Как французы придумали любовь Ялом Мэрилин

В декабре 1897 года на сцене театра Порт-Сен-Мартен состоялась премьера новой пьесы «Сирано де Бержерак», которая принесла мировую славу Эдмону Ростану. Героическая комедия Ростана выглядела странно на фоне псевдореалистической чепухи, к которой уже успели привыкнуть парижские театралы. Кто бы мог предположить, что пьеса, в основу которой была положена реальная история гротескно уродливого полузабытого героя, жившего в XVII веке, вызовет одобрение публики, которой обычно нравились красавцы? И кто бы мог предвидеть, что сказка в духе неоромантической любви превзойдет своей популярностью множество пьес, рассказывающих о сентиментально-циничной любви? Как же это могло случиться?

В 1890–1897 годах Ростан написал книгу стихов, комедию в стиле фарса, пьесу о любви «Романтики» (Les Romanesques) , пьесу о средневековой любви «Принцесса Грёза» (La Princesse Lointaine) и пьесу на сюжет из Нового Завета «Добрая самаритянка» (La Samaritaine) . В спектаклях по его пьесам играла Сара Бернар, знаменитая французская актриса. И все же двадцатидевятилетний Ростан был абсолютно не готов к невиданному успеху пьесы «Сирано де Бержерак», как в свое время Виктор Гюго не был готов к триумфальной премьере постановки в 1830 году своей драмы «Эрнани». «Сирано де Бержерак», прославившая Ростана, стала самой исполняемой французской пьесой всех времен.

В этом герое воплотились многие черты характера, которые обыкновенно приписывают себе французы. Он умел ясно и остроумно выражать свои мысли (по мнению его критиков, даже слишком остроумно), у него был богатый словарный запас, с которым нелегко было сладить исполнителям. Такие загадочные слова, как sarbacane — сарбакан (длинная выдолбленная деревянная палочка), rivesalte — что-то вроде мускатного вина, triolet — триолет (написанное на две рифмы стихотворение в восемь строк, из которых четвертая и седьмая повторяют первую); ссылки на малоизвестных исторических персонажей (д’Ассуси – бурлескный поэт XVII века); модные цвета вроде Baise-moi-ma-mignonne – «целуй меня, Лизетта» и Espagnol malade — «больной испанец» и россыпь забавных каламбуров продолжают удивлять слух и заставляют напрягать ум. Я по-прежнему пользуюсь изданием «Сирано де Бержерака» с примечаниями на каждой странице и франко-английским словарем в конце, которое подарил мне мой преподаватель французского языка после окончания средней школы [80] . Сирано – храбрый, великодушный, честный, независимый герой, и даже, как он утверждает в своей последней реплике, у него есть panache – «рыцарский султан», или, буквально, – «плюмаж» на шлеме. Но в нем есть и решительность, и уверенность в себе. Конечно, слишком длинный нос портит его внешность, поэтому над ним часто смеются, но без знаменитого носа Сирано не было бы и истории. Сирано напоминает нам о том, что любовь овладевает сердцем любого, даже уродливого человека, заставляя за внешностью разглядеть его душу.

Настоящий Сирано де Бержерак – историческая личность – был писателем и военным. Во время Тридцатилетней войны он принимал участие в осаде Арраса. В 1640 году он вышел в отставку и стал заниматься литературой. Скоро он стал известен благодаря своему независимому уму и горячему темпераменту. Среди опубликованных его сочинений – стихи, драмы, повести и эссе. Многие черты характера героя взяты из жизни Сирано де Бержерака и его произведений. Но вся любовная история придумана автором, чтобы оживить пьесу. Можно ли было представить себе успешную комедию или трагедию без романтической истории любви?

В любви Сирано к Роксане необычно то, что герой готов пожертвовать собой ради Кристиана. Кристиан превращается в «сосуд души» Сирано, а Сирано становится духом, говорящим устами Кристиана. Роксана, которую оба они обожают, любит обоих, не зная, что Сирано – тайная половинка ее дорогого Кристиана.

Кристиан и Роксана полюбили друг друга исключительно за привлекательную внешность. Он не разговаривает с ней, так как в первой же беседе с Сирано признаётся, что не мастак говорить о любви. Поскольку Роксана – известная жеманница, она привыкла к остроумным речам поклонников, и он уверен, что разочарует ее. Сирано предлагает быть «переводчиком»: он придумает для Кристиана язык, чтобы изъясняться с Роксаной. Сирано станет руководить героем романа, добавив свое красноречие к физической красоте Кристиана.

С помощью писем и речей, автором которых был Сирано, Кристиану удается завоевать сердце Роксаны, но как только ему надоедает повторять чужие слова, и он отвлекается от подготовленной речи, то сразу же впадает в немилость.

РОКСАНА:

…Я сяду вот сюда, а вы – у ног моих,

И буду с жадностью я слушать ваши речи

О, говорите же скорей, я вас молю!

Я жду поэзии, мой друг!

КРИСТИАН:

Я вас люблю.

РОКСАНА:

Да! Говорите мне о вашей нежной страсти.

Я отдаюсь душой признаний пылких власти.

КРИСТИАН:

Я вас люблю, люблю!

РОКСАНА:

О дивные слова!

КРИСТИАН:

Люблю тебя, люблю!

РОКСАНА:

Да, друг мой, вот канва!

По ней набросьте вы узоры прихотливо.

КРИСТИАН:

Люблю!

РОКСАНА:

Ну, а потом? Я жду нетерпеливо.

КРИСТИАН:

Потом… потом… потом…

Как был бы счастлив я,

Когда б у вас ответ

Нашла любовь моя!

Ты любишь ли меня?

РОКСАНА:

Не выношу я прозы!

Даете вы бурьян

Взамен душистой розы.

Вы любите меня, но как?

КРИСТИАН:

Гм… Как? Ужасно!

РОКСАНА:

Развейте ж чувств своих таинственную нить.

КРИСТИАН:

Тебя поцеловать, обнять хочу я страстно!

РОКСАНА:

Вы лучше ничего не в силах сочинить?

КРИСТИАН:

Люблю тебя!

РОКСАНА:

Опять? Ну, вас я покидаю.

(Хочет встать).

КРИСТИАН:

Нет, я вас не люблю, Роксана!

РОКСАНА:

Наконец!

КРИСТИАН:

Да, я вас не люблю,

Я… я вас обожаю!

РОКСАНА:

О, мой творец!

КРИСТИАН:

Простите… Боже мой!

Невольно я глупею,

Теряю разум я…

РОКСАНА:

Я это вижу, да.

Мне глупость не была по вкусу никогда,

И красотой одной своею

Вы не могли б меня пленить, сознаюсь в том,

Как и без красоты – одним своим умом.

КРИСТИАН:

Но… но…

РОКСАНА:

Где весь ваш ум?

Где ваше все искусство?

Ступайте-ка собрать расстроенные чувства!

И красноречия ищите вновь!

КРИСТИАН:

Но… но…

РОКСАНА:

Меня вы любите, я знаю уж давно.

Прощайте [81] .

После такого провала Кристиан умоляет Сирано о помощи, и в знаменитой сцене на балконе они участвуют вместе. Сирано стоит в тени и подсказывает Кристиану, который повторяет его слова Роксане, склонившейся с балкона. Когда Кристиан плохо разбирает слова Сирано, тот отстраняет его и продолжает говорить, а Роксана слышит голос, но не видит говорящего.

РОКСАНА:

…Скажите, отчего хромает ваш Пегас?

СИРАНО:

Я буду продолжать. Иначе невозможно!

РОКСАНА:

Слова как будто бы идут у вас с трудом?

СИРАНО:

До уха вашего добраться осторожно

Им трудно ощупью и в сумраке ночном.

И далее их общение продолжается рифмованными куплетами, оживляющими диалог. В конце Роксана признается: «Да, да, я вся дрожу, я плачу, сердце бьется. Ты опьянил меня, и я твоя, твоя!..» Кристиан, который все это время оставался в стороне, теперь выступает вперед: он хочет, чтобы Сирано выпросил у Роксаны поцелуй. «Она в таком волненье, в каком ее не видел никогда; нельзя же мне терять подобное мгновенье…». Потом Кристиан взбирается по стене, цепляясь за ветви, и целует Роксану, а Сирано утешает себя: «Ведь на его устах она теперь целует те слова, что я ей говорил!» Не всякий перевод способен передать легкий и живой язык пьесы, проза же, особенно английская, звучит как святотатство.

После такой кульминации действие развивается стремительно. Роксана и Кристиан в ту же ночь венчаются, но его отправляют на войну с полком гвардейцев, в числе которых и Сирано. Во время военных действий Сирано каждый день рискует жизнью, перебираясь через вражеские укрепления, чтобы отправить письма Роксане, которые пишет он сам от имени Кристиана. Эти письма оказываются такими захватывающими, что Роксана устремляется навстречу к их автору. Ей удается добраться до места, где разворачиваются военные действия, в удивительной, похожей на тыкву, как в сказке про Золушку, карете, нагруженной съестными припасами для солдат. Сирано вынужден признаться Кристиану, что посылал каждый день по два письма. Когда Роксана признаётся Кристиану, что теперь, из-за этих вдохновенных писем, любит его больше, чем прежде, ценит в нем не красоту, а его душу, он чувствует себя опустошенным. Глядя в лицо Сирано, он говорит: «Она меня не любит! Да! Лишь ты любим!»

СИРАНО:

Я?

КРИСТИАН:

Конечно.

Я это знаю.

СИРАНО:

Что ж! Не утаю,

Что я ее люблю.

КРИСТИАН:

Как жизнь свою!

СИРАНО:

Нет, больше…

Кристиан призывает Сирано объясниться Роксане в любви, чтобы она могла выбрать одного из них, но, прежде чем Сирано успел разъяснить ей суть дела, Кристиан погиб. Сирано едва удается облегчить смерть друга, солгав ему: «Она тебя лишь любит!» И Сирано навсегда умолкает.

Ну, по правде сказать, не совсем навсегда. Пятнадцать лет спустя Сирано приходит, как обычно, раз в неделю навестить Роксану в монастыре, где она живет как вдова после смерти Кристиана. Перед смертью Сирано дает волю чувствам. Роксана наконец узнаёт правду о том, кто же был автором тех чудесных признаний, что так согревали ее сердце в разлуке с любимым.

РОКСАНА:

Всё это были вы…

СИРАНО:

Нет, нет!

РОКСАНА:

И в эту ночь,

Там у окна тогда…

Я говорила с вами…

Вы увлекли меня

Волшебными словами!..

СИРАНО:

Нет! Эту мысль гоните прочь!

Нет! Я вас не любил!

РОКСАНА:

Нет, вы меня любили.

СИРАНО:

Нет… Я вас не любил…

РОКСАНА:

Я знаю, что, любя,

Вы так великодушны были!

СИРАНО:

Нет! Нет! Любовь моя,

Я не любил тебя!

Умирая, Сирано поверяет Роксане свою единственную любовную тайну: «Вот так – вся жизнь моя. В тени стоял смиренно, робко я». А она наконец осознаёт: «О, боже! Я всю жизнь любила одного, и дорогое это существо теперь я заново теряю!»

Пьеса «Сирано де Бержерак» может показаться излишне сентиментальной, мелодраматичной, а потому ее едва ли можно отнести к великой литературе. Какими бы справедливыми ни были эти утверждения, она продолжает очаровывать зрителей во всем мире. Любой, кто видел ее в театре, или кому довелось посмотреть французский фильм с Жераром Депардье в главной роли, знает, как восхитительно это зрелище. Кто смеется, кто плачет, и, несмотря на гибель главных героев, зрители покидают зал в простветленном состоянии духа. В душе все мы романтики. В лучших традициях благородных героев Сирано остается верен своей любви к Роксане, не оскорбляя ее чувств к Кристиану. Не важно, что Сирано никогда не будет любим Роксаной, главное, что он никогда не переставал обожать ее и что она, наконец, тоже его полюбила.

Я вижу, как Сирано с его рыцарским султаном идет во главе всех любителей любовной лирики в атаку против тех, кто замышляет уничтожить романтическую любовь. Во Франции 90-х годов XIX века были циники и люди, потерявшие веру. Они готовы были предаваться случайным связям, получая лишь физическое удовлетворение. Для них любовь не имела значения, важнее были деньги, социальное положение, политическая карьера. И сегодня во Франции, да и в США, идеал единственной, истинной любви не получает общественного признания. Мы живем в «одноразовом» обществе, где все можно заменить, где чувства и человеческие отношения не имеют рыночной цены, а потому не стоят ничего. В вашем сотовом телефоне нет новомодных гаджетов? Выбросьте его и купите новый. Вам надоела партнерша и хочется кого-нибудь помоложе, посексапильнее или чего-нибудь более возбуждающего? Пошлите ее к черту и заведите новую. Ваш муж поправился на десять килограммов и остался без работы? Прогоните его и найдите другого. Боже мой! Сирано заразителен. Благодаря ему я смогла выговорить такое, чего не сказала бы никогда в жизни, боясь показаться банальной.

Один французский генерал однажды признался мне, что с трудом сдерживал слезы волнения, перечитывая письма, которые писал своей жене из Вьетнама. Он снова переживал те же чувства, переполнявшие его тридцать лет назад, в разгар военных действий, которые вели французы во Вьетнаме. Он хотел уничтожить эти письма, чтобы никто, кроме его жены, не узнал, как сильно он любил ее. Я предложила ему отдать их в исторический архив, чтобы они могли вдохновлять будущие поколения.

Если сегодня, век спустя после первой постановки, Сирано все еще трогает наши души, может быть, романтическая любовь для нас еще не потеряна. Может быть, мы по-прежнему будем верить, что вечная любовь стоит того, чтобы за нее бороться, даже если нам не удается найти ее.

Глава одиннадцатая,

из которой вы узнаете о теневой стороне истории и литературы Франции конца XIX – начала XX века. Именно в это время высокая литература в лице таких писателей, как Жид, Клодель, Пруст, совершила своеобразную сексуальную революцию – открыто заговорила о гомосексуальной любви. Харизматичный и блестящий образ англичанина Оскара Уайльда оказал заметное влияние на лучших французских прозаиков рубежа веков. Перед вами предстанут демонический Рембо и отверженный Верлен, мучающийся от любви к юному взбалмошному гению; откровенный в своих литературных признаниях Андре Жид, перед которым сам сэр Уайльд открыл мир гомосексуальных отношений. Вы убедитесь в том, что в литературе начала ХХ столетия по-новому звучат мотивы однополой любви, впервые возникшие в далекой Античности и позднее неоднократно появляющиеся во французской литературе, в том числе в книгах Монтеня, реального Сирано де Бержерака…

Картина А. Фантена-Латура «Угол стола» (1872 г.). Масло, холст. Музей Орсе (Париж).

Любовь между мужчинами

Он говорит: «Я не люблю женщин». Любовь требует обновления.

Артур Рембо. Одно лето в аду, 1873

Со временем выражение «беспечные девяностые» – Gay Nineties (англ.) приобрело другое значение. Слово gay по-английски и gai по-французски означает «веселый, беспечный». В современном значении оно применимо к концу 90-х годов XIX века в связи с судебными процессами над английским драматургом Оскаром Уайльдом. Тогда внимание общественности было впервые в Новое время привлечено к проблеме гомосексуализма как к социальному явлению не только в Англии, но во Франции.

Первый судебный процесс 1895 года был инициирован Уайльдом против маркиза Куинсберри, отца лорда Альфреда Дугласа. Уайльд обвинял Куинсберри в том, что тот оклеветал его, но затем в ходе процесса он сам был уличен в гомосексуализме. Куинсберри был оправдан, а Уайльд привлечен к суду. Друзья советовали ему бежать во Францию, но Уайльд отказался. В ожидании суда, сидя под арестом в Оулд-Бейли, он узнал, что сотни английских гомосексуалистов и бисексуалов бежали из Англии на континент, чаще всего во Францию [82] .

Поскольку второй суд закончился безрезультатно: судьи пришли к согласию только по одному из четырех пунктов обвинения, выдвинутых против Уайльда, – был назначен третий суд. Выйдя под залог из тюрьмы, он мог бы бежать во Францию, но остался в Англии. После шести дней судебного разбирательства его признали виновным по всем пунктам и приговорили к двум годам каторжных работ. Из тюрьмы Уайльд вышел совершенно сломленным человеком. Теперь в Англии, где прежде он принадлежал к высшему обществу, он стал парией. Он пересек Ла-Манш и переселился во Францию, сначала в Нормандию, а потом в Париж. Последние три года своей жизни он провел в скромных гостиницах на улице Боз-Ар, не скрывая своей ориентации и все больше деградируя. Его бывший любовник Альфред Дуглас снова возник в его жизни, но обманывал его, поскольку стал «мальчиком по вызову». Так продолжалось вплоть до смерти Уайльда в 1900 году, когда ему было всего сорок шесть лет. В 1909 году его останки были перенесены на кладбище Пер-Лашез, его могила до сих пор не остается без внимания поклонников.

История Уайльда показывает разительную разницу в отношении к гомосексуалистам британского и французского правосудия. В Англии отношения между мужчинами были объявлены вне закона после поправки Лабушера в 1885 году, а Франция в 1791 году стала первой европейской страной, аннулировавшей закон, наказывающий за содомию. В Кодексе Наполеона, принятом в 1804 году, и уголовном законодательстве 1810 года декриминализация гомосексуальных деяний стала законом. Это не означает, что французское общество мирилось с гомосексуальностью или что гомосексуалистов не преследовали, иногда под предлогом других обвинений, но в период с конца 90-х годов XIX века до Второй мировой войны во Франции, вероятно, гомосексуалистам жилось легче, чем в Англии.

Достоверную историю гомосексуализма во Франции можно проследить с XII века. Вспомните историю Конона де Бетюна о рыцаре, с презрением отвергшем любовь немолодой дамы, а потом обвиненном ею в том, что предпочел ее ласкам «объятия и поцелуи красивого юноши». Конон написал это спустя некоторое время после свадьбы короля Филиппа-Августа, состоявшейся в 1180 году, видимо, находясь под впечатлением осуждения гомосексуальных деяний Вселенским собором 1179 года, известного под названием Третьего Латеранского собора. Как не принять всерьез наказание в виде сожжения на костре или отсечения головы!

В Средние века церковь преследовала геев, иногда в связи с другими преступлениями – растратой казны или незаконным присвоением собственности. Обвинение в содомии было отличным средством избавиться от соперника в любом деле. Но уже с XVI века французы, как правило, терпимо относились к однополым отношениям, особенно если речь шла об аристократах. В конце концов, некоторые члены королевской семьи, по слухам, были гомосексуалистами. К примеру, Людовик XIII предпочитал женщинам мужчин, да и младший брат Людовика XIV, по всей вероятности, был геем.

Кое-кто из французских писателей ставил дружбу с мужчинами выше любви к женщинам. В XVI веке привязанность Мишеля Монтеня к Этьену де Ла Боэси, увековеченная Монтенем в своем сочинении «О дружбе», стала прототипом une amiti amoureuse — «любовной дружбы». Монтень противопоставлял страсть к женщине, которую он считал «беспокойной, пронзительной, пылкой», но и «непостоянной, неустойчивой, изменчивой», отношениям между друзьями-мужчинами. Такую дружбу он считал постоянной, сдержанной и спокойной.

«В дружбе, о которой я говорю, души общаются и сливаются в такое полное единство, скрепляющие их, швы до такой степени стираются, что их невозможно различить. Если бы вы принудили меня сказать, почему я любил его, я не мог бы этого выразить, иначе как: потому что это был он, потому что это был я…» [83]

На языке любви слова: Parce que c’etait lui, parce que c’tait moi — «Потому что это был он, потому что это был я» – с гордостью могут стоять рядом со средневековым изречением: Ni vous sans moi, ni moi sans vous – «Ты – без меня, я – без тебя» или дословно: «Ни тебе без меня, ни мне без тебя». Здесь акцент делается на уникальности человека и вере в то, что они являются теми ЕДИНСТВЕННЫМИ людьми, которые подходят друг другу. О таких людях говорят, что они созданы друг для друга. Во времена Монтеня мысль о «единственной настоящей любви» или о «единственном настоящем друге» все еще не вызывала сомнений.

Монтень, потерявший Ла Боэси, когда ему было всего тридцать семь лет, продолжал воспевать их дружбу, превознося ее выше, чем все другие свои привязанности, в том числе брак.

Век спустя реальный Сирано де Бержерак (1619–1655) не делал тайны из своей гомосексуальности. Хвастливый солдат, но бездарный писатель, он был атеистом и развратником, что привело его к столкновению с церковью, но во время относительно либерального правления Людовика XIII ему удалось избежать наказания, несмотря на свою ересь и нетрадиционные наклонности. Он даже осмелился написать о планете, где мужчины живут с мужчинами. Сегодня, когда читаешь роман «Государства и империи Солнца» (Histoire Comique des Etats et Empires du Soleil) , опубликованный в 1662 году, он воспринимается как научная фантастика, созданная в то время, когда никто еще и не подозревал о существовании такого жанра литературы.

К началу XVIII века в Париже возникло сообщество гомосексуалистов, состоявшее из представителей всех социальных групп [84] . Такие мужчины знали, как найти друг друга в кабаре, барах и тавернах или на набережных Сены, в садах Тюильри, в садах Пале-Рояля или в Люксембургском саду. Они старались не привлекать внимания полиции. Несмотря на либеральные законы, некоторым пришлось жестоко поплатиться за свои необычные интересы: двоих гомосексуалистов сожгли заживо на Гревской площади 5 июля 1750 года. Об их смерти у позорного столба было написано в Энциклопедии в 1765 году и в ежедневной газете: «…казнь должна послужить примером, тем более что, как было сказано, это преступление стало очень распространенным…» [85] Возможно, что в Парже это была последняя казнь гомосексуалистов.

Философы XVIII века, к примеру Вольтер и Дидро, были, как правило, на стороне сексуального меньшинства, поскольку эта маргинальная группа подвергалась нападкам церкви. Они обвиняли в том же и духовенство, поскольку по закону целибата в их жизни не было женщин. Энциклопедисты считали целомудрие не менее противоестественным, чем содомия.

Руссо во второй книге «Исповеди» (1770) рассказал о случае, когда его пытался соблазнить разбойник, выдававший себя за мавра. Поскольку предложение показалось ему отвратительным, Руссо обратился к одному из своих католических наставников и был удивлен, обнаружив, что к этой практике относились скорее с терпимостью, чем с неодобрением. Словно подмигивая читателю, он заключает, что «подобные вещи, несомненно, были общеприняты в том мире» [86] .

В конце XIX века французские поэты Поль Верлен и Артур Рембо стали заметными фигурами в истории однополой любви. В наши дни не найдется ни одного образованного француза, который не был бы знаком с их поэзией или не знал бы об их короткой страстной связи. Все сходятся во мнении, что под ангельской внешностью Рембо скрывалась демоническая натура. Известность, которую принесли ему его ранние стихи, привела его с Арденн в Париж в 1870 году, когда ему было всего шестнадцать лет. Взбалмошный и распущенный, он навлекал несчастья на всех, кто пытался помочь ему, в частности на Верлена, женатого мужчину, который был на десять лет старше него и недавно стал отцом, уважаемого поэта и заядлого пьяницу. Рембо настаивал на том, как он написал в своей поэме в прозе «Одно лето в аду» (Une Saison en Enfer) , что «любовь требует обновления». С помощью алкоголя и гашиша он надеялся прийти в состояние «полного расстройства чувств», что должно было привести к своего рода мистическому единению. Но связь Верлена и Рембо закончилась трагически.

В 1873 года во время их совместной поездки в Бельгию Верлен был арестован за то, что во время одной из бурных ссор прострелил Рембо запястье. В полицейском рапорте говорилось, что Верлен имел «признаки активной и пассивной педерастии». Как и Уайльда, Верлена заключили в тюрьму, чтобы он поразмыслил о своей странной любовной связи.

Вернувшись в Париж, Верлен влачил жалкую жизнь алкоголика, рассчитывая лишь на пожертвования своих многочисленных поклонников. Вплоть до своей смерти в 1896 году он писал стихи, часто довольно фривольного содержания. Рембо забросил поэзию и покинул Францию, чтобы искать приключений в Эфиопии. В 1891 году в 37 лет он умер от рака кости.

Но, несмотря на подобные отношения в «смешном семействе» – drle de mnage , как называл его Рембо, – решающая роль в легализации гомосексуализма во Франции принадлежит Оскару Уайльду. Судебный процесс над ним и его тюремное заключение вдохновили и его сторонников, и негодующих противников по обе стороны Ла-Манша. После получившей известность истории Уайльда Францию наводнили книги, героями которых были геи: «Афродита» Пьера Луи (1896); «Яства земные» (1897) и «Имморалист» (1902) Андре Жида; «Клодина в школе» (1900), «Клодина в Париже» (1901) и «Клодина замужем» Колетт (1902); «Ряд женских портретов и сонетов» Натали Барни (1900); «Сапфическая идиллия» Лианы де Пужи (1901); и «Дом Филибера» Жана Лоррена (1904). В 1908 году Пруст описал таких героев в своем многотомном шедевре «В поисках утраченного времени», а в 1911 году Жид в узком кругу читал свой трактат о гомосексуальности «Коридон».

Хотя большая часть этих сочинений была посвящена мужчинам, это не означает, что гомосексуальные отношения между женщинами не были известны. Во время разжигающего ненависть революционного периода во Франции Марию-Антуанетту обвиняли не только в том, что они у нее были любовники-мужчины, но и в лесбийских связях со своими фаворитками. Кроме того, против нее было выдвинуто обвинение в кровосмесительной связи с восьмилетним сыном, предположение до такой степени абсурдное, что в ходе процесса оно было снято. Пятьдесят лет спустя высмеивали Жорж Санд, считая ее лесбиянкой за то, что она носила мужские брюки, курила и была самым успешным писателем среди своих современников, за исключением Виктора Гюго. Хотя у нее было много любовников, есть причины верить тому, что в продолжение некоторого времени у нее были интимные отношения с актрисой Мари Дорваль. Жорж Любен, знаменитый исследователь творчества Санд, поведал мне, что слухи о Жорж Санд и Мари Дорваль, вероятно, не лишены основания. По его словам, «если у нее когда-либо и была лесбийская связь, то это была связь с Мари Дорваль». Разумеется, их переписка свидетельствует об их сильном взаимном чувстве, независимо от того, были ли у них плотские отношения. Из всех француженок, в начале XX века писавших об интимных отношениях между женщинами, самой знаменитой была Колетт.

В начале XX века Андре Жид и Марсель Пруст особенно ярко писали о гомосексуализме. Нет, они не были любовниками. Они были выдающимися писателями, знали друг друга и полагали, что совершают своего рода сексуальную революцию, хотя ее время еще не пришло. Со времен Платона книги Жида стали в Новое время первыми романами об однополой мужской любви. Жид, как и Пруст, писали свои произведения тогда, когда трагическая история Оскара Уайльда еще не была забыта.

Первое знакомство Жида с Уайльдом состоялось в парижском свете в конце 1891 года. Уайльду было тридцать семь лет, и он наслаждался скандалом, разразившимся вокруг его недавно опубликованного романа «Портрет Дориана Грея». В Лондоне начались репетиции его пьесы «Веер леди Уиндермир», постановка которой станет первой из его многочисленных театральных удач, в числе которых моя любимая пьеса «Как важно быть серьезным». Благодаря своим ирландским корням он мастерски владел и английским, и французским языком. Кроме того, он был высоким, с приятной внешностью, богатым, остроумным, нарочито вызывающим и абсолютно безнравственным. Жиду едва исполнилось двадцать два года, и ему мешало строгое провинциальное протестантское воспитание, полученное под опекой заботливой матери в Нормандии. Он был покорен личностью Уайльда и его гедонистическим мировоззрением. Жид писал поэту Полю Валери 4 декабря: «Уайльд с упоением убивает все, что осталось от моей души», а потом еще, 24 декабря: «Прошу тебя, прости меня за молчание: с тех пор, как в моей жизни появился Уайльд, сам я почти не существую» [87] . Позже Жид отрицал, что в то время ему было известно о сексуальной ориентации Уайльда. Но интеллектуальное и эстетическое влияние на него более зрелого писателя совершенно очевидно. С этого момента Жид начинает удаляться от строгой христианской морали, воспринятой им в юности, и предается чувственным наслаждениям.

Они снова встретились в 1894 году во Флоренции, где в то время оказался и Альфред Дуглас, а потом еще раз, в Северной Африке, в январе 1895 года. Эта январская встреча сыграла решающую роль в жизни Жида: Уайльд привел его в кафе Blidah в Алжире и предложил ему общение с арабским мальчиком. Уайльд спросил его: «Дорогой, не хотите ли маленького музыканта?» – и Жид задыхающимся голосом ответил: «Да». Впечатление от встречи с мальчиком, которого звали Мохаммед, оставило в его душе неизгладимое воспоминание, став образцом, с которым он сравнивал свои ощущения от новых свиданий на протяжении всей своей жизни.

Уайльд послужил прототипом героев романов Жида «Яства земные» и «Имморалист». Меналк – разрушитель морали, он учит свободе от нравственных норм, принятых в обществе: получать чувственное наслаждение, удовлетворять свои желания, предаваясь удовольствиям. Он пропагандирует так называемую «этику нового человека», который не считается с «условностями», «следуя своей натуре». «Имморалист» показался мне увлекательным чтением, несмотря на то, что сюжет я знала наизусть.

С 1895 по 1897 год Оскар Уайльд отбывал тюремный срок, а тем временем Андре Жид опубликовал свой первый роман. Жид был одним из немногих писателей, кто посетил Уайльда в его уединении: после отъезда из Англии он обосновался в маленьком городке Берневаль-сюр-Мер неподалеку от Дьеппа. Жид был поражен, увидев Уайльда affaibli, dfai – ослабленным, разбитым, тенью того человека, которым он был когда-то [88] . Их жизнь кадинально переменилась: Уайльд обратился к Богу, а Жид женился на своей кузине Мадлен Рондо, которая была чуть старше него. Возможно, это был фиктивный брак. В их странном союзе было много напряженной недоговоренности, но для Жида он стал продолжением его нормандского детства и восполнением недостатка эмоциональной привязанности.

Женитьба Жида на Мадлен и его нетрадиционные наклонности составили основу сюжета «Имморалиста». В романе Мишель женится на Марселине без любви, только чтобы утешить умирающего отца [89] . Причиной брака самого Жида стала смерть его матери. Мишель вырос в Нормандии, где его мать-протестантка дала ему строгое религиозное воспитание, отец обучил древним языкам и привил любовь к археологии. В двадцать пять лет он стал уважаемым ученым. Медовый месяц, который молодожены проводят в Италии и Северной Африке, выводит Мишеля за пределы интеллектуальной жизни, открывая ему пьянящую бездну ощущений.

Этой перемене в характере Мишеля способствует резкое ухудшение здоровья: у ослабленного путешествием и поразительно холодными ветрами Северной Африки героя начинается кашель с кровью, и ему приходится на зиму остаться в Тунисе под опекой любящей жены. Мишель признаётся: «Важно было то, что смерть, как говорят, коснулась меня своим крылом. Важно, что для меня удивительным стало то, что я живу» [90] .

Выздоровление Мишеля совпало с появлением в его окружении арабских мальчиков, чья простота, физическая красота и игривость помогли ему вернуться к жизни. Автор намекает читателю, что Мишель чувствует к ним своеобразное притяжение: его волнуют их босые ноги, очаровательные лодыжки и хрупкие плечи. Ему хочется проводить с ними все свое время. Эти мальчики вдохновляют его, ему самому хочется стать лучше. Впервые в жизни он проявляет интерес к своему телу. Он должен больше есть, должен дышать свежим воздухом. Он заставляет себя забыть об усталости и ходить на прогулку, пребывая «в каком-то экстазе, в молчаливом ликовании, в восторге всех чувств и всего тела».

Подросток Моктир, один из любимцев его жены, оказывается виновен в том, что в Мишеле пробуждается скрытая сторона его личности. Мишель наблюдает за тем, как мальчик крадет маленькие портняжные ножницы, оставленные Марселиной на столе, но ничего не говорит. Вместо возмущения он чувствует любопытство. Моктир становится любимцем Мишеля. Герой постепенно утрачивает привитые в детстве представления о морали, в самом деле становясь имморалистом.

Мишель хочет вернуть здоровье, и он понимает, что это зависит от его воли. Теперь его мораль сводится к простой формуле: «…надо признавать хорошим и называть благом все то, что для меня целебно, забывать и отталкивать все, что не способствует излечению». Отныне он следует этой философии, «забывая и отталкивая» все то, что не вписывается в его «новую мораль».

Жид мог бы более полно раскрыть причины, побудившие героя столь радикально изменить свое мировоззрение, но он этого не сделал. События во второй части романа разворачиваются удивительнейшим образом. Его арабская подружка считает, что по-настоящему его интересует ее младший брат. Мишель говорит: «Быть может, она отчасти права…», не отрицая, но и не соглашаясь с этим утверждением. В 1902 году, когда «Имморалист» был опубликован впервые, это было довольно смелое высказывание. Впоследствии литература становится все более откровенной.

Увлечения Мишеля могли показаться французским читателям не слишком оскорбительными, поскольку мальчики были арабами. Когда и Тунис, и Алжир были французскими колониями, такие отношения не вызывали возмущения. Очевидно, что за этим просматривается явно расистское отношение французов к жителям захваченных ими стран. И в наши дни французов не слишком волнуют такие отношения, когда они происходят за пределами их страны. К примеру, не было протестов общественности против назначения президентом Саркози на пост министра культуры Фредерика Миттерана, племянника бывшего президента Франсуа Миттерана, хотя он в своих мемуарах подробно описал, как расплачивался за подобные услуги с мальчиками в Таиланде. В Америке, разумеется, ни один политик не опубликовал бы таких воспоминаний, независимо от занимаемой должности и того образа жизни, который ему доводилось вести на оккупированных территориях. Подобные отношения между взрослым мужчиной и несовершеннолетним мальчиком в большинстве стран не только вызывают порицание, но и считаются преступлением.

В «Имморалисте» автор устанавливает различие между желанием и любовью, причем эта мысль издавна присутствует во французской литературе. Желание – это то, что испытывает Мишель по отношению к арабским мальчикам, любовь – это, что он чувствует по отношению к Марселине. Под маской Марселины, а затем и Алисы из романа «Тесные врата» скрывается образ Мадлен, жены Жида, в которой он чтил свою мать. Образ жены-матери остается в сфере чистой любви, все остальное служит лишь для удовлетворения физического желания.

В своих мемуарах «И ныне пребывает в тебе» (Et nunc manet in te) , – написанных после смерти жены в 1938 году, Жид дает свою версию их своеобразного брака, утверждая, что он всю жизнь любил Мадлен, хотя она болезненно относилась к его сексуальным особенностям и отказу от христианства. Так оно, наверное, и было на самом деле.

Когда Жид вместе с Марком Аллегре, сыном местного пастора, в июне 1918 года уехал в Лондон, Мадлен не могла этого вынести. Она сожгла все письма Жида, которые он писал ей на протяжении двадцати лет. Для литератора, поверявшего все свои мысли Мадлен, эта была самая страшная месть, на какую она была способна.

В трактате «Коридон», написанном в 1924 году, Жид пытался соединить любовь с желанием. Возможно, впервые в жизни испытав и то, и другое, он защищал право личности следовать своим естественным наклонностям, независимо от их отношения к общепринятым нормам. Коридон – персонаж, которого Жид нашел в «Эклогах» римского поэта Вергилия, – ведет спор об однополой любви, которую он считает естественной и добродетельной. Жид подчеркивает воспитательную значимость такой любви. Он отделяет себя от извращенцев, выступающих в роли женщин. Сегодня «Коридон» представляется нам устаревшим и эгоистичным произведением, несмотря на откровенность, с которой Жид рассказывает о себе. Через много лет, в 1946 году, Жид писал, что считает «Коридон» самой главной из своих книг [91] .

В первой четверти XX столетия сочинения Жида получили распространение среди читающей публики. Он был одним из тех, благодаря кому во Франции к концу второго тысячелетия возобладало терпимое отношение к однополой любви. Конечно, его позиция вызывала неприятие, особенно в католических кругах. Достаточно почитать переписку Жида с поэтом и драматургом Полем Клоделем, чтобы понять, с чем ему приходилось иметь дело. Защитник веры Клодель тщетно пытался убедить Жида в том, что его душа в опасности, уже тогда, когда Жид еще не опубликовал своей исповеди. Клодель исходил из того, что содомию и мужеложество осуждает Священное писание, приводя слова святого Апостола Петра. Их переписка и личный дневник Жида служат бесценными документами, которые дают нам возможность понять, что думали о Боге, морали и любви два великих французских писателя. Клодель решительно выступал за любовь, освященную узами брака. В конце концов он был вынужден отречься от посетившей его уже в зрелом возрасте страстной любви, историю которой он описал в драме «Полуденный раздел» ( Partage de Midi ). Жид признавал и гомосексуальную, и гетеросексуальную любовь, причем она, по его мнению, предназначалась только жене. Что же он чувствовал к Элизабет ван Риссельберг, в 1923 году родившей от него ребенка? Да, у Жида была внебрачная дочь Катрин Жид, и, говорят, он был нежным отцом и дедушкой. Человеком, который больше всего страдал от бесконтрольной «свободы» Жида в отношениях полов, была его жена Мадлен. Однако, когда Клодель в 1925 году попросил ее о встрече, желая поговорить с ней о спасении души ее мужа, она отказалась: «Те, кто любят Андре Жида, должны молиться о нем. Я, как и вы, делаю это каждый день». Мы никогда не узнаем, помогли ли ему их молитвы, но Нобелевская премия по литературе, присужденная ему в 1947 году, не только служит свидетельством политизированности Нобелевского комитета, но является и данью уважения его литературному таланту.

В начале XX века не только Жид подвизался во Франции на поприще писателей-геев. Его современник Марсель Пруст, а позднее Жан Кокто и Анри де Монтрелан отважно присоединили свои голоса к этому хору. Особенно много стало таких произведений между двумя мировыми войнами. После Второй мировой войны бывший уголовник Жан Жене вдруг стал самым оригинальным писателем во Франции, особенно после того, как были поставлены его пьесы, восторженно принятые по обе стороны Атлантики. Когда чернокожий американский писатель Джеймс Болдуин приехал во Францию в конце 40-х годов прошлого века, Париж был международной Меккой для множества иностранных художников, неохотно открывавших свои предпочтения на родине. В своих вызывающих взглядах на однополую любовь Андре Жид отнюдь не был одинок.

Глава двенадцатая

посвящена творчеству Марселя Пруста – одного из величайших романистов XX века. Читатель окунется в мир героев Пруста – мир belle epoque с ее прогулками по Булонскому лесу, пирожными «Мадлен», блестящими светскими салонами и сложнейшими переплетениями чувств. Главная тема прустовского исследования – ускользающая красота томительной и трепетной любовной неги. Пруст детально и тонко проникает в глубины сознания героев – внутренние переживания рассказчика Марселя, Одетты де Кресси, Шарля Свана, их дочери Жильберты, розовощекой Альбертины, аристократа-гомосексуалиста барона де Шарлю обнажены до предела. Любовь в творчестве Пруста предстает вовсе не тем светлым чувством, которое могут разделить двое и быть при этом счастливыми. Невротическая любовь, согласно идеям Марселя Пруста, есть чувство, порождаемое и возбуждаемое к жизни самим человеком.

«Женщина в саду». Э. Б. Лейтон. Масло, холст; частное собрание

Радость и отчаяние

Но в любви спокойствия быть не может – достигнутое всего лишь толчок для того, чтобы стремиться к большему.

Марсель Пруст. Под сенью девушек в цвету, 1919 [92]

Мы говорили о несчастной любви. Французская история и литература изобилуют рассказами о страдающих влюбленных, и часто они страдают по вине внешних сил или непреодолимых обстоятельств: деспотичные родители, хитрые соперники, ненавистный супруг, война, несчастные случаи, недоставленные письма… Но порой несчастье является продуктом нашего собственного воображения. В произведениях Пруста мы видим писателя и персонажей, чья романтическая тоска является в основном результатом самовнушения и происходит по причине неуравновешенной психики автора, поскольку он сам признавался в неспособности чувствовать себя счастливым в сердечных делах. Обращаясь к Прусту, мы вторгаемся в сферу невротической любви.

Природу невротической любви Пруст анализирует в начале многотомного романа «В поисках утраченного времени». Рассказчик по имени Марсель пытается установить связь между своими взрослыми экзистенциальными страхами и детскими переживаниями, когда он, находясь наверху, в своей комнате, ждал, чтобы мать пришла поцеловать его на ночь. Самыми тяжкими были вечера, когда приходили гости, и Марселю приходилось прощаться с нею внизу: «…я вынужден был уносить с собой из столовой в спальню тот драгоценный, хрупкий поцелуй, который мама имела обыкновение дарить мне, когда я лежал в постели, перед тем как мне заснуть, и, пока я раздевался, беречь его, чтобы не разбилась его нежность, чтобы не рассеялась и не испарилась его летучесть» [93] . Однажды, когда Марселя отправляют спать без прощального поцелуя, он испытывает невыносимую тревогу, а потому закатывает такую истерику, что матери приходится провести ночь в его в комнате. Но это его не радует: Марсель воспринимает это событие как поражение, поскольку он понимает, что родители вынуждены признать его непохожесть на других мальчиков, и от этого пострадало их идеальное представление о нем.

Поцелуй на ночь! Рассказчик признаётся, что тоска, сопровождавшая этот ритуал, никогда не покидала его: это воспоминание охватывало его всякий раз, «когда во мне пробуждалась тоска, которая позднее переселяется в любовь, причем у иных – навсегда…». Автор знает, о чем он говорит, соединяя в своем представлении любовь и тоску по ней. Тот самый страх, родившийся из сыновней любви сверхчувствительного ребенка, наложил отпечаток на все любовные истории Пруста.

Пруст так искусно рисует психологические портреты своих героев, что мы словно бы «влезаем в их шкуру», примеряя на себя их страсть и отчаяние. Ни один другой писатель не сумел так захватывающе передать ощущение несчастья, которое приносит любовь. Берегись, читатель! Я – поклонница Пруста. Если бы меня выбросили на необитаемый остров и у меня была бы возможность взять с собой книги только двух авторов, я бы взяла Шекспира и Пруста. Если вы тоже любите Пруста, вы понимаете, что я имею в виду. Остальным скажу только одно: почитайте Пруста и подумайте, подходит ли он вам.

Пруст годится не всякому. Известно, что Жид, как ни странно, отказался печатать Пруста в Nouvelle Revue Franaise . В 1913 году издательство Grasset опубликовало первый том романа, «По направлению к Свану», на средства автора. Второй том, «Под сенью девушек в цвету», вышел из печати уже после Первой мировой войны. Сразу же после его публикации в 1919 году Прусту была присуждена Гонкуровская премия. С тех пор у него появилось множество поклонников и клеветников во всем мире. Многие находят его многословным или просто скучным. Одних отпугивают его бесконечные размышления, других – концентрация гомосексуальной проблематики в последних томах. Некоторые его читатели настолько лишены воображения, что считают его просто «старой сплетницей». Как пишет Эдмонд Уайт в своей книге «Марсель Пруст», в 70-х годах прошлого века в США выпускали майки со слоганом «Marcel Proust is a Yenta». Но для меня Пруст всегда остается живым источником красоты и правды, как и английский поэт Китс. Я считаю его кладезем юмора и проницательности, хотя я вполне отдаю себе отчет в его извращенном осмыслении любви. Недавно один критик очень удачно назвал свою книгу Proust, les horreurs de l’amour — «Пруст – ужасы любви» [94] . Любовь, по Прусту, всегда кончается плохо.

«Любовь Свана» Пруста – вторая часть первого тома – представляет собой самое лаконичное описание любви. Близкий друг семьи Шарль Сван часто навещал родителей Марселя, его бабушек и дедушек, а также тетушек, когда они проводили пасхальные и летние каникулы в Комбре, прототипом которого послужил провинциальный городок Илье, теперь переименованный в Илье-Комбре. Когда Марсель был ребенком, он благоговел перед этим состоятельным человеком с безупречным вкусом, кроме того, он был безумно влюблен в дочь Свана Жильберту с того самого момента, как только увидел ее сквозь изгородь их обширного поместья.

Любовная история Свана и Одетты, матери Жильберты, случилась еще до рождения Марселя, но рассказывает он о ней так, словно сам был ее свидетелем. Мы видим, что Сван замечает очарование Одетты де Креси, хотя знает о ее темном прошлом, видит, что она не слишком умна и образованна и, по большому счету, не соответствует тому типу женщин, к которым он обычно испытывал страсть. Она была «красива той красотой, к которой он был равнодушен… у нее был слишком резко очерченный профиль, слишком нежная кожа, выдающиеся скулы, слишком крупные черты лица». Долгое время он встречается с ней только по вечерам, после прогулок в экипаже с пышнотелой работницей. Одетта изо всех сил старалась пробудить в Сване любовь – и как физическое влечение, и как нежное чувство. Однажды после встречи она отправляет ему записку, где сообщает, что он забыл у нее портсигар, добавляя кокетливо: «Ах, зачем вы не забыли у меня свое сердце! Я бы вам его ни за что не вернула».

Для того чтобы влюбиться в Одетту, вану нужно нечто большее, чем подстрекательство с ее стороны. Ведь она от природы была женщиной «не его типа»: чтобы подстегнуть свое влечение к ней, он нуждался в эстетических ассоциациях. Однажды его поражает ее сходство с библейской Сепфорой, дочерью Иофора, изображенной на фреске Боттичелли в Сикстинской капелле. В его сознании эта ассоциация оживляет красоту Одетты, делая ее более желанной.

Вторая, еще более значимая ассоциация, возникает у Свана в связи с сонатой, которую исполняет какой-то пианист в доме Вердюренов, у которых Одетта обычно обедала. Хотя круг Вердюрена определенно не так изыскан, как тот, к которому привык Сван, ему удается доставить себе удовольствие, слушая музыку вместе с Одеттой. Здесь он впервые слышит сонату Вентейля с повторяющейся короткой фразой, ставшей впоследствии «как бы гимном их любви». Эта короткая музыкальная фраза пробуждает у Свана сожаление о несбывшихся мечтах, которое сливается с его зарождающимся чувством к Одетте. В фильме, поставленном по роману Пруста, за кадром, по-моему, звучит соната Камиля Сен-Санса для фортепьяно и скрипки (опус 75), который, как считают, и вдохновил Пруста на пассаж об этой «короткой музыкальной фразе».

Воистину, пути любви неисповедимы. Сначала Сван влюбляется в картину, и это пробуждает его чувство к Одетте, поскольку она похожа на образ, созданный на полотне художником. Потом он влюбляется в музыкальную фразу, которая сопровождает рефреном все перипетии развития его чувства к ней. Ему необходимо еще какое-нибудь психологическое переживание, чтобы он, наконец, влюбился в Одетту. Он считает ее слишком доступной, а потому недостаточно желает ее. Это тем более странно, что он даже не попытался поцеловать ее! Но когда он приезжает к Вердюренам и обнаруживает, что она ушла, не дождавшись его, он ведет себя как безумный. Он ищет ее в ночных ресторанах и кафе, а страх того, что она может быть с кем-то другим, усиливает его душевное смятение. Наконец, увидев, как она выходит из ресторана одна, он везет ее домой. И только все это, вместе взятое, приводит к тому, что они впервые проводят ночь вместе. Так начинается счастливый этап их любовной истории. «О, в начальную пору любви поцелуи рождаются так естественно! Они множатся, тесня друг друга; сосчитать, сколько поцелуев мы “производим” в час, – это все равно, что сосчитать полевые цветы в мае».

Как и положено в художественном мире Пруста, этот счастливый период быстро проходит. Сван, помогая Одетте пережить трудные времена, осознаёт, что слухи о том, что она «содержанка», соответствуют истине. Однако больше, чем эти сплетни, его мучает ревность к ее бывшим любовникам и тем, кто, возможно, «притаился в тени портьер». Ревность становится непременным условием прустовской любви. Без нее его герои не могут быть влюблены. Без боязни потерять «предмет» своей любви они не способны пережить эмоционального подъема, который вызывает именно любовная катастрофа. Пруст как будто следует средневековым идеалам – вспомним Марию Шампанскую и Капеллануса! – согласно которым романтическая любовь не обходится без ревности.

Чем ревнивее становится Сван, тем безразличнее относится к нему Одетта. Это старинное правило любви: кто больше любит, тот больше и страдает. Сван чувствует, что его богатство, положение в высшем свете, связи с высокопоставленными людьми, к примеру с принцем Уэльским и президентом Французской республики, а также с людьми, имен которых он никогда не называл Одетте и не упоминал о них в ее кругу, где якобы считали, что высшее общество скучно, и тайно завидовали всем, кто был в него вхож, не могут помочь ему избавиться от мук ревности. Ревность снедает Свана, и он всю свою жизнь посвящает Одетте, даже шпионит за ней и думает о ней непрестанно. Любовь для него превращается в расстройство психики, в болезнь, когда «врач или, при некоторых заболеваниях, самый смелый хирург задают себе вопрос, разумно ли избавлять одного больного от его порока и возможно ли излечить другого».