Ваал Маккаммон Роберт

18

Вирга пришел в себя оттого, что на лицо ему бросили губку. Нет, это была не губка, моментально сообразил он, а его собственная распухшая и окровавленная кисть. Он вспомнил, как страшно захрустели кости — словно прутья, переломленные сильными руками, — и почувствовал позыв к рвоте, но не мог пошевелиться. Вирга с усилием проглотил обжигающую горечь, подступившую к горлу, и попробовал определить, где находится.

Он посмотрел на яркие звезды, вершившие свой божественный путь по небосводу. Ночь только начиналась; там, где солнце соскользнуло за горизонт, небо еще сохраняло неприметный лиловый отлив. Виргу куда-то везли — громко ревел мотор, машину подбрасывало на ухабах. Соленый запах моря исчез, слышен был лишь сухой горьковатый запах остывающей в ночи пустыни.

Колени Вирги были высоко подняты и плотно прижаты друг к другу, ноги затекли. Он лежал на полу в кузове лендровера и, только когда хотел повернуть голову, понял, что во рту у него тряпичный кляп. За рулем сидел кто-то смутно знакомый. Вирга напрягся и вспомнил: да. Блондин из библиотеки Ваала. Рядом с ним сидел темноволосый. Обоих Вирга успел увидеть лишь мельком, за долю секунды до того, как кулак погрузил его в небытие. Сейчас он разглядел у них на поясе пистолеты.

Вирга не имел никакой возможности определить, как далеко они забрались в пустыню. Он не знал ни куда они едут, ни зачем, однако ни звуком, ни шорохом не выдавал того, что очнулся.

В голове у профессора отчаянно гудело, за глазами немилосердно ломило и жгло. Сестры-мучительницы, головная боль и боль в раздробленной руке, встречались где-то в районе его плеча.

Он понял: распятие спасло его, оно, как ни удивительно, отпугнуло Ваала, точно он был вампиром. Еще миг, и моментально взмокшего, вопящего Виргу смыла бы чудовищная волна ужаса и невыразимого блаженства. До сих пор перед глазами профессора, передразнивая звезды, кружили глаза Ваала.

Лендровер нырял и покачивался на барханах, как корабль в море. Ученики Ваала молчали; за них говорило оружие. Вирга подумал, что его или убьют, или будут держать где-нибудь до тех пор, пока он не согласится сотрудничать с Ваалом. Возможно, его даже будут пытать. Эти люди, как и их зловещий господин, не знали ни стыда, ни угрызений совести, ни жалости.

Вирга отогнал незаметно подкравшуюся новую волну беспамятства. Его раздавленные, скрюченные пальцы посинели. На запястье вздулись вены, а поврежденная кисть распухла и стала в два раза толще. Вот тебе и язвы Иова, почти весело подумал Вирга. Лендровер тряхнуло на камнях, профессор вернулся в страшную реальность и понял, что должен хотя бы попытаться сбежать.

Он медленно выпрямился, держа в поле зрения своих конвоиров. Пострадала как будто бы только рука, других повреждений не было. Вот только ноги совсем одеревенели. Если бы удалось выпрыгнуть из лендровера и где-нибудь спрятаться в темноте, быть может, тогда… но Вирга боялся, что ноги подведут его. Если он упадет, его либо просто переедут (если собираются его убить), либо вновь затолкают в машину (если собираются держать его под стражей). Морщась от боли, Вирга осторожно приподнялся и выглянул в темноту. Со всех сторон их окружала голая, неприветливая пустыня. Свет фар — единственный свет, какой заметил Вирга, — выхватывал из мрака ровный плоский песок и местами выступающие из-под него камни. Профессор убрал голову.

Другого шанса у него не будет. Элемент неожиданности должен сыграть ему на руку. Возможно, найти укрытие не удастся, но придется рискнуть. Поступок вполне логичный и в случае, если его собираются убить, и в том случае, если его собираются пытать: он скорее умрет, чем станет помогать этому безумцу, который называет себя Ваалом. Сипло дыша через тряпку, Вирга освободил ноги, напряг их для прыжка, расслабил, снова напряг, снова расслабил. С громко бьющимся сердцем он ждал, чтобы волна адреналина подхватила его.

Лендровер взбирался вверх по склону. Под колесами глухо постукивали камни. Пора!

Вирга стиснул зубы и, оттолкнувшись ногами, перевалился через борт лендровера.

Он бережно прижимал к груди поврежденную руку, но при падении на камни сильно расшиб локти и разорвал пиджак. Он невольно вскрикнул и понял, что выдал себя. Съезжая по камням на гладкий песок у подножия склона, Вирга увидел, что его конвоиры заглядывают в опустевший кузов лендровера.

Лендровер резко развернулся. Желтые фары обшаривали тьму, как паучьи глаза.

Вирга торопливо поднялся на ноги, обливаясь потом от нестерпимой боли, и побежал, увязая в песке. Позади все громче ревел мотор. Вирга не смел оглянуться. Вдруг сухо треснул пистолетный выстрел, и пуля взметнула песок меньше чем в футе от профессора. Вирга понял, что его хотят убить. Впереди расстилалась песчано-каменная равнина; там лендровер нагонит его в два счета. Перед ним и так уже бежала его тень, заключенная в полосу света, который неумолимо приближался. Вирга чертыхнулся и почувствовал, что внутри растет холодная паника. Спрятаться было негде!

Но нет! Вирга пригнул голову и побежал, ловя ноздрями песчаную пыль, летящую из-под рубчатых шин. Равнина впереди внезапно обрывалась в темноту: там была узкая расселина с неровными краями. Если он успеет добежать до нее, лендроверу придется затормозить, чтобы не перевернуться. Но насколько глубок провал? Это никак нельзя было определить. Вирга мог пролететь десять футов и упасть в мягкий песок, а мог приземлиться на острые как бритва камни в двадцати пяти футах от края обрыва. Сейчас некогда было раздумывать, что лучше — смерть от пули или смерть в свободном падении. Лендровер ревел за самой спиной профессора; пуля просвистела мимо его левого уха. Вирга сделал глубокий вдох и прыгнул с обрыва в пустоту.

Падение оказалось таким долгим, что, несмотря на кляп, Вирга пронзительно вскрикнул. Наконец, весь исцарапавшись о выступы скалы и кусты, профессор упал на усеянный камнями песок и, до крови обдирая локти и колени, откатился под прикрытие стены провала. Здоровой рукой он вырвал кляп изо рта и, тяжело дыша, прислушался, не грянет ли новый выстрел.

В десятке футов над его головой по противоположной стене расселины скользнул свет: фары лендровера. Две темные фигуры заглянули в расселину. Вирга распластался по стене обрыва, испугавшись, что громкий стук сердца выдаст его, и постарался выровнять прерывистое дыхание. Прошло несколько бесконечно долгих минут, и Вирга увидел, как свет переместился на десяток ярдов дальше.

Вирга встрепенулся. Может быть, они окончательно потеряли его. Может быть, они решили, что он идет по дну расселины или даже что он разбился насмерть, и теперь искали тело. Лендровер очень медленно ехал по краю извилистой трещины. Вирга смотрел, как удаляются желтые огни фар. Да! Они потеряли его! Но он не спешил встать; не обращая внимания на мучительную боль в руке, он, щурясь, вглядывался в обступавшую его густую тьму, опасаясь подвоха. Вдруг один из тех двоих спустился в расселину и сейчас подкрадывался к нему с пистолетом в руке?

Но тут из лендровера открыли беспорядочную стрельбу по расселине, наугад рассылая пули. Они запели в воздухе вокруг Вирги; он вздрогнул, съежился и увидел, как рикошеты высекают искры из скалистых стен. Стрельба продолжалась до тех пор, пока Вирга не услышал холостые щелчки. Его преследователи вернулись в машину, и лендровер помчался прочь, вздымая тучи песка.

Прошло очень много времени, прежде чем Вирга добрался до верха обрыва. Дважды он срывался, оступившись на камнях или ненадежно ухватившись за кусты, и лишь с третьей попытки перевалился через край расселины и увидел очень далекие, но еще различимые красные огоньки — задние фары лендровера.

Глядя, как машина исчезает в ночи, Вирга наконец почувствовал боль, которая, прокравшись вверх по руке к плечу, разлилась по груди и теперь рассылала по плацдармам плоти своих разведчиков, острые внезапные уколы. Коварная, она медленно и незаметно завладела сразу занемевшей шеей Вирги, а когда добралась до висков, он скорчился и ткнулся губами в песок.

Очнувшись, профессор понял, почему они так сравнительно легко отказались от попыток найти его. Он с трудом поднялся на ноги под безжалостно алым рассветным небом (рука висела плетью и казалась тяжелой, как мешок с цементом) и увидел бескрайнюю пустыню, которая даже в столь ранний час дышала зноем. На многие мили вокруг простирались лишь белые барханы и плоские прокаленные равнины. Бог весть, далеко ли до шоссе или бедуинского колодца. Вскоре над далекой полоской земли вспыхнет солнце и утопит его в океане соленого пота. Ослепительный огненный край уже показался из-за горизонта, и, просыпаясь в своих песчаных норах, загудели насекомые. Над головой Вирги замельтешили мухи, то и дело слетая выпить каплю пота; почуяв кровь, они жадно облепили запекшуюся рану на ладони профессора.

Виргу бросили в пустыне, не заботясь о том, жив он или мертв, потому что выжить здесь было невозможно. У него не было ни воды, ни надежды отыскать хоть клочок тени. Впрочем, еще четкие следы шин на песке указывали, в каком направлении уехал лендровер. Благословляя исчезающие вдали глубокие колеи за то, что они, по крайней мере, не дадут ему сбиться с пути, Вирга снял пиджак, соорудил из него нечто вроде арабского головного убора, чтобы защитить от солнца лицо и лысину, и, щурясь от солнца, белым шаром повисшего на горизонте, двинулся вперед.

Солнце взбиралось все выше. К зною добавилось новое испытание — насекомые. Они впивались в незащищенные участки кожи. Они роились над головой Вирги, а когда он пригибался, пытаясь увернуться, спускались следом. Они лезли в глаза, набивались в ноздри, разбивались о его лицо. Вирга шел по плоской каменистой земле, шел по барханам, по колено утопая в песке, а солнце висело в небе — неподвижное воспаленное око, разверстый окровавленный рот.

Мысли Вирги лихорадочно кипели. Ноги сводила судорога, он без конца спотыкался, и тогда приходилось садиться на песок и здоровой рукой разминать мышцы до тех пор, пока не появлялась возможность идти дальше. Вскоре Вирга обнаружил, что, одурманенный жарой, убрел в сторону от следа протекторов. Стряхнув дремоту, он всмотрелся в горизонт, надеясь увидеть телефонную линию или буровые вышки, но ничто не нарушало запустения. Губы профессора потрескались на невыносимом полуденном солнце, мысль о прохладной воде сводила с ума, но прогнать ее было очень трудно. Он уже не чувствовал ни боли, ни страха, его занимало только одно — голубое мерцание реки, привидевшейся ему далеко-далеко впереди.

Он вспомнил, как стоял на палубе «Чарльза»: Кэтрин — ее обветренные щеки горели, темные волосы разлетались — цеплялась за его руку, над ними хлопал парус, и Вирга вдыхал чудесную речную свежесть, глядя на далекие прекрасные берега. Сейчас, за тысячи миль от этой реки, он удивился, почему не набрал тогда пригоршню воды и не поднес ее к губам, бережно… вот так.

Он открыл глаза, покачнулся и выплюнул песок.

Кэтрин, сказал он, закрывая глаза, чтобы не видеть солнца. Кэтрин. Мир вращался вокруг ее лица, центра вселенной. У него на глазах Кэтрин превратилась из ирландской девчонки-сорванца в очаровательную изящную женщину. Он вспомнил, какие выразительные были у нее руки. Они не знали покоя, порхали, точно белые бабочки, и он не мог отвести глаз от этого представления. Кэтрин говорила, что этот постоянный монолог ткущих что-то невидимое пальцев, — их фамильная черта, переходившая из поколения в поколение по линии ее матери. Кэтрин была прекрасна. И память о ней была прекрасна. Кэтрин была энергия и жизнь, красота и надежда.

Вирга вспомнил, как она радовалась, поняв, что беременна. Когда после двух выкидышей к жене впервые закралась мысль, что ей не суждено иметь детей, она ничем не выдала своих чувств. Может быть, шептала она ему, когда они лежали в постели, слушая, как трещат дрова в камине и дождь выстукивает на окнах свою негромкую мелодию, может быть, ее предназначение не в детях.

— Как ты можешь судить об этом? — спросил он тогда.

— Не знаю. Просто чувствую, вот и все.

— Миссис Вирга, — проговорил он с шутливой угрозой, — берегитесь. Вы легкомысленно вторгаетесь в область теорий предопределения.

— Нет, я серьезно.

Он всмотрелся в ее безмятежные глаза, в их бездонную синеву, и увидел, что так и есть. Он сказал:

— Говорят, на третий раз все проходит удачно.

— Это последний, — сказала Кэтрин. — Если опять что-нибудь случится, я не знаю, что я сделаю. Вряд ли я смогу снова пройти через это.

— Ничего не случится, — твердо сказал он.

— Я боюсь, — ответила она, прижимаясь к нему. В камине треснуло полено. — Правда боюсь. Я никогда ничего так не боялась.

— А я не боюсь. — Он заглянул Кэтрин в глаза. — Не боюсь, потому что знаю: все будет нормально. Что бы ни случилось, все будет хорошо.

Но все было «хорошо» очень недолго. Несколько месяцев спустя Кэтрин, сияющая, с огромным животом, споткнулась о сбившийся ковер на лестнице, беспомощно взмахнула руками и с отчаянным криком скатилась вниз по ступенькам.

Интересно, кто бы у них родился? Мальчик, решил Вирга. Может быть, похожий на Нотона.

Он открыл глаза, вспугнув мух движением век. Он заснул на ходу! Солнце было все таким же горячим, пустыня — все такой же безлюдной. Он мог брести по ней уже не один день. Мог ходить кругами. Вирга не знал. Поглядев на горизонт, он почувствовал, как сведенный судорогой желудок вдруг взорвался жгучей болью.

Впереди лежал бесконечный ровный песок.

Вирга потерял след лендровера.

Куда ни глянь, всюду была только слепящая белизна. Больше ничего. Вирга залез в карман изорванного пиджака, нашел пузырек с бальзамом от солнечных ожогов и намазал лицо. Пальцы нащупали потрескавшуюся кожу и начинающие набухать огромные волдыри. Два или три лопнули от его прикосновения, и по лицу заструилась жидкость, приманившая новые орды насекомых. Вирга, спотыкаясь, упрямо двигался вперед по, как он полагал, прямой, ведущей к заливу, но вскоре решил: нет, я иду неправильно. Он развернулся и пошел обратно по своим следам; несколько минут спустя профессору показалось, что он вновь ошибся, выбирая направление, и он отправился в другую сторону.

Солнце, прожигая череп Вирги, добиралось до мозга. Огромный белый круг темнел, темнел, темнел, пока не стал черным, как око Ваала. Вирга увидел лицо этого человека, громадное, как солнечная система, где одним глазом было солнце, а другим — луна. Плененная им планета была под вечным его надзором. Вирга увидел, как Ваал в черных развевающихся одеждах воздвигается над городами, растет, растет, и тень его наползает на лик Земли. Наконец страшный силуэт заслонил звезды, и все творение поглотила черная трясина бездны. Вирга затряс головой, чтобы избавиться от непосильных для человеческого рассудка видений, но и после этого он видел висящую в небе исполинскую голову Ваала с разверстым ртом, готовым поглотить библиотеки, музеи, все то прекрасное, что создал человек.

Вирга упал на четвереньки. Мухи густо облепили его голову. Он слабо отмахнулся от них почерневшей распухшей рукой. Час пробил. Он читал это на песке, в ослепительно сверкающем небе, на колеблющемся горизонте. Сотни безумцев, сотни мошенников объявляли себя мессиями, но этот был не такой.

С подбородка у него закапала жидкость, вытекшая из лопнувших волдырей. Он всматривался в рисунок, в который складывались следы капель на песке.

Этот был не такой. Зверь и человек. Рассудительность и хитрость человека сочетались в нем с силой и свирепостью хищного зверя. Этот был… не такой. Он уже заразил своим безумием тысячи; скольких он заразит еще? А значит, резня и хаос не закончатся до тех пор, пока последний палец не потянется к кнопке на стальном цилиндре. Грянет взрыв, и четыре ветра разнесут по земле стон: «Ваал, Ваал, Ваал» , и взрыв этот начертает его имя на истерзанном бетоне и опаленной плоти. И тогда будет слишком поздно. Может быть, уже слишком поздно? Возможно ли это? Дрожа, Вирга замотал головой. Антихрист. Он посмотрел на солнце — не сжалится ли над ним огненный бог? — но оно лишь сильнее обожгло ему лицо. Антихрист. Рассудок Вирги держался на волоске: палачи-насекомые толкали профессора за грань безумия. Насосавшись крови, они улетали в норы и гнезда, чтобы переварить ее, и возвращались за новой. В ушах у Вирги стояло их тонкое, пронзительное зудение. Откуда-то издалека сквозь безмолвие пустыни к нему доносился миллионоголосый крик: «Антихрист, Антихрист».

Силы Вирги иссякли. Он увидел свое отражение в луже, натекшей с его лица. Это были соки его тела. Его жизнь.

Сознание покидало его. Миллионоголосый хор грянул громче, громче, и падающий ничком в песок Вирга полностью оглох.

19

Откуда-то из глубин тьмы возникла рука и закружила над его лицом, целясь выцарапать ему глаза. Вирга в отчаянье попытался отдернуть голову, отвернуться, но не мог этого сделать. Он был словно пришпилен к земле, лишен возможности защищаться. Он застонал и забился, пытаясь увернуться от страшных скрюченных пальцев, которые, подрагивая, медленно приближались к его открытым глазам. Рука постепенно разрасталась, делалась все шире и жилистее, заслоняла от Вирги весь мир. Он заметил, как дрожат сухожилия, предвещая острую боль в глазницах, которые вот-вот опустеют. С истошным «Нет!» Вирга начал сопротивляться.

Рука вдруг вспыхнула. В считанные секунды она сгорела дотла и рассыпалась пеплом. Он увидел очертания другой руки. Она легла ему на лоб, и ее прикосновение успокоило Виргу, принесло блаженное избавление от боли, с каждым вздохом разрывавшей все его тело. Он попробовал разглядеть, кто это, но ему на глаза легла ладонь, и он забыл обо всем, кроме неги отдохновения.

Незнакомый мужской голос произнес:

— Жара нет. Спите.

И Вирга провалился в сон, в котором он снова шел под парусом на «Чарльзе», а рядом, крепко держа его за руку, стояла Кэтрин, и от нее пахло корицей.

Когда он опять открыл глаза, ему почудилось, будто он наяву чувствует запах теплого дерева обшивки, мягкую податливость реки. Но вокруг по-прежнему царила тьма, и в первый момент Вирга подумал, что его сон продолжается. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался.

Вдалеке гудели насекомые; вспомнив о них, Вирга вздрогнул. Что— то горело. Вирга слышал тихое потрескивание, чувствовал запах дыма. Он лежал на раскладушке в палатке из козьих шкур. За откинутым пологом в маленьком костре трещали палки и ветки. Была ночь, но сколько прошло времени с тех пор, как он заблудился в пустыне, Вирга не знал. Попытавшись подняться, он понял, что ему на руку наложена самодельная шина — несколько прутьев, притянутых к кисти тряпичным бинтом.

Вирга осторожно откинул одеяло, встал и покачнулся, оглушенный внезапным приливом крови к голове. Когда головокружение прошло, он подошел к выходу из палатки. Снаружи стоял потрепанный джип с лобовым стеклом в паутине трещин. Над огнем жарилось на вертеле не то мясо, не то какая-то птица. Вирга хотел уже выйти из палатки, когда в его поле зрения появился высокий худощавый человек в широкополой шляпе и охотничьей куртке с множеством карманов. Он нагнулся и стал подкладывать в костер прутья и ветки из принесенной им охапки, затем занялся мясом. Вирга прищурившись смотрел, как он поворачивает вертел, чтобы мясо не пригорело, а потом садится у огня, подобрав под себя ноги, и замирает без движения, устремив взгляд на далекие костры, мерцающие на другом краю пустыни.

Человек этот, казалось, чего-то ждал. Выражение напряженного спокойствия не сходило с его лица. Лет ему как будто бы было немного, но точно определить его возраст Вирге мешал неверный свет костра. Незнакомец был светловолосый, белокожий — вне всяких сомнений, не араб — и казался даже хрупким, но у него были странные глаза. Они смущали, и Вирга засомневался, сможет ли выдержать их прямой взгляд. Они блестели, отражая огонь костра, и словно бы впитывали на миг золотистый отблеск пламени, прежде чем вновь потемнеть, как будто не имели своего постоянного цвета. Человек протянул руку к вертелу и при этом повернул голову на несколько дюймов влево. Он посмотрел прямо на Виргу, как будто с самого начала знал, что тот прячется за пологом палатки, посмотрел так внезапно и пристально, с такой силой, что сердце у Вирги бешено заколотилось, и профессор попятился.

Незнакомец поднялся. В нем оказалось больше шести футов роста, а его худоба делала его еще выше. Заметив испуг Вирги, он притушил ярость во взгляде, и ее постепенно сменил сдержанный интерес. Отвернувшись, он молча занял свое прежнее место у костра.

Вирга стоял у входа в палатку. Он вдруг почувствовал, как болезненно пульсирует его покалеченная рука. Незнакомец, казалось, не замечал его; он, как и прежде, сидел, неподвижно глядя на огненные точки в черной дали. От голода у Вирги подвело живот. Это заставило его пренебречь той опасностью, какую мог представлять для него этот человек, и рискнуть. Помедлив, он спросил распухшими губами:

— Вы собираетесь съесть это или сжечь?

Взгляд неизвестного метнулся к костру. Он снял вертел с огня, ножом, висевшим на поясе, отрезал ломоть жилистого мяса и очень отчетливо проговорил:

— Будьте осторожны. До сих пор, чем бы я вас ни кормил, вас рвало.

Вирга взял мясо и благодарно впился в него зубами. Вытерев жирные пальцы о брюки, он с великим трудом опустился на землю напротив незнакомца, загораживая лицо от огня: ему казалось, будто от жаркого дыхания костра его покрытая волдырями кожа ссыхается и сморщивается.

— У вас начиналось заражение, — сказал светловолосый, глядя не столько на Виргу, сколько куда-то сквозь него. — Я очистил рану и наложил повязку.

— Благодарю вас.

— Я нашел вас в нескольких милях отсюда. Что вы там делали?

Вирга не знал, можно ли доверять этому человеку. Он отвел взгляд, но это мало помогло. Он чувствовал, что незнакомец внимательно следит за ним. «Меня там бросили», — пояснил он.

— Понятно.

Незнакомец вдруг вновь целиком и полностью сосредоточился на далеких огнях. Оглянувшись, Вирга увидел огромный язык оранжевого пламени, взвившийся к небу среди малых костров.

— Что это, взрыв? — спросил он.

— Они жгут книги, — негромко ответил незнакомец. — Со вчерашнего дня. Сперва прочесали библиотеки, потом частные собрания. Скоро они перейдут к другим вещам.

Вирга безнадежно вздохнул и опасливо потрогал подсыхающие волдыри на лбу и щеках.

— Они зашли слишком далеко. Их уже ничто не остановит.

— Кто вы?

— Джеймс Вирга. Профессор теологии.

Незнакомец поднял бровь:

— Вот как?

— А вы? Хотелось бы знать, кто спас мне жизнь.

— Спас вам жизнь? Ничего подобного, я просто нашел вас в пустыне.

— Разве это не одно и тоже?

Тот помедлил с ответом, а потом сказал:

— Меня зовут Майкл.

— Вы тоже американец?

— Нет, — последовал ответ, — не американец.

Вирга принялся обгладывать кость. Жар костра заставил его пересесть подальше. Он выбросил кость и сказал:

— Почему вы здесь? Почему вы не в городе?

Майкл со слабой улыбкой махнул в сторону джипа.

— Я ездил в город, — объяснил он, — но не смог пробиться через толпу так… чтобы никому не повредить. Это было больше двух недель назад. И я решил, что лучше будет расположиться здесь. В городе слишком быстро растет волна насилия.

— Я никогда еще не видел ничего подобного. Никогда.

— В таком случае, приготовьтесь увидеть гораздо больше, — сказал Майкл так резко, что Вирга вскинул на него глаза, оторвавшись от очередного куска мяса. — Это только начало.

Вирга непонимающе уставился на него.

— Это далеко не самое худшее место, оно просто наиболее известно. На Ближнем Востоке несть числа деревням и поселкам, которые были сожжены дотла своими обитателями. А те, окончательно и бесповоротно покончив с тем, что их окружало, в конце концов перебили друг друга. Аль-Ахмади, Аль-Джара, Сефван, даже Абадан и Басра. Иран, Ирак, на очереди Турция… Я знаю, потому что видел.

— Все это так неожиданно, — проговорил Вирга. — Никто и не подозревал, что происходит.

— Неожиданно? — переспросил Майкл. — Нет, отнюдь не внезапно. Эта отчаянная последняя схватка назревала с начала времен, там истоки этого наследия гибели. Нет. Ничего неожиданного в этом нет.

— А Святая Земля?

Майкла скользнул по нему — сквозь него — быстрым взглядом:

— Скоро, — проговорил он.

— Боже мой, — охнул Вирга. — Если это безумие когда-нибудь занесут в Америку…

Майкл некоторое время хранил молчание, наблюдая, как догорают мириады понятий и идей. Потом сказал:

— Последние четыре дня вы пролежали в горячке. Сперва я подумал, что вы умрете, но вы постепенно, понемногу стали пить. Все это время — четыре дня — вы одной ногой стояли в могиле. Вчера жар спал, и вы на мгновение очнулись.

— Четыре дня… — повторил Вирга.

— В пустыне мне время от времени попадались дезертиры, — сказал Майкл. — Те, кто, неведомо как сохранив в этой свистопляске остатки здравого смысла, пытаются покинуть страну. Но их мало. Полиция и армия чудовищно ослаблены. Четыре дня можно считать очень долгим сроком; этой стране осталось немного. Использовав ее до конца, Ваал отправится куда-нибудь еще.

Услышав это гнусное имя, Вирга содрогнулся. Он вспомнил фигуру в темноте за шахматной доской.

— Откуда вы все это знаете? — спросил он.

— У меня есть свои источники информации.

— Какие?

Майкл улыбнулся.

— Вы задаете слишком много вопросов.