Люди и куклы (сборник) Ливанов Василий
Смешить Виташу было для меня огромным удовольствием. Обычно сосредоточенный и внешне сдержанный, он внезапно вспыхивал, можно сказать, озарял меня своей обаятельной улыбкой, а если хохотал, то, как говорится, во все горло, заразительно, до слез. После премьеры спектакля «Мой любимый клоун» я позвонил ему по телефону:
— У тебя дома, кажется, есть большое такое кресло?
— Ну, есть, — ответил Виташа. — А что?
— Можешь сейчас срочно подвезти его к Малому театру? Мне очень нужно.
— …Зачем?
— Хочу посидеть рядом с Александром Николаевичем Островским.
Жаль, что мы говорили по телефону и я не видел тогда, как он хохотал.
В памятной книге «Виталий Соломин» его младшая дочь Лиза вспоминает:
«Вася Ливанов мог его рассмешить, даже если папа был довольно мрачным. Вдруг звонил — и слышу, папа уже смеется».
Мы дружили семьями: дружили наши жены Лена и Маша, обе художницы, наши дети: его дочь Настя и мой сын Борька.
В 1984 году детей в семьях прибавилось. С разницей в две недели у нас родился второй сын — Николай, у Соломиных вторая дочь — Елизавета. Мало знакомые и даже некоторые хорошо знакомые нам с Виташей люди спрашивали всерьез:
— Вы, наверное, сговорились?
Мы с Виташей устроили из этого игру: делали загадочные лица, отводили глаза, улыбались… Отвечать «сговорились» — глупо, разуверять — еще глупее. Но вопрос нам почему-то льстил.
Как-то Виташа давал интервью на телевидении и передал мне видеокассету. Там сохранились его слова о нашем ливановском доме, которые не вошли в экранный вариант:
«На дачу приезжаешь к Ливановым — Леночка, Васина жена, талантливейший художник… она все приготовит, и так вкусно, обильно… и все так ненавязчиво. Однажды мы сели за стол, и я ровно пять часов подряд не сказал ни одного слова — только хохотал. Ливанов столько разных историй знает — это такой Божий дар — можно слушать бесконечно. Их дом так затягивает, когда туда попадаешь: и что-то сочиняется, и смешное рассказывается, и за кем-то Вася наблюдает — у него сразу складывается целая история… Это разговоры обо всем на свете… Это не сплетни! И так бы сидел там у них сутками — такой это дом».
После работы над известным телесериалом началась детективная история с театром «Детектив». Идея создания такого оригинального театра принадлежала моему давнему товарищу писателю Юлиану Семенову. Юлик позвонил мне из Крыма, где работал на своей новой даче, и прокричал в трубку: «Если ты не возьмешься, никакого театра не будет! Я буду тебе помогать!»
Я, конечно, поделился идеей с Виташей. Ему понравилось. Примчался из Крыма Юлик, они познакомились. И начались совместные хождения по кабинетам высокого начальства: ЦК КПСС, Министерство внутренних дел, Министерство культуры… Подключился один опытный товарищ, мастер советской бюрократической интриги, и закрутилась детективная карусель… Но это отдельная история. А в результате в 1988 году был учрежден Московский экспериментальный театр «Детектив»!
Виташа поставил пьесу, понятно, детективную, французского автора Робера Тома «Западня». Состав спектакля часто менялся: наш театр был первым антрепризным театром в России за годы советской власти, отсюда в названии «экспериментальный». Вот мы и экспериментировали с актерами, привыкшими к своему постоянному месту в одном театре. Но спектакль был яркий, костюмный, собирал полные залы публики, не скупившейся на аплодисменты.
Я тоже был занят только режиссерской работой, на сцене мы с Виташей не появлялись. Правда, подумывали тряхнуть со временем стариной и поставить или пьесу Артура Конан Дойла, или инсценировать кое-какие его рассказы. Даже выкупили на «Ленфильме» свои персонажные костюмы Холмса и Ватсона. На сцену мы так и не вышли, но все же костюмы помогли нам подработать кое-что в семейные бюджеты. Мы снялись в образах полюбившихся зрителям персонажей в рекламе фирмы «Вико», торгующей престижными «Мерседесами». Причем подошли к рекламе творчески, чем сначала озадачили, а потом покорили заказчиков. Вместо одного рекламного ролика они в творческом экстазе сняли шесть! И снимали бы еще, если бы глава фирмы не убыл навсегда за границу и фирма не лопнула.
В 1992 году наш театр «Детектив» уничтожили. Тогдашнее милицейское руководство решило, что коммерческая нажива для них предпочтительнее правосознательного воспитания через искусство. Мой кабинет художественного руководителя театра сначала обворовали, а потом в здание Центрального клуба МВД, что на Лубянке, где базировался театр, прислали роту ОМОНа, вынесли всю мебель, поломали декорации, и театр прекратил свое существование. Никакие жалобы в Генеральную прокуратуру, Министерство культуры и в руководство МВД, приславшее ОМОН, конечно, не помогли. Властный беспредел — это был стиль ельцинской эпохи. В помещения, которые занимал театр, въехали какие-то сомнительные туристские бюро, какие-то ювелирные лавки, хотя коммерческая деятельность категорически была запрещена под крышей МВД указом того же президента Ельцина. Дальнейшая судьба театра, уже создавшего успешный репертуар, гастролировавшего в 15 городах по Советскому Союзу в спектаклях которого участвовали знаменитые на всю страну артисты, больше хозяев жизни не волновала. Пишу здесь об этом только потому, что это еще одна веха в нашем с Виташей совместном творчестве, еще одно свидетельство нашей взаимной дружеской поддержки.
До первой встречи на кинопробе я видел Соломина только в фильмах и ни разу не видел в театре. Как-то смотрел по телевидению спектакль «Не все коту масленица», где он меня особенно поразил фантастической пластикой. Он двигался божественно. Это его особый дар. Наверное, он мог бы быть великолепным балетным танцором. Он очень щедро Господом был одарен для своей профессии… И Соломин это не эксплуатировал, а совершенствовал. Что очень важно.
Первая моя задача, когда мы с ним попробовались и я понял, что, безусловно, он будет играть Ватсона (это было ясно по уровню мастерства), заключалась в том, чтобы искать все способы сближения. Нужно быть друзьями в жизни, чтобы была на экране эта тайна — дружба. Актерская профессия, если она не несет в себе тайны, становится простым ремеслом. И оказалось, что мы очень во многом совпадаем. Главное, мы полностью совпадаем в представлениях об искусстве, в наших пристрастиях — симпатиях и антипатиях. Это стало основой наших отношений, особенно для Виташи: он был очень придирчив, избирателен. Мы стали понимать друг друга, беречь. Для меня самое высокое мерило наших отношений выразилось в наших совместных поездках: мы с ним семь лет катались из Москвы в Питер и обратно, чаще всего в одном вагонном купе. И я обратил внимание, что мы замечательно вместе молчим. Нам не нужно было все время трепаться, абсолютно не нужно. В этом молчании была взаимная дружеская поддержка. Единение. Оно доставляло успокоение в суете быта и работы.
У нас на съемках сериала было подлинное сотворчество, которое объединяло нас и в работе над спектаклем Малого театра, и в единственном поставленном Соломиным фильме «Охота», куда он пригласил моего сына Бориса и меня на небольшие эпизодические роли. Но кинопрокат тогда был в полном провале, зрители так и не увидели готовый фильм. Все-таки я надеюсь, что это когда-нибудь произойдет.
Виташа своих обид никогда не высказывал. В отличие от меня он сдерживался. Я потом каюсь, если сорвался. Но я — другой человек. Виташа старался держать себя в руках, не выходить во внешний мир. А творческие обиды — они самые болезненные и есть.
Виталий лежал в Склифосовского, а в это время его лишили Государственной премии. В нарушение всех существующих норм и правил представленные на получение премии создатели сериала «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» — сценарист, композитор, ведущие актеры — были, так сказать, «задвинуты», а Государственную премию вручили одному режиссеру Масленникову за работу над тремя сериалами, подключив «Зимнюю вишню» и, кажется, «Что сказал покойник». Но в этом качестве режиссера Масленникова никто на премию не выдвигал и никто к этой награде не представлял!!! Тем более что сценарист В. Валуцкий, композитор В. Дашкевич, народный артист России Виталий Соломин являются к тому же одними из основных создателей не только «Приключений…», но и «Зимней вишни»…
Кинорежиссер Владимир Хотиненко, член Комитета по присуждению Государственных премий, говорят, бился как лев. Единоличное вручение премии присвоил себе тогдашний глава администрации президента А. Волошин, заявивший: «Премия государственная, деньги государственные, значит, должны решать государственные люди». То есть использовал свое служебное положение. Хотиненко говорил ему: «То, что вы делаете, невозможно понять и объяснить». Объяснить это можно, пожалуй, только каким-то поганеньким сговором. А понять людей без совести и чести действительно затруднительно. Может быть, узнай борющийся за свою жизнь Виташа, что за свой труд получил высокую государственную награду, ему прибавилось бы сил.
Виташа всегда сторонился несправедливости, фамильярности, бестактности. Многие поэтому считали его скрытным. И не то чтобы он специально держал некоторых людей на расстоянии. Так происходило само собой для тех, с кем он, по уже замеченным причинам, не хотел бы сближаться. И это ощущалось людьми, которые считали Соломина «надменным». Я знаю, ходило о нем такое мнение. Оно абсолютно не соответствует действительности. Просто для того, чтобы прорваться в его мир, нужно было с ним во многом совпадать. Любить искусство по-настоящему, понимать, что это за призвание — он об этом постоянно думал. Чтобы во всем соответствовать своему призванию.
Естественно, успех — это очень важно. Но я думаю, что внешний успех для Соломина не так много значил, как его внутренняя оценка того, что он сделал в искусстве. Она была не обманной, не льстивой для самого себя: она была верна. Я думаю, что к себе он относился достаточно жестко. Все время планка была очень высоко поднята. Киносъемки, театральные постановки одновременно с актерской работой, преподавательская деятельность, которой он отдавался всей душой… Это превышение сил: последнее время он набрал очень много работы. Не знаю, может быть, это было предчувствие: успеть, успеть… Неостановимое стремление к совершенству… Вершиной его режиссуры, не говоря уже об исполнительском мастерстве, стала «Свадьба Кречинского». Потрясающе мощное владение формой, высокое исполнительское искусство, сложенные воедино. Он подчинил себе весь спектакль и играл роль Кречинского, как последний раз в жизни. Так эта роль за ним и осталась — последний его выход.
Я бывал на всех его спектаклях, он меня приглашал на генеральные репетиции и просто репетиции, на экзамены во ВГИКе, где вел курс. Он верил мне, считался с моим мнением. И вообще относился ко мне как к талисману. Говорил: «У нас с тобой все, что ни делали вместе, удачно». Поверял мне всякие интимные вещи — советовался. Мы с нашими любимыми женами путешествовали по Италии вместе с группой Малого театра. Домой возвращались на теплоходе в каюте без окон. Надо было очень дружить, чтобы не поссориться, когда плывешь в такой слепой каюте на четыре двухэтажные койки. Так, наверное, можно проверять космонавтов на психологическую совместимость. Говорят, идеальной дружбы не бывает. Она у нас состоялась. Идеальная.
В 1986 году готовился к изданию фотобуклет «Актеры советского кино — Виталий Соломин». Виташа попросил меня написать к этому буклету сопроводительный текст.
Из буклета:
«Нет ничего удивительного в том, что ведущего артиста Малого театра часто приглашают на роли в кино. Но вдруг Виталий Соломин получает приглашение на роль… от скульптора. Да, скульптор просит позировать для портрета. Очевидно, собирается запечатлеть артиста в жизни или в одной из сыгранных им ролей? Нет, вовсе нет. Скульптор трудится над монументальным памятником нашей победы в Великой Отечественной войне. Центральная фигура монумента — русский солдат. И образ этого солдата артист вместе со скульптором должен создать не на сцене, не на экране, а в бронзе. Удивительно? Тех, кто знает и любит творчество Виталия Мефодьевича Соломина, приглашение скульптора, пожалуй, не удивит.
…Вот говорят: внешность обманчива. А уж внешность актера тем более… Но внешность Виталия Соломина, сразу же располагающая к доверию, не обманывает. Потому что счастливо отражает самую суть его характера и характеров сыгранных им положительных героев — надежность. И вероятно, это личное качество, столь привлекательное в мужчине, было сначала замечено режиссерами “женских” фильмов, а потом и критикой. Откуда же проистекает эта надежность? Думается, прежде всего от желания и умения надеяться. Герои Виталия Соломина, такие разные, обязательно несут эту светлую и вечную тему с женским именем Надежда.
Артист никогда не повторяется, он необычайно многообразен в подходе к литературной первооснове, в разработке и раскрытии характеров. И в этом ему, конечно, помогает зрелое режиссерское дарование.
…Выкроив время между репетициями, спектаклями, съемками, оставив ненадолго домашние хлопоты, волнуясь, стоит актер в мастерской скульптора. Старая солдатская пилотка на мягких белесых волосах, вздернутый нос с широкими крыльями ноздрей, всегда неожиданная, лукавая, бесконечно обаятельная улыбка, очень внимательные и, может быть, поэтому слегка грустные глаза».
Сохранилась видеопленка, снятая кем-то из общих знакомых на даче в день моего шестидесятилетия. Виташа произносит тост в мою честь:
«Ты ворвался в мою жизнь очень решительно и основательно! Но тут я обнаружил, что рядом со мной человек, которому я, может быть, за многие годы могу доверять свою жизнь — и театральную, и вообще, свою личную жизнь… Кроме того, ты меня хвалишь чаще, чем другие (смеется).
Я люблю твою семью. Я хочу, чтобы ты очень долго жил. Потому что ты мне очень нужен».
И ты очень нужен мне, Виташа. Всегда. Даже когда тебя уже нет рядом.
Саввина тройка
В его фамилии — Ямщиков — слышится перезвон валдайского поддужного колокольчика, а перед глазами возникают русские равнины, по безбрежным просторам которых меж высоких хлебов или стылых сугробов летят, бешено крутя охваченные железными ободами колеса или скрипя широкими полозьями саней, ямщицкие лихие тройки.
Даже имя нашего Ямщикова самое для него подходящее: Савелий, по-народному Савва. Исконно русское, теперь, к сожалению, редко встречаемое старинное имя.
Ямщиков — значит, сын ямщика. Не его ли прапрадед вез Радищева из Петербурга в Москву? А может быть, это сам Пушкин вслушивался в ямщицкую протяжную песню, колеся под лунным светом где-то по дорогам Псковской губернии? И чья это ямщицкая тройка навеяла Некрасову слова ставшей народной песни:
- Не нагнать тебе бешеной тройки:
- Кони крепки, и сыты, и бойки, —
- И ямщик под хмельком, и к другой
- Мчится вихрем корнет молодой…
И, как заправский ямщик, не знает Савелий успокоения, не сидится ему на одном месте. Можно сказать, изъездил он всю Россию — когда на поезде, когда на машине, а то и на лошадях.
«Самое большое счастье для меня, отпущенное Богом, возможность основную часть жизни провести в рабочих командировках в провинции. Карелия, Псков, Новгород, Кострома, Ярославль, Вологда, Углич… Мне снятся дивные сны, в которых Кижи соседствуют с суздальским полем, рязанские окские плёсы — с архитектурными творениями псковичей и ярославцев, костромские портреты — с ферапонтовскими росписями. В провинции я чувствовал себя своим, совсем не лишним человеком», — признавался Ямщиков.
Издавна сложился в русской литературе образ ямщика — ладно скроенного и крепко сшитого мужика с широким, загорелым под дорожными ветрами лицом, на котором светлыми озерами смотрят на вас, седоков, внимательные глаза.
Вот так, седоком, лет сорок с лишком тому, оказался я в его ямщиковской тройке и качу вместе с ним по дорогам нашей трудной и легкой, веселой и грустной русской жизни, которую ни он, ни я никогда ни за что не хотели бы променять ни на какую другую — от начала и до конца размеренную, разумно дозированную и пригожую.
Только тройка его еще в молодые годы превратилась в художническую гостеприимную мастерскую в полуподвале старого московского дома в одном из остоженских переулков. Там, в аккуратно обшитых досками стенах, за деревянным струганым столом сходились Саввины «седоки». Невозможно сейчас перечислить всех, кто усаживался под теплый свет низкого матерчатого абажура за все эти прошедшие годы!
Были такие, которые быстро понимали, что сели не в свои сани, и спешили соскочить чуть ли не на ходу. А были и такие, которые появлялись, чтобы послушать всегда идущие от сердца Саввины об искусстве в жизни и жизни в искусстве рассуждения, не лишенные самоиронии, сдобренные юмором и приправленные уместным крепким словцом. Такие гости ухватывали не суть разговора, а отцеживали нужные им слова и определения, чтобы потом при случае выдать хозяйскую эрудицию за свою, козырнуть в беседе с такими же верхушечниками и приспособленцами к искусству, как они сами. И не понимали, почему Савелий Ямщиков вдруг стал отказывать им в общении.
К своим шестидесяти пяти Савелию Ямщикову удалось возродить к жизни сотни произведений иконописи, уникальное собрание русских портретов XVIII–XIX веков из различных музеев России, вернуть многие забытые имена замечательных наших художников.
А разнообразные выставки, организованные Ямщиковым, где современники могли познакомиться с иконами и портретной живописью — новыми открытиями Савелия Ямщикова и оценить уникальный труд отечественных реставраторов. Или увидеть лучшие образцы русского авангарда. Ямщиков — первый реставратор, получивший за 200-летнюю историю Российской академии художеств почетную медаль.
Им написаны десятки книг, сотни статей, изданы альбомы-монографии. Миллионы наших зрителей из года в год следили за постоянной искусствоведческой рубрикой, которую Савелий вел на Центральном телевидении, демонстрируя редкостные сюжеты, снятые в различных городах России и за рубежом.
Многие из случайных «седоков» ямщиковской тройки недоумевали: Савва — заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН, лауреат премии Ленинского комсомола, председатель Клуба коллекционеров нашего Фонда культуры… Чего он еще ищет? Мог бы успокоиться, почивать на лаврах.
Он не успокаивается — ищет чуда. Чуда искусства, способного очищать человеческую душу, возрождать ее, погибающую в бытовой суете, корыстных соображениях, болезненном тщеславии.
Он верит в чудо преображения души через подлинное искусство. И эта искренняя вера в чудо привела его к истинной христианской вере. И за труды свои он награжден орденом святого князя Московского Даниила.
Мчится Русь — гоголевская тройка. И если конями правят такие, как Ямщиков, то не доехать подлецам Чичиковым до их мошеннического «рая». Вывалит их ямщик на крутом повороте в колесную грязь или в придорожный сугроб и не оглянется…
И только «чудным звоном заливается колокольчик». Тот самый валдайский, поддужный, который слышится в фамилии Савелия, по-народному Саввы.
Слово о Сурикове
Савелию Ямщикову
Люблю ли я Сурикова? Ну какой толк говорить: я люблю кислород, воздух, которым дышу? А если не люблю, значит, просто не существую.
Думается, что Суриков такая же эпоха в русской живописи, как Пушкин в литературе или Шаляпин на театре. И, очевидно, никакой человек, воспитанный в русской культуре, не представляет себя вне связи с творчеством этих гениальных вдохновителей.
Многие художники обращались к русской истории, но, мне кажется, что Суриков в этом обращении — явление совершенно особое. Через творчество Сурикова становится понятно, что исторические картины таких, например, выдающихся живописцев, как Васнецов или Репин, — это, пусть высококлассная, но все же только иллюстрация к истории.
Суриков не иллюстрирует историю, он ее как бы заново воссоздает. И в этом потрясающая сила его таланта. Творчество Сурикова возникает из глубочайшего перевоплощения. Не просто изображение того или иного персонажа — художник, как великий актер, умеет на холсте зажить жизнью созданного им образа, а значит, и всей картины в целом.
Это поразительное проникновение во время, в характеры, безошибочное ощущение исторического пространства.
Репин, желая потрясти зрителя трагичностью убийства Иваном Грозным своего сына, заливает холст потоками крови. Самое страшное уже произошло, мгновение остановлено, время не движется. Ужасающее зрелище скорее отвращает зрителя, чем вызывает сострадание. Зритель не может представить себя соучастником происходящего — только невольным свидетелем.
В суриковском «Утре стрелецкой казни» крови нет, она еще не пролита. Но мы присутствуем при страшной трагедии, ужасающей. Мгновение не остановлено, время течет через возникшее перед нами изображение, бередит нашу фантазию, вовлекает в происходящее. И мы становимся не просто свидетелями какого-то исторического события, но вдруг являемся как бы его участниками.
Необыкновенна и одновременно обыденна фигура молодого царя — Петра. Это единственный и неповторимый образ в искусстве о Петре Великом.
В живописи — Серов, Ге — царь Петр всегда главное действующее лицо, всегда на первом плане. В литературе то же самое: «Медный всадник» у Пушкина, у А. Толстого совсем однозначно — «Петр Первый». А у Сурикова он на заднем плане. И можно, если не знать достаточно хорошо историю, вообще не увидеть, что этот всадник — Петр.
Суриков никогда не «творит кумира». Происходит огромная народная трагедия. Суриковский Петр — часть этого народа, и мы, зная, что этот всадник на заднем плане — молодой царь, понимаем, через какие людские страдания, через какую народную трагедию он прошел, прежде чем «Россию поднял на дыбы».
Суриков не только живописец, не только актер, дарящий нам безмерное богатство индивидуальных образов. Он привлекает себе на помощь все искусства. И, как ни странно, звук. Всматриваясь в живописное полотно «Утро стрелецкой казни», начинаешь слышать колокольные перезвоны, глухой говор толпы, и сразу — тишину, гробовое молчание вокруг фигуры Петра, там, в глубине, где торчат бревна — виселицы между зубцами кремлевской стены. Осознаем мы это или нет, но это эффект нашего соучастия в происходящем на полотне, это наше воображение, но ведь благодаря Сурикову — музыканту, композитору. Это наши эмоции воссоздают внутри нас это звучание.
А какой Суриков режиссер! Как организована толпа, как точно выстроены мизансцены. Даже с точки зрения кинематографа: внутрикадровый монтаж, выверенное сочетание крупных, средних, общих планов, подчиняющих нас единственно верному восприятию авторского замысла.
Неожиданное развитие, завершающий итог получает петровская тема в картине Сурикова «Меншиков в Березове». Ближайший сподвижник Петра, человек из народа, ставший рядом с царем, предстает перед нами опальным, развенчанным, обреченным. И то, что Суриков окружает его детьми, дочерьми, усугубляет безвыходность отчаяния самого Меншикова. Прием тот же, что и в «Утре стрелецкой казни». Только на месте безымянного стрельца — «полудержавный властелин». И снова время течет через картину, оживляя прошлое, констатируя настоящее, предвещая будущее. Так народная трагедия фокусируется Суриковым в трагедии личной. Человек, жизнь человеческого духа — вот что занимает художника прежде всего.
Композиционная группа Меншикова с дочерьми могла бы очень органично вписаться в картину «Утро стрелецкой казни». Такова для сподвижника Петра расплата за содеянное, за пролитую народную кровь. Таков промысел Божий, угаданный и воплощенный Суриковым. Мощное поэтическое обобщение, равное пушкинскому в «Борисе Годунове». А мы помним, что в роли Бориса Шаляпин потрясал публику.
Пират Форта Боярд, или что осталось за кадром
Я собирался провести лето под Москвой в дачных семейных заботах и тихих литературных трудах. Но вот уж истинно: человек предполагает, а Господь располагает. На этот раз господня воля разговаривала со мной по телефону голосом Василия Григорьева, продюсера, которого я знал только по титрам в телевизионной программе «Куклы». Но он завел разговор не об озвучании кукольного типажа, а о моем непосредственном актерском участии в проекте «Форт Боярд». Раньше мне доводилось видеть некоторые передачи, прославившие этот старинный морской форт, ставший ареной увлекательных экстремальных игр молодежных команд, соревнующихся за золото Форта Боярд. Само это золото воплощалось в увесистых медных монетах, называемых «боярдами». Выигранные командами монеты взвешивались и в зависимости от веса пересчитывались в любой конвертируемой валюте. Игры были вполне серьезными испытаниями находчивости, ловкости, силы и смелости участников, и мне запомнились радостные лица счастливых победителей. В основном это были французские команды, но раз или два в игре участвовали наши молодые телевизионщики-дикторы и корреспонденты. Соревнования имели своего ведущего, организующего, направляющего и комментирующего игру. Ему помогали два обаятельных карлика и еще некоторые постоянные обитатели форта. Игровые испытания требовали не только хорошей физической и психологической подготовки. Была еще проверка на сообразительность. Некоторым из участииков предстояло разгадать различные загадки. Причем время отгадывания ограничивалось сорока секундами, которые отсчитывала струя песка, неумолимо убегающая из горлышка жестяной воронки.
Некий лысый старец, облаченный в бесформенный балахон, с обросшим неряшливыми космами неподвижным лицом, больше похожий на мумию, чем на живого человека, загробным голосом изрекал загадки, которые он вычитывал на страницах толстой книги. Назывался этот персонаж «старец Фура». Что это был за странный старикашка, откуда он взялся на высокой башне форта среди океана и почему он говорит только загадками — все это само по себе тоже было неразрешимой загадкой.
Голова и лицо старца были отлиты из пластической резины с прорезями для глаз и рта. Такое обличье можно было надеть на любого, и этому любому оставалось только прочесть текст загадки в книге, постаравшись при этом подражать старческому голосу. Так и происходило. Под резиновой личиной старца побывал не один сотрудник французской киногруппы, снимающей игры в Форте Боярд для телевидения. Но эта резиновая функциональность персонажа все-таки смущала устроителей зрелища.
В начале сотрудничества с российской стороной была предпринята попытка оживить загадочного «старца Фура». Для этого в резиновую оболочку всунули голову приглашенного актера. И кроме текста загадки актер стал произносить перед прибежавшим к нему в башню участником игры примерно такую фразу: «Спасибо, что ты пришел (пришла) ко мне, я так одинок!..» — все тем же умирающим голосом. И получалось, что этот старец не только функционально загадочный — он загадочный мученик, которого почему-то заточили в башне форта и людей разрешают увидеть, только когда приходит время прочесть текст из книги. Попытка вдохнуть в старца хоть какую-нибудь человеческую жизнь явно не удалась. Устроители игр окончательно убедились, что обрезиненный «старец Фура» выглядит нелепо, да и зрителям порядком поднадоел ожидаемым однообразием.
Именно это обстоятельство надоумило продюсера с российской стороны Василия Григорьева позвонить мне. Почему выбор Григорьева пал на меня — загадка, достойная злосчастного «старца Фура». Потом, правда, новый ведущий игры артист Леонид Ярмольник уверял, что мою кандидатуру подсказал продюсеру он, но как бы то ни было: человек предполагает, а…
Василий Григорьев предложил мне придумать новый персонаж взамен загадочного старца с таким прицелом, чтобы я этот придуманный персонаж и воплотил. Я придумал пирата.
Эдакого с возрастом отошедшего от дел морского разбойника, обосновавшегося в старинном форте посреди океана, поближе к блеску и звону золотых монет, которые он уже не в силах захватить. Вот он и философствует о тщете богатства, попивает ром, вспоминает старых дружков вроде одноногого Сильвера и грозы морей Флинта, отпускает молодым женщинам пиратские комплименты и тешит себя загадками.
Василий Григорьев моего пирата сразу же утвердил. И я, увлекшись предложением продюсера и собственной выдумкой, занялся подбором костюма и поисками грима. Я решил, что мой пират должен быть узнаваем сразу. Такие пираты бороздят моря на страницах классических книг о морских приключениях, которые мы все с упоением читаем в детстве и запоминаем на всю жизнь. Одет он, конечно, в расшитый камзол нараспашку, чтобы видна была полосатая морская тельняшка. Подпоясан широким испанским поясом, за который в былые дни совал пистолет или абордажный клинок. На голове повязана красная шелковая бандана, концы которой свисают на плечо из-под черной суконной морской треуголки с золотым кантом. Штаны заправлены в высокие сапоги-ботфорты. И костюм готов.
Теперь грим. Мой пират — видавший виды морской волк, капитан, прошедший через жестокие абордажные сражения. Черная повязка на глазу будет очень даже уместна. Что еще? Безусловно, усы! Поседевшие, слегка обвисшие, но все еще лихие! И еще: пират и ром — понятия неразделимые. Нет сомнения в том, что с годами любимый напиток пиратов заметно подкрасил нос моего капитана.
В костюмерной телевидения мне удалось выбрать все, что я хотел. Даже черную наглазную повязку. Из гримерной захватил приглянувшиеся мне усы и, пригласив в романтическое путешествие жену Елену и сына Николая, отправился вместе с ними к берегу Атлантического океана, во Францию. Не стану живописать поросшее аккуратными и грустными деревцами, называемыми пиньями, пологое побережье Бискайского залива, отличающее пейзаж округа славного, помнящего подвиги трех мушкетеров городка Ля Рошель. Не буду заглядывать в уютный отель в местечке Шантильё, где мы коротали вечера и где, сменяя друг друга, проживали российские команды участников форт-боярдских игр. Команды эти, представляющие телеканал РТР, были подобраны по несколько надоевшему, но все еще модному «звездному» принципу: известные телеведущие, хорошо знакомые зрителям корреспонденты, актеры, ставшие популярными в наиболее удачных телесериалах и не менее популярные музыканты шоу-бизнеса. Все молодые, азартные (иногда сверх меры) и трогательно обаятельные в неколебимой вере в нескончаемость своего успеха. К ним отнесу и Оксану Федорову, мисс Вселенную 2002 года, произведшую впечатление не только победой на конкурсе красоты, но и интригующим отказом от предназначенной ей международной представительской роли. Оксана искренне старалась соответствовать своему партнеру Леониду Ярмольнику и, по-моему, нашла себя в роли второй ведущей, что было совсем не просто рядом с искушенным в таком жанре мастеровитым артистом.
Ничего не скажу и о прославленной французской кухне, кроме того, что рыбаки Бискайского побережья снабжают свежими устрицами всю Европу, и тот, кто любит такого рода морскую живность, чувствует себя здесь, в приморских ресторанчиках, наверху блаженства.
И вот наконец-то я стою на причале вместе с российско-французской постановочной группой, участниками игры и сотрудниками Форта Боярд.
Подходят мощные пассажирские катера, прямое назначение которых перевозить рабочих на морские нефтяные вышки. Но здесь два таких катера обслуживают форт. Минут сорок морской прогулки с ветерком — и прямо из океанских просторов встают возведенные еще в XVIII веке на подводных скалах высокие овальные стены крепости. Из-за подводных камней непосредственно к форту подойти невозможно. В старину корабли бросали якоря в открытом океане недалеко от крепости, спускали шлюпки, и местные лоцманы проводили их ко входу в форт. Сейчас перед фортом сооружена платформа, возведенная напротив входа в крепость. Платформа эта представляет собой прямоугольную просторную площадку, высоко поднятую над водой мощными металлическими круглыми сваями. Вот к одной из таких свай, увешанной тяжелыми автомобильными покрышками, пристает катер. Пассажиры группами выходят на палубу. С площадки опускается стрела подъемного крана, на конце которой укреплена своеобразная корзинка, можно сказать, большая авоська. Между металлическими кольцами, залитыми жесткой резиной — верхним поуже, нижним пошире — протянута канатная сетка. Пассажиры, не больше девяти человек зараз, становятся на кольцо лицом друг к другу, держатся руками за канаты и взлетают вверх на уровень примерно четвертого этажа. Потом «авоська» плавно опускается на площадку и, если пройти от площадки по деревянному мосту с высокими перилами, вы окажетесь в Форте Боярд. Обратный путь из форта такой же, только, понятно, в обратном порядке. Тоже своего рода экстрим.
Как я уже писал, место пирата на башне. В XVIII веке эта башня завершалась небольшой круглой площадкой, на которой в ночные часы жгли незатухающий костер — морской маяк. Сегодня эта площадка накрыта стеклянным цилиндром, укрепленным вертикальными металлическими полосками, вдоль которых прорезаны два узких окошка. К 10 часам утра — началу работы — стеклянная башня успевает нагреться на солнце, и если в океане штиль, то можно себе представить, какая в стеклянном цилиндре духота. Да и подъем на башню не из самых легких. Это уровень 9-го этажа современного дома. И если первые семь этажей вы поднимаетесь на галереи форта по широким лестницам, то два последних этажа в самой башне ведут крутым каменным винтом в узкой горловине, так что плечи касаются стен, а высота старинных каменных ступенек не меньше сорока сантиметров каждая. Мне приходилось проделывать этот подъем четыре-пять раз в день: в перерывах можно было выпить кофе и перекусить в уютной столовой на первом этаже форта, да и просто отдышаться, т. к. мой костюм заметно усугублял жаркую духоту стеклянного цилиндра.
В первый же день съемок возник вопрос о том, как называть моего пирата. Звучали самые разные предложения. Но имя старца — Фура родилось из названия находящегося неподалеку от берегового причала маленького поселка, и поэтому единодушно решили имени не изменять, и оно стало звучать как «пират Фура» или «капитан Фура».
Я предложил исправить оплошность, допущенную в существовании отмененного старца, и сделать пирата Фура не несчастным затворником башни, а равноправным обитателем Форта Боярд. В конце концов, мы с режиссером Константином Куцем сняли несколько планов, благодаря которым мой пират оказывался заинтересованным соучастником происходящих игр, то появляясь в зале ночных магов, то озирая океан с верхней галереи крепости, то стоя у входа в башню или следя за игроками из окошка башенной надстройки.
По моему замыслу, капитан Фура должен был произносить какие-то сентенции, характеризующие его как бывшего пирата, и вместе с тем общаться с поднявшимся в башню игроком. И на все это по условиям игры отпускалось не более трех минут. В первый репетиционный день я затруднялся с распределением текста в такое коротенькое время. И здесь Василий Григорьев проявил себя не только как продюсер, но и как режиссер. Следя за репетицией по монитору, он посоветовал мне встречать игрока пиратской сентенцией, затем загадывать загадку, после которой должна была последовать моя характеристика игрока в зависимости от его успеха или неудачи в разгадывании. Я принял совет с благодарностью. Текст, который произносил пират, был моей актерской импровизацией, особенно в части общения с игроками. Но помятуя о том, что хорошая импровизация бывает удачной только если заранее подготовлена, я вечерами, накануне съемки сочинял пиратские сентенции. Оказалось, что потребуется таких фраз, которые называются «речевки», желательно афористичных, сорок две и крутиться эти фразы должны вокруг пиратской темы. А тема эта включает в себя не так уж много понятий: море, сражения, золото, ром. И не хотелось, чтобы высказывания моего пирата повторялись. На тридцать шестой «речевке» я совершенно иссяк. Тут мне на помощь пришли жена и сын. Поздними вечерами в комнате отеля они вслух и с большим увлечением, наперебой изобретали пиратские изречения, помогая моей обессиленной фантазии. Признаюсь, что некоторые были очень удачны, и я с радостью ими воспользовался. В общем, до сорока двух высказываний мы дотянули. Это добровольное участие моих близких в жизни пирата Фура можно заключить в один из его афоризмов: «Подсказка — попутный ветер для умного и мель для глупца».
Пирата я не играл — я играл в пирата. А это разные творческие задачи. Актер, играющий роль, должен создавать образ, характер. Характер персонажа может проявляться только в развитии сюжета, через смену обстоятельств, на которые персонаж реагирует соответственно своему характеру. Актеру необходимо выстроить линию поведения своего героя. В случае с моим пиратом никакой смены обстоятельств не существовало. Каждый раз одно и то же: башня, книга, загадка. К тому же появление на экране ограничивалось очень коротким временным отрезком. Это был не образ, а маска пирата. Моя актерская задача заключалась в том, чтобы сделать эту маску не резиновой, а живой, убедительной и, как я уже писал, узнаваемой. Надеюсь, что мне это удалось.
До своего участия в проекте, глядя на телеэкран, я, как, наверное, и другие зрители, был уверен, что игры в Форте Боярд выглядят такими эффектными благодаря монтажным ухищрениям и специальной постановке отдельных трюков как в игровом кино. Оказалось — ничего подобного! Никаких постановочных подмен не существует. То, что видят зрители — операторская хроника, и в «тюрьме» игроки сидят по-настоящему. Признаюсь, что я боролся с постоянным соблазном подсказать молодым и обаятельным участникам игр ответы на свои загадки. Но руководители проекта замкнули мне рот категорическим условием чистой бескомпромиссной игры, и победы или поражения наших команд я переживал так же, как их участники и зрители. И в этой бескомпромиссности соревнований, как мне кажется, кроется особое обаяние игр Форта Боярд.
С берега Бискайского залива я привез в Москву самые лучшие воспоминания о встрече с организаторами и участниками игр в Форте Боярд. И прежде всего, о прелестной Сильвии — художнике-гримере, каждый день способствующей воплощению моего пиратского замысла. А французские звукооператоры, ежедневно опутывающие меня под одеждой проводами своей аппаратуры, вклеивающие кусочком пластыря зернышко микрофона в ухо и подвешивающие к поясу под камзол черную коробку аккумулятора? А блистательные неутомимые кинооператоры Форта Боярд, благодаря искусству и профессиональному мастерству которых зрители в полной мере ощущают весь риск любого трюка, видят все звенья в стремительно раскручивающей цепи игровых испытаний? А веселые, подвижные карлики, Паспорту и Постан, мой партнер по всем сценам в башне? И разве можно забыть бесстрашную Монику, укротительницу тигров? А нет, не буду перечислять каждого, пусть все они останутся в моей доброй памяти без упоминаний на бумаге.
Упомяну только, что в российской постановочной группе имя Наташа было самым распространенным. Все наши Наташи заслуживают самых теплых отзывов, но особенно — редактор программы Наташа Белан, которой удавалось сочетать жесткую профессиональную энергию с подлинным женским обаянием.
Перед отъездом в Форт Боярд я купил книгу «Пираты, разбойники — энциклопедия». Книга с таким названием оказалась в магазине последней. Тогда я счел это добрым знаком. И сегодня верю, что это именно так.
Юмор Бориса Ливанова
Шутки, остроумные замечания и определения моего отца, прославленного артиста и режиссера Московского Художественного академического театра, моментально становились достоянием городского фольклора. Благодаря своей афористичности со временем некоторые утрачивали авторство, воспринимались как народные.
В последнее время объявились пошляки, охочие приписывать Борису Ливанову остроты, которые он никогда не произносил, в ситуациях, в которых никогда не бывал.
Поэтому-то я и решил, дорогие читатели, познакомить вас с подлинно ливановским юмором.
Старый знакомый Ливанова при встрече:
— Борис, посмотри, какую дурацкую, уродливую трость мне подарили!
— Ты так думаешь? А, по-моему, она тебе очень к лицу.
Один драматург принес Ливанову свою пьесу о Курчатове.
Борис Николаевич прочел пьесу и, встретившись с автором, сделал ему ряд конкретных замечаний и предложений по доработке, без которой, по мнению Ливанова, пьеса была не готова для сценического воплощения. Тем более что драматург хотел, чтобы Ливанов пьесу ставил и сам играл роль Курчатова.
Вместо продолжения работы драматург отправил свое произведение на закрытый конкурс Министерства культуры, где получил первую премию.
После этого позвонил Ливанову:
— Борис Николаевич, вы будете ставить мою пьесу?
— А вы ее доработали?
— Нет. А вы разве не знаете мнение Министерства культуры?
— Знаю, — ответил Ливанов. — Но я могу поставить пьесу, а мнение я поставить не могу.
Ливанов требует от актера, чтобы тот точно выполнил его режиссерское задание. Актер пробует раз, другой, третий.
— Борис Николаевич, я не могу это сыграть. Я еще молодой актер. Мне 28 лет.
— В твоем возрасте лошади уже дохнут!
Идет генеральный прогон спектакля «Егор Булычов», актеры в гриме и костюмах. Внезапно Настасья Платоновна Зуева, исполняющая роль Знахарки, прерывает сцену, подходит к рампе и спрашивает, обращаясь к Ливанову-режиссеру, в темный зрительный зал:
— Боречка, я забыла, какая у меня здесь «сверхзадача»?
— Какая «сверхзадача», Настя! — простонал в ответ Ливанов. — Билеты уже продают!!!
Театральный критик, выступая на юбилее артиста Юрия Леонидова, называл его роли «полотнами».
— Когда наш юбиляр создавал это полотно… А в этом, сотворенном им полотне… и т. д.
После выступления критика Ливанов сказал юбиляру:
— Юра, я думал, что ты — артист. А ты, оказывается, полотняный завод.
Один молодой актер на гастролях театра отмечал свой день рождения, который завершился пьяным дебошем в гостинице, где проживала труппа.
На следующий день почтенный мхатовец старец М. Кедров выговаривал провинившемуся:
— Не понимаю, зачем надо было пить водку? Ведь можно было отметить свой день рождения лимонадом.
— Ну, тогда это был бы твой день рождения! — заметил Ливанов.
После войны Алла Тарасова, прославившаяся в роли Анны Карениной, оставила своего мужа И. М. Москвина и стала женой героического летного генерала Пронина. Пронин был крепыш среднего роста, очень широкоплечий, почти квадратный, с ничем не примечательными чертами лица.
Стареющий Москвин воспринял уход жены болезненно, в театре ему сопереживали. Тарасовой, очевидно, хотелось найти какое-то достойное оправдание своему поступку.
— Борис, — обратилась она к Ливанову, — правда, Пронин — это вылитый Вронский?
— Алла, перечитай «Анну Каренину», — посоветовал Борис Николаевич.
Растолстевшему приятелю-художнику:
— У тебя портрет совсем за раму вышел.
Актеров нельзя допускать в судебные заседатели. Они по любому поводу могут вынести только один приговор: кровавая смертная казнь. На Шекспире воспитаны.
Во время гастролей в Киеве три администратора — один мхатовский и двое местных — затеяли концерты с участием молодых актеров. Два концерта до спектакля и один после. И так целую неделю. Молодые актеры радовались: подработаем. И трудились из последних сил. Когда конвейер концертов остановился, администраторы получили солидные денежные премии, актеры — ничего. В театре разбушевался стихийный митинг.
Обманутые актеры ринулись за правдой к Ливанову, одному из руководителей театра.
— Борис Николаевич, вы слышали, что произошло?
— Слышал. Все правильно.
— Как? Почему?
— Потому что премии получают доярки, а не коровы.
— Рожденный ползать — летать не может.
— Летать рожденный — заползать может.
— Оптимизм — это недостаточная осведомленность.
Заседание руководства театра. Ливанов, войдя в комнату, обращается к Станицыну, сидящему в кресле:
— Пересядь, пожалуйста, здесь обычно сижу я.
— Борис, какая разница. Вон свободное кресло.
— Нет, здесь у каждого льва своя тумба.
В последние годы во МХАТе «старики» между собой почти не разговаривали. Бывало, сидят в антракте в закулисном фойе театра, в гримах и костюмах, молчат и думают каждый о своем.
И вдруг один из «стариков», ни к кому персонально не обращаясь, начинает рассуждать вслух:
— Ну, чего у меня нет? Я — народный артист Советского Союза, член партии… орденоносец… Постоянно занят в репертуаре. Чего у меня еще нет? У меня прекрасная пятикомнатная квартира в центре… дача, очень хорошая… Две государственные премии… Да… я еще и режиссер… у меня есть свой театр, я там художественный руководитель… меня на казенной машине возят… а еще у меня есть своя машина… «Волга»… На здоровье, тьфу-тьфу, не жалуюсь. Ну, чего у меня еще нет?
В повисшей тишине раздается голос Бориса Николаевича:
— Совести у тебя нет.
В конце сороковых годов, в период борьбы с «космополитизмом» театр захлестнула мутная волна конъюнктурных пьес-однодневок. Не миновала эта беда и МХАТ.
Актеры пытались как могли «дорабатывать» скороспелые пьесы, сами исправляли тексты своих ролей, пытаясь внести в них ноты правдоподобия и человечности. Меняли названия, чтобы они не звучали как агитлозунги.
В те поры директором театра была Алла Константиновна Тарасова.
Однажды на художественном совете придумывали новое название очередной пьесы.
Алла Тарасова предложила:
— «Под алым стягом».
— Мне нравится, — сказал Ливанов. — Но маленькая поправка: «Под стягом Аллы».
Жизнь состоит из подготовки к ней.
А я волосы отпустил. Совсем!
При переполненном зале во Всероссийском театральном обществе показывали новый фильм американского режиссера С. Крамера «На берегу». На экране разворачивается трагедия гибели человечества в атомной войне.
По окончании фильма потрясенные зрители в немом молчании потянулись из зала. Кто-то шепотом спросил Бориса Николаевича:
— Правда, страшно?
— Нет, — громко ответил Ливанов, любимый ученик Станиславского. — Я понял, бац! И — здрасьте, Константин Сергеевич!
Очень худощавому актеру:
— У тебя не телосложение, а теловычитание.
В театре:
— Борис Николаевич, вас просят зайти в художественную часть.
— Как это художественное целое может зайти в художественную часть?
Труппа саратовского драмтеатра встречает гостей-мхатовцев.
— Борис Николаевич, а у нас есть актер Ливанов — ваш однофамилец.
— Замечательно! В каждом театре должен быть свой Ливанов!
Любуясь природой:
— Так красиво, что даже грустно!
Перед выпуском спектакля.
— Все в театре волнуются. Но по-разному. Я потому, что не уверен в своем успехе, а некоторые товарищи потому, что не уверены в моем провале.
Молодость, как таковая, интересна только в телятине.
Врач, выписывая Бориса Николаевича из больницы после инфаркта:
— Ну вот, мы вернули вам все ваши достоинства.
— Верните мне мои недостатки!
В доме Ливановых часто собиралось дружеское застолье. Отец и мама всегда сидели напротив друг друга в торцах длинного стола. Кто-то из друзей поинтересовался, почему они сидят именно так.
— Чтобы избежать рукопашной, — ответил Борис Николаевич.
Когда родилась первая внучка:
— Ну вот, я впал в дедство.
Когда исполнилось 66 лет:
— Я эту дату воспринимаю так: 33 с фасада и 33 с тыла.
Присвоение знаменитых имен различным театрам сделалось почти обязательным. Коллегии Министерства культуры Е. А. Фурцева объявила, что в «высших инстанциях» принято решение присвоить Камерному театру имя А. С. Пушкина.
Естественно, члены коллегии поинтересовались: почему?
— Как вы не понимаете, товарищи? — укорила министр культуры. — Театр находится недалеко от памятника Пушкину. На бульваре.
— Ну, тогда, — подал реплику Ливанов, — его лучше назвать Бульварный театр.
Во время пребывания театра в Нью-Йорке знаменитый актер и педагог Ли Страссберг, знаток системы Станиславского, попросил Бориса Николаевича дать пресс-конференцию. Студию Страссберга заполнили не только журналисты, но и актеры, писатели, режиссеры. Один из первых вопросов:
— Такой художник, как вы, должен верить в Бога. Что вы на это ответите?
— Говорить об этом не будем, — последовал ответ, — вы — американцы, и Христа любите из-за его мировой популярности.
Зал разразился овацией.
Однажды, выступая в Министерстве культуры перед членами коллегии, среди которых был и Ливанов, министр Фурцева развивала свою любимую идею об организации повсюду, где только возможно, «художественной самодеятельности» и договорилась до того, что, по ее мнению, «самодеятельность должна скоро вытеснить профессиональное искусство».
— Борис Николаевич, — прервав речь, обратилась она к Ливанову. — Я вижу, вы что-то рисуете в блокноте и меня не слушаете? Вы что, со мной не согласны?
— Я слушаю, — ответил Ливанов. — Вы радуетесь тому, что профессиональное искусство скоро исчезнет, а я — профессионал. Вот вы бы, Екатерина Алексеевна, стали пользоваться услугами самодеятельного гинеколога?
Обсуждение закончилось гомерическим хохотом всех присутствующих.
Образованием ума не заменишь.
Осколки киномолвы
С моим другом, художником Василием Вдовиным, мы готовили к изданию альбом рисунков Бориса Николаевича Ливанова: «Мастера кино». О рисунках моего отца кинорежиссер Сергей Эйзенштейн писал: «Это не портреты, а… психологически разработанные роли: их можно играть».
Читать бесплатно другие книги:
