Записки на айфонах (сборник) Цыпкин Александр

Пули над Кутузовским

Живя суетливой городской жизнью, как-то теряешь способность долго удивляться чему бы то ни было. Я уверен, что если к нам официально прилетят инопланетяне, это событие займет граждан не более чем на десять минут. В новостях скажут «Долгожданный официальный контакт состоялся, генсек ООН выразил надежду на плодотворное сотрудничество», ведущая Екатерина Андреева, может быть, даже поднимет одну бровь, граждане обменяются впечатлениями типа «Офигеть!», а потом побегут по своим делам. Ну прилетел там кто-то, а у меня зубной в три, за две недели записывался, что мне теперь – без зубов ходить? Как говорится, камешек в ботинке волнует меня сильнее, чем судьбы мира.

Я прочувствовал на себе всю справедливость этого утверждения в 1993 году, когда происходила осада Белого дома в Москве. Я вырос в этом районе. По часам на здании Совета Министров СССР я в детстве ориентировался, не пора ли уходить с горки. (Потом этот дом переименовали в Белый, часы расстреляли и заменили гербом.) Тут была моя школа, жили мои друзья, собственно, я тут живу и сейчас.

Так вот, как все помнят, в сентябре 1993 года Ельцин не поделил страну с парламентом и в центре Москвы началась стрельба из танков. Эпицентром боевых действий был тот самый Белый дом. Я жил через реку, мне был 21 год. Когда началась заварушка, я отдыхал на Оке с друзьями и палатками в изоляции от цивилизации. Всю дорогу домой в электричке я проспал и вышел на площадь Киевского вокзала в бодром неведенье о неприятностях на моей Родине, как малой, так и большой. Рюкзак был тяжелый, поэтому я решил взять такси, благо ехать две минуты. На мое предложение проехать до Калининского моста таксисты нервно смеялись, вздрагивали, говорили: «Нет уж, я жить хочу» – и давали газу. Я с раздражением, но без удивления отметил про себя, что люди возле Киевского вокзала сегодня особенно невменяемы, и потопал домой.

Дома мама провела краткую политинформацию, предостерегла от прогулок по Кутузовскому проспекту и стала выяснять, хорошо ли я кушал в походе. Баррикадами по соседству нас было не пронять, мы это уже проходили в 1991-м.

Район жил своей жизнью, с легкой поправкой на режим боевых действий. Соседи обменивались сведениями, какой магазин теперь закрыт и какие автобусы не ходят. На лестничном пролете был временно введен мораторий на курение – на стене, напротив общественной пепельницы из консервной банки, красовались дырки от пуль. Несмотря на явную опасность для жизни, возле Калининского моста толпилась тьма народу – в основном зеваки, но были и корреспонденты с телекамерами. Кстати, многие счастливчики, у которых окна выходили на мост, неплохо поживились, пуская телевизионщиков поснимать из окошка. Я, помнится, ездил наниматься на свою первую работу на «Автозаводскую». «Ну как там? Стреляют?» – спрашивали меня в отделе кадров. «Стреляют», – отвечал я. «Понятно, – говорили в отделе кадров, – трудовую книжку принес?»

Тогда, в двадцать один год, я очень смутно представлял себе, кто там хороший, кто плохой. Вроде бы Ельцин был хороший. Да меня это и не интересовало в моем тогда юном возрасте. Меня интересовала моя девушка, которая должна была вот-вот вернуться с отдыха. Мы как-то слегка поспорили о ценности наших отношений перед ее отъездом, и теперь мне не терпелось с ней увидеться.

Вика жила сразу за гостиницей «Украина», на 11-м этаже. Она прилетела вечером, мы созвонились, она звучала прохладно. Ее родители куда-то очень удачно уехали, и я сказал, что приду. Мама пыталась меня не пускать – с улицы слышны были выстрелы, то одиночные, то очереди. Теоретически была вероятность поймать шальную пулю, летящую вдоль по Кутузовскому. Я сказал маме, что пойду дворами, а проспект перебегу по подземному переходу.

Я вышел на улицу и почувствовал себя героем романа Ремарка – кругом смерть, опасность, а он идет под пулями навстречу своей любви… Людей не было, я быстренько добежал по составленному маршруту. Поднялся к Вике, позвонил маме, пообещал не стоять у окна. С 11-го этажа Белый дом был как на открытке. Мы потушили свет, чтобы не привлекать внимания, и начали выяснять отношения. Не помню уже, в чем была суть… Что-то из серии «любишь не любишь, плюнешь, поцелуешь». Среди ночи танк пальнул по Белому дому. Дом задымился, из окна показалось пламя. Мы говорили тихо, и из беседы вытекало, что нам пора расставаться. Это было грустно. Мы замолкали и смотрели, как пожар разрастается. Помню, в темноте на Викином лице даже играли блики от огня – горящий Белый дом в ту ночь работал у нас камином. Потом пили чай в темноте, вспоминали какие-то смешные случаи, рассказывали, кто как провел лето… Дом догорал, и я думал, что вот, и наши отношения догорают. Мы решили, что наш роман окончен, и под утро я пошел домой. Через год мы поженились, через восемь развелись, Белый дом починили, и все мы живем сейчас, как будто ничего этого не было.

Дышите ровнее

Доктор посоветовал мне поменьше нервничать. Прекрасный совет, док! Правда, это, как бы сказать, не только от меня зависит. Вы уж и всех остальных тогда тоже предупредите.

Чтобы, например, пришел я в банк, а там очередь, и только одно окошко работает. Подхожу к менеджеру – видите ли в чем дело, мне нельзя нервничать, а у вас такая ситуация, что могу не сдержаться. И менеджер срочно по селектору – внимание! У нас ситуация! Пришел человек, которому нельзя нервничать! И все сразу как забегали, как заобслуживали – вы не успели понервничать? Слава богу, пронесло!

Запретили мне нервничать? Ну, смотрите, доктор, я вас за язык не тянул. Вот телефон, звоните моему начальнику. А то я что-то нервничаю из-за денег. Вы ему только скажите, что нельзя, мол, сотруднику волноваться. Он сразу зарплату прибавит, начальнику-то и в голову не приходило, что я такой чувствительный. Да я тут списочек телефонов оставлю – автосервис, домоуправление, налоговая. Просто поставьте их в известность. Я бы и сам позвонил, но, боюсь, не сдержусь – а мне ж нельзя.

С женой сам поговорю. Жена, скажу, вот справка, так что теперь новые правила, записывай. Никаких звонков «Ты где, когда будешь?». А то могу начать. Если задержался или ночью не пришел – молись, чтобы эта причина была заурядная, не вызывающая волнения. И не провоцируй, оставь котлеты на плите, записочку там с сердечками и спи. И детям скажи – папе, мол, нельзя, не лезьте к нему. Ждите, когда сам придет. Помалкивайте и улыбайтесь. Ну и там разговоры эти – шуба, мама, ремонт – до лучших времен. Врач запретил, не каприз какой-нибудь.

Да, доктор, чуть не забыл, в управу позвоните, что завелся на районе такой особый гражданин, такой, можно сказать, медицинский феномен – не положено ему нервничать. Ничего не долбим, трубы меняем, только когда он уедет в отпуск. Быстро чиним лифт, домофон – вряд ли, конечно, это с нервами связано, но чем черт не шутит, лучше перестраховаться. Вдруг этот чудик не любит пешком на восьмой этаж подниматься.

Но, доктор, если вы это серьезно, то бороться надо не с симптомами, а с причинами, не мне вас учить. Я чего нервничаю-то постоянно? В стране беспорядок. Другим, конечно, до лампочки, но вот такой я нервный пациент вам попался, что мне не все равно. Скажите им там, чтобы не воровали, меня это изводит. Скажите, что могу распсиховаться, когда на выборах голосовать не за кого. Специально ради пациента – номер карты такой-то, пусть перестанут врать по телевизору, я как-то дергаюсь, а мне нельзя. И вообще, попросите их свалить куда-нибудь – я как их рожи вижу, так и норовлю нарушить ваши предписания. Вы же врач, они вас послушают.

Если с этим всем разберемся, обещаю – сразу буду нервничать намного меньше. Есть, конечно, пара моментов, чтобы окончательно закрепить успех терапии. Насчет войн, конфликтов на национальной почве там намекните. Нефть вот, говорят, кончается, население растет, а рыбу всю выловили. Если голова ничем другим не занята и вдруг задумаюсь – есть риск. Мы же с вами не хотим, чтобы я… Ну, вы понимаете. Сделайте пару звоночков.

И еще вот как бывает, доктор. У нас еще время-то есть? Отлично. Бывает, просыпаюсь среди ночи и думаю – вот мне уже столько лет, а чего я достиг? Об этом ли я мечтал? А вдруг я умру? Думаю об этом и чувствую – спокойствие мое, с таким трудом добытое, куда-то уходит. Не ровен час занервничаю. А это уже по вашей части, так что дайте мне направление в какое-нибудь место, где я буду счастлив, богат, здоров и беззаботен. И лекарство, чтобы я не думал, зачем живу. И чтобы легальным это лекарство было.

Как-то так, доктор. А то заладили «нельзя да нельзя». Запретили – я согласен. Но за свои слова, доктор, надо отвечать.

«Всякая химия» против «всякого бреда»

Откуда взялась эта тотальная, оголтелая, омерзительная страсть ко всему натуральному? «100 % натуральный продукт!», «Без искусственных добавок!», «Натуральная польза от самой природы!». Кажется, что сегодня нельзя не только продать, но уже и купить продукт, который не притворялся бы пыльцой божьих одуванчиков из самого сердца альпийских лугов. Еда, косметика, лекарства, одежда, даже матрасы!

Читаю рекламу: «100 % натуральные матрасы являются самыми воздухопроницаемыми. Только натуральные материалы оказывают на Вас исключительно благотворное воздействие и лечебный эффект». Натуральные матрасы, подумать только! Мы-то всю жизнь прозябали на дурацких матрасах, синтезированных из заразных пружин и агрессивного поролона. А есть, оказывается, натуральные матрасы, которые, видимо, растут на деревьях, а потом добрые панды, пьянея от воздухопроницаемости, приносят их прямо в магазин. «Слой натурального латекса обеспечивает мягкость…» Натуральный латекс – это млечный сок каучуконосных растений, тут не поспоришь. А то, что в состав промышленных латексных смесей, из которых делают матрасы, добавляют вулканизующие агенты, загустители, пластификаторы, пеногасители и еще несколько десятков адских ингредиентов, от одних названий которых у любителей всего натурального поседеют даже брови, это на стопроцентную натуральность как бы не влияет. А ведь в матрасе еще есть кокосовая стружка и волокна сизаля. Каким образом наличие кокосовой стружки внутри может подтолкнуть разумного человека к выбору матраса? Только при разыгрывании гипотетического сценария тотального голода, когда каждая вещь в доме будет проверяться на предмет съедобности…

Женщины, как более легковерная и дисциплинированная часть населения, активнее исповедуют новую религию натуральности. Поэтому природная вакханалия в отделах косметики проходит особенно бурно. Химические гиганты строят космические лаборатории для синтеза все более изощренных средств, а потом со вздохом капают в свой шедевр огуречную эссенцию и рисуют на тюбике сам зеленый овощ – «натуральное здоровье от природного огурца!». При том что в огурце есть десятки активных и пассивных веществ. А ученые не спят ночей, чтобы выделить единственный работающий компонент, воспроизвести молекулу заново без балластных примесей и аллергенов, зато усилив его способность проникать в кожу. Но потребительница мажется кремом в легком подозрении, что настоящий огурец позаботился бы о ее коже куда «естественнее». И чтобы успокоиться, заваривает себе зверобой с яйцами клещей, вместо того чтобы принять пилюлю с вытяжкой действующего вещества зверобоя, очищенной коварными фармацевтами от постороннего барахла.

Все ополчились на ароматизаторы, окислистели и консерванты в еде, считая их безусловным злом и «вообще химией». А уж увидев на этикетке кекса код E162 или Е150а, пищевой натурист припасет эту ядовитую бомбу на случай войны, чтобы забрасывать кексом вражьи танки, хотя Е162 – это всего лишь свекольный сок, а Е150а – карамель (все пищевые добавки имеют Е-код, после которого следует цифра «1»).

Но подозрительные граждане все равно покупают натуральные продукты у бабушки на обочине и скучают по экологически чистым временам, когда все было натуральным – и молоко, и вода, и мясо. И кишечная палочка в молоке, и сальмонеллы в яйцах, и ботулотоксин в мясе. Правда, люди в те времена едва доживали до тридцати лет, зато хоронили их в земле, свободной от нитратов.

Лучшие умы человечества тратят время на усовершенствование нашей жизни, а мы готовы поставить крест на самом прогрессе и вернуться в пещеры. Но я вот не хочу в пещеру. Мне нравится мое нескисающее молоко, мне нравится, что проблема голода решается генно-модифицированной кукурузой, мне нравится, что натуральный рак лечится химической химиотерапией. Так что, если кто не доел консервированную черную икру – отдайте ее мне. И идите спать на дышащем матрасе. Мне важнее подольше дышать самому.

Холостяк и проблема зубной щётки

Раньше, когда люди вступали в серьезные отношения, происходила помолвка и обмен помолвочными кольцами, символом этих серьезных отношений. Теперь люди иногда забывают жениться, какие уж тут кольца, но свято место пусто не бывает. Сегодня символом серьезных отношений стала зубная щетка.

Мужчина, да, вот вы, посмотрите на свой стаканчик в ванной. Сколько в нем зубных щеток? Если больше, чем одна, значит, в вашей жизни есть существо женского пола, с которым вы регулярно вместе спите, едите, смотрите телевизор. Значит, у вас не стоит вопрос, с кем справлять Новый год и ездить отдыхать. И если вы проделываете это с каким-то другим существом женского пола, то совершаете это тайком, нарушая негласный договор «зубной щетки».

Все начинается с нее. В один прекрасный день девушка приносит ее с собой и ставит в стаканчик. С этим глупо спорить, ведь все люди, даже девушки, должны чистить зубы перед сном своей зубной щеткой. Потом она уходит, и вы обнаруживаете, что зубная щетка осталась. Вы звоните ей и псевдонебрежным голосом говорите: «Да, кстати, ты забыла зубную щетку». А она отвечает: «Да пусть пока полежит у тебя, а то надоело ее таскать». Ну еще бы, думаете вы, такую тяжесть! Но вслух этого не говорите. А девушка продолжает с нажимом: «Ты ведь не против?» Нет, вы не против. Логика на ее стороне, поэтому вы соглашаетесь, смутно чувствуя какой-то подвох. И правильно чувствуете. При всей невинности предмета вашей беседы это – точка бифуркации, поворотный момент отношений. За щеткой последуют тапочки, прокладки, халат, косметика, одежда, фото в рамке, ключи и родственники из Мариуполя. Согласившись на щетку один раз, вы сможете избавиться от нее только вместе с хозяйкой. Не бывает так, чтобы девушка сказала: «Я заберу зубную щетку на пару недель, пусть побудет у меня».

Если она обиделась и ушла, но оставила зубную щетку, значит, это ссора не всерьез. Если вы воспользовались случаем и выкинули символ и она это обнаружила, примирение может не состояться.

Зубная щетка не терпит конкуренток. Невозможно держать в стаканчике зубные щетки разных девушек. До щетки вы не задумывались о том, как выглядит ваша ванная комната глазами гостей. Теперь перед приходом новой знакомой вы, чувствуя себя полным идиотом, прячете другую щетку подальше в шкафчик, волнуясь, как бы не забыть потом поставить ее обратно. Вы подозреваете, что новая знакомая обратит внимание на количество щеток, и правильно подозреваете. Девушки всегда осматривают территорию на предмет пометок. И делают выводы. И принимают на их основе важные для вас (этим вечером) решения.

Непонятно, что делать, если у вас регулярно ночует какой-нибудь друг или родственник. Хорошо, если это ребенок – можно купить ему детскую щетку, и вопросов не возникнет. В противном случае придется объяснять: не пугайся, это щетка моего брата. Хотя она зашла всего лишь посмотреть вашу коллекцию магнитов на холодильнике и не просила объяснений. Опять-таки выглядишь по-дурацки. Проклятый предмет гигиены полости рта все время провоцирует какую-то немужественную суету вокруг себя.

Кто поумнее – держит в запасе обойму новых щеток. И на вопрос «Зачем мне каждый раз новая? Ведь я ночую у тебя уже второй раз» отвечает – ничего, мол, не разорюсь, а это – принцип. Так что если не хотите, чтобы зубная щетка решала вашу судьбу за вас, упирайте именно на принцип. Принцип – единственный для мужчины способ совершать нелогичные поступки, не теряя лица. С мужскими принципами женщины не спорят. Во всяком случае, на ранних этапах отношений.

В общем, дорогие холостяки, будьте осторожны с зубными щетками. Иначе не видать вам одинокой старости как своих ушей.

Исповедь кидалта

Есть такое слово в английском языке – «Кидалт», возникшее скрещением двух других: «Kid» – ребенок и «Adult» – взрослый. Кидалты – это взрослые дети. Ответственные, приличные дяди, которые, однако, любят заниматься невзрослой ерундой вроде компьютерных игр, машинок и первоапрельских розыгрышей. Мужчины, принципиально не желающие взрослеть и становиться скучными. Не все представители этого славного племени знают, что для них придумано специальное название. Не все они знают, что не одиноки во взрослой вселенной. Многие до сих пор стесняются расстреливать в ванне солдатиков из брызгалки.

Кидалтам приходится нелегко. Носить костюм на работу, боясь, что из-под сорочки просвечивает майка с суперменом. Прятать рогатку перед приходом новой знакомой. Ждать, когда останешься один, чтобы надуть пузырь из жвачки… Обходить за сто метров, хотя можно перелезть через забор… Постоянный страх, что тебя рассекретят, навесят ярлык «инфантильный» и исключат из приличного общества. Как признаться родителям, что ты кидалт? Перенесут ли они это? Как будут смотреть в глаза соседям?

Я сам через это прошел. Мне было 23 года, я уже работал и поэтому точно знал, что я не такой, как все. Рядом со мной не было друга, который хлопнул бы по плечу и сказал: «Ты просто кидалт, парень! Это нормально. Прими себя таким! Врубай «Тома и Джерри» на полную!» Решение проблемы пришло с неожиданной стороны – у меня родился ребенок.

Вначале ничто не предвещало облегчения. Первый год я гулял с коляской примерно по тем же местам, где еще недавно играл в прятки и мечтал, чтобы меня не увидели ребята. Это было так серьезно – ребенок… Отцовство… И так скучно!

Но потом прошел еще год, и ребенок Маша стал проявлять отдаленные признаки гуманоида – ломать вещи и издавать речь. Мне это понравилось. Мне тоже было интересно, что будет, если надеть на голову тарелку с кашей. Мы вместе с Машей смотрели, как каша стекает по стулу и капает на пол, а кошка ее нюхает. Тут я понял, что от такой, казалось бы, бесполезной в хозяйстве вещи, как ребенок, может быть толк. Я не запрещал ей рисовать на обоях и рвать газеты, устраивать потопы в ванной и забрасывать тапочки на шкаф. Я получал страшное удовольствие, что теперь могу делать то, что мне вначале запрещали, а потом я запрещал себе сам. Оказалось, что ребенок – это отличное оправдание для взрослого заниматься той самой ерундой.

Если взрослый пускает в луже кораблик из пачки сигарет, три часа напролет смотрит мультфильмы или залезает на дерево – он псих, возможно, буйный. Если все это он проделывает в компании ребенка, то он – прекрасный отец. Даже если ребенку было неинтересно.

Но Маше было крайне интересно. Я учил ее счету за игрой в Монополию. Ей одной на всей площадке разрешалось залезать на самый верх «паутины». Да что там говорить! Я учил ее прыгать по крышам гаражей и поджигать тополиный пух! Она говорила: «Никто из взрослых не смотрит со мной мультфильмы, кроме тебя». Маша, Маша… Честно говоря, я не совсем взрослый… Ты еще слишком мала, чтобы это понять-осознать. Когда-нибудь ты поймешь и простишь. Кстати, знаешь, что будет, если положить кусочек льда на раскаленный утюг?

В короткий период времени между моим и ее детством я, можно считать, не жил. Попав случайно (или не очень) в магазин игрушек, я выходил на улицу подавленный. Столько всего успели изобрести, а я уже вырос! Какая досада. Теперь я скупал конструкторы, машинки и самолеты, наборы для фокусов и прикольные липкие субстанции в баночках – ребенку, все ребенку. Она такая избалованная, каждый день хочет новую игрушку, вы же понимаете… Теперь я мог позволить себе куда больше, чем в детстве. А главное – мне не надо было спрашивать ни у кого разрешения! В детстве родители не очень хорошо относились, когда я строил из кресел и диванных подушек замок или карету. Теперь я развернулся во всю мощь былых детских фантазий, помноженную на высшее техническое образование. Мы не просто построили из двух кресел дом. Туда было проведено освещение. Туда были принесены настоящие съестные припасы и настоящий телефон. Жалко только, что я туда не помещался. С легкой завистью я разрешил Маше переночевать в этом жилище. Мама не вмешивалась – папа играет с дочкой, что может быть прекрасней. А ребенок, естественно, был в восторге.

Правды ради надо сказать, что ребенок был в восторге не всегда. Она никак не могла взять в толк прелесть игры в машинки, а я не понимал, что делать с ее куклами. Логичной для меня игрой было взять и расстрелять всех кукол из пушки, Маша же, наоборот, все время заставляла их пить чай. Так что иногда мы играли каждый в свое в разных углах комнаты.

Жизнь обрела гармонию. Она продолжалась лет десять, а потом произошла катастрофа – Маша выросла. В один прекрасный день я обнаружил, что мой ребенок предпочитает мультфильмам Джонни Деппа, а конструктору – свою страничку на Фейсбуке. Игрушки почили в дачных кладовках. Теперь у меня снова нет оправданий для дуракаваляния, и из хорошего отца я снова превратился в инфантильного дядьку. Выход напрашивается сам собой – надо родить еще одного ребенка. Чего и советую всем братьям по несчастью – кидалтам.

Ещё раз к вопросу о размерах

Я переехал в новую квартиру и обнаружил, что у меня маленькая кухня. Раньше я никогда особо не задумывался о том, важен ли для мужчины размер кухни. Но массовая культура и рассказы друзей навязали мне стереотип – кухня должна быть большой. Герои кинофильмов обитают в обширных кухнях, они ходят пешком от холодильника к столу. Друзья за пивом хвалятся – у кого пятнадцать метров, у кого двадцать. А у меня только семь… Может ли мужчина вести полноценную жизнь на семиметровой кухне?

Я стал комплексовать. Я боялся приглашать туда гостей, особенно после того случая, когда Ира засмеялась и сказала: «Боже, какая маленькая!» Больше мы не встречались. Я старался сразу вести девушек в гостиную, приносил им туда подносы с едой. Я оттягивал знакомство с моей кухней как мог, но рано или поздно все они говорили: «Пойдем посидим на кухне, мы ведь уже давно знакомы». После этого… Кто-то пытался скрыть разочарование, кто-то делал вид, что ничего не происходит, но я-то все чувствовал.

«Какой размер кухни является нормальным?» – задавал я вопрос специалистам. Говорили, что нормы как таковой нет, дело не в размере, а в удобстве планировки. Кто-то утешал меня историями о счастливой жизни в восьмиметровках. Это звучало как-то с надрывом, как в рассказах об инвалидах, вопреки всему не потерявших веры в себя и умения радоваться жизни. То есть преподносилось как исключение, почти как подвиг. Но у меня даже не восемь, а семь…

Так жить нельзя, решил я. Нужно бороться! Преодолев страх перед архитекторами, я стал интересоваться, нельзя ли искусственно увеличить размер кухни. Мне сказали, что если причина моего недовольства носит психологический характер, то можно попробовать увеличить площадь кухни визуально. То есть повесить зеркала, обставить ее более узкой мебелью, заменить стол барной стойкой. «Но это же самообман!» – восклицал я. Она так и останется семиметровой, и любой разговор о площадях будет портить мне настроение. Я никогда не умел себя обманывать. Тогда, сказали архитекторы, остается радикальное средство – перепланировка. Есть специальные сложные операции – от вырубки мусоропровода до объединения кухни с комнатой. Некоторые так делают, и ничего – живут. Конечно, гарантии успеха никто не даст, в процессе операции могут возникнуть осложнения, например, если стена несущая. А чтобы это узнать, нужна справка из БТИ. И вообще, нужно собрать массу разрешений, и даже если все получится – совсем не факт, что архитектурная комиссия не заставит переносить стенку обратно – законы-то меняются каждый год. Да и за комнату как-то страшно, останется ли она полноценной после такой перепланировки.

Я представил себе ремонт (не выношу вида ремонта): осколки плитки, мешки с цементом, рабочие в грязных комбинезонах лупят кувалдой по стенке моей кухни… Меня чуть не вырвало, и я понял, что никогда на это не отважусь.

Отчаяние постепенно переросло в тупое равнодушие. Мне трудно об этом писать, но я – молодой здоровый мужчина – просто вычеркнул тему кухни из своей жизни. Я решил, что могу обходиться вообще без кухни, в конце концов, это не главное в жизни – остаются книги, музыка, любимая работа. Я перестал приглашать гостей и сам старался есть не дома. Конечно, круг моих знакомых сузился, я все больше замыкался в себе. Утешение, как это часто бывает, я нашел на дне бутылки. Алкоголь помогал отключиться, не думать о кухне.

Порой в похмельной бессоннице я метался по сырым простыням, терзаемый фантомами – я видел себя на просторной кухне в окружении людей, мы сидели за большим столом, смеялись, я говорил «подождите, я принесу еще сыру», вставал и шел в другой конец, к большому холодильнику… Потом я просыпался в слезах, брел на свою, поросшую паутиной семиметровую, включал свет, оглядывался и приговаривал: «Боже, почему я…» Жить не хотелось.

Меня спасла Катя. Я сидел дома и, как обычно, лазил по сайтам дешевых столовых самообслуживания, как вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стояла невысокая чуть полноватая брюнетка с добрым лицом.

– Простите, – сказала она. – Я – дизайнер интерьеров, делаю ремонт в квартире над вами. Можно посмотреть вашу кухню? На предмет протечек сверху…

– Нет! – вскричал я. – Не надо, у меня там…

– Да вы не волнуйтесь, я на секунду, – улыбнулась она и, не церемонясь, устремилась туда, прямо туда…

Сгорая от стыда, я стоял в коридоре, готовясь услышать ее ироничные замечания. То, что я услышал, меня поразило.

– Какая симпатичная у вас кухонька, – донеслось до меня. – И вид приятный из окна. Прибраться бы не мешало. Вы что, один живете?

– Но она же… – выдавил я, – она же маленькая.

– Ну и что, – рассмеялась она, – разве это главное?

Мы познакомились и разговорились. Потом Катя зашла еще раз, и как-то так получилось, что мы снова оказались на кухне, я предложил ей чаю, и она согласилась. Я не мог в это поверить: мы сидели на моей кухне и пили чай!

Очень быстро Катя убедила меня, что в кухне главное – не размер, а умение с ней обращаться. И она умела обращаться с моей кухней! Оказалось, что у меня можно и готовить, и просто сидеть, и самое главное – получать от этого удовольствие. Вскоре мы поженились. Да, Катя повидала на своем веку много кухонь, но я ее не виню – это ее работа. Зато как продуманно она расставила мебель, как ловко она умеет доставать пирог из духовки, не стукаясь головой о подоконник! И главное – я теперь счастлив.

Я многое понял. Во-первых, самое важное в жизни вообще и с кухней в частности – принимать ее такой, какая она есть. Во-вторых, помочь мужчине в обретении гармонии может только любовь женщины. И в-третьих (это мой маленький секрет), если отодрать весь плинтус, можно реально добавить к площади кухни около полуметра!

Обожаю читать новости науки!

Регенеративная медицина, генетическая терапия, биопринтеры – сколького мы уже достигли! Хоть распродавай свои акции бюро похоронных услуг.

Вот тут в Америке пару лет назад взяли солдата без какой-то мышцы на ноге, стволовых клеток насыпали на ногу – выросла новая мышца! Сгибается, разгибается, чуть ли не сама под музыку притопывает старой ногой. И это два года назад. А я вот только недавно, буквально на новогоднем нашем корпоративе, тоже себе руку повредил – наступил, кажется, кто-то… во время белого танца. Болит и не проходит. Я в поликлинику – говорят, растяжение запястья. И током руку били, и лазером через магнит светили, и кремом я ее мазал так, что чуть огонь из руки не добыл, – не проходит. Хотя с того случая в Америке, повторяю, два года прошло. Тот солдат, наверное, уже чемпионом Оклахомы по родео вприсядку стал. Казалось бы, уж за два года можно было стволовыми клетками разжиться, разобраться, куда и сколько их сыпать, и такой пустяк, как у меня, вылечить. Нет, говорят, ждите, само пройдет через полгода, пока поменьше рукой пользуйтесь.

Или, вон, рапортуют: точечная бомбардировка раковой опухоли. В Израиле слепили прямо из элементов таблицы русского ученого Менделеева лекарство, посадили его на какую-то молекулу, которая отвезла лекарство по венам прямо к опухоли и по ней бомбанула. То есть по венам мы уже ездим, как в метро, скоро начнем наносветофоры глотать, чтобы полезные молекулы не мешали друг другу организм изнутри латать. Молодцы мы, что тут скажешь! У меня вот тоже как раз трубы в ванной забились. Трубы не вены, туда почти сантехник целиком пролезает. Казалось бы, можно засор разобрать, пусть не микро-, но обычного робота на батарейках запустить. В крайнем случае в Израиль позвонить или кого из знакомых евреев расспросить, как это делается. Нет, говорят, надо всю систему менять, ждите капремонта, пока не пользуйтесь канализацией. Поменьше ешьте, побольше книг читайте.

Каждый день слышишь: рак победили, диабет победили, машине дал розу понюхать – и она сто километров ехала, а искусственные глаза уже растут, как помидоры, и еще кино показывают, когда снаружи скучно. Хочется спросить: где это все, о чем в новостях пишут? Ведь пишут не первый год. Я вот не поленился, откопал журнал за 1998-й. Читаю заметку под названием «Конец дантистам». В Швеции изобретен гель, побеждающий кариес. Средство, состоящее из аминокислот и раствора гидрохлорида кальция, за тридцать секунд сделает зубы здоровыми. В 1999 году гель должен появиться в продаже за пределами Швеции. Семнадцать лет прошло, я вот как раз сейчас за пределами Швеции – где мой гель? Дупла в зубах такие, что белки приходят зимовать, а геля нет. Читаю дальше: «Вакцина от язвы». Доклад, симпозиум гастроэнтерологов, эксперимент. Жертвами язвы ежегодно становятся десятки миллионов человек. Сто процентов получавших капсулы с инактивированными бактериями хеликобактер пилори выработали антитела к этому микробу.

Кто это писал, спрашивается? Где теперь этот вредитель? Но претензии предъявлять некому, я же сам это и писал, когда работал в журнале «Men’s Health». Из официальных медицинских новостей брал и, немея от восторга, писал. Мечтал – вот бы поскорее настал 1999 год!

По-моему, десятки миллионов человек становятся жертвами не язвы, а напрасных надежд, что в «мы», которые где-то там победили и побороли, входит маленький «я», здесь и сейчас в бахилах на голое тело сидящий в очереди к терапевту.

Товарищи ученые, я так скажу: вы там что-то придумали, это, конечно, здорово, молодцы, но не забудьте нам сюда свое изобретение прислать. Не на симпозиум, а вот нам, в аптеку на углу Силикатного и 3-й Магистральной. Вы как будто в параллельной вселенной живете, уже двадцать лет как панацею открыли, а у нас тут из доступных препаратов только зеленка и молитва. Я очень люблю читать новости науки, но эйфория начинает притупляться. Жду вашего ответа, можете зашифровать его в нуклеотидной последовательности ДНК, но лучше – просто в конверте. Наш почтальон как раз лошадь подковал – доставит.

Обиженный и оскорблённый

Я и раньше очень любил обижаться. Делать это просто. Идешь в метро в час пик, трешься среди этих сволочей, рано или поздно тебя кто-нибудь толкнет. Я сразу думаю – какой ужасный негодяй! Против меня! А я значит, против него. И раз я против чего-то ужасного, то сам я, наоборот, прекрасен. Выхожу из метро и еще неделю потом свою обиду лелею, наслаждаюсь своей прекрасностью.

Но народ у нас грубый, черствый народишко. Бывало, наступят на ногу, и не успеешь как следует обидеться, как говорят: «Извините». Тут настроение, конечно, портится. Обижаться на извинившегося подонка как-то не с руки, а значит, и прекрасным себя не чувствуешь, самооценку подпитать не получилось. А других-то способов и не было – достижений у меня нет, денег тоже.

Приходилось как-то крутиться, нарываться на скандалы, провоцировать – на красный свет ходить, чтобы хамские водители мне гудели, замечания молодежи делать, чтобы она тебя послала. Худо-бедно справлялся, но приходилось тяжело – вежливость крепчала, никто нервы по пустякам тратить не хотел.

Совсем уж я было зачах, но тут, спасибо телевизору, открыли мне глаза: оказывается, можно обижаться не только за себя, но и за других! «Оскорбление чувств» называется.

Тут-то я и развернулся. Только кто-нибудь что-нибудь про кого-нибудь плохое скажет или напишет – я сразу глядь в себя, в глубины своей чуткой и ранимой натуры. И точно – вот она, обида. Усомнились в величии, скажем, Ленина – нанесли мне оскорбление. Даже не мне нанесли. И даже не Ленину. А нам, нам! Нам с Лениным! Двое, получается, обиженных в комнате – я и Ленин. Раньше свидетелей приходилось искать, справку о побоях брать, а сейчас и доказывать ничего не надо, просто предъявляешь свою эмоцию в качестве доказательства, поди опровергни.

Жизнь моя теперь наполнилась смыслом. Правда, в бога пришлось уверовать. Но это оказалось нехлопотным делом, туда без экзаменов берут. Зато нас с богом теперь постоянно оскорбляют. Он-то сам себя защитить не может, а я всегда горой встаю! Кто тут сказал, что его нет? С рук не сойдет, мы обиделись, в суд можем подать. А там со всем уважением – раз оскорбили вас, то мы этого так не оставим, закон всегда на стороне обиженных. Важная персона я стал.

Теперь занят постоянно, самооценка растет вместе с чувствительностью. Сутулиться перестал, хожу прямо, гляжу строго – и то сказать, за весь мир в ответе. В последнее время за Россию хорошо стало обижаться. Критиков-то много развелось, а Россия, известное дело, долготерпеливая матушка. Ну я-то уж родине послужу, не дам в обиду. Шуточки взялись шутить – я ночь не посплю, но найду, на что оскорбиться. И всем шутникам-критикам напишу, что мы с Россией оскорблены оба, что давайте опровержение. И многие пишут, боятся нас, уважают.

Так привык я радеть за слабых, что про себя уже и не вспоминаю. Про себя думаю – «мы». И знаете, что? Иногда мне кажется, что я – это и есть Россия. И я же есть бог. Ну, раз они через меня обижаются. Такая благодать мне ниспослана, что я аж иногда благодарность ощущаю. Но это вредное в нашем деле чувство, я с ним борюсь. И очень за него на себя обижаюсь. Думаю даже на себя в суд подать, да Ленин все отговаривает…

Розенталь мёртв, а мы ещё нет!

Я часто из кокетства козыряю своим техническим образованием. Почему-то многие считают, что главный редактор должен непременно окончить журфак, а я такой всегда – бам! нате вам! Я – прикладной математик! Все, конечно, удивляются, и относительно бессмысленно потраченные пять лет в институте вроде и не кажутся уже такими бессмысленными. Двадцать лет потом работают на имидж.

Но кроме парализующего гуманитариев имиджа есть у физико-математической подготовки еще одна польза. Свежий, незамутненный взгляд на наш Великий и Могучий, Прекрасный и Свободный (или, как его сокращал Аксенов, ВМПС) русский язык. И особенно на его так называемые правила. Мне как самозванцу обряды этой секты гуманитариев кажутся странноватыми.

Вот скажите, как филологам удается удерживаться от смеха, когда они залезают на броневик и провозглашают: «Значит, так! «Стеклянный» пишется с двумя «н», а «серебряный» – с одним! Аминь!» Паства благоговейно расходится, но мне иногда хочется спросить: а почему, собственно? Это что, законы природы? Плод многочисленных лабораторных исследований? Может быть, кто-то доказал, что серебряные вещи недостойны второго «н»? Я понимаю, в геометрии квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов – это понятно интуитивно, и, самое главное, есть десяток способов это доказать. А правила языка – это закон или чье-то мнение? Собирается кучка жрецов и решает: отныне да будет так! Хотя еще вчера было сяк, а завтра может быть этак.

Но ладно, у правописания, в конце концов, есть эстетическая составляющая, и при всей странности написания слова «серебряный» оно бы резало глаз с двумя «н». Пусть будет эта милая игра, я разрешаю.

Но ударения! Вы давно читали орфографический словарь? Комик, гастролирующий с программой правильных ударений, мог бы собирать стадионы. Знаете, что правильно говорить апострОф, а не апостроф? Раструб, а не раструб? И вот, внимание, барабанная дробь… предвосхитить. Предвосхитить, Карл!

Грех орфографической ошибки тяжек. И как бы мы ни морщились – какая разница, сколько «н», в конце концов? – мы полезем в словарь, спросим, а то и вовсе употребим синоним («Придет или прийдет? Черт… Приедет!» Я всегда так делаю). Доказательство неграмотности остается в письме навсегда. Но звук… Оговорился, простите. Почти никакого ущерба для репутации. Народ, носитель языка, куда честнее в употреблении этого языка в речи, чем на письме.

Я уже почти перестал подпрыгивать, когда ведущие на радио говорят «по средам» и «о деньгах». Но предвосхитить… А ведь таких орфоэпических мертвецов – легион (или, может, легион?): жерло, исчерпать, бесовщина, ворожея, знамение…

Меня одного смущает, что люди так не говорят? Язык – вещь живая, гибкая, и задача филологов – следить за его изменениями и отражать их в своих как бы правилах. Может быть, кто-нибудь уже заберется к ним в башню и расскажет, как на самом деле надо говорить? Я не иностранец, не носитель редкого наречия, родился и живу, простите, в столице русскоязычного мира и даже не на окраине. Я знаю, как надо правильно говорить, я чувствую это. Доказать не могу, но и составители орфографического словаря – едва ли.

Генри Торо считал, что истинный патриот должен бороться с законами, которые считает несправедливыми, и не подчиняться им. Так вот, друзья мои, я знаю, как по закону нужно ставить ударение в словосочетании «о дЕньгах». И я сознательно ему не подчиняюсь. Я буду говорить «о деньгах». А также «по средам», «апостроф», «бредовый», «жерло» и «мозаичный». Дальше буквы «м» в уголовном кодексе ударений я не пошел, потому что на меня напала икота от смеха.

Только проработав пятнадцать лет журналистом, я смог преодолеть свой комплекс гуманитарного неуча, набраться смелости и заявить: «Слышь ты, Розенталь-Хренинталь! Или кто там у вас главный? Харэ меня поправлять! Засуньте свой апостроф себе в жерло! Я буду ударять по словам туда, куда считаю нужным!»

Вот такая у меня гражданско-лингвистическая позиция. В следующий раз мы поговорим о производителях запятых и о том, как они зарабатывают на нашем слепом подчинении бессмысленным правилам.

У каждого веселого человека где-то глубоко внутри живет печаль. Чаще всего ее не видно при первом осмотре, но она обязательно проявится рано или поздно. Мы не хотели обманывать читателей и сразу предъявили имеющуюся в каждом из нас вселенскую грусть. Она в последующих трех рассказах. Совершенно необязательно их читать, но мы не могли вас не предупредить.

Александр Цыпкин

Томатный сок

Повесть о женщине из другого времени

Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совем плохо.

Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву и я налил себе томатный сок.

Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.

В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами. Молодые души жили, словно в блендере. Постоянно появлялись и исчезали новые люди. Одним из них, взявшихся из ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать, чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В девяностые разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.

Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us down[1]. Семен, надо сказать, пытался что-то делать: работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разговорится и денег потом не возьмет. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня. Семьи у нас были похожи.

Молодые родители, тщетно пытавшиеся найти себя в лихом постсоциализме, и старшее поколение, чья роль вырастала неизмеримо в смутное время распада СССР. Эти стальные люди, родившиеся в России в начале ХХ века и выжившие в его кровавых водах, стали несущими стенами в каждой семье. Они справедливо считали, что внуков доверять детям нельзя, так как ребенок не может воспитать ребенка. В итоге в семье чаще всего оказывались бабушки/дедушки и два поколения одинаково неразумных детей.

Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница, так сказать, Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки – в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.

Час беседы с Лидией Львовной заменял год учебы в университете, если говорить о знаниях энциклопедических, и был бесценен с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Еще она была весьма состоятельна, проживала одна в двухкомнатной квартире на Рылеева и часто уезжала на дачу, что, безусловно, для нас с Семеном было важнее всего остального. Секс в машине нравился не всем, а секс в хорошей квартире – почти всем. Мы с Семеном секс любили, и он отвечал нам взаимностью, посылая различных барышень для кратко- и среднесрочных отношений. Кроме того, Лидия Львовна всегда была источником пропитания, иногда денег и немногим чаще – хорошего коньяка. Она все понимала и считала сей оброк не очень тягостным, к тому же любила внука, а любить она умела. Это, кстати, не все могут себе позволить. Боятся. Бабушка Лида не боялась ничего. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она до сих пор является для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.

Цитатник ее можно было бы издавать, но мы, болваны, запомнили не так много:

«Докторская диссертация в голове не дает право женщине эту голову не мыть». Мы с Семеном соглашались.

«Деньги полезны в старости и вредны в юности». Мы с Семеном не соглашались.

«Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него». Мы с Семеном не имели четкой позиции.

«Сеня, ты пропал на две недели, этого даже Зощенко себе не позволял» (писатель, я так понимаю, в свое время проявлял к Лидии Львовне интерес).

«Бабушка, а почему ты сама мне не могла позвонить?» – пытался отбояриться Семен.

«Я и Зощенко не навязывалась, а тебе, оболтусу, уж подавно не собираюсь. Тем более, у тебя все равно кончатся деньги, и ты придешь, но будешь чувствовать себя неблагодарной свиньей. Радость не великая, но все же». Семен чуть ли не на руке себе чернилами писал: «позвонить бабушке», но все равно забывал, и его, как и меня, кстати, друзья называли «бабушкозависимый».

«Я знаю, что здесь происходит, когда меня нет, но, если я хоть раз обнаружу этому доказательства, ваш дом свиданий закроется на бесконечное проветривание». Именно у Лидии Львовны я обрел навыки высококлассной уборщицы. Потеря такого будуара была бы для нас катастрофой.

«Значит, так. В этой квартире единовременно может находиться только одна кроличья пара. Моя комната неприкосновенна. И кстати, запомните еще вот что: судя по вашему поведению, в зрелом возрасте у вас будут сложности с верностью. Так вот, спать с любовницей на кровати жены может только вконец опустившийся неудачник. Считайте, что моя кровать – это ваше будущее семейное ложе». Семен при своем полном разгильдяйстве и цинизме защищал бабушкину комнату, как деньги – от хулиганов, то есть всеми возможными способами. Эта принципиальность стоила ему дружбы с одним товарищем, но внушила уважение всем оставшимся.

«Сеня, единственное, что ты должен беречь, – это здоровье. Болеть дорого, и, поверь мне, денег у тебя не будет никогда». Бабушка не ошиблась. К сожалению…

«Сеня становится похож лицом на мать, а характером на отца. Лучше бы наоборот». Эту фразу Лидия Львовна произнесла в присутствии обоих родителей Семена. Тетя Лена взглядом прожгла свекровь насквозь. Дядя Леша флегматично поинтересовался: «А чем тебе Ленкино лицо не нравится?» – и стал разглядывать жену, как будто и правда засомневался. Проезд по его характеру остался незамеченным. «Ленино лицо мне очень нравится, но оно совершенно не идет мужчине, как и твой характер», – Лидия Львовна либо и правда имела в виду то, что сказала, либо пожалела невестку.

«Я с тетей Таней иду в филармонию. С ней будет ее внучка. Прекрасная девушка, ты можешь меня встретить и познакомиться с ней. Мне кажется, она захочет подобрать тебя, когда ты будешь никому не нужен». Внучка тети Тани подобрала другого. И как подобрала!

«Хорошая невестка – бывшая невестка». Вместе со свидетельством о разводе бывшие жены Сениного отца получали уведомление о наконец свалившейся на них любви уже бывшей свекрови.

«Семен, если ты говоришь девушке, что любишь ее, только ради того, чтобы затащить в постель, ты не просто мерзавец, ты малодушный и бездарный мерзавец». Надо сказать, этот урок мы усвоили. Ну, по крайней мере, я – точно. Честность и открытость в помыслах всегда были залогом спокойного сна, быстро принимаемого решения противоположной стороной и дружеских отношений с ней в дальнейшем, независимо от наличия эротической составляющей.

«Эх, мальчики… В старости может быть либо плохо, либо очень плохо. Хорошо в старости быть не может…»

Впоследствии я встречал немало относительно счастливых пожилых людей и не меньше – несчастных молодых. Мне кажется, люди изначально живут в одном возрасте, и когда их личностный возраст совпадает с биологическим, они счастливы. Смотришь на Джаггера – ему всегда двадцать пять. А сколько тридцатилетних, в которых жизненной силы едва на семьдесят? Скучные, брюзжащие, потухшие. Лидия Львовна, как мне кажется, была счастлива лет в тридцать пять – сорок, в том чудном возрасте, когда женщина еще прекрасна, но уже мудра, еще ищет кого-то, но уже может жить одна.

Случилось так, что мне однажды не повезло (точнее, повезло) и я имел счастье общаться с Лидией Львоной в совершенно неожиданных обстоятельствах.

А начиналось все весьма прозаично. Я был отставлен своей пассией, пребывал в тоске и лечился загулом. Из всего инструментария, необходимого для него, постоянно у меня имелось только желание. Однако иногда мне удавалось так впиться в какую-нибудь сокурсницу или подругу сокурсницы, что появлялся повод попросить у Сени ключи от бабушкиных апартаментов. По проверенной информации, Лидия Львовна должна была уехать на дачу. С ключами в кармане и похотью в голове я пригласил девушку якобы в кино. Встретились мы часа за два до сеанса. Мой коварный план был таков: сказать, что бабушка просила зайти проверить, выключила ли она утюг, предложить чаю, а потом неожиданно напасть. С девушкой мы один раз страстно целовались в подъезде, и, судя по реакции на мои уже тогда распустившиеся руки, шансы на победу были велики.

Знакомить подругу со своими родственниками я не собирался, и поэтому представить апартаменты Лидии Львовны квартирой моей собственной бабушки не представлялось мне такой уж проблемой. Фотографию Семена я планировал убрать заранее, но, естественно, опоздал и поэтому придумал историю о неслыханной любви бабули к моему другу, совместных каникулах и до слез трогательной карточке, которую я сам сделал, и поэтому меня на ней нет. Селфи тогда не существовало.

Все шло по плану. Подруга так распереживалась насчет утюга, что я еле успевал бежать за ней. Лестница была взята штурмом с остановками на поцелуи. Конечно, эти юношеские страхи (а вдруг не согласится) заставляют нас так торопиться, что иногда именно спешка все и разрушает. С губами в губах, я стал дрожащими пальцами вставлять ключ в замочную скважину. Ключ не запихивался. «Хорошее начало» – всплыл в памяти классический каламбур.

– Дай я сама! – Моя любимая женская фраза. Зацелованная девушка нежно вставила ключ, повернула и… дом взорвался. Точнее, взорвался весь мир.

– Кто там? – спросила Лидия Львовна.

– Это Саша, – раздался из космоса совершенно чужой мне голос.

После этого дверь открылась. Не знаю, что случилось в моих мозгах, но экспромт я выдал занятный.

– Бабуль, привет, а мы зашли проверить утюг, как ты просила.

До сих пор не могу понять, как у меня хватило наглости на такой ход. Знаете, у интеллигенции есть прекрасное понятие «неудобно перед…». Объяснить его другой касте невозможно. Речь не о грубости или хамстве в чей-то адрес и даже не об ущемлении интересов. Это какое-то странное переживание, что подумает или почувствует другой человек, если ты сотворишь нечто, что, как тебе кажется, не соответствует его представлениям о мировой гармонии. Очень часто те, перед кем нам неудобно, искренне удивились бы, узнай они о наших метаниях.

Мне было крайне неудобно перед юной подружкой за то, что я привел ее в чужой дом с очевидной целью. И это чувство победило «неудобство» перед Лидией Львовной.

Думала она ровно секунду. Улыбнувшись уголками глаз, дама вступила в игру:

– Спасибо, но, видишь ли, я на дачу не поехала – чувствую себя не очень хорошо, проходите, чаю выпьете.

– Знакомьтесь, это… – со страху я забыл имя девушки. То есть совсем. Такое до сих пор иногда со мной происходит. Я могу неожиданно забыть имя достаточно близкого мне человека. Это ужасно, но именно тогда я придумал выход из столь затруднительного положения.

Я неожиданно полез в карман за телефоном (тогда только появились «эриксоны» небольшого размера), сделав вид, что мне позвонили.

– Извините, я отвечу, – и, изображая разговор по телефону, стал внимательно слушать, как моя девушка представляется моей «бабушке».