Счастливые девочки не умирают Кнолл Джессика

Глава 14

Насколько мне помнится, все в больнице было зеленым. Зеленые полы и стены, желтовато-зеленые круги под глазами медсестер. Меня даже вырвало чем-то зеленоватым в унитаз. Я смыла, подумав о том, сколько раз мама говорила мне почаще менять нижнее белье: «Тифани, а вдруг ты попадешь в аварию?» Не то чтобы трусы, которые я только что сняла, были совсем несвежие, но они были заношенные, с дыркой впереди, через которую выбивался пучок лобковых волос. Пройдет много лет, прежде чем я стану регулярно раздвигать ноги в салоне эпиляции. «Убираем всё?» – «Всё».

Я сунула трусы в штанину брюк, которые затем затолкала в чистый пакет для вещественных доказательств и передала офицеру полиции – женщине, внешне смахивающей на мужика даже больше, чем ее напарник, офицер Пенсакоул. В пакете лежали моя кофта и майка, обагренные еще не высохшей кровью. От пакета пахло чем-то давным-давно знакомым. Этот запах… Как в отделе моющих средств. Или как в летнем лагере, где я научилась плавать.

Тот, кто будет разбирать мою одежду со следами ДНК нескольких убитых подростков, конечно, обнаружит мои трусы в штанине брюк. Не самое удачное место, чтобы спрятать интимную деталь гардероба. Но я не могла бросить их в пакет просто так, чтоб они болтались у всех на виду. Я слишком устала от того, что мое грязное белье в прямом и переносном смысле выставляют напоказ.

Завернувшись в тонкий больничный халат, я на цыпочках подошла к койке и села, скрестив руки под грудью, чтоб не болталась. Без лифчика грудь стала огромной и непредсказуемой. Мама сидела на стуле у изголовья койки. Я строго-настрого запретила ей прикасаться ко мне и даже подходить близко, и она рыдала в голос, чем выводила меня из себя.

– Спасибо, – бросила мужеподобная офицер полиции без капли благодарности в голосе.

Я подобрала под себя небритые ноги, не желая, чтобы кто-нибудь заметил черную поросль на коже. Врач – еще одна женщина (мужчины не пройдут; даже папу оставили в коридоре) – собралась меня осматривать. Меня ничего не беспокоит, воспротивилась я, однако доктор Левитт – так ее звали – сказала, что человек в состоянии шока может не осознавать, что ранен. Ей требовалось убедиться, что я цела. Можно? Хватит сюсюкать со мной, как с ребенком перед прививкой, хотела заорать я. Я только что зарезала живого человека!

– Извините. – Бой-баба в полицейской форме перекрыла дорогу доктору Левитт. – Сначала мне нужно сделать соскоб. Иначе могут пропасть улики.

– Разумеется, – сказала доктор Левитт и шагнула в сторону.

Держа в руках чемоданчик для сбора улик, бой-баба направилась ко мне. Внезапно мне расхотелось орать на милую мисс Левитт, которой всего лишь требовалось меня осмотреть. Я не могла даже заплакать. Из сериала «Закон и порядок» я знала, что так проявляется психический шок, но легче от этого мне не стало. Лучше бы я плакала, а не мечтала о еде – сегодня вечером, после всего пережитого, мама не станет ни в чем меня ограничивать. Что бы такого поесть? При мысли о безграничном выборе у меня потекли слюнки.

Бой-баба провела ватной палочкой у меня под ногтями. Это было еще ничего. Но когда она потянулась к разрезу на моем халате, я разрыдалась и вцепилась в ее мясистые запястья.

– Не надо! – зазвенело у меня в ушах.

Когда я пришла в себя, мне показалось, будто я вернулась в прошлое. Почему-то я решила, что попала в больницу с отравлением после косяка, выкуренного на крыше у Леи. Ну, сейчас мне влетит, подумала я.

Прежде чем открыть глаза, я ощупала себя. К моему облегчению, кто-то завязал на мне халат и заботливо подоткнул одеяло.

В комнате было пусто, темно и тихо. Вечер. Я решила, что хочу поужинать в «Бертуччи». Их фокачча и сырные палочки будут как нельзя кстати.

Я приподнялась на локтях, от чего плечевые мышцы мелко задрожали. Раньше я даже не задумывалась, какую огромную невидимую работу они делают каждый день. Губы слиплись, да так, что пришлось потереть их ладонью, чтоб приоткрыть.

Дверь распахнулась, и вошла мама. Увидев меня, она ахнула и слегка отпрянула. В руках она несла стаканчик с кофе и черствый рогалик. Мне страшно захотелось того и другого, хотя я терпеть не могла кофе.

– Ты очнулась, – наконец сказала мама.

– Который час? – спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну – убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

– Половина седьмого.

– Давай поужинаем в «Бертуччи», – предложила я.

– Заинька, – прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. – Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

– Утра? – переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. – Почему я сплю в больнице?

– Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? – ответила мама. – Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

– Не помню, – всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

– Ну всё, всё, Тифани, – зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: – Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

– Тифани, – сказала женщина в джинсах, – я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

– Ладно, – ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.

– Принести тебе что-нибудь?

– Я бы хотела умыться и почистить зубы, – всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

– Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

– Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

– Принеси рогалик, – попросила я. – С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

– Насчет плавленого сыра не уверена, – сказала мама. – Но масло должно найтись.

– Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, – огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.

– Можно я здесь присяду? – спросила Анита, указав на стул возле койки.

– Конечно, – сказала я, безразлично пожав плечами.

Анита хотела усесться, подобрав ноги под себя, но сиденье было крошечным и неудобным. Она села прямо, непринужденно закинув ногу за ногу, и обхватила руками колено. Ее ногти были покрыты бледно-лиловым лаком.

– За последние сутки тебе выпало слишком много всего, – сказала Анита, что было правдой лишь наполовину. Двадцать четыре часа назад я нехотя вылезала из кровати. Двадцать четыре часа назад я была обычным дерзким подростком, который не хочет идти в школу. А восемнадцать часов назад я увидела осклизлое содержимое черепа, а еще – лицо с оборванными губами и содранной кожей.

Я кивнула, хотя ее предположение оказалось неверным.

– Хочешь поговорим об этом?

Мне импонировало, что Анита сидит рядом, а не напротив, и не впивается в меня взглядом, как патологоанатом в наформалиненный труп. Спустя годы я узнала, что это психологический трюк, с помощью которого можно расположить к себе собеседника. «Если вы хотите серьезно поговорить с парнем (ненавижу это словечко!), начните разговор, когда ведете машину. Он охотней прислушается к вашим словам, если будет сидеть рядом», – советовала я в одной из статеек для «Женского».

– Артур умер? – спросила я.

– Да, Артур мертв, – будничным тоном ответила Анита.

Мне было дико слышать эти слова от человека, который никогда не знал Артура и до недавнего времени даже не догадывался о его существовании.

– А еще кто? – осмелилась спросить я.

– Энсили, Оливия, Теодор, Лиам и Пейтон. – Вот как, значит, Тедди звали Теодором. – Ах да, и Бен, – прибавила Анита.

Больше она никого не назвала. Я выждала немного и спросила:

– А Дин?

– Дин выжил, – ответила Анита. У меня отвисла челюсть. Я была уверена, что он мертв. – Хотя серьезно ранен. Скорее всего, он больше не сможет ходить.

– Не сможет ходить? – переспросила я, прикрыв рот краешком одеяла.

– Пуля вошла в пах и задела позвоночник. Дина лечат лучшие врачи, – сказала Анита. – Ему повезло, что он остался в живых.

Я непроизвольно сглотнула слюну и одновременно с этим икнула. В груди заныло.

– А что стало с Беном?

– Застрелился, – ответила Анита. – Они с Артуром изначально планировали застрелить друг друга. Так что тебе не стоит себя винить.

Мне не хотелось признаваться ей, что я вовсе себя не виню. Я вообще ничего не чувствую.

В дверях возникла мама с пухлым рогаликом в одной руке и пачкой апельсинового сока в другой.

– Я нашла плавленый сыр!

Мама разрезала рогалик и намазала его сыром, не очень густо, но мне так хотелось есть, что я не стала ворчать. Просто удивительно, до чего есть хотелось. Не так, как в обеденный перерыв, когда после завтрака прошла всего пара часов, а на уроке истории живот вдруг начинает громко урчать. Из желудка голод как будто распространился по всему телу. Собственно, в желудке ничего не болело, однако руки и ноги ослабели донельзя; тело это чувствует, и челюсти работают в ускоренном темпе.

Сок я выпила одним махом. С каждым глотком жажда усиливалась, и напоследок я смяла картонную пачку, чтоб высосать всё до последней капли.

Мама предложила принести что-нибудь еще, но перекус помог мне восстановить силы и встать лицом к лицу с реальностью. Незримой волной нахлынула реальность происшедшего. Она настигала меня, куда бы я ни повернулась, куда бы ни пошла, окатывая отчаянием всё вокруг.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Анита к маме, подняв на нее просящий взгляд, – я могу поговорить с Тифани наедине?

Мама распрямила плечи и приосанилась.

– Если Тифани этого хочет…

Именно этого мне и хотелось. Благодаря поддержке Аниты я почувствовала в себе достаточно сил, чтобы настоять на своем.

– Выйди, пожалуйста, мам, – попросила я как можно более мягко, чтобы мама не обиделась.

Не знаю, что она ожидала услышать, но мой ответ, похоже, ее огорошил. Она собрала использованные салфетки и пустую пачку сока и сухо сказала:

– Тогда ладно. Если вдруг понадоблюсь, я буду в коридоре.

– Не могли бы вы прикрыть за собой дверь, пожалуйста? – попросила вдогонку Анита, и маме пришлось повозиться с ограничителем, из-за которого дверь никак не хотела закрываться. Бедная мама, подумала я. Наконец дверь сдвинулась с места, и в сужающемся просвете я увидела маму, стоящую в коридоре. Не зная, что я смотрю на нее, она запрокинула голову кверху, изо всех сил обхватила руками свое тощее тело и стала раскачиваться из стороны в сторону, скривив рот в немом крике. «Обними же ее, черт побери!» – чуть не заорала я отцу.

– Мне показалось, ты чувствуешь себя скованно в ее присутствии, – объяснила Анита.

Я промолчала. Теперь мне хотелось защитить маму.

– Тифани, я знаю, что ты много пережила, слишком много для девочки твоего возраста. Но мне нужно поговорить с тобой об Артуре и о Бене.

– Я еще вчера всё рассказала сержанту Пенсакоулу.

Выбежав из столовой в святой уверенности, что Дин тоже мертв, я метнулась к тому же выходу, что и Бет, но в отличие от нее я не визжала как резаная, не желая привлекать к себе внимание. Я не могла знать, что к тому моменту Бен уже выстрелил себе в рот. Добежав до спецназовцев, пригнувшихся к земле, я решила, что они целятся в меня, и повернула обратно, к зданию школы. Один из них меня нагнал и отвел к толпе обалделых зевак и затрапезно одетых мамаш, которые истерически выкрикивали имена своих чад мне в лицо.

– Я его убила, я его убила! – повторяла я, когда врачи «Скорой» пытались натянуть на меня кислородную маску. Вмешались полицейские, и я рассказала, что стреляли Бен и Артур.

– Артур Финнерман! – кричала я, но они всё переспрашивали: «Бен – фамилия? Артур – фамилия?» С перепугу я даже не могла вспомнить, как фамилия Бена.

– Я знаю, – ответила Анита. – Полиция очень благодарна тебе за информацию. Но я бы хотела поговорить не о вчерашнем. Мне нужно составить психологические портреты Артура и Бена, чтобы понять, почему они сделали то, что сделали.

Такой поворот меня насторожил.

– Вы из полиции? Я думала, вы психиатр.

– Я судебно-медицинский психолог, – ответила Анита. – Иногда полиция Филадельфии привлекает меня в качестве консультанта.

«Хуже, чем из полиции», – подумала я и вслух спросила:

– Так вы из полиции или нет?

Анита улыбнулась, и в уголках глаз обозначились три глубокие морщины.

– Не из полиции. Хотя, если говорить начистоту, все, что ты мне расскажешь, я передам полиции. – Поморщившись, она заерзала на неудобном стуле. – Я знаю, что ты уже сообщила следствию много ценного. Я бы хотела поговорить с тобой об Артуре. О вашей дружбе. Ведь вы дружили?

Ее глаза забегали из стороны в сторону, словно она читала меня, как газету. Я молчала.

– Вы дружили с Артуром? – повторила Анита.

Я беспомощно бросила руки на одеяло.

– Он страшно разозлился на меня.

– Ну, друзья иногда ссорятся.

– Да, мы дружили, – нехотя признала я.

– Так из-за чего он разозлился?

Я подергала нить, вылезшую из больничного одеяла. Чтобы ответить на вопрос Аниты, придется упомянуть о той ночи у Дина, а это исключено, совершенно невозможно.

– Я украла фотографию… на которой он с отцом.

– Зачем?

Я вытянула вперед носки, пытаясь избавиться от раздражения, которое охватывало меня, когда мама вдруг начинала расспрашивать меня о друзьях. Чем глубже она пыталась копнуть, тем больше мне хотелось утаить от нее.

– Потому что он мне нагрубил и я хотела ему отомстить.

– Что он сказал?

Я потянула за нитку еще сильней, и в ответ на усилие краешек одеяла размахрился. Если я расскажу Аните, что наговорил мне Артур, придется и о Дине всё выложить. И о Лиаме. И о Пейтоне. Мама меня убьет, если про всё узнает.

– Он бесился, потому что я сблизилась с Оливией, Дином и другими ребятами.

Анита с понимающим видом кивнула.

– Ему казалось, что ты его предала?

– Наверное. Он терпеть не мог Дина.

– Почему?

– Потому что Дин травил его. И Бена тоже.

Внезапно у меня на руках оказалась карта, благодаря которой я выйду из этой заварухи целой и невредимой. Надо быстро и уверенно повести за собой остальных, иначе они примутся копать, копать и копать. И докопаются до той октябрьской ночи.

– Вы знаете, как Дин и Пейтон издевались над Беном? – услужливо спросила я.

Анита осталась довольна тем, что услышала, и поблагодарила меня за «смелость и откровенность». Теперь я могла вернуться домой.

– Дин сейчас тоже здесь, в этой больнице? – спросила я.

Анита уже собиралась уходить.

– Возможно. Хочешь его увидеть?

– Нет, – ответила я. – Может быть. Не знаю. Это плохо?

– Хочешь совет? – повернулась ко мне Анита. – Побудь дома, с семьей.

– А в школу сегодня нужно идти?

Анита как-то странно на меня посмотрела. Почему – я поняла гораздо позже.

– Школу на время закрыли. Я не знаю, как вы будете доучиваться до конца семестра.

Анита ушла, поскрипывая новенькими кедами по начищенному полу. Вернулась мама, на этот раз в сопровождении папы. По нему было видно, что он готов хоть сквозь землю провалиться, лишь бы оказаться подальше от нас, двух истеричек.

Мы вышли из больницы. Самое обидное, что все вокруг спешили по своим делам как ни в чем не бывало: мужчины в костюмах – на работу, женщины с детьми – в школу. И те и другие чертыхались, что не успели проскочить перекресток Монгомери и Моррис-авеню на зеленый и теперь наверняка опоздают. Самое обидное, что маховик не остановится, даже когда тебя не станет. Будь ты хоть сто раз особенный.

Машину вел папа, потому что маму била дрожь.

– Полюбуйся! – И в доказательство мама вытянула перед собой худые дрожащие руки.

Я вскарабкалась на заднее сиденье, чувствуя сквозь тонкую ткань больничного халата, как жесткая кожаная обивка холодит бедра. Этот халат оставался со мной вплоть до колледжа. Я влезала в него с похмелья и в таком виде расхаживала по комнате. Когда Нелл открыла мне глаза, как дико я выгляжу со стороны, я его наконец выбросила.

Мы покружили вокруг больницы в поисках выезда с парковочной площадки. Папа редко бывал в Брин-Мор, и всю дорогу домой мама его дергала: «Нет, Боб, здесь налево. Да налево же!» – «Господи, Дина, успокойся». Когда мы проехали живописные пригороды и за окном вместо магазинчиков и стоянок с элитными автомобилями замелькали обычные забегаловки и унылые торговые центры, к хитросплетенью моих эмоций прибавилось что-то вроде паники. А если Брэдли закроют и моя единственная связь с Мейн-Лайном оборвется? Я не представляла себя без Брэдли. Возвращаться к монашкам и посредственной жизни после всего пережитого было немыслимо.

– Я буду и дальше учиться в Брэдли?

Вопрос тяжелым грузом лег на мамины плечи. Она поникла прямо на глазах.

– Мы не знаем, – сказала мама одновременно с папой, который отрезал:

– Конечно, нет.

Мама помрачнела и зашипела:

– Боб! – Шипеть мама умела – дай бог каждому. Ее талант передался и мне. – Ты обещал!

Я выпрямилась. На оконном стекле, там, где я прижималась лбом, остался маслянистый след. Мыло не справилось с жирной подростковой кожей.

– Обещал? Что обещал?

Мама с папой молчали, уставившись прямо перед собой.

– Папа, – повторила я, повысив голос. – Что ты обещал?

– Тифани, – отозвалась мама, зажав двумя пальцами переносицу, как во время приступа мигрени. – Мы не знаем, что будет со школой. Твой отец пообещал дождаться новостей от администрации, прежде чем решить, где ты продолжишь учебу.

– А мое слово что-нибудь значит? – спросила я, надо признать, весьма хамским тоном.

Папа крутанул руль влево и ударил по тормозам. Маму бросило вперед, ремень безопасности врезался ей в грудь, и она глухо ахнула.

Папа рывком обернулся и ткнул в меня пальцем. Его лицо покрылось сеточкой из грязно-лиловых вен.

– Не значит! Ничего не значит! – заревел он.

– Боб! – ахнула мама.

Я забилась в угол.

– Ладно. Хорошо, я поняла, – прошептала я и заплакала. Воспаленная кожа под глазами горела от слез, как будто в лицо брызнули одеколоном.

Папа вдруг увидел, что все еще тычет в меня пальцем, медленно опустил руку и зажал ее между коленями.

– Тифани! – Мама наполовину высунулась из кресла, чтобы погладить меня по ноге. – Господи, да на тебе лица нет. Заинька, тебе плохо? Папа не хотел тебя напугать. Он просто расстроен. – Мама всегда казалась мне красавицей, однако несчастье изменило и изуродовало ее. Она всхлипнула, подыскивая слова утешения, и выдавила: – Мы все сейчас очень расстроены! – и незамедлительно разрыдалась. Мы сидели и ждали, пока мама успокоится. Мимо нас с ревом мчались машины, отчего наш «бумер» покачивало из стороны в сторону, как колыбельку.

Дома вышла неувязка. Мама настаивала, чтобы я отдохнула в своей комнате. Она принесла мне таблетки, которые дала ей Анита, еду, бумажные платки, журналы, лак для ногтей – на случай, если я захочу сделать себе маникюр… Но я хотела только смотреть телевизор. Ток-шоу и мыльные оперы напоминали о том, что остальной мир никуда не делся, что он такой же заурядный и дурацкий, как всегда. В принципе журналы неплохо справлялись с этой задачей, но стоило пройти тест на последней странице и узнать, что да, ты сержант в юбке и это отпугивает от тебя мужчин, как эффект испарялся. Мне требовался неиссякаемый источник.

Папа направился прямиком в спальню и через двадцать минут вышел гладко выбритый, в свежих брюках и нелепой желтой рубашке. Я всегда опасалась, как бы папа не вздумал надеть ее в те редкие дни, когда забирал меня из школы.

– Куда ты собрался? – спросила мама.

– На работу, Дина. – Папа достал из холодильника яблоко и всадил в него зубы, как я – нож в тело Артура. Я отвернулась. – Куда ж еще.

– Я думала, сегодня мы все вместе побудем дома, – с надеждой чирикнула мама, и внезапно мне до смерти захотелось иметь традиционную большую семью, братьев, сестер, дядюшек и тетушек, живущих по соседству.

– Я б остался, но не могу. – Зажав яблоко в зубах, папа набросил на себя куртку. – Постараюсь вернуться не поздно.

Перед уходом он пожелал мне выздоравливать. Вот спасибо, папочка.

Уходя, отец так громыхнул дверью, что наш домишко содрогнулся до основания. Мама подождала, пока стены перестанут ходить ходуном, и сказала:

– Ладно, лежи на диване, если хочешь. Только не включай, пожалуйста, новости.

Новости. Мне и в голову не приходило смотреть новости, пока мама не проговорилась. Теперь мне требовались новости и ничего больше.

– Почему? – вызывающе спросила я.

– Ты вся издергаешься. Там показывают… – Она запнулась и поджала губы. – В общем, тебе не надо это видеть.

– Что показывают? – не унималась я.

– Тифани, пожалуйста, сделай, как я прошу, – умоляюще произнесла мама.

– Ладно, – сказала я вслух, но, разумеется, поступила по-своему. Я приняла душ, переоделась и спустилась в гостиную, намереваясь включить новости, но увидела, что мама копается в холодильнике. В стене между кухней и гостиной было большое окно, чтобы из кухни можно было смотреть телевизор, стоявший в гостиной. Выслушивать очередную мамину нотацию о том, что я ни в грош ее не ставлю, мне не улыбалось, и я включила музыкальный канал.

Через пару минут я услышала, как мама обшаривает кухонные полки в поисках съестного.

– Тифани, – наконец сказала она, – я на минутку сбегаю в магазин. Что тебе принести?

– Томатный суп в банке, – ответила я. – И сырные крекеры.

– А попить? Газировку?

Она прекрасно знала, что я не пью газировку с тех пор, как стала регулярно бегать. Мистер Ларсон предупредил, чтобы мы не пили ничего, кроме воды, иначе не избежать обезвоживания.

– Нет, – почти беззвучно ответила я, закатив глаза.

Мама подошла вплотную к дивану, взглянув на меня сверху вниз, как на покойника в гробу. Потом достала плед, встряхнув, развернула его, и он опустился на меня, будто сети.

– Мне страшновато оставлять тебя одну.

– Да все нормально, – простонала я.

– Пожалуйста, не смотри новости, пока меня не будет, – умоляющим тоном попросила мама.

– Не буду.

– Все равно ведь будешь, – вздохнула она.

– Зачем ты тогда просишь меня не смотреть?

Мама села в кресло напротив дивана, с шумом примяв подушки.

– Если ты все равно собираешься смотреть новости, – сказала она, взяв в руки пульт от телевизора, – то давай смотреть вместе. – (Словно речь шла о первой сигарете.) – На случай, если у тебя будут вопросы, – добавила она.