Вечная принцесса Грегори Филиппа

Апрель 1503 года

Годовщину со дня смерти Артура Каталина провела в посте и молитве. На рассвете в часовне Дарэмского дворца отец Джеральдини отслужил заупокойную мессу и удалился, а Каталина долго еще не поднималась с колен. Шевеля губами в беззвучной молитве, она искала утешения у Бога, пыталась перебороть горе, которое ничуть не притупилось со временем. Потом она долго бродила по безлюдной часовне, рассеянно разглядывая изображения библейских сцен, покрывающих стены, изысканную резьбу, украшающую алтарь и спинки деревянных скамей, — и все это с печальной думой, что образ Артура мало-помалу стирается из ее памяти. Иногда по утрам, пробуждаясь, она пыталась увидеть его лицо, крепко сжимала веки и не видела ничего — или, хуже того, перед глазами вставал какой-то приблизительный, грубый набросок, слабое подобие, а не живой человек. Тогда она быстро садилась в постели и обхватывала колени, крепко-крепко прижимая их к животу. Почему-то это помогало бороться с горем.

Однако, бывало, днем, на людях, когда она беседовала с придворными, или шила, или гуляла вдоль реки, кто-то из тех, кто был рядом, ронял какое-то словцо или взгляд ее останавливался на солнечной дорожке, дробящейся на речной волне, — и Артур вдруг вставал перед глазами, живой, как никогда. Тогда она замирала на мгновение, замолкала, впитывая любимый образ, а потом продолжала разговор или прогулку с чувством, что день удался. Кожей вспоминалось прикосновение его пальцев, на внутренней стороне ее век хранился, понемногу стираясь, отпечаток его лица, поворот головы, жест руки… Ах, вся она принадлежит ему, душой и телом, до смерти. Не до его смерти, как обернулось, нет, до ее. Но и после того, как покинет этот мир и она, не разорвется нить, связавшая их в земной жизни.

«Ты ведь знаешь, мне пути Твои неисповедимы, — говорю я, глядя на статую распятого Христа с окровавленными ладонями, которая осеняет собой алтарь. — Отчего Ты не дашь мне знак? Не подскажешь, что я должна сделать?»

Я жду, но ответа нет. Отчего же, думаю я, Господь, который так внятно разговаривал с матушкой в ее снах, отчего Он молчит со мной? Отчего Он покинул меня, когда я более всего в Нем нуждаюсь?

Я возвращаюсь к вышитой подушке для преклонения колен, которая лежит перед алтарем, однако не преклоняю колени, нет, я переворачиваю ее на другую сторону и сажусь так, словно я дома и готова к беседе. Однако никто не заговаривает со мной. Даже мой Бог.

«Я знаю, Ты хочешь, чтобы я стала королевой, — раздумчиво говорю я, словно Он может ответить, да еще тем же рассудительным тоном, каким говорю я. — Я знаю, что моя матушка тоже этого хочет. Я знаю, что мой милый…» — и запинаюсь, не в силах произнести имя Артура, даже спустя год, даже в пустой часовне, даже обращаясь к Богу.

Все еще боюсь, что не удержусь и заплачу, и тогда уж точно соскользну в пучину отчаяния и безумия. За моим самообладанием кроется страсть, глубокая, как мельничный пруд, сдерживаемый плотиной. Я не смею выпустить наружу ни капли. Иначе меня захлестнет поток, и поток этот будет неудержим.

«Я знаю, и он желал, чтобы я стала королевой. На смертном одре он взял с меня слово, что для этого я сделаю невозможное. Ты, кто все видит, Ты видел это. Твоим именем я поклялась ему стать королевой. Но как, как мне это сделать? Если это Твоя воля и воля моего… да, Ты знаешь кого… Если это Твоя воля и воля моей матушки… Господи, что же мне сделать?! Я уже все перепробовала! Теперь Ты, Ты должен показать мне путь!»

Уже год я донимаю Господа этой просьбой. Между тем переговоры относительно уплаты второй доли приданого и моей вдовьей доли все тянутся, и конца им не видно. От матушки внятных указаний нет, так что я пришла к выводу, что она ведет ту же игру, что и я. Об отце нечего и говорить, у него явно какая-то многоходовая тактическая задумка. Вот если б они подсказали мне, как я могу им подыграть! Их скрытность наводит меня на мысль, что я служу здесь наживкой, пока английский король не рассудит, как рассудили мы с Артуром, что лучшее решение — отдать меня за принца Гарри.

Беда в том, что месяц за месяцем принц набирает вес при дворе: он стал выгодным вложением капитала. Французский король может предложить ему одну из своих дочек, наготове сотни принцесс на выданье по всей Европе, даже у императора Священной Римской империи имеется незамужняя дочь, принцесса Маргарита, которая тоже вполне подойдет. Нет, пора брать быка за рога, и прямо сейчас, в апреле, когда заканчивается мой траур. Королю торопиться некуда, его наследник молод, принцу всего одиннадцать. Но мне-то уже семнадцать! Мне пора замуж. Пора вернуть себе титул принцессы Уэльской.

При этом их католические величества короли Кастилии и Арагона требуют всего сразу: возврата приданого, возвращения дочери и полной выплаты вдовьей доли за неопределенный период! В сумме это составляет столько, что король Генрих просто вынужден искать какой-то иной выход. А родители с переговорами не торопятся, тянут, то есть дают знать, что не ждут ни меня, ни денег, и надеются, что король Англии это понимает.

Однако они его недооценивают. Ему такие намеки ни к чему. Он и сам видит, что позиция у него сильнее: он владеет и половиной приданого, и мной.

Он не дурак, нет. Он правильно трактует спокойную и неторопливую манеру, с которой держится новый эмиссар, присланный матушкой, дон Гутиере Гомес де Фуэнсалида, расценивая такое поведение как еще один признак того, что мои родители намерены оставить меня в его руках, в Англии. Не нужно быть Макиавелли, чтобы понять, что родители рассчитывают снова выдать меня за английского принца! Точно так же, когда овдовела моя сестра Исабель, ее сызнова послали в Португалию, чтобы выдать за дядю ее покойного супруга. Такое случается — но только тогда, когда все с этим согласны. А в Англии, где король новичок на троне и полон амбиций, чтобы это сбылось, с нашей стороны потребуется приложить куда больше усилий.

В своих письмах матушка призывает меня к терпению. Пишет, что у нее есть план, для воплощения которого в жизнь потребно время, а между тем мне следует вести себя умно и стараться, не дай бог, не обидеть ни короля, ни его достойную матушку.

«Я принцесса Уэльская, — отвечаю я ей. — Принцесса Уэльская, будущая королева Англии. Ты сама вырастила меня так, чтобы я в полной мере осознавала значение этих титулов. Разве я могу уронить свое имя?»

«Терпение, — снова пишет она на потертом, захватанном многими руками листке, которому потребовались недели, чтобы дойти до меня со сломанной печатью — кто угодно мог прочитать, что в нем. — Я согласна, тебе быть королевой. Такова твоя судьба, Господня воля и мое желание. Будь терпелива».

«Сколько еще мне терпеть? — спрашиваю я Господа, стоя на коленях в часовне в годовщину смерти Артура. — Если такова Твоя воля, отчего Ты не исполнишь ее сразу? А если это не так, отчего Ты не забрал меня вместе с Артуром? Если Ты слышишь меня сейчас, отчего мне так одиноко?»

Тем же днем, к вечеру, дворецкий объявил, что к принцессе гостья.

— Леди Маргарет Пол! — выкликнул он от двери.

Отложив Библию, принцесса повернула бледное лицо, чтобы встретиться взглядом с подругой, улыбающейся ей с порога.

— Дорогая моя!

— Ваше высочество! — низко присела леди Пол, а Каталина, кинувшись к ней через всю комнату, подняла ее из поклона и заключила в объятия.

— Не плачьте. Не плачьте, ваше высочество, а то я тоже не выдержу…

— Не буду, не буду, обещаю вам! — пробормотала Каталина и повернулась к придворным: — Оставьте нас.

Те неохотно вышли.

Леди Маргарет оглядела не слишком уютную комнату:

— Что такое?

Каталина развела руками и криво улыбнулась:

— Наверно, я плохая хозяйка. И донья Эльвира мне не помощник. Да и, по правде сказать, у меня денег — только что дает король, а их не много.

— Я этого и боялась, — кивнула леди Маргарет.

Каталина усадила ее у огня и сама заняла свой стул.

— Я думала, вы в Ладлоу…

— Так и было. Поскольку ни король, ни принц в Уэльс ни ногой, все дела пали на моего мужа. Вы бы поглядели на мой маленький двор! Я словно снова стала принцессой.

Каталина улыбнулась:

— Наверное, очень величественной?

— Чрезвычайно. И все по-валлийски. И все с песнями.

— Представляю себе!

— Мы приехали на похороны королевы, упокой Господь ее душу, и муж сказал, я могу вас навестить. Весь этот день о вас думаю.

— Я была в часовне, — невпопад сказала принцесса. — Не верится, что прошел год.

— Верно, — кивнула леди Маргарет, думая про себя, как Каталина повзрослела — гораздо больше, чем на год. Простодушную девичью прелесть горе превратило в красоту, но во взгляде читается опыт разочарований. — Как вы себя чувствуете?

Каталина скорчила гримаску:

— Слава Богу. А как вы? Как дети?

— Благодарение Господу, все здоровы, — улыбнулась гостья. — Расскажите же о себе. Что, король дал знать, какие у него планы? — осторожно спросила она. — Что вы? Поедете домой, в Испанию? Или останетесь здесь?

Каталина придвинулась поближе:

— Разговоров много — о приданом, о моем возвращении. Но пока что дело ни с места. Ничего не решено. Король держит и меня, и мое приданое, а мои родители, похоже, не возражают.

— Шли слухи, что они обдумывают, не обручить ли вас с принцем Гарри, — озабоченно произнесла леди Маргарет.

— На мой взгляд, — сухо сказала Каталина, — такой выход напрашивается сам собой. Но король вроде бы так не считает. Как вы думаете, способен ли он проглядеть очевидный выход из положения?

— Нет, не способен, — покачала головой леди Маргарет, у которой вся жизнь пошла кувырком из-за того, что королю достало проницательности не проглядеть тот очевидный факт, что ее семья угрожает трону.

— Значит, остается предположить, что он уже думал об этом и теперь выжидает, чтобы посмотреть, не подвернется ли что-то получше, — со вздохом произнесла Каталина. — Тяжкое это дело — ждать…

— Но теперь, когда год траура позади, несомненно, его величество что-то предпримет, — с надеждой сказала леди Пол.

— Несомненно, — эхом отозвалась Каталина.

После нескольких недель строгого траура, предписанного при потере супруги, король Генрих вернулся во дворец Уайтхолл, и Каталину пригласили отужинать при дворе. Посадили ее рядом с принцессой Марией. Юный Гарри, принц Уэльский, с флангов был надежно прикрыт отцом и бабушкой. Нет, этому принцу не грозила поездка верхом в Ладлоу по зимним дорогам! Миледи матушка короля постановила, что единственный наследник престола будет жить под ее крылом, в тепле и удобстве. Глаз с него не спускать! Ему даже запретили занятия спортом — все его игры, борьбу и скачки с копьем наперевес, хотя именно это, азарт и опасность, он любил больше всего на свете. Нет, заявила бабушка, Гарри слишком важен для государства, чтобы им рисковать.

Он улыбнулся Каталине, а она ответила ему взглядом, в который вложила теплоту и дружелюбие. Но обменяться хотя бы словом не было никакой возможности, она прочно пригвождена к своему концу стола, а над Гарри нависала его бабка, которая перекладывала ему лучшие куски со своей тарелки и широким плечом загораживала от дам.

Но вот его бабка отвернулась на минутку — дать указание слуге, и тут же Гарри бросил на нее взгляд. Она улыбнулась в ответ и скромно потупила глаза, а когда подняла снова, оказалось, что Гарри все еще на нее смотрит, и он вспыхнул, застигнутый врасплох. «Совсем еще дитя, — пронеслось в голове Каталины, что не помешало ей искоса ему улыбнуться. — Одиннадцать лет! Сплошное бахвальство и ребячество. И почему этот пухлый мальчик здесь, а мой Артур…» — И тут же закусила губу.

Сравнивать братьев означало желать мальчику смерти, а этого она, не дай бог, не хотела. Более того, не стоило думать об Артуре на людях, рискуя расплакаться, это тоже было совсем ни к чему.

Умная женщина сумеет управлять мальчиком, думала она. При таком короле можно стать великой королевой. Первые десять лет он будет совсем несмышленыш, а потом так привыкнет советоваться и подчиняться, что позволит своей жене править страной, как ей вздумается. Кроме того, может статься, что Артур был прав — и малыш ленив. Тогда можно занять его играми, охотой, спортом и прочими развлечениями, чтобы не лез в государственные дела, предоставив их королеве.

— Нет, у меня девочка! — донесся до нее обрывок разговора с другого конца стола. Каталина подняла глаза и поняла, что реплика принадлежит леди Элизабет Болейн, которая недавно разрешилась от бремени. — Мы надеялись на сына, конечно, но в этот раз не вышло. Я назвала ее Анной.

Улыбкой и кивком Каталина выразила свои поздравления и вернулась к мыслям о Гарри. Она хорошо помнила слова Артура, что мальчик мнит себя влюбленным в нее. Отлично. Если ему ни в чем не отказывают, возможно, позволят и самому выбрать себе невесту. Они привыкли его баловать, может, пойдут навстречу, и если он заявит, что хочет жениться на Каталине…

Вот он снова вспыхнул под ее взором, даже уши порозовели. Удерживая его взгляд, она чуть приоткрыла губы, словно шепча какое-то слово, а потом, точно рассчитав момент, отвела глаза и подумала: «Глупый мальчик!»

Завершив трапезу, король поднялся из-за стола, и все присутствующие, склонив головы, последовали своему господину.

— Благодарю вас, мои соратники в бою и друзья в дни мира, что пришли приветствовать меня, — сказал король Генрих. — Однако теперь я желаю побыть с семьей.

Кивнув принцу Гарри и принцессам, он предложил матери руку, и королевская семья проследовала в личные покои.

— Отчего ты не остался подольше? — укорила матушка короля, когда они устроились перед очагом и паж принес им вина. — Не слишком это любезно — уходить так сразу. Я сказала дворецкому, что ты не торопишься, и пригласила певцов.

— Я устал, — коротко сказал он и посмотрел туда, где бок о бок сидели принцесса Мария и Каталина. У младшей из двух, Марии, были припухшие, покрасневшие глаза — смерть матери ударила ее очень жестоко. Каталина, как всегда, держалась как ни в чем не бывало. Удивительно, сколько у нее самообладания. Даже кончина королевы Елизаветы, единственного ее настоящего друга при дворе, не выбила испанку из колеи.

— Завтра надо отправить ее в Дарэм-хаус, — заметила мать, проследив направление его взгляда. — Нечего ей делать при дворе. Она не заслужила места при дворе — не родила нам наследника и не заплатила за это место своим приданым.

— Ты не находишь, что она настоящая? — сказал он. — Настоящая принцесса!

— Настоящая чума, — парировала леди Бофор.

— Ты к ней сурова!

— Мы живем в суровом мире, — просто ответила она. — Я всего лишь справедлива. Почему мы не пошлем ее домой?

— Она что, совсем тебе не нравится?

Такой вопрос удивил матушку короля.

— А что в ней, скажи на милость, такого распрекрасного?

— Ее мужество, ее достоинство. Она красива, конечно, но сверх того еще и обаятельна. Образованна, грациозна. В иных обстоятельствах, думаю, могла бы быть весела. И надо признать, горе и разочарование она переносит как настоящая королева.

— Ну и что? — холодно сказала его мать. — Была принцессой Уэльской, но теперь, когда нашего мальчика нет, она нам не нужна, при всем ее обаянии.

Подняв глаза, Каталина заметила, что они на нее смотрят, сдержанно улыбнулась и наклонила голову. Король Генрих встал с места, отошел к оконному проему и поманил ее пальцем. Она не вскочила сразу, как вскочила бы всякая женщина при дворе, а подняла бровь, словно раздумывая, стоит ли ему подчиняться, и только потом грациозно, неторопливо поднялась и направилась к королю.

«Господи, как же она желанна, — думал тот. — И всего лишь семнадцать лет. Полностью в моей власти, а идет, словно английская королева».

— Смею думать, ты будешь скучать по покойной королеве, — без обиняков начал он по-французски, когда она подошла.

— Да, государь, — был ее ответ. — Всей душой разделяю вашу скорбь. Не сомневаюсь, мои родители хотели бы, чтобы я передала вам их соболезнования.

Он кивнул, не отрывая глаз от ее лица.

— У нас с тобой общее горе, — заметил он. — Ты потеряла своего спутника жизни, я — своего.

Она вся подобралась.

— В самом деле, — ровно сказала она. — Так и есть.

Любопытно, подумал он, пытается ли она угадать значение этих слов. Но милое личико принцессы было безмятежно и непроницаемо.

— Признайся мне, в чем секрет твоего смирения?

— О, я вовсе не считаю себя смиренной.

— Вот как? — удивился король.

— Да. Просто я верю, что Господь знает, что правильно для каждого из нас, и что Его воля исполняется неизменно.

— Даже когда пути Его скрыты, а нам, грешникам, приходится блуждать во тьме?

— Я знаю свое предназначение, — спокойно сказала она. — Бог так милосерден, что открыл мне мою судьбу.

— Согласись, таких, как ты, мало, — сказал он, надеясь, что она улыбнется.

— Я знаю, — ответила она без тени улыбки, и король понял, что истовая ее серьезность в этом вопросе — не маска. — На мне благословение Божье.

— И какое же такое великое будущее тебе уготовано? — с сарказмом спросил он.

— В том, чтобы исполнять Божью волю и воплощать Его царство на нашей земле, — складно ответила Каталина.

Я уверенно толкую королю, что приобщена к воле Бога, однако на деле Господь ничего мне не говорит. Со дня смерти Артура моя убежденность в том, что на мне благословение Божье, сильно ослабла. Можно ли считать себя одаренной милостью Божьей, утратив то единственное, что делало мою жизнь полной? Однако мы живем среди верующих. Мне приходится говорить, что я под особой защитой Бога. Я должна создавать иллюзию уверенности в своей судьбе, ведь я — дочь Изабеллы Испанской.

И все-таки я чувствую себя все более одинокой. От полного отчаяния меня удерживает только обещание, которое я дала Артуру, и тоненькая золотая нить моей твердой решимости его выполнить.

Из соображений приличия король Генрих не приближался к Каталине весь месяц, пока носил строгий траур, когда же срок траура истек, он тут же навестил ее в Дарэм-хаусе. Визит был официальный, о нем предупредили заранее, так что слуги и придворные вырядились во все самое лучшее, однако бедственное состояние износившихся за полтора года занавесей и ковров от короля Генриха не укрылось, и он про себя улыбнулся. Если она так разумна, как он о ней думает, то будет рада выбраться из этого неловкого и унизительного положения. Верно он сделал, что урезал ее во всем, усложнил ей существование. Пора ей понять, что она зависит от него целиком и полностью и что родители ей ничем не помогут.

Герольд распахнул двери и возгласил:

— Его величество король Англии Генрих Седьмой…

Отмахнувшись от прочих титулов, король вошел в приемную залу своей невестки.

Она была в темном платье с синими вставками в разрезах рукавов и богато вышитым корсажем, а капюшон, покрывавший голову, тоже синий, но потемней, подчеркивал янтарь ее волос и лазурит глаз. При виде такой красоты король не смог сдержать довольной улыбки.

— Ваше величество! — любезно сказала она, поднимаясь из глубокого придворного поклона. — Какая честь!

Он силой заставил себя оторвать взгляд от белой, как сливки, шеи, от поднятого к нему чистого, гладкого лица. Свою жизнь он прожил с красивой женщиной, но она была одного возраста с ним, а теперь перед Генрихом стояла девушка, по летам годящаяся ему в дочки, в благоуханном цвету юности, с крепкой и полной грудью. Созрела для брака, ей-богу, созрела. Готова, готова в постель. Но тут он себя окоротил. Это уж совсем распутство — смотреть такими глазами на юную жену покойного сына!

— Не угодно ли выпить чего-нибудь освежающего? — с улыбкой, спрятанной в глубине глаз, осведомилась хозяйка.

«Будь она постарше и умудренней, — подумал король, — я бы решил, что она со мной заигрывает, водит на крючке искусно, как опытный рыболов лосося».

— Благодарю. От стакана вина не откажусь.

И тут она его подловила.

— Увы, но боюсь, я угодить вашему величеству не смогу, — гладко сказала она. — Винные подвалы пусты, а покупать вино мне не по карману.

Он и глазом не моргнул, не показал, что понял, как ловко она подвела его к разговору о своих финансовых затруднениях.

— Это не дело. Что ж, велю прислать несколько бочонков.

— Выпьете стакан эля? Мы варим свой, домашний, и очень дешево.

— С удовольствием, — согласился король, прикусив губу, чтобы не улыбнуться.

По части самообладания она превзошла все его восторги. Год вдовства закалил ее. Одна, в чужой земле, она не сломалась, как случилось бы при таких обстоятельствах со многими, нет, она стала зрелой, умной, стала сильнее.

— Здорова ли миледи ваша матушка, государь? И принцесса Мария? — осведомилась Каталина так светски, словно принимала его в Золотой палате Альгамбры.

— Благодарение Богу, обе здоровы. Вы, судя по вашему виду, тоже?

Каталина с улыбкой склонила голову.

— О вашем здоровье, государь, я не спрашиваю. Внешне вы совсем не меняетесь.

— Разве?

— По крайней мере, с тех пор, как мы познакомились, — сказала она. — С тех пор как мы высадились в Англии и были на пути в Лондон, а вы выехали нам навстречу.

Большого труда стоило Каталине не думать при этих словах об Артуре, как он страдал в тот вечер от бесцеремонности своего отца, как вполголоса пытался ее ободрить, как поглядывал на нее исподтишка…

Улыбаясь, она продолжила:

— Я была так удивлена тогда вашим появлением, сир, так вас боялась!

Он рассмеялся, решив, что она вспоминает их первую встречу, вспоминает, какой он впервые ее увидел, девственницу, торопливо вскочившую с постели, в белой рубашке и синем плаще, с волосами, заплетенными в закинутую за спину косу, а сам вспомнил, как подумал тогда, что ворвался к ней как насильник, что в нее самое он может войти так же, как вошел в ее опочивальню.

Чтобы скрыть свои мысли, он повернулся к стулу, уселся и жестом пригласил ее сделать то же самое. Дуэнья, все та же, отметил он с неодобрением, испанка с кислым лицом, стояла в углу комнаты с двумя другими дамами.

Каталина сидела, улыбаясь, совершенно уверенная в себе; белые ручки покойно лежат на коленях, спина прямая — юная женщина, знающая, что способна пленять. Глядя на нее, король помолчал. Уж конечно, она не может не понимать, что делает с ним, когда напоминает о первой встрече? И все-таки трудно ожидать от дочери Изабеллы Кастильской и собственной вдовой невестки, чтобы она сознательно его искушала…

Вошел слуга с двумя чарками эля, сначала поднес королю, потом Каталине. Та, едва пригубив, поставила свою на поднос.

— Что, по-прежнему не любишь эль? — спросил король и сам удивился, как интимно прозвучал этот невинный вопрос. Господи, да что это в самом деле, неужто он не может спросить невестку, какой напиток она предпочитает!

— Я пью его, только когда совсем уж мучает жажда, — ответила она. — Но мне не нравится вкус, который после него остается во рту. — И подняла руку ко рту. Как зачарованный, следил король за тем, как пальчиком она легко коснулась кончика языка. Каталина сделала гримаску: — Наверно, я никогда его не полюблю.

— Что же вы пьете в Испании? — с усилием выговорил король, не отрывая глаз от ее мягкого рта, заблестевшего, когда она облизнулась.

— Воду, — сказала она. — Мавры провели в Альгамбру чистую воду с гор. И еще фруктовые соки, разумеется, летом у нас много чудесных фруктов. Еще можно делать фруктовый лед, шербеты… Да, и конечно вино…

— Если этим летом поедешь со мной по стране, мы можем посетить те места, где есть чистые родники, — предложил он и сам себе поразился. Ну не глупость — сулить ей в угощение воду! Он ведет себя как мальчишка! И все-таки упрямо продолжил: — Мы сможем охотиться, поедем в Гемпшир и еще дальше, в Нью-Форест. Помнишь те места? Где мы встретились?

— Я бы очень хотела, — любезно ответила Каталина. — Если, конечно, я еще буду здесь.

— Еще здесь? — переспросил он, совсем забыв, что она, собственно, заложница и к лету должна уехать домой. — Сомневаюсь, что мы с твоим отцом договоримся к этому сроку.

— Отчего же переговоры так затянулись? — спросила она с самым невинным видом. — Разве мы не можем прийти к какому-то соглашению… как бывает между друзьями? Раз уж случилось так, что трудно договориться о деньгах, наверняка есть какой-то иной путь?

Это было так близко к тому, о чем он думал, что король в замешательстве не смог усидеть на месте. Каталина поднялась тоже. Ее макушка, прикрытая нарядным капюшоном, доходила ему до плеча. Какая она маленькая, придется наклоняться, чтобы поцеловать, да и в постели надо быть поосторожней, подумал он и почувствовал, как загорелось лицо.

— Поди-ка сюда, — севшим голосом произнес он и повел Каталину в амбразуру окна — тут никто их не услышит. — Я много думал, как бы получше все устроить ко взаимному удовольствию, и пришел к выводу, что самое разумное для тебя — это остаться здесь. Я со своей стороны хотел бы, чтобы ты осталась.

Она не подняла на него глаз. Если бы подняла, он мог бы понять, о чем она думает. Но нет, опустив голову, она произнесла так тихо, что он едва расслышал:

— Да, конечно, если мои родители не возражают…

Он почувствовал, что попался. Невозможно продолжать, пока она стоит, наклонив голову так, что он видит только округлость щеки и загнутые, светлые ресницы, и нельзя дать ход назад, раз она прямо спросила его, нет ли другого способа разрешить конфликт между ним и ее родителями.

— Я, наверно, кажусь тебе стариком, — ринулся он напролом.

Она сверкнула на него синим взором и снова потупилась:

— Совсем нет.

— По возрасту я гожусь тебе в отцы, — сказал он, надеясь, что она возразит.

Она снова подняла на него глаза:

— Я об этом никогда не думала.

Генрих помолчал, загнанный в тупик этой тоненькой девушкой, которая то, кажется, упоительно поощряет, то вдруг делается совершенно незаинтересованной.

— А что бы тебе самой хотелось? — спросил он.

Наконец-то она подняла голову и улыбнулась ему, но улыбкой, в которой не было теплоты.

— Того же, что и вам. Более всего мне хотелось бы угождать вам, ваше величество.

Что ему нужно? Что он делает? Я думала, он предлагает мне Гарри, и почти что сказала «да», когда он спросил, не кажется ли он мне старым, как мой отец. Конечно, он старый, он старше моего отца, вот почему я никогда не думаю о нем как об отце, скорее, он годится мне в деды. Мой батюшка — красавец и дамский угодник, смелый солдат, герой. А этот король сражался только в одной битве да еще подавил несколько жалких бунтов, поднятых беднотой, недовольной его правлением. В общем, он совсем не похож на моего батюшку, и я сказала чистую правду, что не думала о нем в этом смысле.

Однако, услышав это, он взглянул на меня так, словно я сказала что-то чрезвычайно важное. А потом он спросил меня, что бы мне хотелось. Ну, не могла ж я сказать ему прямо в лицо: мол, хочу, чтобы он забыл, что я была замужем за его старшим сыном, и выдал меня замуж за младшего. Поэтому я ответила так, как полагается по этикету: что буду счастлива ему подчиняться. Уж тут-то все верно, не подкопаешься. Однако он ждал не такого ответа. И я ничуть не продвинулась к своей цели и к тому же не знаю, что ему нужно. Как повернуть разговор себе на пользу, я понятия не имею.

В Уайтхолл король Генрих возвращался возбужденным, с бьющимся сердцем. Его мучило разочарование, терзала расчетливость. Если он убедит испанских королей в необходимости этого брака, можно будет потребовать выплаты остатка ее весьма значительного приданого, освободиться от притязаний на вдовью долю Каталины, укрепить союз с Испанией, причем в тот самый момент, когда формируются новые альянсы с Шотландией и Францией, а также, с такой-то молодой женой, родить нового сына и наследника. Испанская принцесса на троне Англии, одна дочь — на шотландском престоле, другая — на французском… Таким образом, в пределах христианского мира удастся добиться мира для Англии на несколько десятков лет! У них будут общие наследники. Это гарантия безопасности. Более того, со временем сыны Англии смогут унаследовать французское, шотландское, испанское королевства… Англия проложит себе путь в благоденствие и величие.

Оставить за собой Каталину в высшей степени разумно. Впрочем, политические преимущества этого брака он обдумывал для того, чтобы не тревожить душу воспоминанием о ее нежной шее и изгибистой талии. Какая получится экономия, если не отдавать ей вдовью долю, не посылать корабль, а может, и несколько кораблей, чтобы отправить ее домой. И все равно перед глазами стояло, как она тронула пальчиком нижнюю губку, говоря, что ей не нравится вкус, который остается во рту после эля… а потом облизнулась, показав краешек языка… Тут король даже застонал вслух, так что грум, который придерживал коня, чтобы он спешился, встрепенулся и спросил:

— Государь?

— Вздор, избыток желчи, — буркнул король.

Похоже, высоковата цена, которую придется заплатить, вот что его так донимает, решил он, вышагивая к себе и не глядя на угодливо шарахающихся в стороны придворных. Надо помнить, что она почти ребенок, почти что дочка ему, невестка. Прислушайся он к здравому смыслу, который так всегда помогал ему в жизни, посулил бы выплатить ее вдовью долю, отослал бы к родителям и тянул с выплатой, пока они не выдадут ее снова за какого-нибудь олуха королевских кровей. В итоге остался бы при своих…

Однако при мысли, что она станет женой другого, резко остановился и ухватился рукой за дубовую стенную панель, чтобы не упасть.

— Ваше величество! — подлетел его личный слуга. — Вы здоровы?

— Да желчь это, желчь, — отмахнулся он. — Съел что-то.

— Не послать ли за лекарем, государь?

— Нет, — отрезал он. — А вот лучше велите-ка послать пару бочонков лучшего вина вдовствующей принцессе. У нее шаром покати в подвале, а я, когда навещаю ее, хочу пить вино, а не эль.

— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился придворный и отправился выполнять приказ.

Генрих выпрямился и пошел дальше. В его покоях, как всегда, оказалось полно народу: просители, придворные, друзья, искатели привилегий. Да, когда он был просто Генрих Тюдор и бежал в Бретань, у него не было стольких приверженцев, кисло подумал король.

— Где моя матушка?

— У себя, ваше величество.

— Пойду-ка я ее навещу. Предупредите ее.

Он дал ей несколько минут приготовиться и направился в ее покои. После смерти невестки она перебралась в апартаменты, которые по традиции занимала королева. Заказала новые гобелены, новую мебель, так что теперь ее комнаты были обставлены лучше, чем когда-либо раньше.

— Я без доклада, — сказал король стражнику и без церемоний открыл дверь.

Леди Маргарита сидела у окна за столом, по которому были разложены счета, проверяла, во что обходится содержание королевского двора. Она была хорошей хозяйкой: впустую тратилось очень мало, излишеств не дозволялось, и тех слуг, которые полагали, что при королевском дворе можно поживиться, ожидало разочарование.