Вокруг света за 280$. Интернет-бестселлер теперь на книжных полках Шанин Валерий

Кентлинские бараки

В Сидней въезжали с врачом, возвращавшимся после недельного отпуска на море.

– Вас где высадить?

– У какой-нибудь русской православной церкви.

В Сиднее русских церквей оказалось несколько. И Майкл выбрал из списка, опубликованного в справочнике городских улиц, ту, до которой ему было проще нас довезти. Так мы оказались в Блэктауне возле Архангело-Михайловского храма. Вечером в будний день там никого не было, но соседи дали нам телефон старосты. А от него мы попали к Наталье Николаевне Баич. Она, как у нас сказали бы, работала на общественных началах в библиотеке русского дома престарелых в Кабрамате. На следующее утро она как раз должна была туда ехать. Захватила и нас с собой.

После завершения экскурсии по дому престарелых я спросил:

– А нельзя ли нам где-нибудь здесь переночевать пару ночей?

– Ну, что за путешественники пошли! – удивился директор. – Три недели назад в Сиднее проездом был Федор Конюхов. Он собрал с сиднейских русских 100 тысяч долларов на ремонт своей яхты и поплыл себе дальше. А вы! Переночевать два дня! Это разве масштаб!

– Стыдно, конечно, обращаться с такой просьбой. Но все же. Где бы нам можно было остановиться? – не унимался я.

– Обратитесь в женский монастырь в Кентлине. У них есть бараки. Там наверняка найдется место и для вас.

Там с благословения настоятельницы игуменьи Евпраксии Татьяну Александровну поселили в одной из временно пустующих монашеских келий, а меня – отдельно, в здании старой церкви.

За стеной монастыря стоят три деревянных барака, по десять комнат в каждом, плюс общая кухня, туалет и душ. Во время Второй мировой войны там жили австралийские солдаты, а потом их купила русская церковь. Поначалу они использовались для хранения всякого хлама, но, когда в середине восьмидесятых годов в Австралию хлынула новая волна иммигрантов из России, Алексей Павлович Кисляков отремонтировал начавшие приходить в негодность бараки и сделал пригодными для жилья. Некоторые постояльцы жили там годами, другие появлялись лишь время от времени, но «русская колония» существовала непрерывно уже почти двадцать лет. Когда мы пришли туда вечером, «колонисты» собрались вокруг большого пионерского костра: пели песни, рассказывали анекдоты, рассуждали на политические и философские темы.

Там были не только постоянные жители этих бараков – те, кто сравнительно недавно попал в Австралию, подал документы на иммиграцию, как беженец, но еще не получил статуса постоянного жителя. Старые иммигранты, живущие в Австралии уже по 20–30 лет, приезжают сюда не в погоне за дешевым жильем, а из-за ностальгии по оставленной Родине. Сейчас можно поехать в Россию, но это далеко, а, главное, там не удастся «поплакаться в жилетку». Для тех, кто живет в России, все иммигранты, поселившиеся в такой благословенной стране, как Австралия, кажутся счастливчиками. А здесь, на этом российском островке, собираются все свои: можно поговорить по-русски, поделиться своими горестями и радостями. Те, кто жил здесь когда-то, время от времени приезжают для того, чтобы окунуться в эту неповторимую атмосферу, привозят своих детей, чтобы они могли хоть немного практиковать свой русский язык. На типичный вопрос: «И давно здесь?», можно услышать неожиданное: «Нет. На две недели приехал… восемь месяцев назад».

Нынешние российские эмигранты разительно отличаются от своих предшественников. Они не рвались на край света в поисках демократических свобод. Кто-то в России на жалованье врача или инженера не мог прокормить семью, но большая часть – это бывшие «новые русские», скрывающиеся от кредиторов, «русской мафии» или налоговой инспекции… Они прятались от объектива моей видеокамеры и запрещали даже мельком упоминать их имена в печати.

Сидней

По Сиднею можно гулять часами. Легкий ветерок с океана сбивает жару, а многочисленные парки и скверы дают возможность среди белого дня поваляться на чистейшей травке. Среди обильной зелени в городе, где сейчас живет около четырех миллионов человек, не чувствуется обычной для мегаполисов давки и толкотни.

Мы приехали в Сидней для того, чтобы найти работу. А проще всего это сделать через русских. Уж они-то наверняка в курсе текущей ситуации. Часть русских из бараков работала на грибной ферме, но лишь по два-три неполных дня в неделю. Это идеально подходит для тех, кто томится в ожидании получения гражданства – и на жизнь хватает, и свободного времени много остается. Но заработать там нереально. Зарабатывают все на «джибровке». Так называют отделку плитами сухой штукатурки внутренних стен и потолков. Работа это тяжелая, но хорошо оплачиваемая – от 70 до 150 австралийских долларов в день. И, главное, для нее не нужна рабочая виза. Большая часть фирм основана бывшими россиянами, а они излишним формализмом себя не обременяют. Мы уже стали договариваться, к какой компании примкнуть, но выяснилось, что в связи с предстоящей Олимпиадой строительство заморозили, и рабочие пока не нужны. Все остальные предложения были совсем несерьезные. Например, можно было ловить в курятнике кур. По словам тех, кто этим уже занимался, делать это можно только ночью, при свете тусклых лампочек, когда куры, страдающие «куриной слепотой», становятся легкой добычей. За каждую сотню пойманных и посаженных в клетки кур платят по 10$. Хотя опытные ловцы зарабатывают за ночь по 100–150$, после бессонной ночи нужно полдня отсыпаться, а запах куриного помета не отмывается неделями, никакое мыло не помогает.

Чтобы легально работать в Австралии и платить с зарплаты налоги, каждый работающий должен иметь ТФН (tax file number – индивидуальный номер налогоплательщика). Тем, кто приезжает по туристической визе, его, естественно, не дают. Мы же приехали с бизнес-визами. А можно ли с ними получить ТФН? По мнению Евгения Киселева, с которым мы познакомились в «русской колонии», это зависит от того, в какое именно подразделение Австралийской налоговой службы мы обратимся.

– Да не может такого быть! – удивился я. – Австралия ведь демократическая страна. Все здесь делается по закону. Даже взяток не берут!

Хотите – проверьте. В Сиднее есть два отделения налоговой службы. Одно находится в самом центре города, недалеко от телевизионной вышки. Там вам с вашей визой ТФН не дадут, а вот в Парамате – пожалуйста!

Я не мог поверить, что не только в одной и той же стране, в одном и том же штате и даже в одном и том же городе могут быть разные законы. Но на следующий день мы убедились, что бывает и так. Все произошло, как и предсказывал Евгений. В центральном офисе на нас посмотрели, как на идиотов.

– С бизнес-визой? И хотите получить ТФН? Идите отсюда!

Но идиотами мы были бы только в том случае, если бы не отправились сразу же в Парамату. Там, в другом отделении Налогового управления, посмотрев те же самые паспорта, с теми же самыми визами, нам спокойно, даже как-то буднично, выдали бланки.

– Заполняйте.

Через пять минут мы стали обладателями зеленых справок. Там было написано, что у нас приняли документы на оформление ТФН. Сами номера обещали выдать в течение двадцати восьми дней.

Вооружившись справками, мы попрощались с монахинями и отправились опять на север в Квинсленд на поиски работы.

Сквот в Голубых горах

Сидней и Брисбен связывают три шоссе: Пасифик-хайвэй идет по берегу Тихого океана, Нью-Ингланд-хайвэй (по нему мы приехали в Сидней) – практически проходит параллельно ему, но километров на двести-триста западнее, а Великий западный хайвэй (Ньюэлл-хайвэй) – находится еще западнее, на границе между густозаселенным «Побережьем бумеранга» и бескрайним австралийским бушем.

Именно этим путем шли первые английские колонисты, отправлявшиеся из Порт-Джексона на поиски земли, пригодной для культивирования. Представления у них о географии были довольно туманные. Так, например, в среде каторжников бытовали слухи о том, что якобы неподалеку находятся поселения свободных белых людей, или о том, что существует сухопутный путь в Китай (в том, что в нем существует разрыв, мы убедились на собственном опыте – в Австралию действительно «только самолетом можно долететь»). Это-то и подстегивало интерес к географическим открытиям.

Непреодолимую преграду на пути первопроходцев представляли Голубые горы. Несколько экспедиций безуспешно пытались найти в них проход. Удалось это только в 1813 году. И уже в течение ближайших двух лет была проложена дорога, по которой пошел поток переселенцев на запад. Нынешний Великий западный хайвэй идет примерно по тому же маршруту, где прошли первооткрыватели примерно за двести лет до нас.

Голубые горы для первых поселенцев были всего лишь препятствием на пути. В наше время – это самый популярный в Австралии национальный парк с зелеными холмами, глубокими каньонами и темными ущельями. В австралийской прессе то и дело появляются статьи о том, что здесь якобы нашли то ли снежного человека, то ли пантеру, то ли живого динозавра. Остается верить на слово отдельным смельчакам, рискующим погибнуть от недостатка воды, но все же отправляющимся на исследование бескрайнего австралийского буша.

Большинство же ограничивается посещением только смотровой площадки в Кутумбе. Именно отсюда делаются фото на открытки с неизменными «Тремя сестрами» (три крутых меловых утеса) – туристическим символом этого национального парка.

Пока мы любовались «сестрами» со всех возможных точек зрения: справа, слева, сверху, снизу… стемнело, начался сильный, пронизывающий до костей ветер, и холодно стало так, как было до этого только в январском Китае.

В поисках ночлега мы зашли в англиканскую церковь, где в это время шло собеседование с семьями алкоголиков. Нас вежливо, но настойчиво, послали.

– Вот вам номер круглосуточного телефона Армии спасения, обращайтесь туда.

Я позвонил. Меня сразу же спросили:

– А какая у вас виза?

– Туристическая, – не говорить же, что мы «бизнесмены».

– Туристическая? Значит, у вас должны быть деньги, – возмутились «спасатели».

Кутумбу мы прошли вдоль и поперек. Такого количества домов престарелых нет ни в одном другом городе. Естественно, что и церквей там было много. Но ни священников, ни прихожан в них не нашлось. Спать же под открытым небом не решались. Лечь-то еще можно, а вот удастся ли проснуться? Дождя ночью, конечно, не будет. Слишком уж холодно. А вот снег вполне мог пойти (в августе в Южном полушарии конец зимы). В поисках хоть какой-нибудь крыши над головой мы и обнаружили заброшенное двухэтажное здание.

Скорее всего, это была школа или колледж. Все стекла и двери (кроме входной) были выбиты, стены разукрашены граффити, пол засыпан строительным мусором и битым стеклом. Единственное место, где можно было спрятаться от пронизывающего ветра, – в углу большого зала на первом этаже. Пол там был хуже некуда: битое стекло, ржавые железяки, стекловата… Но и с этой проблемой удалось справиться. Мы притащили туда найденный в одной из комнат толстый войлочный палас.

Я тут же уснул, а Татьяна Александровна всю ночь промучилась. Она неуютно чувствовала себя в роли «сквотера» и вздрагивала от всех звуков: как хлопали двери и окна, скрипели деревянные перегородки, позвякивали водосточные трубы, бились о стены ветки деревьев…

Цветочная ферма у Хамптона

Поиски работы начали сразу же, как только вернулись назад в Квинсленд. Кто-то из водителей сообщил, что в Гатоне вот-вот начнется уборка лука. Но тут же предупредил:

– Конкуренция будет большая. У тех, кто не имеет своей машины, шансов нет вообще.

Можно было бы завербоваться на уборку перца. Им были завалены все поля в округе. Но… его не убирали. Цены упали слишком низко, фермеры ждали, когда они поднимутся. Капитализм! Пусть лучше перец сгниет на полях.

В Тувумбе мы были проездом. Зашли в офис туристической информации, просто чтобы бесплатно попить горячего чая – очень хотелось согреться после ночевки в буше под холодным моросящим дождиком. А на выходе столкнулись с… Либби (с ней мы познакомились во время своего первого посещения этого города). С ее помощью мы нашли себе и работу и жилье – дом, который продавал сосед Либби.

С понедельника мы вышли на работу. На ферме как раз в самом разгаре шел сезон уборки «леди Стефани» – так называют кустарник с непритязательными белыми цветочками. Европеец вряд ли обратил бы на него внимание, но японцы – известные эстеты – готовы платить бешеные деньги.

Мы жили практически не в доме, а на открытой веранде. Поставили там кровати, стол, повесили гамак. Вниз уходит широкая деревянная лестница, заканчивающаяся у сколоченной из обтесанных бревен беседки с душем и раковиной для стирки белья, немного левее растут четыре дерева «ботлбраш» («щетка для мытья посуды» – так их называют в Австралии за форму цветов) еще левее – разлапистое мандариновое дерево, немного впереди – высокий эвкалипт. Удивительно шумный! Весной он был весь усыпан цветами, чем привлекал к себе рой пчел, гудящий, как работающий под высоким напряжением трансформатор; а летом с него слезала и с сильным грохотом ошметками отпадала кора.

В Австралии, как ни в одной другой стране, можно ощутить свою близость к природе. Вот и мы в этом доме жили, как в центре зоопарка. На чердаке поселилась пара опоссумов. Эти смешные зверьки напоминают по внешнему виду смесь кошки, белки и обезьяны. Они каждый вечер, а иногда и половину ночи, с неимоверным грохотом носились друг за другом по крыше, периодически сваливаясь оттуда с громкими истошными криками. Но хуже всего было, когда они просто молча гуляли. Тогда они издавали звуки, до такой степени похожие на размеренные человеческие шаги, что и по прошествии трех месяцев я все еще вздрагивал и прислушивался.

В кустах возле дома живет полутораметровая ящерица игуана; а под дощатым полом у входа в душ устроила себе лежбище змея. Длиной она была меньше одного метра, но степень ее ядовитости мы проверять не рвались, поэтому, идя мыться, приходилось специально сильно топать, чтобы ее спугнуть. Время от времени через двор пробегала семейка кенгуру или волби (животные, похожие на кенгуру, но не коричневые, а серые и раза в два-три меньше). В ручье жили утконосы – единственные австралийские животные, чуждые публичности. Чтобы их увидеть, нужно долго сидеть в засаде. Пауков в заброшенном, долго пустующем доме было великое множество – всех видов и размеров. Некоторые из них были страшнее, чем в самых жутких фильмах ужасов. Впервые увидев быстро бегущее по полу мохнатое чудище размером с блюдце, я рефлекторно подпрыгнул, вмиг очутившись на высоком стуле. Но потом я к ним привык и, когда какой-нибудь паук пробегал мимо, всего лишь следил за ним краем глаза, или, если он оказывался в непосредственной близости, поджимал ноги. О мышах и говорить не стоит – им там было полное раздолье. В одной из пустых комнат поначалу жила семейка летучих мышей, но им наше шумное соседство не понравилось, и они куда-то перебрались. И, конечно же, нас окружало неимоверное количество птиц – начиная от простых черных ворон и заканчивая экзотическими попугаями всевозможных размеров и расцветок.

На ферме мы также работали в окружении живности: на кроликов и кенгуру смотрели лишь, как на возможную помеху, – они то и дело норовили броситься прямо под колеса; один раз видели на дереве коалу; как-то раз, копая ямку для посадки кустов, я неожиданно выковырял из земли небольшую, но чрезвычайно ядовитую змейку; в другой раз мимо на огромной скорости, чуть не сбив меня с ног, пробежала дикая собака динго; а один из рабочих поймал и принес всем показать двухметрового питона.

Вначале мы питались всухомятку, но потом научились готовить на дровяной плите. Она, как оказалось, еще и воду для душа грела, причем так хорошо, что и на следующий день мыться можно было с комфортом.

На четыре с половиной месяца наша жизнь стала подчинена строгому графику. Подъем перед восходом солнца, примерно в половине пятого утра. Птицы как раз начинали свой многоголосый концерт. После легкого завтрака было немного времени на то, чтобы почитать книжку или позагорать под ласковыми утренними лучами. В 6.10 мы садились на велосипеды и отправлялись на работу.

Пролетариат и соседи

Работа на цветочной ферме не очень тяжелая, но интенсивная и разнообразная. За один день мне приходилось заниматься всем понемногу: резать кусты, делать букеты и мочить их в ядовитом растворе, чтобы уничтожить всех насекомых (цветы идут на экспорт, и если обнаружат хотя бы одного жучка, то всю партию вернут, да еще и штраф заставят заплатить), упаковывать их в полиэтиленовую пленку, засовывать в ведра с водой, ведра расставлять на тележках, а тележки закатывать в холодильную камеру. Целыми днями на жаре, под палящими лучами безжалостного австралийского солнца или под проливным дождем мы пололи, сажали новые цветы и кустарники, распыляли ядохимикаты и разбрасывали удобрения.

Платили нам в полном соответствии с «Капиталом» Карла Маркса – исключительно за отработанное время. Мы с Татьяной Александровной были готовы работать хоть по десять часов в день. Но зависело это не от нас. Наш босс обычно сам устанавливал предел: «Сегодня работаем до 3.30» или «Сегодня все должны закончить к 4.00» и только изредка: «Вы можете работать до 5.00, если хотите». Мы, естественно, всегда хотели. Если переработать по собственному желанию было невозможно, то для того, чтобы уйти пораньше, не требовалось даже ни у кого просить разрешения – записал время своего ухода и свободен. За опоздания и пропуски никаких санкций не было (считается, что ты сам себя наказываешь тем, что меньше получаешь).

Мы всегда рвались работать как можно дольше, чтобы побыстрее заработать необходимые деньги и поехать дальше. Когда Бред (наш работодатель, босс и менеджер в одном лице) предлагал поработать в субботу, мы всегда были обеими руками «за». В середине ноября совершенно неожиданно начался необычный марафон – работа без выходных по 8–9 часов в день (включая субботу и воскресенье). Так прошла первая неделя, вторая, третья… Я уже еле на ногах держался от сильной усталости, но все же Бред сломался первым (мы как раз отработали 20-й день подряд).

– У меня есть для вас работа на завтра, но я думаю, что нельзя работать вообще без выходных.

На ферме есть несколько постоянных рабочих. Лоренс, молодой, радостный и открытый парень лет двадцати с небольшим, всегда работал обстоятельно, размеренно, даже немного флегматично и очень интересовался всякой живностью: то показывал нам, как муравьед затягивает к себе в ловушку муравья, то, остановившись у дерева, долго и настойчиво пытался разглядеть живущую на нем огромную ящерицу.

Ленни (вообще-то его зовут Мэтью, но австралийцы считают это имя слишком сложным, поэтому ему пришлось придумать себе псевдоним попроще) – полная противоположность Лоренса. Он чаще всего ходил угрюмый и насупленный. Раньше был одним из главарей банды местных байкеров, но его характер изменился после того, как в баре во время драки ему проломили голову. Выжил он тогда только чудом – из Брисбена прислали специальный вертолет, и в госпитале ему успешно сделали трепанацию черепа. Так теперь и ходит с пластмассовой пластинкой в голове. Работал он на ферме с самого основания, поэтому знал все, что нужно делать, не хуже босса. Но и менеджером его назначить было нельзя из-за странности и непредсказуемости поведения. Он мог совершенно неожиданно взять да и уйти с работы прямо посреди рабочего дня и пропасть на неделю, а потом, также неожиданно, вернуться.

Дьем, вьетнамка с австралийским паспортом, работала на ферме уже три года и была, хотя и неформально, правой рукой Бреда – говорила, кому и чем заниматься, инструктировала новичков и тщательно следила за тем, чтобы все делалось в строгом соответствии с технологией. Во время обеденного перерыва, когда все рабочие собирались в кружок поболтать, она обсуждала какую-нибудь животрепещущую тему (Олимпиаду, преимущества и недостатки различных диет, политические катаклизмы и т. д.) или рассказывала о себе. Так удалось узнать, что она родилась в Ханое, но дед у нее был французом, и французский язык стал ее родным языком, а вьетнамский она выучила уже в школе. В восемнадцатилетнем возрасте, после окончания школы, она эмигрировала в Австралию и вынуждена была опять пойти в школу, еще на два года. В университете Дьем училась на модельера-конструктора одежды. Промучившись в поисках работы по специальности три года, она поняла, что нужно переучиваться на что-то более практичное, и вернулась в университет. Год проучилась на гражданского инженера, а потом перевелась на «Информационные технологии». И все это – не вместо работы, а одновременно с ней. Отработав часов семь на цветочной ферме, она возвращалась домой и ложилась спать, чтобы в 10 часов вечера, когда посторонние шумы затихают, по звонку будильника встать и заниматься до 2 часов ночи. А ведь в 5 часов утра ей нужно уже собираться на работу. И так годами.

Роджер, несмотря на свои внушительные размеры и «пиратское» имя, был парень добродушный и спокойный. Но все же и его терпение имело предел. Когда у него умер отец, мать несколько раз предпринимала попытки самоубийства, потом попала в психиатрическую клинику, а брат стал гомосексуалистом, он посчитал за лучшее жить отдельно и переехал из своего дома в Тувумбе в караванпарк в Крос-Несте.

На ферме постоянно появлялись и исчезали новые лица – сезонные рабочие. Одни задерживались на пару недель, другие – всего на день-два. Довольно долго с нами проработал наш брат-славянин – поляк Павел. Он жил в Австралии уже 14 лет и все это время работал архитектором, но из-за введения нового налога строительство практически прекратилось. Вот он и устроился работать на ферме, пока пройдет шок и австралийцы вспомнят о своей «национальной мечте»: построить огромный дом среди буша, чтобы «соседей не видеть». Ждать ему пришлось недолго – месяца два.

Другим запомнившимся персонажем был Гарри, 12 лет назад приехавший из Новой Зеландии в поисках работы и с тех пор колесивший по Австралии с места на место, как перекати-поле: поработает в одном месте, пока там не закончится уборка урожая, и перегоняет свой караван на другое. У Гарри были «золотые руки», чего нельзя было сказать о его жене. Ее, кажется, и держали-то на работе только из благотворительности или как неизбежное приложение к мужу.

Было много студентов и постоянно мигрирующих по стране бродяг, которые, проработав несколько дней, пропадали, так и не успев толком ни с кем познакомиться. Несколько недель с нами проработали два англичанина, японка, кореянка, трое голландцев, две пары немцев. С их странами у Австралии есть соглашение о взаимном обмене студентами, желающими посмотреть страну и подзаработать. Им дают визу «отдых с правом работы» сроком на один год.

Когда у нас закончилась трехмесячная виза, пришлось съездить в Брисбен. Естественно, и туда, и обратно мы добирались автостопом. Когда мы были в Сиднее, адвокат Евгений Киселев, специализирующийся на решении эмигрантских проблем, предупредил:

– Бизнес-визу продлить нельзя. Но с нее легко перейти на туристическую.

Так и оказалось. В Иммиграционном управлении Брисбена ничуть не удивились нашему желанию отдохнуть после трех месяцев напряженной работы.

– А у вас есть справка от работодателя о том, что вы сделали все, для чего вас посылали в Австралию? – поинтересовался чиновник.

Я показал журналистское удостоверение.

– Так мы же свободные журналисты. Приехали в Австралию собирать материал для книги. Ни перед кем нам отчитываться не нужно.

– А сколько у вас денег?

– По тысяче долларов в местном банке, а в Москве… – я не знал, сколько было бы нужно назвать. Но чиновник и не стал дожидаться моего ответа.

– Платите по 150 долларов (75USD).

На цветочной ферме мы отработали четыре с половиной месяца. Я отправил все заработанные деньги в Москву, своей семье, а Татьяна Александровна оставила себе 1000$ – «на всякий случай», вдруг придется покупать билет домой.

Теперь можно было и страну посмотреть – несколько месяцев в запасе у меня было – до тех пор, пока опять нужно будет посылать деньги в Москву.

Конец кентлинских бараков

На объездной Ньюкасла нас подобрал мужчина лет шестидесяти.

– Я тоже, можно сказать, писатель – пишу статьи для сельскохозяйственного журнала. И путешествовать люблю. Особенно по Африке. Даже женился на негритянке, принцессе Ганы. Правда, брак оказался неудачный. Видимо, все же сказалось различие культур.

«Любитель черных женщин» провез нас недалеко, но зато высадил на самом удобном месте – на выезде из Ньюкасла в сторону Сиднея. Там мы сразу же попали в красную спортивную машину. За рулем сидел длинноволосый мужчина средних лет с лицом, которое иначе как «бандитским» не назовешь.

– Русские? Я встречался с русскими… в одной камере сидели. Одного, как и меня, посадили за наркотики. А вот другого! У него был свой бизнес. Он воровал в Австралии дорогие машины и отправлял их контейнерами в Европу. Все были довольны. Никаких проблем с полицией не возникало. Но как-то раз он поругался с женой, и она – вот вредная баба! – сдала его в полицию вместе со всеми потрохами!

– И долго вы сидели в тюрьме?

– В последний раз? Четыре года. – Он немного помолчал, видимо, раздумывая, стоит ли раскрываться перед случайным знакомым, а затем продолжил: – Я люблю жить красиво. Из-за этого и возникают нелады с законом. Уже побывал во всех тюрьмах Нового Южного Уэльса. Тюрьмы у нас – большой и очень прибыльный бизнес. Там есть не только мастерские, но даже фабрики и заводы. Высокая рентабельность получается за счет практически дармовой рабочей силы: заключенным платят всего по одному доллару за целый рабочий день.

– Кто же за такие деньги будет работать?

– Не хочешь, не работай. Насильно заставлять не будут. Но, если ты будешь бить баклуши, то отсидишь весь срок «от звонка до звонка». А за хорошую работу или, как это называют, «за примерное поведение», можно освободиться на 1–2 года раньше срока. Вот зэки и стараются. Кому не хочется выйти раньше? Я тоже не могу долго в тюрьме прохлаждаться. У меня шестнадцать детей. У моей нынешней жены трое, у двух предыдущих жен – по два, у остальных моих женщин, уже неофициальные, – по одному. – Зазвонил мобильный. Он поговорил и положил трубку. – Это как раз звонила одна из моих подружек. И всех мне нужно содержать. Вот и приходится заниматься этим рискованным, но очень выгодным делом. Где еще за пять минут заработаешь десять тысяч долларов? В центре Сиднея я купил большой дом за миллион. Машин и не счесть! Одно плохо, их часто приходится менять – по два-три раза в месяц. Полиция постоянно на хвосте висит!

– И давно такая бурная жизнь?

– Да считай с самого первого шага на австралийской земле. Сюда я попал в двенадцатилетнем возрасте из Боснии. В школе меня сразу же стали дразнить за то, что я тогда очень плохо говорил по-английски. Мне пришлось кулаками завоевывать себе уважение. А ведь еще и младшего брата приходилось защищать. Он у меня тихоня. После школы я пошел работать в ночной клуб. Вот где жизнь была разгульная! Каждую ночь я с кем-нибудь трахался. Мне еще и семнадцати лет не было, когда у меня первый ребенок родился – от тридцатилетней женщины. Она специально меня совратила, чтобы забеременеть, а как муж я ей был не нужен. Но и женился я рано. После того как остепенился, подружек у меня стало меньше. Моя нынешняя жена знает о том, что я раньше был женат, знает и о нескольких моих любовницах – конечно, не обо всех. Когда я был молодым, я привлекал женщин своим смазливым видом, а сейчас – большими деньгами. – Мы въехали в Сидней и проезжали по западным пригородам, и водитель переключился на ностальгические воспоминания: – Здесь прошло мое детство. На месте этого стадиона тогда были густые заросли, я ходил сюда охотиться на птиц…

В уже знакомых нам кентлинских бараках было пустынно – кто работает, кто просто где-то болтается. Ольга с Яной появились там за пару дней до нас.

– Мы с дочерью жили в Омске. И каким-то образом судьба занесла к нам в Сибирь австралийца. Высокий голубоглазый блондин с манерами истинного джентльмена сразу покорил мое сердце, но выйти за него замуж я решилась не сразу. Два года мы переписывались и созванивались. Потом я переехала в Австралию и оказалась в богатом престижном районе Рокхамптона – прямо на линии тропика Козерога. Условия для жизни были шикарные, но с мужем с первых дней начались проблемы. Поначалу я терпела его экстравагантные выходки, но примерно через полгода у него совсем «поехала крыша». Он стал на меня орать, с кулаками набрасываться. Потом, правда, быстро остывал, на коленях просил прощения. Но припадки беспричинной ярости у него становились сильнее и чаще. Нам с дочерью несколько раз приходилось скрываться у соседей. Именно они и надоумили меня обратиться за помощью в организацию «Вуменс шелтер», предоставляющую убежище женщинам, скрывающимся от семейного насилия. Но мой муж пытался нас и там найти. Вот мы и уехали в Сидней, от него подальше.

В этот раз мы планировали задержаться в Кентлине на пару недель, поэтому решили разыскать Алексея Павловича Кислякова – создателя и бессменного завхоза бараков. Он живет в «русской деревне», где селятся пожилые русские люди, которые еще в состоянии сами себя обслуживать (для тех, кто этого уже не может, при монастыре создан Дом престарелых).

Алексей Павлович Кисляков родился 15 декабря 1918 г. в Санкт-Петербурге на Васильевском острове в семье русского морского офицера. Его отец Павел Андреевич во время Русско-японской войны служил инженером на миноносце «Решительный». Опасаясь за жизни жены и трех детей, он вынужден был вывезти свою семью за границу. Помогал им финский крестьянин. Они покрыли лошадь и сани белым полотном для маскировки и пошли напрямик по льду Финского залива, замирая в страхе каждый раз, когда оказывались в лучах вращающегося прожектора маяка.

В Таллине Алексей Павлович окончил немецкую гимназию и в 1936 г. поступил в Технический университет в Берлине, а после окончания остался на кафедре теплофизики рассчитывать паровые турбины, потом работал техническим переводчиком в строительной компании, а после войны – у американцев. Когда австралийцы стали в массовом порядке набирать эмигрантов-европейцев, он купил «липовые» документы на чужую фамилию и национальность (русских тогда официально не имели права брать в Австралию, их, по договору со Сталиным, полагалось отправлять прямиком в сибирские лагеря, поэтому все русские приезжали в Австралию под видом поляков или прибалтов). Отработав два года в паровозных мастерских, Алексей Павлович отправился строить каскад гидроэлектростанций возле города Кума, а потом перешел в управление электросетей в Сиднее. Все это он успел нам рассказать, пока мы шли с ним назад к баракам, открывали пустующую комнату и собирали по сараям для нее мебель.

Бараки находятся на окраине заповедника. Когда мы приезжали в прошлый раз, у нас не было времени побродить по окрестностям. Да и зима была. А в этот раз мы попали в разгар лета. Практически каждый день жители бараков ходили на речку, которая протекает по дну глубокого ущелья прямо по границе военного полигона. Это был у них чуть ли не единственный вид активного отдыха.

В пятницу вечером мы приехали в кентлинские бараки, а в субботу утром я уже работал – выносил офисную мебель из Национального банка Австралии. Фирма, занимающаяся благоустройством офисов, принадлежит полякам. Работать они предпочитают с соотечественниками или хотя бы выходцами из Восточной Европы. Двое русских у них работают постоянно. Но иногда возникают авралы, когда нужно срочно очистить большой офис. Тогда набирают всех, кто в этот момент окажется под рукой.

Рано утром к баракам приехал микроавтобус, в который загрузилось практически все мужское население. И уже через час наравне с бывшими инженерами, спортсменами, медиками… я таскал тяжеленные столы и офисные перегородки, тумбочки и полки к дверям лифта, потом выгружал их в подвале и составлял на маленькие грузовички, затем снаружи перемещал с них на большегрузные трейлеры (они не могли проехать в подвал банка из-за своих габаритов), а с трейлеров – на склад. Отдыхать удавалось только в дороге или в ожидании очередной машины. И так двенадцать часов подряд.

А с понедельника я стал работать на грибной ферме. Опять же по рекомендации русских из бараков. Хотя вряд ли на такую грязную, тяжелую и в то же время малооплачиваемую работу берут только «по блату». Задача у нас, русских, китайцев, вьетнамцев и кампучийцев, была простая: менять землю. Вначале нужно вытащить из душных, жарких, со стопроцентной влажностью (микроклимат создавался для грибов, а не для работников) ангаров мешки с использованной землей и забросить их в кузов грузовика. Потом разгрузить грузовик с новыми мешками, занести их в ангары, расставить на полках, утрамбовать и выровнять землю…

Кроме меня, там работало еще трое русских: Саша – тренер по плаванию из Молдовы, Олег – бизнесмен из Санкт-Петербурга, Виктор – хирург из Казахстана. Вернее, бывший тренер, бывший бизнесмен и бывший хирург. В Австралии у них всех положение было одинаковое. Они подали на статус беженца и болтались между небом и землей, не зная, удастся ли получить столь вожделенное гражданство.

Через две недели в бараке появился Виталий и огорошил меня своим рассказом:

– В прошлый приезд в Кентлин ты рассказывал об автостопе. Я слушал вполуха, думал, мне это никогда не пригодится. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. 9 декабря я решил поехать в Байрон-Бэй. Друзья собрались меня провожать. Выпили, как водится, лишнего, и на поезд я опоздал. А ехать-то было нужно! И тут вспомнил об автостопе. Выехал на электричке на окраину города, вышел на шоссе и поднял палец. Все, как ты учил! Довольно быстро поймал машину до Ньюкасла. Водитель попалея интересный. Рассказал я ему – кто и куда еду, а он дает мне свой сотовый: «Набери номер…» Я подумал, надо помочь человеку. Позвонил. Попал в справочную аэропорта. Водитель просит: «Ты спроси, есть ли места на самолет до Байрон-Бэя?» Мест не было. «Что же ты будешь делать?» – заволновался он. Я же не мог понять, в чем проблема: «Да так же, выйду на трассу и подниму палец». Мне показалось, что вопрос исчерпан. Ну, хотел человек посадить меня на самолет, но ведь не судьба – нет мест. Однако водитель так не считал. Он опять попросил меня позвонить. На этот раз на аэродром, с которого летают маленькие частные самолеты. Там мне сказали, что все самолеты в Байрон-Бэй уже улетели. «Что же делать?» – спросил я в трубку. «Нанимайте самолет», – посоветовали мне. «За сколько? За 1000 долларов? Согласен! Берем!» – неожиданно сказал он и, порывшись в кармане, достал толстую пачку. – Пересчитай». Я пересчитал. Там было 950 долларов. «Когда приедем, я добавлю полтинник», – пообещал он и свернул в аэропорт. И вскоре я, как какой-нибудь принц или миллионер, полетел на своем самолете. В результате всех этих приключений я добрался до Байрон-Бэя «авиастопом» – на два часа раньше, чем поезд, на который я опоздал!

10 февраля мы попрощались с жителями бараков. Русская община, существовавшая здесь около двадцати лет, доживала последние дни. Австралийская санэпидстанция признала бараки непригодными для жилья. Нужно было или проводить их реконструкцию, на которую требовалось, по крайней мере, 30 000$ (а их, естественно, не было), либо закрывать. Попытки пересмотреть это решение успеха не имели. Жильцы уже перестали бороться за сохранение общины и лишь старались выторговать дополнительный месяц «жизни», чтобы успеть найти подходящее жилье.

Русская община в бараках только на первый взгляд могла показаться дружной и сплоченной. За те три недели, которые мы там прожили, я услышал о конфликтах, склоках и разборках. Все, как в обычной коммунальной квартире или даже в тюремном бараке. Нервы ведь у многих были подорваны бесконечным ожиданием. Годами люди ждали решения своей судьбы, находясь «между небом и землей». Большинство из них даже английский язык не учили. А зачем? Вдруг откажут, и придется возвращаться в Россию? Но сложно было и тем, кто все же получал австралийское гражданство. За годы ожидания они разучались жить, работать, планировать будущее. И новые австралийские граждане оставались в уютном и таком привычном мире кентлинских бараков. Сюда же возвращались неудачники. Они не смогли найти своего места в австралийском обществе и предпочли опять вернуться к русским.

И вот этой уникальной «барачной общине» пришел конец. Одновременно пошла на спад очередная волна эмиграции из России. Все, кто хотел уехать во что бы то ни стало, это уже сделали. И мощный поток беженцев превратился в тоненький ручек эмигрантов-специалистов. Так раньше ехали на Крайний Север – заработать и свалить. Если и не назад в Россию, то в Англию или в США.

Русскоязычный австралиец

Из Сиднея выехали по Нью-хайвэю в сторону Мельбурна. Приближаясь к центру Канберры по двухрядному шоссе через лес, который постепенно переходит в городской бульвар, мы неожиданно попали в зону величественных зданий, находящихся на приличном расстоянии друг от друга. Очень странный город, скорее огромный лесопарк, внутри которого спрятаны городские здания.

В Австралии нас женщины подвозили чаще, чем мужчины. Одна из них и привезла к дверям православного Иоанно-Предтеченского храма. После окончания службы мы подошли к отцу Александру Морозову.

– Можно нам поставить палатку во дворе церкви?

– Зачем? – удивился он. – Мы вам откроем зал. Там вам будет гораздо удобнее.

Мы уже взялись распаковывать свои рюкзаки, когда одна русская семья пригласила нас к себе. Джордж, говоривший по-русски с сильным акцентом, оказался настоящим чистокровным австралийцем. В 1982 г. на кинофестивале он посмотрел фильм «Москва слезам не верит» – на русском языке, с английскими субтитрами. Ему тогда было уже 30 лет, в Перте, в Западной Австралии, он работал учителем в школе. Но звучание русского языка его так потрясло, что он стал его изучать на вечерних курсах – три раза в неделю. Через два года Джордж понял, что и через десять лет таких занятий не сможет заговорить по-русски. Он написал в советское посольство письмо с просьбой помочь попасть в Институт русского языка имени Пушкина. В Москву Джордж прилетел в 1988 г. на два семестра. Жил он в общежитии в одной комнате с двумя немцами. Скоро у него появилось много русских знакомых. Одной из них была Ольга, его будущая жена. Вместе с ней он вернулся в Австралию. Джордж перешел с учительской работы на государственную службу, и супруги переехали в Канберру, где у них родилось двое детей. По-русски они понимают (Джордж с Ольгой говорят дома только на языке Пушкина и Тургенева), но отвечают исключительно по-английски.

Утром я позвонил по телефону, который мне дали в русской церкви, сказав, что он принадлежит приехавшему из России писателю – Владимиру Кабо. А попал на Леонида Петрова. Он закончил отделение корейского языка Ленинградского института восточных языков, затем работал в Корее переводчиком.

– Однажды в Китае, в Корейском автономном округе я познакомился с русским эмигрантом. Владимира Иннокентьевича Давыдова там зовут на корейский манер Пак Сын Мин (а китайцы – Пяо Шенмин). Сейчас он китайский гражданин и единственный официально зарегистрированный во всем автономном округе русский по национальности. Его дед был начальником почты в Омске; отец Иннокентий Владимирович Давыдов пошел в военное училище в Петрограде и во время Гражданской войны оказался в полку генерала Семенова; а мать – кореянка из Сеула. Познакомились они в Маньчжурии, куда его отец, офицер белой армии, попал в начале 1920-х гг. В Китае Иннокентий Владимирович служил офицером в специальном горном батальоне, сформированном генералом Чжан Дзюньчаном из бывших российских офицеров, а выйдя в отставку, стал работать на почте в Фушуне, где и познакомился с дочерью Пак Юн Суна – одного из лидеров корейского движения за независимость – министра здравоохранения корейского Временного правительства в эмиграции.

В 1931 г. после прихода в Китай японцев и образования марионеточного государства Маньчжоу-Го была создана общественная организация «Сихэхуэй» из представителей русских, монголов, уйгуров и других нацменьшинств. Под ее эгидой Иннокентий преподавал русский язык в отделе образования в Хайларе. Вечером 7 августа 1945 г. (за два дня до официального разрыва Москвой пакта о нейтралитете с Японией) советская военная авиация неожиданно начала бомбить дороги Маньчжурии. Всем стало ясно, что вступление советской армии в Китай произойдет со дня на день. Родители Владимира бросились в дорогу, успев лишь посадить на телегу своих пятерых детей да прихватив таз с солеными огурцами, которые стали единственным провиантом для семьи на несколько недель. С большими трудностями все же добравшись до Харбина, его семья оказалась в городе, где транспорт был парализован, продуктов не было совсем, а все нацменьшинства опасались погромов со стороны китайцев. Они забаррикадировались в одном из каменных домов, где собралась большая группа корейцев во главе с Хан До Хуном – владельцем фирмы по экспорту сои. После того как в город вошли советские войска, мать устроилась переводчиком в штабе одной из частей, была поставлена на довольствие и кормила семью, а отец был вынужден скрываться от чекистов. Однако его все же арестовали и как изменника Родины приговорили к смертной казни. Но тут же предложили выбор: либо расстрел, либо работа на компетентные органы. Полтора года Иннокентий Владимирович в форме чекиста колесил по Маньчжурии, работая переводчиком с корейского, китайского и японского языков. Воспользовавшись всеобщей неразберихой, когда уходящая Советская Армия назло Мао Цзэ-дуну передавала занятые территории гоминьдановской армии Чан Кайши, они раздобыли грузовик и с документами сотрудников НКВД и вместе с одним из бывших офицеров Квантунской армии сбежали из советской зоны оккупации.

В 1947 г. была закрыта граница между охваченным гражданской войной Китаем и оккупированной СССР Северной Кореей. Отец Владимира Давыдова остался в Китае, а его мать с братьями и сестрами – в КНДР. И только перед самым началом Великой пролетарской культурной революции семья смогла воссоединиться в Китае. В Пхеньяне остались лишь старшая сестра Елена, вышедшая замуж за известного корейского поэта Ким Чхоля, да брат Валерий, ставший военным. Елена (ее корейское имя Пак Мен Сун) работала переводчицей в книжном издательстве. В 1964 г. ее муж был обвинен в причастности к попытке покушения на Ким Ир Сена. Тогда одна из политических группировок Трудовой партии Кореи действительно попыталась взорвать самолет премьера во время его посадки в Пхеньянском аэропорту, но в последний момент самолет сел на запасном аэродроме. Всех заговорщиков (а также, как водится, совершенно непричастных людей) немедленно арестовали и приговорили к различным изощренным наказаниям. Поэт и его жена оказались в подземной тюрьме близ города Хочхон, на самом севере страны, в провинции Северная Хамген. Одиннадцать лет они прожили в подземелье, не видя дневного света. Там же, в тюрьме, у них родилось двое детей, которым изредка разрешалось выходить на поверхность, чтобы погреться на солнышке. Так бы они и окончили свои дни в тюрьме, если бы не стремление молодого маршала Ким Чен Ира заработать себе авторитет тем, что он реабилитирует тех, от кого его родной отец Ким Ир Сен в свое время упорно пытался избавиться. Среди отобранных для этой цели бывших «врагов народа» оказались поэт Ким Чхоль с женой.

Та же часть семьи Давыдовых, которая оказалась в Китае в самый разгар «культурной революции», раскололась. Иннокентий Владимирович был арестован по подозрению в шпионаже в пользу СССР и просидел несколько лет в тюрьме. В это же самое время брат Владимира возглавлял хунвэйбинскую дивизию (после смерти Мао Цзэдуна, во время суда над «бандой четырех» и его привлекли к ответственности), а он сам проходил специальную подготовку в качестве северокорейского секретного агента (когда в начале 1990-х гг. отношения между Северной и Южной Кореей потеплели, его отправили в Китай).

Русский православный монастырь

Все канберрские русские бывали в русском православном монастыре под Кумой, но одних возили туда на автобусе; другие хотя и добирались на своей машине, но слепо следовали за теми, кто уже знал, где и куда сворачивать.

Поэтому никто не мог дать нам точные и ясные указания, как же туда попасть.

На объездную дорогу мы вышли пешком. Там нас подобрал веселый мужик.

– Я подвезу вас недалеко, зато высажу на более удобном месте. Там позиция для голосования значительно лучше! Это я вам говорю как бывший автостопщик. Объездил всю Австралию с севера на юг и с запада на восток. Попутчиков берут везде, но лучше всего подвозят в Тасмании. Там однажды передо мной остановилось сразу две машины. В одной был черный абориген, а во второй – две девушки. Я, естественно, предпочел их. И не зря!

Чем закончилась история с двумя девушками, узнать не удалось. Приехали! Позиция была уже занята австралийским автостопщиком-одиночкой. Мы в соответствии с «правилом приоритета» прошли на сто метров дальше и настроились на долгое ожидание. Но первая же машина, аккуратно объехав нашего коллегу, остановилась возле нас. За рулем женщина.

– Вы русские?

– А как вы узнали?

– У вас же на майках по-русски написано. У меня в классе есть один ученик из России, поэтому я сразу узнала кириллицу. Обычно я никого не подвожу. Вот, например, перед вами я увидела голосующего парня и подумала: «Попутчиков не беру», а вас, как мне показалось, можно взять.

С учительницей мы доехали до Берридейла. В Канберре нам советовали обратиться там за помощью к Василию Швецову, менеджеру местной гостиницы «Сноугейт Мотор Инн». Но нас ждало горькое разочарование. Отель был закрыт наглухо. Может, на почте знают, где нам искать Василия и находится ли он вообще в городе или уехал.

На почте подтвердили наши худшие опасения – Василий до начала мая не вернется.

– А зачем он вам нужен? – поинтересовалась женщина, отправлявшая посылку.

– Мы приехали из России, ищем русский монастырь.

– Тогда я вам помогу. Я живу как раз недалеко от него.

Так мы познакомились с Анной (как потом выяснилось, она была единственным человеком в радиусе ста километров, знающим, как найти монастырь!). Она – настоящая австралийка, родилась в Сиднее. Там и встретилась со своим будущим мужем – эмигрировавшим из Китая русским. Под его влиянием приняла православие. С мужем она позднее развелась, а с религией – нет. Когда ее старший сын Сергей стал монахом, она продала дом в Сиднее и купила по соседству с монастырем ферму. Интересно, что по-русски говорить она так и не научилась, хотя детей воспитывает в православном духе.

Анна приехала в город встречать из школы сына. Вскоре из остановившегося возле почты школьного автобуса вышел подросток лет четырнадцати. Майкл наверняка такой же православный, как и все в его семье, но по-русски и он не говорит!

Мы долго петляли по сельским грунтовым дорогам, десятки раз поворачивали. Ни на одной развилке не было указателей направления на монастырь. Монахи потом нам объяснили, что это сделано специально, чтобы монастырь не превратился в туристическую достопримечательность.

Удивительно было встретить посреди австралийского буша деревянные строения в древнем новгородском стиле. Настоятель монастыря архимандрит Алексий только-только начал оправляться от последствий химиотерапии, поэтому был коротко острижен и без бороды.

Нас поселили в гостинице для паломников. В двухэтажном длинном здании с огромной, по-современному обставленной кухней и шикарной ванной только электричества не было. Как объяснили монахи, чтобы избежать мирских соблазнов: телевизора, радио, компьютеров… Холодильник там, правда, был (на газу), на стенах висели газовые рожки, а на кухне стояла дровяная плита. Поэтому очень уж аскетическими эти условия не назовешь. Но вот аккумулятор видеокамеры мне там зарядить было негде.

Гостиница стоит на берегу широкого быстрого ручья, в окружении зарослей ежевики. Каждое утро на противоположном берегу на поляне собиралась семейка кенгуру, а немного поодаль в омуте жил утконос.

Это животное без зубов, но покрытое мехом, с утиным носом и клоакой, использующейся одновременно и для экскрементов и для откладывания яиц. Что-то среднее между откладывающими яйца рептилиями и откармливающими своих детенышей молоком млекопитающими.

Походя увидеть утконоса нельзя. Животное это, хотя и не очень редкое в Австралии, но страшно пугливое. Мне пришлось сидеть в засаде три часа, чтобы увидеть его живьем. Сам момент появления утконоса я пропустил – читал книжку. Когда, привлеченный громким всплеском, я поднял голову, он уже плавал, распластавшись по поверхности воды. Потом началась охота (или собирательство?) – резко выбросив вверх плоский длинный хвост, утконос нырял, и довольно долго его положение под водой можно было проследить только по цепочке пузырьков воздуха. Затем он опять всплывал, чтобы немного отдохнуть на поверхности воды перед очередным нырком.

Сняв эти действия на видеокамеру с одной точки, я попытался медленно и как можно тише перейти на другую. Но куда там! Стоило мне сделать пару очень осторожных шагов, как я услышал всплеск. Оглянулся. По воде шли круги. И больше утконос не появился, сколько я ни ждал.

Начиная с Таиланда, мы побывали в бессчетном количестве храмов, гурдвар, мечетей и христианских церквей чуть ли не всех направлений и сект. Заходили туда, как правило, не из любопытства, а в поисках еды и ночлега. Но процесс изучения религии «с практической точки зрения» не прошел для Татьяны Александровны бесследно. Она постепенно, видимо, незаметно даже для самой себя, стала проникаться религиозностью. И, как древние русские в «Повести временных лет», стала «выбирать» себе религию.

– У католиков служба, на мой взгляд, как театральное представление, у протестантов чувствуешь себя, как в каком-то офисе, а вот в православной церкви я действительно испытываю религиозный трепет.

Решение покреститься возникло у нее еще в Брисбене, но тогда это по какой-то причине оказалось невозможно. А вот в монастыре, после наших долгих задушевных бесед с отцом Алексием, она настроилась решительно: «Сейчас или никогда!» Подготовка к таинству началась беседами с отцом Алексием, но уже с глазу на глаз, чтения соответствующей литературы, короткого поста. А само крещение провели в водах ручья с троекратным погружением в воду.

Вначале в гостинице мы жили одни. Но на выходные приехала греческая семья из Сиднея, а затем казахстанский немец Анатолий. Несколько лет он прожил в Германии, но так и не прижился. Видимо, вспомнив известную поговорку о том, что хорошо там, где нас нет, отправился в поисках «смысла жизни» на противоположный конец земли – в Австралию. В Сиднее, в русской коммуне возле Петропавловского кафедрального собора в Стратфилде, ему посоветовали съездить в монастырь к отцу Алексию.

Когда нам нужно было уезжать, отец Алексий вызвался сам довезти нас до трассы.

– Я сегодня позвоню в Мельбурн Николаю Карыпову, скажу, что вы к ним едете. Может, вам там найдут, где остановиться?

В Мельбурне

Русская православная церковь находится в готическом здании старой англиканской церкви на Масонской улице. О том, что это церковь именно русская, можно догадаться только, когда подойдешь вплотную к двери: по объявлениям на русском языке. На одном из них написано: «Библиотека работает по воскресеньям с 11.30 до 12.00», и подпись: «Наташа Терихова». Любопытно! Когда я учился на физфаке МГУ, у меня была такая однокурсница…

Приехал отец Николай Карыпов, и мы долго обсуждали философские темы, пока не пришло время позаботиться о земном. Отец Николай показал нам комнату при церкви.

– Тут только одна кровать.

– Ничего, я могу спать на полу, – заверил я его. – Главное, под крышей и недалеко от центра города.

В церковь мы могли заселиться только на следующий день, а на первую ночь отец Николай пригласил нас к своей матери. Юлия Николаевна угощала блинами. В разговоре выяснилось, что библиотекарь Наташа Терихова – это и есть та самая Наташа, с которой я учился в университете. Восемь лет назад она с мужем и детьми переехала в Мельбурн из Канады.

На следующий день мы поехали в гости к Наташе Териховой. Бывшая комсомолка и профсоюзная активистка стала ревностной прихожанкой.

– В 1992 г. мы уехали в Канаду по гостевой визе и хотели там остаться. Чувствовали мы себя в новой стране неуютно, хотелось общаться с русскими. Именно для этого и пришли в церковь. Тогда в Торонто среди прихожан было много семей примерно нашего возраста. Мы влились в дружную компанию. Жили весело, но остаться в Канаде на постоянное жительство нам не удалось. Подали заявление на эмиграцию в Австралию. И тут нам сразу улыбнулась удача. Отец Николай встретил нас прямо в аэропорту и отвез к Юлии Николаевне, а она женщина очень душевная и гостеприимная. Мы прожили у нее две недели, пока искали себе жилье.

Наташин муж Костя приехал вечером, после занятий в университете.

– Когда мы приехали в Мельбурн, я устроился работать в фирму, ремонтирующую навигационные приборы на судах. Но полтора года назад наша компания обанкротилась. Я несколько месяцев промаялся в поисках работы и пошел в университет переучиваться на вэб-дизайнера. Обучение мне оплачивает Министерство занятости, а живем мы на пособия по безработице. Да еще нам и за детей доплачивают. В Австралии, как в стране победившего социализма, государство как будто специально старается всех граждан подогнать под общий средний уровень достатка. Безработным платят пособие, бездомным дают государственное жилье. Но, как только начнешь работать, так сразу же начинают драть налоги. Поэтому получается, что в семьях с тремя детьми родителям просто невыгодно работать. Пособие сразу же снимается, поэтому получается, что работаешь по восемь часов в день, а получаешь, после вычета всех налогов, всего на пятьдесят долларов в неделю больше, чем раньше, когда сидел на пособии. Да еще и многих льгот лишаешься. И за что бороться?

Вечером в гараже мы с Костей долго пили пиво, слушали «Машину времени» и предавались ностальгическим воспоминаниям.

– Почему же ты уехал из России?

– С началом перестройки я ушел в бизнес. Дела шли хорошо. Я зарабатывал уже по 500 рублей в день. И это тогда, когда зарплата инженера была 120 рублей в месяц. Но у меня было ощущение, что долго так продолжаться не может. Вот-вот все кооперативы разгонят. И это в лучшем случае. А в худшем можно и в Сибирь угодить. Поэтому, как только появилась возможность вырваться за границу, я сразу же ей воспользовался. Лучше уж на Запад, чем на Колыму!

В Данденонг поехали на электричке. Нужно было брать билет до третьей зоны – за 6 долларов, но нам это показалось слишком дорого, и мы купили самые дешевые билеты – на первую зону. Когда мы въехали во вторую зону, в вагон вошло несколько мужчин в темно-синих брюках и голубых рубашках. Я сразу определил в них контролеров, но вели себя они как-то странно. Вместо того чтобы сразу же начинать проверку, они разошлись в разные концы вагона и, встав у дверей, стали чего-то ждать. Поезд подошел к очередной станции, двери открылись. Я порывался выйти вместе с остальными «зайцами», но любопытство пересилило. Может, это вообще не контролеры? Очень уж странно они себя ведут.

И все же это оказались контролеры, хотя и странные. Билеты они проверили, но обращали внимание только на время их действия, а не на зону (срок действия наших билетов на первую зону еще не истек).

Север Тасмании

В офисе компании «TT-line», куда мы зашли с целью получить бесплатные билеты на паром до острова Тасмания, удалось добиться только пятидесятипроцентной скидки – как журналистам. Но при этом было и условие: отправиться на Тасманию 24 февраля на катамаране «Девил кет» и на нем же вернуться назад в Мельбурн 9 марта. Так определились не только момент нашего отплытия, но и срок пребывания на острове.

23 февраля началось с выступления на мельбурнском русскоязычном радио, от ведущих мы узнали, что за несколько дней до нас в студии был «босоногий путешественник» Владимир Несин. Сейчас он с пятнадцатилетним сыном Никитой был в Данденонге, куда мы и отправились.

Недалеко от станции Данденонг в начале пятидесятых годов селились русские эмигранты. Они же построили там Успенский храм и Русский старческий дом.

Там нас встретил Володя Несин. Он с Никитой пришел пешком из Владивостока в Гонконг. Оттуда они приплыли в Австралию на грузовом судне.

– И как же вам это удалось?

– Еще перед началом нашего путешествия я зашел в Дальневосточное морское пароходство, рассказал о грандиозных планах. Мне там дали «гарантийное письмо» – что-то типа пропуска на все их суда. С его помощью мы приплыли в Австралию из Гонконга и, если будет нужно, сможем так же отправиться в Новую Зеландию или даже США. Это письмо помогает нам и при получении виз. У нас есть как бы «гарантированный билет» из любой страны мира.

– А как же нам быть? Во Владивосток ехать уже поздно.

– В принципе плавать можно на любых грузовых судах. Важно уметь договариваться с капитаном и владельцем судна. Китайские и европейские грузовые суда пассажиров обычно не берут. Видимо, у них это строго запрещено. А вот на судах из Индонезии, Малайзии или Индии капитаны всегда готовы подзаработать. Непосредственно за сам провоз денег не берут, но платить все равно приходится: по 5$ в день за питание – это строго; и еще от 5$ до 25$ за каюту, в зависимости от степени комфорта.

На катамаран «Девил кет» мы приехали на первом трамвае, боялись опоздать. Поэтому в порту оказались слишком рано и пришлось целый час ждать начала погрузки. Машины загнали в трюм, а все пассажиры собрались наверху в огромном двухъярусном зале с креслами, диванами, телевизорами, с детской комнатой, баром и закусочной. На стене висит стеллаж с рекламными буклетами для туристов. Из них я узнал, что Тасмания – сравнительно маленький остров: 196 км с севера на юг, а в самом широком месте – всего 315 километров. Восемьдесят процентов тасманийской территории превращены в национальные парки, а двадцать процентов включены в список памятников всемирного наследия ЮНЕСКО. Метеорологическая станция на мысе Грим в Западной Тасмании постоянно проводит мониторинг чистоты воздуха. И официально признано, что именно там он – самый чистый в мире.

Катамаран пришел на пристань в Джорджтауне. Этот невзрачный городок – третий по возрасту из старейших поселений Австралии, после Сиднея и Хобарта, хотя и основан-то всего-навсего в 1804 г. В честь этого исторического события на берегу установлен неказистый бетонный обелиск. Хотя время, которое мы потратили на то, чтобы до него дойти, нельзя считать потерянным совсем уж напрасно – хоть размялись после шести часов, проведенных на пароме.

В Тасмании долго стоять на обочине не приходится. Вначале пара пенсионеров, возвращающаяся из туристической поездки в Мельбурн, довезла нас до развилки на аэропорт, затем мы немного проехали с работягой в промасленном комбинезоне. А потом попали в машину к Шерон Хилл. Она считается в Тасмании аристократкой – ее род восходит к первым английским каторжникам.

– Как и многих сейчас, меня интересует моя родословная, и я с удовольствием провожу время в архивах, листая старые реестровые книги.

Шерон пригласила нас к себе домой в северный пригород Хобарта – Берридейл. Ее муж Гарри с первого же взгляда показался человеком веселым и общительным. Именно благодаря этим своим качествам он и смог остаться на посту советника по транспорту премьер-министра Тасмании после того, как либералы потерпели поражение и им на смену пришли лейбористы.

Нас накормили ужином, предложили помыться в душе, но на ночь оставлять не хотели.

– У нас нет для вас комнаты.

Я не стал говорить, что в большом двухэтажном доме, где они «ютятся» вдвоем, в России могли бы разместить десять человек, а предложил:

– Может, тогда мы поставим палатку у вас во дворе?

На это они тут же согласились.

Русские в Хобарте

Утром Шерон привезла нас в город и высадила возле русской православной церкви – Крестовоздвиженского храма на Агаста-роуд в Лена-Валлей. В прицерковном дворике сохранилась плита с могилы русского моряка, похороненного в середине XIX в. в центральном парке города. Ее перенесли сюда во время реставрации.

Первая русская экспедиция, посетившая Тасманию в мае 1823 года, зашла сюда по пути в Русскую Америку. Команда фрегата «Крейсер» под командованием Михаила Петровича Лазарева и шлюпа «Ладога» под началом его старшего брата Андрея после трехмесячного перехода из Рио-де-Жанейро нуждалась в отдыхе: вода, продукты и топливо были на исходе. Появление русских военных судов в Хобарте вызвало большой интерес горожан. Моряков принимали в доме губернатора Уильяма Сорелла, матросам для отдыха предоставили место на берегу. Каждый вечер их кто-нибудь приглашал на ужин. Единственное, что омрачило пребывание экспедиции на Тасмании, был бунт русских матросов, посланных на заготовку дров. Около пятидесяти человек отказались работать, а пять из них покинули лагерь и ушли к «партизанам» – к группе беглых каторжников, скрывавшихся в лесу. Губернатор испугался, что и другие матросы могут присоединиться к беглецам, создав тем самым серьезную угрозу для колонии. На переговоры с «повстанцами» отправился мичман Дмитрий Завалишин (позднее он стал декабристом и прославился как писатель своими «Записками декабриста»). Он уговорил матросов вернуться на корабль, пообещав, что они получат сравнительно мягкое наказание. Только рулевой Станислав Станкевич остался в лесу с беглыми каторжниками и стал, таким образом, первым русским «невозвращенцем» в Австралии.

Русские в Тасманию попали и позже, но их здесь никогда много не было. Первое православное богослужение состоялось только в 1949 г. на частной квартире. Потом первый настоятель прихода отец Федор Боришкевич служил то в одной, то в другой англиканской церкви. В январе 1956 г. прихожане купили участок для постройки православной церкви на Агаста-роуд. Быстро заложили фундамент, начали строительство, но закончить его смогли только в конце 1963 г. После того, как в 1972 г. протоиерей Федор Боришкевич скончался, долго не могли найти нового настоятеля, хотя время от времени заезжие сербские и русские священники проводили службы.

Хобарт примостился у подножия горы Веллингтон возле устья реки Дервент. Самый старый и наиболее престижный район находится вокруг холма Баттери-пойнт, где стояла артиллерийская батарея, построенная для защиты от возможного вторжения… русских во время Крымской войны 1853 г. Надо признать, что не только здесь тогда ждали нападения. Во всех мало-мальски крупных портах были построены батареи, форты и укрепления. По мнению австралийских историков, это было проявлением не столько страха перед русскими, сколько прирожденной смекалки бывших каторжников. Деньги-то на строительство получали от английского казначейства, а «на бумаге» крепости и батареи были как минимум в два раза больше, чем в реальности!

Мы позвонили отцу Георгию Морозову и договорились с ним встретиться.

– Приход у нас бедный и батюшку содержать не может, поэтому я должен сам кормить и себя, и свою семью. Когда мне предложили поехать в Тасманию священником, я знал, что прихода здесь, как такового, нет – за годы отсутствия своего батюшки все православные разбрелись кто куда. Поэтому я не жалуюсь, делаю, что могу. Мои прихожане живут не только в Хобарте, они разбросаны по всему острову. Многие уже в преклонном возрасте и не могут ездить на службы, поэтому я сам их объезжаю, регулярно устраиваю богослужения еще и в греческой церкви в Лансестоне.

В Хобарт регулярно заходят русские научно-исследовательские суда, идущие в Антарктиду. Моряки приходят к отцу Георгию покреститься или на службу в церкви. Однажды ему предложили сплавать с ними на Антарктиду. Там, на российской станции, есть кладбище, на котором похоронено больше восьмидесяти человек, – кто-то погиб во время пожара, кто-то замерз, кто-то от болезней. Но ни одного священника на антарктической станции еще не было. В Санкт-Петербурге российское судно взяло на борт священника и огромный крест. Но священник не выдержал качки – у него разыгралась нешуточная морская болезнь, и во время захода в Кейптаун он сбежал. Вот отцу Георгию и предлагали занять на судне его место. Он уже было согласился, но потом выяснилось, что назад в Австралию судно не идет, а отправляется сразу на Южную Африку. Поэтому пришлось отказаться. Так что крест в Антарктиде уже есть, а православных священников там еще ни одного не было.

В тасманийской глубинке

Утром в доме появилась хрупкая, но очень подвижная женщина.

– Я буду Лида, мать отца Георгия, – представилась она и тут же обрушила на нас нескончаемый поток вопросов и рассказов о своей жизни.

Понимая, что остановить ее словоизлияния невозможно, я попытался перенаправить их в полезное русло.

– Может, мы сможем найти работу у кого-нибудь из местных фермеров?

– Мы сейчас поедем в горы, к нам домой, а по пути заглянем на ягодную ферму. Я сама работала на ней в прошлом году. Работа там сдельная. Платят в конце дня наличными – по пять долларов за корзиночку. Сколько соберешь, столько и получишь.

На ферме в Лимингтоне на огромном поле, засаженном рядами кустов голубики и покрытом сеткой от птиц, работало около двадцати сборщиков. Может, и нас возьмут?

– Нет, – сразу же заявила бригадирша. – Сегодня у нас людей достаточно. Вот если бы вы вчера к нам пришли, тогда мы вас, скорее всего, взяли бы.

По дороге к Морозовым мы продолжили поиски работы. Заехали на ферму с яблоневым садом.

– Мы закончили сбор ранних сортов. А основной сезон уборки у нас начнется недели через две, не раньше, – сообщил нам фермер и угостил большим пакетом яблок.

По пути мы заглянули еще на несколько ферм, но так же безуспешно. Как это обычно и бывает при беспорядочном случайном поиске работы: в одних местах урожай уже собрали, а в других – еще не начинали.

Когда отец Георгий переехал в Тасманию, его родители – Лидия с Панкратием продали свою сиднейскую квартиру. На вырученные деньги они купили в Тасмании 50 гектаров девственного леса – такая уж тут дешевая, по австралийским понятиям, земля. Дом на берегу речки они строили сами, со стилизацией под сибирскую избу, но с австралийским комфортом. Недалеко от дома они устроили запруду, а на плотине установили электрогенератор. Получаемой от него электроэнергии им хватает на все бытовые нужды. С продуктами они тоже практически на самообеспечении. В огороде – овощи, в сарае – куры с утками, в пруду – форель.

На следующее утро Панкратий отвез нас на машине километров на двадцать по дороге, к началу пешеходной тропы, ведущей к горному озеру Скиннер.

– Если вечером, когда вернусь с работы, вас еще не будет, я выеду вам навстречу.

На вершине горы сидело облако, морось оседала на одежде. Казалось, вот-вот солнце поднимется достаточно высоко для того, чтобы разогнать утренний туман, и сразу станет тепло и сухо. Но вместо этого облако становилось все темнее и гуще, превратилось в темную тучу и обрушилось на нас сильным дождем.