Вечная принцесса Грегори Филиппа
Читая молитву, я поднимаю глаза на распятого Христа и говорю: «Да исполнится воля Твоя». Я делаю это ежедневно все эти семь лет — значит, всего выходит две тысячи пятьсот пятьдесят шесть раз. Это арифметика моих страданий. Я говорю: «Да исполнится воля Твоя», но имею в виду: «Да падет гнев Твой на гнусных английских советников, на мстительного английского короля, на старую каргу его мать. Дай мне то, что положено мне по праву. Сделай меня королевой. Я должна быть королевой, должна родить сына…»
«Король умер, — письменно сообщил Каталине посол дон Фуэнсалида, зная, что она откажется его принять. — Полагаю своим долгом уведомить ваше высочество, что король на смертном одре сказал своему сыну, что тот волен жениться на ком пожелает. Если вашему высочеству угодно велеть мне нанять для вас корабль и уехать домой в Испанию, у меня имеются средства на это. Со своей стороны, я не вижу для вас возможности оставаться здесь долее. Вы найдете в этой стране только оскорбления, бесчестье и даже опасность».
— Умер… — произнесла Каталина.
— Простите, ваше высочество? — переспросила одна из камеристок.
Каталина скомкала письмо. Теперь она не верила никому.
— Нет, ничего. Пойду-ка я прогуляюсь.
Мария де Салинас накинула ей на плечи старый, заштопанный плащ, тот самый, в котором Каталина покинула Лондон, когда они с Артуром семь лет назад отправились в Ладлоу.
— Прикажете вас сопровождать? — вяло осведомилась Мария, с тоской бросив взгляд на сереющее за окном небо.
— Нет, не надо.
Я быстро иду вдоль реки. Камешки, которыми посыпана дорожка, впиваются мне в ноги. Иду тороплюсь, словно хочу бежать от надежды. Иду и думаю, есть ли хоть шанс, что удача повернется ко мне лицом. Король, который вожделел ко мне, а потом возненавидел, потому что я его отвергла, умер. Говорят, он болел, но, видит Бог, воля его никогда не слабела. Я думала, он будет править вечно. Но вот он мертв. Теперь решать будет принц.
Я боюсь надеяться. После всех этих жалких, скудных, голодных лет от надежды я могу опьянеть, даже от одной капли ее на моих губах. И все-таки я хочу, чтобы ее дыхание коснулось меня, легкое, как аромат вина в стоящем поодаль бокале, терпкий густой аромат, ничуть не похожий на каждодневный мой рацион, состоящий из тоски и отчаяния.
Потому что я знаю юного Гарри, да, знаю. Я следила за ним зорко, как сокольничий наблюдает за утомившимся соколом. Наблюдала за ним, выносила свое суждение и проверяла это суждение снова и снова. Я знаю его наизусть, как катехизис. Я знаю его сильные и слабые стороны и думаю, что у меня есть некоторые, очень неверные, но все-таки основания для надежды.
Гарри тщеславен, тщеславие — свойственный мальчишкам порок, и я не виню его, однако тщеславен он чрезмерно. С одной стороны, это может побудить его жениться на мне, потому что тогда все увидят, какой он молодец — поступает так, как должно, верен однажды данному слову, выполняет свое обещание, даже, если угодно, спасает меня, свою прекрасную даму. При мысли о том, что Гарри может меня спасти, я замираю на ходу и сжимаю спрятанные под плащ руки так, что ногти больно вонзаются в плоть. Гарри и впрямь может прийти в голову спасти меня, и тогда мне придется быть ему благодарной. Артур умер бы со стыда, только вообразив, что его хвастливый братец меня спасает; однако Артур умер, умерла и моя мать; мне придется справиться в одиночку.
Впрочем, в равной мере тщеславие Гарри может сработать и против меня. Если ему напоют, как богата принцесса Элеонора, как влиятельно семейство Габсбургов, как лестно породниться с императором Священной Римской империи, он, пожалуй, не устоит. Его бабка непременно вставит словечко против меня, а ее слово для Гарри — закон. Она-то, конечно, будет упирать на то, что предпочтительней жениться на принцессе Элеоноре, и он, как всякий юный глупец, не устоит перед соблазном заполучить неведомую красавицу.
Но даже захоти он жениться на ней, все равно это не снимает с него обязанности решить, что делать со мной. Отослав меня домой, он будет выглядеть бледно и уж конечно не сможет жениться, когда я еще при дворе. Я-то точно знаю: меньше всего на свете Гарри хочет выглядеть дураком. Если найти способ задержаться здесь до тех пор, как встанет вопрос о его женитьбе, у меня будет довольно сильная позиция.
Я иду медленней, рассеянно глядя на холодные воды реки. Мимо скользят лодки, люди в них зябко кутаются в зимние одежды. Какой-то мужчина, узнав меня, выкрикивает: «Доброго дня, ваше высочество!» Я поднимаю руку в ответ. Жители этой страны полюбили меня с самого того дня, как я сошла на берег в маленьком порту Плимута. Это еще один аргумент в мою пользу с точки зрения принца, вступающего на престол и жаждущего народной любви.
К тому ж, надо признать, Гарри щедр. Он слишком молод, чтобы в полной мере осознать могущество денег, и ему никогда ни в чем не отказывали. Уверена, он прекратит многолетнюю перебранку насчет приданого и вдовьей доли, а предпочтет сделать широкий, великодушный жест.
Да, мне следует позаботиться о том, чтобы Фуэнсалида и мой отец не предложили отправить меня домой. Фуэнсалида давно потерял веру в мою звезду. Но я — нет, я веру в себя не потеряла. Я должна побороть панику, побороть свои страхи. Бежать с поля боя нельзя.
Когда-то я нравилась Гарри, я знаю это. Сам Артур первым рассказал мне, что его маленький братец, когда вел меня к алтарю, воображал, что он и есть настоящий жених и что я его невеста. Я холила в нем приязнь к себе, при всякой нашей встрече оказывая ему знаки внимания. Когда его сестра потешалась над ним, отмахивалась от его слов, я ласково на него смотрела, просила спеть для меня, восхищалась тем, как он танцует. В тех редких случаях, когда удавалось побыть с ним с глазу на глаз, я просила его почитать мне, а потом мы обсуждали прочитанное. Я находила случай дать ему понять, что считаю его мнение интересным. Впрочем, он мальчик умный, и говорить с ним легко. Моя трудность, собственно, всегда состояла в том, что все вокруг так часто им восхищаются, что моя скромная похвала вряд ли дорого стоит. После того как его бабка, миледи матушка короля, провозгласила его красивейшим и ученейшим принцем во всем христианском мире, что еще я могу сказать? Как похвалить мальчика, который уже захвален до того, что сам верит в свою исключительность?
Прошедшие годы дались мне нелегко. Он никогда не слышал, как я весело хохочу, не видел меня улыбающейся, легкой, резвой. Он видел меня бедно одетой и неуверенной в себе. Меня никогда не приглашали потанцевать для него, спеть. Когда двор выезжает на охоту, мне дают лошадь какую похуже, и я вечно вынуждена плестись в хвосте. Я выгляжу усталой и озабоченной. А он молод, весел, любит роскошь и нарядную одежду. Возможно, он привык видеть во мне бедную родственницу, унылую вдову, семейную обузу. Он из тех, кто потакает своим желаниям, он с легкостью может освободиться от долга. Тщеславный, полный самомнения, легкомысленный, недолго думая, он может отослать меня домой. Но мне нужно остаться. Если я уеду, он уж точно забудет меня через минуту. И потому мне нужно остаться.
Дон Фуэнсалида, которого призвали на королевский совет, отправился туда, печась о своем достоинстве, с высоко поднятой головой, хотя про себя был уверен в том, что ему велят покинуть страну, захватив с собой инфанту. Природная испанская гордость, которая так раздражала всех при дворе, благополучно довела его до зала заседаний Тайного совета, а там и до круглого стола, за которым собрались министры нового короля и где, в самом центре, было приготовлено для него место. Посол чувствовал себя словно ученик, вызванный в учительскую для нагоняя.
— Полагаю, мне следует прояснить положение, в котором находится принцесса Уэльская, — неуверенно произнес он, поклонившись. — Приданое ее хранится в неприкосновенности за пределами страны и может быть выплачено в…
— Не в приданом дело, — перебил его один из советников.
— Не в приданом? — удивился дон Фуэнсалида. — Но посуда…
— Король намерен быть щедрым к своей нареченной.
— Нареченной? — только и смог переспросить ошеломленный посол.
— Первейшей важностью в настоящий момент является мощь короля Франции и опасность его амбиций в Европе. Так было со времен Азенкура. Король страстно желает вернуть славу Англии. Безопасность нашего государства зиждется на трехстороннем альянсе между Испанией, Англией и императором. Наш юный король полагает, что его свадьба с инфантой обеспечит нам поддержку короля Арагона. Так ли это?
— Разумеется, так, — чувствуя головокружение, подтвердил дон Фуэнсалида. — Однако посуда принцессы…
— Посуда не имеет значения, — повторил советник.
— Я полагал, имущество ее высочества…
— Оно не имеет значения.
— Что ж, я доложу ее высочеству об этой перемене… в ее судьбе.
Члены Тайного совета поднялись из-за стола:
— Сделайте милость.
— Я вернусь, когда… повидаюсь с ее высочеством.
«Вряд ли стоит, — подумал Фуэнсалида, — сообщать им, что принцесса гневается на меня, считает предателем и, вполне может статься, не захочет меня принять». Незачем рассказывать им, что в последний раз, когда они виделись, он сказал ей, что дело ее проиграно, что замужество ей не светит и что все вокруг давным-давно это знают.
Нетвердой походкой он вышел из комнаты и почти что столкнулся с молодым королем. Тот лучился радостью.
— Посол!
Фуэнсалида склонился в поклоне:
— Ваше величество! Прошу принять мои соболезнования по случаю кончины…
— Да-да! — отмахнулся тот, не в силах изображать скорбь, и улыбнулся. — Соблаговолите передать принцессе, что я хочу, чтобы наше бракосочетание состоялось как можно скорей.
— Разумеется, государь, — с пересохшим ртом пробормотал Фуэнсалида.
— Впрочем, нет, не надо! Я сам пошлю к ней гонца, — рассмеялся Гарри. — Я знаю, вы у нее в немилости, и она отказывается вас видеть, однако я уверен, что смогу ее в этом переубедить.
— Благодарю вас, сир, — не поднимаясь из поклона, произнес Фуэнсалида.
Принц отпустил его взмахом руки, он выпрямил спину и устало побрел к апартаментам принцесс. Было ясно, что испанцам непросто будет привыкнуть к щедрости нового английского короля. Широта его души казалась чрезмерной и попросту сокрушала.
Каталина, что неудивительно, заставила его ждать, но все-таки через час приняла. Трудно было не отдать должного самообладанию, заставившему ее выдерживать в приемной человека, который принес ей известие о том, какое направление примет ее судьба.
— Эмиссар, — ровным голосом сказала она.
Он поклонился. Взгляд его упал на подол ее платья, надставленный и подшитый аккуратными маленькими стежками, но уже выношенный снова. Как бы ни повернулась теперь ее судьба, с сочувствием подумал он, после этого неожиданного брака никогда больше ей не придется раз за разом укорачивать изношенное платье, надставлять, изнашивать до дыр и укорачивать снова.
— Ваше высочество, я только что с заседания Тайного совета. Неприятности позади. Принц выразил желание жениться на вас, и как можно скорее.
Он мог бы предположить, что она вскрикнет от радости, или бросится ему на шею, или упадет на колени и возблагодарит Господа. Ничего подобного она, конечно, не сделала, а только медленно наклонила голову. Вышитый тускло-золотой нитью лист на ее чепце сверкнул, поймав луч света.
— Я рада это слышать, — только и сказала она.
— Все вопросы относительно утвари сняты и забыты, — не скрывая своей радости, продолжил он.
Она снова кивнула.
— Но приданое выплатить необходимо. Я пошлю за ним в Брюгге, ваше высочество. Я сохранил его для вас. — Тут голос его дрогнул.
Опять кивок.
Он упал на одно колено:
— Ваше высочество! Возрадуйтесь же! Вы будете королевой Англии!
Она обратила на него свой ледяной сапфировый взгляд:
— Я никогда и не сомневалась, эмиссар, что стану ею.
Я добилась своего. Господи милосердный, я добилась! После стольких лет ожидания, невзгод, нищеты и унижения — добилась. Я иду в свою опочивальню, преклоняю колени и закрываю глаза, но разговариваю с Артуром, а не с Всевышним.
— Получилось, — говорю я ему. — Гарри женится на мне. Я сделала, как ты хотел.
На мгновение передо мной расцветает его улыбка. Снова передо мной его светлый лик, его темные глаза, чистая линия профиля. И даже запах его я слышу, к которому вожделею. Прости меня, Господи! На коленях перед распятием я вздыхаю от неутолимого желания…
— Артур, милый! Моя единственная любовь! Я выйду за твоего брата, но всегда буду твоей! — И явственно слышу запах его кожи по утрам, незабываемо яркий, как вкус ранней вишни. — Артур…
Вечером, когда она вышла к ужину в спешно сшитом новом платье с широким золотым воротником и в тяжелых жемчужных серьгах, ее сопроводили к главному столу. Сделав реверанс перед будущим мужем и получив в ответ его радостную улыбку, она повернулась, чтобы поклониться его бабке, и столкнулась с полным яда взором леди Маргариты Бофор.
— Согласись, тебе повезло, — заметила старая дама после ужина, когда столы унесли, а музыканты ударили по струнам.
— Разве? — настороженно уронила Каталина.
— Ты вышла замуж за одного нашего принца и потеряла его; а теперь, похоже, выйдешь за другого!
— Я бы не назвала везением утрату мужа, мадам, — парировала Каталина на своем безупречном французском. — А что касается милого принца Гарри, мы обручены уже целых шесть лет, и я уверена, мадам, вы не сомневались, что этот день рано или поздно наступит! Не могли же вы предположить, что наш достойный принц не сдержит своего слова!
Многоопытная старая дама не спасовала.
— Разумеется, я не сомневалась в его намерениях, — процедила она. — Мы, Тюдоры, всегда держим слово. Но когда твой отец изменил своему, а ты задержала выплату приданого, в твоих намерениях я — да, усомнилась, и усомнилась в чести Испании.
— В таком случае вы проявили большую доброту, не посвятив в свои сомнения короля, — гладко произнесла Каталина. — Поскольку он, я знаю, мне верил. И я всегда знала, что желанна вам, как ваша внучка. И вот теперь я ею стану, стану королевой Англии, приданое мое уплачено, и все обстоит так, как тому и следует быть.
На это сказать было нечего, и старая дама не придумала ничего лучше, чем кисло молвить:
— Что ж, в любом случае остается надеяться, что ты плодовита.
— Отчего нет? У моей матушки было шестеро детей, — живо ответила Каталина. — Смею напомнить, мадам, моя эмблема — гранат. Это южный фрукт, наполненный множеством семян, в каждом из которых кроется жизнь.
Миледи бабушка короля развернулась и отплыла прочь. Каталина сделала реверанс ее удаляющейся спине и поднялась из поклона с высоко поднятой головой. То, что леди Маргарита думает или говорит, значило мало. Значило только то, что она может сделать. Но вряд ли она в силах предотвратить свадьбу, а все остальное — вздор.
Гринвичский дворец, 11 июня 1509 года
Дня свадьбы я ждала с внутренним содроганием, особенно того момента, когда придется произнести слова брачного обета — того самого, что я давала Артуру. Однако в итоге все оказалось до того не похоже на мое первое торжественное бракосочетание, что я смогла, рука об руку с Гарри, пройти через все испытания, спрятав Артура в самом дальнем углу своей памяти. Я делала это для него, делала именно то, что он мне завещал, именно то, на чем он настаивал, — и думать о нем мне было никак нельзя.
На сей раз народ не толпился в соборе Святого Павла, отсутствовали послы, не били вином фонтаны. Скромная церемония произошла в стенах Гринвичского дворца, в церкви Святого Франциска, в присутствии всего троих свидетелей и полудюжины приглашенных.
Не было ни шумного застолья, ни музыки, ни танцев, ни пьяных шуток, ни буйства. Не было публичного укладывания молодых в постель. Я побаивалась, что будет — и ритуал, и потом, утром, демонстрация простынь, однако принц — то есть, конечно, король, должна я теперь сказать, — не меньше меня стеснялся всего этого, поэтому мы тихо поужинали в присутствии двора и удалились. Придворные выпили за наше здоровье и отпустили нас с Богом. Бабушка Гарри тоже, конечно, была там, с лицом словно маска, глаза ледяные. Я держусь по отношению к ней предельно любезно, мне не важно теперь, что она там думает. Главное, что сделать она ничего не может. Никто и не заикнулся насчет того, чтобы я жила в ее комнатах, под ее присмотром. Напротив, она выехала оттуда, освободив апартаменты для меня. Я вышла замуж за Гарри. Я королева Англии, а она… она всего лишь бабушка короля.
Камеристки раздевают меня в молчании, это и их триумф тоже, избавление от бедности, как и мое. Никто не хочет вспоминать ночь в Оксфорде, ночь в Бурфорде, ночи в Ладлоу. Судьбы моих придворных, как и моя судьба, зависят от успеха этого грандиозного обмана. И никто из нас не хочет вспоминать, как трудно далось нам мое вдовство.
А потом, ведь все это было так давно… Семь долгих лет. Кто, кроме меня, может помнить такую давность? Кто, кроме меня, знал восторг ожидания Артура, видел теплый отблеск свечи на наших переплетенных ногах, слышал на рассвете полусонный шепот: «Расскажи мне историю!»
Камеристки обрядили меня в тонкую кружевную сорочку, каких у меня теперь дюжина, и в молчании удалились. Я жду Гарри, как когда-то ждала Артура. Разница только в том, что ожидание это безрадостное.
Латники проводили молодого короля до входа в королевскую спальню, постучали в дверь, распахнули створки и закрыли их за королем. В накинутой поверх сорочки вышитой шали Каталина сидела у камина. В комнате было тепло, уютно. Она встала ему навстречу, сделала низкий реверанс.
Гарри поднял ее, легко прикоснувшись к локтю. Розовый от смущения, он явно волновался.
— Не угодно ли свадебного эля? — предложила она, стараясь не думать о том, как когда-то Артур принес ей такой кубок со словами, что это для храбрости.
— Пожалуй, — сказал он, соскользнув в фальцет. Голос его был совсем еще мальчишеский, не укрепившийся в регистре.
Каталина, разливая эль, отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
Они подняли кубки.
— Надеюсь, сегодняшнее торжество не показалось тебе неподобающе скромным, — осторожно начал он. — Я подумал, теперь, так скоро после смерти отца, устраивать шумное веселье было бы неуместно. И бабушку расстраивать не хотелось.
Каталина лишь молча кивнула.
— Скажи, что ты не разочарована, — не успокоился он. — Твоя первая свадьба была такая великолепная!
Каталина улыбнулась:
— Это было давно. Я уже все позабыла.
Кажется, эти слова были ему приятны.
— Да, это правда. Мы все были почти что дети!
— Слишком дети, чтобы жениться, — согласилась она.
Он поерзал на сиденье. Каталина знала, что подкупленные Габсбургами придворные нашептывали ему против нее. Враги Испании тоже замолвили словечко. Не говоря уж о миледи Бофор! Этот мальчик, которого она видит насквозь, еще не уверен в правильности своего решения, каким бы бравым он ни казался.
— Ну, не такие уж дети, — напомнил он. — Тебе было шестнадцать.
— И Артуру столько же, — решилась она произнести заветное имя. — Однако он никогда не был сильным. Он не смог стать мне мужем.
Гарри промолчал, и она испугалась, что зашла слишком далеко. Однако тут он поглядел на нее, и в его глазах блеснула надежда.
— Так, значит, это правда, что по-настоящему вы не стали супругами? — спросил он, вспыхнув от смущения. — Прости меня… Я просто хотел бы знать… Да, я слышал, что говорят… Но мне бы хотелось…
— Никогда, — спокойно сказала она. — Он пытался сделать это, раз или два, но ты же помнишь, как часто он болел… Конечно, он мог хвастаться перед друзьями, что все в порядке, но… Бедняжка Артур… Это ровно ничего не значило.
Я делаю это для тебя, мысленно твержу я, всеми силами души взывая к любимому. Ты хотел, чтобы я солгала. Я вступила на эту тропу и не сверну с нее ни на шаг. Если что-то делать, то делать упорно и неуклонно. Решительно и с убежденностью. И так, чтобы тебя никогда не разоблачили.
Вслух же я говорю:
— Ты помнишь, свадьба была в ноябре. Большую часть декабря мы провели в дороге по пути в Ладлоу, и все это время он не бывал у меня в опочивальне. После Рождества он занемог, а в апреле умер. Мне было очень, очень его жаль.
— Значит, он не был твоим возлюбленным? — отчаянно добиваясь определенности, спросил Гарри.
— Ну как же он мог? — умоляющим тоном сказала она и дернула плечиком так, что рубашка чуть-чуть сползла. Взгляд Гарри тут же притянуло к этому месту. Каталина заметила, что он сглотнул. — Для этого нужны силы… Даже ваша матушка считала, что в первый год ему следует поехать в Ладлоу одному. Мне жаль, что мы к этому не прислушались. Мне было бы все равно, а его судьба, возможно, сложилась бы иначе. Ты знаешь, мы с ним так и не познакомились толком за эти месяцы. Мы даже не подружились.
Гарри вздохнул с облегчением, словно бремя свалилось с его плеч.
— Прости меня, но видишь ли, я не мог с собой ничего сделать. Я сомневался… И бабушка сказала…
— Ну, бабушка! Старушки всегда сплетничают по углам! — с улыбкой воскликнула Каталина, намеренно не обратив внимания, что при непочтительном упоминании старших он вскинул бровь. — Благодарение Господу, мы молоды и можем пропускать слухи мимо ушей!
— Так, значит, это просто-напросто слухи? — с легкостью подстроился он к ее тону. — Старушечьи сплетни?
— Прислушиваться к которым мы не станем, — продолжила она в том же духе. — Ты король, а я королева, и мы сами будем решать, что делать. Зачем нам ее советы? Сам посуди — ведь это из-за ее советов мы жили врозь, когда могли бы быть вместе.
Эта мысль не приходила ему в голову.
— В самом деле! — произнес он, закаменев лицом. — Нас с тобой лишали того, что нам причиталось. И все это время она делала намеки, что вы жили с Артуром, как муж и жена, и что мне следует искать в другом месте.
— Поверь мне, я так же чиста, как когда приехала в Англию! — смело заявила Каталина. — Если хочешь, спроси мою старую дуэнью или кого угодно из моих слуг. Они все это знают. Моя матушка это знала. Я девственница.
Он опять облегченно вздохнул:
— Как ты добра, что все мне рассказала! Знаешь, лучше сразу все прояснить, чтобы мы оба всегда все друг о друге знали. Чтобы никто не мучился неизвестностью.
— Мы молоды, — закивала она. — Мы можем всегда все между собой обсудить. Мы можем быть честными и откровенными. Нам не нужно бояться слухов и сплетен.
— Видишь ли, у меня это тоже первый раз, — тихо сказал он. — Ты ведь не будешь из-за этого хуже обо мне думать?
— Разумеется, нет, — с улыбкой ответила Каталина. — Конечно, отец и бабушка держали тебя взаперти, как сокола в клетке! Напротив, я очень рада, что это впервые для нас обоих!
Он поднялся с места и протянул ей руку.
— Что ж, будем учиться вместе. Мы будем добры друг к другу. Я не хочу причинять тебе боль, Каталина. Ты должна мне сказать, если что не так.
Легко и естественно она приникла к нему, но, почувствовав, как весь он одеревенел при ее прикосновении, тут же, словно в порыве скромности, грациозно отступила, все-таки позабыв при этом одну руку у него на плече, легким нажатием поощряя его наступать, пока позади нее не оказалась постель. Там она, словно убегая от его страсти, все отклонялась и отклонялась, пока не оказалась спиной на подушках, и оттуда, улыбаясь, смотрела на него снизу вверх, наблюдая, как темнеет от желания его взор.
— Я желал тебя с первой нашей встречи, — не дыша, произнес Гарри и неловкой рукой погладил ей волосы, шею, обнажившееся плечо, — так погладил, словно хотел ее всю, сразу.
— А я тебя, — улыбнулась она.
— Правда?!
Каталина кивнула.
— Тогда, в день той твоей свадьбы, я мечтал оказаться на месте жениха…
Не торопясь, томительно медленно она развязала ленты ночной рубашки, и шелковистая ткань готовно расползлась в стороны, показав жениху круглую твердую грудь, тонкую талию, темную тень внизу живота. Гарри даже застонал.
— Можешь считать, что так и было, — прошептала она. — У меня никого не было. А теперь наконец мы женаты…
— Да, — счастливо выдохнул он. — Наконец-то…
Он уткнулся лицом в тепло ее шеи. Его быстрое, рваное дыхание шевелило ей волосы, руки лихорадочно ласкали, гладили ее бедра. Каталина почувствовала, что отзывается на юную страсть Гарри, невольно вспомнила прикосновения Артура и прикусила язычок, чтобы напомнить себе никогда, никогда не произносить вслух имя своего покойного мужа. Меж тем ее нынешний муж, Гарри, с силой вошел в нее, и она издала негромкий, заранее отрепетированный крик боли — и тут же с ужасом поняла, что этого недостаточно. Надо было закричать громче и сопротивляться сильнее. Для девственницы она повела себя слишком гостеприимно, слишком радушно. Он мало что знает, этот неоперившийся птенец, но, кажется, даже он понял, что крепость сдалась ему слишком легко.
Даже в разгар страсти он укоротил свое рвение, приостановил свой напор и затуманенным взором отыскал ее лицо.
— Ты чиста, — неуверенно произнес он. — Я не сделал тебе больно?
Однако в глубине души этот избалованный юноша, как ни неопытен, понял, что чиста она не была, что она лжет.
— Была чиста, вот до этого самого момента, — проговорила она с нежной, чуть вымученной улыбкой, глядя ему в глаза. — Ты взял меня. Я твоя. Перед тобой не устоять… Ты такой сильный…
Она не переубедила его, однако желание требовало своего. Не в силах отказаться от наслаждения, Гарри возобновил атаку.
— Ты овладел мною, — продолжала шептать Каталина, чутко следя за тем, как под напором страсти уходит из его глаз сомнение. — Ты мой муж, ты взял то, что твое по праву. Ты сделал то, чего не смог сделать Артур…
Это была та самая фраза, которая довершила дело. Юный муж со стоном пал на нее, и его семя хлынуло в ее лоно. Дело было сделано. Без всяких сомнений.
Он больше не задал мне этого вопроса. Ему до того хочется мне верить, что он не станет спрашивать, лишь бы не получить нежелательного ответа. Да, вот такой он трус. Привык слышать только то, что ему приятно, и предпочтет удобную ложь непривлекательной правде.
Причина тому — отчасти его желание обладать мной, причем такой, какой он меня впервые увидел: девственницей в наряде невесты. И еще — его стремление возразить всем, кто остерегал его от устроенной мной ловушки. Но самая главная причина кроется в том, что он ненавидел моего любимого Артура и завидовал ему, и хочет меня именно потому, что я принадлежала Артуру, и — прости меня, Господи! — хочет, чтобы я говорила ему, что он может то, что не по силам было Артуру. Даже теперь, когда мой возлюбленный супруг лежит под плитой Ворчестерского собора, взбалмошный мальчик, которому досталась его корона, по-прежнему жаждет над ним главенствовать. Величайшая моя ложь не в том, что я убедила Гарри в своей девственности. Величайшая моя ложь в другом: я говорю ему, что он лучше и мужественнее, чем был его брат.
На рассвете, пока он спит, я беру перочинный нож, делаю себе надрез на ступне, где Гарри не заметит болячку, и мажу кровью простыню, на которой мы лежали, как раз так, чтобы удовлетворить миледи бабушку короля или другую не в меру недоверчивую особу, которой вздумается устроить осмотр. Конечно, вывешивать королевские простыни на всеобщее обозрение никто не будет, но я знаю, что любопытство одолевает всех, так что пусть лучше у моих служанок будет повод сказать, что все они видели пятно и что я несколько недомогаю. Утром я веду себя так, как полагается новобрачной. Говорю, что устала, не встаю до обеда, улыбаюсь с глазами, опущенными долу, словно открыла для себя какую-то приятную тайну, хожу слегка скованно и даже целую неделю отказываюсь охотиться верхом. Короче говоря, делаю все, чтобы показать, что только что утратила девственность. Выглядит это убедительно. Все верят — в общем-то, еще и потому, что никто не хочет верить во что-то другое.
Порез на ноге долго не заживает, давая о себе знать всякий раз, как я надеваю новые башмаки, те, что с большими пряжками в бриллиантах. Для меня это напоминание о той лжи, которую я сказала ради Артура, но, даже когда болячка заживет, я все равно о ней не забуду до конца моих дней. Я даже рада той боли, которую чувствую, когда сую правую ногу в башмак. Она пустяк, вздор по сравнению с болью, которая пронзает мне душу всякий раз, когда я улыбаюсь мальчику-королю и именую его, с восторженным трепетом в голосе, «супруг».
Лето 1509 года
Гарри проснулся ночью и лежал так тихо, что Каталина проснулась тоже.
— Милорд?
— Спи-спи, — сказал он. — Еще темно.
Она соскользнула с постели, мелькая нежным розовым телом в разрезах ночной рубашки, от углей в камине зажгла тонкую свечку, а от той — обычную свечу.
— Не угодно ли эля? Или вина?
— Вина, пожалуй. И ты со мной выпей.
Она вставила свечу в серебряный подсвечник, налила вина и вернулась в постель, держа по бокалу в каждой руке. Понять по его лицу, что происходит, не удавалось, но она подавила свое раздражение. Почему, что бы там ни было, нужно просыпаться среди ночи, интересоваться, что его беспокоит, выказывать свою заботу. С Артуром она в секунду знала, в чем дело, что ему нужно, о чем он думает. Но Гарри! — расстроить его может все, что угодно: песня, сон, записка, брошенная из толпы. Его вырастили так, что он привык делиться своими мыслями, слушаться указаний. Ему необходимо окружение друзей и льстецов, он обожает обмен мнениями. Каталине приходится быть для него всем сразу.
— Я думаю о войне, — сказал он.
— В самом деле?
— Король Людовик надеется от нее уклониться, но мы все-таки навяжем ему войну. Говорят, он мечтает о мире, но я этого не потерплю. Я король Англии, победившей при Азенкуре. Придется ему понять, что со мной нужно считаться!
Каталина кивнула. Ее отец передал ей четкие указания всячески поддерживать воинственность Гарри, если речь зайдет о Франции. В своем письме, написанном в самых теплых выражениях, Фердинанд предлагал своей «дражайшей дочери» способствовать войне между Англией и Францией, причем начинать боевые действия следовало не на северных берегах, где обычно высаживались английские войска, а на границе между Францией и Испанией. По мнению испанского короля, англичанам следует вторгнуться в Аквитанию, жители которой с радостью избавятся от французов и поддержат своих освободителей, подняв восстание. Испания окажет англичанам всяческую поддержку. Кампания будет легкой и славной.
— Утром я намерен заказать себе новые доспехи, — заявил Гарри. — И не облегченные, для турнира, а тяжелые, боевые.
Она вовремя прикусила язык, чтобы не сказать: не стоит начинать войну, когда в стране столько дел. Не говоря уж о том, что как только английская армия отплывет во Францию, шотландцы наверняка этим воспользуются и пересекут северные пределы, невзирая на то что шотландская королева — англичанка. А состояние налоговой системы в стране! Эта система — почва для корысти и несправедливости и непременно должна быть реформирована. Необходимо открыть школы, основать институт королевских советников, построить новые крепости, создать флот для защиты берегов. Все это пункты плана, разработанного Артуром, чтобы Англия стала воистину великой страной, и выполнить этот план гораздо важнее, чем удовлетворить мальчишескую воинственность Гарри!
— Я решил, что, когда уйду на войну, страна останется на мою бабушку, — сказал Гарри. — Я сделаю ее регентшей. Она знает, что нужно делать.
Каталина помолчала, собираясь с мыслями.
— Это верно, — сказала она наконец. — Однако подумай, бедняжка уже немолода. Она столько сделала в своей жизни! Ты не боишься, что ноша окажется ей не по силам?
Гарри улыбнулся:
— Только не ей! Миледи бабушка всегда у руля! Ведет королевские счета, знает, где что лежит. Не думаю, что ей что-либо в тягость, если оно удерживает нас, Тюдоров, у власти.
— Тоже верно, — кивнула Каталина и тихонько ступила на тонкий лед мальчишеской независимости. — И посмотри только, как отлично она правила тобой! Не спускала с тебя глаз! Да что там, не думаю, что она выпустила тебя из узды и сейчас. Когда ты был мальчиком, помнишь, она не дозволяла тебе участвовать в турнирах, не разрешала играть в азартные игры, не подпускала к тебе друзей. Всю себя посвятила твоей безопасности и твоему благополучию. Словно ты не принц, а принцесса! — И рассмеялась. — Да-да, словно ты принцесса, а не полный сил юноша! Так послушай, не пора ли ей отдохнуть, а тебе — получить свободу?
По его глазам было видно, что стрела попала в цель.
— А потом, — улыбнулась Каталина, — если ты предоставишь ей власть, она наверняка заявит в Совете, что тебе не следует покидать страну, что война для тебя слишком опасна!
— Ну уж нет! Не пустить меня на войну она не посмеет! — вскинулся он. — Я — король!
— Как скажешь, любовь моя. Однако, на мой взгляд, она вполне может не дать тебе денег, если война пойдет неудачно. Если она и Тайный совет усомнятся в правильности твоих действий… Да им только и надо, что сидеть сложа руки и не поднимать налоги на содержание армии. И может случиться, что ты столкнешься с предательством дома — из любви, заметь, из самых лучших намерений, — и военными действиями за рубежом. Столкнешься с тем, что старики попытаются помешать тебе делать то, что ты считаешь верным. Собственно, так они всегда и делают.
— Никогда в жизни она не причинит мне вреда! — возмутился Гарри.
— Нарочно — конечно нет! — согласилась с ним Каталина. — Она всегда будет думать, что служит твоим интересам. Просто…
— Что?
— Просто она всегда будет думать, что разбирается в твоих делах лучше, чем ты. Для нее ты навсегда останешься маленьким мальчиком.
Он вспыхнул.
— Для нее ты всегда будешь вторым сыном, тем, кто после Артура. Не настоящим наследником. Видишь ли, старые люди не меняют своих мнений, они не в силах понять, что мир меняется. Да и в самом деле, как она может доверять твоему суждению, если всю твою жизнь она тобой управляла?
— Я не допущу, чтобы меня ограничивали! — заявил он.
— Твое время пришло, — подпела ему Каталина.
— Знаешь, что я сделаю? Я сделаю регентшей тебя! Ты будешь править страной, пока я в отлучке! Я больше никому не поверю. Мы с тобой будем править вместе. Ты как думаешь, справишься?
— Справлюсь, — улыбнулась она. — Я рождена королевой. Воюй спокойно, я сохраню для тебя страну.
— Вот и отлично, — вздохнул он. — Ведь твоя мать была отличным командиром, верно? Поддерживала своего супруга. Я часто слышал, что он возглавлял армию и воевал, а она собирала деньги и вербовала солдат.
— Так и было, — кивнула она, удивленная тем, что ему это интересно. — Да, она всегда была с ним рядом. Участвовала в военных советах, разрабатывала кампании, следила, чтобы у короля были силы в резерве, даже закладывала свои драгоценности, чтобы заплатить солдатам. А иногда и участвовала в атаках, скакала на боевом коне в сверкающих доспехах.
— Расскажи мне о ней, — жадно сказал он, удобней устраиваясь на подушках. — Расскажи об Испании и о себе — какой ты была маленькой? И что такое эта ваша Альгамбра? Расскажи!
Это было до того похоже на то, как было с Артуром, что у Каталины мурашки пошли по коже.
— Знаешь, это было так давно! Я все уже позабыла! — улыбаясь ему в лицо, сказала она. — И рассказать нечего!
— Ну же! Расскажи мне историю!
— Прости, милый. Я уже так давно в Англии, что Испания стерлась из памяти…
Утром он, полный сил, предвкушая новые доспехи и войну, разбудил ее поцелуями и второпях насладился ею. Полусонная Каталина обнимала его, легко прощая ему его мальчишеский эгоизм, а потом с улыбкой смотрела, как он выпрыгивает из постели и стучит кулаком в дверь, торопя охрану.
— Я сегодня проедусь верхом перед мессой, — сказал он ей, уходя к себе. — День чудесный! Поедешь со мной?
— Мы увидимся в церкви, — посулила она ему. — А после можешь позавтракать со мной, если хочешь.
— Да, давай позавтракаем, — решил он. — А потом поедем охотиться, ладно? Слишком хорошая погода, чтобы не прогулять собак. Поедешь со мной?
— Поеду, — пообещала она, с удовольствием глядя, как он сияет. — И давай устроим пикник!
— Ты лучшая из жен! — воскликнул король. — Отличная мысль, пикник! Ты распорядишься, чтобы нас сопровождали музыканты? Устроим танцы! И возьми с собой дам, всех своих дам, чтобы все танцевали!
Тут он совсем было уже вышел, но она перехватила его на пороге:
— Гарри, можно я пошлю за леди Маргарет Пол? Она ведь нравится тебе, верно? Можно я включу ее в мой штат?
Он вернулся в комнату, обнял и поцеловал от души.
— Можешь брать всех, кого хочешь, в свое услужение. Всех и всегда. Конечно, пошли за ней. Она отличная женщина.
Каталина расцвела.
— За это, — сказала она, — я прикажу собрать целый оркестр музыкантов, целую труппу танцоров, и если для нас смогут отыскать хор сладкоголосых ангелов, то закажу и его! — И рассмеялась, такое счастье разлилось у него по лицу. В коридоре послышался топот караульных. — Удачи! Увидимся на мессе!
Я вышла за него ради Артура, ради матушки, ради Бога, ради нашего дела и ради себя самой. Однако очень скоро я поняла, что люблю его. В самом деле, невозможно было не полюбить добродушного, веселого, кипящего энергией короля Генриха VIII, каким он был в первые годы своего правления…
С самого детства окруженный всеобщей добротой и восхищением, он не ждет от жизни ничего другого. Каждое утро просыпается веселый, как птица, в счастливом ожидании предстоящего дня. И поскольку он король, окруженный льстецами и подпевалами, день всегда оправдывает его ожидания. Когда Гарри беспокоят государственные дела или докучливые просители, он оглядывается вокруг, чтобы кто-то из приближенных снял с его плеч эту заботу. В первые недели его правления это делала миледи Бофор. Мало-помалу я потрудилась организовать дело так, чтобы бразды государственного правления он передал мне.
Со временем члены Тайного совета привыкли обращаться ко мне, чтобы узнать, что думает по тому или иному поводу король. Им легче подать королю законопроект или прошение, если я его предварительно подготовила. Придворные скоро поняли, что все, что заставляет короля разлучаться со мной, а также все, что угрожает союзу Англии с Испанией, заставляет меня хмурить брови, а Гарри не любит, когда я хмурюсь. Те, кто ищет у короля милости, помощи либо справедливости, быстро усвоили, что скорейший путь к положительному решению — предварительно наведаться в приемную королевы, а потом подождать, пока я подготовлю почву.
Напоминать, что обращаться с королем следует с величайшим тактом, никому не приходится. Все знают, что идти с просьбами к нему следует так, словно никакой предварительной подготовки не проводилось. Все понимают, что самомнение молодого короля не должно быть поколеблено ни в коей мере. Все сделали правильные выводы из ошибок миледи бабушки короля, которая обнаружила, что ее мягко, но неотвратимо оттесняют на обочину придворной жизни, поскольку она имела неосторожность давать королю советы, наставлять его, принимать решения, не испросив у него разрешения, и даже, было дело, прилюдно его отчитать. Гарри — король до того беспечный, что отдаст ключи от королевства всякому, кому доверяет. Задача моя состоит в том, чтобы отныне он доверял только мне.
Читать бесплатно другие книги:
