Вокруг света за 280$. Интернет-бестселлер теперь на книжных полках Шанин Валерий
Паром пришел в Лабуан-Баджо глубокой ночью. И первое, что мы увидели на этом крупнейшем в Индонезии христианском острове, – освещенную прожекторами мечеть!
В соседней церкви никаких признаков жизни не обнаружилось. Никто не среагировал даже на лай, поднятый бездомными собаками при нашем появлении. Стучаться в двери мы не стали, а легли досыпать в беседке – до утра оставалось всего пара часов.
Утром нас заметила монашка.
– Что же вы нас не разбудили? – удивилась она. – Давайте мы вас хоть завтраком угостим.
Оказалось, ночью мы попали в женский монастырь. Там всего четыре монахини. Хозяйством – садом, кукурузным полем, огородом, хлевом со скотиной – они доверили заниматься своим работникам-мужчинам. Причем все они были мусульмане.
На выезде из Лабуан-Баджо ни один микроавтобус не проезжал мимо без остановки. Но это все были маршрутные такси. Приходилось отказываться. Когда остановился очередной микроавтобус, я опять стал объяснять:
– Автостоп. Ноу мани!
– Садитесь, я уже заплатил за весь автобус, вы будете моими гостями, – пояснил пожилой мужчина в очках с золотой оправой.
Так мы познакомились с начальником отдела США и Канады индонезийского Министерства иностранных дел Берти Фернандесом, оказавшимся к тому же племянником уже знакомого нам пастора Джона из Сумбавы-Бесар.
– Я – один из немногих христиан среди индонезийских чиновников. Но даже среди чиновников-мусульман большинство является выпускниками католических школ. Считается, что именно там дают самое качественное образование. Большинство жителей Флореса – христиане. Но христианские верования здесь существуют одновременно с верой в духов. Ежегодно в церкви города Баджава совершается месса Маха Кудус, начинающаяся с ритуальной охоты на оленя, а заканчивающаяся религиозной процессией, в которой вслед за распятием следуют одетые в старинные доспехи воины.
Как раз на аналогичную языческую церемонию мы и попали в деревне Бунг. Вся деревня собралась поучаствовать в представлении или хотя бы поглазеть. Нас, как европейцев и, следовательно, дорогих гостей, усадили на самое почетное место – вместе со старейшинами. Танцевали только мужчины. Из одежды на них были лишь легкие доспехи: деревянные дубины, копья, покрытые толстой бычьей кожей щиты, а на головах повязаны белые полотенца с красными надписями… «Рибок», «Найк», «Адидас»… «Макдоналдс», правда, сюда еще не добрался, и в крытом соломой общинном доме праздничный обед готовили самым традиционным способом – в большом котле.
Охота на торговцев-отравителей
Дорога петляла по склонам пологих холмов, пересекала широкие рисовые поля, и как-то совершенно незаметно, добравшись до Рутенга, мы оказались на высоте 1100 метров над уровнем моря. В Рутенге Фернандес привез нас к офису автобусной компании – ее владелец тоже оказался его родственником – и купил билеты на автобус до Энде.
Рутенг – один из епископских центров острова. В 1913 г. здесь было создано представительство голландского Общества Божественного мира, а в 1932 г. построили католический собор. Его деревянное здание с облупившейся голубой краской и затянутыми паутиной окошками превратили в музей, посвященный первому епископу Рутенга – немецкому миссионеру Фон Беккуму. А немного поодаль, выше по склону горы, уже строится новый собор – в три раза больше старого и не из дерева, а из кирпича. Между двумя соборами стоят здания миссии. Там мы встретили Иеремию Беро – молодого монаха, только что закончившего семинарию и дожидающегося, пока его пошлют миссионером в Южную Америку.
– Большинство индонезийцев на Флоресе – христиане, но мусульмане здесь тоже есть. В последние годы правительство в Джакарте даже специально поощряет переселение сюда людей с «мусульманских» островов. В результате все чаще стали возникать христианско-мусульманские конфликты. Сейчас на Флоресе началась пандемия: в массовом количестве дохнут собаки, а их здесь едят. Народ почему-то решил, что все дело не в какой-нибудь неизвестной болезни, а исключительно в сознательном вредительстве. Якобы торговцы собачьим кормом – а все они, как назло, мусульмане – специально подмешивают в него отраву. Началась подлинная истерия, быстро переросшая в погромы и даже самосуд. Позавчера, например, в Рутенге произошел такой случай, – он показал нам местную газету на индонезийском языке. – Три торговца собачьим кормом, спасаясь от преследования разъяренной толпы, прибежали в полицию. Полицейские, надо отдать им должное, попытались их защитить. Они даже ранили несколько нападавших. Но что пятеро полицейских с пистолетами могли сделать против трехсот разъяренных христиан, размахивающих мачете. Пришлось им ретироваться, оставив торговцев на растерзание. Их тут же и порубили на части. Правительство срочно прислало сюда полицейских с Явы, а наших отстранили от работы. У них же у всех здесь семьи.
Места в автобусе нам достались в самом конце, прямо возле двери. Трясло на каждой кочке, а они там встречаются регулярно, чуть ли не через каждые пять метров.
В окно дуло. Ветер, по мере нашего подъема в горы и наступления темноты, становился все холоднее и холоднее, а вся теплая одежда осталась в рюкзаках. Их привязали на крышу вместе с мешками, баулами и корзинами. А вот пассажиры, которых мы подбирали по пути, тащили свой скарб прямо в салон, вскоре полностью завалив проход.
Дорогу перегородил закрытый шлагбаум. Шофер громко что-то объявил, а один из пассажиров перевел:
– В деревне впереди воюют, и проезд закрыт. Придется ждать. А сколько? Неизвестно. Как навоюются, так нас и пропустят, – он говорил это с таким спокойствием, как будто речь шла не о погроме, а о каком-нибудь футбольном матче.
Да и все остальные пассажиры как будто нисколько не удивились тому, что прямо у нас перед носом идет резня. Они разбрелись вокруг: кто-то присел на корточки, кто-то курил, кто-то обсуждал деревенские новости. Что происходило в деревне перед нами, мне неизвестно. По крайней мере, выстрелов я оттуда не слышал. Хотя индонезийцам, каждый из которых на поясе носит мачете (остро заточенный нож с лезвием длиной около полуметра), ружья и не нужны.
Команда «По местам!» прозвучала часа через два томительного ожидания. Шлагбаум подняли, и мы проехали. Но проехали только несколько метров. Опять пришлось останавливаться. КПП. Но вместо полицейских в салон автобуса ввалились крестьяне с длинными ножами, дубинами, пиками – как бы сошедшие с картины, изображающей участников средневековых крестьянских бунтов.
Они устроили «фейс-контроль» – внимательно разглядывая лица пассажиров, поковырялись в вещах, сложенных в проходе, особое внимание уделяя большим мешкам.
– Собачий корм ищут и мусульман, – объяснил нам все тот же англоязычный пассажир.
Отец Габриэль
Из-за задержек и проволочек мы приехали в Энде только в четыре часа утра. По нашей просьбе нас высадили на автобусной остановке возле офиса пароходной компании. Офис, конечно, был закрыт, и откроется не раньше девяти-десяти. Рядом оказался католический кафедральный собор – Биара Сант– Джозеф, а за ним – комплекс зданий миссии и резиденции епископа. Стучать в двери монашеских келий в четыре часа утра без серьезной на то причины мы постеснялись. Поднявшись по лестнице на открытую веранду ближайшего здания, мы собирались лечь где-нибудь на лавочке, покемарить пару часов до рассвета. Шли на цыпочках, разговаривали шепотом, стараясь никого не потревожить. И все же незамеченными не остались. Одна из дверей открылась, и из нее вышел монах в рясе. Он, казалось, ничуть не удивился, увидев перед своей дверью двоих европейцев с рюкзаками.
– Меня зовут Габриэль Горан, – он сразу начал говорить с нами на английском. – А вы откуда? Из России? Русских я еще не видел. Но пару месяцев назад точно так же, как вы сейчас, здесь появилась пара хитч-хайкеров из Словакии. Я их устроил тогда на ночь. И вам я могу открыть гостевую комнату.
В комнате была пара огромных кроватей с балдахинами из противомоскитной сетки. Интересно, все монахи здесь живут в таких хоромах? Или такой комфорт полагается только самым дорогим гостям?
Через три часа Габриэль нас разбудил и отвел на завтрак, а сам на мотоцикле поехал в порт, узнавать про паром на Тимор. Вернулся он уже с билетами.
Исторически сложилось так, что юг острова Флорес оказался преимущественно христианским, а север, где живет много выходцев с Сулавеси, – мусульманским. Индонезийцы – народ вспыльчивый, и призывы к смирению не всегда оказывают на них свое воздействие. В дополнение к тому случаю, о котором мы услышали в Рутенге, отец Габриэль рассказал очень смешную, на его взгляд, историю, приключившуюся недавно в Энде:
– В католический кафедральный собор на мессу зашел мусульманин. Он отстоял всю службу, подошел к Причастию, получил облатку, но… не съел ее. Прихожане-христиане, присутствовавшие при этом, в ярости набросились на него и… растерзали прямо перед алтарем.
Да… Иногда трудно понять иностранный юмор.
Священник-юморист
На острове Тимор большинство христиан – католики, но первая церковь, попавшаяся на нашем пути, оказалась протестантской – Масехи Инджили Ди Тимур. Преподобный Джон Е. Тир принял нас сердечно и за завтраком, состоящим из кофе с жареными бананами, жаловался на притеснения со стороны… католиков. Те же, в свою очередь, позднее жаловались нам на… протестантов. В Купайте католический священник отец Себастьян Джанг рассказал такую историю:
– Недавно в наш собор зашел протестант. Подошел к причастию, получил облатку, но… не съел ее! Прихожане набросились на него, стали избивать. Они, наверное, его убили бы, но я помешал. Вызвал полицию и сдал им хулигана.
Я честно пытался понять, в чем же заключен юмор этой «типичной шутки» (ее я уже слышал от отца Габриэля на острове Флорес). Вы заходите в собор, подходите к причастию – к чему вас никто не принуждает, получаете облатку и… не съедаете. Окружающие, впадая в состояние истерического хохота, на вас набрасываются и начинают избивать. Справедливый гнев понять можно. Но зачем было провоцировать? Иной причины, кроме как для смеха, действительно придумать сложно.
Отец Себастьян, хотя и не понял шутки с облаткой, тоже оказался большой любитель юмора, в том числе и русского. Он даже перевел – с английского языка на индонезийский – один из рассказов Михаила Зощенко. Нам, как землякам великого писателя, он предложил свою собственную комнату. Еле-еле удалось его убедить не идти на такие жертвы и найти нам что-нибудь попроще. Это оказалось не очень просто. Все мало-мальски пригодные для жилья помещения уже были заняты беженцами из Восточного Тимора. Но выход все же нашелся. Для нас освободили келью на первом этаже, использовавшуюся под склад. Лишние вещи оттуда вынесли, втащили две кровати. Уютнее от этого не стало, но местом под крышей мы были обеспечены.
Проехав через всю Индонезию в поисках попутного судна, мы так ничего и не нашли. Купанг, судя по карте, самый близкий к Австралии индонезийский порт. Откуда еще, кроме как отсюда, могут ходить суда? Нельзя же, в самом деле, поверить, что две соседние страны не имеют вообще никакого регулярного морского сообщения!
В офисе морского порта выяснилось, что уплыть можно только в Ириан– Джаю, на индонезийскую часть острова Новая Гвинея, или в Дили, на Восточный Тимор.
Индонезийские контрразведчики
Если в Австралию мы попасть не могли, то из Индонезии нам все равно пора было куда-нибудь выбираться. Хоть в соседний Восточный Тимор. Сотрудники находящихся в Купанге ооновских организаций ситуацию с возможностью пересечения сухопутной границы не прояснили. Пришлось ехать на собственный страх и риск.
Утром вышли на трассу. Первая машина шла только на десять километров. Но по пути мы обогнали грузовик. Водитель остановил машину и, выскочив на дорогу, стал размахивать рукой, стопить.
– Он наверняка идет до Атамбуа, – так он объяснил нам свои действия.
Шоферу же грузовика вообще ничего не пришлось объяснять. Достаточно было того, что мы иностранцы, а он действительно едет в Атамбуа.
Переночевав, как обычно, в церкви, рано утром мы были у дверей Представительства комитета ООН по делам беженцев. Там нам сообщили, что занимаются только своими сотрудниками и беженцами, и посоветовали зайти в местный офис индонезийского Министерства иммиграции и в Индонезийское управление военной контрразведки.
В Иммиграционной службе нас ошарашили тем, что сухопутную границу с Восточным Тимором перейти нельзя: на ней нет ни таможни, ни официального погранперехода. Он посоветовал, пока не поздно, возвращаться назад в Купанг, а оттуда лететь в Дили на самолете или плыть на пароходе.
Управление военной контрразведки находится на дальней окраине города. Туда мы и пошли «солнцем палимы». Пытались стопить, но, похоже, никто, кроме нас, на рандеву к разведчикам не рвался. Очень хотелось плюнуть на все и повернуть назад, в Купанг. У нас оставалось еще два дня визы, может, что-нибудь успеем придумать? Дошли только из чувства долга. Пусть нам и тут не помогут. Но иначе потом будем всю жизнь мучиться неизвестностью. Зачем ооновцы направили нас в эту странную контору? Посмеяться? Может, и они приобрели вкус к «индонезийскому юмору».
«Разведчики» встретили нас не менее странно.
– Русские? Тогда вы должны знать слова песни «Дубинушка»! Нам эта песня очень нравится, но слов мы толком не знаем.
Ну, точно! Юмористы! Пока я с солдатами хором разучивал слова песни, лейтенант Юсуф сходил к начальству. Вернувшись, он неожиданно сообщил:
– Мы выпишем вам пропуск для прохода в Восточный Тимор через наш блок-пост. Только вначале, вы уж не обессудьте, мы должны вас обыскать. На всякий случай.
После тщательного обыска и заполнения короткой анкеты я вскоре стал обладателем пропуска на «Валерия Шанина и еще одного оранга», подписанного генералом индонезийской контрразведки (к нему за подписью ходил все тот же лейтенант Юсуф).
Первый же грузовик подбросил нас до Атапупу, а там мы надолго застряли. Кому нужно ехать к закрытому погранпереходу? Действительно, некому. И тому пикапу, на котором мы, в конце концов, туда попали, это тоже было не нужно. Он шел в лагерь беженцев, а до поста нас подбросил исключительно для того, чтобы сделать приятное «мистерам».
На блокпосту индонезийские солдаты сразу бросились грудью закрывать проход, но, увидев у меня в руках пропуск, сразу успокоились. Наши паспортные данные они куда-то переписали, а выездные штампы не поставили – это все же был не официальный погранпереход.
Восточный Тимор
Только-только рожденная страна
Пройдя по лесной дорожке примерно один километр, мы вышли к блокпосту, над которым развевался голубой ооновский флаг. Там нас еще раз тщательно обыскали (видимо, индонезийцам, которые буквально четверть часа назад делали то же самое, они не доверяли).
– И давно вы из России? – удивился ооновец, проверявший наши «советские» загранпаспорта образца 1993 г. – А в Восточный Тимор надолго? Я поставлю вам пока разрешение на 1 месяц. А если понадобится, то мы вам его легко продлим – на любой срок.
Так мы оказались в Восточном Тиморе – одной из «вечных» горячих точек нашей планеты. Партизанское движение существует здесь испокон веков. Восточнотиморцы долго, но безуспешно воевали с португальскими колонизаторами, затем с индонезийским военным режимом, но свобода обрушилась на их голову совершенно неожиданно. В 1974 г. в Португалии произошла революция, и новое правительство отказалось сразу от всех колоний. В то время самой мощной и хорошо организованной повстанческой организацией на Восточном Тиморе был прокоммунистический «Фронт за независимость Восточного Тимора» (ФРЕТИЛИН).
Именно к нему в руки и должна была свалиться власть. Индонезия, которая тогда только-только оправилась после массовых антикоммунистических погромов, столкнулась с перспективой получить у себя под боком «азиатскую Кубу». Чтобы этого не произошло, сюда был введен тридцатипятитысячный военный контингент, и Восточный Тимор стал… двадцать седьмой провинцией Индонезии.
Партизаны, еще не успевшие выйти из лесов, продолжали воевать теперь уже с индонезийцами. Пока в Индонезии был военный режим генерала Сухарто, шансов на победу у них было мало. Любой сепаратизм тогда подавлялся железной рукой (по неподтвержденным неофициальным данным, на Тиморе было уничтожено около двухсот тысяч «партизан» и «подпольщиков»). Международная общественность регулярно, но безрезультатно клеймила за это Индонезию. ООН принимала гневные резолюции. Но все было без толку.
Когда после падения режима Сухарто к власти в Индонезии пришли «демократы», у Восточного Тимора появился реальный шанс на независимость. Как разваливаются империи в процессе «демократизации», хорошо известно на примере СССР. В Индонезии же ситуация еще сложнее. Правительство вынуждено то бросать армию на подавление очередного мятежа, то договариваться с сепаратистами о прекращении огня, то защищать христианское меньшинство от погромов доминирующих в стране мусульман.
Подавляющая часть бунтов считается внутренним делом Индонезии, и мировое сообщество старается в эти проблемы не вмешиваться. Но Восточный Тимор – это совсем другое дело. Португальцы, уходя с Зондских островов, милостиво даровали Восточному Тимору право самостоятельно определять свою судьбу. Поэтому, с точки зрения международного права, боевики ФРЕТИЛИН считались не сепаратистами, а борцами за независимость.
В сентябре 1999 г. на Восточном Тиморе провели референдум, на котором подавляющее большинство восточно-тиморцев проголосовало за независимость. Джакарта расценила это как попытку бунта и среагировала соответственно – карательными операциями: жгли дома, арестовывали и убивали без суда и следствия. В ответ на это вначале австралийцы высадили десант, а затем ООН ввела свои миротворческие войска и создала временную администрацию (UNTAET). Под руководством ооновцев и с международной финансовой поддержкой на Восточном Тиморе буквально «с нуля» стали строить новое независимое государство.
Авиастоп
На Восточный Тимор мы не ехали, а удирали – только бы выбраться из Индонезии до истечения срока действия визы. Хоть куда-нибудь. Это нам удалось, но по-прежнему оставалось неясно, как же попасть в Австралию. Еще в Малайзии, Сингапуре и Индонезии мы безуспешно пытались найти попутное судно. Но, видимо, мало старались. В Дили же отступать было некуда.
Пошли привычным путем – в порт. На проходной нас, как европейцев, индонезийские охранники легко пропустили. Нашли мы и австралийца, отвечавшего за отправку ооновских судов.
– Сегодня ничего не будет. Приходите завтра часов в девять утра, придет очередное судно из Дарвина, поговорите с капитаном. Может, он вас и возьмет?
А если нет? Было бы полезно получить какие-нибудь рекомендательные письма из ооновской администрации. Именно за этим мы туда и отправились.
Восточный Тимор, получив независимость, пополнил список беднейших стран мира. ООН уже потратила на оказание помощи полмиллиарда долларов. Но не может же она взять целую страну на свое постоянное содержание! Нужно и самим зарабатывать. Все надеются на «черное золото». И не только восточнотиморцы! Австралия, чьи войска первыми пришли на помощь «борцам за независимость», даже не дожидаясь официального провозглашения независимости Восточного Тимора, подписала договор о покупке прав добычи нефти, обещая за это отдавать 10 процентов прибыли.
Среди сотрудников Временного правительства Восточного Тимора царит эйфория, как у нас в первые годы после революции: «Мы наш, мы новый мир построим!» Впервые в истории ООН делается попытка построить новое государство буквально «с нуля». И делают это в полном соответствии с западными образцами. Даже официальная здешняя валюта для простоты – американский доллар! Старых «спецов» на работу не берут. Нужны новые люди! А где их взять? Например, полицейские функции выполняют ооновские сотрудники, присланные сюда со всего мира. Но не могут же они заниматься этим бесконечно долго? Нужны местные кадры. Вот в Дили и построили новый полицейский колледж. Никто из тех, кто запятнал себя службой «оккупационному режиму», не имеет права в нем учиться. Курсантов набирают по глухим деревням. И надеются за шесть недель не только научить, как наручники надевать и дубинкой размахивать, но и привить им уважение к правам человека и веру в торжество демократических ценностей.
Мы все это уже проходили, поэтому российские специалисты среди ооновской администрации, наверное, самые трезвомыслящие. Виталий Иванович Петрунев посетовал:
– С самого начала планировалось, что постепенно ооновские специалисты будут заменяться местными. Но недоучли низкий уровень здешнего образования. Мы, например, уже несколько месяцев не можем никого найти на место секретаря, хотя и требуется-то минимальное знание английского языка – отвечать на телефонные звонки, спрашивать, по какому поводу звонят, и переадресовывать в нужный отдел. А уж инженеров и менеджеров вообще неизвестно, где брать!
Русских сотрудников мы искали простым и бесхитростным способом – подходили к первому же попавшемуся ооновцу и спрашивали. Все говорили примерно одно и то же: «О, русские вертолетчики (полицейские, администраторы, врачи…) отличные специалисты, но… так много пьют». И это люди, которых в России наверняка трезвенниками считают! Возможно, насчет непомерных количеств спиртного, выпиваемого нашими специалистами, и преувеличивают. Но то, что русские ооновцы – самые лучшие профессионалы, в это я верю. Как сказал нам один из них: «Европейцы, австралийцы, американцы получают здесь всего 900 долларов в месяц, а мы – целых девятьсот!»
Среди «русских» был и украинец Юрий Фирсов – подполковник милиции из Днепропетровска.
– Восточнотиморцы, обычно спокойные и дружелюбные, необычайно вспыльчивы. Драка может возникнуть в любой момент и по самому незначительному поводу. А у каждого взрослого мужчины в качестве непременного атрибута костюма на поясе болтается мачете. И банальная потасовка заканчивается кровопролитием.
– И что же делать? Перевоспитывать?
– Это было бы правильно. Но мы пошли другим путем. Взяли и строго-настрого запретили носить мачете в общественных местах. Тех, кто не подчинялся, мы насильственно разоружали. И благодаря этому сейчас на улицах стало значительно спокойнее. Хотя, как и везде, есть здесь и хулиганы, и жулики, и бандиты…
Вертолетчик Евгений Лебедев из Тюмени, услышав, как мы с Татьяной Александровной говорим между собой, сам подошел познакомиться. Узнав о нашей проблеме, он посоветовал:
– Вы обратитесь в Отдел по связям с общественностью. Я часто летаю в австралийский Дарвин на ооновском служебном самолете. И всегда встречаю там журналистов. Я слышал, их специально приглашают, чтобы через средства массовой информации донести до беженцев призыв возвращаться домой.
Начальник Отдела по связям с общественностью – китаянка Джоу Мей ничуть не удивилась нашей просьбе улететь на ооновском самолете. Ее, скорее, удивило, что в Восточный Тимор мы попали без ее ведома. Она записала нас на ближайший рейс, но, так как мы все же не сотрудники ООН, – только на подсадку.
На попутном ооновском джипе мы доехали до аэропорта, где уже собирались пассажиры: рота нигерийских солдат, австралийские полицейские, какая-то съемочная группа с видеоаппаратурой.
На подсадку зарегистрировалось чуть ли не две дюжины человек. Вертолетчик Евгений Лебедев тоже летел этим рейсом.
– Вы не волнуйтесь. Все улетим.
Однако поволноваться все же пришлось. На стенах были развешаны длинные списки. На одной стене – то, что запрещается к ввозу в Австралию: продукты, семена, ракушки, дерево (я стал сомневаться: пропустят ли мой браслет из сандалового дерева), солому (а если за солому сочтут мою таиландскую циновку?).
Видя, как мы тщательно перебираем свой багаж, Евгений вспомнил:
– Один раз был случай. Наш сотрудник как раз вернулся со смены, даже позавтракать не успел, бегом побежал на подсадку. Сунул в карман яблоко: съесть по дороге. Но забыл. А на австралийской таможне нашли. В результате он погорел на 150 баксов!
Но и это еще что! На другой стене висел еще более длинный список вещей, запрещенных к перевозке на ооновских самолетах: оружие, взрывчатые, огнеопасные вещества (в том числе спички – их я без колебаний выкинул в урну).
Пока мы увлеченно занимались выискиванием в своем багаже запрещенных вещей, регистрация закончилась. Свободных мест осталось как раз впритык. Но нам повезло. Вместе со всеми пассажирами мы прошли на борт военно-транспортного самолета С-130 «Геркулес». К счастью, сидеть на мешках с грузом нам не пришлось – в салоне были установлены обычные самолетные кресла. Стюард, пытаясь перекричать шум двигателей, прочитал правила поведения на борту, показал, как пользоваться спасательным жилетом, и раздал всем желающим ушные затычки. Самолет пошел на взлет. Так для нас закончилась азиатская часть кругосветки. Впереди – Австралия!
Часть 2
Австралия
Северная территория
20 июля 2000 года в 14 часов 45 минут самолет С-130 «Геркулес» заходил на посадку в аэропорту Дарвина. Бортпроводник опрыскал салон дихлофосом – так борются с азиатскими насекомыми, которых, видимо, тоже относят к «нелегальным эмигрантам». Интересно, как австралийцы встретят нас? К таможенному досмотру мы подготовились тщательно: еще в Дили выбросили все, что могло вызвать хоть малейшие подозрения. Бинт, йод и аспирин вместе с «деревянным» браслетом и «соломенной» циновкой внесли в декларацию. А вот не будет ли проблем на паспортном контроле?
Визы у нас были. Но денег – ни копейки, и обратного билета нет. Чем не потенциальные нелегальные эмигранты? Таких здесь встречают, конечно, не дихлофосом, но не менее жестко: заковывают в наручники и отправляют в КПЗ, а оттуда – прямиком на ближайший рейс в сторону исторической родины. От этой незавидной участи нас спасло то, что пограничники приняли нас за настоящих журналистов. Действительно, прилетели мы на ооновском служебном самолете, с бизнес-визами в паспортах. Вот никому и не пришло в голову задать сакраментальный вопрос: «А есть ли у вас деньги и обратный билет?»
Пока мы думали, как будем выбираться из аэропорта, к нам подошел Евгений Лебедев.
– Поехали. Я уже купил на всех автобусные билеты. Нужно срочно бежать на посадку.
Так – именно автостопом – началась наша поездка по Австралии.
Во время любого длительного путешествия иногда встречаются препятствия, на первый взгляд кажущиеся непреодолимыми. Отправляясь в кругосветку, я понимал, что дорога не будет выстлана лепестками роз. За семь месяцев, понадобившихся на то, чтобы добраться до Австралии, не все было гладко. Но все проблемы, с которыми я сталкивался, были мелочью по сравнению с главной проблемой – проблемой денег.
Мне и до этого приходилось путешествовать с полупустым карманом. Но только в Таиланде я впервые оказался вообще без денег. С непривычки поначалу было очень тяжело: я постоянно страдал… от переедания и стал быстро толстеть. И это не так странно, как может показаться. Во-первых, все встречные, узнав, что мы путешествуем без денег, стремились обязательно накормить; во-вторых, и у нас самих появился чисто научный азарт. Мы стремились выявить буквально все способы бесплатного пропитания. А их оказалось очень-очень много. Поначалу приходилось с раннего утра до позднего вечера постоянно что-нибудь есть. Постепенно страх умереть с голоду пропал, да и просить почти перестали. Но и от желающих угостить просто от чистого сердца отбоя не было. А отказаться было трудно. Говорите, у вас нет денег, а есть не хотите? Странно-странно… Приходилось хотя бы из вежливости опять садиться за стол. Но все же постепенно удалось научиться обходиться только самым необходимым – не переедать, когда угощают, и не брать с собой никаких припасов, которые постоянно навязывали доброхоты.
За три месяца я уже научился не только перемещаться, ночевать и питаться без денег, но и не страдать при этом от переедания. Но в Дарвине в интернет-кафе меня ждало письмо из дома. Оставляя жену с детьми, я рассчитывал, что мое путешествие продлится всего год. Но за семь месяцев мне удалось добраться только до Австралии. Да и тех денег, которые я оставлял перед отъездом, как оказалось, хватило только на полгода. Нужно было срочно искать возможность подработать.
В книге Джоаны Гриффит «Работа по всему миру» я как-то прочитал, что в Австралии легче всего найти работу в штате Квинсленд. Там круглый год что-нибудь убирают, и поэтому постоянно требуются сезонные рабочие.
Карты Австралии у нас не было, но заблудиться было невозможно. Дорога от Дарвина только одна – Стюарт-хайвэй, названный в честь Джона Мак Доул Стюарта. В 1862 г. он стал первым, по крайней мере, среди европейцев, кому удалось пересечь Австралию с юга на север. Мы должны были двигаться по его стопам, только в обратном направлении – на юг.
На севере Австралии есть всего два сезона. Одну половину года чуть ли не каждый день идут дожди и ливни, а в другую, наоборот, сухо. В сезон дождей Стюарт-хайвэй становится во многих местах непроезжим: реки выходят из берегов, смывают мосты, дорога на многие километры скрывается под водой. Но мы благодаря счастливому стечению обстоятельств (тому, что австралийские чиновники пять месяцев мурыжили нас с визами) попали как раз в середину сухого сезона.
Прекрасная асфальтированная дорога идет прямо к линии горизонта, на небе – ни облачка, воздух такой сухой, что дневная температура под 30 градусов переносится легко, а по ночам – вообще здорово: ни жарко, ни холодно.
Как это ни странно, но участок Стюарт-хайвэя от Дарвина до Дейли-Уотерса, находящегося по австралийским меркам где-то у черта на рогах, одно из первых асфальтированных шоссе страны. Во время Второй мировой войны в этом районе размещался стотысячный американский контингент. Тогда американцы построили здесь 60 аэродромов и 35 госпиталей, а дорогу заасфальтировали, как привыкли делать это у себя на родине.
Американцы ушли, военные базы, госпитали и аэродромы демонтировали, а асфальтированное шоссе осталось, хотя машин на нем сейчас в десятки, если не в сотни раз меньше, чем во время войны. Сюда попадают только редкие туристы, совершающие путешествие вокруг Австралии, да изредка проносятся многотонные автопоезда, состоящие из трех-четырех секций – общей длиной до 50 метров.
В Азии мы потеряли квалификацию. Там европейцу заниматься автостопом очень легко. Как только появишься на дороге с вытянутой рукой, сразу же привлекаешь всеобщее внимание. Да и сам привыкаешь – чувствуешь себя «белым человеком». А в Австралии своим внешним видом мы никакого ажиотажа не вызывали. Когда безуспешно проторчали на каком-то безымянном повороте больше двух часов, у меня даже возник вопрос: «А вообще существует ли в Австралии автостоп?» Мои сомнения развеял молодой парень на американском джипе, видимо, оставшемся здесь с войны. Провез он нас недалеко, мы даже познакомиться с ним толком не успели. Но, главное, начало было положено.
И тут еще одно неприятное открытие. В азиатских странах ко мне относились как к «великому знатоку английского языка». А первая встреча с настоящим австралийцем повергла в шок! Разве они не должны говорить по-английски? Должны! Но я не понимал ни единого слова! Австралийцы Северной территории говорят, не разжимая губ, и целое предложение произносят как одно длинное, совершенно непонятное для чужаков слово. Вот и получилось, что поначалу я был как глухой. Хорошо хоть не немой – меня все прекрасно понимали.
Ночь застигла нас на очередном, ничем не примечательном повороте. Вокруг вся земля огорожена колючей проволокой. Видимо, так здесь защищают посевы от кенгуру. Для нас эти травоядные животные никакой опасности не представляли. И крупных хищников на этом континенте нет. Зато там больше, чем где-либо на земле, живет смертельно опасных пресмыкающихся и насекомых, включая: 38 видов наземных и 23 вида морских змей (из десяти самых ядовитых змей на земле в Австралии живет девять, включая змею «номер один» – тайпана), 22 вида пауков, 4 вида муравьев, пчелы, осы, 2 вида жуков, 6 скорпионов, 2 вида гусениц, сороконожки, многоножки, комары… Австралийский ядовитый клещ считается самым ядовитым насекомым на земле. Из пауков наиболее известны своей ядовитостью: паук-фанел (funnel-web spider), белохвостый (white-tailed spider), паук-мышь (mouse spider), паук-волк (wolf spider), красноспинник (redback spider). Бродить по австралийским зарослям ничуть не безопаснее, чем по минным полям Лаоса. Вся надежда на авось. Может, повезет. Именно на это мы и надеялись, когда расстилали свои спальные мешки в густой сухой траве, между кустами. Да еще старались ночью лишний раз не поворачиваться с боку на бок, чтобы невзначай не придавить какое-нибудь мелкое, но ядовитое создание.
Бескрайние просторы Северной Австралии покрывают заросли кустарников и деревьев – австралийский буш. Растения, как могут, приспосабливаются к суровым климатическим условиям. В сухой сезон все реки и водоемы полностью пересыхают. Мы проехали уже десятки мостов с табличками «река», «ручей» и даже «Осторожно: наводнения!», но еще ни капли воды не видели. А кустарники, тем не менее, цвели пышным желтым цветом. Между ними возвышаются похожие на гигантские песочные замки термитники, высотой от десяти сантиметров до трех метров. Цвет у них также различный – от светло-бежевого до ярко-красного. Причем иногда вообще странно: с одной стороны дороги они бежевые, а с другой – красные.
Северные территории занимают пятую часть территории страны, но как бы не совсем ей принадлежат, оставаясь формально ничейной территорией между Западной Австралией, Квинслендом и Южной Австралией.
В 1998 году австралийские бюрократы взялись исправить это недоразумение. Но на референдуме жители Северных территорий отказались признавать свою землю седьмым штатом страны. Поэтому они, как и остальные австралийцы, обязаны приходить на парламентские выборы (за отказ от выполнения «почетного долга» налагается крупный денежный штраф). Однако, так как территории не являются штатом, то их представители в парламенте не обладают правом голоса. И во время общенациональных референдумов они голосуют наравне со всеми, а их голоса не учитываются при подсчете. Но все это компенсируется большей свободой. Например, в Северных территориях нет ограничений скорости на дорогах. Выжимай, сколько можешь! Вот все там и гонят, как сумасшедшие. А что еще делать. Вокруг однообразный буш, а до ближайшего населенного пункта километров двести. Да и там-то смотреть особо не на что: десять-двадцать типичных дощатых домов с железными крышами, заправка, иногда кемпинг. Вот, собственно, и все.
Автостоп на севере Австралии затрудняется не столько тем, что машин там очень мало. Значительно хуже то, что австралийцы – страшные барахольщики. Они столько хлама с собой возят, что даже удивительно, как самим еще находится место. Поэтому и приходится ждать попутки часами. Торчать на одном месте скучно. Но как решиться уйти от населенного пункта, зная, что впереди на сотни километров безжизненная пустыня без капли воды!
Аборигены, еще не забывшие опыт предков, могут найти воду и в пустыне. Белые австралийцы пешком не ходят. А воду они возят с собой в канистрах. Мы же были в самом невыгодном положении: искать воду мы не умели, а таскать ее на себе не могли. И все же выход нашелся. Я придумал «автостопный» метод найти воду в пустыне. Делалось это так. Идем мы по дороге, подголосовывая всем проходящим мимо машинам. Никто, как водится, не останавливается – или места нет, или попутчиков брать не хотят. Если же вместо стандартного автостопного жеста показать, что просишь попить: поднести ладонь, как бы сжимающую стакан с водой, ко рту, почти каждый затормозит (особенно часто – те, кто едет в противоположном направлении и имеет хорошую отговорку: «Вот если бы я ехал в ту сторону, то я бы обязательно…»). В пустынях никто не отправляется на машине в дорогу без запаса питьевой воды. Даже те, кто спокойно проехал бы мимо голосующих автостопщиков, не могли не помочь «умирающим от жажды». Заодно с нами делились и продуктами. Открыв этот способ и убедившись в его стопроцентной эффективности, мы стали чувствовать себя в пустыне совершенно свободно и могли ходить целыми днями, вернее, утром или вечером – обеденное время по примеру аборигенов мы предпочитали проводить в тени эвкалиптов.
В этой части Австралии очень много туристов-улиток. Они двигаются так же медленно и так же тянут за собой свой домик – «караван» на колесах. Многие австралийцы, выйдя на пенсию, продают свой дом, покупают машину с «караваном» и отправляются в бесконечное путешествие. У одних оно длится год-два, у других – 10–20 лет. Это уж как повезет. Когда же путешествовать становится уже невмочь, опять можно все продать и поселиться в одном из домов престарелых.
Подвозили нас чаще всего местные фермеры. Через несколько дней я даже стал понимать, о чем они говорят. Австралийский английский оказался не сложнее китайского английского или лаосского английского. Нужно только немного попрактиковаться и усвоить сленг. А в этом мне все активно помогали.
Квинсленд
Граница, отделяющая Северную территорию от штата Квинсленд, обозначена не только большим плакатом, но и длинным, уходящим к горизонту забором из колючей проволоки. Сразу появилось ощущение, что здесь вольница заканчивается и мы въезжаем в зону строгого контроля.
Майкл – шофер нашего грузовика – подтвердил мои предположения:
– Закрываем вас в кузове наглухо. Сидите тихо, не высовывайтесь. Особенно, если нас, не дай бог, остановит полицейский. В Квинсленде людей в кузове перевозить запрещено. Штраф – 200 долларов с водителя и по 150 долларов с каждого пассажира.
Так мы и поехали: разглядывая первый на нашем пути австралийский штат в щелку – почти как заключенные, изучающие красоты Сибири сквозь решетку «столыпинского вагона». Было у нас и право на прогулку: на какой-то пустынной заправке нас выпустили немного размять ноги.
Так взаперти и доехали до Маунт-Айса – самого большого города мира. Может, его еще и не внесли в этом качестве в Книгу рекордов Гиннесса, но стоило бы. Как вам город, у которого центральная улица тянется на 140 километров? Да и площадь он занимает сравнимую с половиной Московской области. Правда, среди «городских» зданий большая часть – шахты и горно-обогатительные комбинаты; а жители – все больше горняки и металлурги.
Я в Австралии привык ночевать в буше. Мне это даже нравилось: свежий воздух, чистое звездное небо, попугаи поют, сверчки пищат, ядовитые змеи и пауки ползают. А Татьяна Александровна страдала ностальгией по церквям – очень уж она к ним в Юго-Восточной Азии прикипела. В Австралии мы уже видели несколько церковных зданий, но все они оказались давно брошенными, и ей скрепя сердце приходилось соглашаться на очередной «кемпинг». Но вот в Маунт-Айсе нам попалась первая «настоящая» церковь. Татьяна Александровна обрадовалась, будто стала свидетелем Второго пришествия.
– Пошли-пошли, зайдем, – она потянула меня за рукав.
Лютеранская церковь Святого Павла была закрыта – как это обычно и бывает по будним дням с протестантскими церквями. Во дворе тоже было пусто. И только в прицерковном детском саду нашлась живая душа. Какая-то женщина, скорее всего, заведующая, занималась бумаготворчеством.
– Пастора нет, будет только в воскресенье.
Нет так нет. Сели за столик возле церкви поужинать чем бог послал: лимонад и хлеб с арахисовым маслом. Сидим, жуем, никого не трогаем. Заведующая закончила свою работу, закрыла детский сад и пошла к своей припаркованной во дворе машине. И тут увидела нас. Подошла – пожелать приятного аппетита.
– Оставайтесь здесь на ночь. Церковь я вам открыть не могу. Но у меня есть ключ от душа с горячей водой. А спать вы можете во дворе. Дождя ночью не будет.
Стопили мы все, что двигалось. Но долгое время останавливались только легковушки, а автопоезда проносились мимо, даже не снижая скорости, чуть не сдувая нас с дороги мощным потоком воздуха. И только на пятый день нам впервые удалось попасть в один из этих дорожных монстров. Шофер, сам в прошлом хитч-хайкер, объяснил, почему австралийские грузовики так плохо стопятся:
– Все дело в страховке. Страховые компании запрещают подвозить попутчиков. Не дай бог, попадешь в аварию, тогда шоферу придется самому расплачиваться.
А в Клонкури мы впервые застопили камперван (дом на колесах), в очередной раз убедившись, что нестопящихся типов машин не бывает. В любом случае подвозят не они, а сидящие в них за рулем люди. Ирландец, вернее, австралиец ирландского происхождения, который нас вез, тоже был «из наших» (бывший хитч-хайкер). По пути нам попался еще один стопщик. Он голосовал у припаркованной на обочине машины с колесом в руке и тоже оказался ирландцем, но уже настоящим.
За работу!
Поиски работы в Боуэне начали с бэкпакерсов (гостиниц для «рюкзачников»). Их там два. В первом нас встретили очень грубо.
– А разрешение на работу у вас есть? Нет? Тогда и работы нет.
Владельцы второго бэкпакерса оказались более приветливыми.
– У нас правило такое: вы вначале у нас селитесь, и только затем мы начинаем искать для вас работу. Обычно это занимает от одного дня до недели. То, что у вас нет разрешения, значения не имеет. На крупные фермы вас не возьмут. А мелкие фермеры платят наличными и бумаготворчеством не занимаются. Подумайте, подходят ли вам наши условия? Но сейчас у нас все равно нет свободных мест. Заходите на следующей неделе.
Придется искать работу самостоятельно. В офисе туристической информации мы взяли бесплатную карту окрестностей. На ней были отмечены все местные фермы. Они тянутся в двух направлениях: на запад от города и на север. Откуда начать? Да все равно!
Выйдя из города, мы свернули на первую же сельскую дорогу. По календарю была середина зимы, а на полях – спелые огурцы, помидоры, перец, арбузы… Никто их и не думал убирать. Некому? На воротах большинства ферм висели таблички: «Рабочие не требуются». Мы заходили только туда, где их не было, но и там работу не предлагали. На одних фермах работа была, но закончилась, на других – будет, но где-нибудь на следующей неделе.
На следующее утро мы пошли в другом направлении, по «северным» фермам. И там фермеры принимали нас радостно, с удовольствием болтали, интересовались нашим путешествием, рассказывали про свою жизнь, но работы не было. А вокруг, насколько хватает глаз, тянулись поля спелых овощей: помидоров, перца, огурцов… Голод нам там не грозил, но и с работой пока никак не складывалось.
Работа нашла нас сама. Переночевав на берегу реки, мы прошли еще пару ферм и направлялись к третьей, когда рядом притормозил пикап.
– Эй! Вы случайно не хотите поработать? Я могу предложить вам работу на один день.
У фермера на поле засохла на корню помидорная рассада. Ее нужно было выкорчевать. Работы нам должно было хватить на день, но мы взялись так рьяно, что закончили ее еще до обеда. Так что после этого нас перевели на соседнее поле – помогать двум студентам из Голландии убирать огурцы. Этим же мы занимались и на следующий день. За два дня заработали по 140 долларов. Но больше работы не было, и когда она опять появится, было неизвестно. Опять нужно отправляться на поиски.
Русские в Брисбене
К Брисбену мы подъезжали с чиновником из департамента дорожного строительства. По дороге он подсадил еще одного хитч-хайкера, оказавшегося дорожным рабочим. У них сразу же завязался профессиональный разговор, а у меня появилась возможность спокойно рассматривать справочник «Улицы Брисбена». Там я нашел три русские православные церкви: Николаевский собор, Серафимовскую церковь и Богородице-Владимирский храм в Роклие. Показал водителю.
– Я могу довезти вас до церкви на Валче-стрит. Эту улицу я знаю, как раз буду проезжать в том районе.
Именно так мы и оказались возле Николаевского собора.
Первой нам попалась живущая при церкви бывшая оперная певица из Санкт-Петербурга. Пошли стандартные вопросы: кто? откуда? куда?.. И тут во двор зашла высокая стройная женщина, нагруженная сумками с продуктами из супермаркета. Певица сразу же к ней:
– Таня, это к тебе.
– Идем, – и она почему-то решила, что мы именно к ней и ехали.
Татьяна живет с 16-летним сыном Алексеем в двухкомнатной квартире на втором этаже церковного дома. Как это и принято у русских, «дорогих гостей» принялись усиленно кормить всем миром: одни соседи принесли макароны по-флотски, другие – пельмени, третьи – жареную курицу. Свою квартиру Таня считала недостаточно комфортной для нас, поэтому стала обзванивать своих знакомых. Одних не оказалось на месте, у других и без нас проблем хватало, к отцу Гавриилу дозвониться вообще не удалось… И все же выход нашелся. За нами приехал Юрий Воробьев.
Приехали к Юрию. Сели пить чай. И засиделись до трех часов ночи за разговорами об истории появления русских в Австралии. Считается, что самым первым был Джон Потоцкий, попавший в тасманийский порт Хобарт 18 февраля 1804 г. Его, бывшего офицера русской армии, занесло туда из Англии вместе с английскими каторжниками. Таким же путем до середины XIX в. сюда попало еще около дюжины наших соотечественников. И примерно столько же было моряков-дезертиров, бежавших с русских кораблей, посещавших тогда Австралию.
Ко времени образования Австралийского Союза в 1901 г. на пятом континенте проживало всего около 3500 выходцев из России, большей частью в Новом Южном Уэльсе и Виктории. Через десять лет это число выросло еще примерно на тысячу, а основным центром российской иммиграции стал штат Квинсленд. В Брисбене в 1912 г. была целая улица, заселенная исключительно русскими.
После октября 1917 г. австралийские власти наложили запрет на въезд россиян. Но в начале 1920-х гг. под давлением американцев он был снят. И началась вторая волна русской иммиграции на пятый континент, так называемая белая иммиграция.
150 километров за пять дней!
Выходить на окраину города мы поленились и стали голосовать у въезда на хайвэй, всего в двухстах метрах от Николаевского собора. Место и без того не очень подходящее для автостопа, а тут еще вокруг все было перекопано (как раз делали автомобильную развязку). Хуже найти было трудно. Но, как это чаще всего и бывает на таких «дохлых» позициях, не прошло и трех минут, как остановился микроавтобус, и водитель-китаец, открыв дверцу и ни о чем нас не спрашивая, поторопил:
– Садитесь быстрее. Нашли, где стоять! Здесь же нельзя останавливаться!
И только после того, как мы запрыгнули внутрь и машина вышла на хайвэй, он поинтересовался:
– А вы куда, собственно? В Сидней? Я туда не еду, но довезу вас до окраины города. Там вам будет удобнее голосовать.
Китаец высадил нас у поворота на Ипсвич и подарил на прощанье… буханку хлеба. Где мы оказались, было совершенно непонятно, а главное, неизвестно, по какой дороге и в каком направлении двигаться дальше. Я достал карту, но и по ней не смог сориентироваться – она оказалась недостаточно подробной. На парковку недалеко от нас заехал молодой парень. Он сам вызвался нам помочь.
– Выбросьте вы эту карту, я вам дам лучше.
Он нагрузил нас целым ворохом карт Юго-Восточной Австралии, Нового Южного Уэльса, планами Сиднея, Мельбурна, неизвестной нам Тувумбы… и посоветовал ехать в Сидней по Нью-Ингланд-хайвэю.
– На этом шоссе машин меньше, чем на Пасифик-хайвэе, но люди там более отзывчивые и проехать автостопом легче, чем по берегу через курортные городки.
Он взялся объяснять, как нам найти выезд на хайвэй, но быстро передумал.
– Садитесь, я вас сам туда вывезу. Иначе вы все равно заблудитесь.
Выезд по странному стечению обстоятельств оказался недалеко от Роклиевского собора Русской православной церкви. Я оценил это как знак того, что нам нужно туда заглянуть. Вернувшись назад к въезду, мы тут же застопили легковушку. За рулем сидела женщина лет тридцати пяти, а рядом с ней – девочка-подросток.
– Джуди Фирнлей, – представилась женщина. – А рядом со мной моя дочь Анита. Я обычно хитч-хайкеров не подвожу (вот и я удивился! – Прим. автора), но я видела, как вы стояли с развернутой картой на стоянке у супермаркета и спрашивали у прохожих направление. Тогда я и поняла, что вы, видимо, иностранцы. Вас можно не опасаться. Вы русские? Вот видите, я была права! А вы куда направляетесь? В Сидней? Тогда я могу довезти вас только до Ипсвича. Я потом проеду еще 200 километров до Нананго. Но это вам не совсем по пути. А жаль! Я бы с радостью пригласила вас к нам в гости.
– А мы и не отказываемся! Конечно, поехали в Нананго! – о существовании этого города я только что узнал, но внутренний голос мне усиленно «подсказывал», что не зря мы оказались у стен Роклиевского собора.
Так мы попали в заштатный городок, который не на каждой карте и найдешь.
Кроме Аниты, с которой мы уже познакомились, у Джуди было еще трое детей: мальчики-подростки Джеймс, Роланд и Пол. Живут они в огромном современном доме на вершине холма, с которого открывался прекрасный вид на лежащий внизу город и на окружающую холмистую местность. Веранда построена так, что на ней удобно пить чай с видом на закат. Этим мы и занимались, когда с работы пришел глава семьи.
Джон ничуть не удивился, увидев у себя дома гостей. Он, как оказалось, и сам в молодости немало поездил автостопом. У нас сразу же завязался «профессиональный» разговор, стали вспоминать дорожные байки. Мы рассказали о том, как проехали из Дарвина, а Джон – приключившуюся с ним на Северной территории историю.
– Вы наверняка видели тамошние автопоезда. Это не грузовики, а какие-то монстры. Они обычно автостопщиков не подвозят. Но однажды я попал-таки в кабину к дальнобойщику. Только сел, как шофер меня сразу спрашивает: «У тебя водительские права есть?» Я подтвердил. Он обрадовался: «Садись сразу за руль, а я немного посплю». Я попытался отказаться: «Грузовиков-то я никогда не водил. А вдруг поворачивать придется? Что я буду делать?» Он меня успокоил: «Если увидишь поворот, сразу останавливайся и буди меня!» И представляете, я провел за рулем шесть часов, но дорога все время была абсолютно прямая! Ни единого поворота!
Джон и Джуди одно время очень увлекались Россией, пытались учить русский язык. С тех пор у них сохранились русско-английские словари и книги на русском языке. Они и познакомились-то на почве увлечения Россией. Да и свадебное путешествие у них было необычным. В 1980 г. они проехали на транссибирском экспрессе от Хабаровска (Владивосток тогда был для иностранцев закрыт!) до Москвы. От этой поездки у них остались самые приятные воспоминания и два альбома фотографий.
Весь вечер разговор так или иначе крутился вокруг России и русских. Случайно выяснилось, что у них есть знакомая русская – Ольга из Киева. Она вышла замуж за австралийца и живет неподалеку на цветочной ферме возле Хамптона. Позвонили фермеру и получили от него по факсу подробную схему, как их найти.
На следующее утро мы вышли на трассу с этой схемой в руках. Описание дороги на ферму начиналось так: «не доезжая три километра до Хамптона…». А как определить, сколько километров не доехал, пока не приедешь? Когда мы проехали Крос Нест и следующим поселком на нашем пути должен быть уже Хамптон, я попытался объяснить водителю, где нас высадить.
– Не доезжая три километра до Хамптона, – начал я.
– Где именно? – не понял он.
Я повторил:
– Не доезжая три километра до Хамптона.
Но он опять не мог понять никак, где же нас высадить.
– Вот видите табличку «Хамптон»? – Мы как раз въезжали в поселок. – Нам нужно было выйти на три километра раньше, – я показал ему нарисованную от руки схему.
Но и водитель не смог по ней сориентироваться.
– А номер телефона у вас есть? – и, позвонив на ферму по своему сотовому телефону, он получил точные инструкции, куда нас доставить.
И даже несмотря на такую самоотверженную помощь мы еще несколько раз сбивались с пути, прежде чем набрели-таки на спрятавшиеся в эвкалиптовом лесу посадки странных кустов. Неужели это и есть австралийские цветы? (Так потом и оказалось.)
Ольга, как и все русские, с которыми нам приходилось когда-либо встречаться в Австралии, сразу же пригласила нас за стол и стала усиленно кормить, одновременно рассказывая, как здесь оказалась. Она окончила в Киеве архитектурный институт, работала в каком-то НИИ. С приходом перестройки институт, конечно, развалился. Пришлось зарабатывать на жизнь халтурой: рисовала картины на батике и продавала их иностранцам. Ее двоюродная сестра в Москве, тоже под влиянием новых веяний, открыла «брачное агентство». Ольга стала первой клиенткой. Так она и познакомилась с австралийцем Бредом Воллей. Два раза приезжала в Австралию погостить. Ей, родившейся и выросшей в крупном городе, было тяжело представить, как можно жить даже не в деревне, а на ферме в лесу. И все же решилась. Терять-то было нечего. Ее мать осталась в Киеве, а дочь от первого брака Катя приехала вместе с ней. В Австралии у нее еще и сын Александр родился.
До Тувумбы оставалось километров тридцать пять. Либи О’Нейл (в Австралии нас на удивление часто подвозили женщины!) я успел рассказать, что по профессии психолог, а по призванию – писатель. И надо же было так оказаться, что у нее муж тоже работал психологом, а выйдя на пенсию, стал писать книги.
– Вам было бы интересно с ним встретиться.
Патрик – седой старик лет восьмидесяти, в широкополой шляпе, клетчатой рубахе, рваных джинсах и сандалиях на босу ногу, встретил нас на пороге.
– Я всю жизнь мечтал, выйдя на пенсию, купить дом с большим участком и жить в тишине и покое. У меня здесь все свое. – Он повел нас показывать свои владения. – Воду для питья я использую дождевую, а для технических нужд качаю из пруда. Он тоже на моей земле. Электричество – тоже свое. Я получаю его с помощью солнечных батарей. Они пока очень дорогие, но государство, способствуя развитию альтернативных источников энергии, оплачивает примерно половину их стоимости. Вон там у меня растут мандарины, немного дальше – авокадо и апельсины. На огороде – овощи и зелень, а в сарае живут куры – они каждое утро начинают так громко кудахтать, что долго спать невозможно.
Вечером за ужином разговор зашел на философские темы. Патрик начинал свою врачебную карьеру как лечащий врач общего профиля. Потом стал специализироваться на лечении неврозов и гипнотерапии.
– Коренной перелом в моих взглядах на медицину, на причины и источник болезней произошел после поездки в Бирму, где я в буддистском монастыре три месяца занимался медитацией. Я вскоре на собственном клиническом опыте убедился в банальной истине, что «все болезни от нервов». Именно все, а не только психосоматические. Например, в моей практике был такой случай. Женщина заболела диабетом. Молодой врач пытался ее лечить, назначал диету. Но она не помогала. Когда же я провел с ней сеанс гипнотерапии, выяснилось, что болезнь у пациентки началась после того, как в автокатастрофе погибла ее единственная дочь. У нее не стало больше стимула к жизни, а сознательно пойти на самоубийство она не могла по религиозным соображениям. Вот она и ушла в болезнь…
– А вы сами верующий человек?
– Я родился в традиционной англиканской семье, был крещен. Но сейчас я не могу назвать себя христианином. Хотя я и не атеист. Я верю, что у каждого из нас существует добрый ангел, который ведет нас по жизни. Например, ваш ангел помогает вам путешествовать, мой – лечить людей. И, конечно же, именно от него, а не от усилий медицины зависит, сколько лет отпущено человеку. Вот посмотрите, что сейчас происходит: примерно половина денег, потраченных за всю жизнь на лечение, приходится на последний год жизни. И умирает сейчас большинство из нас в стерильных условиях госпиталя, в окружении профессионалов, а не близких людей. Гораздо лучше было бы не продлевать агонию несчастных, а дать им спокойно умереть. Это было бы и экономически целесообразнее, и гуманнее. Сейчас врач лечит не больного, а интересный случай заболевания. Так и говорят: «В первой палате лежит рак щитовидной железы, а во второй – ишемическая болезнь сердца». Механистический подход в медицине привел к тому, что сейчас проводится неоправданно много тестов. Стоит человеку попасть в госпиталь, как его начинают посылать на все мыслимые и немыслимые анализы. А когда я учился в Оксфорде, мой профессор мог поставить диагноз лишь на основании осмотра больного, только изредка прибегая к результатам лабораторных тестов. Главное же, на мой взгляд, нужно переориентировать врачей с лечения болезней на их профилактику. О том, какая от этого может быть польза, можно понять по примеру американского штата Юта, где живут мормоны, которым их религия запрещает пить и курить. Там количество обращений к врачу в три раза ниже, чем в среднем по США, а количество психических заболеваний – в пять раз!
Утром мы попрощались с Патриком, получив от него в дорогу пакет спелых домашних апельсинов. Либби отвезла нас назад в Тувумбу. На выезде из города в сторону Сиднея мы тепло попрощались, не думая, что еще когда-нибудь встретимся.
Итак: за пять дней проехали от Брисбена всего 150 километров! Такими темпами мы не успеем добраться до Сиднея и за месяц!
Русский философ
Дальше пошло немного быстрее. В Армидейл – столицу Новой Англии – мы попали в обед. Вернее, обед нас там не ждал, просто время было обеденное. Проходя по центру города, заглянули в англиканскую церковь. В холле был установлен массивный круглый стол, заваленный бутербродами, печеньем, пирогами, кексами… Вокруг него прохаживались люди с чашками чая в руках. Как я уже убедился в Юго-Восточной Азии, если большая группа людей собралась вместе поесть, к ним всегда можно присоединиться. Как правило, достаточно проявить свой интерес, чтобы какой-нибудь наиболее активный участник встречи сам это предложил. Если же этого никому в голову не приходит, то можно подойти к любому из гостей и спросить разрешение у него. Так мы и поступили.
Конечно же, первый же встречный поступил как радушный хозяин. Однако поесть спокойно не давали. К нам подходили то одни, то другие. Один из таких любопытных и сказал, что в Армидейле живет русский профессор – Аркадий Блинов. Номер его телефона мы узнали в телефонном справочнике. Я позвонил. Достаточно было сказать, что в городе находятся проездом двое русских путешественников. И минут через десять мы уже встретились.
– У вас какие планы? Никаких? Тогда оставайтесь у нас на выходные (дело было в субботу). В будние дни я работаю в университете, а так хочется пообщаться с соотечественниками.
Аркадий Блинов попал в Австралию по визе «для уникальных специалистов». По ней обычно иммигрируют балерины, всемирно известные художники, профессиональные спортсмены… И действительно, в своей области, в структурной лингвистике, он входит в десятку крупнейших экспертов.
– Первый год мы жили в арендованных квартирах. Потом, когда заработали на первоначальный взнос, стали искать себе дом (чтобы потом выплачивать его стоимость следующие двадцать пять лет). Это оказалось непросто. У меня главное требование – чтобы в своем рабочем кабинете я мог большую часть дня работать за столом при дневном свете. Старые дома в Армидейле вообще оказались построенными «задом наперед» – проектировали их английские архитекторы, и они забыли учесть, что Австралия находится… в Южном полушарии! Вот и получилось, что их дома стоят к солнцу «задом»! Хорошо еще, что сейчас стали умнее. Вот поэтому я и купил этот дом на окраине. И от университета недалеко – на лекции я пешком хожу, и кабинет у меня светлый.
Аркадий уже пятый год живет в Австралии, но душой все еще в России. Каждое утро он обязательно смотрит по австралийскому каналу SBS программу «Сегодня». А если не может, записывает ее на видео. У него дома скопилась уже целая видеотека с записями новостных программ из Москвы.