«Спартак» – наше всё. Откровения кумира красно-белых Титов Егор

По сценарию, написанному руководством сборной, Ковтуну предстояло изобразить из себя простуженного. Юра в людных местах старательно кашлял и весьма правдоподобно хрипел. Каждый раз при виде такой душещипательной картины я тратил большие усилия на то, чтобы сдержать улыбку. Несмотря на трагичность положения, было очень смешно. У меня же, согласно тому же гениальному сценарию, «выплыла» микротравма ноги. Я вынужден был внаглую врать про внезапную боль. Чувствовал себя если не подлецом, то законченным дураком. Жуткое состояние! Уже за то, что я, человек, хронически не переваривающий лжи, из-за этого допинга стольких людей ввел в заблуждение, следовало бы навсегда занести чудо-троицу Чернышов-Катулин-Щукин в список личных врагов.

Еще раз повторюсь, футбольный мир – это деревня, где слухи разлетаются со скоростью света. А если что-то известно больше чем двоим, это становится достоянием всех. В общем, достаточно быстро весть распространилась. К чести сборников, никто из ребят не стал задавать нам никаких вопросов. Все сделали вид, что поверили в Юрину простуду и в мою травму. Тем не менее несколько дней мы с Ковтуном были как на вулкане. Мы расходовали последние запасы воли на то, чтобы продолжать играть отведенные нам роли. Внутри, конечно же, все клокотало. У меня было дикое, почти звериное желание разорвать виновных в клочья. Словно открылись глаза на все, что творилось с нами последнее время. Я посмотрел назад и ужаснулся. Ведь весь август спартаковцев страшно «колбасило». В теле не унималась необъяснимая дрожь, в каждом из нас сидело чувство агрессии, многие потеряли сон. Мы приезжали утром на базу, собирались у кого-нибудь в номере и начинали обсуждать наши метаморфозы: «Я заснул только на рассвете», «А я вообще не спал, километров десять по комнате намотал», «А мне морду набить кому-нибудь хотелось». Каждое утро все мы были похожи на работяг, которые всю ночь разгружали вагоны. В голове – сплошная муть. Моя жизнь была такой, будто бы я смотрел на нее через забрызганное стекло. Некоторые ребята уже начали терять ощущение реальности, засбоила психика. В матче с «Динамо», ставшем апогеем нашего бромантанового отравления, Макс Деменко откровенно посыпался. У него были глаза сумасшедшего. Когда его заменили, он, ничего не соображая, направился к динамовской скамейке, уверенный, что это скамейка спартаковская. Не исключено, что тот надлом, который вынудил Макса завязать с большим футболом, обусловлен именно бромантановой передозировкой.

Самое поразительное заключалось в том, что мы, десятки раз обсуждая наше состояние и выдвигая различные версии происходящего, ни разу не произнесли слова «допинг». Представляете, насколько была велика вера в то, что в «Спартаке» этой гадости быть не может?!

Когда мне объяснили, что бромантан, который обнаружили у нас с Юрой, лет десять назад использовался лыжниками и биатлонистами, тут же в центре моих подозрений оказался доктор Щукин. Я, когда он только появился у нас в команде, интересовался его послужным списком и запомнил, что лыжный этап в его карьере занимал основное место. Я быстро смекнул, что в одиночку Щукин такую махинацию с нами не провернул бы. Для этого ему должно было поступить распоряжение сверху. Поскольку Щукина привел Чернышов, то круг замкнулся очень быстро. Червиченко я, основываясь на уже сформировавшемся о нем мнении, сразу же из числа подозреваемых исключил. Какую функциональную нагрузку во всем этом нес Катулин, и тогда, и сейчас для меня тайна. Но он был главным врачом «Спартака» и, разумеется, оказаться в неведении не мог. Скорее всего, Артем просто не стал портить отношения с новым тренерским штабом и на определенные новшества закрыл глаза.

Но как бы там ни было, все это мои предположения. Правда мне не известна. Тешу себя надеждой, что когда-нибудь Сергей Юран, работавший тогда у Чернышева помощником, возьмет и расскажет, как все было. Он-то наверняка во всем для себя разобрался. К тому же он такой человек, что взорвать бомбу – это вполне в его характере.

* * *

Прилетев из Ирландии в Москву, мы с Ковтуном рванули в клубный офис. Нам совместно с президентом клуба Андреем Червиченко предстояло во всем хорошенько разобраться и ответить на традиционные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» Разговор был тяжелый. Червиченко первым делом уволил Чернышова. За Чернышовым удрал Щукин, а мы остались расхлебывать всю эту грязь и делать вид, что у нас все хорошо. Хуже всего было то, что никто не имел точных сведений о том, сколько этот бромантан выводится из организма.

В свой самый катастрофический в истории период «Спартак» вступил с брошенным на амбразуру Владимиром Федотовым. Полагаю, никогда такой разобранной команды Григорьич не встречал. То ли от чудовищных доз, то ли от того, что этот чертов бромантан не был подкреплен какими-то другими препаратами, у нас произошел обратный эффект. Мы все дружно стали похожи на вареных куриц. Тренироваться вообще были не способны. Сил хватало минут на пятнадцать. После этого ноги подкашивались, головы кружились, ни о каком футболе думать не получалось. Многие ребята были всерьез обеспокоены состоянием своего здоровья, потому что никто ничего утешительного не говорил. Григорьич в такой ситуации был зажат в узкие рамки. У него не было возможности для выстраивания хоть какого-то тренировочного процесса. К тому же он абсолютно не располагал никакими сведениями насчет того, кто окажется в его подчинении завтра, потому что на тот момент главная и единственная задача для каждого спартаковца заключалась в выведении гадости из своего организма.

Мы разбились на две группы по восемь-десять человек. Одна группа утром направлялась в Тарасовку, где, напоминая собой сборище узников Бухенвальда, изображала некое подобие беговой работы. Другая – ехала в космический центр на Волоколамке, где в течение трех-четырех часов подвергалась не очень-то приятным процедурам. Троих закутывали во что-то теплое, укладывали в барокамеры и в них якобы опускали под землю на глубину двадцати метров. Другие две тройки находились в других темных комнатах, где наши тела также подвергались воздействию специальной аппаратуры. Одна процедура длилась порядка шестидесяти-восьмидесяти минут, и мы использовали это время на сон. Многих по-прежнему по ночам мучила бессонница. Даже если у кого-то и получалось уснуть, он все равно весь день клевал носом. Вот и восполняли силенки. Вдобавок в спеццентре на Осташковском шоссе нашу кровь перегоняли через плазму и таким образом ее очищали. Я при этом в больших количествах ел арбузы, пил соки и морсы, для того чтобы вымывать из организма бромантановую нечисть.

Вечером группы менялись местами. Одни ехали чиститься, другие – бегать. Я всякий раз заходил к Федотову в его номер и ужасался тому, какой Григорьич испытывал стресс. Но надо отдать ему должное: свой стресс он прятал и перед командой всегда представал бодрым и веселым.

Кошмар нашего положения заключался в том, что нужно было еще и проводить официальные матчи. Во-первых, нам категорически были противопоказаны нагрузки – существовала высокая вероятность осложнения на какой-нибудь орган. Но мы, стискивая зубы и отгоняя мысли о возможных последствиях, выползали на поле и бились – спасали честь клуба. Некоторые потом испытывали проблемы со здоровьем. Но это еще были цветочки. Нам ведь предстояло выступать в Кубке УЕФА, а в международных матчах часто проверяют на допинг. В нашем случае это было смерти подобно. Причем речь шла не о карьере одного футболиста, а о целом клубе. Я считаю это чудом, счастливейшим стечением обстоятельств, что «Спартак» сумел уцелеть. О том, что с нами не все в порядке, поговаривали даже в Европе, и комиссия УЕФА имела полное право в любой момент приехать к нам с обследованием. В общем, нетрудно догадаться, каким был психологический фон накануне матча с датчанами. Полагаю, каждый тогда многое бы отдал, чтобы не попасть в заявку на ту игру. Тем не менее никто не стал прикрывать свой зад. Все осмысленно пошли на риск и единогласно решили: будем играть, а там уж как Бог рассудит.

Перед выходом на поле сидим, всех малость потрясывает, впечатление такое, что идем на войну. В раздевалке появляется Андрей Червиченко: «Пацаны, не тревожьтесь. Допинг-контроля не будет. Я все понимаю, как сыграете – так сыграете».

И мы, обескровленные, затравленные, показали чудеса характера и прибили соперника со счетом два-ноль. По всем раскладам нам безопаснее было вылететь из Кубка УЕФА, чем продолжать рисковать своей карьерой. Но мы не смалодушничали, и мне приятно осознавать, что я выступал в компании ребят, для которых в этой жизни существует что-то более важное, чем собственное благополучие.

Через неделю после того поединка клуб организовал секретную сдачу допинг-тестов, результаты которых стали для нас общим феерическим праздником. Помню, я ехал в тот день на машине домой и думал: «Какое это счастье, что все закончилось. Мы уцелели!»

Я так устроен, что плохое забываю очень быстро. Вот и та печальная история вскоре покрылась толстым слоем пыли в кладовой моей памяти. Жизнь вновь стала обретать присущий ей смысл. А тут и приглашение из сборной на стыковые матчи с Уэльсом подоспело. У меня была травма пальца, да и из-за допинговой эпопеи можно было подстраховаться, но я с радостью в сборную приехал. Там мы все прошли допинг-контроль, на основании которого было сказано: «С Титовым нет никаких проблем, разрешается использовать его в матчах за национальную команду».

Палец на ноге все еще болел. Ясно было, что в первом поединке с Уэльсом играть я не смогу, но меня все же включили в заявку. На всякий случай. И это еще одно звено в роковой цепи событий.

Тогда никто из нас не знал, что бромантан имеет свойство прятаться в клетках, но по мере возрастания нагрузки продукты его распада выбрасываются в кровь. А я же активно поработал на разминке, пропотел и фактически уже вновь был «заражен». Спасти меня в том положении мог только жребий. Из восемнадцати человек сдать анализ предстояло двоим. И по закону подлости выбор пал на меня.

Любопытно, что, обладая неплохой интуицией, я тогда даже не насторожился: был уверен, что у меня все хорошо. Сидя на скамейке запасных, я безумно замерз. Мне хотелось быстрее прийти в тепло, принять горячий душ и наконец-то согреться. В общем, я ускорил события. Сам того не подозревая, я сказал тогда нашему доктору Василькову пророческие слова: «Сергеич, пошли сейчас. Раньше сяду – раньше выйду». И вот мы направились по длинному коридору. Когда мы шли, у Сергеича раздался телефонный звонок. На проводе был Катулин: Артем что-то заподозрил и попросил Василькова внести в официальный реестр лекарств и препаратов, которые мне давались в сборной, некую «Амегу». Сергеич отказался. Поддайся он тогда – мог бы сам схватить дисквалификацию, и неизвестно, чем бы все обернулось для национальной дружины.

Я потом анализировал тот эпизод и пришел к выводу: Катулин догадывался, что бромантан может-таки вылезти, и заранее уточнил, в каком из разрешенных препаратов содержатся подобные продукты распада. Где же Артем со своими догадками был накануне матча? Позвони он тремя часами ранее да скажи о своих подозрениях – никто из руководства не стал бы рисковать и включать меня в заявку.

Полагаю, если судьба запускает механизм в виде негативных стечений обстоятельств, то только чудо может этот механизм остановить. Со мной никакого чуда не свершилось. Поначалу мне, конечно же, было любопытно, что там с результатами допинг-теста. Но все было тихо. Минул месяц, и я абсолютно успокоился. Когда уезжал в отпуск, еще раз сказал себе: как здорово, что «сериал ужасов» остался позади. Сейчас отдохну на славу, а с нового года черная полоса сменится белой.

Заблуждения порой бывают слишком опасными…

Глава 22

Как не наделать политических ошибок

Жизнь – сложная штука, порой она преподносит горькие сюрпризы. И как бы основательно ты себя ни готовил к встрече с неприятностями, они непременно придут в тот момент, когда ты этого меньше всего ожидаешь. Так случилось и со мной в истории с обнаружением в моей крови следов продуктов распада бромантана. Надо признать, я совершил массу ошибок. Спустя какое-то время после того, как меня дисквалифицировали, мне довелось пообщаться с очень авторитетными и грамотными людьми в вопросах допинга, и они в один голос сказали, что я все делал с точностью до наоборот.

Самый роковой промах я допустил в первый же день свалившегося на меня несчастья. Это был декабрь 2003 года, мы с четой Тихоновых нежились в солнечных лучах на отдыхе в Таиланде, и туда за двое суток до окончания тура дозвонился начальник «Спартака» Валерий Жиляев. Владимирович меня огорошил: «Тебя разыскивает Колосков, вот его номер – немедленно звони!» Президент РФС сообщил, что допинг-проба, которую взяли у меня после стыкового матча с Уэльсом, оказалась положительной. Я был уверен, что это какое-то недоразумение, да и Колосков был прекрасно осведомлен о том, что в сборной мне вынесли вердикт: «абсолютно чист». Вячеслав Иванович заверил, что все будет нормально, но для этого я под диктовку его помощника, вице-президента РФС Владимира Радионова, должен написать бумагу в УЕФА. Я тут же вышел на связь с Радионовым и дословно написал то, что он мне велел. В частности, в том тексте содержался мой отказ от пробы «В». У меня не было основания не доверять чиновникам из РФС. Они как-никак главные персоны нашего футбола, обладающие богатейшим опытом.

Затем мы бегали с Вероникой искали факс и переправляли документ в РФС. Так моя участь была предрешена. Отказавшись от пробы «В», я фактически признал себя виновным. Рано или поздно кто-то попадет в такое же положение, как и я. Хочу посоветовать взвешивать каждый свой шаг и в подобных ситуациях обязательно пользоваться услугами специализирующихся в данном вопросе юристов.

Отправив документ в Москву, я разыскал бывшего спартаковского доктора Юрия Василькова. Сергеич проживал в том же отеле, что и мы. Меня поразила его реакция: «Они тебя все же нашли!» Я понял, что Васильков был осведомлен о случившемся, так же как и руководство «Спартака». Просто люди пожалели меня: они не хотели портить мне отпуск и держали информацию в тайне. И как это ни странно, я благодарен им за такое решение. Праздник не был испорчен, и семьи Титова и Тихонова успели получить удовольствие от отдыха. А вот последние два дня в Таиланде определенная тяжесть на душе была у всех нас. Я старался не подавать виду, чтобы не расстраивать остальных. Параллельно размышлял над тем, какие последствия меня ожидают. Сейчас поражаюсь своей тогдашней наивности. Я ведь даже представить не мог, что меня дисквалифицируют. Казалось, что все обойдется: ну, в крайнем случае «отсижу» месяца три, однако на чемпионат Европы все равно попаду.

…По приезде в Москву все было как всегда. С того момента, как у спартаковцев стартовала предсезонная подготовка, я уже и позабыл о допинговом призраке. Методика работы Скалы и селекционные планы нашего руководства вселяли в меня надежду, что скоро мы вернемся на чемпионские позиции.

И вот наступило 21 января – обычный в общем-то день. Мы только вернулись со сборов. Радость встречи с близкими перекрывала все остальные эмоции. Вечером мы накрыли шикарный стол, сели ужинать, и вдруг раздался телефонный звонок. Представители ведущего федерального канала поинтересовались моей реакцией на годичную дисквалификацию. Я воспринял это как злую шутку. Мне объяснили, что данное сообщение вывешено на официальном сайте УЕФА, но я все равно не придал этому серьезного значения. Только положил трубку, как последовал другой звонок, затем третий, а потом все мои телефоны трезвонили без передышки. И вот тогда я понял, что произошло нечто катастрофическое и непоправимое. Впервые возникло ощущение, что я влип по полной программе. Я, естественно, отказывался от любых комментариев, а потом и вовсе отдал все трубки Веронике. Мне необходимо было уединиться, для того чтобы хорошенько все проанализировать. Я ни в чем не был виноват. К тому же по натуре я оптимист, и эти два факта в совокупности дали мне основания рассчитывать на то, что можно будет добиться отмены приговора. И все равно мое внутреннее состояние было далеко от нормального. Лишь один Господь Бог ведает, скольких сил мне стоило, чтобы хоть как-то держать себя в руках. Поздно вечером ко мне примчалась «служба спасения» в лице Димы Парфенова, Юры Ковтуна и находящегося у Юры в гостях его тезки Калитвинцева. Ребята были в шоке не меньше моего, но всячески пытались меня поддержать. Мне в голову лезли всякие глупые мысли о том, что, быть может, я никогда больше не выйду на футбольное поле. После общения с друзьями я взялся за ум и пообещал сам себе: что бы ни случилось, вернусь в футбол и докажу всем, что Егор Титов – честный спортсмен.

Поскольку у нас было трое суток выходных, то на следующий день я с семьей уехал к своему дядьке на дачу. Телефоны по-прежнему хранились у супруги, сам же я отвечал лишь на звонки близких и клубного начальства. Отвлечься не получалось. Я постоянно видел перед своими глазами ухмыляющийся оскал злобной ведьмы по имени Дисквалификация и отчетливо представлял те ужасы, которые она должна была привнести в мою жизнь. Тем не менее удар я держал неплохо: улыбался, шутил и вообще всем своим видом показывал, что у меня все под контролем.

Вскоре «Спартаку» предстоял вояж в Испанию. С Андреем Червиченко мы договорились, что на сбор я обязательно поеду. Однако вместе с тем мы понимали, что в аэропорту журналисты устроят на меня облаву, а мне совершенно нечего им сказать.

У нас не было выработано никакой стратегии поведения, и каждым неверным словом я рисковал усугубить свою участь, поэтому пришлось совершить ход конем. Наши улетали из обычного зала, а меня провели через VIP, который располагался совсем в другом месте. Представители СМИ, как коршуны, окружили команду, выглядывая меня, но даже спартаковские игроки не ведали, где я и какие у меня планы. Когда я поднялся на борт самолета, все уже сидели на своих местах. Мне почему-то было жутко неудобно перед командой. Все наши прекрасно знали, что я стал заложником чьих-то нечистоплотных игр, но тем не менее мне все равно было стыдно: на допинге поймали именно меня, и из-за меня сейчас весь «Спартак» подвергается такому информационному прессингу. Ребята также не представляли, как себя вести со мной, что говорить, сочувствовать ли мне или, наоборот, шутить, дабы поднять настроение. Ведь это был уже не тот коллектив, в котором мы понимали друг друга без лишних слов. С некоторыми новичками я даже ни разу не общался…

Пока самолет готовился к отправке, наш новый доктор Зоткин подозвал меня для разговора: «Егор, я должен иметь полное представление о том, что здесь творится. Ты же понимаешь, что мне обязательно будут задавать вопросы о случившемся». Впервые я обстоятельно говорил на эту тему и чувствовал себя на удивление спокойно. Обида была заморожена внутри и наружу не прорывалась. Моя вера в благоприятное разрешение ситуации была запредельной.

В тот же день уже в отеле у меня состоялась беседа со Скалой. Бедный Мистер до самого последнего момента не знал о том, что в его распоряжении не окажется центрального полузащитника Титова. Скала, по его собственному признанию, изначально очень на меня рассчитывал и связывал со мной воплощение больших тактических планов. Конечно же, он заметно огорчился. При помощи переводчицы Кати я как на духу, этап за этапом, рассказал свою горькую историю. Мистер не мог сдерживать своих эмоций, он то и дело изумлялся, разводил руки в стороны и вскрикивал: «Мама миа!» Итальянец после всего услышанного был близок к нокдауну. Он всегда считал «Спартак» символом российского футбола, а тут такое… Накануне произошло еще несколько неприятных эпизодов, и мне почудилось, что Скала близок к тому, чтобы расторгнуть контракт с клубом. У Мистера не было ни времени, ни игроков, чтобы успеть построить команду. Если бы ему были созданы те условия, которые потом предоставили Старкову, полагаю, он сделал бы «Спартак» чемпионом.

Как бы то ни было, в конце января 2004 года я, хоть и тренировался, о футболе размышлял мало – куда больше думал о своем будущем.

Трудно сказать, был ли у меня тогда хотя бы малейший шанс на спасение. Мне был необходим грамотный и опытный адвокат. Как мне впоследствии сообщили, свои услуги предлагал человек, который умудрился отмазать Давидса, хотя голландец попал в переплет, пожалуй, более серьезный, чем я.

Я не в курсе, почему выбор пал на Николая Грамматикова и Александра Зотова. Это действительно толковые юристы и приятные люди, но на тот период они не обладали знанием всех нюансов по взаимодействию с УЕФА. У них элементарно не хватало опыта в подобных делах. К тому же бромантан слишком специфический препарат, и придумать какую-либо правдоподобную обеляющую меня версию было проблематично. Не могли же мы говорить, что осенью 2003 года весь «Спартак» исподтишка обкормили этой гадостью и Титов всего лишь один из тех пострадавших, над которыми провели такой изуверский эксперимент.

В итоге была выбрана какая-то совершенно нелепая линия защиты. Я с самого начала осознавал, что в ней отсутствует здравый смысл и в эту бредятину вряд ли кто-то поверит. Наша версия носила название «Амега», и в этом тоже я улавливал некий элемент фарса. Тем не менее не отчаивался. Когда мы летели на определяющее заседание в Женеву, я жутко волновался. А волнение – это показатель того, что я не собирался мириться со своим приговором. Как утопающий хватается за соломинку, так и я хватался даже за гипотетическую возможность выбраться из всей этой круговерти.

Когда мы прибыли на заседание, обстановка придавила меня своим официозом. По одну сторону баррикад располагались главные фигуры европейского футбола и лучшие специалисты антидопингового комитета, которые в лаборатории уже проверили оглашенную нами версию и пришли к выводу, что она неправдоподобна. То есть все эти высокопоставленные уважаемые персоны были уже настроены против футболиста Егора Титова и его представителя Николая Грамматикова. Стало ясно, что нас ждет полнейший провал: я говорил то, во что и сам бы никогда не поверил. Конечно, основной удар на себя принял Коля. Он блестяще все излагал на трех языках.

Когда пробил час для того, чтобы взять решающее слово, мы попросили паузу для размышления.

Вышли в коридор, где нас поджидал Андрей Червиченко, и решили, что апелляцию подавать не будем. Дров было наломано и так на целую поленницу, и больше рисковать не стоило. Грамматиков не сомневался, что если мы все-таки подадим апелляцию, то вскроются новые обстоятельства дела – и вместо года мне впаяют два.

Мы вернулись в зал, чтобы сообщить о своем согласии с ранее вынесенным вердиктом. Последняя надежда на чудо умерла, но в тот же миг я ощутил, что с моей души свалился тяжелейший камень. Я вместе с чувством облегчения испытал даже некое подобие радости: ведь не пострадали ни мой клуб, ни сборная.

* * *

Сегодня все отболело. Перемолол, перекрошил и поглубже в себя запрятал. Можно было бы, конечно, нянчиться со своими переживаниями и долгие годы тянуть их за собой. Однако мне этого не надо. Другое дело, и я это знаю точно, такие удары бесследно не проходят. Все они оседают в нас и в определенное мгновение могут вылезти наружу. Никто не даст гарантии, что через десять-двадцать лет наши организмы не станут рассыпаться, и никто точно не скажет, как это отразится на наших потомках. Несколько лет после той истории жены спартаковцев боялись рожать.

До сих пор одна вещь мне не позволяет окончательно забыть бромантановую историю. Когда что-то взрывается, как правило, какая-то группировка берет на себя ответственность за теракт. Ответственность за то, что произошло вообще и за мой потерянный год в частности на себя так никто и не взял. Если бы Щукин, Чернышев, Катулин или кто-то еще встал и признался: во всем виноват я, для меня это было бы значимо. Я бы уже никогда ту историю не вспоминал. А так живу с горьким осадком. Если человек не способен сделать официальное признание, то хоть бы втихаря извинился. Когда у меня обнаружился допинг, Чернышов мне позвонил: «Егор, думай что хочешь, но я здесь ни при чем». С Щукиным даже поговорить не удалось, он моментально исчез. С Катулиным я несколько раз пытался выяснить отношения, но Артем о своей роли в этой истории отмалчивался и все валил на Щукина. Ладно, господа, Бог вам судья.

А однажды, долгое время спустя после тех событий, я прочел интервью Андрея Червиченко, где он сказал, что никто не призывал Титова пить запрещенные таблетки. Признаться, в тот момент моя нервная система дала небольшой сбой. И потом долго перед глазами стояла картина, как спартаковские служители клятвы Гиппократа подошли ко мне и, еще раз объяснив законность и обоснованность введения новых витаминов, попросили, чтобы я как капитан показал пример. В перерыве между таймами, когда команда сидела в раздевалке и слушала тренера, доктора на корточках проползали перед ребятами и давали эти пилюли. Многие отказывались. Вот тогда-то меня и попросили собственным примером снять у команды все подозрения. Совершенно жуткая история…

Глава 23

Как прожить год без футбола

После того как мы отказались подавать апелляцию и всем окончательно стало ясно, что я действительно отлучен от футбола, началась моя новая жизнь. До возвращения в Россию нам предстояло провести целые сутки в Женеве. Наша потерпевшая крушение экспедиция отправилась гулять по городу. О чем-то говорили, даже шутили. Периодически я отвечал на телефонные звонки, а в висках пульсировало: только бы выдержать, только бы преодолеть этот год. Я ведь всегда боялся остаться без футбола, и теперь мне предстояло познать, «так ли страшен черт…». Мне даже запретили тренироваться с дублем и играть во второй лиге. Фактически я был обречен на тяжкие муки. Профессиональный спорт по всем своим свойствам гораздо сильнее наркотика, и в одночасье остаться без него – это значит подвергнуть собственный организм жуткой ломке. Гуляя по швейцарским улочкам и жадно глотая свежий воздух, я старательно настраивал себя на то, чтобы с достоинством перенести испытание.

Однако когда я прилетел в Москву и сошел с трапа самолета, меня стало душить ощущение пустоты и полного непонимания происходящего. Я не представлял, что буду делать. Ведь ничего другого, кроме того, чтобы играть в футбол, я по большому счету неумел, а год дисквалификации вполне естественно казался мне целой вечностью. К счастью, я с детства был достаточно высокого мнения о своих возможностях и никогда не сомневался, что выберусь из любой ситуации. Вот и в тот сложный момент я сказал себе: «Егор, ты сможешь! Все образуется!» Аэропорт я покинул в приободренном состоянии, и этот эмоциональный запал позволил мне окунуться в новую жизнь уже частично подготовленным к глобальным потрясениям.

Безусловно, мне помогла поддержка семьи и друзей. Близкие окружили меня заботой, создали мне атмосферу теплоты и уюта. В прессе, на сайтах болельщиков, да и везде, где я оказывался, раздавались слова в мою защиту. Никто от меня не отвернулся, никто не поставил под сомнение мою честность и порядочность. Люди верили в то, что бромантан попал в мой организм без моего ведома.

Тем не менее нашлись и такие, поведение которых стало для меня очередным шоком. Речь идет от тех самых людях, которые подставили меня перед УЕФА. За попадание сборной на чемпионат Европы каждому из игроков, защищавших ее цвета, полагались хорошие премиальные. Однажды я поинтересовался у знающего человека, когда могу приехать в банк, чтобы получить причитающиеся мне деньги, и тот ответил: «Егор, поступило распоряжение твои деньги попридержать». Я удивился: «В чем я виноват-то?» Ради того, чтобы сборная попала на чемпионат Европы, я, по сути, пожертвовал годом своей карьеры, а на мне кто-то попытался нажиться. Какое-то время спустя я попросил Георгия Ярцева разобраться в данном вопросе. Он обещал посодействовать, но ничего не изменилось. В РФС меня заверили, что денег я не получу. Причину объяснять никто не стал, сказали, сам должен понимать. А я не понимаю! Деньги – вещь важная, но здесь дело даже не в них, а в том, что это больно, когда с тобой поступают подло.

Даже сейчас неприятно вспоминать и другой эпизод, когда Колосков выступил в СМИ: «Титов сам виноват. Не надо было отказываться от пробы «В»!»

У меня даже слов нет, чтобы передать свою реакцию на услышанное.

Вполне естественно, что весной 2004-го я окончательно для себя решил: при том руководстве РФС за сборную больше никогда играть не буду. Я перестал доверять этим людям. Знал, что они могут элементарно вытереть о человека ноги. Отец с детства меня учил: если кто-то засадил тебе нож в спину, вычеркивай его из своей жизни. Я довольно быстро этот постулат занес в свой внутренний компьютер и людей вычеркивать научился раз и навсегда.

* * *

Первое время в период дисквалификации во мне все же поселилась жуткая апатия, а на футбол и вовсе выработалась аллергия. Не было сил смотреть его, говорить о нем, воспринимать новости.

К жизни «на гражданке» я адаптировался примерно через месяц. В одно прекрасное утро почувствовал огромную потребность что-то делать, куда-то двигаться. Вскоре мы с моим другом и пресс-атташе Аленой Прохоровой обсудили дальнейшие перспективы. Она сказала: «Егор, перед тобой открываются прекрасные возможности познать иной мир. Пора выходить в свет. И пусть все видят, что у тебя все хорошо».

Я стал общаться с журналистами, принялся рассматривать варианты участия в различных проектах. Алена организовывала мне съемки в глянцевых журналах, я регулярно появлялся в телевизионных передачах. Моя жизнь забурлила и стала стремительно развиваться по новому сценарию. Я ощутил себя востребованным не меньше, чем на пике своей карьеры. Душа моя смягчилась, проблемы остались позади, хотя футбол по-прежнему мне был противен. Точнее сказать, не сам футбол, а футбол топ-уровня. Я испытывал своеобразный спортивный зуд и, пытаясь его заглушить, гонял мяч везде, куда меня приглашали. Но то был дыр-дыр. Развлечение. Разгрузка. Все это не имело ничего общего с тем футболом, воспоминания о котором вызывали приступ боли в моей груди. Это потрясающе, что я быстро научился заглушать боль. Да не традиционным русским средством, а своей активностью. Я больше ни дня не сидел на месте, постоянно придумывал себе разные занятия.

Мощнейшие эмоции я испытал от совместного проекта с моим близким другом Колей Трубачом. Вначале мы записали песню, на которую потом сняли клип на стадионе «Локомотив». Спасибо Давиду Шагиняну, взявшему с нас за аренду какие-то символические деньги. Впервые после своего «женевского Ватерлоо» я вышел на поле элитного стадиона. Причем в футболке под номером девять. Все было настолько по-настоящему, что меня буквально накрыла эйфория от свидания с любимым делом и оттого, в какой обстановке это свидание проходило. Мне безумно понравилось «сидеть» в шкуре профессионального актера. До этого я снимался в рекламе и в эпизодической роли в сериале. И вот получил очередной опыт общения с камерой. Команда «Мотор!» доставляла мне самый настоящий кайф. И этот кайф был таким мощным, что мне было трудно сосредоточиться. В итоге на каждый эпизод пришлось сделать далеко не по одному дублю.

По сценарию нам предстояло побывать в нескольких ипостасях сразу. Полчаса нас гримировали под комментаторов. Мне наклеили усы и бакенбарды. Колю тоже изменили до неузнаваемости. Когда нас повернули лицом друг к другу, мы забились в конвульсиях и минут тридцать, как малые дети, хохотали друг над другом. В итоге клип получился очень добрым и веселым. Недавно пересматривал его и поражался сам себе. Считаю, получилось все классно!

Через несколько месяцев мне представилась возможность вновь оказаться перед объективом телекамер – меня пригласили на съемки программы «Ключи от Форта Боярд». Впечатлений получил массу! Познакомился с приятными людьми, с которыми до сих пор поддерживаю отношения. В аэропорту мы с моим другом хоккеистом Ильей Ковальчуком приметили фигуристку Иру Слуцкую и актрису Катю Гусеву. Через какое-то время к ним подошел певец Вова Пресняков. Поскольку я близко знаком с Владимиром Петровичем, Бовиным отцом, знаменитым музыкантом и заядлым спартаковским болельщиком, то Володе я обрадовался. Мы с ним не раз общались по телефону и, естественно, в аэропорту встретились как старые приятели. Я познакомил Преснякова с Ильей Ковальчуком, а он пригласил нас в компанию Слуцкой и Гусевой. Во Франции выяснилось, что я оказался в одной команде как раз с Володей, Ирой и Катей. Еще за нас выступали репортеры канала «Россия» Хабаров и Бондаренко.

Съемки были организованы таким образом: час, пока одна группа выполняла задания, другая сидела в ожидании своего выхода на авансцену. И так по нескольку раз. И вот это время ожидания я, наверное, никогда не забуду. Общение было настолько живое, что мне показалось, будто знаю всех этих людей с самого детства. И конечно, за этот коллектив хотелось биться изо всех сил. На второй день мне выпало участвовать в конкурсе со скорпионами. Очень низкий и узкий коридор был облеплен этими огромными ядовитыми тварями. Когда я шагнул внутрь и перед моими глазами появилось большое мохнатое тело гигантского членистоногого, мне сделалось малость не по себе. На мгновение я почувствовал, как в душу закрадывается страх. Пришлось напомнить себе, что скорпионов «обработали» и их укусы вроде бы стали безвредными для человека. Из четырех нужных чисел я отыскал только два. С одной стороны, испытание выдержал, с другой – не принес команде существенной пользы, из-за чего мне было не совсем уютно. Но опять-таки доброжелательная обстановка заставила быстро забыть про неудачи.

В день нашего отлета в гостиницу заехала группа «Премьер-министр». Слава Бодолика – поклонник «Спартака». С ним и с Маратом Малышевым у меня установились приятельские отношения. Еще в нашей компании оказался актер Алексей Панин. Мы сидели в номере и постигали друг друга. Я поведал им о романтике, буднях и праздниках футбола, они мне – о своем видении искусства и жизни. Нам было очень интересно.

Там же я подружился с нашей прославленной легкоатлеткой Светой Мастерковой. Познакомились мы чуть раньше, на «Кинотавре» в Сочи, а во Франции развили возникшие человеческие симпатии. Когда осенью 2006 года Света соревновалась в шоу «Танцы со звездами», я самоотверженно за нее болел.

Участие в «Форте» заметно меня ободрило. Я больше не грустил и уже совсем не сомневался в народной мудрости: «Все, что ни делается, – к лучшему».

По возвращении со съемок передачи я с семьей заехал на четыре дня в Париж. Впервые гулял по этому фантастическому городу, наслаждался его особым духом. Мулен Руж. Эйфелева башня. Елисейские Поля. Я ощущал себя абсолютно свободным от всяких переживаний! Бромантановая нервотрепка навсегда осталась в прошлом.

* * *

Когда летел в Москву, на душе было светло. Я подводил промежуточные итоги своего бытия вне зеленого поля и был ими удовлетворен. Я испытал себя во многих ипостасях. Ездил. Встречался. Знакомился. Снимался. Участвовал в разных проектах. Готовил репортажи для «Лав-радио». Комментировал на «Первом канале» чемпионат Европы. Я был всем, кем хотел. Я не ограничивал себя и не загонял ни в какие рамки. Я жил!

Как-то невольно вспомнился день возвращения из Женевы и охватившее меня тогда состояние пустоты и апатии, идущее от невозможности представить свою полноценную жизнь в отрыве от футбола. Я улыбнулся: «Черт и впрямь оказался не так страшен». И в тот момент, как только я это понял, мысли о любимой игре, которые все эти месяцы были запрятаны во мне где-то очень глубоко, вырвались наружу. Я сидел в уютном кресле самолета и упивался ими. Я понял, что боль прошла: теперь я вновь смогу без волевых усилий следить за тем, что происходит на больших полях, смогу обсуждать новости и перипетии любого матча и, наверное, даже съезжу в Тарасовку пообщаться с ребятами.

Так получилось, что через несколько дней после моего прибытия из Франции «Спартак» в Кубке России уступил дорогу скромному липецкому «Металлургу». Скала был отправлен в отставку, а его обязанности доверены Федотову.

Через пару часов после того, как это известие было оглашено в средствах массовой информации, мне позвонил Владимир Григорьевич и сказал: «Егор, ты мне нужен. Приезжай. Будь в команде».

Если бы тогда я находился в космосе или на необитаемом острове, я бы все равно примчался. Ради Григорьича готов пожертвовать многим.

С той минуты, как окончательно стало ясно, что не смогу играть в 2004 году, я ни разу не приезжал на базу и любое приглашение перечеркивал на корню. Ну что мне там было делать? Душу травить? Итальянцы (Скала и К°) – фактически незнакомые мне люди – они бы все равно меня не поняли. А Федотов – свой, родной. К тому же и в моем настроении произошли разительные перемены.

В общем, я примчался на базу. Ком подкатил к горлу, но эту секундную слабость я без труда в себе подавил. Поговорили с Владимиром Григорьевичем, он сказал: «Егор, час пробил. Надевай бутсы».

Так я стал тренироваться. Эмоции – непередаваемые! Каждая клеточка моего организма ликовала. Все то, чем еще неделю назад восхищался, отошло в тень, показалось каким-то незначительным. Даже изнурительные упражнения доставляли радость. Физическую форму набрал быстро. Я стал похож на ту самую скаковую лошадь, которая уже вся на взводе и бьет копытом для того, чтобы сорваться со старта. Но старт мой был намечен только на конец января следующего года. Признаться, это жутко тяжело: осознавать, что ты здоров, в полной боевой готовности, тем не менее играть тебе не суждено. Время засбоило. Я принялся считать дни.

Естественно, такое положение дел меня не устраивало. И вновь я стал искать отдушину в том, чужом мире. И вновь ее там отыскал. Достаточно быстро у меня установился внутренний баланс.

Считаю, что человек никогда не должен плыть по течению, особенно если оно уносит совсем в другую сторону. Нужно бороться за себя, за свой внутренний комфорт. Если у меня что-то не ладится, я обязательно отыщу способы, чтобы переломить ситуацию.

После выхода нашего с Колей Трубачом клипа журналисты примерно полгода Колю засыпали вопросами: «А своим ли делом занимается Титов?» – на что Трубач отвечал: «А вы что, предлагаете Егору закрыться дома и безвылазно там просидеть целый год? Он не такой!»

Коля прекрасно меня знает. Я благодарен ему за эти слова, за его поддержку. Благодарен всем, кто старался подставить мне плечо. Кто понимал меня и одобрял мои начинания.

За те непростые триста шестьдесят пять дней дисквалификации я взглянул на себя под иным углом зрения и убедился в одной важной вещи: я не пропаду без футбола! До этого я дышал только им. Он все заслонял. Был превыше всего! Но выяснилось, что нельзя питаться чем-то одним. Пока искал себя, я стал умнее. В принципе я всегда стремился к постижению прекрасного, но полностью не отдавал себе отчета в том, что живем-то мы на этой земле лишь раз. Есть множество всяческого великолепия, которое может пройти мимо. И теперь мне бы этого особенно сильно не хотелось.

Да, надо думать о завтрашнем дне, но с тех самых пор я еще больше полюбил жить настоящим и наслаждаться всеми его прелестями. Теперь я не хочу, чтобы мое сознание жило событиями, которые наступят через десять, пятнадцать, двадцать лет. При всем при этом окрепла и моя любовь к футболу. Хорошо помню, как весной Алексей Прудников пригласил меня, «отлученного» Егора Титова, на показательный турнир в Турцию. Там помимо нас с Прудниковым подобралась завидная компания: Колыванов, Кирьяков, Цвейба, Колотовкин, Сабитов. Разумеется, мы без особой сложности победили. Суть не в этом. Большой футбол для нас как для игроков остался в прошлом. Это нас сближало, но вместе с тем привносило в наши отношения грустную нотку. И вот тогда я подумал: а ведь в отличие от ребят у меня как у игрока есть еще и будущее. И я ощутил себя счастливым человеком.

Я хочу испытывать свое спортивное счастье как минимум до тридцати пяти лет. С остервенением буду наверстывать упущенное и отправлюсь на покой, только реализовав все свои амбиции.

Теперь я не жалею о том, что мне было суждено пройти столь сложное испытание игровой изоляцией. Я «отсидел свой срок». Еще раз понял свое истинное предназначение. Убедился, что футбольный мир в десятки раз чище мира шоу-бизнеса, а футбольные друзья – самые надежные и настоящие. Я стал крепче и выносливее. Мне вообще приятно осознавать, что очевидный минус я сумел превратить в не менее очевидный плюс!

* * *

Кстати, завершить эту главу хочу любопытной историей, которая произошла со мной как раз в тот самый год «отсидки».

Как-то мне позвонила очень взволнованная жена Вероника: «Егор, тут специалисты протестировали нашу дочку, и выяснилось, что в ней заложены гениальные, просто-таки феноменальные способности».

Ну я, естественно, возгордился: «Кто бы сомневался!» Вероника рассказала, что нам с ней необходимо самим обследоваться, чтобы узнать, в кого ребенок такой одаренный.

Выбрали время, и повезла меня супруга в какой-то безумно научный институт. Там серьезный дядечка объяснил, что такие способности, как у Анютки, встречаются в одном случае из сотен тысяч, что такие дети – будущее нации, и так далее и тому подобное. Так голову задурили, что я уже на весь мир стал через розовые очки смотреть. В общем, принялись нас с Вероникой исследовать по отдельности. Надели мне какой-то шлемофон, как у танкиста, только с антеннками и датчиками, для того чтобы улавливать импульсы и снимать показатели. Профессор просит скрестить руки, сцепить кисти – все с деловым видом выполняю. Потом дали листочки, чтобы исправлять какие-то ошибки в тексте. Чего только я там ни выделывал: и писал, и читал, и рисовал. Приходили разные люди – совещались, делали выводы. Затем с торжественным видом сообщили, что дочь унаследовала мои способности, начали меня поздравлять, говорить о «золотом генофонде страны» и о моей исключительности. Немного погодя появился представитель секретных служб. Вместе с профессором они мне объяснили, что в России есть несколько молодых здоровых женщин с такими же уникальными данными, как у меня. В завершение пламенной речи прозвучало заключение: «У вас будут дети, которые смогут вывести Россию на передовые рубежи в мире во всех областях». Я не сразу понял, к чему меня призывают. Тогда в кабинет вошли четыре симпатичные девушки в халатах, и представитель спецслужб сказал мне прямым текстом: «Одной из этих женщин вы должны зачать ребенка. Помните, что это необходимость государственной важности!»

Я, как дурак, сижу в этом шлемофоне, затуманенным взором смотрю на девчонок и не верю в то, что все это происходит со мной наяву. В конце концов отвечаю, что мне надо подумать. Давление усиливается: я, оказывается, должен срочно принять решение, пока луна и звезды находятся в какой-то там стадии. Далее следует совсем невообразимое. «Может быть, это поможет вам сделать правильный выбор?!» – любезно предлагает руководитель «проекта». Словно по команде, начинает играть музыка, девчонки вскакивают, сбрасывают с себя халатики и остаются в весьма соблазнительном нижнем белье. И вот красавицы уже старательно исполняют передо мной эротический танец. Я в замешательстве!

Тут открывается дверь и влетает Вероника: «Что здесь происходит?» Я опять-таки, как дурак, сижу в этом шлеме, будь он неладен, и тупо улыбаюсь. «Что ты улыбаешься?» – кричит жена. «Да у нас тут следственный эксперимент, тестирование, ничего такого», – говорю, но как-то неуверенно. Ситуация приобретает нежелательный оборот, эмоции закипают. Чувствую, сейчас что-то произойдет. И впрямь – в помещение вваливается толпа людей и кричит: «Розыгрыш!!!» Меня пробивает холодный пот, и я с чистой совестью снимаю этот надоевший головной убор. Во благо страны я уж лучше выложусь на футбольном поле!

Глава 24

Как вернуться в большой спорт

Сел размышлять над этой главой и неожиданно понял, что она обещает получиться самой тяжелой. Пока я просто не нахожу слов, чтобы точно описать все, что у меня творилось внутри в тот период, когда приближался срок окончания дисквалификации. И у меня есть подозрения, что вы меня не поймете. Поэтому для начала предлагаю такой психологический тренинг. Представьте: вас сонного вытащили из каюты класса люкс и сбросили с лайнера в открытом океане. Всюду до самого горизонта вода, волны накатывают, норовя накрыть вас с головой, и не факт, что у вас хватит мужества бороться и ждать. Но вы выдержали, не потонули и уже видите, как вдали появился плывущий назад корабль. Только вот корабль этот движется очень медленно, ваши силы на исходе, судорогой сводит ноги и руки, затуманивается голова. Тем не менее вы сдюживаете и это испытание. Но когда лайнер оказывается совсем рядом, вы обнаруживаете, что он не собирается останавливаться и бросать вам спасательный круг. На полном ходу он шпарит своим курсом, а вам с палубы кричат: «Твоя каюта занята. Прощай! Ты все равно уже никогда не будешь таким, как прежде». На тех, кто по какой-либо причине выпал из обоймы, везде и всегда старались поставить крест.

В Индии, например, говорят: «Когда книга, жена или деньги попадают в чужие руки, то они пропадают для нас; если же возвращаются, то книга – истрепанной, жена – испорченной, а деньги – по частям». В этом афоризме легко улавливается та горькая неполноценность, которая характерна для слова «возвращение». В одну реку дважды не войти. Серьезные специалисты пытались доказать, что люди, пропустившие в современном футболе хотя бы год, обречены. Я никогда не обращал внимания на все эти «невозможно», а ориентировался на великого Эдуарда Стрельцова, который более чем удачно воскрес через семь лет. Разумеется, я не Стрельцов, а простой смертный, но пропустил-то «всего» год. Я убеждал себя: их прогнозы – ерунда, я ни за что не стану той самой истрепанной книгой из индийской истории. Между тем я понимал, что меня поджидают серьезные проблемы. Когда год плаваешь, то, встав на твердую почву, замечаешь, что походка твоя стала какой-то лягушачьей. Но до поры до времени все эти предостережения и пессимистичные прогнозы не только не имели для меня никакого значения, но и казались бессмысленными, как только я начинал представлять свой первый матч после дисквалификации. Скажу откровенно, мечтал я достаточно часто. Те мечты согревали душу, придавали уверенность и улучшали настроение. В своих фантазиях я выходил на поле, отдавал голевые передачи и забивал победные голы.

В жизни все получилось куда прозаичнее. На то она и жизнь. Это в футбольном мире многие скептически были настроены по отношению к игроку, отмотавшему годовой срок, но в спартаковском мире меня ждали. Крепко ждали! И руководство клуба решило сделать мне и болельщикам подарок: провести матч в честь окончания моей дисквалификации. Сам-то я был против этого. «Возвращение после нелепости». Согласитесь, отдает легким фарсом. Но меня убедили, что «так надо», и я признателен всем, кто был причастен к организации той встречи в Сокольническом манеже, и всем, кто сумел туда попасть.

Безусловно, это очень символично, что матч проводился именно в том месте, где каждый сантиметр был родным. В тот злополучный год отлучения от футбола именно он, спартаковский манеж, дарил мне особую радость. Я приезжал сюда гонять мяч с певцами и артистами из команды «Старко». Я открывал те самые двери, которые открывал в детстве. Мне улыбались те же самые вахтерши, которые сидели на тех же самых стульях и десять, и двадцать лет назад. Я переодевался в тех самых раздевалках, в которых готовился к битвам за школу. В манеже точно так же висели сетки, такого же цвета был ковер, точно такие же окна.

Я не раз ловил себя на фантастической мысли, что мне наконец-то удалось попасть в мифическую машину времени и еще раз пережить все, что уже когда-то со мной было. Но тогда я и не подозревал, что мое официальное футбольное воскрешение состоится здесь!

* * *

21 января 2005 года предстояло стать одним из самых значимых дней в моей карьере. Мне еще в ночь с 20 на 21 января мать с сестрой начали кидать эсэмэски, поздравлять с возвращением в футбол. К тому моменту мной уже стало овладевать волнение. Даже уснул не сразу. Лежал в кровати и думал: я должен сыграть так же неожиданно и одухотворенно, как раньше. Предстать перед публикой таким, каким меня помнят. Безумно не хотелось никого разочаровать. Утром проснулся с предпраздничным настроением. В манеж я приехал пораньше, полчаса ходил один – не знал, чем заняться. Побродил по полю, повспоминал, как в юности творил здесь маленькие шедевры. Когда начали собираться ребята, волнение сменилось абсолютным спокойствием, об игре я уже не думал, прикидывал, что скажу на послематчевой пресс-конференции. На установке никто меня не выделял, призыва мне помочь не было.

Выйдя на поле, окинул взглядом балконы – они были забиты битком. Перед началом встречи диктор представил команду. Меня назвал последним. Когда прозвучало: «Егор Ти-и-и-итов – номер девять!» – зрители взорвались восторгом. Меня от такой поддержки за душу схватило, и я с трудом сдержал скупую мужскую слезу. Матч выдался непростым и малость сумбурным. А мне было практически нереально оценить самого себя. Очень разорванная и скомканная картинка получилась. Тем не менее пару раз я выдавал пасы, достойные лучших образцов фирменной титовской игры, и болельщики реагировали на них весьма эмоционально. Когда диктор объявил: «Гол забил Михайло Пьянович с передачи Егора Титова» и грянул гром оваций, впервые осознал: «Вот я и вернулся!»

На послематчевой пресс-конференции с удивлением обнаружил, что журналистов там гораздо меньше, чем я предполагал. Я же тогда не знал, что организационные накладки многим акулам пера помешали пробраться в эту комнату, точно так же, как и далеко не все желающие болельщики смогли попасть внутрь манежа. И это оставило осадок. Неприятно осознавать, что с кем-то, кто хотел сделать тебе приятное и поддержать тебя, поступили нехорошо.

После пресс-конференции состоялся небольшой фуршет, где продолжилась раздача интервью. В раздевалку я пришел без сил и без эмоций. Сел, сижу, пытаюсь хоть что-то переосмыслить. Ничего не получается, мысли перепрыгивают куда-то вперед – туда, где начинается футбол, большой и самый настоящий.

Из манежа я со своими близкими поехал в ресторан праздновать возвращение. И надо же такому случиться, за соседним столиком Витя Булатов отмечал свой день рождения. Естественно, мы объединились и вечер провели с некогда присущим нам спартаковским размахом.

А наутро началась моя новая старая жизнь. Я обрел статус полноценного спортсмена со всеми вытекающими отсюда буднями. Мне было безумно интересно все, что связано с моей профессиональной деятельностью. Я взахлеб поглотил календарь сезона и за считаные минуты буквально выучил его наизусть. Упивался предвкушением каждого матча, вспоминал, какие стадионы и какие гостиницы нас ждут. Я был счастлив тем самым пьянящим счастьем, которое испытывает живое существо, когда его выпускают на свободу! Мне хотелось всего и сразу, но в то же время я прекрасно осознавал, что «всего и сразу» не будет. Я стоял у подножия длинной крутой лестницы и отдавал себе отчет в том, что для восхождения наверх мне придется пройти по каждой ступеньке: крутые прыжки могут привести к падению.

* * *

Перед стартовым матчем чемпионата меня почему-то охватило опасение: что если игра у меня не заладится и трибуны начнут свистеть? Готовы ли люди морально к тому, что Титов на первых порах может оказаться не тот? Я и впрямь оказался не тот. Мы сгорели «Москве»: ноль-два. Просто потрясение какое-то! Сегодня горечи того поражения я не ощущаю, но мне до сих пор не по себе от того, что тот матч так и остался единственным официальным, в котором мы с Димой Аленичевым вместе появились в стартовом составе после его перехода из «Порту». Не таким нам с Аленем виделся наш совместный футбол. И того разочарования уже не исправить. Зато мне удалось подправить впечатление от своей личной игры. Я в очередной раз доказал, что могу держать удар. Сколько раз я получал в челюсть от обстоятельств, и сколько раз злопыхатели предсказывали, что следующий хук закончится для меня нокаутом, но я всегда находил в себе силы выстоять и перейти в контратаку. И уважаю себя за это. Во втором туре я забил казанцам. Радость была такой дикой, что я с трудом уберег себя от соблазна не вспорхнуть на трибуну и не приняться целовать там всех подряд. Дубль в ворота «Рубина» позволил мне отмахнуться от зарождающегося негатива общественности, я словно предоставил себе право на адаптацию на ближайшие три-четыре матча. И вот в ходе этой адаптации выяснилось много чего любопытного, в том числе и то, что футбол за год моего отсутствия заметно стал другим.

Наши великие ветераны сейчас пишут (я без иронии говорю, действительно великие): вот мы раньше играли! Но раньше не было футбола, раньше люди ходили по полю пешком. У меня есть кассеты со старыми матчами, и я среди них откопал шестьдесят какой-то год. Так там бразильцы просто вставали по точкам и вообще не бегали. Перекатывали мяч туда-сюда, потом доставляли его в штрафную, раз – гол! Или знаменитый гол Марадоны англичанам, когда он человек пять-шесть обвел. Если виртуально тот рейд перенести в сегодняшнее время, то аргентинцу еще в центре поля должны были ноги оторвать, потом при подступах к штрафной площади ему бы руки оторвали, он уже катился бы вперед, но тут ему отбили бы голову, и ничего бы не было. Я согласен, что Марадона – величайший футболист, на мой взгляд, именно он король нашего вида спорта. Но сейчас все иначе. Вряд ли и он, и Пеле смогли бы блистать сегодня, как в свое время. Я помню, как мы сражались с «Реалом» в 1998 и в 2000 годах. Первая команда была вся из звезд, вторая поменялась лишь процентов на двадцать, но играла уже совсем по-другому. И то был ошеломительный прогресс испанцев. Мне кажется, что это сборная Франции своей победой на чемпионате мира 1998-го поменяла стиль футбола. Трехцветные отделали бразильцев, которые считали себя богами, именно за счет качества игры. Они придали игре дополнительный импульс. Плюс новые технологии: в медицине, подготовке, тактике. Год простоишь на обочине, а выйдешь на трассу – ничего не узнаешь.

Фактически спустя десятилетие мне пришлось заново делать свои первые шаги в Премьер-лиге. Имеющийся опыт не особо-то помогал. Да, многие соперники при встрече обнимали и радовались тому, что я вновь в строю. Было приятно. И вне поля, безусловно, я чувствовал себя уютно. На поле же все давалось с большим трудом.

Огромная сложность заключалась в том, что Старков начал меня учить играть в футбол, а предыдущие лет пять-шесть никто не давал установок: мне доверяли. Тут же Александр Петрович, сторонник наличия в составе двух опорников разрушительного плана, стал требовать от меня прежде всего игры в обороне. Идеальным вариантом для него была бы схема «четыре-четыре-два», где в центре полузащиты действовали бы Моцарт и Ковач (Ковальчук). Но отказаться от меня он тоже просто так не мог. Вот и пытался сделать из меня Ковача – после каждой атаки я обязан был, как сайгак, нестись назад и блокировать наступление соперника. Поскольку я человек очень ответственный, то всячески старался выполнить установку наставника, и зачастую сил на созидание у меня не оставалось. Да при том объеме функций их и не должно было оставаться на что-то путное. У Романцева я тоже когда-то был опорником, но там мы с Цымбаларем или Аленичевым заменяли друг друга по ситуации. Здесь же мою зону никто не страховал. Фактически я должен был быть Макелеле (по воле тренера) и Зиданом (по воле народа) в одном лице, а погоня за двумя зайцами, как известно, оборачивается печальными последствиями. То и дело доводилось слышать крики с трибун, читать статьи в газетах о том, что я кончился. Когда чаша терпения переполнялась, я напрочь отключал эмоции: в состоянии апатии человек непробиваем. Я вновь держался. Летом Александр Петрович невольно нанес мне очередной болезненный удар, и тогда многие посчитали, что теперь-то я точно упаду. Главный тренер усадил меня на скамейку запасных. Самолюбие мое было уязвлено настолько, что боль разрывала изнутри. Расспросы окружающих о том, почему это произошло, подливали масла в огонь. Это был сущий ад! К моей чести, я справился и с этим испытанием. Отвоевал себе место в основе и второй круг провел на высоком уровне. Серебряный поединок с «Локо» стал апофеозом сезона. Для того чтобы спустя четыре года завоевать путевку в Лигу чемпионов, нам достаточно было взять одно очко. Такой поддержки, как была у нас в Черкизове, не было со времен битвы против «Арсенала».

Мой гол получился похожим на кубковый гол «Ростову» в 2003 году, только более усложненным по исполнению. Мяч летел сбоку, периферийным зрением я видел, что Босс стоит по центру. Значит, надо было либо чуть-чуть задеть мяч, чтобы он улетел в дальний от меня угол, либо бить сильно – в ближний. Но бить сильно было рискованно – такой мяч плохо видно, запросто можно промахнуться. Поэтому я лишь немного его подправил, так получилось, что попал хорошо.

Газет после той игры не покупал. Телепередач тоже не смотрел. Даже ничего о том матче не прочитал и не узнал. Смешно получилось на сайте наших болельщиков. Они определяли лучший гол ноября: а там их всего два было, и оба мои – сумасшедший выбор. И в итоге написано: «Большинством голосов лучшим признан гол Егора Титова в ворота «Локомотива».

После матча эйфория была у всех, ко мне столько народу приезжало с поздравлениями! Говорят, что у победы много отцов, так вот у этого нашего успеха в тот раз были и дедушки, и прадедушки. Почему-то, кстати сказать, все восприняли эту ничью как победу. Подходили люди, говорили спасибо за победу над «Локо». При чем тут победа? Видимо, эмоции все перекрыли.

Моя эйфория закончилась на следующий день. Я солидарен с Димой Аленичевым, что для настоящего спартаковца существует только первое место. Второе не для нас! Я сел переосмыслить сезон. Обладая склонностью к оптимизму, нашел в нем позитивные моменты, такие как сокрушительная победа над «Динамо» со счетом пять-один и завоеванное право выступать в самом престижном турнире. Но вместе с тем я еще и максималист, и этот факт не позволял мне радоваться. Я провел год не так, как мне хотелось, был уверен, что способен на большее. Я сделал надлежащие выводы и сказал себе: «Проехали! Теперь надо хорошенько отдохнуть в отпуске с Тихоновым и начать готовиться к новому сезону». В 2006 году я рассчитывал наверстать упущенное. И в общем-то надеялся не зря!

За кромкой поля

Глава 25

Как разобраться в своем окружении и сохранить дружбу со знаменитостями в чистоте

Как-то были с командой на выезде, уж не помню где, и позвонил мне Михаил Круг: «Егор, у меня концерт в Олимпийской деревне. Хочу тебя видеть в зрительном зале». «Да, Миш, – отвечаю, – мы с Парфенчиком будем. Только можем опоздать: у нас же игра в другом городе. Пока долетим… Сам понимаешь». – «Не волнуйтесь. Я без вас не начну».

А Миша человек слова, с необычайно серьезными принципами. Я таких и не встречал! Услышав от него обещание нас дождаться, я тут же почувствовал себя ответственным за судьбу концерта. Пришлось мобилизоваться. «Гражданки» у нас с собой не было, а в спартаковских спортивных костюмах в людное место не пойдешь – привлечешь к себе слишком много ненужного внимания. Я набрал номер своего близкого друга Сани и попросил его прикупить нам с Димкой по полному комплекту одежды. После матча мы подгоняли всю команду, ребята все делали оперативно. Быстро уехали со стадиона, так же быстро погрузились в самолет.

В Москве во Внуково мы с Парфешей прыгнули в машину к Сане и прямо в салоне, проявив недюжинные гимнастические способности, переоделись. По дороге созвонились с Мишиным директором: «Мы опаздываем! Ради Бога, пусть Миша начинает без нас». – «Бесполезно, без вас он не начнет».

Были пробки, мы мчались по встречной полосе, пролазили на красный свет, нарушали правила дорожного движения так, что за границей нас бы всех троих за такие вольности лишили прав пожизненно.

Подъехали к залу с получасовым опозданием, поднялись со служебного входа, бежим по коридору, и вдруг навстречу нам выходит Миша, голый по пояс. Мы обнялись. «Вот теперь пойду одеваться», – сказал довольный Круг и скрылся в гримерке.

Билетов у нас не было, а зал набился под завязку. Нам поставили стулья где-то на возвышенности, мы сели и украдкой стали рассматривать людей, которые в итоге из-за нас просидели час в ожидании.

Миша появился на сцене, извинился и запел. Его песни пробирали до самого нутра, переворачивали душу. И тут он сказал: «В зале присутствуют мои друзья, футболисты московского «Спартака» Егор Титов и Дмитрий Парфенов!» Грянул гром оваций. Мы встали со своих мест, аплодисменты усилились. Мы с Димкой жутко засмущались. Ни он, ни я не любим, когда нас выпячивают, тем не менее Мишины слова были безумно приятны.

А после концерта нас – таких «популярных и узнаваемых» – опустили на грешную землю. Мы сидели в гримерке. Миша громко ругался на организаторов за проблемы со звуком, чуть ли не в бараний рог стирал звукорежиссера. Потом для урегулирования конфликта появился Александр Кальянов. Когда страсти улеглись, Кальянов показал на нас и спросил у Круга: «Твои новые музыканты?» Мишу задело, что Александр не узнал Титова с Парфеновым, и он завелся по новой. Думаю, бедный Кальянов наши с Димкой физиономии после этого запомнил надолго.

Михаил Круг был очень настоящим. Справедливым до потрясения. До него я ни с кем из «нефутбольного мира» и не дружил. И даже не представлял, как это. С Мишей мы познакомились в 1999-м…

Тогдашний пресс-атташе «Спартака» и сборной Александр Львов, известный в наших кругах как Львович, тесно общался с писателем-сатириком Аркадием Аркановым, и вот через него Львович организовал приезд Круга в расположение национальной команды. С Аркановым, к слову, я познакомился позже. Мы проводили с Алсу «показательный ужин» и со съемок возвращались вместе с Аркадием Михайловичем. Несмотря на то, что у нас гигантская разница в возрасте, нам было очень интересно друг с другом. Классный дядька! Живой, веселый, с тонким чувством юмора, заставлял общаться с ним на ты. Арканов хоть и «торпедовец», хочу сказать ему спасибо за то, что, сам того не подозревая, он поспособствовал нашему с Мишей знакомству.

Прекрасно помню, как Круг в столовой в Бору дал импровизированный концерт, затем сошел со сцены и сел за тот столик, где сидел я. Когда мы начали с Мишей разговаривать, у меня возникло ощущение, что я его знаю тысячу дет. Что мы росли в одном дворе. Играли в одной команде. Все делили на двоих. Мы воспитывались с ним в разных городах и в разное время, но фактически в одних и тех же условиях. Мы говорили на одном языке. Единственное – мне тогда было чуть неудобно от того, что популярный на всю страну исполнитель, уже тогда нареченный чуть ли не королем русского шансона, так ко мне проникся. На прощание мы обменялись телефонами и стали созваниваться и встречаться в неформальной обстановке.

Миша был рьяным болельщиком «Спартака», он дышал футболом. Сколько раз хотел вырваться на наши матчи, но как-то не сложилось. Зато он без проблем откликнулся на приглашение поучаствовать в мероприятиях, связанных с нашей командой.

Последний раз мы виделись на дне рождения Вовы Бесчастных 1 апреля 2002 года. Была своя, тесная компания. Фактически никто не пел и не танцевал. Мы сдвинули столы поближе, сидели и просто разговаривали. Очень душевно. Удовольствия все получили море. Миша произнес много трогательных, запоминающихся слов. Мы общались, общались и никак не могли остановиться. И расставаться нам тогда совсем не хотелось. Прощаясь, долго обнимались. Помню эпизод, как мы стояли втроем – Вова, Миша и я – жали друг другу руки, расходились, делали по нескольку шагов, потом кто-то что-то говорил, и мы вновь возвращались на прежние рубежи, а беседа вспыхивала с новой силой. Так было не один раз и не два.

А ровно через три месяца я мчался на тренировку, и вдруг по радио прозвучало экстренное сообщение: убит певец Михаил Круг. Шок. Пустота. Паника. Я был не способен принять в себя такое известие и предпочел в него не поверить. Позвонил своей жене: «Вероника, разузнай все подробно». Она подтвердила. Я приехал на базу, на ватных ногах выбрался из машины и увидел, как ко мне идет Вова Бесчастных. «Слышал?» – «Слышал…». Возникла тяжелейшая пауза. Мы стояли, смотрели куда-то вдаль за горизонт, молчали, как молчат только в такие минуты, и не знали, что делать. Когда случается трагедия и ты уже ничего не в состоянии исправить, всегда возникает ощущение, как мал и беззащитен человек в этом огромном непредсказуемом мире.

У меня еще долго всплывал в сознании наш с Кругом разговор за день до его смерти. Мы искали возможность повидаться. Миша сказал: «Егор, я завтра должен быть в Твери, хочу выступить на Дне города. Для меня это святой праздник. Вернусь, и мы с тобой встретимся. Послезавтра у меня концерт в «Тропикане». Надеюсь, ты придешь».

На том и порешили. Я думаю, это чудовищная несправедливость, что мы никогда наперед не ведаем: вон та встреча или вон тот разговор будут последними. Знать бы заранее… После ухода Миши я еще сильнее дорожу близкими людьми и теперь прекрасно помню о том, что каждый раз расставаться надо так, как будто увидеться уже не суждено.

Я не был на похоронах Круга. Оказался морально не готов. Я и сегодня не могу представить Мишу в гробу. Не могу! Важный матч, который предстоял «Спартаку» в тот период, избавил меня от необходимости ломать себя. Думал, так будет лучше. Но потом я долго мучился из-за этого. Постоянно ловил себя на мысли, что не сделал что-то очень важное. Я даже дал себе клятву: приехать к Мише на кладбище, признать, что его больше нет в живых, и попросить у него прощения за то, что в день его похорон я не был с ним рядом.

И вот я выбрался к Илье Ковальчуку, который проводил свой благотворительный вечер в родной Твери. Илья вручал мальчишкам из хоккейной школы двести комплектов формы. В акции участвовали многие знаменитые люди. Между мероприятиями, когда все перебирались из одного здания в другое, я попросил Илью отвезти меня к Мише. Что со мной в те минуты творилось!..

Время, конечно, лечит, но оно не вылечивает до конца. Когда мы вошли на кладбище, в глаза сразу же бросился огромный шикарный памятник, возвышающийся над остальными плитами. На могиле было множество свежих цветов. Мишу помнили, по-прежнему любили. Я убедился, что моему другу все эти годы не было одиноко. Я смотрел на надгробие и говорил с Мишей. Как-то незаметно все встало на свои места, и я почувствовал, как тяжеленный камень упал с моей души.

Когда мы покидали кладбище, у меня в сознании всплыла картина: сияющий Михаил Круг распахивает рубаху на груди и говорит: «Егор, да ты посмотри на меня, я весь «мясной». Вот он, «Спартак», пульсирует в моем сердце».

…А тот золотой браслет с двадцатью двумя бриллиантами, который Миша подарил мне на праздновании по случаю чемпионства 2001 года, по-прежнему у меня. Храню его как память в надежном месте. Недавно узнал, что вроде бы собираются создавать самый настоящий музей Михаила Круга. Наведу справки, и если выяснится, что это правда, то скоро у музея одним экспонатом станет больше.

* * *

Природа дружбы, как и природа любви, до конца не изучена. Как? Почему? Отчего? Общаешься с человеком, и вдруг в какой-то момент понимаешь, что он для тебя значит уже слишком много. И вот этот «переход» от знакомства к дружбе отследить бывает практически нереально. По крайней мере именно так получилось у нас с Колей Трубачом. Мне всегда импонировало его творчество, но я как-то никогда не задумывался, что Коля может стать в моей жизни одной из самых главных фигур.

В 1998–1999 годах мы с Трубачом, тоже, к слову, заядлым спартаковцем, пересекались на разных мероприятиях, и когда я готовился к своей свадьбе, то решил, что Коля должен обязательно быть в числе приглашенных для выступления артистов. Бюджет у меня был ограничен, и я попросил одного своего друга (того самого, который возил нас с Парфешей на концерт Круга) уложиться в отведенную смету и при этом обязательно пригласить Трубача и Саруханова.

Игорь Саруханов поначалу запросил гонорар, который как раз и «накрывал» всю эту смету, но друг Саня сумел найти компромисс, чему я был искренне рад. С Трубачом все было проще: он сказал, что готов выступить бесплатно. Только вот в последний момент выяснилось, что придется обойтись без Коли, который якобы срочно улетел на какой-то концерт.

Потом мне поведали историю о том, что продюсер Трубача Фридлянд запретил Коле выступать на моей свадьбе, и по условиям договора Коля ослушаться не имел права. Когда спустя какое-то время мы случайно встретились. Трубачу было жутко неудобно передо мной. Он попытался мне объяснить ситуацию, но я не стал его слушать: «Да ладно. Все в прошлом. Забудь. Никаких обид нет и не было».

С тех пор мы с Колей вместе прошли через многое. Я несказанно рад, что сегодня Николай Трубач предоставлен сам себе и своей чудесной семье. Он может петь, где и когда захочет.

И в этом плане я ему поражаюсь. У нас однажды был уникальный для окружающих случай. У Трубача 11 апреля день рождения. Я прилетел с игры и помчался к нему в ресторан. Колины друзья дождались меня, поприветствовали и ушли. Мы столик передвинули поближе к сцене, Коля поднялся, спел несколько своих новых песен, и воцарилась какая-то особая атмосфера. Я тоже взял в руки микрофон, и мы перепели весь его репертуар. Сидели и пели, причем, не сговариваясь, понимали, какой хит будем исполнять следующим. Через несколько часов пошли на второй круг. Мы словно через те песни общались. Так классно не было ни до, ни после.

Я люблю проводить аналогии. Представьте, будто я отпахал матч Лиги чемпионов, потом явился бы к себе во двор, посмотрел, как там гоняют мяч пацаны, и бросился бы составлять им компанию. А потом с каким-нибудь мужиком еще бы стал играть один на один. Трубач – он все-таки одержимый. Часто в ресторанах звучит его музыка, и всякий раз в таких случаях Коля встает из-за стола, подходит к оркестру и исполняет вживую только что прозвучавшее произведение. Видели бы вы в эти минуты лица окружающих!

Вот уже несколько лет Трубач – самый близкий для меня человек из нефутбольной среды. К нему в гости я могу завалиться без предварительного звонка, благо дело живем мы рядом. Коля мне как брат. Если кого-то из нас нет в Москве, мы каждый день переписываемся эсэмэсками. Часто после матчей ходим вместе ужинать. Обожаем смотреть футбол и обсуждать происходящее на поле. У нас полнейшее взаимопонимание.

Сейчас вспомнилось, как мы собирались у Игоря Саруханова дома. Живет он под Зеленоградом, постоянно к своему «замку» что-то пристраивает. Из окна – вид на реку. Природа восхитительная. Семья такая же доброжелательная и приятная, как и у Коли Трубача.

Съездить в гости к Саруханову – все равно что посетить дом отдыха. Коля с Игорем поют «Лодочка, плыви», я восторгаюсь их пением, вдыхаю чистейший воздух, смотрю на зеленые деревья и думаю: как же здорово! Такие посиделки, под шашлычок, под гитару, – удовольствие, ни с чем не сравнимое!

* * *

Говоря о звездах сцены, естественно, не могу обойти стороной Олега Митяева. На его творчество я «подсел» совершенно случайно в 2000 году. Как-то в ресторане услышал: «С добрым утром, любимая…», поинтересовался, чье это произведение, примчался в музыкальный магазин и приобрел диск лучших песен Олега. Буквально через два месяца я уехал отдыхать в Мексику и там с этим диском ложился и вставал. Заучил его наизусть. По возвращении в Москву узнал, что творчество Митяева гораздо шире. Так я обзавелся еще одним диском, который захватил с собой, когда мы с Димкой Парфеновым отправились к нему в Одессу. Чтобы слушать Олега, мы купили магнитолу и раз по тридцать на дню крутили песню «Алыкель». Мы ездили по городу на такси, делали звук на полную громкость и сами голосили в два голоса.

Все это время для таксистов мы с Димкой были самими обсуждаемыми пассажирами во всей Одессе.

Конечно, мне хотелось познакомиться с Митяевым, но никаких шагов для этого я не совершал. Тем не менее продолжаю настаивать на том, что мысли материальны. Судьба довольно быстро свела нас и сделала друзьями. Олег Митяев, наверное, не состоялся бы в полной мере, если бы рядом с ним не было уникального соратника Леонида Марголина, играющего, к слову, на всех инструментах. Леонид – настоящий футбольный дока, спартаковец до мозга костей, душевный и общительный собеседник, на каком-то этапе стал для нас с Олегом (к слову, Митяев абсолютно равнодушен к футболу) эдаким связующим звеном. Впрочем, теперь благодаря нашим с Леней усилиям Митяев уже кое-что в футболе понимает.

Помню, как мы проводили ликбез. Олег пригласил к себе на дачу. Сидели на улице, ели и общались. А потом Олег с Леонидом запели под гитарку. Там между участками нет заборов, и из окон всех близлежащих домов повысовывались люди и превратились в самых внимательных слушателей, какие только могут быть. Казалось, что даже комары перестали пищать, боясь вспугнуть исполнителей. Мне было радостно за всех, кто нежданно-негаданно получил возможность насладиться настоящим творчеством. И я – единственный официальный зритель – был благодарен соседям за их «оконную» тактичность.

Я побывал на многих концертах Олега и всякий раз, сидя в зрительном зале, улавливал на лицах окружающих то самое возвышенно-трогательное выражение, которое видел тогда у дачников. Полагаю, у каждого, кто слушает Митяева, возникает ощущение, что Олег поет именно для него. Мне бы тоже хотелось, чтобы хотя бы иногда каждому спартаковскому болельщику казалось, что я играю исключительно для него одного.

* * *

Это, конечно, огромная удача, что жизнь, опять-таки благодаря родному «Спартаку», свела меня со многими фундаментальными, великими людьми – теми, у которых я могу перенимать что-то важное и полезное. Большинство из них старше и мудрее меня, но нам интересно друг с другом.

…Был период, когда мой отец подрабатывал в «Табакерке», и я, пользуясь ситуацией, посещал почти все спектакли, идущие тогда в театре. Мне посчастливилось несколько раз посмотреть «Полоумного Журдена». Прошло больше пятнадцати лет, но мне думается, что никогда так сильно, на грани обморока, как тогда, я не смеялся. С тех пор более гениального и любимого артиста, нежели Олег Табаков, для меня не существует. Я восторгаюсь его талантом. Здорово, что с детства мы впитываем в себя его дар. Кот Матроскин – это вообще высший пилотаж в искусстве. Для наших детей Олег Павлович озвучил кота Гарфилда – тоже бесподобно.

Надо же такому случиться, что как-то я, просматривая наш матч в записи, увидел, как Олег Табаков на трибунах радуется спартаковским голам. Мне было безумно приятно, что он – величина европейского масштаба – ярый поклонник «красно-белых». Все-таки недаром раньше была популярной кричалка:

«Спартак» – это я.

«Спартак» – это мы.

«Спартак» – это лучшие люди страны!»

И теперь представьте мои чувства, когда в 2000 году перед церемонией подписания договора с «Лукойлом» к нашей шумной компании (я, Андрюша Тихонов и Женя Бушманов были с женами) подошел Олег Палыч, подарил моей Веронике грандиозный букет и сказал: «Это вам за то, что вы подарили нашему любимцу ребенка».

Впоследствии в прессе я не раз читал лестные отзывы маэстро обо мне. И всякий раз мне тут же хотелось выйти на поле и своей игрой доставить Олегу Палычу такое же удовольствие, какое мне когда-то доставил «Полоумный Журден».

Это необычайно важно, когда за тебя болеют личности, которыми ты сам восхищаешься. Серьезнейший стимул в работе!

Рассказ о дорогих мне знаменитостях завершу еще одним спартаковским фанатом – Владимиром Петровичем Пресняковым. Он мне в отцы годится и общается со мной так же, как со своим сыном Вовкой. Володя, к слову, впитал в себя все самые лучшие качества своего папы. Бывают такие люди, которых невозможно называть по имени-отчеству. Петрович как раз из их числа. Он настолько свой, что никакая разница в возрасте не придаст ему официоза.

У Петровича потрясающее чувство юмора. Когда в 2004 году я отбывал дисквалификацию, это легендарное пресняковское чувство юмора помогало мне бороться с ностальгией и апатией. Каждый четверг мы с матерым балагуром играли в одной команде. Петрович на поле «заставлял» величать его не иначе, как «быстрый краек». Конечно, он был не такой уж быстрый, но его понимание футбола отчетливо говорило: для этого человека «Спартак» – религия.

* * *

Я намеренно не стал рассказывать обо всех звездах, знакомством с которыми имею моральное право гордиться. Поведал лишь о самых близких и дорогих. Я убежден: как бы ни складывались наши карьеры, кто бы на какое расстояние ни отдалялся от Успеха, наши отношения не пострадают. Мы не делаем рекламу друг другу. Мы дружим. И когда журналисты у меня спрашивают, как мне это удается, я не нахожусь, что ответить. Если бы я искусственно цеплялся за эти отношения, я бы, конечно же, обладал особым рецептом. Но рецепта не существует. Дружба не что иное, как подарок свыше. Этим подарком надо дорожить.

Давно, году в 1997–1998, когда Егор Титов начал становиться «модным персонажем», вокруг появилось много новых людей. Десятки, сотни личностей из разных сфер деятельности старательно набивались мне в друзья. Я был польщен и вместе с тем слеп. Казалось, что всех их я привлекаю сам по себе как человек, а не как футболист народной команды. Кто-то откровенно льстил, кто-то был натуральным прилипалой. Безусловно, многие из них верили в искренность собственных намерений, но на деле не были готовы чем-то жертвовать ради меня. Однако дружба – это процесс обоюдный. Она, как и настоящий футбол, в одну калитку не бывает. К своей чести, я быстро прозрел. Понял: то, что окружало меня в тот период – бутафория.

Я бы посоветовал молодым пацанам, у которых уже есть имя, быть разборчивее в своем окружении, а то велика вероятность в период неудач остаться в одиночестве. Дружба – это наслаждение. Наслаждение от общения и просто от осознания того, что этот человек присутствует в твоей жизни. Дружба – это талант. Талант радоваться за удачи друга и переживать за его промахи. Дружба – это готовность в любую минуту броситься на помощь, и самое главное – это честность во всем. С другом нельзя лукавить, недоговаривать, малодушничать.

Сейчас рядом со мной люди, на которых я действительно могу положиться. Мы проверены временем и обстоятельствами. Дай Бог, чтобы так было всегда! И чтобы ни с кем из моих друзей – не важно, из эстрадного они мира, театрального или футбольного – ничего плохого не происходило.

Глава 26

Как сохранить верность в футбольной дружбе

С теми, с кем ты долгое время защищал честь клуба, не может быть прохладных отношений. Потому что ты обязан уважать всех, с кем испытывал радости и горести. Да, нельзя любить всех. И тебя могут любить не все. Но у меня никогда ни с кем не было трений. Я не объявлял войн. Вдрызг не ссорился. Надолго не ругался. Хотя, допускаю, не каждый отзовется обо мне лестно. Я все-таки всегда говорю то, что думаю. И некоторым доводилось слышать от меня не очень-то приятные вещи. Зато я уверен в том, что такие люди, как Тихонов, Аленичев, Парфенов, Ковтун, то есть те, кого я считаю своими настоящими друзьями, никогда не скажут про меня дурного слова. Потому что наши отношения не запятнаны. Это те люди, к которым я могу прийти за помощью и иногда прихожу за советом. Кстати, как правило, получаю достойный ответ и прислушиваюсь. Для меня важно, чтобы в этой книге была глава об этих особенных – футбольных – людях, которыми я дорожу и всегда дорожить буду. Я хочу рассказать о нашей дружбе…

Даже не верится, но в середине 1990-х я не мог представить, что Андрей Тихонов когда-нибудь станет для меня близким человеком. Прекрасно помню стычку между нами. 1995 год. Все лидеры под руководством Олега Ивановича уехали в сборную. Нас у Георгия Саныча осталось мало: Кечинов, Ананко, Мелешин, Тихонов, я. И вот под занавес тренировки мы исполняли серии ударов. Так мы с Тишкой зарубились не на шутку. Он мне слово – я ему два. Он мне пять – я ему десять. Андрей меня предупредил, что, если я не угомонюсь, он меня сам угомонит. Я от этого еще больше распалился. Ярцев с ребятами нас чудом разняли. Понимаю, что я тогда легко отделался. Тихон после армии, прошел страшную школу выживания на зоне, а я девятнадцатилетний салага. Конечно, Андрей меня закопал бы.

Тихонов дружил с Кечиновым, я – с Мелешиным. В последующие пару-тройку лет мы с Андреем пересекались нечасто. Близко начали общаться лишь в 1998 году, когда после отъезда Димы Аленичева нам прибавилось ответственности за команду. Но истинное сближение произошло после одной истории. Наши вторые половинки, Вероника и Надя, улетели за границу, и мы с Тишкой заранее решили, что после предстоящего матча поедем в казино. Тогда только-только появились игровые заведения, и было очень любопытно испытать все это на себе. Мы с Андреем безвылазно сидели там двое суток. Я тогда вкусил такой азарт, какого раньше не испытывал. Наверное, это то же самое, что оказаться на тонущем «Титанике»: выживешь или нет. В определенные мгновения я чувствовал страшную готовность ко всему: или порву сейчас всех в клочья, или вдрызг проиграюсь. Хватало ума останавливаться на краю. Отходил в машину поспать. Через два часа возвращался, умывался в туалете и снова за стол. Я даже домой хотел поехать, еще денег взять. Меня тогда Андрей отговорил: «Тит, хватит. Надо перемолоть это поражение и забыть». Я послушался. Приехал домой и несколько часов просидел в оцепенении: проводил анализ игры. Где я сделал ошибки, где следовало поступить по-другому. Прокрутил эти двое суток от начала до конца, все разложил по полочкам. Больше в казино я так существенно не проигрывался. Это во-вторых. А во-первых, я осознал, что нельзя прикасаться к той опасной грани, за которой вся твоя предыдущая жизнь становится малозначимой и твой разум отступает под напором азарта. Искренне сочувствую тем, кто перешел эту грань. Я же к ней с тех пор больше никогда не приближался. Я переболел.

А те двое суток стали определяющими в наших отношениях с Андреем. Последние барьеры между нами рухнули. К тому же Тихон уже был моим соседом на базе. Со мной столько людей жило и до, и после Андрея, и все они вынуждены были покинуть команду. Сейчас я живу один и, бывает, долгими вечерами с особой теплотой вспоминаю, как классно было, когда рядом обитал Тишка. Тогда мы настолько с ним приклеились друг к другу, что с тех пор, как бы судьба ни разбрасывала нас в разные стороны, мы всегда вместе. Мы уже давно дружим семьями. У наших жен завязались свои отношения. У детей – свои.

Помню, когда я впервые оказался в новом жилище Тихоновых, испытал огромный прилив позитивных эмоций. Это был восторг от того, что моему другу хорошо. Полноценная дружба и возможна только там, где нет зависти. Кстати, я очень люблю ездить к Андрею в гости, возиться с детьми, болтать в уютной обстановке. Часов по пять можем сидеть в сауне. Мы там теряем ощущение времени. Каждая встреча все равно что последняя. Никак не можем наговориться.

Однажды с нами произошел случай, по которому было бы неплохо снять комедию. Мы поехали на дачу знакомых Андрея. Была зима. Мы парились в бане, потом выбегали голышом на улицу и прыгали в снег. Затем вновь сидели в бане и вновь ныряли в сугроб. Наши жены и дети уже давно ушли спать, а мы все никак не могли угомониться. И вот ночью я говорю: «Ну давай по последнему разочку нырнем и будем закругляться». Выхожу из парилки в предбанник и оказываюсь… по щиколотку в фекалиях. Пока мы сидели, прорвало канализацию. Я кричу: «Беги звонить, вызывай сантехника!» Пока Тишка бегал, я мужественно боролся с аварией, ведром отчерпывал все это безобразие. Потом, когда вернулся Андрей, мы с ним взяли тазики, лопаты и стали вычищать эти авгиевы конюшни. Представьте, шестикратный и восьмикратный чемпионы страны в абсолютно голом виде стоят по колено в дерьме и до утра наяривают совковыми лопатами. Согласитесь, забавное зрелище! Впрочем, ради Андрея готов и не таким неприятным делом заниматься.

Если не считать стычку 1995 года, то у нас с Тихоном не было ни одного повода для трений. Я не представляю, как и из-за чего мы с ним можем поссориться. По-моему, это нереально.

У нас с Андреем накопилось множество своих фирменных фраз, жестов и даже традиций. Жаль, что самой любимой моей традиции уже не существует. Раньше после каждой домашней игры мы с Тихоновым ехали в ресторан «Ангара», где, попивая пиво и обсуждая перипетии прошедшего матча, сидели до поздней ночи. Случалось, когда летом в лужниковском парнике было легко свариться, я придавал себе сил как раз мыслями о том, что после финального свистка эта пытка закончится и мы поедем с Андреем и с кем-нибудь из ребят в ресторан, в уютную атмосферу, где для нас созданы идеально комфортные условия. И близость таких перспектив помогала добиваться побед тогда, когда у нас на поле далеко не все получалось. В «Ангаре» управляющим был классный дядька, спартаковский болельщик. И все шесть чемпионств в период с 1996 по 2001 год наша команда отмечала у него. В 1996 году, когда все уже были навеселе, кто-то крикнул: «А теперь слово молодым!» Наше поколение решило делегировать Джубанова. Вовку водрузили на какую-то тумбочку, сунули в руки рюмку. Он сказал речь, выпил и тут же с тумбочки рухнул. Со всеми была жуткая истерика. Десяток лет минул с тех пор, но когда у меня в памяти всплывает тот эпизод, я снова и снова начинаю хохотать. В 2002 году наш культовый ресторан закрыли, вот мы и перестали становиться чемпионами. Отмечать-то негде! А если серьезно, жаль, что многие славные моменты нельзя воскресить. Слава богу, нам с Тихоновым хватает изобретательности находить новые увлечения и радости. Мы ни разу с ним не провели банальный вечер. Обязательно придумываем что-то особенное. Мы вообще очень здорово воздействуем друг на друга.

И еще: я всегда уважал Андрея за его несгибаемый дух. После «Спартака» он нашел себя вначале в самарских «Крыльях Советов», а потом стал «нашим всем» для «Химок», теперь Андрей снова в Самаре. Молодчина!

* * *

Димка Апеничев потрясающе надежен во всем. Но в 1990-х, выступая бок о бок за «Спартак», мы не были друзьями. Тогда Дима мне казался каким-то далеким, и я не находил у нас вообще ничего общего. Отчетливо отложилось мое первое впечатление о нем. Году в 1995 мы вместе, уже и не скажу, как так получилось, оказались в ресторане. Тогда «Спартаку» только выдали самую настоящую адидасовскую экипировку. Шик редкостный! Алень облачился в этот сверхмодный спортивный костюм. При этом у него была сломана ключица и одна рука подвязана на груди, так что рукав болтался. Это сейчас кажется, что вид у Димки был забавный, а мне он тогда представлялся чуть ли не героем из западного боевика. И вот настала кульминация: появился какой-то факир. Он показывал потрясающие фокусы. Все смеялись до одурения, а Алень в порыве восторга забыл о своей травме, подтягивал здоровую руку к больной и от души хлопал в ладоши. Я потом уже и на фокусы не смотрел, за Димкой наблюдал. Все думал: «Ни фига себе пацан. Со сломанной рукой такие номера вытворяет! Он явно способен на многое!»

В середине 1990-х, когда еще Титов и Аленичев лишь пробивались в основной состав «Спартака», Дима вместе со своими приятелями Саней Липко и Андрюхой Коноваловым на какой-то период попали к Олегу Ивановичу в немилость. И вот перед тренировкой Романцев усадил всю команду на газон для разжевывания нам тактических нюансов. Я сел рядом с «опальной троицей». Иваныч случайно кинул в нашу сторону взгляд и замер. А потом сказал моим соседям: если вы мне его испортите (и кивнул на меня), пеняйте на себя!

* * *

Дима Аленичев – человек-поступок, обладатель неповторимой харизмы. Он из тех, кто умеет удивлять. Он был единственным, кто в 1990-х покинул «Спартак» торжественно. Позвал всю команду и закатил грандиозный прощальный ужин. Дело происходило в центре столицы в богемном месте. В самый разгар праздника Дима говорит нашему мастеру по обуви: «Слава, вон видишь на середине Москвы-реки фонтан. Готов поспорить на штуку баксов, что ты туда не доплывешь». А летом 1998-го тысяча долларов казалась какой-то космической величиной. Одна половина собравшихся подхватила Димкин клич и стала подначивать Славку. Другая принялась отговаривать Диму: «Алень, ты что?! Такие деньжищи выкинуть!» Затем на авансцену вышел Хаджи, легендарный спартаковский менеджер, и сказал: «Слава, сынок, порадуй ребят. Я выступлю гарантом и, пока ты будешь плыть, подержу тысячу долларов при себе. А ты мне за это соточку отстегнешь». На том и порешили. Алень отдал Хаджи тысячу зеленых. Слава разделся до трусов и при всем честном народе пошел к реке. А вода в центре Москвы загрязнена настолько, что никому в голову не придет в нее залезть. Мы тоже все вывалили на улицу и принялись поддерживать все это мероприятие криком. Ор стоял такой, что собралась приличная толпа зевак. Наш доблестный обувщик нисколько не смутился, прыгнул и поплыл. На противоположном берегу странного пловца приметили два милиционера и стали внимательно за ним следить. Но Слава их огорчил: накрыв на середине фонтан рукой, он рванул назад. Мы так смеялись, что я и сейчас при воспоминании о том случае улыбаюсь. Славик как ни в чем не бывало вылез из воды, в мокрых семейных трусах поднялся обратно в ресторан, забрал причитающиеся деньги и залпом пропустил стаканчик за успешное окончание мероприятия. Тот «заплыв» стал спартаковским фольклором, мы часто в разговорах друг с другом воспроизводим его в деталях.

Отбытие Дмитрия Анатольевича за рубеж отложилось в моей памяти еще и потому, что в последний Димкин приезд на базу у него в номере мы осуществили «сделку века». Алень всегда умел выбирать вещи и аппаратуру, и на базе в номере у него стоял суперсовременный музыкальный центр, являющийся по тем временам какой-то несусветной роскошью. И вот я Диме предложил: «Алень, не повезешь же ты эту махину с собой. Подари». На что новоиспеченный итальянец мне ответил: «Подарить не могу. Могу продать. За полцены». Для меня пятьсот долларов – это было что-то запредельное, но я нашел деньги. Сейчас, если расскажу Димке ту историю, он, наверное, мне не поверит. Да я и сам уже слабо верю в то, что такое могло быть. Но музыкальный центр до сих пор цел. Глядишь, когда-нибудь отдам его в музей прославленного футболиста Аленичева. А у нас в стране такой музей просто обязан быть.

* * *

После отъезда Димы в Италию наши приятельские отношения вышли на новый, совершенно неожиданный для нас обоих уровень. Мы стали переписываться эсэмэсками, созваниваться. Я ему рассказывал о спартаковской жизни, гасил его чувство ностальгии. Мы общались каждую неделю. Я и сегодня без труда назову номер Диминого итальянского мобильника. Как у понравившихся друг другу мужчины и женщины из телефонного общения возникает роман, так и у нас возникла дружба. С 2000 года, после того как Андрея прекратили вызывать в сборную, мы с Димкой стали постоянно жить в одном номере. Признаться, жить в одном номере с Аленем – это серьезная проверка на прочность. Помню, первый раз я не спал почти всю ночь. Дело было в Новогорске, там комнаты огромные и кровати стоят на расстоянии семи-восьми метров. Мы после отбоя с Димой чуть поговорили, и только я начал засыпать, как услышал жуткий храп. Я раньше никогда не спал в номере со столь шумным человеком и долго не мог приноровиться. В середине ночи я не выдержал – нащупал около кровати шлепки и бросил один в Аленя. На удивление это принесло свои плоды. В дальнейшем я ставил шлепки поближе и недолго думая пулял ими в Диму. Первый залп был предупредительный. Второй – уже капитальный. Будущий победитель Кубка УЕФА и Лиги чемпионов просыпался, переворачивался на другой бок, а передо мной стояла задача успеть уснуть, пока мой друг вновь не примется храпеть. В Бору и в гостиницах было гораздо проще – кровати там располагаются на расстоянии вытянутой ноги, вот я и занимался балетом. Ткнешь Димку стопой и, как подводник при аварийном погружении, моментально проваливаешься в пучину сна. Удивительно, что все это меня ни капли не раздражало. Ради дружбы я способен простить и не такие вещи.

У нас даже дошло до того, что мы уже не могли большие праздники представить друг без друга. В 2002 году Аленичеву исполнялось тридцать лет, и он позвонил мне: приедешь ко мне в Португалию? У меня тогда накрылась передняя крестообразная связка, я не играл, взял жену с дочкой и махнул к Аленю. Жили у него дней пять-шесть. Отметили день рождения. Вот сейчас думаю: «Это же надо лететь через всю Европу, а мы летели с двумя пересадками, чтобы отметить день рождения. Это же символично, что я был у Аленя на тридцатилетии!» И сейчас, если мне плохо, я сразу пишу эсэмэску Диме. Тут же приходит ответ, от которого грех не улыбнуться.

Когда Димка выиграл Кубок УЕФА, я испытал необыкновенные чувства. У меня было ощущение, что все это происходит не с Апенем, а со мной. Я выходил на поле, отдавал голевую передачу, забивал гол, радостный носился по стадиону. Я сам там играл! У меня бегали мурашки, и ком стоял в горле. Когда Димка взял в руки кубок УЕФА, у меня на глазах выступили слезы. Я настолько был рад, настолько горд, что не мог сдерживать своих эмоций.

* * *

Я возражу тем, кто считает: дружбы между спортсменами не бывает. Не верьте! Бред!! Бывает!!! И наш пример с Тихоновым и Аленичевым яркое доказательство того, что дружба между футболистами может быть очень крепкой и настоящей. Нам нечего делить. У нас вся жизнь впереди. Я, когда пришел в «Спартак», искал себе таких друзей, опору, и мечтал о том, чтобы это было навсегда, а не на год-два. Мы многое преодолели. Футбол рано или поздно уйдет, а мы останемся. В новой жизни по одному мы не уцелеем. Мы должны поддерживать друг друга. Мы настроены на единую волну. Я привык к нашему общению, и Дима с Андреем, полагаю, тоже привыкли. Да, есть семья, но мужчина нуждается в друзьях. Даже на отдыхе мне необходимо наше спортивное общение, поэтому-то мы, как правило, и проводим отпуск в компании. Побуду с женой и дочкой, а потом говорю: «Ребят бы повидать. Я сейчас приду; пять минут». Затягиваются эти «пять минут» на три-четыре часа, а то и больше. Я окунаюсь в свой мир, и мне трудно вылезать из него.

После матчей меня обязательно тянет побыть с кем-то из наших, и я со своим окружением направляюсь в какой-нибудь ресторан. Мы просто говорим, и душа моя оттаивает, поет. Мне важно переварить все новости, все то, что происходило «на гражданке» в тот период, когда я был на базе.

Если не получается ни с кем встретиться, то приходится рассказывать футбольные нюансы Веронике. Она, конечно, слушает мою белиберду, но я-то понимаю, что ей это не особо интересно. Что она старается только ради меня. Моя жена – мудрая женщина. Меня бесят люди, которые не умеют слушать…

Настоящие спартаковцы слушать умеют. Мы одной крови, мы «читаем» друг друга с полуслова. Мы повязаны одними ниточками, которые прочнее тросов.

Сейчас по телевидению часто показывают старые матчи. Я помню все наши игры, каждый их эпизод, и вот они воскрешаются на голубом экране. Дикий восторг! Внутри разрываюсь от переполняющих чувств. Недавно смотрел, как мы выиграли у «Арсенала»: четыре-один. Я тут же схватил телефон, звоню Парфеше: Димон, включай телек. А он в ответ: я тоже смотрю, как раз хотел тебе набрать. Класс! И вот мы сидим, заново все переживаем, обсуждаем. Это и есть те ниточки, которые не разорвать временем.

Лет через десять-двадцать мы все равно будем вместе. И будем смотреть эти матчи. Уже сейчас представляю, как соберемся своей тесной чемпионской компанией: Тихонов, Аленичев, Ковтун, Парфенов, Титов… Включим DVD и уткнемся в экран. Как бы не захлебнуться той ностальгией! Вот настоящий наркотик!

* * *

Обидно, когда кто-то отваливается. Так Ваську Баранова потеряли. Жалко. Может быть, Вася посчитал, что мы виноваты в его отлучении из команды: не вступились, не уберегли. Не знаю. Загадка. После его ухода мы не виделись почти год. В 2004 году 28 мая встретились. Посидели в его машине. Я говорю: «Вась, у меня завтра день рождения, жду тебя». – «Конечно, Егор. Но подарок подарю тебе сейчас». И протягивает мне пистолет. На следующий день он так и не объявился. Больше я его не видел и не слышал. Я ему набирал не раз, но он так и не взял трубку. Мне бы хотелось, чтобы Васька вернулся к нам. Мне безумно интересно: как он живет, изменился или нет? Мы же с ним столько раз вместе на поле выходили. Побывали в таких переделках, что удивительно, как мы можем потерять друг друга.

Вити Булатова тоже было тяжело лишиться. Как-то отдалился он ото всех. И все же иногда спрашиваю про Витюшку у Юры Ковтуна. Они во Владикавказе вместе выступали, изредка перезваниваются. А мы с Юрком общаемся регулярно. Скучает человек по былому спартаковскому футболу. Мне очень приятно, что он стал главным тренером многообещающего футбольного клуба МВД России и учит своих подопечных нашим классическим стеночкам и забеганиям. Желаю ему и его клубу огромных успехов.

Кстати, это же просто поразительно, насколько Юра сделался спартаковцем. Когда он в 1999 году к нам только пришел перед самым началом сезона, я сильно удивился: кого-кого, а Ковтуна в «Спартаке» я увидеть не ожидал. У всех игроков-созидателей на Юрку был большой зуб. Меня он в свою динамовскую бытность тоже изрядно колошматил. Я на него часто злился, а однажды в Петровском парке в дождь и слякоть он так меня в грязи вывозил, что я чуть с кулаками на него не набросился. Ковтун в меня прыгнул – боль сильная, поднимаю глаза, а Юра свой излюбленный жест показывает: руки по сторонам разводит, дескать, ничего не знаю, в мяч играл. И вот этого защитника обменяли на одного из спартаковских символов – Колю Писарева. Газеты тогда неделю с ума сходили, а я тем временем пытался все хорошенько проанализировать. Первый плюс в таком обмене я отыскал достаточно быстро: теперь этот «цепной пес» будет кусать не нас, а наших соперников. При близком знакомстве с Юрой я был просто потрясен его личностными качествами! Уникальнейший человек: добрый, сверхнадежный, скромный. Очень хотел научиться спартаковскому искусству. Как губка впитывал в себя все советы, и на стыке тысячелетий лучше, чем Ковтун, левого защитника в отечественном футболе уже не было.

В 2005 году на одном из предсезонных сборов Юра получил травму, и потом у него практически не было шансов сломать нелепый стереотип о том, что возрастные спортсмены не могут приносить пользу. В итоге клуб лишился суперзащитника – и это трагедия «Спартака». Нам таких бойцов очень не хватает до сих пор. Будь я руководителем какой-нибудь команды, сделал бы все, чтобы Ковтун выступал у меня. Он всегда и везде бьется от и до. А как он любит свою семью – это вообще фантастика!

Юра со своей супругой Людой несколько лет строили загородный дом. Если он в Москве, можно не сомневаться – человек решает какие-то бытовые вопросы. Когда Юра на своем джипе заезжал на базу в Тарасовке, я всегда его травил: «Юрок, танки грязи не боятся? Помой машину». Ковтун объездил все строительные рынки столицы и собственноручно перевез десятки тонн разных труб, шлангов, смесей, досок и так далее.

Мне часто хочется сказать Юрке любимую фразу Вити Гусева:

«Береги себя!» Юра, правда, будь к себе повнимательнее.

* * *

Завершить разговор о своих близких друзьях хочу Димой Парфеновым. На его долю выпало испытаний, пожалуй, поболее, чем на долю любого из нас. Парфеша – очень мужественный человек, и я преклоняюсь перед ним, потому что большинство людей на его месте давно бы морально сломались, а Димка по-прежнему в строю и по-прежнему ставит новые цели. Парфенчик по характеру очень легкий и очень настоящий! У нас с самого начала установились теплые отношения, но году в 2001, когда многих из нашей славной дружины в «Спартаке» уже не стало, мы с ним притянулись друг к другу капитально. С тех пор все мероприятия обязательно заканчиваем с ним вместе. Дима – одессит, парень веселый, большой мастак на разные выдумки. Мне бы хотелось рассказать хотя бы пяток историй, которые с нами приключались. Но мы пока оба в футболе, и, уж извините, шокировать общественность я не буду. Впрочем, и после завершения карьеры вряд ли стану такие вещи рассказывать.

Я несколько раз ездил к Диме на родину, и его папа с мамой относились ко мне как к сыну. Я настолько сильно впитывал в себя одесский колорит, что даже пытался общаться соответствующе.

Причем меня так пробило на эту тему, что как-то в беседе с таксистом я даже попытался выдать себя за местного жителя.

У Димки, кстати, русская душа. Я не верю, что он когда-нибудь вернется жить на Украину. Убежден, он будет своим присутствием радовать Москву и обязательно будет заниматься чем-то полезным. Здорово, что вот уже год наши квартиры располагаются в пяти минутах езды друг от друга. Я со своего тридцать седьмого этажа даже его дом вижу. Очень часто созваниваемся, решаем поужинать в каком-нибудь заведении и тут же мчимся навстречу друг другу. Хотелось бы, чтобы так было всегда!

Играй по-крупному

Глава 27

Как сохранить свежесть в восприятии жизни и мотивацию в спорте

Эта глава, так уж получилось, создавалась за несколько дней до моего тридцатиоднолетия. И невольно я раз за разом на себя этот возрастной костюм примерял. Строгий он какой-то. Тяжелый. Эмоции не те, что прежде. И сам я уже далеко не тот Тит, который в середине 1990-х беззаботно наслаждался футболом. Тогда я жил для себя. Занимался любимым спортом, победы одерживал, получал неплохие деньги, находил возможность потанцевать вдоволь да в компании с ребятами повеселиться. И большего мне было не надо.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Всегда ли так важно докопаться до тайн прошлого? А каково же узнать про злой рок, довлеющий уже над ...
В этой книге представлены результаты 40-летнего исследования, которое впервые дало научный ответ на ...
Фитц – незаконнорожденный сын наследного принца. Воспитанный слугами, он вырос в темных коридорах ко...
Дорогие мои друзья, читатели и почитатели! Для этой книги я выбрала самые сильные и самые доступные ...
Когда в жизни есть все, кроме счастья, значит, пора ее круто менять! Уехать в другой мир, найти стар...
Англия. 1553 год. Юный король Эдуард смертельно болен, и страной практически правит герцог Нортумбер...