Тигрушка (сборник) Гладилин Анатолий

Лиза:

– Главное, что живой. Давай его не трогать. Пусть придет в себя.

Через час, когда распаковали вещи, Лиза заглянула в корзинку и сообщила:

– Он выпил полчашки.

Часа через два мы наблюдали такую картину: Тигрушка, как инвалид, с огромным трудом вылез из корзины, медленно, на дрожащих лапах доплелся до приоткрытого стенного шкафа, обнюхал дверцу и забился в глубь полки с одеждой.

Мы договорились, что если завтра так будет продолжаться, то вызовем ветеринара. Если, конечно, в Нормандии ветеринары работают по воскресеньям и приезжают на дом.

Утром – никаких звонков. Понятно, Ира после всей нервотрепки наглоталась лекарств и спит. Днем – никаких звонков. Ну, если Ира не спала всю ночь, то спит сейчас. Но почему молчит Лиза? Или не хочет меня расстраивать?

Самому их беспокоить? Я решил, что спущусь в Виллер, пройдусь по центру города и посмотрю на их окна. Если занавески открыты, зайду в квартиру.

Чтобы обойти центр Виллера – четыре улицы, – мне обычно надо минут пять. А сейчас сезон, тротуары забиты публикой, кафе и рестораны полны, а по улице маршала Фоша, которая с набережной подымается на холмы, на магистраль, ведущую в Cabourg и Caen, непрерывным потоком тянутся легковушки, пикапы, автобусы, мотоциклы с французскими, голландскими, немецкими, бельгийскими номерами – Европа едет проводить летние каникулы на живописных берегах Нормандии и Северной Бретани. Улица Фош, где балкон Ириной квартиры, даже осенью и зимой не очень тихая, а сейчас грохочет, рычит, гудит, лязгает. Я смотрю на Ирин балкон и замираю от ужаса. Над всем этим уличным хаосом по металлическим перилам балконов, которые охватывают несколько домов, уже не на Ирином доме, а на третьем от ее квартиры, преспокойно разгуливает Тигрушка!

Потом все-таки днем его старались не пускать на балкон, но к ночи, когда улица затихала, он ускользал на поиски приключений. Однако больше всего Тигрушку манила Ирина комната, окно которой выходило на глухой двор. И сразу, почти на уровне окна, крыши хозяйственных построек различной вышины. А под крышами какие-то пустые пространства, нам не видимые. Уличных машин в глухом дворе практически не слышно, зато над двором парят и перекрикиваются чайки. Для кота такой двор привлекательнее, чем московский Парк культуры и отдыха имени Горького с его аттракционами. Тут можно – бесплатно и никого не боясь – прыгать с крыши на крышу, охотиться на чаек (якобы), прятаться в каких-то неведомых нам тайниках под крышами. Возвращался он со своих прогулок очень гордый собой и смотрел на нас с укоризной: дескать, что же вы мне не говорили, что существует такая свобода! Во всяком случае, в Виллере Тигрушка проводил времени на свежем воздухе больше, чем Ира. Конечно, с помощью Лизы Ира могла спуститься на набережную, иногда даже посидеть на пляже на раскладном стуле. Сложнее было подниматься, хотя от набережной до Ириного дома метров шестьдесят…

Ладно, мы же договорились, что ведем рассказ не про Иру, а про Тигрушку. Итак, отныне каждое лето он отправлялся с Ирой в Виллер и на крышах под ее окном развлекался как хотел. Ни он, ни Ира не знали, что этих лет осталось раз-два и обчелся.

Летом 2013 года (цифру 13 никогда не любил) Алка сняла нам квартиру в Руаяне, то есть гораздо южнее Нормандии. Маша жаловалась, что мерзнет в Виллере, а в Руаяне ей было получше. Я же днем прятался от солнца и только вечером с удовольствием гулял по нарядным, широким, многолюдным набережным.

Е.в.м.! Я хотел сказать «елки – палки», так как мат в русской литературе запретили. Опять ушел в сторону! Где же Тигрушка? Тигрушка в Виллере, и я к нему и Ире приехал в августе на неделю. Про Тигрушку. Я заметил, что он гораздо меньше времени проводит на крыше, предпочитая Ирину постель или полку с бель ем в ее стенном шкафу. Ира объясняла это возрастом и тем, что он подстраивается под ее ритм жизни. «Какой у Тигрушки возраст? – подумал я. – Возраст скорее у меня. Я уж точно не могу прыгать по крышам и балансировать на перилах балкона». И потом Тигрушка не очень под нее подстраивался. Когда в девять утра я на кухне пил чай, Тигрушка терся об мои ноги, явно выпрашивая дополнительную порцию паштета. Об этой его маленькой нелояльности к хозяйке я Ире не сообщил. Ежедневно выводил Иру гулять, но ничего похожего на наши прежние прогулки. Лишь метров тридцать до ближайшей лавки и еще двадцать до кафе. И это по плоской торговой улице! И потом одно дело – слушать по телефону ее рассказы про бессонницу, другое дело – наблюдать воочию. Повторяю, у меня тоже возраст со свойственными для мужчин особенностями. В три часа ночи я просыпаюсь и, пардон, спешу в туалет. Бухаюсь на кровать, тут же засыпаю. В пять утра – повторение. Я сплю в Лизиной комнате, а туалет – рядом с Ириной. И в три ночи, и в пять утра Ира не спит. У нее горит настольная лампа, Ира читает книгу. Я делаю вид, что этого не вижу, а она будто не замечает моих хождений. И уж совсем мне не нравятся ее жалобы на утренние приступы удушья. Периодически, раз в четыре дня, она ощущает ком в груди, который растет, и ей кажется… Иногда она вызывает врача, очередные таблетки, а что толку?

Но ведь мы договорились, что рассказываем не про Иру, а про Тигрушку!

В пятницу вечером приехала Лиза. Тигрушка ликует. В субботу мы вчетвером – Ира, Лиза, Тигрушка и я – за праздничным столом отметили мой день рождения. Ира постаралась, приготовила разные вкусности.

Ночью в ее комнате света не было, дверь полузакрыта. Значит, подумал я, Ира спит, и, слава богу, может, все наладится.

Рано утром я пил чай на кухне. Ира спит. Лиза, у которой тоже проблемы со сном и бывали беспокойные ночи, по случаю моего приезда спала на диванчике в столовой, где мы вчера пировали, и, так как оттуда ни звука, видимо, будет спать до полудня. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Но это воскликнул доктор Фауст, который понимал толк в жизни. А я решил, что хватит злоупотреблять гостеприимством, Лиза мне по-царски уступила свою комнату, значит, пора сматываться. Пусть Лизаня отдохнет до понедельника на своей широкой постели. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Увы, недоступна мне была мудрость доктора Фауста, мелкие бытовые мыслишки шевелились в моей башке: часа через два Виллер загудит, забаламутит, народ попрет на пляж, а я, пока солнце не припекает, помчусь по пустынному авторуту в сторону Парижа. С возрастом я стал бояться пробок, глупо упускать такую возможность. (Точнее было бы сказать: «С возрастом я стал бояться. Точка».)

На кухне непонятно откуда – от Иры, от Лизы или из шкафа – появился Тигрушка, привычно потерся о мои ноги. Остановись, мгновенье, ведь потом долго будешь его вспоминать… Нет, далеко мне до тов. Фауста. Я шепотом объяснил Тигрушке, что сегодня кормить его не буду, оставлю это удовольствие для Лизы. Тигрушка, когда я читал ему свои нравоучения, избегал моего взгляда, смотрел в сторону. Но, кажется, он согласился, что в данном случае я прав. Скользнул за дверь и исчез в неизвестном направлении. А я собрал свою сумку, по-шпионски, без скрипа, открыл и закрыл входную дверь и уже минут через двадцать по верхней дороге Виллера рулил к авторуту на Париж.

В свободной Франции главная свобода – это свобода не работать. В Советском Союзе даже в травоядные времена Брежнева, если человек не работал несколько месяцев, его объявляли тунеядцем и ссылали за 101-й километр от столиц. Во Франции свобода – валяйся целый день кверху пузом, никто тебе худого слова не скажет. Правда, непонятно, на какие шиши покупать себе круассаны, вино и сыр, во Франции не у всех родители – миллионеры. В свободной Франции нет только одной свободы – свободы от поисков работы. Найти ее очень трудно, а если повезло, вцепляются в нее зубами.

Несмотря на высшее юридическое образование, Лиза трижды начинала свою трудовую карьеру, причем в разных профессиях. Дважды уходила по собственному желанию, ибо не видела никакой перспективы для роста. Опять искала и решилась на отчаянный шаг – поступила учиться на годичные, очень дорогие (Сережа из Москвы помог ей деньгами) курсы высокой моды. Поясняю: курсы готовили не топ-моделей, а топ-менеджеров. Мы с Ирой были в ужасе: слишком мал там профессиональный спрос, просто быть не может свободных вакансий. Получив диплом, Лиза по счастливой случайности проходила практику в самом престижном модельном доме Франции. Практика – это не работа, крошечная стипендия. Однако Лизу заметили и заключили с ней договор на полгода. Она бросилась в этот омут с энтузиазмом, вкалывала по шестнадцать часов в сутки, у нее были хорошие отношения с шефом и всем персоналом этого Дома высокой моды. Все были уверены, что Лиза теперь далеко пойдет. И вдруг ей не продлили договор… Как потом выяснилось, шеф Лизы испугался: не поставит ли самое высшее начальство Лизу на его место? И когда где-то в высших инстанциях высокой моды (а они, как ни странно, не в Париже, а в Лос-Анджелесе) утверждали постоянный состав парижской конторы, Лизин шеф умыл руки и не поддержал ее кандидатуры.

Жуткий год на безработице. Жуткий даже не потому, что пособие по безработице маленькое, а по ощущению тупика. Французские Дома высокой моды забиты под завязку, никакие старые связи не помогают, не видно щели, чтобы втиснуться.

Мне кажется, Ира и Тигрушка сделали все, чтоб Лиза не погрузилась в глубокую депрессию. Не берусь судить, кто помог больше.

Не в самом прославленном, но известном в мире Доме высокой моды директриса французского департамента уходила в декретный отпуск. Искали ей замену всего на шесть месяцев. Лизу пригласили на собеседование. Спрашивали агрессивно и пристрастно. Не скрывали, что у них много желающих. У Лизы было впечатление, что она не понравилась. Дежурные обещания, мол, ей позвонят. Обычно после таких обещаний работодатели как сквозь землю проваливаются. Лизе позвонили через неделю. Еще более жесткое собеседование. А 9 мая (во Франции День Победы отмечают 8 мая) Лиза вышла на работу.

Я облегченно вздохнул, но… считал со страхом дни. Ведь полгода пролетят быстро, значит, с 10 ноября у Лизы опять безработица. Может, ее пожалеют и позволят работать до новогодних праздников? И то хлеб. Декретная директриса, благополучно родив девочку, вышла из отпуска раньше времени. Может, ей сообщили, что на ее месте сидит опасная конкурентка? В октябре я дрожащим голосом спросил Иру, дескать, не знает ли она, не обещали Лизе, мол, продержать ее на фирме до Рождества? Разговор шел по телефону, я не видел Ириного лица, могу лишь вообразить – она невинным голосом воскликнула: «А разве я тебе не говорила? Три дня назад с ней подписали постоянный контракт. Она теперь менеджер по четырем европейским странам».

Все же я думаю, что Лиза укрепила свое положение на фирме после того, как весной 2013 года открыла магазин в Москве на Столешке.

Предварительные переговоры с Москвой (новый рынок!) вели многоопытные директрисы из Лондона. Узнав такое, Лиза предложила свою помощь, но от нее высокомерно отмахнулись: «Без сопливых обойдемся». Впрочем, когда все было с Москвой улажено, кто-то в Лондоне сообразил, что надо пригласить в лондонскую команду и Лизу, ведь у нее одной на всей фирме русский язык.

Прилетели в Москву, приехали в Столешников переулок. Вывеска красуется, а магазина нет. В пустом помещении сидит русская заведующая. Где товар из Лондона? Застрял на российской таможне. Где продавцы? Вчера русские компаньоны вашей фирмы всех уволили. Где эти компаньоны? Вот записка, назначили вам встречу в 14:00 по такому-то адресу.

Три лондонские руководящие дамы в панике. Опаздываем! А машины по московским улицам ползут с черепашьей скоростью. Лизе пришлось успокаивать, дескать, потерпите, приедем вовремя. И точно, прибыли в 14:00, а на месте никого нет. Ждут час, ждут два, ждут три. Лиза позвонила Сереже. У Сережи свой бизнес, хоть и маленький, но он сам хозяин. И все подвохи и причуды российских предпринимателей он знает наизусть. И он объяснил Лизе что к чему. После чего Лиза сказала руководящим дамам:

– Ждать бессмысленно.

– Почему?

– В Москве колоссальная пробка. Сегодня никто не приедет.

– А почему компаньоны не звонят, не предупреждают?

– Вы слишком много от них хотите. Они приедут завтра на Столешку.

– В девять утра?

– Не думаю.

– В четырнадцать ноль-ноль?

– Это нам надо быть в магазине с утра, а они появятся часов в пять вечера.

С утра на Столешке дамы изображали кипучую деятельность и подозрительно косились на Лизу. Но когда ровно в пять вечера пришли компаньоны, дамы открыли рты и посмотрели на Лизу с почтением.

Через неделю одна из дам вернулась в Лондон и, плача и рыдая, доказывала начальству, что с русскими невозможно работать: «Полный бардак, все договоренности отменяют, бюрократия, таможню не пробить!»

В свою очередь вторая руководящая дама, прибыв в Лондон, была более осторожна в своих оценках: «Да, с русскими очень трудно, ничего не понятно, но если кто-то сможет открыть наш магазин в Москве, то только Лиза».

Между прочим, никаких особых подвигов Лиза в Москве не совершала. Она просто разобралась в местной специфике.

Приехал грузовик с долгожданным товаром. Но въезд в пешеходную зону в Москве запрещен. Лондонская руководящая дама не лыком шита и заранее заказала бригаду рабочих, которые на тележках перевезут ящики через несколько улиц к магазину. Итак, грузовик приехал, шофер звонит по мобильному, дескать, стоит на таком-то перекрестке перед «кирпичом». А бригады рабочих нет. И тележек нет. Как будто их в природе вообще не существует. Лондонская дама готова биться головой об стену, Лиза останавливает ее вопросом:

– У нас есть наличные, чтобы заплатить шоферу за разгрузку?

Лондонская дама совсем не дура и за короткое пребывание в Москве уже привыкла не спрашивать Лизу «зачем? почему? не противоречит ли это официальным законам?». Да, наличные деньги имеются.

– Жди, я скоро вернусь.

Лиза бежит по улицам, находит грузовик, объясняет шоферу ситуацию. На глазах шофера слезы.

– Девушка, да я за такие деньги все ящики зубами перетаскаю. Ну не имею я права въезжать, вон «кирпич». Мне такой штраф повесят, мильтон, небось, за углом прячется!

– Такой штраф – это сколько?

Шофер называет сумму.

Лиза вынимает свой кошелек, показывает бумажки.

– У меня есть как раз сколько надо. Это мои деньги, но если навесят штраф – я их тут же тебе отдам.

Грузовик с Лизой и товаром лихо тормозит перед магазином. Лондонская дама, не веря собственным глазам, наблюдает настоящее русское чудо: один шофер работает за пятерых грузчиков и не ругается, а улыбается.

Ящики заняли полмагазина. Шофер получает от дамы деньги, пересчитывает и норовит ее поцеловать. Лиза оттаскивает его в сторону. Они садятся в кабину, грузовик выезжает из пешеходной зоны.

– Стоп, мне обратно в магазин. Штраф повесили? Милиционер ушел пиво пить? А ты боялся.

– Девушка, да я для тебя, да я для вас, только позвоните, я на крыльях прилечу.

Настоящие трудности для Лизы были связаны с погодой. Весна выдалась дождливой, а московские лужи, к удивлению Лизы, не исчезали в водостоках, плескались во всей первозданной красе. Привыкшие ко всему москвичи бодро топали в резиновых сапогах или в специальной спортивной обуви. А Лиза обязана быть в модных туфельках на двенадцатисантиметровом каблуке, которые, увы, к водной стихии не приспособлены. А посему постоянная простуда. Приходила она на Столешку к девяти утра, возвращалась в гостиницу в одиннадцать вечера. Правда, топать до гостиницы было недалеко. Фирма сняла ей номер в «Метрополе». На престиж лондонская контора денег не жалела.

Вопрос: откуда я знаю все эти подробности? Лиза так занята, что я ее мало вижу. И к Ире в Париже я приходил раз в неделю. А теперь они с Тигрушкой в Виллере. Но у нас давно установилась традиция: ровно в девять вечера я набираю Ирин номер. Ира готовится к моему звонку, собирается с силами, следит, чтоб ее голос звучал приятно и весело, почти как у молодой и почти здоровой женщины. И она мне рассказывает, как прошел день, приключения и каверзы Тигрушки, потом как можно меньше про свои хворобы и далее, зная, что именно это меня больше всего интересует, подробности про Лизу. Что происходит на ее фирме, что Лизе сказало начальство, что Лиза сказала начальству, кто там какие интриги затевает, куда у нее следующая командировка, некоторые тайны девичьи, но не все.

Мд-а. Теперь я понимаю, что, пока Ира была жива, я знал почти все про Лизу, а теперь только то, что Лиза сама пожелает мне сообщить.

Так вот, вечером того же дня, когда я уехал из Виллера, я позвонил в условный час Ире. Ожидал, что мне вкатят выговор по партийной линии с занесением в личное дело, однако Ирин голос был привычно приятен, она сказала, что они с Лизой всегда волнуются, когда я на авторуте, и раз я выбрал удобный для себя вариант, они его одобряют. Жалко, конечно, что ты не мог с нами остаться, такой приятный получился день для всех троих, включая Тигрушку. Я заверил Иру, что рад их приятному дню и что таких хороших дней у нас четверых еще будет много, много, много, много…

В полдень 17 сентября в Лизин парижский офис прорвался звонок из Виллера. Врач «Скорой помощи» сообщил Лизе, что ее мама нуждается в немедленной госпитализации, но категорически отказывается ехать в больницу, а оставлять в таком состоянии ее одну они не имеют права. Лиза сказала, что прыгает в машину и несется в Виллер. В конторе все дамы молча встали.

Трое суток Лиза провела в большом госпитале, который между Довилем и Онфлером. Когда состояние Иры стабилизировалось…

И опять – стоп. Ведь договорились, что рассказываем не про Иру, а про Тигрушку!

Значит, Тигрушка. Он почему-то на мои телефонные звонки не реагировал, а соседка в Виллере спускалась с третьего этажа, чтоб его покормить.

Наконец Лиза заехала в Виллер, посадила Тигрушку в плетеную корзину и повезла в Париж. Тигрушка так был напуган последними событиями, что впервые в жизни всю дорогу вел себя прилично, то есть не вопил и даже не мяукал.

В госпитале Лизе объяснили, что у ее мамы серьезные проблемы с легкими и в первую очередь Иру будут лечить в этом направлении. И уже есть маленькая победа: Ире, которая выкуривала пачку сигарет в день, курить категорически запретили, и она подчинилась. Все уик-энды Лиза проводила в госпитале, я предлагал ее заменить, но Лиза решительно отказалась: «Мама будет нервничать». И когда Лиза была в Виллере, я каждый день приходил к Тигрушке.

В субботу 5 октября я сказал Тигрушке: «Не скучай. Ждем приятных гостей». Я не сказал, кого именно, ибо не был уверен, что Лиза сможет привезти Иру на своей машине, но Тигрушка догадался, походил по квартире и уселся у двери. Лиза позвонила снизу: «Я выгружаю вещи, а ты помоги маме подняться».

Ну что, продолжаем про Тигрушку? Естественно, он был доволен, что Ира дома, что абсолютно никуда не выходит, что большую часть суток в постели, а значит, у Тигрушки полная свобода привычно отдыхать, резвиться и безобразничать. Плюс Ира перестала курить, а табачный дым он никогда не любил. Но были и минусы. Три раза в день приходили незнакомые люди, надевали на Иру белую маску, и она не снимала ее минут двадцать, и с ней (с Ирой, а не с маской) нельзя было общаться. К тому же Тигрушка видел, что Ира практически перестала спать по ночам. Вернее, она засыпала к утру, но тут как раз являлся первый визитер с маской, и Ира потом спала урывками несколько часов днем. Тигрушка не очень разбирался в медицине, но инстинктивно понимал, что такой режим ни к чему хорошему не приведет.

Однажды утром в квартиру буквально ворвались какие-то люди в белых халатах, надели на Иру маску и очень быстро куда то унесли. Не увели, а унесли. Ира не сказала Тигрушке ни слова, что было для нее совсем не характерно.

Я застал Тигрушку в полной растерянности. Накануне Лиза уехала в Цюрих, и я пришел пораньше, чтоб посмотреть, как они там вдвоем без нее. Итак, я смотрел на Тигрушку, Тигрушка смотрел на меня. Ждать от него объяснений? Я напоил его в ванной из-под крана, положил в блюдечко свежий паштет и пошел прямиком, через японский парк, к интернациональному госпиталю имени тов. Жоржа Помпиду. Пехом всего десять минут ходу. Если Иру увезла «скорая помощь», то, естественно, туда.

Новейший госпиталь сверкал, весело искрился на солнце стеклянными стенами – архитектурный модерн. Urgance, куда по специальному коридору подъезжали «скорые», был как бы сбоку, без архитектурных изысков и модерна, прозаичен и не сверкал и не искрился. Удивительно просто, следуя за какой-то санитаркой, я прошел через все двери (в Москве меня еще бы на пороге скрутили дюжие парни) и, ни у кого ничего не спрашивая, но читая надписи, оказался в коридоре, где стояли высокие кровати с новоприбывшей публикой. На одной из них – конечно, с капельницей, окутана проводами, датчиками, но без маски – Ирина Алексеевна собственной персоной. Жива и, более того, настроена воинственно. Первый вопрос про Тигрушку: «Напуган?» – «А как ты думаешь?» А далее жесткая критика французской медицины:

– Конечно, спасибо, что сразу примчались, у меня был ком… ну и все такое. А после кислородной маски я поняла, что приступ прошел, я-то себя знаю. Умоляла их, чтоб меня не трогали, дали бы спокойно поспать дома. Нет, у них инструкция, не имеют права. Бюрократы чертовы! Сделали мне массу анализов, результаты нормальные. Ждут последнего. Но у них, сволочей, привычка – кто попал к ним с лапы, так просто не выпускать. Я же вижу по глазам своей докторши, что она желает оставить меня на ночь. Вон она, за столиком! Скажи ей, что приехал меня забирать домой. Она будет талдычить про последний анализ, а ты молча ходи за ней, действуй на нервы. Есть я ничего не хочу. Тут мне что-то впихивали. Хочу домой.

Я ходил за докторшей, как тень. Она начала дергаться. Да, результат последнего – нормальный, но она не может выпустить madame Sourenkova без визы своего шефа, a у шефа совещание.

Откровенно говоря, я был за то, чтоб Иру оставили на ночь. Для проверки, для страховки. Мне совсем не нравилось, что тот приморский госпиталь в Нормандии выписал ее, не вылечив. Перевели на домашний режим, дескать, в Париже будут три раза в день приходить с кислородными масками, брать кровь, следить за результатами анализов. Я понимал, что в госпиталях сейчас экономия, амбулаторное лечение дешевле стационарного. Однако у каждого госпиталя своя статистика летальных исходов, и я подозревал, что в Нормандии не захотели ее ухудшать.

Осторожно поделился с Ирой своими опасениями: «Поэтому, может, останешься на ночь?» Она буквально закричала:

– Возьми меня отсюда! Возьми меня домой! Лиза приезжает поздно вечером, она сойдет с ума! И Тигрушка столько времени один.

В конце концов докторша капитулировала, более того, организовала возвращение Иры на «скорой». И это было очень кстати, ибо с улицы надо пройти через двор метров сорок, а на «скорой» достали кресло и докатили Иру прямо к лифту.

В одиннадцать вечера позвонила Лиза. Она уже в Париже, берет на вокзале такси. Ира разговаривала с ней медовым голосом. Потом засуетилась:

– Уезжай домой. Увидев тебя, она заподозрит недоброе. Сегодня я ей ничего не скажу. И Тигрушка не проболтается. А вот завтра, когда она отдохнет, в спокойной обстановке, я ей, конечно, поплачусь.

С тех пор у меня выработался как бы условный рефлекс. Когда бы я ни проходил к Ире, тихо ключом открывая дверь (вдруг она спит?), то первым делом с опаской заглядывал в ее комнату. И если кто-то на постели спал, или лежал с белой маской, или махал мне рукой, говорил по телефону и т. д., я облегченно вздыхал, звал Тигрушку, и мы с ним дружно исполняли песню на мотив «Каховки» про поимку большого кота (жуткий текст моего сочинения я уже цитировал, надеюсь, никто наизусть его не учил).

…Я смотрю страницу календаря за октябрь 2013 года, куда я записывал почти каждый день обязательные дела: «Машу везти к окулисту, Машу везти к окулисту, Машу к доктору Дуто» (наш семейный врач), «Машу к окулисту», и в тот же день, крупно, «ИРА». Несколько дней подряд «ИРА», потом «Машу к окулисту», «вечер в парижском русском культурном центре» (где Лена Якович показывала свой документальный фильм о Викторе Некрасове, в котором я тоже фигурировал), опять в один день «врач у Маши» и «Ира», «ИРА, ИРА, ИРА», и в конце месяца: «визит к доктору Диву» (это я уже по своим надобностям).

В сентябре Маше сделали в госпитале операцию, и хирург, он же окулист, требовал, чтоб я обязательно раз в неделю привозил Машу к нему на проверку. Плюс на мне, как всегда, все продовольственные закупки. И кроме того, я хочу по возможности общаться с Алкиным семейством, с моими внуками. К чему это я рассказываю? Чтоб оправдаться, что мало бывал у Иры и Тигрушки? Думаю, что нет. Видимо, для того, чтоб все понимали: при такой жизни от меня глупо ожидать эпохальных произведений в прозе. Впрочем, старая истина гласит: можно всегда найти и более веские причины, чтобы не работать.

Ире явно было получше. Да, ей удалось поспать между утренней и дневной процедурами и потом еще два часа. Итого четыре часа в сутки, почти мировой рекорд! Вот только Тигрушка скучает: «Он приходит ко мне с ленточкой и жалобно смотрит. А я с ним поиграть не могу. Ты сделал свою городскую прогулку или только сейчас пойдешь?» Я сказал, что успел и купил ей какие-то овощи, они в пакете на кухне, более того, даже сбегал к бабам.

– Бабы просто тебе необходимы, – в тон мне ответила Ира.

Я нашел у нее на полу ленточку и поиграл с Тигрушкой в Лизиной комнате. Тигрушка как-то лениво цапал ленточку, куда девались его прыжки и резкие рывки?

– Тигрушка, ты хочешь, чтоб я за тобой гонялся? Сегодня у меня не получится.

Тигрушка проследовал в ванную, прыгнул на раковину, я напоил его из-под крана.

Ира натянула на себя одеяло и закрыла глаза. Может, дремала или просто отдыхала. Я вернулся в Лизкину комнату, сел в кресло и стал читать второй том Хармса, «Дневники». Так продолжалось довольно долго. Хармс, конечно, хорош, но читать его подряд невозможно, все равно что кушать горчицу без мяса. Скоро придут к Ире «процедурщики», наденут ей кислородную маску, и с ней даже не поговоришь. Вообще, я хотел дождаться Лизку, но ей завтра уезжать в семь утра на инвентаризацию в торговый центр, за сорок километров от Парижа, а сегодня еще неизвестно, когда она припрется с работы и в каком состоянии. Сегодня ее лучше не трогать, да и я чувствовал себя усталым.

Ира позвала:

– Ты знаешь, у меня прокол. Я утром звонила в мясную лавку, ну да, в ту, что я предпочитаю, и заказала назавтра говяжий язык. Я забыла, что у Лизы инвентаризация, она не успеет вернуться в город до закрытия лавки. А я ей обещала, что приготовлю на ужин…

– Никаких проблем, – перебил я, – завтра приеду и куплю язык. Надо назвать твою фамилию?

– Ты же везешь Машу к врачу!

– У Маши врач в час дня. После я завожу Машу домой и прямиком в лавку. Что мне сказать? Заказ для Ирины?

– Я там прохожу как «русская дама».

– Прекрасно. Беру язык и сразу к бабам. Любую бабу, к которой приходишь с говяжьим языком, уже не надо уговаривать…

Ира снисходительно слушала мои глупости. После того, как решились проблемы завтрашнего дня…

– А сейчас я бы попросил меня отпустить. Не нравится моя спина.

Вот тут мне надо было бы прикусить свой язык, ибо Ира испугалась.

– Немедленно домой, – энергично приказала она, – и полежи хотя бы час на спине.

В общем, мы расстались довольные друг другом.

Я вызвал лифт, и из него вышел «процедурщик» с кислородной маской.

Пятого ноября началось нормально. Зануда глазник продержал Машу всего полчаса, сказал, что все в порядке. И к Ире я приехал даже раньше, чем рассчитывал. Припарковал машину почти рядом с ее домом. Не каждый день такая удача! Дай, думаю, загляну к Ире, ведь мясная лавка еще закрыта. Может, Ира попросит что-нибудь прикупить? А если Ира спит, то тихо поиграю с Тигрушкой, напою его из крана и попрусь по своему обычному маршруту с заходом в лавку и кафе.

Повторяю, последнее время, когда я являлся к ней без звонка, то открывал дверь с опаской. Сегодня никакой тревоги, ведь вчера она выглядела почти как соленый огурец! Я осторожно повернул ключ (вдруг она спит?), вошел. Иры не было, это я понял сию секунду. Постель в ее комнате кое-как застелена, тумбочка, столик, стул сдвинуты, на полу и на кровати разбросаны ее врачебные бумаги. Т. е. Ира точно сама не выходила из квартиры, ее увезли или унесли. В Лизкиной комнате совсем странно. Ее широкая кровать у окна собрана и поставлена на попа. Окна у них всегда открыты, но с Лизкиного окна сорвана металлическая сетка. Тигрушка выпрыгнул на улицу? Но он же не мог сорвать сетку? И мебель у Лизы тоже сдвинута. А где Тигрушка?

– Тигрушка, Тигрушка!

Я смотрел на верхние полки, где он обычно прятался в коробках.

– Мяу! – раздалось сзади.

Откуда он вылез, не знаю. Вид очень испуганный.

– Тигрушка, пойдем в ванную, попьем.

Он последовал за мной, вскочил на раковину, устроился поудобнее и долго-долго с жадностью пил, подставляя язычок под струю воды.

Мы пошли на кухню. Его блюдце с кроками и паштетом были наполнены, он к ним еще не притрагивался.

– Тигрушка, надо поесть.

Нехотя, для приличия съел парочку кроков и отвернулся.

– Тигрушка, я сейчас тебе объясню ситуацию.

Он слушал, не поднимая головы.

– Иру увезли, как в прошлый раз, в «Помпиду». Я пойду в госпиталь, и надеюсь, мы к вечеру вернемся вместе с ней. И вечером приедет Лиза. Ты не нервничай, никто тебя одного не оставит.

Когда я вел с ним душеспасительные беседы, он никогда не смотрел мне в глаза. Слушал, не поднимая головы.

Я не успел подойти к японскому парку, как мне навстречу вышла Лиза.

– Папа, я звонила Алке, чтоб она тебя нашла и запретила входить в нашу квартиру. Иначе ты запаникуешь.

– Я уже был там.

– Ладно, пойдем. Я дома еще не была. Переоденусь и выпьем чаю. Нам некуда торопиться.

Информация от Лизы. На работе она отключает свой мобильный, пользуется только служебным. В загородный филиал она приехала к восьми утра. В одиннадцать ее подопечные попросили паузу. Вышли покурить, она включила на минутку свой мобильный и нашла там сообщение от дирекции парижской полиции. Вскочила в машину и помчалась в госпиталь. Помчалась – красиво сказано. С трудом пробивалась сквозь дикие пробки. В госпитале видела маму. Она подключена к аппарату, дышит. А врачи рассказали, что произошло: мама вызвала по телефону «скорую помощь». Врачи прибыли, стали звонить и стучать в дверь. Никто не открывает. А двери в нашем доме цельнометаллические, не сломать. Врачи вызвали пожарных, пожарные перегородили улицу и по своей лестнице залезли в квартиру, благо окна были распахнуты. Металлическую сетку, конечно, порезали. Они и открыли дверь врачам. Мама не дышала. Две бригады врачей и пожарных делали все возможное, и через тридцать минут сердце заработало, дыхание восстановилось. Но – предупреждают врачи – на самом деле никто не знает, когда сердце остановилось. Может, прошло больше часу. И все это время кровь не поступала в мозг. Приготовьтесь к тому, что надежды мало.

Лиза взяла на руки Тигрушку, потискала, погладила. Он заурчал.

И мы пошли с Лизой в самый модерновый парижский госпиталь, заложенный еще президентом Франции Жоржем Помпиду. Что мы там видели и что мы там делали, к нашему повествованию отношения не имеет. Ведь мой рассказ посвящен только усатым, полосатым и с хвостиками. А таких пациентов мы в «Помпиду» не наблюдали.

Шестого ноября из Москвы прилетел Сережа, и мы уже втроем дежурили в госпитале. С Сережей у Тигрушки были старые отношения, и он чуть-чуть успокоился.

Седьмого ноября Ире сделали энцефалограмму (а может, это называется еще мудренее, увы, медицинские термины в моей голове не задерживаются), т. е. проверку мозга на предмет… ну, в общем, вы понимаете. Мы сидели в госпитале и ждали врачиху, которая должна была сообщить результаты. Долго ждали. Когда стали выпроваживать посетителей, выяснилось, что врачиха исчезла. Испарилась, как в землю провалилась или вылетела в окно на помеле.

– Приходите завтра, – сказала милейшая, улыбающаяся, молоденькая, ни за что не отвечающая медсестра.

Не доходя до Ириного дома, мы завернули в знакомое кафе, где на открытой веранде стояли оранжевые фонари-обогреватели и можно было курить. По-взрослому, без эмоций мы обсуждали ситуацию.

– Может, врачиха совсем не сволочь, – сказал Сережа. – Ведь она нам дала еще один день надежды.

А я сказал, что если экзамен отрицательный, то я против аксеновского варианта.

Об аксеновском варианте мы все, и в первую очередь Ира, невольные участники этой истории, говорили многократно. Бог дал Василию Павловичу легкую смерть, а то, что его еще полтора года мучили врачи, настоящее варварство. Конечно, медицина достигла огромного прогресса, но согласился бы сам Аксенов, чтоб над ним так экспериментировали? Когда Леша привел меня к нему в палату в Институт Склифосовского, я так и не разобрался, понимает ли Вася, что с ним происходит, и молил Всевышнего, чтоб Аксенов не понимал.

Лиза помолчала, а потом сказала, что она тоже против аксеновского варианта. И добавила:

– Хорошо, что Тигрушка не слышит нашего разговора.

И мы с Сережей не восприняли это как шутку.

Не знаю, как бы перенесла все Лиза, если б не Сережа. За ним она была как за каменной стеной. Лиза взяла на работе отпуск и решила лететь с Сережей в Москву, чтобы захоронить урну в семейной могиле на маленьком подмосковном кладбище Ракитки. А пока хлопоты, хлопоты, хлопоты. Алла и Лиза распределили всем обязанности, подключились Ирины подруги, Лиза и Сережа ходили как привязанные друг к другу, а мне было поручено, как сказала Аля, «задействовать административный ресурс», т. е., пользуясь хорошим отношением ко мне посольства, срочно получить в консульстве все необходимые бумаги для ввоза урны в Россию. И вот в хлопотах я забежал по дороге к Лизе. В квартире был только Тигрушка, который сидел у входной двери – основное его занятие в последние дни. Я позвал его на кухню, он нехотя за мной поплелся.

– Тигрушка, не надо ждать Иру. Она не придет. Ее нет. Понимаешь?

И тут со мной что-то случилось. Обычно я держал себя в руках. Увы, это были далеко не первые похороны. Я похоронил почти всех своих друзей и, повторяю, умел держать себя в руках. Видимо, сказывается возраст. Ну, словом, я заплакал в голос. И когда я начал понемногу успокаиваться, я увидел, что Тигрушка очень близко от меня и смотрит мне в лицо. Причем это не были глаза Тигрушки, глаза домашнего кота. Это был строгий взгляд какого-то высшего, незнакомого мне существа… Не знаю, как назвать. Клянусь, я ничего не придумываю. Так было. Я достал платок, вытер слезы, чтоб понять, что означает этот странный взгляд Тигрушки. Но Тигрушка уже сидел около входной двери, повернувшись ко мне спиной.

Еще Ира говорила, что все слишком заняты ею и не обращают внимания на Тигрушку, а с ним что-то происходит. Слишком много пьет, это плохой признак. «Вот лучше себя почувствую, и мы с Лизой отвезем его к ветеринару».

После возвращения из Москвы Лиза почти сразу улетела в Италию. Накануне сказала:

– Надо заняться Тигрушкой. Но сейчас у меня просто сил на него нет. Вернусь, и тогда… Папа, тебе тоже надо отдохнуть. Я договорилась с соседкой на нашей лестничной площадке. Она заядлая кошатница, вызвалась приходить к Тигрушке по нескольку раз в день. А ты, если заскучаешь, заезжай для контроля.

Через два дня я приехал. Тигрушки в квартире не было. Я позвонил в дверь соседки. Ни ответа ни привета. Я позвонил на ее мобильный. Глухо. Я остался в Ириной квартире. Смотрел на ее пустую, аккуратно заправленную постель, на чистые Тигрушкины блюдца на кухне. Взял томик Хармса. Звонок в дверь. На пороге соседка, улыбчивая, интеллигентная француженка. Пригласил ее на чай.

Значит, так. У нее всегда в доме были кошки. Она их любит и все про них знает. Она поняла, что Тигрушка серьезно болен, и отвезла его в хорошую ветеринарную клинику, где лечила всех своих питомцев. Там сделали все анализы. Да, он там, живой. Но у него плохо с почками. Очень плохо. Одна совсем не работает, вторая… Есть слабая надежда. Дают сильные лекарства. Может, когда Лиза вернется…

Когда Лиза вернулась, она со своим другом (умолчим про ее личную жизнь) вдвоем упросили клинику отдать им Тигрушку хоть на несколько часов. Я примчался в Ирину квартиру. Какая разительная перемена! Неделю назад Тигрушка, казалось, был вполне здоровым, ну несколько печальным котиком. А теперь… Увидев меня, он хотел по привычке вспрыгнуть в ванной на раковину. Сорвался. Поковылял на кухню. Попробовал съесть один крок. Не смог.

Не хочу, не могу рассказывать, что происходило с Лизой. Запомнил ее фразы:

– Он ни на кого не смотрит. Он как будто смотрит вглубь себя… В клинике мне поклялись, что укол будет безболезненным. Просто прекратятся его мучения, и он спокойно заснет.

Перед Новым годом я встретил Веру, старого друга нашей семьи, давнюю и верную подругу Аллы. Естественно, разговор зашел про Лизу. Я сказал, что в ее конторе якобы бездушные и деловые французы отнеслись к Лизе удивительно трогательно и по-человечески. А начальство организовало ей оплачиваемый отпуск до января. И хорошо, что она выходит на работу. Смена обстановки, отвлечется от своих мыслей.

– Понимаешь, Вера, – продолжал я, – ее сбила с ног вот эта двойная смерть. Почему одновременно ушли мама и Тигрушка? Лиза не понимает, за что ей такое наказание.

– Анатолий Тихонович, – воскликнула Вера. – А вы разве не знали, что кошки всегда следуют за хозяевами? Об этом написано много книг.

– Однако Фоня просто смылся из дома и, наверное, еще долго жил на улице.

Значит, Алка вам не рассказала правды. Буквально через несколько дней после космической катастрофы Фоню срочно отвезли в клинику. Там у него обнаружили все возможные кошачьи болезни, включая чумку и еще какую-то корсиканскую заразу. А ведь с момента возвращения с Корсики прошло три месяца. Фоня был здоров, как бык, и на улицу его не выпускали. И вдруг такая катастрофа! В клинике его усыпили. Считается, что собаки – самые верные человеку животные. После смерти хозяина они годами скулят, тоскуют, мучаются, но живут. А кошки молча уходят следом.

Недавно у Лизы нашел французскую книгу, нечто вроде энциклопедии, с перечислением всех видов кошачьей породы. Хорошая, меловая бумага, прекрасные фотографии, статистика и географические карты, где кто водится. Общий вывод: все кошки – хищники, поедают живые существа, от мала до велика, и даже самые большие и страшные звери на Земле – тигры, львы, леопарды – тоже кошачьей породы. Правда, с каждым годом их становится все меньше – браконьеры, ухудшение экологии, вырубка человеком диких лесов. Снежных барсов осталось примерно пятьдесят особей. А болотный китайский кот, питающийся лягушками, кажется, совсем исчез. Красочная и жуткая фотография: огромный гиппопотам, раскрыв свой огромный рот, явно орет от боли и безнадеги, а сзади его тело облепили десяток львов и рвут по-живому. Любого из них он мог бы перекусить пополам, но попробуй поймай этих кошачьих, а они вцепились сзади. Другая фотография: какой-то южноамериканский кот в высоком прыжке хватает птичку на лету. Да, бесспорно, повторяет книга, все дикие кошки – хищники, но их все меньше и меньше. А вот домашним кошкам в книге посвящено всего две или три страницы. Сухо сообщается, что в неволе они (кошки, а не страницы) охотно размножаются и число их только растет. Сколько их? Десятки, сотни миллионов? В книге не сообщается – видимо, авторы книги не смогли сосчитать.

А теперь мы сами порассуждаем. Сколько бы их ни было, это хорошо, ведь, кроме добра, они человеку ничего не приносят. Раньше у них было хозяйственное предназначение, а теперь почему-то люди не могут без них жить. Какой высший разум или небесный повелитель послал их человечеству, чтоб они – в наши лязгающие, громыхающие, сумасшедшие века технического прогресса – простым мяуканьем и нехитрыми ласками снимали с гомо сапиенса стресс и возвращали его к первозданной природе?

Мне скажут: а собака, исконный друг человека? Ничего не имею против собак, действительно, верные друзья. Однако и враги. Дрессированными собаками травили людей, сторожевые псы-мастодонты ловили беглецов, разрывали на части стариков и детей. Никогда не слыхал и нигде в истории не зафиксирован случай нападения стаи котов на одинокого путника. Враг котов – только сам человек. Когда, к примеру, во Франции, чтоб спокойно отдыхать на берегу моря, месье и мадам завозят на машине кошачьего в ближайший лес и оставляют его там на произвол судьбы. Мд-а, не будем углубляться в эту тему человеческой жестокости – остановимся…

Кот мяукает и трется о наши ноги, норовит забраться к нам в постель, согреть нас своим теплом, и его мурлыканье – настоящая райская музыка без дополнительных расходов на духовой оркестр. Примитивный, маленький, шерстяной – и в то же время таинственный и загадочный, и что-то в его поведении мы элементарно понимаем, а что-то никак понять не можем.

Думаю, никогда не поймем, ибо он, который ходит сам по себе, все-таки послан нам свыше. И если какой-то человек, его хозяин, заслужил благодать отдыхать после земных страданий в райских профсоюзных санаториях, кошачий товарищ сопровождает его туда.

…Слышу громкие возмущенные голоса, свист, улюлюканье, крики со всех сторон:

– Вы что, совсем сбрендили? Оторвались от жизни? В мире такие безобразия происходят, а вы нам котов на уши вешаете! Через три года Россию ожидает грандиозная катастрофа: вбили в футбольный чемпионат мира миллиарды долларов, а наша сборная проиграет с огромным счетом даже сборной острова Маврикия! Позору не оберешься! Разворуют наш Пенсионный фонд и построят себе дачи на Канарах! Васильеву отбывать тюремный срок переведут из Лефортово в пятизвездочный отель в Сочи. С Украиной будет такое обострение…

Чур, меня, чур, затыкаю уши. Мне самому о будущем мира страшно думать. России-то к катастрофам не привыкать, а вот когда бедная богатенькая Европа примет на свою землю триста миллионов бедных африканцев, которые в своей родной Африке бесконечно режут друг друга, а теперь предпочитают переплывать по Средиземному морю в Европу, ибо там, ясное дело, резать изнеженных белых будет гораздо легче и прибыльнее… Или еще более актуальный вопрос: когда Европа превратится в Исламский халифат? Ну, может, Северная Ирландия и Финляндия отобьются – климат выручит. Америка не дура, грузовые корабли с пустыми трюмами за европейцами не пошлет. Дадут визы и работу лишь выдающимся инженерам и ученым, а что касается высших европейских чиновников-бюрократов, то, может, сотню или две вывезут и посадят на вэлфер. Так сказать, в благодарность, ведь в результате их политкорректного идиотизма погибла Европа и тем самым исчез мощный конкурент американской промышленности. Но физически перерезать всех европейцев в короткий срок не получится даже у арабских жонглеров кухонного ножа, которые перед телекамерой секут головы христианским пленникам. А значит, будет толкучка у западных границ России, дикие очереди машин и людей к контрольно-пропускным пунктам. Конечно, российская бюрократия введет ограничения, дескать, принимать будем выборочно, это же вопрос безопасности нашей страны. Однако в европейских очередях быстро поймут: анкета – анкетой, проверка – проверкой, но главное – сколько положишь на лапу? Российский полицейский для приличия спросит фамилию, национальность и протянет жирную волосатую лапу:

– Да убери свои вонючие евро. Там, в туалете, будешь ими подтираться. Ты мне доллары гони или юани!

Впрочем, в очередях поговаривали, что если выложить пачку монгольских тугриков, то полиция становится удивительно вежливой, даже приветливой. Еще бы, монгольский тугрик! Самая твердая и надежная валюта на Земле.

И будут репортажи по телевидению, российскому и американскому, где картинки, наверно, одинаковы, а вот комментарии – абсолютно противоположные. И беспардонное вранье по всем новостным каналам на всех пяти континентах…

Но обо всех этих ужасах, безобразиях и катаклизмах Ира и Тигрушка, слава богу, никогда не узнают. Новостное телевещание транслируют только в аду, а попавших в рай не тревожат земные заботы, они твердо убеждены, что оставшиеся в том мире, любимые ими люди, здоровы и счастливы, поэтому не стоит за них волноваться.

Они, конечно, вместе, Ира и Тигрушка. Ведь тот странный взгляд Тигрушки, о котором я рассказывал, вернее, не Тигрушки, а кого-то, кто через него передавал мне сигнал, означал: Тигрушка уйдет за Ирой и они будут всегда вдвоем, это уже согласовано в высших инстанциях.

Я никогда не задумывался: что там происходит, в райских кущах? И чем тамошние постояльцы заняты – понятия не имею. Может, кто порхает, как бабочка, может, кто слушает хоровые песнопения или классическую музыку – боюсь фантазировать. Что касается Иры, то она лежит на чем-то мягком – тепло, светло, мухи не кусают, – а когда хочет спать, то задергивает шторы и спит наконец-то столько, сколько хочет. И Тигрушка с нею рядом. Правда, иногда мне кажется, я слышу Ирин голос:

– Тигрушка, ты зачем влез на меня? Мне же так тяжело.

– Тигрушка, ты обиделся, спрятался в кущах? Мне трудно тебя там искать. Давай иди ко мне. Вот так, молодец, заурчал.

– Фу, Тигрушка, как тебе не стыдно? Забрался под одеяло, и там исподтишка царапаешь мне ногу!

– Тигрушка, ты зачем высоко залез на смоковницу? Я оттуда тебя не достану. Или ты собираешься спрыгнуть на меня? Совести у тебя нету.

Так, мне кажется, они проводят время. А другого для них райского существования я себе не представляю.