В лесу было накурено Зеленогорский Валерий

Если вы не сняли часы и носки — это не любовь, и то, что вы без трусов, ничего не значит. «Так природа захотела», — поется в известной песне.

Снимать часы приходится все реже и реже. Сейчас я ношу дорогие часы с турбийоном, где много циферблатов и стрелок, есть вечный календарь и номер, говорящий, что ты записан в число людей, время которых наиболее ценно. Но все-таки без часов-наручников лучше, они держат тебя на привязи и заставляют ждать, когда весь этот механизм отсчитает твой путь всеми своими циферблатами во всех часовых поясах.

Полупроводник

У П.П. сегодня было два мероприятия: свадьба и поминки. В зале ресторана накрыли стол для поминок, людей ждали к трем, к шести в том же зале ждали свадьбу. Меню было таким же, только на поминках поставили кутью, а так все то же. П.П. пришел на поминки с открытия памятника, где продрог на ветру, и выпил рюмку за свое здоровье. Одет он был строго: пиджак типа «блейзер» и черная бабочка для скорби, одежда была универсальной и для балета, и для сауны. Подъехали люди с кладбища, молча выпили, потом вспомнили покойника — какой он был великий человек, мастер художественного слова, сама доброта. Никто этому не верил, даже вдова, так как был он дрянь, бездарный писака и тиранил семью до самой смерти. Живой он слова доброго не стоил, а сегодня был его день. После пяти рюмок скорбь куда-то ушла, стали тихо рассказывать анекдоты. Жена сказала: «Пусть, он очень это любил». Потом подали горячее, все сняли пиджаки, образовался гудящий рой с укромным хохотком, и если бы не портрет с рюмкой, то это собрание можно было бы перепутать с юбилеем. К пяти часам все стали уходить, осталась только небольшая группа, которая всегда есть на всех застольях: их невозможно выгнать даже с поминок. П.П. домой перед свадьбой не поехал — да и зачем? Пробки. Бабочку поменял на красную, перешел линию невидимую и сразу оказался за свадебным столом, который уже накрыли. Свадьба вскоре началась, часть гостей он видел на поминках, но виду не подал. Веселья особого не было, но ели хорошо: невеста была немолода, вступала в четвертый брак, в этом же зале год назад она плакала безутешно по оставившему земную юдоль мужу — поэту ниже средней руки, прославившемуся поэмой-пародией «Кому на Руси жить хорошо» с масонской подоплекой. И вот год спустя свадьба с венчанием. Новый муж, отставник из внутренних органов, нашел в ней любовь и музу — он писал детективы с погонями и перестрелками, хотя всю жизнь просидел в кадрах. Муза была прекрасна, как молодая сирень, сделала к свадьбе круговую подтяжку и коррекцию фигуры посредством фуросемида и бисокодила. Платье заказали с корсетом, для особой притягательности с железными обручами, с конским волосом и моржовым усом. Это сооружение стянуло место, где была талия, так что лицо ее стало бордово-пунцовым от недостатка кислорода в нужном месте. Розовая вуаль сменила черную, и ожидания переполняли ее. Первой брачной ночи она не боялась — столько лет провела в писательских объятиях! Молодой автор ее испугать не мог — мастерство не пропьешь. П.П. плотно закусил и выпил, он проголодался после поминок. Невесту он знал с юности, когда-то в далекие семидесятые по пьянке сумел завалить ее в буфетной родного ресторана. Глядя на нее после многолетнего перерыва, он решил повторить, да и невесту он никогда не пробовал — мужчина в настоящее время он был с деньгами и положением и приглашен был как свадебный генерал. Он подсел к новобрачным, сказал ничего не значащие слова. Вышло весомо и многозначительно. Он обнял невесту за вновь образовавшуюся талию, шепнул ей в ухо, позвал в буфетную — войти в ту же реку второй раз и опровергнуть эту сраную философию, из-за которой его выгнали из университета много лет назад. Невеста вздрогнула, напряглась, но не сильно. Корсет мешал. Она решила, что легкая разминка перед боем не помешает, даже наоборот. Вернувшись из подсобки, она обняла жениха и поцеловала его в седую плешь. Все закричали «Горько», а ей, разгоряченной воспоминаниями, было сладко. Тамада, старый мудак из Москонцерта, стал рассказывать мохнатый монолог голосом Левитана о том, что сегодня в космосе соединились два корабля — «Жених» и «Невеста», бортовые системы работают нормально, стыковка произойдет по адресу метро «Аэропорт». Все смеялись старой шутке времен Белки и Стрелки, первых космических пассажиров. Потом невеста бросила букет, все ловили, сбивая посуду. Он достался собачке, хозяйка которой была лютой подругой невесты. Собачка бегала по залу в поисках кобелька, но не находила. Старая была собачка, слепая уже, но шанс свой упустить не желала. П.П. посадил невесту к себе на колени, как много лет назад, но сидеть ей было неудобно. Корсет давил, да и неловко было перед женихом. П.П. гладил ее и говорил жениху, что он ему завидует, но это было неправдой. Жених верил значительному человеку, он уважал всех, кого видел по телевизору. Окосев окончательно, П.П. открыл ежедневник — еще нужно было заехать на премьеру в Большой, выйти на поклоны с Жизелью в качестве спонсора, потом ночной просмотр фильма с Де Ниро и съемка с ним для сайта. Маэстро объяснили, что он местный как бы дон, а это он понимал. Приглашение в клуб для тех, у кого за пятьдесят (лимонов), он порвал еще утром, зная, что там, кроме проституток и визажистов, никого не будет. Он никуда больше не поехал, зашел в бельевую подсобку, рухнул замертво на мешки с грязными скатертями, как много лет назад, ожидая, когда откроют метро.

Полет шмеля

Писатель проснулся рано, в голове шумело, к этому прибавилась досада за вчерашний вечер, проведенный в клубе-казино, где он развлекал игроков в VIP-зале.

Бред произошедшего состоял в том, что там собирались самые азартные люди и, кроме игры, их не интересовало ничего; даже девушки, сидящие в баре, до конца игры не позволяли себе подходить к игрокам, а тут писатель! Ну известный, ну из телевизора! Да хоть Достоевский! Никто не нужен, кроме фарта.

Арт-директор, старый товарищ, звонил много раз, зазывал писателя: «Приди, выступи, тебя ждут». Да и гонорар в тысячу долларов обещал за полчаса. Писатель жопой чувствовал, что идти не надо, но советское воспитание и желание помочь старому товарищу, служившему в казино затейником, преодолеть не смог, согласился на свою голову. Так думал ранним утром известный писатель, потерявший свое лицо в прошлую ночь.

Звали в одиннадцать вечера. Писатель уже поужинал, захотел спать под шелест «Новостей», где целый день показывали сюжет о школьниках, убивших двух бомжей и собаку из экологических соображений, — мальчики хлопали глазами, не понимая, за что их ругают.

Писатель, возмущенный новостью, хотел ринуться к столу и написать статью «Не могу молчать», но снизу позвонили, что приехал «мерседес» из казино, и пыл его растаял на кожаном диване «шестисотого», мягко летящего мимо еще живых соотечественников и их детей. В окне машины мир не казался таким отвратительным, а даже наоборот.

В сияющий огнями дворец приехали быстро, писатель прошел в VIP-зал, где его ждал управляющий казино и старый друг, поседевший и сгорбленный, но в золотой ливрее, — он был похож на старого слугу из плохого фильма о жизни знати. Бывший режиссер и неплохой актер, он служил, как старая канарейка в богатом доме: выбросить нельзя, но и слушать невозможно.

Оглядевшись, писатель попытался понять, кто его слушатели. Он увидел людей, чьи взгляды были устремлены на столы, где они вертели своей судьбой, не удостоив его даже взглядом.

Друг, заметив его смущение, сказал, чтобы он не беспокоился — встреча будет в ресторане, и они придут туда с огромным удовольствием. Писатель, как человек внимательный, подумал, что для того, чтобы доставить удовольствие этим людям, он должен превратиться в шарик и скакать по колесу, попадая в их загаданные цифры. Шариком он быть не хотел и пошел в ресторан готовиться к встрече с читателями.

Из читателей его узнала официантка, подрабатывающая ночами за хорошие чаевые. Будущий филолог, она поняла, что чаевые от него не получишь, метнулась к группе китайцев, входящих в ресторан, и потеряла интерес к его творчеству и личности — она подумала: «Чудеса, завтра расскажу на курсе, никто не поверит!»

Пока объявляли по радио о встрече с ним, они пили чай со старым товарищем и тот рассказывал, что у него все хорошо — он все равно не спит, а здесь он среди людей, его здесь все уважают и даже дают бесплатно есть фрукты, но жаль — домой брать нельзя.

Читатели собирались медленно. Кроме китайцев, вошли три девушки из группы поддержки мужского достоинства, пять танцоров из шоу, выступающих после него, и две ростовые куклы в костюмах доллара в цилиндрах и все. Что говорить этим людям, писатель не знал, но отступать было некуда.

Он вспомнил случай, когда ему вручали крупную премию от мецената, известного своей креативностью. Меценат придумал в церемонии вручения своей премии, чтобы писателя, награждавшего его фаворитку-поэтессу, вынесли в гробу, как у Пушкина: «И, в гроб сходя, благословил». Писатель лежать в гробу отказывался, но за 5 тысяч долларов согласился, что его вынесут сидя. Его вынесли и поставили на пол, он выпорхнул из гроба и вручил. Вышло смешно, но, слава Богу, это в трансляцию не попало. Также не попал в трансляцию номер, придуманный меценатом, когда в момент выступления известного скрипача меценат подготовил сюрприз: он заказал в Японии радиоуправляемого шмеля за 25 тысяч долларов и запустил его во время финальной пьесы. «Полет шмеля!» Зал взревел от восторга, а скрипач чуть не сошел с ума и перестал выступать в Москве.

Писателю захотелось превратиться в шмеля и улететь домой, но его уже представили, и он подошел к микрофону Жидкие аплодисменты проституток заставили китайцев прекратить есть. Они ничего не понимали, но уважение оказали. Писатель пожалел в тот момент, что не написал о Мао. Он начал говорить о своих пудовых романах, об империях и тиранах, голос его взлетал и парил. Услышав знакомый по телевизору голос, в зал заглянули два горячих парня и стали фотографировать его на телефон, чтобы завтра похвастаться на рынке. Лучше всех слушали китайцы и одна ростовая кукла, в глубине которой оказался настоящий ценитель писательского дара: чтобы лучше слышать, он снял с головы часть костюма, и писатель увидел глаза, вдохновленные его речью. Он вспомнил, как великий режиссер говорил ему: «Если в зале есть хотя бы один человек, который вас слышит, значит, вы уже не зря вышли на сцену». «Старый мудак, — подумал писатель, — чувствую себя босиком на асфальте в слякоть».

Глаза куклы пропали, когда управляющий казино сделал ей замечание, велев поправить костюм.

— Ты на работе, сынок, давай встречай гостей, — сказал он, показывая на публику, собирающуюся на розыгрыш лотереи, где их ждала машина, которую всегда выигрывает родственник акционеров.

После цитаты из романа о Наполеоне фотограф, нанятый казино для снимков в галерею почетных гостей, спросил его о его жене, с которой он не жил уже лет сорок. Выступление завершилось, и началась лотерея. Ведущий, как попугай, выкрикивал номера билетов, выигравших призы, люди выходили, им хлопали, а писатель, узнав, что там десятки тысяч, загрустил окончательно — собственный гонорар показался ему жалким, и он почувствовал себя маленьким на фоне этого блеска и гибельного веселья.

Старый друг поблагодарил, предложил поужинать и выпить коньяку за 2 тысячи бокал, но писатель пить не стал, проклиная себя за неумение отказывать, за стыд, который он испытал.

Он вернулся домой, налил себе водки, выпил, закусил «Докторской» колбасой с майонезом, потом выпил еще и пошел спать. Во сне к нему пришли Сталин, Наполеон и Бисмарк и смотрели на своего автора жестко и безжалостно, в их глазах он читал немой укор.

Он терпеть не стал, пробормотал:

— Идите на хер, тираны! — Повернулся на бок и захрапел.

Последняя гастроль

Я помню случай, когда заказали кучу артистов на день рождения хозяйского лабрадора. Он лежал возле сцены, и ведущий, заслуженный артист, обращался к нему с тостами, а артисты пели и поздравляли собаку, как спонсоров на «Песне года».

На фоне этого разгула и культурного роста населения в конце 90-х пришел однажды человек из провинции, он занимался строительством, что-то заработал и по рекомендации местных аналитиков, пораженный доходами западных звезд, решил направить свои инвестиции в шоу-бизнес.

Он пришел и сказал, что хочет фестиваль в своем городе, мечтает удивить республику и получить у местного руководства лицензию на продажу стратегического сырья, производимого в закрытом городе.

Он был молод, кудряв, и деньги, упавшие с неба, жгли ему ляжку. Он решил, и мы ему обещали звездную феерию с фонтанами и водопадами.

Удивлять закрытый город, в котором до этого, кроме Ольги Воронец в 64-м году, из звезд не выступал никто, оказалось несложно.

Предложили три ключевых компонента шоу: певицу Сабрину, основным достоинством которой была немаленькая грудь, ананасы на банкет, которые в этом городе пробовал только мэр, и на десерт стриптиз — как достижение свободы и демократии.

К этим трем хитам прилагалась стая новых звезд от Сергея Крылова до Азизы.

Заказчик платил за декорации и технику и скучнел день за днем: деньги у него заканчивались, он заложил две оставшиеся квартиры и автосалон, надеясь на чудо.

Пришел день фестиваля, с утра на стадионе пели звезды пожиже, основной удар был назначен на вечер, во Дворце спорта, заказчик ожидал звездного часа.

Стриптизерша, выписанная нами из клуба «Арлекино», приехала на день раньше, понравилась нашему спонсору, он повысил ее статус и сделал наложницей до приезда Сабрины, которую он тоже желал — даже выучил для этого несколько фраз, чтобы быть на уровне.

Уровень его упал в тот момент, когда он не смог оплатить банкет и гонорар артистов, все имущество в залоге, но «шоу должно продолжаться», как пел его любимый Фредди.

Я позвонил жене в Москву, приказал выехать в город-праздник с деньгами на ночном поезде. Купюры тогда ходили мелкие — трешки, пятерки, десятки, баул оказался объемистым, в купе жена легла на него, охраняя наличность.

На противоположной полке лежал мужчина, из тех, кто в любой поездке мечтает кого-нибудь оприходовать. Жена моя после Сочи выглядела соблазнительно, и охотник с верхней полки пошел на контакт. Но она в ту ночь была инкассатором, и мужчина, получив отпор по линии физической близости, стал заниматься эксгибиционизмом, переходящим в онанизм.

Бросить баул и выйти из купе было нельзя, и моя жена отвернулась.

Но ему в его пьесе не хватало зрителей, и он требовал не отвлекаться на пустяки и смотреть его пьесу. Он будил ее время от времени и вовлекал в действие.

После двенадцати актов, к утру, он затих, и пьеса на соседней полке закончилась.

Утром деньги были доставлены, я оценил подвиг жены-инкассатора, но выругал за пассивное участие в грязном спектакле.

— А что было делать? — спросила жена.

— Не надо провоцировать, — ответил я.

Вечером Дворец спорта трещал от желающих приобщиться к европейской цивилизации. Сабрина убила всех своей грудью и слабым голосом. В правительственной ложе сидел спонсор с руководством республики и стриптизершей. Он запретил ей выступать перед публикой, жаждавшей после груди Сабрины увидеть жопу королевы шеста.

По согласованию с местным руководством он решил, что население еще не доросло до этого искусства, да и девушка сказала ему:

— Зачем? У нас отношения, я с этим покончила.

На фуршете горящие ананасы произвели фурор, все быстро напились и разобрали остатки ананасов, чтобы показать родственникам.

Шоу закончилось фейерверком, вместе с падающей с неба пиротехникой сгорела репутация спонсора. Лицензию он не получил, Сабрину тоже, она даже не поняла, чего хочет этот милый русский.

Он жил какое-то время со стриптизершей в съемной квартире, потом его арестовали, он прыгнул с пятого этажа прокуратуры, сломав все, что можно, выжил, сел в тюрьму.

В тюрьме стал мистиком, придумал учение, как лечить от всех болезней керосином. Вышел через три года.

Мечтая о Книге Гиннесса, он пил керосин ведрами и однажды, не рассчитав дозы дизтоплива, которое хотел сделать лекарством от СПИДа, умер.

Люди его забыли, только Сабрина, в очередной раз приезжая в Москву, всегда вспоминает его — такого прикольного, но очень странного русского.

Судьба барабанщика

Мой одноклассник Петляков был из неблагополучной семьи. Неблагополучными были его мама, уборщица в нашей школе, сам Петляков и его бабушка, ударница первых пятилеток.

У Петлякова имелось всего пять пальцев: два на одной руке и три на другой. Худой, плохо одетый инвалид в нашей образцово-показательной школе считался пятном на ее репутации.

Его мерзкое поведение состояло в том, что он плохо писал прописи, без выражения читал стихи и на физкультуре нечетко выполнял упражнение «Прыжок через козла».

Он мог не ходить на физкультуру, но желал быть как все, однако все не очень этого хотели.

Он мечтал быть барабанщиком, я учил его в пионерской комнате, и он выбивал дробь часами, но его выгнали: он не был пионером, в стране не нашлось красного куска тряпки для Петлякова, позорившего своим видом и поведением строй юных ленинцев.

В четырнадцать лет он понял, что со здоровой частью общества ему не по пути — он немного хромал и шел строем не в ногу.

Петляков сдался, нашел себе друзей в санатории, где два раза в год проходил освидетельствование на предмет своего родового увечья: а не выросли вдруг новые пальцы? Заодно он имел возможность там подкормиться.

В санатории его товарищи по несчастьям давно поняли, что их место за забором, подальше от глаз. Их вид омрачал светлый образ советского школьника, и их собрали вместе, чтобы никто никому не завидовал.

Петляков быстро научился пить, курить и даже попробовал вкус пионерского тела девочки, страдающей жестоким полиомиелитом.

С нового учебного года в нашем классе появился законченный негодяй Петляков.

Его титанические усилия быть как все в нормальной школе оказались тщетны, и он стал таким, каким его сделали добрые руки педколлектива.

Пару раз он попал в милицию за курение, а за плевок в физрука, осмеявшего его игру в настольный теннис, его исключили из школы, несмотря на слезы его матери, а также то обстоятельство, что она стирала белье директору школы.

Он перестал портить успеваемость и мозолить глаза своими скрюченными пальцами, родительский комитет и районо вздохнули с облегчением.

Он поступил работать в артель инвалидов, где штамповал какую-то пластмассу, зарабатывал и гордился, что помогает семье.

Иногда он приходил к школе пьяный, стоял с папироской у входа, пугая учителей. Нам он рассказывал о тайнах взрослой жизни, такой неведомой и страшной.

В шестнадцать лет он для домашних надобностей украл на работе зубило и молоток, и его посадили. Он пришел ко мне через год совершенно седым и рассказал, что в колонии работал на железобетонном заводе, таскал носилки с раствором на своих руках, которые не могли держать даже карандаш.

Ему сделали лямки с крючками, и он на плечах носил бетон в двух ведрах каждый день.

Пить он стал еще больше, начал играть в карты, ловко обыгрывая других. Он даже женился, родил ребенка, как-то воспрянул на какое-то время, обрадовался, что ребенок родился здоровым, с полным комплектом пальцев, — он проверил сразу, развернув конверт у роддома. Петляков выглядел вполне счастливым.

Когда в нашем гастрономе ограбили винный отдел, участковый арестовал его как рецидивиста и держал в отделении три дня. Потом разобрались, его выпустили, но он сошел с круга.

Вынести такое бремя нелюбви целого света к одному человеку невозможно, вот и Петляков не смог, он столько раз пытался найти свое место, свой маленький плот, но не вышло.

Он прыгнул птицей с крыши нашего дома, улетел из мира, где ему с самого рождения не было места.

Телепортация Сергеева в Жулебино и обратно

Сергеев жил в своей семье последний месяц в состоянии полного отсутствия. Он и раньше существовал в ней только одним полушарием головного мозга, которое отвечало за инстинкты. Дома он только жрал, спал и отправлял естественные надобности. Исполнял он лишь супружеские обязанности, но с ленцой и раз в квартал. Детей своих Сергеев любил, но наблюдал за ними периферическим зрением, то есть он их видел, но как-то издалека и нечетко.

Он не всегда был таким — когда-то он был нежным и трепетным, дарил жене цветы после какой-нибудь гадости, учиненной по молодости лет, но потом закалился в семейных ристалищах и перестал себя укорять за несоответствие литературным образам настоящих мужчин и просто граждан, у которых работало второе полушарие, отвечающее за совесть.

Мысли Сергеева уже целый месяц находились в Жулебине в однокомнатной квартире на восьмом этаже, где жила Жанна — женщина из фирмы половой доски, с которой он познакомился на рабочем месте, она впаривала гражданам шведский продукт с гарантией на шесть лет. Сергееву не нужны были ее гарантии, он хотел ее без гарантий и предварительных условий, пер на нее, и его пакет предложений был безупречен. Он предлагал ей любовь по месту жительства и желательно сразу, без прелюдий, объяснив, что женат и времени у него немного.

Жанна с возмущением отвергла его предложение, несмотря на нынешнее одиночество по причине краха семейной жизни с гражданином США, который взял ее в жены по Интернету и чуть не убил на почве сексуальных домогательств в извращенной форме (он любил душить женщин). Она сначала с пониманием относилась к его странностям, но его сестра рассказала ей, пожалев, что она вторая, первую жену он удавил.

Она сбежала на родину, как только пришла в себя и решила, что больше никогда не ляжет в постель с представителями отряда приматов. Сергеев не знал ее грустного экспиренса и поменял тактику.

Он названивал ей целую неделю и рассказывал про армию и анекдоты из Интернета, дышал в трубку, изображая печаль, и напирал на то, что он страдает от неразделенной любви. Он сломил ее оборону, послав ей эсэмэс с котиком и рингтон с песней «Останусь пеплом на губах».

Такого не могла выдержать любая Жанна, и она поддалась. Сергеев достиг желаемого и ушел домой. На супружеском ложе он долго размышлял, почему она в апогей наслаждения грязно ругалась на иностранном языке. Что-то здесь было не так. Сергеев не стал ждать до утра, прокрался в ванную и позвонил ей под шум сливного бачка. Без предисловия он спросил:

— А что бы это значило?

Жанна ответила, что это пагубное влияние американского брака, муж вынуждал ее, вскормленную Тютчевым и Пушкиным, говорить эти мерзкие слова. Она уже любит Сергеева, а привычка осталась на уровне подсознания.

Сергеев на этом уровне тоже любил это, но попросил впредь использовать великий и могучий, а к словам претензий нет — он любил, когда женщина выражается. «Пусть говорят», — шутил он и смеялся при этом, как жеребец, глядя на ведущего этой передачи. Он ему не верил, подозревая, что тот носит под костюмом стринги с кружавчиками.

Роман его с Жанной набирал обороты, каждую пятницу Сергеев встречался с ней в караоке-баре, кормил ее и себя не забывал, потом они пели по три номера песни советских композиторов. Сергеев пел плохо, но с большим желанием всегда одни и те же песни, Жанна тоже любила это дело, она всегда заканчивала песней Пугачевой «Не отрекаются любя» и срывала аплодисменты у постоянных посетителей. Из особо отличившихся там было четыре персонажа: бывший начальник уголовного розыска из Тамбова на пенсии, он пел всегда одну песню про уток и всего один куплет, потом звучала только фонограмма. Что ему сделали утки из второго куплета, Сергееву было непонятно, но он в душу не лез — здесь это было не по понятиям. Вторая группа исполнителей из двух человек, находящихся в федеральном розыске уже шесть лет, пела дуэтом «Написала Зойка мне письмо» и песню «Про музыкантов и воров, и участковый будь здоров». Они пели и улыбались ветерану МВД.

Самым загадочным был певец весь в черном. Сергеев знал его по телевизору: он был депутат, очень русский патриот, но пел всегда странную песню «Скрипач аидиш Моня». Эта песня Шуфутинского не оставляла сомнения, к какому народу она адресована. Что находил в ней депутат, одному богу известно, а вот кому он молился — большой вопрос.

После обязательной программы пения в Жулебине начиналась произвольная. Сергеев, утомленный монотонностью супружеской жизни, склонял Жанну на балконе под страхом сбросить на газон или просил надеть передник от школьной формы дочери. Вообще развлекался как мог, а мог он уже плохо.

Жанна поощряла его фантазии: после американского импотента родной человек все-таки, так хотелось поддержать отечественного производителя.

В последнюю пятницу месяца он испробовал на ней все, что успел вычитать в Интернете на сайте «Это вы еще не пробовали», и решил применить американскую технологию.

Душил он неумело, но энергично. Жанна поняла, что и на этом полушарии у нее облом, выгнала Сергеева, а в следующую пятницу скрепя сердце согласилась на встречу с женщиной из центрального офиса в Стокгольме, обещавшей повышение.

Сергеев не расстроился: он теперь ходит в кофейню, где нуждающиеся студентки слушают его херню за оплаченный ужин и иногда душат его самого с предоплатой.

Фиаско

Ведущий модного радио, пухлый мужчина сорока лет, вышел после эфира на улицу и получил по лицу от невзрачного молодого человека, который не был атлетом. Он, видимо, и спортом никогда не занимался, типичный ботаник и на первый взгляд — имеется в виду сегодняшний принцип встречать человека по машинке, часам и ботинкам — добился немногого. Он приехал на метро, встретил звезду эфира, дал в рожу и растворился во Вселенной. Ведущий завизжал, выбежала охрана, план «Перехват» ничего не дал, а на сайте радиостанции появилось сообщение, что нападение на ведущего организовано врагами России.

Ведущему дали охрану, он стал опасаться за свою жизнь и намекать в эфире, что жизнь его висит на волоске. Он сетовал, что не начал жизнь в эпоху «Реал-транс-хайер». Волосы оставили его без сожаления — он их крутил, навивая на палец, и дергал, читая книжки и мечтая покорить весь мир.

Мир, не зная его планов, жил сам по себе и до недавнего времени не мог знать, что где-то в России вспыхнула сверхновая звезда по имени Всеволод — имя, конечно, не простое, со смыслом. Миша сам его придумал для внешних контактов, и вот время пришло.

Есть люди, которым не нравятся собственные имена — они им не соответствуют. Многие проститутки называют себя чужими именами, особенно популярны Стелла, Белла и Анжела — они желают во время работы поставить кармический заслон на свою гуманитарную деятельность. Наш герой принял новое имя, а старое забыл вместе с папой, старой женой и дочерью от первого брака, начал жить с чистого листа.

Он смолоду хотел славы и признания, пытался петь, танцевать и участвовал в общественной жизни, но Бог, кроме тщеславия и хорошей памяти, ничего не дал, Всеволод (дальше В.) прочитал немало книжек, но усвоил немного. Мог при случае процитировать Пушкина, но прославился знанием наизусть Ильфа и Петрова — цитировать «Золотого теленка» было модно у фарцовщиков, толкающихся на Комсомольском и Садово-Кудринской, и за это ему разрешали иногда кое-что заработать по мелочи.

В МГИМО его не приняли, а он так завидовал замшевому пиджаку политического обозревателя В. Зорина, стоящего на Тайм-сквер и обличающего звериный оскал капитализма. Ему тоже хотелось обличать, но пиджак хотелось больше.

Пришлось податься в технический вуз после очередной неудачной попытки поступить в театральный, где он срезался на басне Крылова про квартет — комиссия поняла басню буквально и приговор ему вынесла: «Идите, юноша, в народное хозяйство, там от вас меньше вреда будет».

Он не поверил и поступил в Большой театр младшим реквизитором, где сразу получил роль: в костюме третьего слуги подавал меч и кубок с отравленным вином во втором акте Марису Лиепе в спектакле «Спартак». Спектакль шесть раз смотрела мама, и в их коммунальной квартире в Зачатьевском переулке его стали звать Артист.

Его выгнали из Большого, когда он тренировал фуэте, надеясь когда-нибудь заменить звезду. Одно фуэте у него получалось, но он потерял равновесие и случайно задел ногой народную артистку, проходившую мимо. Вышел скандал, и его выперли из Большого как диссидента — так он говорил своим знакомым, показывая пальцем наверх.

После эстетической несовместимости с окостеневшим в догмах Большим он поступил в театр-студию на Юго-Западе, где в овощном магазине играли весь мировой репертуар в новой редакции главного режиссера, творческий метод которого состоял в том, что режиссером может быть каждый, и актером тоже. Тут и талант В. пришелся ко двору: он курил с актерами во дворе, но на сцену его не выпускали, он служил администратором и в этой роли был Гамлетом, королем Лиром и царем Федором.

Учеба хлопот ему не доставляла — при его памяти и толстой жопе он успевал и даже получал повышенную стипендию, но славы громкой в институте не имел, там котировались отъявленные комсомольцы, спортсмены. В команду КВН его не взяли из-за интриг: он хотел быть капитаном, а его брали рядовым, но после Большого идти в кордебалет он не мог.

С девушками у него тоже не все ладилось: ему нравились высокие и красивые, с пышной грудью, как Элизабет Тейлор в «Клеопатре», но им до него дела не было. Сколько ночей он видел себя Марком Антонием — не счесть. Он просыпался с мокрыми трусами, видел в зеркале свои пухлые щеки и с грустью плелся в институт, где все девушки были разобраны, даже косые, кривые и горбатые. Мужской вуз, как армия — в дело шли все, кто мог ходить, дышать и лежать.

Альтернатива была через дорогу — в текстильном институте, где этого добра было пруд пруди. В. сговорился с товарищем, бойким парнем и охотником, у которого в общежитии текстильного были связи. Тот повел В. искать приключений, и они их нашли на обе свои жопы.

На автобусной остановке возле общаги стояла девушка — одна и с хорошими данными. Бойкий товарищ решил показать В. свое мастерство пикапера-соблазнителя в экстремальных ситуациях. Он заговорил с ней, использовав древний прием уболтать модным тогда текстом «С точки зрения банальной эрудиции…». Не успев закончить свою тираду, он получил удар под зад крепкой ногой молодого человека, увидевшего, что его девушку домогаются два хмыря. Бойкий упал, а В. пробежал стометровку в стиле Борзова, превысив норматив ГТО на целую секунду. Когда они опять встретились с Бойким через десять минут, тот сказал, потирая жопу, пострадавшую от удара нервного воздыхателя: «Бывают проколы, сынок! Да и телка, скажу тебе, какая-то левая, сейчас я покажу тебе свой гарем».

Бойкий был сыном ответственного работника Моссовета, который на незаметной должности помощника решал вопросы, жизненно необходимые населению, не без пользы для своей семьи. Бойкий ездил в институт на «Жигулях», а это в 80-м году было покруче, чем сейчас на «бентли». У него было удостоверение оперативного комсомольского отряда, и вахтер отдавал ему честь, как работнику органов.

Гарем располагался на третьем этаже, в комнате жили четыре девушки. Элизабет Тейлор не наблюдалось, но одна была похожа на Удовиченко из фильма «Место встречи изменить нельзя». В. решил, что Манька Облигация для него будет в самый раз.

Их встретили тепло, девушки надеялись выйти замуж за москвича и пробовали разные варианты. Они быстро накрыли на стол, «Удовиченко» достала грелку и налила в стаканы виски домашнего изготовления (самогон, закрашенный корицей).

В. не пил алкоголя, но тут решил для смелости перед грехопадением нарушить заповедь и выпил. Разум его померк, и он очнулся на кровати. За окном была глубокая ночь, Бойкого не было, девушки сидели за столом, пили чай и говорили о своих женских делах: обсуждали проблемы месячных и у кого какой член на курсе. В. стало обидно, что его в расчет не берут, но он молчал, надеясь обрести тайное знание о противоположном поле.

Через час, когда все затихло, он ушел, доехал на поливальной машине до дому. Мысли о несовершенстве мира кружились в его пьяной еще голове, но в эту ночь он решил, что когда-нибудь он, как олимпийский Мишка, поднимется в небо и все будут хлопать ему и плакать, что он улетел.

У подъезда его встречала рвущая на голове волосы мама, он на нетвердых ногах вошел в дом и заснул. Мама решила утром отвести его в любимую Третьяковку, чтобы сын, увидев дивные лики женщин Венецианова и Боровиковского, исцелил свою душу. Но он равнодушно прошел мимо них, остановился возле кустодиевских купчих, восхитился их формами и пожалел о вчерашнем.

В конце 90-х он уехал в Америку, купил замшевый пиджак и пошел на Тайм-сквер, встал на место В. Зорина и сказал в воображаемый микрофон воображаемой аудитории: «Вот я и в Америке», — но его никто не услышал.

Он делал бизнес, продавая на улице канцелярские принадлежности и фальшивые ручки «Монблан», но однажды на улице к нему подошел господин и предложил отправить его представителем от настоящего «Монблана» организовать сеть по продаже в СНГ.

Ему купили билет, дали суточные и на гостиницу, он полетел на историческую родину.

Родина в лице бедной мамы и соседа, подрядившегося встретить его в Шереметьеве, чтобы не переплачивать бандитам, приняла бизнесмена в объятия. Он вез факс и ксерокс для своего офиса с тайной надеждой их продать и заработать.

Прожив целый месяц в Москве, он удивлялся, как поднялись его бывшие товарищи по вузу: Бойкий вообще стал крутым, папа внедрил его в пару-тройку совместных предприятий — иноземцы вложили деньги, а папа Бойкого вложил своего сына, как гарантию безбедной старости, на должность вице-президента.

За месяц ничего не случилось. В. продал оргтехнику, напечатал визитные карточки региональным представителям по странам СНГ и стал ждать руководителя центрального офиса. Собрав своих одноклассников в ресторане в Малом зале Дома композиторов, он накрыл им поляну за двадцать американских долларов и купался в лучах славы. Он всех их назначил представителями в разных странах и раздал визитные карточки.

На следующее утро в его офис в Бескудникове, где были только старый диван и лампочка на потолке без абажура, пришла одноклассница — в школе она числилась первой красавицей, и он о ней даже не мечтал. Она пришла, ослепленная роскошью вчерашнего стола, и бросилась к нему в постель, забыв о муже-однокласснике, назначенном В. старшим вице-президентом по России. Одноклассница не хотела вице, а хотела хозяина и получила его. Она хотела в Америку, и В. обещал ей — не хотел расстраивать. Она уехала в свои Химки готовиться к жизни на Пятой авеню. На худой конец она согласилась бы на Малибу.

Приехал представитель центрального офиса, удивившись лимузином «Москвич-2141», но, узнав, что у машины двигатель от «БМВ» 1961 года, успокоился. В «Пенте», где он жил, устроили встречу региональных представителей. Одноклассники еще раз поели заморских деликатесов, получили по ручке для презентаций и разъехались по домам, предварительно сдав В. ручки на хранение в центральном офисе.

Вечером водитель арендованного «Москвича» привез двух девушек, и представитель компании попал в рай всего за 200 долларов — 40 долларов получили девушки, а остальное забрали В. с водителем. Девушкам так понравилось в «Пенте», что они провели в ней три дня и денег больше не попросили. Когда американец уезжал, они искренне плакали. Американец тоже плакал, понимая, что такого он не получит нигде и ни за какие деньги. Красной площади он не увидел, но Россию узнал и полюбил.

Фирма по продаже ручек помахала ему ручкой, расходы списали на нестабильность в странах Восточного блока.

В Америку В. больше не поехал — понял, что здесь он быстрее найдет свое место. Он попробовал вступить в Аграрную партию, но колхозники не поверили в чистоту его помыслов и в список на кресло в Думе не включили, хотя он настаивал, что он внук кулака и папа, которого он не знал, как Павлик Морозов, тоже погиб за правое дело.

Он начал ходить в Останкино, как на работу, и посещать все ток-шоу, проявляя бешеную активность. Его лицо стало мелькать в разных передачах, он из массовки перешел в первые ряды, с ним уже здоровались многие ведущие, он обладал чудесным даром быстро, яростно и жарко говорить по любому поводу и понял, что смысл сказанного не имеет значения — нужна энергия, а горящий взгляд он натренировал дома перед зеркалом.

Слава пришла к нему в ларьке на «Октябрьском поле», где он покупал чипсы. Хозяин ларька узнал его по передаче об изменах: он сказал тогда, что мужчине можно, а женщине — никогда. Женщина из Думы заявила, что это гендерный фашизм. Никто не понял, но у него как у фашиста взяла интервью крупная газета, и он прославился.

Его имя в результате этого недоразумения стали упоминать со словами «так называемый фашист». Маме это не нравилось, но он объяснил ей, что это пиар.

Так он оказался управляемым невидимым пастухом в табуне, скачущем с канала на канал, с одной радиостанции на другую.

Здесь он понял, что в этих людях нет никакой тайны, он может не хуже, чем все эти депутаты и эксперты, — они жевали свое сено и слушали свист направляющего хлыста, главное — не сбиться с ноги и не снимать шоры.

Он начал хорошо питаться на кулинарных шоу и вечеринках, куда его стали приглашать как узнаваемое лицо, научился говорить на камеру и позировать прессе, набрал вес, физический и политический, захотелось поскакать самостоятельно, как в песне, но не под седлом и без узды — узды он не боялся, но ему нравился длинный повод, и он ему представился.

Одно модное радио позвало его вести авторскую программу «Про все на свете».

Он стал работать, нес всякую околесицу, пел, хрюкал, визжал в эфире, четко отрабатывая коммерческую рекламу, и народ стал слушать его, чувствуя: он один из нас, он такой же, но они ошибались — такой же, да не такой.

Он втайне презирал свою аудиторию, считая этих людей быдлом. Едущие по утрам в своих «фокусах» и «опелях», они были ему неинтересны, он манипулировал ими, навязывал им новые потребности и кредиты, точки зрения коммерческих структур и политических партий — ну, в общем, работал на свою перспективу, и это ему нравилось.

Со временем он совсем оборзел, несогласные с его оценками люди, звонившие ему в эфир, получали хамские комментарии и просто оскорблялись — не всем это нравилось, но ведущему это придавало силы, и безнаказанность распаляла его. Он когда-то вычитал где-то, что буржуазия любит, когда ее оскорбляют, и считал, что добавляет перца в свою передачу. Он трогал и больших людей, но как-то избирательно: одних очень не любил, а другим полировал булки с большим энтузиазмом, зная, что пастух не дремлет.

Кроме простых слушателей, он стал пинать поверженных львов информационного пространства — без них на эфирной поляне он чувствовал себя вольготно, сравнивать его стало не с кем, а люди быстро забывают былых кумиров, им всегда подавай новенькое и не всегда первой свежести. В. как раз был второй свежести, но пахнул резко: новая мода, новые запахи.

Он чувствовал, что стоит на пороге, когда его ракета зависла на старте в большую политику. Он готовился взлететь в другую галактику и там вершить сверху судьбы цивилизаций, но что-то случилось: он узнал, что ему готовят замену в эфире на блондинку, которая удивляла страну своей милой улыбкой и непроходимой тупостью. Цель дирекции была ясна, он ушел в геополитические дали, надоел всем своим назидательным тоном. Решили, что в его эфире продавать услуги офисной публике лучше с блондинкой: каждый будет чувствовать себя умнее ее, а это греет.

Он узнал об этом под Новый год, с первого января он был свободен, телефон его замолчал, все друзья из разных табунов поскакали дальше.

Тридцать первого декабря он поехал к маме в Зачатьевский, съел свои любимые сырники с изюмом и лег спать, как всегда перед новогодней ночью. Проснулся в три часа ночи и понял, что теперь все будет без него — он проспал свое будущее.

Тибетский барабан

Утром позвонил товарищ и доложил, что вернулся из Тибета. Сергеев тоже собирался в Лхасу, но жена решительно сказала «нет», он не стал спорить, понял, что духовные искания — не его удел.

Друг горячо убеждал Сергеева, что в Тибете его горизонт значительно расширится, но Сергеев знал, что это не так, — он давно понял: куда ни поедешь, ничего не изменится, только дорожные неурядицы отравят существование.

Новые правила, когда нужно раздеваться в аэропортах в интересах безопасности, однажды привели Сергеева к неприятностям.

Он летел в Самару, три раза отложили вылет, он от ярости выпил в буфете, и когда объявили посадку, он был готов. На спецконтроле, когда предложили снять ботинки и все остальное, он спросил ядовито:

— А трусы не снять? — И стянул их.

Его тут же сняли с рейса, и он хорошо запомнил ночь в отделении транспортной милиции, с бомжами и людьми без документов.

Друг все преодолел, доехал до Тибета и убедился, что Тибет для чужих — это Диснейленд. Монахи превратились в аниматоров, как в турецких отелях: они исполняют для пресыщенных иностранцев программу «В поисках просветления».

Потом эти люди приезжают домой и вещают всем, как они духовно выросли и очистились. Признаться честно, что ты проехал десять тысяч километров и ничего не получил, не каждый может.

Друг Сергеева был другим: он выпил и открыто заявил, что ничего не нашел. Единственное, что его потрясло, — это встреча на окраине Лхасы: он встретил соседа по коммунальной квартире в Сокольниках. Он не видел его около двадцати лет, а встретил в Лхасе, с бритой головой, отсутствующим взглядом, в оранжевом облачении монаха.

Товарищ постеснялся спросить у бывшего соседа, как он из райкома нырнул в далекий дацин, какой смысл ищет бывший расхититель партийных взносов и будущий лама.

После литра с Тибетом покончили, перешли к домашним делам, досталось всем: власти, женам и особенно культуре в текущем моменте.

Стали говорить о театре, который оба когда-то любили, сегодня, слава богу, оба туда ни ногой: там кричат и говорят чудовищные тексты, понять, что это классика, невозможно. В театр пришли люди, выросшие на «Ласковом мае», и такие же режиссеры, желающие объяснить новому зрителю, что король Лир — мудак, не знающий, как составить договор дарения, а дочери его — прикольные телки и папа чисто не прав. Они верят, что Басков поет в опере, а Газманов — поэт. «И мы так можем, — думает зритель, — только бабок найти надо».

Сергеев сказал пьяному товарищу:

— А ты, брат, сноб, ты свое высокомерие засунь в жопу. Твои Любимов и Захаров на безрыбье тоже морочили голову целому поколению, и что теперь? Под гипнозом ты был?

— Да, манипулировали, согласен, но все же не так грубо, все-таки люди ремеслом владели, — ответил товарищ и упал лицом на стол.

После короткого сна в салате и кинематографу, и всей литературе современной приговор был вынесен однозначный: все говно, аргументы в данной дискуссии не нужны — сердце подсказывает и душа болит.

— Пойдем к бабам, они не подведут, — завыл в голос обманутый товарищ.

Сергеев осмотрел товарища и понял, что он до баб не дойдет, а если дойдет, то расстроится еще больше, чем от искусства, и решил отправить несостоявшегося шаолиньского монаха домой в Бескудниково, где его ждала женщина, с которой он жил, ничего не давая взамен.

Сам он тоже чувствовал себя обманутым вкладчиком: столько лет они с другом уважали себя, считая, что они не такие, как все, что у них есть мотив. Они погружались в призрачный рай чужих слов и грез, замирали с восторгом, глядя на экран или сцену, подглядывая чужую жизнь, роняли слезы над чужими судьбами, не заботясь о своей, так бездарно прожитой.

Так и состарились. Все им уже не нравится, и голова назавтра болит, и сыр не такой свежий, как в 82-м году. Эти пьяные разговоры о высоком тоже надоели, как лицо в зеркале каждое утро, которое брить нужно все дольше и дольше.

Сергеев по инерции зашел в ночной клуб, где мог за свои деньги услышать, что он совсем еще орел, но понял, что и этот театр ему уже не под силу вынести.

Он ехал домой, где его ждала женщина, не виноватая в том, что он съезжает на обочину и пытается ухватить свое прошлое за чужую задницу.

Водка с пивом как снотворное

Мой товарищ, назовем его Пророков, был неудачником. Нет, формально он жалости не вызывал, все как у всех — жена, дети, дача в Хотькове, оставшаяся от дедушки — врача-вредителя.

Пророков помнил себя с малых лет, в юности он прочитал «Исповедь» Льва Толстого, который написал, что помнит себя с двух лет. Великий писатель описывает эпизод, как его купали в домашнем корыте. Пророков тогда очень удивился: он помнил себя годовалым ребенком на даче, куда его вывезли в составе ясельной группы детского сада. Представить сегодня ребенка в год без мамы в чужом незнакомом месте невозможно, но тогда это было в порядке вещей: родители работали, а детей, у кого не было бабушек, отдавали в ясли с трех месяцев на целый день, иных на целую неделю, тут не захочешь — повзрослеешь от такого счастливого детства.

Так вот, лето, деревня, свежий воздух, молоко. Целый день дети паслись на веранде, а ночью в группу приходила ночная няня, деревенская девица, толстая и рыжая, всех строем сажала на горшки и требовала результата, кто не успевал — сидел до победного результата, маленького или большого, после этого давалась команда «отбой» и нянька начинала готовиться к свиданию с солдатом воинской части, стоящей в деревне.

Ровно в полночь приходил солдат и в спальне появлялся запах пота и начищенных ваксой сапог, он садился к няньке на кровать, потом слышались два удара падающих сапог, потом ритмичный хруст ломающейся раскладушки, не предназначенной для таких усилий, и стон двух животных. Пророков сначала пугался этих стонов, но потом привык и надолго запомнил это, а когда много лет спустя он понял истинный смысл их страданий, восхитился их животной страстью. Когда он созрел, стук падающих сапог давал ему сигнал и призывал к действию. Это воспоминание — первое свидетельство Пророкова в его будущей несокрушимой вере.

Работал он на заводе «50 лет Октября» старшим инженером, но после перестройки попал под локомотив перемен, и вот уже его личный поезд в огне, и вчера в топке сгорела последняя надежда, как партизан Сергей Лазо — жертва японских милитаристов.

С утра у него спиздили в супермаркете бумажник с документами, деньгами и фото одной женщины из Жулебина, которая скрашивала его досуг по четвергам за любовь его неистовую и небольшие деньги, которые он клал на сервант, когда она мылась в душе.

С женщиной из Жулебина он познакомился три месяца назад через сайт «Женщина на вечер», фотография привлекла его своей естественностью и отсутствием прикрас: она снялась на паспорт, и ее же разместила на сайте, на письмо она ответила четко и ясно: «Любви не жду, нужен секс и деньги». Пророков ясность ценил, а ухаживать не любил. Муси-пуси отвергал, когда-то он страстно полюбил, но взаимность прошла, им пренебрегла коллега по работе, отдавшая свою страсть завмагу овощного магазина, золотозубому Ахмеду, за дефицит и мелкие подачки, его зарплата позволяла ему только бутылку вина на свидании в гараже, где он устроил подвал для романтических встреч на старом диване.

Он ездил в Жулебино каждую неделю в четверг после работы, утешался, женщина хвалила его, называла носорогом, а на самом деле он был заурядным ишаком без фантазий. Она жила одиноко. «Лучше ишак, чем никак», — говорила она подруге. После неудачной любви он больше не распускался, чувства свои закрыл в пустой чемодан воспоминаний, хотя жажда страсти в нем полыхала, как сухой хворост, жену свою он ненавидел со второго дня после свадьбы, когда понял, что совершил ошибку, но уйти было некуда, так и жил с посторонним человеком, который еще и квакал не по делу, дети получились тоже не ахти, алчные и завистливые, не уважающие отца за безволие и маленькую зарплату.

Из всех членов семьи он любил только собаку, она понимала его, могла даже ответить ему, но не решалась нарушить статус-кво — пусть считают, что они умнее, думала собака.

На работе, которую он ненавидел, начальник за опоздание в связи с кражей назвал его пидорасом, он ответил, и его уволили без бонуса, который дал бы ему возможность поменять ходовую в потрепанном «опеле» — любимом и единственном железном друге.

Пророков пришел домой, лег на диван и стал думать, как жить дальше без работы и кошелька.

Много лет назад Пророков сетовал, что никогда не выигрывает в лотерею и не находит бумажник. Мечтать об удачах — любимое занятие нашего героя. В школе он мечтал, чтобы его не вызвали, однажды он проснулся с ощущением, что он сочинил песню, причем и музыку, и слова, он обрадовался и решил не идти в школу, посчитав, что известный композитор и поэт может себе это позволить. Проспав в звездном сне пару часов, он проснулся и услышал свою песню в передаче «Пионерская зорька»: кто-то украл его творение, — и пришлось идти в школу в полном разочаровании и сетовать на плохую защиту интеллектуальной собственности в тоталитарном государстве.

Следующее разочарование пришло через год в четвертом классе. После фиаско с песней он придумал электрический лобзик, взяв за основу табуретку и швейную машинку с ножным приводом. В те годы вместо компьютера дети развлекались выжиганием картинок на фанере и выпиливанием полочек с узорами и досок для резки овощей. Мальчик он был нерукастый, и электролобзик должен был решить проблему. Испортив швейную машину и табуретку, он понял, что конструктором Королевым ему не быть, и пошел на баян во Дворец пионеров.

Купить баян в 1960 году было непросто, он стоил 120 руб., но мама купила его в кредит на двенадцать месяцев, она мечтала чтобы кто-то из детей занимался музыкой, кружок был бесплатным, но инструмент был необходим, учитель показывал на аккордеоне, как играть на баяне, и это немного смущало юного гения. Способности к музыке оказались скромные, Моцартом стать не получилось, и через месяц обучение прекратилось, остались в арсенале гаммы для обеих рук и две невыученные вещи — «Варяг» и «Киевский вальс», но раздельно.

Басы отдельно и голоса отдельно, вместе, синхронно двумя руками не получалось, не было синхронности, обе руки вместе играли разные песни, мать еще год платила, а баян уехал в комиссионку за полцены. Счастье все-таки однажды повернулось лицом: Пророков нашел кошелек возле школы. Он попал в ловушку. Когда он с волнением нагнулся, чтобы поднять увесистый лопатник, тот уехал от него на пару метров, он догнал его, упал на него грудью и с замиранием сердца открыл его, ожидая чуда, из кошелька пахнуло говном, и тут же раздался гром хохота старшеклассников, развлекающихся в отсутствие денег на папиросы «Огонек» по пять копеек за пачку.

Думал он недолго — пришла жена, кандидат психических наук, подрабатывающая в корпорации малого, очень малого, можно даже сказать, не бизнеса, а так, в лоходроме, школе маркетинга. Она учила домохозяек продавать косметику из алебастра, смешанного с цветными мелками, изготавливаемую в подвале Мурманского завода по ремонту торпедных катеров армянами, взятыми в плен местной братвой. Пленные об этом не знали и были рады своей работе и возможности помочь семьям на далекой родине. Узнав новость, жена покрыла Пророкова (далее Пророк) матом за тупость и обозвала всякими словами, включая обидные, про его мать и половой орган. Голову его она не ругала, считая, что ругать то, чего нет, неконструктивно. Пророк униженно попросил ужин. Жена ответила, что она не Христос и не может кормить эту прорву отъявленных бездельников. Пророк понимал, что речь идет о нем, так как дети жили отдельно: сын приворовывал на таможне, а дочь находилась на содержании у рыночного бандита, забыв о стыде и приличиях. Съев брошенный на стол ужин, он пошел гулять с собакой в сквер, мечтая заскочить в бар и утешить себя рюмкой-другой, а может быть, и третьей. В баре после третьей стало хорошо, и Пророк увидел по телевизору передачу о вреде мракобесия, сектах, лжепророках и прочих кудесниках, выбивающих из растерянных граждан последние деньги за чудесное исцеление от бед. Показали сеанс целителя, на сеансах лечебного молчания заряжавшего энергией целые стадионы.

Был у Пророкова приятель по институту, способный парень, после вуза попал в оборонку и карьеру сделал, главным конструктором стал в космосе, спроектировал устройство по утилизации отходов жизнедеятельности в кабине МКС, премию получил Государственную по закрытому указу. Так вот, этот товарищ заболел, то ли печень, то ли почки барахлить стали, жена его, женщина энергичная, подняла всех на ноги, все его смотрели, но понять причину не смогли, а мужик все болеет и болеет. Узнала как-то жена его, что под Рязанью мужик живет, знахарь один, лечит нетрадиционно все на свете.

Друг стыдил жену: «Как же ты можешь верить дремучему деду, если профессора не помогают!» Но она твердо настояла, и поехали в ту деревню под Рязань к деду.

Дед посмотрел и прямо с дверей по походке диагноз поставил и рецепт дал: утреннее дерьмо, исторгнутое в среду вечером, закопать во дворе в три часа ночи в полную луну.

Ученый посмеялся и поехал домой в хорошем настроении, да и живот перестал болеть.

В среду вечером пришел с работы, стол накрыт как на свадьбу, удивился он, сел, выпил, закусил, и через пару часов организм исправно выдал большой результат, жена вовремя в дверь постучала и произвела забор продукта для последующего исполнения дедушкиного рецепта. Легли спать рано, но будильник стоял на 2.45. По звонку жена встала, разбудила мужа и велела собираться во двор, муж послал ее подальше, но остановить ее было невозможно, у выхода в коридоре лежали саперная лопата и мешок с дерьмом.

Крадущимися шагами они вышли во двор и поняли, что закапывать некуда: весь двор залит асфальтом, нет ни клумбы, ни газона. Это попахивало катастрофой, но жена нашла свежее решение: она послала мужа в гараж за ломом, и он пошел.

Когда он вернулся, было уже без пяти три, время бежало неумолимо.

В третьем подъезде хлопнула дверь, и во двор вышел академик, он собрался на рыбалку. Руководитель института, где работал муж, увидев его, ожесточенно бьющего асфальт, оторопел. Деваться было некуда, ученого посвятили в детали, и он стал свидетелем таинства. Управились к трем, светила полная луна, и два ученых закурили и обсудили чистоту эксперимента.

Через три дня академик вызвал коллегу к себе и спросил: «Ну как?» «Помогло», — ответил приятель, скрыв от научного руководителя, что записался на удаление почки в профильный НИИ.

Он вспомнил, как десять лет назад подрабатывал в группе его поддержки в гастрольном туре по югу страны, то исполняя роль калеки, оживающего во втором отделении, то продавая фотографии целителя для домашнего исцеления как зарядное устройство. Однажды в Краснодаре на стадионе он сам видел, как в перерыве после зарядки воды, кремов, очистительного огня из зажигалок и прочих средств целитель обедал в кабинете директора стадиона в компании мэра, начальника милиции и своего директора, мужчины с острым носом и с национальностью, не вызывающей сомнения.

Обед был вкусен и обилен, после закусок и супа ждали горячее, забежал замначальника милиции и выпалил, что перерыв закончился, народ требует чудес и волнуется, надо начинать. Могут быть беспорядки. Хотелось горячего, и тогда директор целителя сказал, что надо выйти и объявить сеанс лечебного молчания, что целитель и сделал. Съели шашлыки, чебуреки и кебабчики. Начальнику милиции позвонила жена и сказала, что долгожданная беременность наступила после вчерашнего сеанса, начальник обрадовался, удивленный новостью: он знал, что от него этого быть не может — ему в разборке в борьбе за местный птицекомбинат отстрелили яйца, а милиционер тендер выиграл, теперь у него было много яиц, но отдельно от его тела. «Чудо», — сказал он целителю, не понимая, что жена нашла другие яйца.

Работать Пророков не любил, он больше склонен был к созерцанию действительности. В юности, начиная с времен стройотрядов, он старался избегать стройплощадки, махать кайлом и класть кирпич он считал низким жанром, а вот агитбригада или на крайний случай завхозом — это он приветствовал. Когда-то он занимался после секции бокса в театральной студии, где получил навыки перевоплощения, хотя талант его был умеренным, дикция и отсутствие природной пластики не давали ему занимать выигрышные роли в спектаклях, ему удавались роли без слов и пение под гитару, на которой он играть не умел, в их группе никто не умел, и из всех неумеющих он был наиболее органичным, изображая Высоцкого и Галича.

Пока отряд строил с утра до ночи коровник, он с комфортом ездил по району и закупал продовольствие, параллельно он слегка расхищал деньги на личные нужды из денег общественных, он рано понял, что такое представительские расходы. Если он числился в агитбригаде, то роли играл маленькие и в основном сосредотачивался на оргработе, организовывая левые концерты за вознаграждение от администрации колхозов, эта роль всегда удавалась ему на бис, он не мог играть чужой текст, а свой шел как песня.

После вуза он работал на заводе в плановом отделе, где до обеда он боролся с голодом, а после обеда со сном, спал он сидя, подперев голову рукой в страшной задумчивости и с открытыми глазами, это было его ноу-хау, он научился этому по книге «Инструкция по выживанию морских котиков», которую он выменял на «Графиню де Монсоро» в пятом классе. Так он дотянул до начала перестройки, дорос до должности замначальника, получал в еженедельном заказе красную рыбу и индийский кофе, но до дубленки не дослужился и «Жигули» должен был получить к 2000 году.

Началось время кооперативов, он принял время перемен с воодушевлением и надеждой.

Его тетя съездила в поездку в Канаду, привезла факс на продажу и подарила Пророкову набор пластмассовых безделушек на магнитиках — огурчик, помидорчик и бананчик для украшения холодильника «Бирюса», обшарпанного за долгие годы эксплуатации.

Гениальная мысль пронзила голову предпринимателя в первом поколении, и он надумал организовать производство этого модного аксессуара. Рядом с домом находился завод пластмасс, где делали тазы и доильные аппараты. Он пришел на прием к главному инженеру, изложил задумку и предложил продать идею за 600 руб. — эта сумма ему нравилась своей некруглостью и реальностью. Начальник идею не отверг, но денег дать отказался и потребовал более детально проработать предложение.

Параллельно Пророков работал над проектом изготовления плитки для ванн с рисунками из сказок и изготовления босоножек из пластика по образцу тех, что его жене подарила тетка. Он верил, что какой-то проект выстрелит, работал впервые в жизни на себя.

По плитке он съездил в Дулево, нашел рецепт нанесения рисунка, красители и изобретателя в Бутове, который готов был изготовить печь для обжига. По безделушкам проект тоже шел неплохо, он проник на оборонное предприятие, которое бралось изготовить магниты, потом на базу, которая дала письмо, что готова купить безделушки по 3 рубля за штуку, не менее миллиона, когда Пророков умножил, он потерял сознание и стал присматривать дом на Малибу.

Хуже всего дела были с босоножками, он показал их в десятке контор, все цокали языками, но делать не брались, он предложил в конце концов купить у него образец за сорок рублей, тоже не вышло. Он вышел на улицу и швырнул их в Москву-реку, и они поплыли из порта пяти морей во Вьетнам на свою историческую родину, первый блин оказался минусовым проектом, он убил время, ноги и веру в быстрое обогащение, капитализм в первый раз показал свой звериный оскал.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Этот роман, получивший Пулитцеровскую премию и Премию Фолкнера, один из самых важных в современной а...
В этой книге Байрон Шарп – директор Института маркетинговых наук Эренберга-Басса при Университете Юж...
Пути героев саги разошлись: Таис с Федором живут на Земле, а Эмма стала членом команды космических м...
Кто такие «шестидесятники» и в чем их феномен? Неужели Аксенов, Бродский и Евтушенко были единственн...
Уильям Аллен – британский ученый, политик, дипломат и путешественник – в соавторстве с русским военн...
День 22-го не канул навсегда —Он самый длинный день в году, в июне,Всё так же шли трамваи, поезда,Но...