торсы были покрыты снегом; наружу торчали только руки и ноги. Ветер просто ревел над седловиной». Первое тело, к которому он подошел, было телом Намбы, но Хатчисон не мог различить, кто это был, пока, опустившись на колени и не обращая внимания на ураганный ветер, он не освободил ее лицо от трехдюймового панциря льда. Ошеломленный Хатчисон обнаружил, что она еще дышала. Обе ее перчатки были потеряны, и обнаженные руки были похожи на ледышки. Глаза были широко открыты. Кожа на лице была цвета белого фарфора. «Это было ужасно, — вспоминает Хатчисон. — Я был сокрушен. Она умирала. Я не знал, что делать».
Потом он подошел к Беку, который лежал метрах в шести от Намбы. Голова Бека была тоже покрыта толстой броней изморози. Шарики льда размером с виноградину покрывали его волосы и ресницы. Отчистив ото льда лицо Бека, Хатчисон обнаружил, что техасец тоже был все еще жив: «Бек что-то бормотал, но я не мог понять, что он пытается сказать. Его правая перчатка отсутствовала, и рука была страшно обморожена. Я попытался посадить его, но это было бесполезно. Он был едва жив, но все еще дышал».
Хатчисона страшно трясло, он пошел к шерпам и попросил совета у Лхакпы. Лхакпа, ветеран Эвереста, одинаково уважаемый как шерпами, так и сагибами, настаивал на том, чтобы оставить Бека и Ясуко там, где они лежали. Даже если удастся дотащить их живыми до четвертого лагеря, то все равно они умрут до того, как их смогут доставить в базовый лагерь, и попытка спасти этих двоих только подвергнет напрасному риску других альпинистов на седловине, большинство из которых сами были едва ли в состоянии благополучно спуститься вниз.
Хатчисон решил, что Лхакпа был прав — выбора не было, однако это было очень тяжелое решение: смириться с неизбежным концом Бека и Ясуко и сохранить ресурс группы для тех, кого реально можно было спасти. Это был классический акт отбора. Когда Хатчисон вернулся в лагерь, он с трудом сдерживал слезы и выглядел как привидение. По его настоянию мы растормошили Таска и Грума, а затем собрались в их палатке, чтобы обсудить, что делать с Ясуко и Беком. Последовавший разговор был мучительным и нескладным. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Все же через пять минут все четверо согласились с тем, что решение Хатчисона оставить Бека и Ясуко там, где они лежали, было правильным.
Кроме того, мы обсуждали вопрос о спуске в этот же день во второй лагерь, но Таск настаивал на том, чтобы мы не уходили с седловины, пока Холл оставался на Южной вершине. «Я не хочу даже обсуждать наш спуск без Холла», — объявил он. Нельзя было также не считаться с тем, что Кейсишк и Грум были в таком плохом состоянии, что, вне всяких сомнений, не смогли бы никуда идти.
«В тот момент меня беспокоило, чтобы с нами не повторилась история, случившаяся на К-2 в 1986 году», — говорит Хатчисон. 4 июля 1986 года семеро ветеранов Гималаев, в том числе и легендарный австриец Курт Димбергер, вышли на штурм вершины, второй по высоте после Эвереста. Шестеро из них взошли на вершину, но во время спуска на верхних склонах К-2 их застал сильный ураган, вынудивший альпинистов остаться в палатках в штурмовом лагере на высоте 8000 метров. Пока ураган бушевал без остановки в течение пяти дней, они становились все слабее и слабее.
Когда ураган, наконец, утих, только Димбергер и еще один человек смогли спуститься вниз живыми.
В то субботнее утро, когда мы обсуждали, что нам делать с Намбой и Уэзерсом и начинать ли спуск, Нил Бейдлман буквально выгонял команду Фишера из палаток, чтобы отправить их вниз с седловины. «Каждого было очень трудно растормошить после ночи, проведенной на этой высоте, и мне стоило немалых усилий, чтобы поднять их и вывести из палаток — практически, я должен был применить к некоторым из клиентов силу, чтобы заставить их натянуть ботинки, — рассказывает он. — Но я был твердо уверен в том, что мы должны уходить немедленно. На мой взгляд, оставаться на высоте 7900 метров дольше, чем того требуют обстоятельства, означает искать себе неприятности. Я видел, что предпринимаются попытки спасти Скотта и Роба, поэтому все свои усилия направил на то, чтобы увести наших клиентов с седловины и спустить их в нижний лагерь».
В то время как Букреев остался в четвертом лагере, чтобы дождаться Фишера, Бейдлман медленно вел свою группу вниз с седловины. На высоте 7600 метров он остановился, чтобы сделать Питтман вторую инъекцию дексаметазона, потом все остановились на длительное время в третьем лагере, чтобы отдохнуть и утолить жажду. «Увидев этих ребят, я был поражен, — вспоминает Дэвид Бришерс (он был в третьем лагере, когда прибыла команда Бейдлмана). — Они выглядели так, словно выдержали пятимесячные военные действия. Сэнди раскисла окончательно — сквозь слезы она рассказывала: „Это было ужасно. Я просто сдалась и легла, чтобы умереть!“ Все они, казалось, были в серьезном шоке». Когда уже почти стемнело и последние клиенты из группы Бейдлмана заканчивали спуск по отвесному льду в нижней части стены Лхоцзе, в 150 метрах от нижнего конца провешенных перил, их встретили несколько шерпов из непальской экспедиции, организованной для очистки горы от мусора. Эти шерпы поднимались, чтобы помочь клиентам. Когда они возобновили спуск, поток камней размером с виноградину с шумом обрушился на них сверху, и один из камней попал шерпу в затылок. «Камень только зацепил его», — рассказывает Бейдлман, наблюдавший этот инцидент сверху, с небольшого расстояния. «Это было отвратительно, — говорит Клев Шенинг, — звук был такой, словно его ударили бейсбольной битой». Камень ударил так сильно, что от черепа шерпа откололся кусочек размером с серебряную однодолларовую монету, шерп потерял сознание, у него остановилось дыхание и прекратилось сердцебиение. Когда он повис на веревке и начал скользить вниз, Шенинг прыгнул вперед и перехватил его, предотвратив падение шерпа. Но в следующий момент, когда Шенинг держал шерпа на руках, сверху свалился второй камень и снова попал шерпу в затылок.
Несмотря на этот второй удар, после нескольких минут жестокого удушья пострадавший начал снова дышать. Бейдлман спустил его вниз, к подножию стены Лхоцзе, где дюжина шерпов из непальской команды встретила их и доставила пострадавшего во второй лагерь. В тот момент, говорит Бейдлман, «мы с Клевом изумленно посмотрели друг на друга, словно хотели спросить: „Что здесь происходит? Что мы сделали, чтобы так рассердить эту гору?“».
На протяжении апреля и в начале мая Роб Холл не раз выражал свою озабоченность тем, что одна или несколько менее компетентных команд могут совершить грубые ошибки и попасть в беду и что нашей группе придется их спасать, из-за чего мы будем вынуждены отложить восхождение. Теперь же по иронии судьбы тяжелое несчастье случилось с экспедицией Холла, и другие команды оказались в ситуации, вынуждающей прийти нам на помощь. Не раздражаясь, три такие группы — международная экспедиция «Альпийские восхождения» под руководством Тодда Берлесона; экспедиция IMAX, возглавляемая Дэвидом Бришерсом, и коммерческая экспедиция Мэла Даффа — отложили немедленно свои планы восхождения, чтобы помочь попавшим в беду альпинистам.
Днем раньше, в пятницу, 10 мая, когда команды Холла и Фишера начали подъем из четвертого лагеря к вершине, экспедиция, возглавляемая Берлесоном и Питом Этансом, прибыла в третий лагерь. В субботу утром, как только они узнали о трагедии, разыгрывавшейся наверху, Берлесон и Этанс оставили своих клиентов на высоте 7300 метров на попечении их третьего проводника, Джима Уильямса, и двинулись вверх на Южную седловину, чтобы оказать помощь.