Изюм из булки. Том 1 Шендерович Виктор

Повезло

Поздний вечер, вагон метро. Полупустой поезд подъезжает к станции «Спортивная», платформа запружена возбужденной толпой в красно-белых цветах.

— Не знаете, «Спартак» выиграл? — с тревогой спрашивает бомжик, сидящий напротив.

— Выиграл, — говорю.

— Ну слава богу. Тогда бить не будут.

«Какие старые слова…»

На телекомпанию REN-TV позвонил дальневосточный корреспондент и сообщил, что в городе появился плакат откровенно антисемитского содержания. Редактор спросила: что именно написано?

Не знаю, ответил корреспондент, послали оператора, будут съемки.

В ожидании «перегона» съемок из Владивостока журналисты подготовили сюжет про историю вопроса (увы, довольно обширную), про новейший подъем антисемитизма в России, про «геббельсовскую» литературу в свободной продаже…

Ближе к выпуску подоспел «перегон» из Владивостока с обещанным антисемитским плакатом.

На плакате было написано: «Изя — пидор».

Тютькин из «Чехии»

Корреспондент НТВ в Чечне дал полковнику десантных войск свой спутниковый телефон — позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения.

Заодно корреспондент решил снять этот разговор, подпустить лирики в репортаж…

В Чечне была глубокая ночь — под Благовещенском, понятное дело, утро. Дозвонившись в какую-то контору, в которой, одной на всю округу, был телефон, полковник пытался уговорить кого-то на том конце страны позвать маму. Этот кто-то был пьян, и хотя мама полковника находилась, по всей видимости, совсем неподалеку, коммуникации не получалось.

Фамилия полковника была, допустим, Тютькин. Это не потому что я не уважаю полковников, — не уважал бы, сказал настоящую: поверьте, она была еще анекдотичнее.

— Это полковник Тютькин из Чехии, блядь! — кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные называют чеченцев; наверное, в память об интернациональной помощи 1968 года). — Маму позови!

Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.

— Передай: звонил полковник Тютькин! — в тоске кричал военный. — Запиши, блядь! Нечем записать — запомни нахуй… Полковник Тютькин! Из Чехии! Пол-ков-ник… Да вы там что все — пьяные, блядь? Уборочная, а вы пьяные с утра? Приеду, всех вые…

Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском после его возвращения, Тютькин из Чехии снова стал звать маму. Когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ничего не запишет и тем более не запомнит, полковник стал искать другого собеседника.

— Витю позови! — кричал он, перемежая имена страшным матом. — Нету, блядь? Петю позови! Колю позови!

И наконец, в последнем отчаянии:

— Трезвого позови! Кто не пил, позови!

Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.

«До самыя смерти…»

Ксерокс этого документа мне подарили в одной телевизионной редакции, а туда он был переслан из банка — того самого банка, в который было адресовано это невероятное по силе

ЗАЯВЛЕНИЕ

от Бодрова Евгения Фирсовича [6],

проживающего по адресу

Нижний Новгород, улица ………

«Я, Бодров Евгений Фирсович, 13 октября 2006 года, около 19–00, находился в офисе, расположенном по адресу ………… где подрабатывал на временной работе. В офисе я один распил бутылку водки 0,7 л, так как у меня было очень плохое настроение, вызванное увольнением с моей постоянной работы и разводом с женой.

Около 20–00 я вышел из офиса и пошел на остановку общественного транспорта “Улица Усилова”. В мини-маркете на остановке я дополнительно купил две бутылки пива “Балтика № 9”. Одну из бутылок я выпил прямо на остановке, после чего сел в маршрутное такси № 160, собираясь доехать до остановки “Площадь Лядова”. Однако, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, я уснул и пропустил свою остановку.

При мне находились деньги в сумме 183 тысячи рублей. Данные деньги я носил с собой, так как разводился с женой и не хотел, чтобы она про них знала.

Я проснулся на конечной остановке «Южное шоссе», где сразу и вышел. Мне было очень плохо и меня сильно тошнило, но деньги были при мне. В какой-то момент я потерял сознание и упал на землю. Я очнулся через несколько часов, лежа на пустыре, на противоположной стороне дороги. Все карманы были вывернуты, а из внутреннего кармана похищены 183 тысячи рублей, из которых 150 тысяч составляли деньги, взятые мною в кредит в вашем банке. Таким образом, из-за ваших денег я окончательно лишился и жены и работы, так как все мои друзья и моя бывшая жена посчитали, что я Лох.

Лишившись работы, я перечитал любимую книгу моего отца Фирса Бодрова “Житие протопопа Аввакума”, где было сказано: “Человек есть кал еси и гной еси и выблядков полна вся поднебесная”. Берегитесь! Кара небесная падет на Вашу ростовщическую контору и гореть вам всем в гиене огненной вместе со Сталиным и Гитлером.

Два дня назад мне было видение, и голос из трещины в стене магазина сказал мне: “Евгений, оплати кредит — и пусть банк устроит тебя на хорошую работу. Тем самым он искупит все зло, причиненное тебе!”.

Слезно прошу вас, Господа Банкиры, помогите мне с жильем и работой, дабы добывая свой праведный хлеб, я мог выплачивать Ваш кредит и ростовщические проценты по нему.

О своей беде я написал депутаты Госдумы от фракции КПРФ Бенедиктову с просьбой привлечь Ваш банк к уголовной ответственности за мой обман. И пусть вам отольются мои слезы и страдания моих близких…»

 На остановке

…из набитого автобуса, вцепившись друг в другу в волосья, выпали две женщины. Что именно они не поделили в автобусном чреве, никто уже не узнает. Молча и страстно они мутузили друг дружку, а третья скакала вокруг, вскрикивая:

— Девочки, перестаньте! Девочки, перестаньте!

Наконец одна из «девочек», крепко под сорок, прервав выяснялово, сказала ей (дословно):

— Лаура, блядь, ну ты-то хоть не лезь, ебаный Христос!

Какая плотность культурного контекста, а? И какая музыка речи…

Пишите письма

И пришло мне однажды на НТВ письмо — из Храма Трех святителей, расположенного в городе N. по адресу: улица Жлобы, 51.

И другое — с обратным адресом: «Волгоград, проспект Хиросимы, до востребования…».

Перепись населения

— Национальность писать — русский?

— Нет, еврей.

Переписчица подняла испуганные глаза:

— Что, прямо так и писать?

С афиши

Камерный оркестр «Солисты России», дирижер — Миша Кац (Франция).

Пересвет и Ослябя

В 1998 году меня позвали в прокуратуру — за разжигание ненависти к русскому народу. Биться со мной за честь русского этноса вышли в чисто поле сорок шесть человек из Оренбурга.

Первым в списке обиженных стояло имя гражданина Гусейнова. Координатором акции числилась Дусказиева Галина Задгиреевна.

Чудны дела твои, Господи.

В рабочий полдень

У меня в квартире ремонт.

Дима стругает плинтусы, Миша кладет плитку в ванной.

Я сижу в комнате и пишу текст, имея в виду заработать на оплату их труда. В середине дня мы прерываем наши занятия и сходимся на кухне к накрытому столу.

За обедом происходит обсуждение ряда проблем из области прикладной психологии (в этом силен столяр Дима), сравнительный анализ Ветхого и Нового Заветов с выявлением ряда противоречий внутри каждого из них (с цитированием по памяти в исполнении Михаила), а также краткая дискуссия, посвященная постмодернизму как последней стадии мировой культуры (здесь некоторое время солирую я).

Потом мы с Димой пьем чай, а Миша кофе. Потом мы расходимся по рабочим местам, очень довольные друг другом. А моя жена, полдня готовившая нам обед, приступает к уборке стола и мытью посуды.

А что ей остается, если она ничего не знает о постмодернизме?

Немного Сартра

Такси. Серьезный мужчина за рулем меня узнал и поделился своей тревогой:

— В народе, — сказал, — возникает экзистенциальная пустота!

В конце поездки попросил расписаться на книге о житии какого-то святого…

Интересно здесь все-таки.

Разумное сущее

N. гулял с собачкой, когда на пути его возник архетипический алкаш: клетчатая рубашка, заправленная в треники с пузырями, заправленными, в свою очередь, в черные носки… На ногах резиновые шлепанцы, в руке бутылка… А в глазах стоял какой-то тревожный вопрос.

— Как тебя зовут? — спросил алкаш.

— Дима.

— Вот скажи мне, Дима, отрицание отрицания — это Гегель или Фейербах?

— Гегель.

— Вот спасибо, Дима, а то с утра мучаюсь!

Родная корпорация

Утром предновогоднего воскресенья по обледенелой лесной дорожке в Сокольниках навстречу мне шли трое. То есть собственно шел — один. Он двигался трусцой, относительно твердо держа азимут и приговаривая: «Идем, идем, держим темп».

Двое других, как хрестоматийные Селифан и Петрушка, бережно поддерживая друг друга, ползли за ним на рогах. Селифан был в адидасе и пиджаке, Петрушка в хаки, надетом поверх кофты. Сочетание внутренней дозы и наружного холода окрасило их лица в цвета национального флага: они были белые, синие и красные.

Это было нечто. Даже мой лабрадор, которого мало что может отвлечь от инспекции парка, замер на полушаге в десяти метрах от этой троицы. Проходя мимо меня, остолбеневшего от внезапной встречи с Родиной, глава процессии коротко развел руками и объяснился:

— Корпоратив…

Сокольники

Утро первого января, вход в парк. Духовая группа хмурых дед-морозов наяривает на холодке джаз. Лица серые, частично непохмеленные.

У чугунных сокольнических ворот стоит человек в черном (то ли парковый служащий, то ли представитель охранной структуры) и всех заворачивает к кассе: по случаю Нового года вход в парк стоит двадцать рэ.

У кассы образуется небольшая очередь, но это не местные. Местные, вроде меня, знают, что в двухстах метрах отсюда есть калитка, через которую можно, как и раньше, пройти на халяву…

И не то чтобы было жалко двадцати рублей, но весь организм протестует против такого необязательного мероприятия, как оплата. Слухом земля полнится; в сторону неохраняемой калитки налаживается человеческий ручеек. Потом ручеек становится рекой. Два юных, отравленных пивом организма, недотерпев, продираются сквозь прутья ограды. Остальные, с детьми и внуками, чинно шествуют в коммунистическое будущее, до неохраняемой бесплатной калитки.

Через какое-то время представитель государства, одиноко стоящий на центральном входе, понимает, что с казной все равно не сложилось, и начинает перехватывать идущих вдоль ограды с предложением о новогодних скидках, а именно: безо всякой кассы дать лично ему десять рэ вместо двадцати — и не переться в обход, а пойти напрямую.

Население разделяется на жадных и ленивых. Жизнь устаканивается и входит в привычное русло. Кассир в полном одиночестве слушает джаз. Тромбон в красной шапочке с помпоном пританцовывает не то чтобы от веселья: просто в ночь на первое наконец похолодало.

С Новым годом!

Отдыхаем!

Числа с первого по четырнадцатое в январском календаре были выделены красным, выходным цветом, обведены красным же фломастером и обобщены дивным по емкости рекламным слоганом: «Отдыхаем!».

А у меня как раз на эти дни пришлись некоторые ремонтные хлопоты. Что-то должны были дочинить, что-то привезти… Но — кто не успел, тот опоздал: начиная с католического Рождества в наших нетрудоголических палестинах стало наблюдаться привычное замедление реакций, переходящее в глухой автоответчик.

Потом наступил Новый год.

Первого числа я никому не звонил — я ж не зверь. Второе пришлось на пятницу, и я дождался пятого.

Пятое было понедельником, но в стране по-прежнему стояла тишина, если не считать Киркорова с Веркой Сердючкой и соседа через стенку, который увлекся караоке и тоже пытался петь. Безнадежность ситуации заключалась в том, что соседа нельзя было вырубить пультом.

Шестого мне удалось дозвониться до одного трудящегося, который был в состоянии войти в диалог, но один он ничего не мог, а остальных не было.

Забывшись, я позвонил седьмого и получил выволочку от неизвестного мне охранника. Едва сдерживая гнев, охранник сообщил мне, что весь мир сегодня празднует Рождество — и никто не работает!

Я понял, что мир скопом перешел в православие, и мне нечего ловить вообще…

А восьмого мне честно сказали, что я им надоел, и что мне лучше не дергаться и тихо дождаться пятнадцатого, «когда закончатся каникулы»…

«Отдыхаем»!

История Пушкина

В кафе «Фиалка» в парке Сокольники можно снимать кино из послевоенной жизни: нетронутые интерьеры стоят в ожидании своего звездного часа…

Но не интерьерами славна «Фиалка»! Хозяин заведения, опознавший меня по прежним телевизионным временам, показал столик, за которым пару раз сидела сама Алла Пугачева, — и в знак уважения даже предложил присесть на ее место… Я не посмел.

Тем более что интересовала нас с женой не Алла Борисовна, а Александр Сергеевич. За тем и зашли.

Ибо прямо перед «Фиалкой», на небольшой колонне, стоит бюст Пушкина. Сер и печален лицом тот Пушкин, и стоит он в виде бюста на небольшой псевдоклассической колонне, над маленькой, с тазик размером, клумбой… Стоит с прикрытыми глазами — видать, лепили с посмертной маски.

Такое ощущение, что классик только что в этой «Фиалке» перебрал и вышел на воздух проблеваться, да призадумался, прикрыв глаза. И нос у него перебит — будто кто в кабацкой пьяной драке… Нет, это уже не Пушкин.

В общем, зашли мы с женою внутрь и стали допытываться о происхождении бюста. И узнали от хозяина «Фиалки» удивительную историю.

Дело было в девяностые. Покамест будущие лидеры русского списка «Форбс» убивали друг друга за нефть, газ и металлургию, приватизаторы поскромнее делили ЦПКиО «Сокольники».

По-хорошему они не договорились, и однажды посреди приватизированного парка аккуратно (то есть дотла) сгорела симфоническая эстрада. Большого урона симфонизму пожар не нанес: недвижимость эта уже много лет функционировала в качестве сауны с девочками.

О ночном происшествии оповестили хозяина «Фиалки». Его рассказ о дальнейшем звучал так:

— А я, значит, помнил, что вокруг той эстрады с советских времен стояли четыре бюста: Карл Маркс, Достоевский, Толстой и Пушкин. Ну, Маркс мне даром не нужен, а Пушкина жаль! Я — на пепелище. Нашел! Лежит. Я поднимаю его — а он черный весь! Притащил его сюда, гляжу: нос отбит. Когда упал, значит, отбило нос. Что делать? Пушкин же, обидно. Позвал знакомого скульптора, он говорит: дай мне два ведра — ведро пива и ведро цемента. Целый день пил и лепил. Ну и вот…

И вот — как памятник покалеченной российской приватизации (глаза прикрыты, нос лепешечкой) стоит перед кафе «Фиалка» Алесандр Сергеевич Пушкин — на столбике, над клумбой-тазиком… По вечерам слушает Катю Лель и Михаила Шуфутинского, несущихся из ресторана…

Маркс не Маркс, а Достоевский тут был бы кстати.

Допросы с пристрастием

Доктор Максим Осипов из Тарусской больницы — человек капризный: хочется ему в рабочее время, видите ли, общаться с интеллигентными людьми!

Претенденткам на должность секретаря-референта на собеседовании задавались два вопроса не по специальности:

— Что случилось в 1812 году?

и

— При каких обстоятельствах умер Пушкин?

Первое так и осталось тайной, а на второй вопрос однажды ответили:

— Застрелился на дуэли.

Автора!

Пушкин точно застрелился бы, зайди он на экзамен по литературе на продюсерском факультете РАТИ. Легенды ходят про тот экзамен…

— Кто написал «Повести Белкина»? — спрашивал экзаменатор, и четверо подряд отвечали ему: Белкин.

И были, разумеется, выгнаны вон с двойкой.

Пятый, сделав выводы, ответил тонко:

— Ну если вы спрашиваете, то точно не Белкин!

В Святогорском монастыре…

…в ста метрах от могилы Пушкина, в лавке, продавалась книга «Доказательства существования ада». Издательство, выпустившее сей фолиант, называлось — «Новая мысль».

Туши его

В разгар засушливого лета в Сибири выгорело леса на пару бенилюксов, и начальство, поразмыслив, решило принять кардинальные меры.

И в Омской области, по инициативе местной епархии и при участии Министерства по чрезвычайным ситуациям, был произведен молебен о ниспослании дождя.

Место встречи изменить нельзя

Сын русской эмигрантки принял католичество, чем привел свою православную маму в сильнейшую тревогу загробно-географического характера:

— Мы же можем там не встретиться! — воскликнула она.

Важное отличие

По телевизору показывали документальный фильм про русалок . Сам не видел, но моя хорошая знакомая, журналистка, настаивает, что это был именно документальный фильм!

Она же процитировала оттуда ключевую научную фразу: «у русской русалки, в отличие от среднеевропейской, нет хвоста»…

Формулировка

Когда железный занавес накрылся медным тазом, наши лучшие качества мы понесли по планете…

В начале девяностых в русской эмигрантской прессе начали появляться перепечатки моих текстов. Я обрадовался, полагая, что наступила новая эра в моем благосостоянии. Я разослал в эти далекие прекрасные страны с десяток писем, извещавших тамошние редакции, что я польщен их вниманием к моей литературной работе, жив, здоров и имею почтовый адрес, по которому мне можно переслать гонорар.

Мне представлялось, что вся трудность — в отсутствии адреса.

Не могу сказать, что наша переписка получилась оживленной. Проще говоря, через какое-то время во мне окрепло ощущение, что, не сказав ни единого слова, меня послали на три буквы.

Слова, впрочем, нашлись. Когда с аналогичным меркантильным вопросом в редакцию израильского русского журнала пришел мой коллега, ему ответили чеканной формулировкой:

— Мы ворованное не оплачиваем.

Огненная стихия

Дело было в Забайкальском Военном, мать его, округе (см. «Мемуары сержанта запаса»).

Осенью 1981 года на наши лысые головы упала инспекция из Москвы. Для этой экзекуции в Читу прилетел целый генерал (см. там же). И вот, буквально за несколько дней до начала проверки, в нашем образцовом полку сгорел вещевой склад — ночью, дочиста!

Утром мы сволокли с пепелища на плац гору сгоревшего барахла. От паленой кирзы и обгорелых шинелей было не продохнуть, но дюжина офицерских тулупов-дубленок сгорели без следа.

Вокруг плаца многозначительно похаживал злобный особист. Завскладом, прапорщик Зеленко, страшно опечаленный торжеством стихии, суетился у оцепления. Он был до глубины души заинтригован феноменом бесследного исчезновения дубленок за день до инспекции. Он многократно ходил смотреть то на пепелище, то на плац.

Дубленок не было нигде.

— Вата, понимаешь? — говорил прапорщик Зеленко, поочередно заглядывая в глаза стоящим в оцеплении. — Сгорели совсем, ничего не осталось! Вата!

И разводил руками, удивляясь поразительной горючести материала.

Я вспомнил эту старую историю четверть века спустя, когда Счетная палата решила проверить расходование средств, выделенных на восстановление Чечни. Поверите ли: за пару дней до приезда проверяющих в республике случилось новое бомбометание, и как раз по только что «восстановленным» объектам!

И — «сгорели совсем, ничего не осталось…».

А впрочем, еще гоголевский Городничий рассказывал про церковь, которая была восстановлена, но тоже сгорела.

Картошка

Сюжет из телевизора.

Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли и приехал на черноземные просторы, привезя с собою жену, компаньона и кучу техники. Он посадил картошку, он за нею ухаживал — и картошка выросла на славу.

А на соседних совхозных плантациях тот же корнеплод уродился фигово.

Тут бы и мораль произнести: «ты все пела…».

Но морально устарела басня дедушки Крылова! Прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей) к полям потянулись люди. Они обступили те шестьсот гектаров буквально по периметру — и начали картошку выкапывать.

Не ночью, воровато озираясь, с одиноким ведром наперевес… Нет, граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями и, в педагогических целях, даже с детьми…

Приезд на место события местного телевидения только увеличил энтузиазм собравшихся: люди начали охотно давать интервью, и общее ощущение было вполне лотерейным: ну, свезло!

Мягкими наводящими вопросами молодая корреспондентка попыталась привести сограждан к мысли, что они — воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, сказал: вон у него сколько выросло! на нашей земле…

Придорожный указатель

…в Калужской области с убийственным лаконизмом выразил экономическую стратегию России: «Гусята оптом и пропан круглосуточно».

Другого нету нас пути

В разгар кризиса 2008 года мне пришло письмо от безработного из Ярославля.

«Здравствуйте Виктор, — писал он. — Скажите, пожалуйста, как поднять баррель с коленей?»

Кризис

…безжалостно ударил по лучшим людям страны.

Вот дословный рассказ девушки из косметического салона:

«У меня был постоянный клиент, приходил раз в неделю, делал маникюр и педикюр. И вот — исчез. Пришел через месяц — я даже не узнала его: совсем седой. Сел в кресло и печально так говорит:

— Наташа, сегодня — только маникюр…»

«Из-за острова на стрежень…»

Наблюдение одного моего зоркого приятеля: чуть ли не главная народная песня (про Стеньку Разина и княжну) содержит признаки нескольких особо тяжких преступлений.

Без комплексов

Сижу в уютном московском кафе, и не один, а с дамой.

А по кафе слоняется пьяноватый дембель — в совершенно нестроевом виде. Подсаживается к столикам, пытается знакомиться, что-то рассказывает…

Вдруг — спасибо тебе, Останкино! — узнает меня. То есть не то чтобы узнает, а просто видит знакомое лицо и начинает общаться:

— О! Привет!

— У вас ширинка расстегнута, — негромко говорю я ему чистую правду.

Улыбнувшись, он отвечает:

— А я не стесняюсь.

Рашен миракл

В середине девяностых в Нью-Йорк приехала русская «Песня года» — на широкую ногу, с полным набором звезд; чай, не Брайтон — Манхеттен, «Radio City Music Hall»!

Всенародно любимый артист стоял у кулисы, его уже объявляли, а американский звукорежиссер все копался в микрофоне.

Давай скорее, вскричал артист! Квикли, квикли! Но проклятый америкос все копался, и отчаянно мотал головой, и лепетал: сорри, ван секонд, плиз, ван секонд…

Ждать не было возможности. Артист вырвал микрофон из рук изумленного техника и выскочил на сцену. И начал петь! «Radio City Music Hall» наполнился отличным звуком, а бедолага-американец так и остался стоять за кулисами с открытым ртом, глядя то на певца, то на свою ладонь…

В ладони лежали батарейки из того микрофона.

— Миракл, мэн, — сказал ему стоявший рядом русский человек. — Рашен миракл.

Какие бывают русские

Как я попал на Багамы — отдельный анекдот: знакомая, в прошлой жизни офтальмолог из Нижнего Новгорода, выходила там замуж за канадского биржевика! Как сказано у Гоголя: редко, но бывает…

На свадьбе, вперемешку с калифорнийским мальчишником, гуляли нижегородские медсестрички.

И вот, сидим мы, стало быть, с женою в каком-то баре, среди пальм и аквариумов с акулами. Третьи сутки теплового удара. О чем-то негромко говорим. Официант навостряет уши, а потом, не выдержав, интересуется:

— На каком языке вы говорите?

— На русском.

— Вы русские?