Советник на зиму. Роман Яковлев Сергей

Глава четвертая.

Визит в башню

Утром их разбудил настойчивый стук. За дверью слышались громкие голоса, один из которых Несговоров сразу узнал.

– Отворяйте, жилец! – кричал завхоз колледжа Аршак Манвелович Бабулян.

Первая мысль была: вероятно, обнаружили труп Асмолевского и теперь ведут дознание. Одновременно родилась другая, более утешительная версия: по всему колледжу ищут отравляющие вещества.

Второпях Несговоров натянул только брюки и повернул ключ.

С завхозом вошли двое. Один – необычайно громоздкий молодой человек с большим животом, в обуви никак не меньше сорок шестого размера. Несмотря на его медвежью комплекцию, на нем ладно сидел дорогой свободно сшитый костюм с иголочки. Другой был немолод, потрепан жизнью, в заношенном пиджачке и перекрученном засаленном галстуке.

– Муссолини решил эту проблему быстро, – продолжал досказывать своим спутникам Аршак Манвелович, не обращая внимания на открывшего им дверь Несговорова. – Приходят, допустим, к одному торгашу, спрашивают: знаешь такого-то? Ну, к примеру, дона Альфонсо? (Там рэкетиров донами прозывают.) Тот, понятно, боится выдавать. Не знаю, отвечает. Бац его! К другому: знаешь дона Альфонсо? Нет. Бац! К третьему, и так далее. Обходят одного за другим, пока не заставят очередного признаться: знаю, обирает он меня! И тогда уж идут с уликами к дону Альфонсо и берут его под белы рученьки…

– Бац – это как: по морде или мочили? – с любопытством спросил толстяк.

– Ну, это… В общем, посылали к праотцам.

– Круто!

– А ты что, был там? – вдруг истошно заорал потрепанный господин.

– Чего-чего?..

– Жил, говорю, при Муссолини? Нет! А зачем брешешь?

Довольный своей выходкой, он вразвалочку двинулся к окну, бесцеремонно пихнув ногой мольберт. Толстяк начал осматриваться, приметил в углу Дашино ведро, вопросительно глянул с высоты своего роста на низенького Аршака Манвеловича. Тот молча развел руками и воздел очи к небу. Даша испуганно выглядывала из-за занавески, завернувшись по самый подбородок в одеяло.

Потрепанный господин успел тем временем осмотреть раму, ткнуть кулаком в стену и попрыгать на полу.

– Видите? – сказал он толстяку. – Половицы ходят!

После чего заинтересовался и картиной, поддел прокуренным ногтем свежую краску. Понюхал, сморщился, брезгливо обтер палец о холст и зачем-то снова колупнул, окончательно прикончив лозу, чья будущность так волновала Несговорова.

– Вы, наверное, образованный человек? – налетел он, наконец, на жильца, словно впервые его заметив.

Растерянный, все еще без рубахи, озябший, – Несговоров столбом стоял посреди комнаты и ничего не понимал.

– Читать-писать умеет! – шутливо ответил за него Аршак Манвелович, подмигивая Несговорову из-за спины толстяка.

– Как же вы, образованный человек, можете жить в таких, извините меня, скотских условиях? Ходить, извините меня, под себя?.. – продолжал потрепанный господин. Похоже, внезапность и натиск были его излюбленными приемами. – К тому же вы не один. Все прелести вашей жизни делит юная особа. Неужели перед ней-то не стыдно? Нет, я тебя как мужик мужика спрашиваю: не стыдно, а?.. Будем выселять! – заключил он, поворачиваясь к толстяку.

– Чердак ни к черту не годится, – флегматично подтвердил тот. – Аварийное состояние.

– Все видим, все знаем, – со вздохом сказал Аршак Манвелович. – А что поделаешь? Вадим Несговоров, можно сказать, наша гордость, талант, все академии прошел. Смотрите, как малюет! Телега-то будто живая катится. Честно, Вадим батькович, такой красивой телеги я у тебя еще не видывал!.. Ну негде ему больше жить, негде.

– Вздрючить тебя мало за это! – заорал потрепанный господин. – А если я сюда пожарников приведу?

– Художник в такой комнатухе… – сказал толстяк с сомнением. – Как-то несолидно.

– Вот-вот! – подхватил потрепанный господин. – Если он академик, как ты говоришь, ему тем более нужна приличная квартира. Не знаю, кем приходится твоему академику эта юная леди, кхе-кхе, но в ее нежном возрасте неплохо бы иметь и мягкую постельку, и теплый душик, и спаленку отдельную!

– Нам и так хорошо! – недоверчиво возразила с постели Даша.

– А мы милая, сделаем между вашими спальнями потайную дверцу! Когда захочешь, войдешь и все такое. Или академик сам к тебе ночью придет!

– Что он такое говорит? – Несговоров очнулся. – Аршак Манвелович, кто эти люди? Зачем вы привели их в нашу комнату?

– Какая же это комната? – уклончиво ответил завхоз. – Так, нежилое помещение чердачного типа. Мы вас и селить-то тут не имели права… – Прикрывшись ладонью, шепнул: – Сам Негробов пожаловал. А это, – указал глазами на потрепанного господина, – Кудакин, ихний юрисконсульт. – Смышленый армянин сам был явно озадачен и что-то про себя лихорадочно просчитывал.

Негробов заскучал и широко звнул. А Кудакин не унимался:

– Мы хотим, голова ты садовая, хоть и академик, чтобы вы жили по-людски! Вот здесь разместятся две ваши спальни. Просторные, светлые, с мансардными окнами. Знаешь, что такое мансардные окна? Самый шик! Лежишь, а над тобой облака плывут. При каждой спальне – джакузи, туалет, биде. Юной леди придется по вкусу. Шведская сантехника. А? Этажом ниже пойдут холл, гостиная, столовая, кухня, сауна…

– Никакой сауны! – решительно прервал Негробов.

– Вот, Николай Николаевич против. Хочет построить одну на всех в подвале. А я обычно так говорю: общая баня – все равно что общая баба. Иной раз, может, и неплохо ее в компании… Под водочку с пивком… Но без своей-то отдельной тоже не проживешь. Согласен, академик? Кхе-кхе-кхе-кхе… – Кудакин зашелся в хриплом кашле и полез в карман за куревом.

– Ниже этажом у меня студенты, – на всякий случай напомнил Аршак Манвелович. – Друг на друге спят, по трое на одной койке.

– Во как! – восхитился Кудакин, пуская дым в лицо Несговорову. – Мы студентами много куролесили, но такого что-то не припомню. Короче, академик: через какой-нибудь год…

– Через два, – лениво бросил Негробов.

– Вот пессимист! Ладно, через полтора года вы будете иметь удовольствие жить в новой элитной квартире. Ну, как перспектива? Нравится? О! Вижу, у дамы уже горят глазки…

Дашу волновало совсем другое. Болтовню кривляки Кудакина она оценила не по годам трезво. Но ей со сна приспичило, она зажималась и с нетерпеньем ждала, когда уйдут непрошеные гости.

– Думаете, у него хватит на вашу элитную? – Аршак Манвелович выразительно шелестел в воздухе пальцами.

Кудакин бросил на холст пронзительный взгляд, плюнул на пол и растер ногой.

– Хоть бы девок рисовал, что ли, – с досадой пробурчал он. – Академик…

Негробов фыркнул:

– Как там было при Муссолини?.. «Нэт человэка – нэт проблэмы!»

– Зима все-таки, – промямлил Аршак Манвелович. – Если бы город помог…

– Город?! – взвился Кудакин. – Ты хоть газеты читай иногда! Вот, я как раз захватил… Слушай: «Последним распоряжением губернатора отменено постановление городского совета номер такой-то…» Это как раз по жилью… Так… «Перед горожанином поставлен жесткий выбор. Кто до сих пор надеется на бесплатное жилье, тот окажется, фигурально выражаясь, на свалке истории. А фактически – на городской свалке, куда стекаются отбросы общества. Другая возможность – покупать жилье по коммерческим ценам. В городе разворачивается программа строительства элитных квартир. Конечно, они будут не дешевыми. Но квартиры такого уровня, такого класса просто не могут стоить дешево!» Подпись: «Асмолевский, личный секретарь губернатора». Так-то!

– Значит, говорите, закрывают нас? – раздумчиво промолвил Аршак Манвелович. – А ну как вернется директор, поужинает с губернатором – и дело назад раскрутится?

– Не вернется, – уверенно сказал Негробов. – Нечего ему тут больше делать. Все с собой увез.

Помолчали.

– И кто же я теперь, по-вашему? Начальник подвала? – спросил Аршак Манвелович удрученно.

– А мы тебе о чем толкуем? – сказал Негробов.

– С какой стороны, как говорится, фортуна подол задерет! – задиристо вставил Кудакин. – Так-то, Муссолини.

– Понятливые завхозы на дороге не валяются, – подвел итог Негробов, направившись к двери.

За ним и Кудакин с Бабуляном.

Тут Несговоров вспомнил о справке, которую надо было взять у завхоза для Дашиного устройства, и кинулся следом.

Выслушав на пороге сбивчивую просьбу, Аршак Манвелович окинул Несговорова долгим взором с поволокой.

– Занятный ты парень, – сказал он. – Ладно, дам тебе один совет. Беги в башню и пробивайся на прием к самому Кудряшову. Только к нему! Заготовь бумагу. Сейчас он любую бумагу подпишет, его дни сочтены.

– Он что… тоже при смерти? – ошарашенно спросил Несговоров, вспомнив почему-то про Асмолевского.

– Его скоро скинут, дурья ты башка, и он это знает. Да просьбу с умом составь!

– Значит, сразу просить о том, чтобы Дашу приняли в школу?..

– Проси, умоляй, ползай на коленях, чтоб тебе дали другой чердак вместо этого или хоть землянку какую! – прорычал озверевший от его тупости Аршак Манвелович и громко хлопнул дверью.

Под веселое журчанье за занавесочкой Несговоров начал сочинять прошение. Скоро к нему присоединилась Даша. С ней дело пошло куда бойчей; как ни странно, в этом жанре Даша чувствовала себя увереннее дяди и подсказывала самые звонкие формулировки – в школе она была отличницей по русскому. Не забыли упомянуть про Дашину мечту стать актрисой и про несговоровское незаконченное полотно, которому, быть может, суждено перевернуть сознание соотечественников, настроить их на совестливые размышления, терпеливый труд, уважение к родной земле, вселить в людей уверенность в грядущем дне…

В подвале Щупатый, чертыхаясь, освобождал от старой мебели проход к своей лавчонке. Заметив на лестнице Несговорова, нарочно громко возопил:

– Кто придумал сгрудить этот хлам возле моего магазина? Кудряшовцы вонючие! Вздохнуть не дают.

– Никто не хотел тебе навредить, просто не нашлось другого места, – откликнулся сверху Несговоров.

Щупатый сделал вид, что только что его увидел.

– Ты куда, не в башню ли собрался?

– Как ты узнал? В башню, – честно ответил Несговоров.

– Иди, иди, доноси. Недолго вам праздновать осталось!..

Трамвай был забит людьми с мешками, коробками, ведрами, огромными сумками – все рваное или грязное, плохо увязанное, дурно пахнущее, с торчащими лохмотьями. По улице подслеповатые старики и старухи волочили за собой тяжело нагруженные тележки, то и дело наезжая на Несговорова колесами. Только на площади он вспомнил: базарный четверг! В обычные дни возле обклеенного пестрыми объявлениями дощатого забора, тянувшегося от театра до самой прокуратуры, торговали семечками и водкой три-четыре бабы в ватниках да пара смуглолицых черноусых молодцов с увядшими цветами и замерзшими фруктами. Эти как-то ладили со стражами порядка; всех прочих гнали постовые. Но в четверг ограничения снимались, и на площадь стекалось поутру чуть не полгорода. Кто шел продавать, кто – делать покупки. На ящиках – подобных тем, из каких Несговоров соорудил себе постель – выкладывали пиво и газировку, сигареты, вяленую рыбу с запашком, кости с обрезками мяса, огромного размера бюстгальтеры и трусы, вязаные носки, пляжные туфли, свиные головы с копытами для холодца и прочее; а подальше, за «чистыми» рядами, каждый желающий выставлял прямо на снегу то, что находил дома или просто снимал с себя: линялые кальсоны, туфли с оторванной подошвой, крышку от унитаза, пожелтевшее блюдо с трещиной, бывшие в употреблении пеленки, моток ржавой проволоки, учебник по морскому праву, дверцу от холодильника, пару ржавых петель… Продавали отслужившее срок, дотлевающее, последнее. Дрались за лучшие торговые места, новичков оттесняли к обочине.

Несговоров с трудом пробился сквозь рыночную толпу к башне. Фасадную часть здания, обращенную к театру, занимали кабинеты советников и другие служебные помещения, а в пристроенном с тыла жилом корпусе размещались роскошные, по слухам, квартиры городских начальников. От площади просторный двор жилого корпуса был отделен высокой чугунной оградой с воротами и теплой будкой для охраны. Простым смертным вход туда был заказан. Когда-то тщательно охранялся и служебный подъезд: каждого приблизившегося к башне изучали крепкие парни в штатском, уверенно занимавшие позиции по всему фасаду. С тех пор, как центр власти переместился в старинный особняк губернской администрации, строгую охрану сняли. Теперь на широких ступенях кемарили нищие да бродячие псы, а у самых дверей околачивались какие-то темные личности.

Двое таких преградили Несговорову путь, едва он ступил на крыльцо.

– Запись на прием кончилась, – с сожалением известил его юнец в кожаной тужурке, с посиневшим от холода носом.

– Подожди, сейчас уточним, – остановил напарника другой, постарше, с мягким пушком на подбородке. Он вытащил блокнот и полистал, выдерживая паузу. – Поздравляю вас, одно место еще осталось! – с дежурной улыбкой обратился он к Несговорову.

– Одно место – где? – неласково спросил Несговоров.

– А вы куда идете?

Несговоров поколебался и все же решил ответить. Кто знает, какие у этих юнцов полномочия?

– Мне к Кудряшову. Немедленно!

Кожаный присвистнул и вопросительно посмотрел на небритого. Тот поскреб щеку.

– Это очень сложно, – вымолвил он. – Самая высокая ставка. Вы потянете? Плюс двести процентов за срочность.

– Давайте перенесем на завтра! – услужливо предложил кожаный. – Доплата составит всего сто процентов, большой выигрыш.

– О каких суммах идет речь? – сумрачно спросил Несговоров.

Молодые люди оживились.

– Кудряшов – это очень, очень дорого, – сказал небритый. – К нему практически никто не попадает…

– Зачем ты вводишь клиента в заблуждение? – возмутился кожаный. – Только вчера мы провели к нему двоих! Другое дело, что им пришлось…

– То-то и оно. Я всегда говорю клиентам суровую правду.

– Но для того и существует тариф ВИП!

– Вы, наверное, не очень хорошо знаете, что такое тариф ВИП, – любезно взялся разъяснять Несговорову старший. – Это значит, что в особо сложных случаях мы берем с клиента аванс, принимая все риски на себя.

– Я бы даже не стал пока брать за срочность, – предположил младший.

– Согласен! – решил его напарник. – Если уж вам сегодня повезло, то пусть везет во всем. Просто вы нам очень симпатичны. С вас двести долларов.

При этих словах оба внимательно посмотрели на Несговорова. Оценив реакцию, младший торопливо поправил старшего:

– Ты забыл о предпраздничной скидке! Реально клиент заплатит только четверть суммы.

– Половину! – возразил старший.

– Нет, четверть! В День благодарения фирма предоставляет двойную скидку!

Выходившие из башни люди огибали их подальше и прибавляли шаг. Несговоров молча двинулся по направлению к двери.

– Ты забыл о скидке для местных жителей! – спохватился теперь уже небритый, вцепившись Несговорову в рукав. – Еще пятьдесят процентов! С вас всего двадцать пять долларов!

Что-то было в лице Несговорова такое, отчего его все-таки отпустили. Младший, правда, кричал вдогонку:

– А за информацию? Информация тоже денег стоит!..

Миновав три тяжелые двери на тугих пружинах, Несговоров очутился в длинной сумеречной прихожей с низким потолком. Вдоль голых стен на бетонном полу теснились люди всех возрастов и званий. Из мужчин многие были одеты лучше Несговорова, иные даже богато, в меха, но лица у всех были такими, словно они неделями не умывались. Брезгливые подстелили под себя газеты. Практичные восседали или полулежали на принесенных из дому одеялах, кое-кто имел и подушку. Старики и старухи валялись пластом в полуобморочном состоянии, иные казались уже мертвыми. Рядом с некоторыми на бумажных лоскутах или тряпочках лежали съестные припасы. Между взрослыми бродили и ползали чумазые дети. С разных сторон доносились негромкие разговоры, причитания, всхлипы. Иногда этот ровный усыпляющий гул взрывался резким звуком: кричал припадочный или орал младенец, потерявший грудь. Но случайные всполохи довольно быстро затухали, и в мрачном накопителе вновь воцарялась атмосфера угнетенного ожидания.

В дальнем конце Несговоров разглядел некое подобие сцены. На ней возле высокой белой двери, украшенной позолоченной резьбой, восседал на стуле грузный человек в камуфляже. Другой блюститель порядка, одетый в такие же защитно-пестрые ватник и брюки, с комковатым, глубоко изъеденным оспой лицом, с тяжелой резиновой дубиной в руке прохаживался из конца в конец накопителя и носком сапога подправлял лежачих:

– Уберите ноги! Ноги подберите, освободите проход!..

К нему-то и обратился Несговоров:

– Подскажите, пожалуйста, как мне пройти к Кудряшову?

Стражник окинул Несговорова тяжелым взором и молча продолжил обход. Две – три ближние головы лениво оторвались от пола, чтобы вглядеться в новоприбывшего.

– Батюшка, дай на пропитание! – запричитала бабка в слипшейся от грязи шубейке, с кровоточащим синяком на круглом личике. В нос Несговорову ударила резкая вонь. Следом за бабкой в разных концах зала поднялись и приблизились к нему еще несколько человек, все с разбитыми и опухшими, черными от грязи лицами.

– Подай батюшка ради Христа Господа нашего матери его Богородицы заступницы милосердной… – жалобно канючила бабка, суетливо крестясь.

– На, миленькая, на. Будем друг другу помогать, – вдруг пробулькал знакомый Несговорову хриплый голос, и из-за его спины протянулась к нищенке темная старушечья рука с монеткой.

Несговоров угадал по голосу вчерашнюю театралку. К нему вернулся безотчетный страх. Не желая быть узнанным, он на всякий случай прикрыл лицо рукой. Но в этот момент всем стало не до него. Быстрая, как схватка насекомых, сценка отвлекла общее внимание. Когда нищенка подхватила из руки театралки монету и попыталась тихо шмыгнуть на свое место, дорогу ей преградил коренастый горбун с железным костылем. Маленькая головка нищенки, шпокнув под ударом, отскочила от костыля как мячик. Поднялся гвалт, кто-то кинулся на защиту нищенки, нашлись сторонники и у горбуна. Рябой стражник, оживившись, размахивал дубиной и тупо лупил ею направо и налево. Другой, сидевший на сцене у двери, оторвался от стула и командовал, указывая сверху рукой:

– Вот этому, этому всыпь! Чтоб надолго запомнил! Совсем обнаглели. Не понимают, куда пришли.

Свара утихла так же быстро, как началась. Расставшаяся с монетой нищенка отползла к стене, тихонечко скуля. Горбун как сквозь землю провалился. Рябой для порядка поискал его глазами и снова пошел по рядам. Люди пугливо перешептывались, толкуя друг другу происшествие.

– А тебе чего? – грубо спросил Несговорова старший стражник, успевший занять сидячее положение.

– Я к Кудряшову, с заявлением.

– Не положено.

– Это срочно. Я от Аршака Манвеловича!

Несговоров понимал, конечно, что стражник знать не знает об Аршаке Манвеловиче, но так уж сказалось.

По накопителю пробежал ропот. Послышались вначале слабые, а затем все более требовательные протесты:

– Что, опять свояк?

– Не пропускайте без очереди!

– Хватит принимать блатных!

– Огласите список!..

Возмущенные люди плотной кучкой обступили сцену, где Несговоров препирался со стражником. Потасовка нищих успела растревожить сонную толпу, и теперь многие по-настоящему завелись.

– Эй, вы! – крикнул Несговорову высокий седой старик. – Мой номер тысяча семнадцатый, он написан на моей руке, и я клянусь памятью покойной жены, что раньше меня вы туда не попадете! – И в подтверждение клятвы поднял трясущуюся правую руку, на которой действительно темнел чернильный номер.

– Вы напрасно тратите слова, такие не понимают интеллигентного обращения, – громко упрекнул старика кучерявый коротышка в светлой замшевой курточке. – Сейчас я ему объясню. Ты, мразь, слезай оттуда по-быстрому, если не хочешь торчать в сортире вниз головой, дерьмо собачье!

– Стрелять таких надо! – добавила какая-то женщина.

Стражник нехотя встал и поднял руку:

– Успокойтесь! Без очереди в эту дверь никто не войдет. Расходитесь по местам.

– Пусть сначала блатной слезет! – потребовали из толпы.

– Идите вниз, – сказал стражник Несговорову.

– Сколько человек сегодня прошло? – поинтересовался Несговоров.

– Сегодня приема нет. Идите вниз, здесь стоять не положено.

– Все на завтра?

– Завтра тоже не будет.

– Запись идет на второй квартал будущего года, – вполне миролюбиво подсказал успевший остыть коротышка. – Прежде чем лезть, ты бы спросил! Твой номер будет тысяча сто сорок первый. Назови фамилию!

– И вы все ждете здесь второго квартала? – растерянно спросил Несговоров.

– Вот дурачина! Никто ничего не ждет. Просто два раза в день люди приходят отмечаться, сверяем список. Такой порядок. Кто не явился, того вычеркиваем. У нас с этим строго! Ну, некоторые боятся пропустить, являются пораньше, кто-то и ночевать остается… Что, включать тебя, или будешь ваньку валять?

– Но Аршак Манвелович сказал, что мое заявление надо подписать как можно скорее! – промолвил окончательно расстроенный Несговоров. – Потому что дни Кудряшова сочтены!..

Люди притихли. Начавшие было расходиться снова столпились у сцены.

– Что там у тебя? – тревожно крикнул стражник через весь зал рябому напарнику. Тот вел переговоры с кем-то у входных дверей. С улицы хотели войти, рябой не пускал. – Что за день, с утра нервы мотают! – Он надавил толстым пальцем красную кнопку на стене.

Спустя минуту лязгнули запоры, и величественная дверь приотворилась. Через узкую щель стражник что-то тихо докладывал неведомому начальству. Тем временем усилился шум у входа. Рябого потеснили, в зал внесли дымящийся серебристый котел. Все повернули туда головы, и стражник, воспользовавшись этим, взмахом руки подозвал Несговорова. Дверь раскрылась пошире, его втолкнули внутрь. Несговорову показалось, что в последнюю долю секунды краем глаза он увидел в полутьме накопителя возле котла силуэт Маранты, но массивная дверь захлопнулась так же быстро, как и открылась, и он уже стоял в ярко освещенном, застланном красной ковровой дорожкой коридоре лицом к лицу с господином солидной и строгой наружности.

«Заместитель? Помощник? – пытался вычислить Несговоров. – Или референт, один из многих?..»

Господин молча провел его по коридору в небольшой кабинет, предложил стул и коротко сказал:

– Давайте ваше заявление.

Несговоров обтер ладонью лицо, пытаясь собраться с мыслями. Каким-то чудом ему удалось-таки попасть на прием, и теперь все зависит от того, как он сумеет распорядиться своим везением…

– Дело очень важное, – осторожно сказал он. – Мне бы хотелось изложить его непосредственно главе города…

– Дни которого сочтены? – язвительно уточнил господин. – И поэтому, вероятно, он должен не глядя подмахнуть вашу бумажку?

– Я этого не говорил, – пробормотал Несговоров, краснея.

– Но подумали.

Некоторое время господин, вооружившись толстым отлично заточенным красным карандашом, изучал заявление. Затем принялся что-то энергично в нем подчеркивать (Несговорову очень хотелось узнать, что, но привстать с места он не решался). Затем сказал с иронией, не поднимая глаз от бумаги:

– Художник? Что-то не припомню такого художника. Шишкина знаю, Саврасова, а вот Несговорова – не знаю. Вы действительно так верите в свою избранность, что считаете власть прямо-таки обязанной немедленно, вне очереди выписать вам ордер на новый чердак?

– Но ведь чердака… Э-э… Хотя бы чердака… Заслуживает каждый живущий?

– Бросьте демагогию. Когда-то нам всем хотелось в это верить.

Несговоров продолжал мучиться догадками. С одной стороны, едва ли это мог быть сам городской голова. С другой, уверенные и в чем-то даже крамольные высказывания господина свидетельствовали о том, что он занимает весьма и весьма высокое положение.

– Ответьте мне, если вы художник, – задумчиво произнес господин, отложив наконец карандаш и откинувшись на спинку кресла. – Предположим, вы узнали, что у вас в запасе… Ну, не часы, не дни, а пара месяцев. Целых два месяца работы. Последние два месяца. Какую бы картину вы написали?

Вопрос был жутковатый. Несговоров никогда бы не подумал, что башня прячет в своих недрах философов. Он сделал над собой усилие, чтобы ответить по существу.

– Наверное, я постарался бы закончить то, над чем работаю сейчас.

– Гм. – Господин неопределенно покрутил в воздухе пятерней. – Нечто в духе Нестерова? Молитва среди русских берез?

Несговоров внутренне содрогнулся. Этот человек, никогда не видевший его картины, владел ключом. По меньшей мере, одним из ключей. В нем определенно было что-то демоническое.

– И это даже после того, чему вы сегодня были свидетелем? – допытывался собеседник.

– А что я такое увидел, чего бы не знал раньше? – вопросом на вопрос ответил Несговоров. – Разве что двух юнцов, которые за доллары предлагают записать на прием к любому чиновнику.

– Любопытно, – сказал господин, снова беря карандаш и делая для себя пометку в перекидном календаре. – О таком я слышу впервые. Но это едва ли годится для масштабного полотна. Ну а сама очередь? Очередь в никуда и ни за чем, с чернильными номерками на ладонях? Разве не колоритное зрелище?..

– Мне не хотелось бы смешивать трагедию с глумлением, – запальчиво сказал Несговоров.

– Да бросьте вы! Будто не было эллинизма, барокко, романтических кошмаров… нынешнего постмодернизма, наконец, – с досадой возразил господин, выказывая незаурядную для чиновника эрудицию. – Все это вам должно быть гораздо лучше знакомо, чем мне. Искусство превращается в глумление в одном-единственном случае: когда за дело берется бездарь. Но тут уж не спасут ни благонравная задача, ни высокий штиль.

– Эта очередь… – Несговоров с волнением прервал возникшую было паузу, сам ужаснувшись новой догадке. – Ее не вы сотворили?

– Мне нравится ход вашей мысли, – сказал господин, грустно улыбаясь. – Но нет, увы. Не я. Она сама родилась. Обратите внимание, что те, кто просто живет, и те, кто числится в очереди, – разные люди. Эти множества почти не пересекаются. Одним из достижений уходящей, к сожалению, эпохи явилась профессия очередников, своего рода цех, точнее – целое сословие. Эти люди уже никогда не будут жить: смыслом их существования стало стоять в очередях. Очередь переходит по наследству детям и внукам. Вполне может статься, что какой-нибудь малыш получит место в детских яслях, на которое претендовал еще его прадедушка… Впрочем, нет, все-таки не получит, это было бы подрывом основ. Если разогнать очередь (а того хуже, если она разойдется сама) – повалится все. Будьте уверены, об этом догадываются многие, в том числе и действующий губернатор. На такую радикальную меру никто не пойдет, хотя, конечно, в мелочах подтачивать будут… Всегда ведь есть идеалисты-карбонарии вроде вас. Однако могу признаться: как и вы, я хотел бы просто закончить то, что когда-то начал. В какое бы дикое противоречие с реальностью, в какой бы беспросветный тупик это ни заводило. Тут мы с вами сходимся. Нас обоих обременяет личная ответственность за самих себя, сдерживает память о том, какими мы были раньше. Мы не захотим, даже если бы и умели, выпрыгивать из собственной кожи. А вот у того молодого человека, что сейчас при губернаторе… Забыл его фамилию. Да вы знаете, о ком я… У него таких проблем нет. Он далеко пойдет, и я не пожелал бы вам оказаться у него на пути.

Господин пристально поглядел Несговорову в глаза и вдруг улыбнулся своим мыслям.

– Вот так: я похитил ваш секрет, а теперь возвращаю его вам вместе со своим. Не судите, как сказано в писании, да не судимы будете. Если вам когда-нибудь доведется… А ведь доведется, вы тщеславны и властолюбивы, на беду вашу… Нет? А «перевернуть сознание соотечественников» (он цитировал лежащее перед ним заявление) некой живописной фантазией – что это?.. Так вот, если доведется побывать в роли пастыря, поруководить себе подобными, вы еще вспомните мои слова. Ну а сегодня ни у кого из нас нет иного выбора, кроме как доделывать начатое. Завтра мы могли бы начать что-то совсем другое, но то – завтра, его может и не быть…

Зазвонил телефон на столе. Господин снял трубку и некоторое время слушал, не говоря ни слова. А потом невозмутимо положил трубку на аппарат.

– Вот его уже и нет, этого завтра, – сказал он. – Сожалею. Я искренне хотел вам помочь. Конечно, мы сами, я имею в виду мое поколение, когда-то положили начало всему этому. Но в наше время играли самозабвенно, истово!.. А знаете, вполне вероятно, что и сейчас можно было бы спасти положение, если б нашелся хоть один ревностный участник процесса. Какой-нибудь художник! А? Вы так не думаете? Будь я художником – написал бы заново «Пир королей». Очень своевременная картина! Собака под столом – она ведь там единственный человек… Жаль, что все стоящие картины уже написаны. Ну да ведь и я не художник, а художник, наверное, придумает что-нибудь новенькое. Такое, что все другие разглядят лет этак через полсотни, не раньше… Сказать вам, что единственно меня утешает? Я доволен, что мне удалось заставить их сбиться в стаю. Когда все, такие вроде бы разные и самостоятельные, набрасываются на тебя как по команде – это поучительное зрелище. После они разбредутся по углам и будут виновато прятать глаза… М-да. Собачья тема как-то совсем некстати. Вернуть вам заявление? Впрочем, постойте…

Господин взял из дорогого письменного прибора ручку с тонким пером и в левом верхнем углу наискось начертал:

Эту просьбу обязательно удовлетворить.

Кудряшов

Подпись получилась красивой: размашистой и с кренделями.

Несговоров сразу прочел резолюцию и подпись, хотя листок и лежал перед ним вверх ногами. Сердце его подпрыгнуло. Рука сама дернулась за бумагой, одеревеневший язык пытался дать выход потоку неизъяснимой благодарности…

Но господин отчего-то медлил, придерживал заявление с резолюцией ладонью. Поднял глаза на трепещущего Несговорова, снова деликатно опустил взор.

– Нет, пора и честь знать, – вымолвил он наконец. – Сколько раз я проделывал это с такими как вы! Люди верили, искали у меня справедливости. Только я мог позволить себе роскошь быть хорошим. Вы заняли очередь? Какой у вас номер?.. Вот-вот. Ко мне попадал один из тысячи. Он всегда встречал понимание и поддержку. Но мои беспечные, нерадивые, злые подчиненные, в чьи обязанности входило выполнять мои распоряжения, все делали наоборот, а попасть ко мне во второй раз и пожаловаться на них, как вы понимаете, было невозможно… Зато у несчастных оставались обо мне прекрасные воспоминания. Вы первый, кого я не стану обманывать.

С такими словами господин взял заявление в руки и медленно, педантично порвал его на мелкие клочки. И вновь поднял на Несговорова глаза, в этот раз немного увлажненные. Похоже, ему было по-настоящему больно.

– Это мы с вами переживем… Должны пережить. Если еще когда-нибудь у вас появится соблазн поискать правду в очереди под номером таким-то, не забудьте, что вы уже побывали на приеме у первого лица и получили от него все, что оно может дать. А теперь идите, уже звонят к обеду!

Господин решительно поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Глава пятая.

Страницы: «« « 123456 » »»